ARMARIUM BOHEMICA
Miscellanea
Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко
ЯРМИЛА ГАШКОВА
РАССКАЗЫ
о слабых женщинах и сильных мужчинах
и наоборот
Издательство: "PRITEL KNIHY"
Прага
1927
Страниц: 222
ИСТОРИЯ БЕЗ КОНЦА
(Стр. 218 — 222)
Пан Лебеда был превосходен в лыжном спорте, боксе и футболе, умел
фотографировать, танцевать, прекрасно говорить и красиво любить и, несмотря на
это, сердце Марженки было закрыто для него на двадцать замков.
— „Люблю Вас, — говорил Марженке покорно и нежно, когда имел для того малейшую
возможность, и, если она делала вид, что не слышит его, шептал убедительно:
— „А я Вас еще больше люблю!“
Из тысячи девушек от такой любви устояла бы только одна, и Марженка была именно той, единственной.
Она ощущала себя духовно много выше пана Лебеды, ведь она любила музыку, играла на рояле и её тётя была билетёршей в Национальном театре. Марженка мечтала о теноре и не могла согласиться с кандидатурой пана Лебеды, который признался ей,
что не распознаёт «Гей, Славяне» и «Где моя Родина».
Это была трагическая вина в истории любви Лебеды, но сам Лебеда об этом не знал.
Когда бы для него Марженка ни сыграла на рояле и ни спросила, как ему это
нравилось, он отвечал очень уклончиво, убеждая, что ничего не понимает, а когда
она вопросила, существует ли вообще стиль, способный раззвучить его тупую душу,
он ответил, что от вольного стиля у него глаза лезут на лоб и что никого нет выше
Фриштенского.
— «Стыдитесь, — упрекнула его Марженка, — души, благородно чувственные, не ходят
на оперетты. Как Вы можете ходить на такую ветошь, когда у нас в Праге есть
Маржак.
— «Если бы Вы знали, как Вам это к лицу и как я Вас люблю, — ответил пан Лебеда,
— но поверьте, что Фриштенский никакая ни ветошь в сравнении с Маржаком, и, если
бы они встретились у Маржака его До сильно дрожало бы».
Марженка молча встала, молча прошла комнатой и только у двери произнесла:
— «Фу».
Это «фу» относилось отчасти к Фриштенскому, а наполовину к Лебеде.
Марженка за него не извинилась и после того, как мать на кухне ей вычитала, что она должна вести себя абсолютно иначе в отношении жильца, который уже в седьмом классе табели о рангах, но до сих пор имеет все волосы на голове.
— «Все пять пальцев можешь облизать и на коленях благодарить Господа Бога, что Он
послал его тебе на дорогу».
— «Чтобы мне мешать», — ухмыльнулась Марженка и не послушалась, когда ей мать
скомандовала отнести жильцу чай.
Тогда пани Моудра сама взяла поднос, сама налила чай, сама наполнила сахарницу,
сама налила ром из литровой бутыли в маленькую гранёную и сама постучала в дверь
пана Лебеды.
Пан Лебеда сидел в качалке, держал в руке роман, но смотрел неведомо куда, туда, где в минуты мечтаний его душа бродила и где встречалась с Марженкой преданной, томной и любящей.
— «Пан доктор, — сказала ему пани Моудра и пан Лебеда вернулся из прекрасной
мечты в неприятную действительность, — пан доктор, выпейте это и хорошенько согрейтесь.
Я слышала, как сегодня ночью Вы крутились в постели, и боюсь, как бы это не был грипп».
Пани Моудра вложила в свою красивую ложь всю материнскую негу, на которую была
способна, но пан Лебеда этого не заметил.
— «Марженка тоже о Вас заботится, Боже мой, ведь Вы нам, как родной».
Пан Лебеда пробормотал что-то вежливое.
— «Вы знаете, Марженка у нас странная, но это хорошая девушка, и если бы она
встретила надлежащего мужчину, она бы дала слово».
Пан Лебеда красиво улыбнулся пани Моудре так, как ей улыбались парни двадцать лет назад.
— «Милая пани, — ответил прямо, — я с ней говорю довольно часто, но поверьте мне,
что она не хочет дать мне слово — если бы я по крайней мере знал, что, собственно, она имеет против меня».
— „Пан доктор, — прошептала пани Моудра утром, — я уже расследовала. Она
сердится, когда Вы говорите, что Фриштенский поёт лучше, чем Маржак, и что Вы не
имеете вообще никакого понятия о музыке...».
Пан Лебеда начал интересоваться музыкой.
— «Люблю Вас, барышня Марженочка», — говорил ей так же часто, как и раньше, но
потом продолжал о контрапункте, гениальной интуиции, музыкалькой широте,
импрессионистском романтизме или архитектонической форме музыкального произведения.
Осторожно просветил Марженку о разнице между Маржаком и Фриштенским, и, когда она это благосклонно приняла, целовал ей ручку очень долго и нежно.
Их музыкальные беседы становились чем дальше, тем длиннее.
Обычно говорили о Фибихе, и когда сошлись во мнении, что квинтет Фибиха — это
большой гимн любви, что вступительное предложение великолепно, а последнее исполняется на подъёме, Марженка прижалась к пану Лебеде.
— «Эротическая струна, — сказал пан Лебеда, — нуждалась в определённых звуковых
красках и потому прсоединил Фибих к роялю, скрипкам и виолончели валторну и
кларнет».
Марженка прикрыла глаза и пан Лебеда поцеловал её так возбуждающе, что сердце её зазвучало как пять кларнетов.
* * *
— «Куда только могла подеваться та книжка о Фибихе? — приговаривала Марженка,
когда утром убиралась в комнате доктора Лебеды.
— «Куда я засунул того Фибиха, — бормотал беспокойно пан Лебеда, когда пополудни
копался в библиотеке «Златорога».
— «Люблю тебя, — сказал вечером пан Лебеда, но не знал, что сказать далее.
Ему не хватало Фибиха.
— «Люблю тебя, — повторил ещё и обнял её за талию.
— «Лоэнгрин — хорошая опера», — сорвалось у него после краткого раздумья.
— "Хорошая",— ответила Марженка.
— "Знаете, когда там приходит лебедь и как он поёт: «Тарам-та-та, тарам-та-та,
плыви спокойно дальше...».
— «Но лебедиха могла бы быть побольше, — ответила Марженка, — если она должна
вытащить такого рыцаря в доспехах. Он ведь что-то весит».
— «Да, и должны бы были немножечко покрыть её лаком, она очень уж поцарапана.
Марженочка, я так тебя люблю, по-сумасшедшему люблю!»
Марженка обхватила руками его шею.
— «Моё золотце», — сказала и погладила его по волосам.
Пан Лебеда засвистел свадебный марш.
Марженка положила голову на его плечо.
— «Послушай, — зашептала она через минуту, — куда ты засунул эту книжку о Фибихе? Я так просто из головы не умею о музыке говорить, а с Лоэнгрином — готова».
— "Слава Богу", — благодарно вздохнул пан Лебеда.
Думаю, что конец не нужен.
Поэтому и рассказ этот — без конца.
* * *