Худого звали Игнац. Я изучил его, покорился ему, но не боялся. Не было страха и все тут. Особенно после того, как вся малышня встала за меня. После той памятной ночи младшая группа заявила ему, что скоро мы вырастем. Он же, гад, снимал с каждого пацана огромную дань. Лишал их хлеба, конфет, печенья. По праздникам давали подарки, и почти каждый второй задолжал Игнацу. В его записной книжке пестрели цифры, отмеченные разноцветными карандашами. За этими цифрами стояли малыши, слезы и шепот в подушку, вопросы: "А почему?..", лица мам, сестер, братьев. Здесь защитить было некому… чужбина, беззащитность. Мой новый дружок, Витька Чижик, с грустью сообщил: "А я должен только полтора подарка, а потом… все мое". Не понимал глупый малыш, что никогда ему не выбраться с оброка. Любимчики Игнаца наказывали малышей за любую провинность, меньше били, чаще записывали в должники. Самым сильным среди них был мой недавний учитель по подвалу. Его звали Нестор.
- Ша! – выкрикивал он всегда, - с кем разобраться? И разбирался быстро, четко, чаще в свою пользу.
Он был правой рукой Игнаца, он не боялся его. Никого не боялся. В свои 14 лет Нестор побывал в колонии, совершил несколько побегов и после долгих мытарств попал в детский дом. Высокий, стройный красавец-брюнет, с насмешливым взглядом, само воплощение доброты. Он не издевался, не бил никого, не закладывал, был прирожденным организатором. На дело шел первым и редко попадался. Пользовался большим авторитетом и влиянием у взрослых ребят. Взрослые, восьми девятиклассники, объединяли свой клан, у них были свои сферы влияния. Среди них были способные и сильные пацаны. Но они никогда не вмешивались в наши "внутренние" дела. Их сфера деятельности – город, даже другие города. Нестор был своим среди них, "учителем" у нас. Нам не разрешали совать нос за пределы своей группы. И категорически запрещали делать добро и поблажки малышам. Вот почему Игнац так рьяно "воспитывал" меня.
В ту пору я еще не мог разобраться в этой иерархии и во всей «организации» детского дома. Это придет позже.
Прошел почти год, но я никого не замечал, кроме Розалии Ивановны, заведующей фельдшерским пунктом. Она всегда встречала с доброй улыбкой и провожала с конфетой. Эта милая добрая женщина и теперь перед моими глазами.
Наш воспитатель, Михаил Григорьевич, был единственным мужчиной среди женского коллектива педагогов. Невысокий, спортивного вида, с развитыми бицепсами, чаще с улыбкой на лице. Он не внушал страха, но властвовал над нами. Держался уверенно, с взрослыми был в союзе и не особо препятствовал их похождениям. Бил крепко, особенно беспалой левой рукой, в этом я скоро убедился.
Близился первомайский праздник и мы ждали подарков. И не только подарков. Мы ждали весны, тепла, чего-то необыкновенного. Мне объявили, что за успехи в учебе будет награда. Я носился по двору и запускал бумажные "ласточки", а рядом всегда был Чижик. Мы даже перестали лазить через забор на соседний сыр завод, где так притягивал склад льда. Крупные, четырехгранные льдины светились на солнце разными оттенками и отражали наши веселые мордочки. Ах, как вкусно было слизывать живительную влагу. Иногда нам доставалось мороженое, но чаще пинки и ругань. Рабочие не любили, когда мы копались в льдинах, оголяли их, а солнце разрушало. Теперь, перед праздником, было не до льдин. Подарки вручались только за хорошую успеваемость и дисциплину.
Наконец-то наступил вечер, предшествующий празднику. Мы готовили одежду, чистили ботинки. Ох, как хотелось, чтобы скорей наступило утро.
В спальне собрались группками. Свободное место ожидало атамана. Он пришел злой, с исцарапанным лицом. И не дожидаясь пока прозвучит "Ша!", начал читать с записной книжки. Я услышал фамилии и клички почти всех малышей; оказалось, что все в огромных долгах.
- Лопух! Твой шкет Чижик должен два подарка. Он отказался, падла. Ты мне отдашь все свое, понял?! Я все понял и уже искал возможности смыться. Пока спорили, доказывали друг другу, я ускользнул. В условленном месте меня ждал Витька. Он плакал. На лице виднелась кровь.
