Осенние листья нравились всегда. И ярко-желтые, усыпавшие землю рядом с окном моей детской спальни в Сокирянах, и оранжево-золотые по дороге в одиннадцатую тираспольскую школу, и красно-бордовые с небольшой фиолетинкой.
Их можно было насобирать только у студенческой общаги на Петриканском холме, что рядом с Дойной - знаменитым Кишиневским кладбищем.
Настоящим раем, до краев наполненным осенним золотом, была и старая Московская Тимирязевка - парк, раскинувшийся между улицей Восьмое Марта, Проездом Соломенной Сторожки и кинотеатром Байкал на Большой Академической.
В Сокирянском детсаду монополию на доставку терпкого червонного золота для воспитательниц жёстко удерживали девчонки. Конечно, собирали и они. Однако чаще эти дамы просто милостиво обирали нас - глупых мальчишек, несущих им самые красивые экземпляры, самые дорогие букеты.
Хвастаясь драгоценной добычей, эти светские львицы , сначала детально обсуждали наши подношения. Затем доставляли волшебные листики на высший уровень иерархии, задабривая строгую Анну Николаевну и поднимая настроение прекрасной Людмилы Афанасьевны, которую все обожали.
Хорошо помню, как размазывая горючие слёзы обиды, стал очередной жертвой интриги Мадридского Двора.
Наши первые красавицы в группе трехлеток - Эллочка Коренфельд и Людочка Серебрянская, сдали меня строгой воспиталке за сбор листьев в дальней запретной зоне. Она располагалась у самого забора, отделяющего детсад от огромного больничного двора.
Подставили меня из элементарной ревности. Несколько очаровательных листиков я умудрился подарить не только главным красоткам, но и синеглазой Наташке. Нравилась она не только мечтательно-грустным взором, но и милым нежным голоском, которым произносила мое имя.
- Изменщик!,- Пригвоздив-припечатав, малознакомым словом, они отправились с жалобой к Анне Николаевне. Она , тут же, поставила меня в угол небольшой крытой веранды. И это все, к мстительной радости жестоких ревнивиц.
Золотые убранства Тирасполя, насыщавшие воздух терпким ароматом осени, ждала иная Судьба. Рядом с тротуарами и тропинками дворники поджигали многочисленные костры.
Ярко-синим дымом, медленно поднимавшимся в голубеющую высь, в очередное бесконечное плавание отправлялись многочисленные роскошные одежды скверов, парков и улиц. Волновал особый запах этих горьковатых дымов, наполнявший тревогой, грустью и легкой тоской по уходящему.
Темно-красные бархатные листья, расставленные на столе и подоконниках моей комнаты Кишиневской общаги, ярко расцвечивали серые зимние будни и радовали глаз до самой Весны.
Она наступала внезапно, после бессонных зимних ночей преферанса и напряженных январско-февральских экзаменов. Врывалась в наши распахнутые души и окна вслед за шумным мартовским Мэрцишором - праздником, когда все улыбались, прикрепляя к одеждам радостные символы весенних первоцветов.
Терпкий запах дубовых аллей старого Тимирязевского лесопарка очаровывал совсем по-другому, резко оттеняя обостренную тревогу по часто хворающим родителям, общую минорную симфонию быстро пролетевшего лета и неумолимо приближающейся долгой, холодной московской зимы.
Оптимизма добавляли только многочисленные ярко-веселые одежды деревьев, багрянец кустов и свечение ягод Лиственничной Аллеи, бегущей от Тимирязевки до Дмитровского шоссе.
Она щедро блестела на осеннем солнышке тысячами листиков, приветствующих несущихся студентов, аспирантов, дряхлеющих доцентов и неунывающих профессоров.
Неспешный осенний променад по Листве, как нежно зовётся этот чудный уголок Вселенной, и сейчас остаётся одним из самых изысканных деликатесов, бережно приберегаемых Судьбой лишь изредка, специально для нас.
А Зима? Она, как всегда, не за горами.