Время шелеста листьев в этом городе почти бесконечно. Точно у живого существа, вступившего в пору увядания, то тут, то там - блеснёт, но задёрнется белая седина, мутнеют иногда ледяной катарактой зеркальные зрачки озёр, да взъерошится время от времени тёплой зелёной праздностью пышный убор. Но всё это ненадолго. Неделя, а то и пару дней обязательных ежегодных астрономических мероприятий, и снова город наводит свой вид сообразно сложившейся привычке. Влажноватая листва привычно липнет к серой шероховатости бетона и гладкой брусчатке, спокойная походка пешеходов и суетливая толкотня машин не заглушают деловитых криков городских птиц, а узловатые ветви деревьев молча простирают сухие руки над отражающими поверхностями многочисленных влажных гладей – луж, стёкол витрин и городских озёр.
Именно туда, где всё это сливается воедино, где круглогодично не спеша ворочаются опавшие листья, а в зеркале воды по вечерам отражаются будто не деревья, а тени исчезнувшего города, часто устремляемся мы в надежде обрести новые фантазии и упорядочить мыслью имеющиеся. Утки на Нижнем пруду давно уже не улетают на зиму, нехотя принимая подачки душистого свежего хлеба от романтизированных особ, деревья здесь раскачиваются почти молча, а суетливый шум города проникает лишь как шёпот, обретая, наконец, выраженность формы. Шёпот города, который говорит с тобой.
- Простите, а как пройти к Замковому пруду? – услышал я со спины.
Невысокий мужчина средних лет в длинноватом пиджаке со странными рукавами вопросительно смотрел на меня. Вроде ничего необычного - слегка поджаты губы, чуть более выраженней, чем необходимо, приподняты брови, платок вокруг шеи, немного фиглярская одежда, обувь с носком и каблуком… «Актёр, наверное» - догадался я. «Из Музея янтаря или Историко-художественного…»
- Это он и есть. Правда, уже давно называется просто Нижний. Или Нижнее озеро.
- Надо же. Не узнаю. Сильно изменилось всё, давно не был. Но достаточно атмосферно.
- Гость города? Вы, наверное на мероприятии каком-то, или у Вас флешмоб?
- Flash Mob? Вспышка сброда? - незнакомец оглянулся. – Не понимаю, о чём Вы говорите. Разрешите представиться, Иоганн Крейслер, музыкальный критик, искусствовед. Позволите?
Мистер Иоганн Кейслер с вежливой улыбкой взял у меня из рук полураскрошенную буханку пшеничного, и, отломив небольшой кусок, вернул обратно.
- Из Германии? По делам, наверное? Искусство не знает границ… Эээ… Вы им мякиш не скатывайте, они любят пышный хлеб, здесь утки избалованы. Точно современные люди, они нуждаются не столько в пищевом насыщении, сколько в калейдоскопе вкусов.
- Надо же… Ну, ничего не поделаешь, все живые существа проходят эволюцию потребностей. Кстати, приятный хлеб. Вкус такой насыщенный. Это Вашей хозяйки?
- Нет, в «Кёнигсбекер» купил, тут рядом. Действительно неплохой.
- Koenigs backer – это понятно. А кто печёт, кто хозяин? Обычно здесь хороший продукт несёт и имя производителя…
- Пекут пекари. Это сеть магазинов. А хозяин – ЗАО «Русский хлеб».
- Ммм, надо же, время летит. Не слежу за политикой совсем. Когда я был здесь последний раз, наш кайзер всё не мог определиться, на чьей он стороне. А вот смотри-ка, хлеб уже русский…
- По Вам не скажешь… Это в каком году?
- В 1804-м.
- Вам свойственна ирония.
- Что поделаешь, ирония, как я нахожу, единственный способ примирения абсурдных и жестоких противоречий нашего мира.
- Может, мир не так уж и плох. Он то, что мы себе представляем. Сейчас у нас в моде идеалистическая концепция.
- Ах, молодой человек, я всю жизнь прожил в мире, который создавал сам. И это реальность. Однако, и иной, мир созданный другими, не оставляет в покое. Мы не можем его отменить. Он врывается без спроса, выламывая двери, искажает творения нашего идеализма, уродует так долго взращиваемую нашу реальность. И человек трагически бессилен перед его неотвратимой мощью.
- В общем, Вы не признаёте за миром иллюзорность, а склонны считать бытиё воплощённым и неизменным?
- Нет, что Вы, напротив. Мир творим и созидаем, но лишь дополняя существующее множество творений.