- Игнац, сука, ногой ударил, - всхлипнул он, - я все равно не отдам по-по-дарка.
Я сам был готов расплакаться, но сказал твердо: «Даем дёру! Ты мне говорил, что Яблонив недалеко, можно пеша дойти».
- У-у-ух! – воскликнул Чижик. Лицо сразу изменилось, повеселело. - Я давно хочу домой, бежим сейчас! В нашем селе так красиво. Там мама.
Когда Витька произнес слово "мама", я еще больше захотел с ним идти. Мы стали обсуждать план побега. Было решено бежать немедленно. Но, оглядев себя, поняли, что ночью замерзнем, а днем, в одних рубахах, нас поймают. Да и без подарков не хотелось уходить. А как возвращаться в спальню? Игнац больше не выпустит. А как с подарками сбежать?
- Я придумал! Послушай Чижик. С торжественного обеда мы по отдельности идем в сарай. Никто не остановит, потому что там атаманы ждут дань. У сарая незаметно идем к забору, шугнем в дырку и нас только видели. По дну ручья, что за сыр заводом, добежим до моста, а там нас никто не узнает. Знаешь этот мост? Ну, где шоссе, машины ездят.
- Знаю, знаю. Здорово придумал! Уж смываться я умею.
Незаметно я проник в спальню и лег в кровать. Еще долго передо мной мелькали лица Чижика, Нестора, Игнаца, нашего воспитателя. Виделось, как отбирают подарок. А он, красивый такой, в огромной коробке, отражается, как льдина с сыр завода.
С утра начались построения, линейка, зачитка праздничного приказа. Ближе к обеду усилилась тревога, словно прессом сдавила тяжесть, пришел страх. В столовой заколотило сердце. Перед глазами, словно в кинокадре, проносились события дня. Я видел десятки глаз. "Они все знают, все видят".
Мне вручили большую коробку конфет и тюбетейку. Время перестало существовать, не было ни воспитателей, ни столов, ни солнечных зайчиков вокруг.
Я уже шел к сараю. Под забором играли наши сторожевые собаки, Альфа и Бета. Прыгали девчонки, к кочегарке сходились пацаны. А перед глазами маячил огромный сарай. Там ждали, там фаяли15, оттуда повелевание и повиновение.
И вдруг, страх пропал. Я смело шел к забору. Еще десять шагов. Еще два шага. Никто не догоняет. Молнией пронесся за забором. Уже ручей, бегом по воде, к мосту! Тяжело дыша, забрался под бревна, осмотрелся. Надо мной прогромыхала подвода. Она возвратила в реальность. Я стал ждать Чижика.
"Где же Витька?.. не придет?! – думал я, - куда же я сам пойду?" Кажется, время остановилось, но Витя появился, с подарком и улыбкой до ушей.
- Смылся, атаман! Получай! Все что мое, то твое.
- Не атаман я, Витька. А твой друг, понял? Один подарок закопаем и тюбетейку спрячем, а второй понесем с собой, идет?
- Идет!
Мы начали рыть углубление под опорой моста и только тогда опомнились, когда над нами, с грохотом, промчалась машина. Показалось, что мост развалится. С испугу мы рванули вниз, в сторону стадиона. Главное – через стадион, а там, между домами, поднимемся в горы.
- С той горы, - показывал Витя, – дорога в мое село, до ночи дойдем.
Только вперед! Вскоре мы перевалили ту самую гору, очень обрадовались и испугались. Впервые мы переступали границы недозволенного. Но как нам было хорошо? Такой простор, такая зелень трав и синь лесов. Я увидел желтые, синие и белые цветочки, услышал голоса птиц, радости не было предела.
- У-у-ух! Как хорошо, - восторгался Витька, - сколько много синего неба.
Мы захлебывались от простора и свободы. Уже начали мечтать, как дойдем, и что нас ожидает? Было принято решение нести подарки с собой, ничего не трогать. Там больная мама и две сестрёнки.
Солнце клонилось к закату, своим огромным диском оно глядело нам в глаза, а идти предстояло еще долго.
