Глава седьмая
ЗЛОЙ ДУХ ЭТИХ МЕСТ
Ствол дерева, перегораживающий пути, отпихнули в сторону, и мы снова тронулись, потеряв почти час пути. Солнце успело сесть. И сумерки быстро сгущались, обступая насыпь и оставляя нетронутым только самый западный край неба, всё ещё золотисто оранжевый. Иногда деревья на склоне очередного холма силуэтами заслоняли его, и тогда казалось темнее, но потом он снова проступал, ровно светясь, как абажур настольной лампы, под которым я когда-то писал свои рассказы о Холмсе или читал «Ланцет», делая ваыписки в блокнот.
Сумерки всегда навевают на меня гнетущее, но, в то же время, не лишённое известной сладости, состояние ностальгии - я охотно предаюсь воспоминаниям, глядя на угасающее небо. Не стал исключением и этот вечер в бегущем по Северной Шотландии пассажирском поезде.
Рона, как мне показалась, чуждая романтики, по крайней мере, сегодня, отправилась прогуляться по коридору и, по-видимому, провела время с пользой. Потому что вернулась ещё более деятельная, чем была.
- Словоохотливый попутчик - отличная находка, - сказала она. - Представьте себе, кузен, в этом вагоне едет пасечник из Хизерхилл-вулидж, и он мне порассказал кое-что интересное о настроениях здешних мест. Самое крупное земельное владение здесь - двор Клуни, мы увидим его, подъезжая, как обширную постройку с высокими башнями. Он промышляет разведением охотничьих пород лошадей и пони. Почти вне конкуренции, и мог бы быть баснословно богат, если бы гонялся за этим. Но Клуни - тип угрюмый, нелюдимый, а челядь, которую он держит, ещё понеобщительнее и про них ходят разные слухи - не то они промышляют разбоем в свободное от службы время, не то работорговлей. Вроде как в устье залива приходит какой-то корабль, с которым они сносятся, но какого рода эти сношения, пасечник не знает.
Я слушал её рассказ с интересом - вступление живо напомнило мне завязки наших с Холмсом сыскных историй, и сыграл ли роль закат и моё настроение, я почувствовал сильнейшее волнение.
- Вообще-то здесь не слишком спокойное место, как я поняла, но отделить глупые россказни суеверных посельчан от реальных свидетельств едва ли получится без взгляда со стороны.
- Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, - тревожно спросил я, с удивлением заметив при этом, что мой голос подрагивает.
- Пасечник сказал мне, что в лесу не часто, но бывает, что находят мёртвые тела, - понизив голос, проговорила Рона. - Обнажённые и умершие по непонятной причине.
- По причине, непонятной посельчанам? - скептически уточнил я.
- Без видимых повреждений. Некоторые выглядели, как удушенные, но на них не было следов ни верёвки-удавки, ни пальцев удушающего. Пасечник сказал, что это дело рук Магона и что перед тем, как находят очередной труп, в лесу нередко слышат его зловещий смех.
- Бред. Легенда. Мало ли от чего могла наступить таинственная, на взгляд обывателя, смерть. Разрыв сердца, удар, внезапное внутреннее кровотечение из-за желудочной язвы или камней. Внешних следов они тоже не оставляют.
- А то, что тела практически обнажены?
- С мёртвых одежду могли снять те же разбойники или предприимчивые сельчане. А никакого Магона, скорее всего, не существует.
- Может, Христа и не было на свете, - скептически заметила Рона, - но кто-то же висел на кресте.
За разговором я и не заметил, как мы въехали в длинный узкий проход между двух холмов, по верху заросших лесом. Склоны их, обращённые к дороге, были обрывисты, но если слева весь склон густо покрывал вереск, то справа была глинистая осыпь с гнёздами колючих кустов, и примерно посередине её высоты тянулась тропа - довольно широкая, такая что впору и двум всадникам в галоп разминуться.
Так вот, только я об этом подумал, всадников на ней мы и догнали - недалеко растянувшийся отряд из семи человек, вооружённых кто плетьми. А кто и ружьями с короткими, обрезанными стволами. Меткость и дальность стрельбы, как я знал, при такой обрезке страдают, но зато неимоверно возрастает компактность оружия. Кони под всадниками были просто великолепные - оставив по молодости не меньше четверти нажитого на ипподроме, в чём-чём, а в лошадиных статях я как-нибудь разбирался, и мог с уверенностью сказать, что кони породистые и дорогие. Всадники тоже обращали на себя внимание неким единообразием - на всех были короткие чёрные плащи и неширокие бархатные береты, на ногах - высокие башмаки со шнуровкой, толстые вязаные гетры и юбки до колена - национальные шотландские юбки, их ещё называют килты. Коней они не гнали, а, наоборот, придерживали, и словно пребывали в замешательстве, озираясь по сторонам.
