Начало: http://www.proza.ru/2017/04/18/2253
Самое трудное – решить рассказ, увидеть его в развитии. Далее пойдёт логичный либо хаотичный процесс писания, компоновка, затем правка и отделка написанного текста, поиск точных слов для фраз. Внезапнее и отрадней всего именно решение, хотя по сути это лишь канун творческих мук. Развязка романного сюжета, когда вся картина отчётливо ясна и можно садиться запойно писать, оказалась суицидной: литературный прототип на ходу покидал вагон пассажирского поезда. Выпасть из вагона – выйти из игры. Если человек устремился к пропасти, его ничто не остановит; романтики всегда плохо кончают. Любовь сильнее смерти, и вместе с тем она ведёт к ней, – величайший парадокс, издревле мучивший философов и художников. Все замечательные любовные романы с трагическим финалом. Когда судьбы любящих соединились, дабы не снижать накал повествования, автор вынужден их убивать. Игра в слова, амурная игра – опасные забавы. Неодолимая душевная боль ведёт к гибели. При написании романа Шатрову предстояла многократная, вредная психике персонификация, перевоплощение, полное вживание в образ. Фирменный поезд на Москву был загружен пассажирами как зрелый початок семенами. Погубить себя литературному герою было непросто. В тамбуры часто выходили заядлые курильщики, там обнимались парочки – любители дорожного блуда, шли из вагона-ресторана хмельные пассажиры. Накидной трёхгранник и ключ от вагона герой загодя купил, предварительно договорившись с одним из слесарей локомотивного депо, и теперь обречённо ждал, когда поезд загрохочет длинным пролётом охраняемого железнодорожного моста через Вятку, главную реку детства с приманчивой водой. Малую родину избрал герой пунктом кончины – замрите согласно купленным билетам, я здесь сойду. Самоубийственный прыжок в грохочущий металлом воздух, экстремальное падение со свистом. Необходимо коротко разбежаться поперёк вагона, как можно дальше прыгнуть с рифлёной тамбурной плиты. На секунды страшно захолонёт в груди, подступит тошнота, потом зерцало реки оглоушит насмерть, сокроет и понесёт течением. Главное, не пожалеть себя, в последний миг не передумать.
Родина есть неизгладимые впечатления малолетства, кресты на погосте и скорбные лица, обращённые к ним. В родную землю врастаешь памятью, корнями могил. Что в прошлой жизни я кровно любил? Десяток родимых людей, почти все они умерли. Всегда ненасытно и жадно любил книги и по-мальчишески ретиво любил быстроног-велосипед. Безмерно обожал необъятный и неисчислимый, великолепный по изобразительной мощи и меткости наш чарующий язык. Русский писатель – какая завидная и высокая судьба!.. Чтил и боготворил племя творцов и захватывающий творческий процесс. О, тридцать три буквы, застывший в клавиатуре алфавит! Отними – и жить станет незачем. Ох, прилежно собранная мной библиотека, тебя пустят в распыл! Злые люди проткнут два быстрых колеса, переднее и заднее, что уносили меня за город, отдохнуть глазами на просторе. Ах, бесценные рукописи, я денно и нощно над вами бдел! Кто соберёт раскиданный мой архив?.. Личные документы и путевой багаж литературный прототип вместил в небольшую сумку. Кинул туда карманную Библию, что листал в дороге, остатки нерастраченных денег и не выкуренных сигарет. Сумку завернул в простыню и заблаговременно подсунул в ворох постельного белья у служебного купе. Когда до реки осталось ехать немного, направился в избранный тамбур. Страх перемогал советом: не бойся высоты, смотри вверх. Герой веровал в личное бессмертие, стяжаемое упорным трудом, – дух творца неуничтожим.
Пяток минут безмолвно на перроне стою, пока окликнет проводник, и вот уже во вздрогнувшем вагоне к стеклу холодноватому приник. Состав опять в пылу неутомимом поплыл на зов зелёных фонарей, и город детства – Киров – мимо, мимо, мимо! – уносится обратно всё скорей. Колёса набирают обороты, последние знакомые дома, а поезд закричал – и так охота сойти с него, чтоб не сойти с ума. Заёмные факты поэтического воображения. Не смыкая глаз, лежал, обнимал чужую женщину, холодея, поражался провиденциальной точности литературы. Он действительно вынужден отсюда бежать. Спи спокойно, дорогая, мне становится не до баб! Писатели нередко путают вымышленные сюжеты с явью текущей жизни. Случается, что с картинной точностью следуют им. «Надёжный козырь подвалил: всегда любовь считал небитой! Что я, безумец, натворил, сыграв колодою открытой! В момент – до нитки, оглушён, раздавлен и душой, и телом. Крупье кошачьи подошёл и сгрёб казну рукой умелой!.. Святыни попраны, зачёркнут идеал, под небом не дано мне места. Карточным домиком храм возведённый пал, на простыню, где плакала невеста! И пустотно в груди, и чугун в голове, вражьи взгляды царапают спину. Мне бы только дойти до дверей, в небытие себя опрокинуть!..»