- Витька?! Ты помнишь дорогу домой? Долго еще топать? А может мы заблудились?
- Не-е-е! Вон по той дороге я шел с Турковского базара, с мамой. Мы вели козу, шли до самого темна. Солнце также светило нам в лицо. А теперь мы держимся рядом, идем правильно.
Вскоре захотелось кушать. Мы решили открыть одну коробку… и ахнули? Такого богатства я еще ни разу не видел.
- Вот это да! Рука сама потянулась, но затем остановилась.
- Вить? Давай попробуем. Съедим по нескольку конфет, а остальное понесем домой.
Мой дружок согласился, и мы еще веселее зашагали. Я шел и видел свои горы, село, Устинью у дома. Мне казалось, что иду домой. Мир стал таким прекрасным. Стало темнеть, Витя объявил, что подходим к селу. Не помню как дошли, как нас встретили. Уставшие, мы свалились на пол, где была приготовлена постель с соломы. Зато, утром… солнышко во все окна и две пары глазенок смотрят на меня. Только поднял голову, как они показали свои зубки, заулыбались, загалдели.
- Васильку, - донесся слабый голос с другой кровати, - вы сбежали, небось? Я знаю, сбежали. Мой сыночек говорил, что вас отпустили, но таких маленьких не отпускают.
- А я уже не маленький, мне скоро будет 12 лет.
- Дети, вы, мои, бедненькие. Вот встану и угощу вас пирогами, а завтра отпразднуем Пасху.
"Как приятен этот голос, как знаком? Где я его слышал?.. Это же голос сестры, так хочется сказать "мама". Она с трудом поднялась, медленно подошла к плите. А детвора вокруг нас, щекочут брата соломинками, а киса тянет лапу, а солнечные зайчики так играют!
Вскоре мы сидели за столом и уплетали пироги с молоком. Витькины сестры возятся с коробкой конфет, радости нет предела.
Два дня пролетели как один миг, и Витькина мама стала собирать нас в дорогу.
- Возвращайтесь, сыночки мои дорогие. Там вас ждут, ищут. Я уже насмотрелась на вас перед смертушкой. Держитесь вместе, любитесь, жалейте друг друга. Тяжко нам всем в этой жизни, нет добра. С тех пор как поляг16 мой Иван, нет добра. Она еще долго причитала, потом вывела нас на дорогу.
- Идите с народом, сыночки. Люди - на базар, а вы в свою школу. Дай вам бог удачи, храни вас Боже. Она перекрестила нас и долго смотрела вслед. Рядом с ней стояли две девочки и всхлипывали. Как не хотелось уходить от этой доброй, ставшей мне родной, женщины, от ее хаты. Витька плакал, но твердо шел вперед.
Не прошло и часа как мы уже обсуждали свое удачливое мероприятие и вспоминали всех, кто повстречался за эти два дня.
- А ты пробовал конфеты и печенья?
- А ты?
Мы только пробовали их, но зато девочкам досталось целое богатство. А мама сказала: "Вторую коробку отдам за лекарство".
Да что там конфеты. Мы были у Мамы, мы плескались в лучах ласки. Не знал я, что больше никогда не увижу Витькиной мамы, что впереди нас поджидает смертельная опасность.
Этот удачный побег сплотил нас. Придал уверенности, раскрыл забытый уже мир добра и любви. С этого момента мы часто будем убегать, ходить пешком, ездить в поездах, скитаться по вокзалам. Это станет нашей второй жизнью.
Снова сарай. Только теперь я оказался внутри. Передо мной восседали сам атаман и его друг Швец-лагерник, с клеймом на лбу.
- Ну что падла, смылся? Кого наколол? Меня, Игнаца?!
- На! Сука! Последовал удар ногой в живот. Затем, он накинулся на меня со злобой, стал пинать, возможно убил бы, но его остановил Швец.
- Ком хер, Игнац. Оставь его, он мне нужен.
Я знал, что лагерник не сволочь, его часто приглашали на такие экзекуции, но как только они начинались, он уходил. Чаще не давал добить виновного, попросту спасал слабых. Тут же он забывал о спасенных им жертвах и посылал ко всем хренам батьков-атаманов и всю собравшуюся шушеру. Исчезнув на два-три дня, он снова появлялся в сарае. Всегда был независим и силен.