Как вдруг один из них громко крикнул и показал вперёд. К этому времени мы уже фактически проехали мимо, и я подумал даже, уж не на наш ли поезд указывает всадник. Но в следующий миг - железная дорога как раз делала поворот, и поезд притормаживал, из -за очередного куста вдруг выскочил и, взметнув столб красной пыли, проворно съехал по склону вниз, к путям, какой-то человек. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть его в деталях - мне он показался высоким, худым и полуодетым - я заметил измызганную белую некогда сорочку из некрашеного, но белёного, полотна, кожаные штаны и буйные цвета соли с перцем длинные космы, свисающие на лицо, заросшее бородой, без всякого порядка. Хромая, он вскарабкался на насыпь и побежал, изо всех сил стараясь не отстать от поезда.
Всадники теперь уже гнали коней, и я услышал звуки выстрелов - они стреляли по этому человеку. Человек между тем как раз поравнялся с нашим вагоном, в последнем отчаянном усилии подпрыгнул и вцепился в поручень. И как раз в этот миг одна их пуль достигла цели - видимо вскользь, потому что, закричав от боли, он, тем не менее, не разжал рук, но и влезть сразу не мог, ему не хватало сил.
Мне не было сейчас дела до того, вор он, убийца или виноват ещё в чём-то, за что преследуют его эти вооружённые люди, я видел только неравное противостояние слабого сильным, и, метнувшись к лестнице, на которой он корчился, пытаясь подтянуться, схватил его за руку и рванул на себя.
Очередная пуля отколола щепку от вагонной обшивки буквально в пяти дюймах от моей головы, но к нам уже подоспела Рона, помогая втащить беглеца сначала на площадку, а потом в купе. Сам он мало, чем мог помочь, болтаясь в наших руках, как тряпичная кукла и почти потеряв сознание. Вблизи я увидел, что сорочка его в крови и широкой полосой влипла в след длинного удара через плечо и спину - плетью, по всей вероятности, ноги босы и сбиты, и кровь перемешалась с грязью, а лица из-за спутанных волос и бороды не разглядеть. Но и на нём тоже кровоподтёк, и губы разбиты. Последняя пуля чиркнула его по боку, оставив прореху с обугленными нитками и ссадину со взрытым краем на коже.
В купе я попытался уложить его на спальное место, но он протестующее мотнул головой и сполз на пол, оставшись сидеть, прислонившись к краю сиденья спиной, закрыв глаза и тяжело загнанно дыша.
- Кто вы? - настойчиво спросил я. - Зачем они гнались за вами?
- Дайте ему воды, - посоветовала Рона, видя, что губы незнакомца покрыты сухими корками.
Я налил воды из стоявшего на столике графина и поднёс к губам этого странного человека. Почувствовав воду, он словно встрепенулся и начал жадно пить, но тут же закашлялся, чуть не выбив стакан из моих рук.
- Осторожно, - сказал я. - не торопитесь и ничего не бойтесь - мы вас не обидим.
Вот тут он и взглянул на меня. Словно ножом ткнул.
От взгляда его глаз меня продрало по спине леденящим стальным ёршиком - глаза у него были глубоко и близко посаженные, свинцово-серые, острые, как гвозди.
- Посмотрел бы я, - хриплым надтреснутым голосом, но с непередаваемым сарказмом проговорил он, - как бы ты стал меня обижать, - он говорил, немного странно выговаривая слова, но и звук его голоса произвёл на меня не меньшее впечатление, чем его взгляд. Сказать, что я испугался или встревожился - ничего не сказать, я почувствовал себя приговорённым на плахе при первых же звуках этого голоса. А в следующий миг в его руке я увидел, словно из ниоткуда появившийся, длинный светлый нож, лежавший в ладони, как родной, как продолжение самой кисти руки. Без сомнения он отлично умел им пользоваться.
- Не подавайте голоса, - сказал он, угрожая ножом то мне, то Роне, поводя им туда и сюда. - и останетесь живы и при своих языках.