- Но это множество существует для меня лишь настолько, насколько я могу выразить. То, что не постигаемо связанным умопостроением, для меня не существует.
- Мир как текст? Слышал об этой концепции. Достойная мысль для творца. Лишь обратите внимание, что ограниченность Вашего осознания и обзора не отменяет существования чего-либо за его пределами. Кстати, почему бы не прогуляться, чтоб лицезреть иной рассказ, написанный другими? Не против? Я давно здесь не был…
Мы неспешно направились по береговой дорожке озера. Экстравагантный герр Крейслер внимательно рассматривал окружающие берега и изредка пробегавших мимо сторонников здорового образа жизни. Иногда, будто удивляясь, он вглядывался в отражения крон деревьев на водной глади. Полагаю, он видел в них то же, что и я – тени города, которого нет.
- Сейчас принято считать, что вне каждого «я» не существует ничего. Можно понимать это как множество миров, - продолжил я.
- Порочная тенденция. Кайзер тоже полагал, что весь мир крутится вокруг него. Бонапарт так же. К хорошему, кажется, не привело никого. Всё это обманчивая фальш, то о чём Вы говорите. Многомировое сосуществование, ничего за пределами «я»… Вы, кажется, называете это постмодерн? Я знал, что до этого дойдёт… Я сам первым выдал священное непосвящённым. Вот в чём мой грех. После того, как я распахнул эти врата, и когда иссяк поток искавших тайну, должен был наступить момент, когда к тайному потянутся от скуки. Вы пресытились. Ничто вас не удивляет. Ваша художественная практика просто сосёт соки из культуры прошлого, а когда истощается и она, вы упражняетесь в самоуничижении и цинизме, а потом и в разрушении до последнего предела. Манифест приравнивается к акту творения, «прикол» и «стеб» наверняка стали формой искусства, в котором главное удивить, не так ли?
- Похоже на то. Но великие произведения искусства бездонны, и сосать соки из них можно бесконечно.
- Да. Хотя будет рождено и новое. Искусство - единственно возможный источник преобразования мира. Мы это открыли. И чудо творения вдруг стало доступным смертным. Мы же дали цели и смыслы. Так лира Орфея распахнула врата наукам. А потом знание породило пустоту.
- Почему же? Может, наоборот – полноту и даже пресыщенность?
- Наука без Бога опустошает.
- Бога у нас отменили. Наука в нём не нуждается.
- Хехе. А моральные рамки? Вышний судия? Кстати, «Блютгерихт» ещё пользуется популярностью? Могли бы зайти. Ах, да, конечно… Так перед кем у вас конечная ответственность?
- Теперь каждый сам себе Высший суд.
- Очень удобно. Мы до этого не додумались. Ничего за пределами «я»... Вы обхитрили уже самих себя.
- Хаха, может быть. Зато это собственная заслуга.
- Да, я понял. Каждый сам определяет то, что он видит, добро и зло, удовлетворение и смысл. Каждый прав всегда. Холодный мир цинизма, равнодушия, даже слепости к чему-либо помимо себя… Всегда прав, господи… А когда сталкиваетесь с иной реальностью – у вас уже наработано множество рецептов самообмана. Так?
- Понимаете, какая штука… Тут уже непонятно, что хорошо, а что плохо, что чёрное, а что белое. Мы отменили эти понятия. Ведь в каждой белизне прячется и капля тьмы. Или то, что Вы назовёте зелёным, я могу видеть как красное. Ну, в общем, все противоположности, присущие миру, конечно же есть, но они как бы подвижны, меняют позиции в зависимости от ситуации. Так намного гуманней.
- Гуманней? Это ведь просто ад!
- Может, Вы и правы… Сейчас люди уже не верят в ад после смерти. Современность ускоряет время, людям некогда ждать. Теперь для удобства ад перенесён в земную жизнь.
- Этого и следовало ожидать. Ад пришёл к вам, а не вы к нему. Я знал это… О, мир ужаса! Как легко вьёшь гнездо ты в душе обывателя! С виду такие добряки, а внутри пожирающий хаос порока, который лишь ищет благовидный предлог… Про вас-то я и писал в своих жутких сказках! Но тогда вы были лишь моей фантазией. Получается – идея, слово, породили мир? Текст стал миром?
- Вначале было слово. А потом всё стало с ним быть. И ничто не стало быть без него… В этом и есть суть творения.