Появился Нестор.
- А ты, Лопух, чисто сработал. Это мне нравится. Я беру его к себе, - обратился он к худому.
- Ладно. Отведи его к Михаилу Григорьевичу, пусть потолкуют.
На первом этаже жилого корпуса был умывальник. Здесь часто любил бывать наш воспитатель. Не то ему нравилось "воспитывать" в умывальниках, не то наблюдать, как смывают кровь после побоев; благо вода рядом, шумит, приглушая плач и крики. Вся процедура была похожа на предыдущие.
- Ну что, нагулялся, - донесся до меня его голос. - Герой! Ну ты у меня узнаешь. Последовал удар в лицо беспалой рукой.
- Я…я… больше не буду, у меня хотели забрать подарки.
- А пацанов подбивать, Чижика?.. Ты, гнида, гаденыш, еще не вылупился с яйца.
Второй удар пришелся по носу, пошла кровь. Я разревелся, было очень больно и обидно. "Все бьют, все кровь пускают. Ну подождите", - всхлипывал я.
После первого этапа, "воспитание" продолжалось у директора. На вечернем построении мне объявили табу17 на выход за пределы территории. Витьке тоже досталось. А через неделю все позабылось, только зло и ненависть к Михаилу Григорьевичу остались навсегда.
В городском парке начались танцевальные вечера и наши атаманы "оккупировали" его надолго. Все было распределено до мелочей. Большие пацаны должны были появляться во время танцев и тащить все, что плохо лежит. Нам же, сразу после танцев, предписывалось собирать окурки.
Легко сказать – ходить в парк. Нужна была смелость, ловкость, изворотливость. Ведь пойманных детдомовцев били беспощадно.
Я получил задание собирать окурки, "бычки".
- Всего по одной горсти табака, - пояснил мне Нестор. – Лучше ночью, вокруг "ша"!
Первые два воскресенья прошли удачно, я принес много окурков. На моих глазах они превращались в небольшие горки табака. А на третье воскресенье мне не повезло. Наверное потому, что рано пришел. Была драка, она то вспыхивала, то затихала. Разъяренные парни, таким не попадись! Среди дерущихся я заметил своего школьного друга – цыгана. Серж учился в 5-м классе, второй или третий год,ему было уже 19 лет. Я обошел его в школе, но наша дружба осталась до последних дней моего пребывания в детском доме. На цыгане была разорвана красная рубашка, мелькала его красивая волосатая грудь. Появилась милиция и мне пришлось смыться. И был бы я избит за порожний рейс, но надвигались другие, более значительные события, обо мне забыли.
Наша школа располагалась на возвышении, с западной стороны города. Рядом с современным зданием сохранился грандиозный и изящный польский костел. Издали он являл собой красоту готического стиля семнадцатого века. А вблизи это было полуразрушенное здание, место наших развлечений, распрей, различных жестоких игр.
В здании костела не было ни окон, ни дверей, подвальные помещения были также доступны как и высотные. Здесь мы играли, наиболее распространенными играми были: "монетка", "цыганка"18, "финочка"19. У кого водились монеты, тот играл в деньги. Игры со штык-ножом и финкой были доступны только старшим. Иногда нас, пацанов, допускали туда, как болельщиков. Дух захватывал при виде полета штык-ножа. При умелых и филярных действиях играющего – финка мелькала в руках, затем посылалась в цель, с самых разных положений. Здесь никогда не было ссор или драк, наоборот – дух почитания и преклонения перед холодным оружием царил во всем. Я любил игры, но не любил тех, кто играл в деньги. Это были, как правило, прислужники и любимчики атаманов. Мне часто доверяли наблюдательный пункт, "стоять на атасе"20 – почетная обязанность. Да и видик был, что надо. Город – как на ладони. С восточной стороны, где виднелось большое нагромождение сопок, часто показывался поезд. Он появлялся с тоннеля, как призрак, весь окутанный дымом, громыхающий и шипящий. По всему городу разносился гудок паровоза. От тоннеля до станции поезд двигался по железнодорожному мосту и казалось – парил над городом. Огромный, длинный мост тянулся через весь город. Нынче, на станции Турка что-то творилось. Виднелся дым, слышались тревожные гудки паровозов, между вагонами бегали люди. Меня охватила тревога. Задрожали ноги и я в испуге побежал. Хотел было рвануть к станции, но тут же вспомнил, что предстоит урок литературы, а Тамару Константиновну я очень уважал. Не только за ее хорошее отношение ко мне, но и за что-то такое, о чем сам не могу сказать. Нравилась она мне, эта полная, добрая женщина, с туго завязанной косой на голове. Я решил отпроситься с урока. Тамара Константиновна, выслушав меня, заявила: "Хороший ты детдомовец, головушка светлая, можешь стать отличником" и пообещала отпустить в конце урока.
