Вечерняя пора. Я всегда любил вечер больше, чем утро или день. Никакое другое время суток не окутывает человека в свои сети как вечер, когда мысли вырываются наружу, будто лепестки молодой вишни по дуновению ветерка из человеческих душ. На города плавно опускаются сумерки, бесчисленные миллионы звёздочек зажигаются на синем небосводе, сияющая луна прочерчивает путь от высокой неизведанной долины к нашему сердцу и оно начинает биться, затмевая прекрасную вечернюю музыку – тишину и трепетать. Я часто прогуливался вечерами по городу, что вдруг замирает и прекращает свой скоротечный бег в ожидании малинового заката. Я любовался бутонами цветов, смыкающими свои лепестки и убаюканными природой, словно маленькие дети добрыми сказками, вдыхая самый свежий прохладный воздух, и чувствовал себя живым. Я верил, что когда в очередной раз усну, то утром снова мягкие солнечные лучи заставят меня проснуться, будто те цветы, которые вновь оживают с наступление каждого дня. Вечер успокаивал меня, дарил надежду на скорое выздоровления и я несколько мгновений мог почувствовать, что конец моей жизни придёт нескоро, что он ещё где-то далеко. Я украдкой наблюдал за людьми. За парами, что гуляют в вечерней тишине, наслаждаясь друг другом, и что счастливы, оттого что любимы. За теми, кто спешит с работы в тёплый и уютный дом. За теми, кто от скуки ищет развлечений, кто спешит в театр на новый спектакль или в кабак на встречу со старыми друзьями. За теми, чья жизнь наполнена удивительными событиями, у кого тысячи возможностей, кто ещё в праве что-то изменить и улучшить. Я наблюдал за каждым проходящим. Я тянулся к людям, пытаясь понять, чем они живут и что сейчас в моде, пытаясь зацепиться за жизнь. Место, в котором я находился, ограничивало меня и многого не позволяло, и я пытался увидеть, что только мог увидеть и услышать, что только мог услышать, чтобы хоть как-то наполнить своё существование за тот короткий срок, пока мог находиться под открытым небом.
В месте, где я находился нельзя было читать книги или газеты, ходить на спектакли, нельзя было обсуждать всё то, что заставляет волноваться. Там было позволено немногое, спокойные беседы о прожитом дне да настольные игры, которые не вызывают азарта и не нервируют человека взывая к победе. Я был в месте, откуда не возвращаются и лишь вечерние прогулки, позволенные мне единственному из-за моей юности, спасали меня, даруя такой бесценный глоток свободы. Я был единственным, кому позволили выходить за территорию так называемого госпиталя, и кто был так молод. Тяжёлая болезнь сломила меня слишком рано, поймав в свои холодные сети, из которых не возможно было выпутаться. Старики, которых с каждым новым днём становилось всё меньше и меньше, смотрели на меня с жалостью и тоской своими поблёкшими глазами. Я никогда не говорил с ними, не обсуждал погоду или ужин, который всегда был одинаковым, не спрашивал об их жизни и не интересовался, о чём они мечтали в детстве. Они все были будто бы мертвы для меня, потому как они были готовы к смерти.
Однажды проходя мимо старой осины, что громко шелестела своими зеленеющими листьями, рассыпавшимися на её развесистых ветвях, я засмотрелся на девушку. В ней не было ничего особенного и привлекательного, её черты были обычными ни грубыми и ни утончёнными, она была такой же, как и сотни других. Меня привлекла печаль, застывшая в её зелёных глазах и кроме них я ничего не видел. Тогда словно находясь в забвении я совершил безрассудный поступок о коем не жалею, я заговорил с ней. Я обсуждал с ней погоду и книги, рассказывал забавные истории из своей жизни, иногда шутил, так что она заливалась звонким смехом. Печаль в её глазах заменялась дивным блеском. Я приходил к этой старой осине, где мы встречались каждый вечер, и она читала мне свежие новости из газет, говорила об удивительных местах, в которых ей недавно удалось побывать, о том, чем взволнован народ, о книгах, спектаклях и я слушал её с вожделением, но ничего не рассказывал о своей теперешней жизни, и она обижалась, смешно надувала щёчки и слегка краснела. Я не мог ей рассказать.
Как-то вечером я не пришёл, когда силы совсем покинули меня и не было даже возможности подняться, когда болезнь сломила меня окончательно. Я переживал, я хотел увидеться с ней и безумно надеялся, что она дождётся, когда мне станет лучше. Я не пришёл и на следующий день, и на следующий. Время летело с неумолимой скоростью, и я верил, что завтра я смогу, что завтра я приду, и мы опять будем смеяться вместе. Спустя какое-то время, не знаю, прошло два дня или быть может целая неделя, мне принесли письмо. Молодая крепкая женщина, пышущая силой и здоровьем, что ухаживала за больными и которой жутко наскучила эта работа, укоризненно посмотрела на меня, прежде чем отдать его. Письма тоже были запрещены и мне показалось странным, что она принесла его мне.
Письмо было распечатано, его уже читали, но я не волновался об этом, для меня было счастьем получить известие хоть от кого-то. Это оказалось признание. Признание от той простой девушки, она узнала обо мне по роковому случаю судьбы, узнала всё. Она писала, что будет рядом, пока я дышу, писала, что безумно любит меня и будет ждать моего выздоровления, что будет верить, что я жив, даже если меня уже и нет на этой земле. Писала, что будет ждать меня. На чистом бумажном листе ещё не высохли пятна от слёз и кое-где были размыты чернила, но я заставил себя разобрать каждое слово, написанное её тонкой рукой. Впервые за время болезни я был спасён и так счастлив, впервые был согрет самым желанным чувством, любовью. Впервые я искренне улыбался, моё сердце бешено билось, эхом отдавая в ушах и дух мой воспрял. Всё было будто впервые.
Был вечер. Я снова закрыл глаза в надежде, что мягкие солнечные лучи заставят меня проснуться и ожить вновь.