Как врач, я видел, однако, что он блефует, демонстрируя нам якобы силу - едва ли его хватило бы сейчас на серьёзный замах, на сильный удар - он едва удерживал себя в сознании и всё не мог отдышаться - воздух в его лёгких свистел и клокотал.
«Бронхит, - подумал я, - если не похуже». Словно в ответ мне, он снова тяжело закашлялся, не прикрываясь и не отводя взгляда, так что брызги его слюны летели нам чуть ни в лицо. Рона отстранилась и брезгливо утёрлась рукавом.
В окно я видел, что всадники отстали - не то им не хотелось преследовать поезд, снова набравший скорость после поворота, и загонять лошадей, не то просто изменили планы и отложили расправу с беглецом до лучших времён.
Я знал, что мы уже очень скоро прибудем и терялся в догадках, что собирается делать наш своеобразный попутчик. Пока же мерный стук колёс и наше послушание ослабляли его бдительность - он с трудом удерживал глаза открытыми. Несмотря на странное, волнами заливавшее меня чувство, близкое к ужасу, природы которого я вообще не понимал, от рассудка, от разума я его не боялся. Кто бы ни был этот человек, я видел, что он болен, изранен, измучен до последней крайности, и если и угрожает нам ножом, то только от того, что сам ждёт подвоха. Напоминал он в таком виде больше всего беглого каторжника, притом с самой низкопробной каторги. Так я и сидел, оцепеневший, молча, согласно грубому приказу, пытаясь понять, как во мне сейчас увязываются и уживаются между собой чувство болезненной жалости к этому человеку, ощущение не просто полной безопасности его присутствия, но даже желания защитить, и, в то же время, буквально паники, затапливающей меня при каждом взгляде на него.
Прошло, наверное, с полчаса. Как вдруг, всё так же угрожая нам ножом, он пружинисто поднялся на ноги, пошатнулся, но тут же выровнялся и, ничего не сказав, выскользнул из купе.
Поезд уже замедлял ход, подходя к станции. Я высунулся в окно, желая знать, что сталось с нашим странным попутчиком, но успел увидеть только одинокую фигурку, кубарем слетевшую под насыпь, а потом нырнувшую в кусты.
Станция оказалась маленькой, по сути, одинокая будочка с шестом и развевающимся флагом в свете яркого фонаря. «Земля Вереска», - гласила потёртая и полинявшая от непогоды станционная табличка. Пассажиров, однако, оказалось, кроме нас, довольно много - прежде всего, тот самый пасечник, о котором говорила Рона, неприятный священник, его рыжеволосый спутник и довольно пожилая, но ещё крепкая женщина с корзиной, укрытой салфеткой.
К ней я и решил обратиться с просьбой указать, где находится Хизерхилл-вулидж, и не знает ли она кого из тамошних Мак-Марелей.
- Мак-Марелей там почти уже и не осталось, - охотно вступила в беседу женщина. - Старый Идэм, разве что, да его внучатый племянник - Кларк Вернер. Кстати, я Идэму третья жена, и зовут меня Ида, а шалопай Вернер теперь приехал на каникулы из Эдинбурга - он там учится в университете. А вы почему о нас спрашиваете? Ты, девочка, уж не родня ли нам? Сильная кровь: черты лица, стать… Если ты не из южных о`Брайанов, то уж, должно быть, из южных Сэмплиеров. А ты, парень, не из Конанов ли?
- Ну, и глаз у вас! - восхитился я. - И впрямь у матери были в роду Конаны, где-то в третьем колене.
- А дядя мне рассказывал, что мы, действительно, Сэмплиеры, - подтвердила и Рона.
- По отцу или по матери?
- По отцу. Мать у меня была бельгийкой.
Было похоже, что вопросы генеалогии - самое большое увлечение нашей попутчицы, но, как оказалось из её дальнейших слов, найдутся и поувлечённее люди.
- У Идэма на эти дела взгляд ещё лучше. Он и генеалогическое древо нарисовал - висит у него в кабинете. Вы не смотрите, что он живёт в такой дыре - он образованный, почти доучился в Эдинбурге, да бросил - отец его заболел, а он был старшим в семье, пришлось младших кормить. В таких поселениях, как наше, копни поглубже - все друг другу родня. И болотные Брайаны, и мы, Мак-Марели, и Конаны, и Стюарты. Так у вас что, тоже какое-то семейное дело?