На железнодорожной станции такое творилось! Я впервые увидел разрушенный паровоз и перевернутые вагоны. Большая цистерна скатилась к дороге, что проходила рядом. Цыгане шумною толпою вычерпывали жидкость, вытекавшую с цистерны на тротуар. Это был спирт. Кто-то из наших показал мне вагон со сладостями. Я побежал туда. Но там было уже пусто. И только Серж, обнажив свои белые шикарные зубы, протянул горсть конфет.
- Мое вам почтение, юноша. Ваш народец уступает моему.
Я не успел ответить – милиция. Она все плотнее оцепляла станцию.
Только теперь я увидел, что наши все тут. Как я опоздал?! Ни конфет, ни тумаков мне не досталось, обидно. А так хотелось своими руками что-то "сорвать". Увиденное я пытался осмыслить позже. Но так и ничего толком не узнал. Говорили, что это просто катастрофа, какие часто бывают на железной дороге, что ошибку допустили стрелочники и сам начальник станции.
Но среди старших пацанов ходили другие слухи: совершена диверсия, вышедший, на железнодорожный мост, поезд, должен был рухнуть на город. Я цепенел от этой мысли. "Паровоз, груды вагонов на городских улицах, все горит". Не знал я и не мог знать, что надвигались венгерские события. А от нас до границы с Венгрией рукой подать.
Итог катастрофы таков: у старших ребят появился пистолет "ТТ", у атаманов много разного барахла и сигарет. Произошло резкое разделение наших группировок. Обладающие оружием – самая сильная тройка – полностью отделилась. Там руководили Швец и Жорж. Нестор стал атаманом со своим отдельным пацанским войском.
Игнац потерял авторитет и долен был сдать свои позиции. Он "владел" многими богатыми дворами и углом на рынке. Теперь предстояло с этим расстаться предстояла славная драка за сферы влияния. На такие бои приглашались почти все пацаны, за исключение шкетов с младшей группы.
Я впервые, по-настоящему, изучил наш сарай, его достоинства и недостатки. Для драки "стенка на стенку" он как раз годился: большой, вместительный, стены да крыша, по сути – сеновал.
Все началось быстро, неожиданно. Игнац заявил Швецу, что свое не отдаст. Тот пригвоздил его точным левым в висок и, затем, дал еще в зубы, чтобы кровь пошла. Тот не упал, а продолжал упорствовать, тогда ему сказали, что он падаль, обирает шкетов, ворует жратву. Последовала серия ударов по животу. Он свалился. Старшие ушли. Преданные Игнацу люди начали возню вокруг Нестора. Ведь он замахнулся на самого сильного атамана, бывшего своего шефа, и к тому же хочет завладеть рынком.
Нестор молод, пацан, но молниеносно завалил троих. И началось! Бились кулаками, валявшимися дровами, сучьями, вырывали доски, носились с одного угла в другой. Захватывающее зрелище. Тут же наш новый атаман объявил, что в воскресенье мы наносим удар по рынку, так сказать "нешумный набег маленького стада бизонов".
- И чтоб – ша! Кто проговорится, будет висеть здесь, на гвозде.
Рынок всегда привлекал. От входа до самых глубинных мест торги, торги, торги.
- Покупайте сало! Лучшее, на четыре пальца!
- Яблоки, груши, свежие, только вчера сорваны!
- Покупайте хром! Настоящая кожа, вечные чоботы21.
- Продаю картины, красивые, цветные. Хотите взять? Прошу за мной.