Машины, пересекающие площадь Василевского, будто замедлили свой ход. Гул их моторов стал составлять единое целое с шорохом редких листьев, неспешным шарканьем наших ног, разговорами прохожих и шумом ветра в кронах. Творения мысли и слова, однажды задуманные своими творцами – бастионы, автомобили, офисы, памятники, фонари и лавки, клумбы, рестораны и павильоны – жили своей жизнью, вне зависимости от воли их создателей. Иоганн Крейслер рассматривал окружающий мир немигающими глазами, иногда оценивающе приподнимая брови, но в его молчании угадывалась глубокая погружённость в собственные мысли.
- И разве вы перестали спешить с тех пор, как пересели на эти скоростные безлошадные повозки? – безучастно спросил он, явно предугадывая мой ответ.
- Как видите, нет, герр Иоганн. Скорее, наоборот.
- Ускоряетесь, чтоб спешить ещё больше? Это не лишено изящества… Поздравляю, вы живёте в подлинном мире искусства! В мире, которого нет, жизнью, которой нет. И в городе, которого нет. Абсурд свойственен творению. И только лишь искусство является подлинным творцом мира. В его вариациях отображаются все альтернативы. И вы, смотрю, пытаетесь реализовать их сразу все. Вкушаете кёнигсбергские булочки производителя «Русский хлеб». Абсурд! Противоречие между таинственной природой души и враждебными ей законами социума сталкивает индивидуальное и массовое, глубинное и поверхностное, жуткое и прекрасное. Это и порождает абсурд. Жизнь есть постоянное взаимное проникновение фантастического и реального, причем всё невероятное - это не привидения из чуждого мира, а другая сторона нашей действительности, того же самого реального мира, в котором сейчас мы с Вами. Это – ночная и дневная стороны мироздания. Противоположности, оттеняющие, определяющие друг друга. Этого не избежать. Все в мире двойственно, даже судьба человека.
- Какая-то совсем ветхая у Вас концепция. Оголтелый дуализм зари человечества. Манихейством попахивает. Это несовременно. Мы давно уже отменили контрасты, и приравняли всё на свете.
- Хаха... Вы попытались избежать противоречий мира, объявив себя его создателями, но просто переместили все противоречия внутрь себя. Демоны никуда не делись, вы просто приютили их в своей черепной коробке. Попытались отменить понятия чёрного и белого, горячего и холодного, но просто свалили всё это в кучу, перепутали, и не можете найти исходное. Поэтому вынуждены примиряться с тёплой серостью. Психиатрия всё ещё молодая наука? Как в вашем обществе её перспективы? По-моему, просто эльдорадо! Ирония, только мудрая ирония способна примирить противоположности. Вот этого здесь не хватает. Вы слишком серьёзны…
- И как же прийти к такой ироничной адекватности, по-вашему?
- Посмотрите на мир шире. Принцип угловой комнаты.
- Не понимаю…
- Ну, тогда и не поймёте.
В помещениях бывших казарм «Кронпринц» прохладно и темно. Шаркающее эхо лестницы приводит на истоптанный бетон третьего этажа. «По двести рублей» - говорит, улыбаясь, девушка за столиком.
- Наверное, и хорошо, что казармы становятся музеями. Однако, мрачновато как-то, и немноголюдно, мягко говоря... Чему же посвящён этот музей? - спрашивает герр Крейслер, глядя на расчленённую полутушу пятнистой коровы, помещённой в формальдегид.
- Это Центр современного искусства. Хотел Вам показать.
- Ну что ж, неплохо… Если учесть, что навряд ли вы оцениваете его по скорости разделки туш и дальности полёта брызг краски, могу предположить, что это и есть объекты искусства, а тихий вой и щёлканье, которые исходят из чёрных коробочек - музыка?
- Да, Вы правы. Это музыка, это - картины и… инсталляции. Просто мы уже почти исчерпали способы выражения и долго находились в тупике. Это поиск новых форм передачи невыразимого.
- Да, наиболее адекватное постижение действительности доступно лишь невыразимому, интуитивному, «поэтическому», а это – его поиск. Но в современном мире искусство становится товаром и тем самым оно утрачивает свой духовный смысл, превращаясь... Смейтесь, молодой человек, больше смейтесь над миром. Здесь легко сойти с ума. Находите ли Вы сами эти формы новыми?
- Наверное. Вполне.
- И чем же? Я вижу груду кирпичей, которую мне пытаются продать как искусство.
- Таково видение художника, выражение его «я». Мы можем этого и не понимать.
- А Ваше «я» соглашается с этим?
- Соглашается с таковым правом интерпретации.
- А Вы сами?
- Не понял.
- Ваше внутреннее «я» соглашается считать это искусством, а Вы сами – поддерживаете ли мнение своего «я»?
- Да, конечно.
- И всегда вы единогласны?