- Пока мы просто хотели бы остановиться в Хизерхилл-вулидж, - ответил я, с тревогой поглядывая на Рону, у которой явно чесался язык что-то сказать по поводу всех этих генеалогических экзерсизов, но она пока что сдерживалась. - Говорят, там красивые места и здоровый воздух. А моя кузина не окрепла после болезни, ей нужно набраться сил. Кстати же, не знаете, у кого там можно остановиться людям, нуждающимся в перемене мест, но стеснённым в средствах?
Женщина ненадолго задумалась.
- Да хоть бы и у мужа моего, - наконец, решила она. - Дом большой, платы он не запросит, но если хотите столоваться, вам придётся помогать по хозяйству. Ничего унизительного даже для господ, добывать свой кусок хлеба, не правда ли? Только придётся нам подождать дилижанса из Инеса. Здесь недалеко, но лесом, а в лесу неспокойно.
- Вы о Магоне говорите и этих трупах? - наконец, подала голос Рона, стараясь небрежностью тона добиться в собеседнике преувеличенного представления о своей осведомлённости.
- Я о молодчиках Клуни, - сурово понизила голос женщина. - Несчастный умалишённый, если кого и убил, так, разве, мельникову курицу, да пару овец. Я и то говорю: ну, болен на голову человек, так поймайте его, сдайте в приют, где за ним станут смотреть, а не так. Варварство это и гадость, чужой беспомощностью забавляться. Они же травят его, как оленя, гоняют по лесу. Ну, и он им той же монетой платит.
- Так вы считаете, что Магон - психически больной человек? Обычный человек?
- И считать тут нечего - все и так знают, кто не последний ум пропил. Это бобыль о`Брайан, гробовщик. Бриан о`Брайн, ему где-то за пятьдесят должно быть, а мать его лет десять назад в колодец упала и шею свернула. Говорили даже, что это он её туда скинул, да никто не видел, а говорить, что угодно, можно. Ну, правда сказать, странный он всегда был - нелюдимый, мрачный, ходил - головы не поднимал, и дом у них на отшибе. А пять лет назад осенью поехал он на заготовки в лес. Гроза была - вот дерево подкосило, да и упало оно ему по голове, да спине. Насмерть было. А тут приезжий учёный случайно оказался со своими учениками. Его не то, чтобы знают, но бывал здесь, и к Клуни на фабрику захаживал. Вот он и говорит: мол, можно оживить этого типа, положите его на телегу, да я увезу к себе, полечу. А куда там! Уже сердце не билось, и восковой он стал. Ну, спорить не стали, положили, повезли они его к побережью, к пристаням - там вроде у него научная какая-то лаборатория, прямо на воде. И всё. С полгода, до весны ни слуху, ни духу - все уж и забыли о нём. Только как-то рано весной, едва снег сошёл, мельник зачем-то среди ночи проснулся, слышит - в сарае вроде возня. Ну, пошёл взглянуть, а взглянул, говорят, чуть языка не лишился: там в углу сидел совершенно голый человек, разорвал курицу и пил кровь из её шеи. Увидев мельника, он бросил курицу и двинулся к нему, пытаясь что-то сказать, да только мельник ждать не стал - схватил поскорее ружьё, да выстрелил дробью. Ну, и тот убежал.
- Постойте. Так мельник узнал его?
- Сначала нет, а потом стал вспоминать - и подумал, что это тот самый Бриан о`Брайан, который умер, а потом воскрес. Ну да с ожившими покойниками шутки плохи - хорошо, что курицей отделался. Это мельник так говорил - я-то по-другому думаю.
- А вы что думаете? - заинтересовался я.
- Думаю, и не умирал он, а только обмер, а этот учёный и впрямь ему помог. Только от удара деревом бедолага окончательно спятил, вот и ведёт себя, как дикарь. Живёт он где-то в лесу, ворует, а то и убивает. С людьми не разговаривает. Особенно с того года, как… - но тут женщина спохватилась, что заговорила о чём-то, о чём и не хотела вроде бы говорить, и замолчала.
- Что же случилось в прошлом году? - попытался я.
- Избили его. Сильно. И с тех пор и стали травить - раньше-то внимания не обращали. А с чего началось, при девушке не могу рассказать - увольте. А только, с тех пор и мёртвых в лесу нет-нет, да найдут. И думаю я, Магон в их смерти виноват не больше, чем ребёнок, который захотел посмотреть, что у киски внутри, да и взрезал ей живот кухонным ножом. А ты не вздрагивай, девочка, здесь и не такое услышишь.