- Чорти шо! Бабы, голяком! От дурни22, дали себя раздеть и сфотографировать.
- Тише, гоните денежку и вас нету!
- Гроши23, всюду гроши, жинка загрызе24, беру.
- Ша, пацаны! Мы зайдем с тыла. Брать все, что не охраняется, плохо лежит, просится в наши карманы. Цыган не трогать, крупняк не брать. Кто первый раз? Ты, Лопух? С твоей внешностью можно побазарить с бабками и набить карманы без труда. Пойдешь со мной.
"Как же мне страшно?" – подумал я. Но Нестор не дал времени на размышления, он показал на крупную торговку с кошёлками. Не стало людей, шума, выкриков. Мир перестал, для меня, существовать. Перед глазами только голова, повязанная платком, и спина. Мерно покачиваются кошёлки. Нужно только запустить туда руку. Одолевает страх, давит какой-то груз, прошибает пот. Нестор подтолкнул меня и пропал. Еще не успев сообразить, я почувствовал, что в мой карман перекочевали два яблочка. В глазах просветлело, увидел толпу людей, услышал разные звуки, а рука сжимает первую добычу.
- Смотри за ней, - услышал я знакомый голос, - сейчас денежки пойдут, соображай.
Я увидел, как моя торговка запихивает рубли в правый карман пиджака. Подождал, потоптался вокруг и снова взглянул на карман. Дух захватило! На меня смотрел уголок зеленой бумажки. Появилась дрожь во всем теле. Рука не подчиняется. "Это же деньги?" – пронеслось в голове.
Выхватил, скомкал, побежал. Крик, визг.
- Украли! Рятуйте!25
Ноги вынесли меня на нашу исходную позицию. Сердце колотится, вспотел, огляделся. На рынке все по-прежнему: колышется толпа, слышны знакомые выкрики, идет бойкая торговля.
Собрались в условленном месте. Выложили все, что наворовали. Начался дележ. Три рубля я отдал Нестору. Он похвалил и вручил мне одно яблоко. Но внутри у меня шла ожесточенная борьба: протест против воровства, ненависть к самому себе и ко всем на свете.
"Это первый и последний раз, больше не пойду!" – думал я. После этого похода со мной стали заговаривать старшие и больше никто не пытался бить меня. Вскоре в моей жизни начался новый поворот.
К концу летних каникул приехал мой старший брат Иван. Это был самый яркий праздник в моей жизни. Часто видел, как к другим приезжают и завидовал. Представлял, как Устинья появится у ворот нашего здания. И тут, вдруг…
- Лопух, к тебе приехали!
Бог мой! Кто не испытывал этого прекрасного чувства встречи с родными, близкими… какое это счастье! Ты летишь на крыльях, видишь родные лица, ласкаешься, вдыхаешь знакомый, с детских лет, запах.
Запах родного дома. Это мечты, это сказка.
Иван старше меня на шесть лет. Красив, чернобров, с улыбкой на лице. Он прижал меня к себе и мир перестал существовать. А я, как будто, расту. Становлюсь сильным.
"Смотрите все! Какой у меня брат?! Он вам даст, гады!" Иван взял меня за руку и повел в магазин. А там купил целый килограмм(!) конфет-подушечек. Мы спустились к реке и разместились под сенью старой вербы.
Он развернул рушник26 и сказал: "Сначала поешь, а потом будешь рассказывать".
Какое вкусное сало? Какой вкусный кныш! Запахло домом. Я кушал, Иван глядел на меня.
- Наш Илья вернулся с армии. Богатырь, танкист. Скоро и Федор закончит службу, вот кому повезло: Сахалин, Курилы, а теперь во Владивостоке. Доберется ли он домой? Сестра Устинья, как и раньше, много работает, наша Матерь Божья. Между прочим замуж собирается. А я уезжаю на Донбасс. Хватит болтаться дома, хочу учиться и работать.
Я-то знал, что Иван не болтается, а пропадает в больницах, Слабый он, но не хочет в этом признаваться. Рвется в большую жизнь, хочет уехать туда, где жил и работал отец.
- И я хочу с тобой, Вань. Забери меня.
- Эх ты, малыш, "Алеша с Бухареста", тебе нужно подрасти, накачать бицепсы. В этой жестокой жизни нужны мышцы, нужна сила. Боксируешь?!
