СОЛЖЕНИЦЫН - как я это слышу - ЛОЖЬ, С ЛОЖЬЮ, ЛЖИ СЫН, ЛИСИЦА, СОВСЕМ НЕ ЖЕНИТЬСЯ, СОЛФЕТКА И РУКАВИЦА, ЖНИЦЫ, НОЖНИЦЫ, СКУКОЖНИТЬСЯ, ЛОМЦА-ДРИЦА-ЦА-ЦА...
Цитата из оного:
"В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.
Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.
И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.
Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:
– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.
Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.
Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.
Но утро пришло своим чередом.
Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.
Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.
Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.
Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.
... "
Всё - ложь, ложь, ложь в квадрате, кроме названной последней фразы (проговорился, делец): "на совесть", "одно спасение". Я мог бы разобрать каждую здесь строчку, что она - выдуманное, ловко подсмотренное у других, утрированное; сам-то, Александр Исаевич, судя по его же сытым письмам к жене, в бригадирах ходил, в "кумовьях", палец о палец для итога общей работы не ударил, где бы не находился. Вот ложью удобренная почва теперь для деятельности Викторов Шендеровичей и Ходорковских с Навальными, для укро - и проч.мелких - нацистов. И высокую идею социализма походя, мерзавец, обгадил. Ни совести у него, ни, поэтому, спасения.
Я работал за Полярным кругом, в Сибири в начале 80-х в студенческом стройотряде (сам вызвался), тяжкий труд, там всё было, названное Солженицыным,- и болезни, и лень, и наговоры, и паника, и комары, и драки, и погоня за лёгким, хлебным местом и тонкая, продуваемая ветром фуфаюшка, и заветные деньжата, заработанные, и пафос труда; как было, наверное, в золотой канадской лихорадке в 19-м, начале 20-го веках (помните великого Чарли Чаплина?). Чего огород-то на давно размеренном месте городить? Но - нагородил.
ЧЕСТНО, ТОГДА, В 83-М, Я РАБОТАЛ, старался работать "НА СОВЕСТЬ", И ЭТО БЫЛО "ОДНО от позора тяжким трудом СПАСЕНИЕ".