- Нет, наверное. Не задумывался.
- Так с кем из вас двоих я сейчас веду беседу? Собственно с Вами, или с Вашим внутренним «я»?
- Сложный вопрос. Над этим ломает голову наука.
- Хаха! Вы мне говорите о развенчании дуализма, а сами не можете избежать его даже в самоидентификации! Вы живёте так, чтоб во всём потакать некой несуществующей сущности, неуловимой, как признаки мастерства на этих картинах, а как только дело касается ответственности, вы разводите руками: «это не я, это - оно». Ах, хитрецы… Решили обрести абсолютную свободу, не только от обязательств и ответственности, но даже и от морали , совести, болезненных самокопаний и вообще от излишних мыслей! Создали дополнительные самоидентификации и прыгаете с одной на другую, как только пахнет жареным! Полагаю, дуализмом не ограничится и вас ждут трюизмы, пентаизмы, и так далее. И так – с плота на плот посреди болота, чтоб не увязнуть. О том, чтоб продвинуться, здесь речи и не стоит. Болото – вот в чём ошибка!
Герр Иоганн Крейслер торжественно застыл с поднятым вверх указательным пальцем. Немного выдержав театральную паузу, он посмотрел по сторонам, будто хотел нечто спросить, но, сориентировавшись, с улыбкой, и потрясая указательным перстом, спешно скрылся в ответвлении коридора, вероятно, в сторону туалетной комнаты. Я не последовал за ним, неспеша направившись к выходу. Издалека прошумел шум смываемой воды и обличительный голос герра Иоганна:
- Частица превращается в волну, волна – в частицу! Вот откуда вы этого понабрались! Коллапс волновой функции, понимаешь ли, наглядно! – Иоганн Крейслер с удовлетворённой улыбкой уже шагал по коридору. – Говорил я, наука без Бога опустошает! Так что вы здесь решили создать – русскую Европу, не так ли? Об этом Вы хотели поговорить? Возможно ли это? Конечно возможно! Но будьте готовы увидеть здесь распиленного пополам медведя, погружённого в формальдегид… А может, и пилить его самому, хаха. Почему? Ну это же ваш тотем, священное! Европа-то уже расчленила и выпотрошила всё, что для неё было священным – и всё ради познания, чтоб заглянуть внутрь. Вдруг от вас потребуется того же? Готовы ли вы?
- Жутко как-то.
- То-то и оно. Но вообще, молодой человек, всегда есть множество путей. Обычно это формулируется дуально – повторить пройденный или найти свой, собственный. Но, по секрету скажу Вам, что альтернатив собственного пути почти всегда несколько. Прошли старые добрые времена, когда даже могучим богам для похищения Европы нужно было принимать образ то быка, то прекрасного юноши – сейчас Европа не так критична к претендентам. Ей достаточно, что её причислят к числу матерей. Так что ваяйте своё, не задумываясь. Мир создаётся творением. А творчество – бесконечно! В это царство грез проникают через хрупкие врата, мало кому дано узреть их, ещё меньшим – вступить! А если уж захотите препарировать себя, пойдя по пройденному пути, то сделайте это также по-своему, очертя голову, так сказать. Ваше разрушение должно быть тотальным. Как ваш русский хлеб – беспощадным в своей щедрости. Чтоб, как 100 лет назад, все ахнули. Такой уж вы народ…
Где-то недалеко от нас тусклое прибалтийское солнце уже закатилось, шипя, за ускользающий горизонт моря… Быстро темнело, и город снова погружался в небрежный хаос широких мазков серости, скрадывая углы, очертания и индивидуальности. Из-за высоких крон Литовского Вала доносилось шипение машин и угасающего солнца. Под ногами всё так же беспечно шелестела листва. Иоганн Крейслер стоял передо мной, кажется, собираясь прощаться:
- Ответил ли я на Ваши вопросы, молодой человек? Вы же за этим меня позвали?
- А я позвал?
- Конечно. Сообразно Вашим убеждениям это я сейчас присутствую в Вашей фантазии, а не Вы в моей… Беседа, которой нет, в городе, которого нет, с тем, кого нет.
- Я и не знаю, чего хотел.
- Вы хотели истины… Но есть ли она? Предвечное, неизречённое – вот, что вершина всего. Истина в интуитивном. Вы попытались изречь, описать всё, что смогли объять, но ваш текст получился слишком изысканным. Полным лишнего, нелогичным. Слишком много сущностей. Работа над ошибками – вот что вам необходимо. Это и станет освобождением. Нужно оставить место на неизречённое. Оно должно быть.
И я проснулся.