- Да. Записался в секцию и начал заниматься.
- Значит, имеешь понятие?
- Недавно к нам прислали Жоржа – это кличка такая. Чемпион по боксу среди пацанов, но вор сильнейший. Имеет свой пистоль. На рынке чё творит?
- Ты тоже бываешь на рынке?
- Угу, посылают.
- Воруешь?
- Ну да! Скажешь такое. Ненавижу воровство и этих атаманов – гадов. Все заставляют делать, над малышами измываются. Подарки отбирают. У меня хотели забрать, но я смылся.
- Как ты сказал?
- Ну, убежал, с Чижиком. Тюбетейка, вот, осталась. Я прячу ее всюду, а теперь забери. Давно хотел тебе подарить.
Иван долго рассматривал мятую, цветастую тюбетейку.
- У нас таких не носят.
Мы еще долго обо всем говорили. Я снова просил забрать меня отсюда, но брат возражал и очень просил меня об одном: учиться, учиться, "дойти" до десятого класса. В который раз я переспрашивал его о сестре и только после долгих объяснений понял, что Устинья уйдет из дома и не будет больше нашей мамы.
- Она должна иметь свою семью, - говорил Иван, - своих детей, ей скоро тридцать, лучшие годы отданы нам…
Я многое не понимал, видел перед собой Устинью, чувствовал, что больше она не будет со мной.
- Да ты не хнычь, - успокаивал меня брат. – Мы прорвемся, накачаем бицепсы и еще поможем нашей сестре.
Пока Иван сидел рядом со мной, мне было так хорошо и светло. Я забыл обо всем на свете.
Но вдруг все разом оборвалось. Он стал собираться в дорогу. Не помню, о чем мы говорили, расставаясь. Но я дал твердое обещание, что буду учиться, стараться и не сбегу на Донбасс.
Я дошел до нашего забора и только теперь понял, что брата больше нет. Нет ни села, ни Устиньи, никого… во мне происходила сильнейшая борьба: "догнать, догнать, догнать… Иван, забери меня… хочу домой, к Устинье… домой, домой…"
Я упал под забором и долго ревел, все повторяя: "Устинья, мама, забери меня, я буду слушаться, работать, все делать… забери… забери домой". Рядом со мной сидела наша собака Альфа. Я любил ее, часто делился кусочком хлеба. И теперь прижался к ней, согрелся, успокоился. Мы были два равных друга.
Через некоторое время я увлекся столярным делом. Уж очень привлекали шкатулки, портретные рамки, сделанные ребятами в нашей мастерской. Здесь же изготовляли табуретки, ремонтировали стулья. Руководил всем этим хозяйством мастер, Василий Иванович: старенький, сухонький, с вечно дымящейся самокруткой в зубах.
Он был добрым и пацаны тянулись к нему. Правой рукой Василия Ивановича был Степа Дмытрышын. Он взял меня к себе. Степа на год старше, но такой рослый, крепкий, с улыбкой на лице. Я почувствовал в нем защиту и с удовольствием стал прибегать в мастерскую. Для начала мне доверили "лобзик" и фанеру с рисунком. Я начал трудиться, вырезать. Несколько дней провел в мучениях, что-то получилось. Видя нетерпение и нежелание работать с лобзиком, Степа перевел меня на ремонт стульев. Эта работа показалась мне интересней: стук молотка, запах столярного клея, настоящий труд.
Прошло не так много времени и мне доверили мастерить первую табуретку. И вдруг, я почувствовал, что стал взрослей, мне нравилась эта работа.
Еще больше понравилась литература и Тамара Константиновна. Ее уроки я слушал с открытым ртом и, конечно, был влюблен в нее. Меня привлекали книги, в которых рассказывалось о дальних странах, индейцах и исторических событиях. Я любил также географию, мечтал о путешествиях, видел себя на корабле "Бигль"27, или рядом с Куком.
История мне тоже нравилась, но сама историчка, сухая и строгая, была больше истеричкой. Мы не любили ее и ждали, когда она уйдет от нас.
Многое изменилось в нашем 7 "б", когда в класс привели Ильюшину Валю. Это была потрясающая сцена.