Неужели должно личной судьбой подтверждать правоту поэта? На арене лежит окровавленный труп; столпившись, очаровательные дамы смачивают бриллиантовые заколки – они верят, что кровь гладиатора принесёт удачу. Шатров отчётливо вспомнил вдруг зарёванное лицо Олюшки, малютку дочь, подросших детей от второго брака. Понял, что жизнь не задалась, везде виноват непростительно. Векселя предъявлены, он будет радикально наказан. По закону расплаты всякое добро уравновешивается злом, каждая победа – фиаско. За выпитое и сожранное платит мужчина, формула подтвердилась, сумей решительно исчезнуть. Любовь – химера, зуд больной писательской фантазии! Интерес к любви, вся эта ладомания в прошлом. Ждать больше нечего, ловчить противно! Зачем покупать книгу, когда есть даровая публичная библиотека. Не гонись за женщиной и трамваем, придёт следующий. Используй доступных баб, как ловелас Колманский, и забывай как прожитый день. Роковая женская красота есть отклонение от нормы, патология. Чем краше самка, тем дороже: у, сколько времени отняла у писателя! Покуда я похотливо привязан к ней, мой творческий тонус низок. Глупая устрица, никчемная самовлюблённая тварь! Ненавижу! Красуйся перед тем, кто делу предпочитает забавы. Она думает, что позарез нужна мне, и глубоко заблуждается! За письменным столом замечательно преют яйца. Гинекологу нельзя без женщин, а геолог сумеет. Я давно готовлю себе сам, штопаю, стираю. Меня не радуют подгорелая яичница, невкусный борщ и кривые бутерброды всухомятку. Ревность не вдохновляет, а отвращает музу. Лучше сублимация, надувная кукла из секс-шопа, чем неверная жена.
Он снова, как похеренное правкой, стыло вспомнил Олюшку, прощальные слова. Недобро усмехнулся в сомнении: не верь бывшим жёнам. Меня нельзя победить, я как тот ванька-встанька. Я никогда не возвращаюсь в прежние места. Зачем? Человек меняет свою сущность не один раз. Как насекомое в янтаре, нежный ласковый Толюшка замурован истекшим временем. На панцирной койке, под байковым одеялом лежит казённокоштный мужчина, совсем непохожий на него. Старомодный романтик неисцелимо разбился вдребезги, убитый любовью. Гонец за химерами угодил не туда, куда изначально метил. Увлёкся женщиной пустой и коварной, и сразу утратил мужество, свободу и цель. Рискнул и проиграл, судьбой оплатил тривиальную истину, не уразумев её тотчас. Мужчина примитивно обманывается, возомнив, что женщина создана любить его. Нечто более могущественное, инстинкт продолжения рода заложен в её природу. Звёздный час женщины – роды, цель существования – дети. Самое беззаветное и бескорыстное чувство – любовь материнская! Выше нет самосожжения, ради детей мать пожертвует кем угодно! Материнский инстинкт всегда довлеет над половым, противиться и буйствовать бесполезно.
«И пустотно в груди, и чугун в голове, вражьи взгляды царапают спину, мне бы только дойти до дверей, в небытие себя опрокинуть!.. Бьётся синяя жилка в висок, жизни осталось в один волосок, предохранителя тихий щелчок, строгого дула холодный зрачок, звёзды зашлись в круговерти… Вроде раздумал, а палец нажал, колени согнулись, и я побежал в объятья ликующей смерти!..» Любовь художника утилитарна, когда-нибудь и эта боль принесёт дивиденды. Так легко, без малейших запинок ему не сочинялось давно. Строки всплывали с удивительной лёгкостью, как поплавки на поверхность, ровно ложились в поленницу строф, словно их диктовал Невидимый, считывая с листа. В отличие от прозы, стих иногда нисходит идеально готовым. Шатров не вскочил с постели, не схватил бумагу, как неизменно кидался ночью к расчехлённой печатной машинке, тотчас записать, не полагаясь на память. Тщетные натуги! Папка редакционных отказов красноречиво пухнет, завтра дополнится новым. Шатрову порой казалось, что он тратится над строками ради незримых читателей будущего, не для сегодня. «Любовь! любовь! и в судорогах, и в гробе насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь…» Как изрекла великая Марина, писавшая выдохами, через тире: «Я ведь знаю, как будут любить меня через сотню лет!» Именно на вечность и должен работать настоящий писатель, в этом его отличие от сиюминутного беллетриста. Однако современникам становится не до культуры. Продуктовые магазины страшат пустотой, перестройка входит в жуткую стадию: разнузданная свобода и скудная пища, граждане скупают сахар, муку, соль и спички. Расхожая фраза в радио-скриптах – «опознаны тела», выпуск новостей стал сводкой ужасов, важнейшим из искусств – ловкость торга. В фаворе не изящная проза, а примитивные триллеры о братках. Писать в дань времени низкопробное чтиво – себя не уважать! В любовном романе была прелюдия, интермедия, каденция и даже кода (заключительный пассаж, вывод), но фазы обратного действия, стадии успокоения, постлюдии в нём не будет. Суливший мировое признание роман не дописан. «Лежу убитый, кровь течёт, струится, как любви дурманы. Я положил на карту всё! И там, где сердце – горячо, а в голове сквозняк от раны. Нет веры женщине на грош, раба купается в обмане. Единожды простивший ложь, почил от бомбы в собственном кармане!»
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/05/11/1174