В дверях стояли двое: высокий капитан, летчик, в портупее, с длинной кобурой. И такая же высокая, стройная девчонка с длинной косой, в чистеньком, хорошо отутюженном, школьном платье. "Ух ты, там парабеллум и патроны… вот это да, - зашептали мы. А эта красавица… наверное отличница?". Нас покоряла не красота, а какая-то чистота этой девчонки, уверенность в себе, гордость. Она долго еще оставалась для нас чужой,неприступной, пока мы не привыкли к ее присутствию. За это время наши девочки подтянулись, стали аккуратней, а пацаны по-прежнему обходили Валю. В своих затрапезных костюмах они чувствовали себя на ступень ниже. Я также почувствовал, что хочу быть похожим на нее, хочу быть красивым. Решил не отставать в учебе и вскоре наш классный руководитель, неизменная Тамара Константиновна, объявила, что я приблизился к отличникам, к Вале Ильюшиной. Это была радость и моя первая победа.
Школа была мне интересна, я бы сказал любима. Здесь также имелась своя мастерская, и уроки труда не прошли даром. Интересными были уроки физкультуры. Зимой – на лыжах, весной и летом на волейбольной и баскетбольной площадках. Я часто вспоминаю наши игры, зимние походы в горы, победы на соревнованиях; поддерживаю спортивную форму, не могу жить без утреннего бега и зарядки.
А жизнь в детском доме шла своим чередом. Пришла новая директриса, Антонина Романовна. Тучная, строгая шатенка, с остро пронизывающим взглядом. Начались новые порядки; нас построили на линейку, зачитали постановление отдела народного образования и довели распорядок дня. С постановления мы ничего не поняли, а распорядок сразу не понравился. Запрещалось, после ужина выходить во двор. Нам, пацанам, все это нипочем, а старшие ребята и девчонки зашумели, разом заговорили: "Как же так, а прогулки?.." Потом кто-то прыснул: "А туалеты на улице, в умывальник что ли ходить?" Директриса обвела нас своим строгим взглядом и предупредила, что будет жестоко наказывать за нарушение распорядка. Затем объявила, что в педагогический совет детского дома будут избраны равное количество мальчиков и девочек старшей группы. Призвала провести собрания и выбрать достойных представителей. Говорила о большой заботе государства о детях.
И началось. Старшие ребята после ужина нарочно не возвращались, продолжая бродить вокруг сарая, туалета и мастерских. Девчонки также задерживаются. Дежурные бегают, старший дежурный воспитатель, с красной повязкой на руке, ругается, требует, грозит, но никто не слушается. С большим трудом удается вернуть девочек в спальный корпус. Ребята, как назло, через дверь не возвращаются, а только через окно в умывальнике. Только одну воспитательницу все слушают, Елену Ивановну. Эта молодая, стройная, голубоглазая студентка педагогического института была равной со всеми. От нее исходило сияние, тепло, весеннее настроение. Она могла делать любые замечания, и никто не сопротивлялся и не обижался. Учила как вести себя за столом и запросто садилась с нами кушать. Мне часто доставалось от нее в обед.
- Лопушок, как не стыдно левой рукой кушать? Откуда ты к нам свалился, с какой планеты? Да посмотри вокруг, все кушают правой.
Я оглядывался, а девчонки хихикали и выкрикивали мое прозвище, настроение ужасно портилось. Иногда я огрызался.
- Я левша, Елена Ивановна, не умею по-другому.
Она переставляла ложку в правую руку и приговаривала: «Красота в поведении за столом, рождает красоту в поступках, делах». Я, конечно, повиновался и готов был слушать эту милую воспитательницу.
Но наступало трудное время. Там, в родном селе, в нашем дворе, должна состояться свадьба. Сестра, роднулька моя, кровинушка моя, выходит замуж. Непонятная тревога росла изнутри, не давала мне покоя, разрушала меня. "Как так, - думал я часто, - почему она не заберет меня с собой? Ну что ей стоит, ведь я большой, все умею, буду работать…" Разные вопросы возникали в голове, ответа на них не было. Была боль, какая-то подавленность, иногда пустота. В этих чувствах и мыслях всегда присутствовало одно: бежать, смыться, к сестре, в село.