В десятом классе я проучился двадцать три дня. Мы с пацанами совершили набег на большой сад. Нас давно раздражал хозяин этого сада. Но как же тут не отомстить богачам. К тому же, в столовой кормили очень плохо, да и одежду мы носили не ахти.
Видимо, мы переусердствовали и много нашкодили. Более того, в центре города, у высотного моста, находился магазин. В "предбаннике" всегда стояла бочка с соленой рыбой. Наше "нашествие" всегда заканчивалось "отловом" нескольких рыбин и мирными переговорами с продавцами. Потом мы обнаглели и стали воровать рыбу. Концовка совсем плоха: при очередном нашествии стащили деньги – две или три трехрублевки, и набили конфетами карманы.
А тут еще, в детдом привезли малосольные огурцы; машину подогнали к подвалу, началась разгрузка. Руководил, как всегда, незаменимый Роман Павлович. Мы конечно помогали, а время клонилось к вечеру. И зачем нам понадобились эти огурцы? Кто вскрыл бочку? Не помню. Все произошло на глазах у директрисы.
На другой день, на утренней линейке, зачитали все наши "подвиги" и постановили: отправить в детскую колонию на перевоспитание троих: Лешку – моего пацана, Шевяк Богдана и меня.
…До станции Самбор ехали вместе, потом разбежались. Я решил побывать в селе, навестить брата и сестру, забрать гармошку и следовать на Донбасс. Шевяк с Лешкой доехали до станции Львов, вкусили немного свободы и вернулись обратно. Этого я не знал. Мне предстоял труднейший путь "одиночного плавания" и полная неизвестность.
У брата Антона задержался не надолго. Запасся продуктами и взял на дорогу, без разрешения, тридцать рублей. Я понимал, что этого делать нельзя, но успокаивался той мыслью, что верну деньги, как заработаю.
Итак, в дорогу. На железнодорожной станции мне не дали билет, видимо, не внушал доверия. Я огорчился, но решил не спешить, захотелось посмотреть на знакомые места, где мы бродяжничали с Чижиком. Около недели прожил на вокзале, освоился, изучил расписание поездов и выбрал прямой на Донецк. Между почтовым и багажным вагонами ехать не хотелось, осенняя пора, холод. Я проник в общий вагон и пристроился к уже немолодой семье. С началом движения обратился к ним со следующими словами: "Люди добрые, я детдомовский, родители умерли, сестра вышла замуж. Хочу добраться на Донбасс, к родному брату Ивану, вот его адрес." На конверте был указан город Донецк.
- Так ты без билета? Без грошей44 и еды, - заговорила полная женщина – Наверное убежал, так?
- Билет мне не дали, а деньги у меня есть. Я учусь в десятом классе и документ есть. Вот – комсомольский билет.
- Комсомолец! Ты подывсь45, дорослый46, а таке дытя?
- Ну чего привязалась к пацану? – вмешался ее попутчик. - Не видишь, что сирота, правду говорит. Давай, паря, на третью полку. Как будут проверять, мы тебя спрячем.
Я понимающе посмотрел на доброго дяденьку и полез наверх. Вскоре запахло едой, мне дали горбушку черного хлеба и кусок сала.
Разбудили ночью.
- Вставай, паря, проверяют.
Я быстро спрыгнул вниз.
- Прячься вот сюда, в диван. А мы сядем сверху.
- Та вин там задохнется, - прощебетала тетенька.
- А мы спичечный коробок подложим.
Я быстро занял место, сложился как только мог. Сверху опустили полку-сиденье. Лежу в темноте. Вначале было неплохо, но потом стало трудно дышать, сделалось жарко. Я приподнял голову, надеясь обнаружить щель, и услышал громкие голоса.
« Это ревизоры, - пронеслось в голове, - стоят рядом, сейчас вытащат меня»… Дышать стало еще трудней, рот раскрывается… жарко…
Очнулся в руках моего спасителя.
- Живой, слава богу! Я знал, что такой парень выживет, молодец.
- Що ты городыш муже? Чуть не загубылы дытыну47. Хиба ж можно пусту коробку ложить? Мало не задохся. Божечка ридна, захысты сироту.
Тетенька трижды перекрестилась. Мое состояние уже не внушало опасений, но слабость не проходила. До самой конечной станции меня оберегали, заботились, поили и кормили.
Какими путями я добирался до стадиона "Металлург", что рядом с металлургическим заводом, не помню, но общежитие, где проживал Иван, нашел. Это было большое пятиэтажное здание. На третьем этаже, в угловой комнате, меня встретили два молодых грузина.
- Здесь живет мой брат Ваня?
- Вано? Здесь. Вот его кровать. Но он ничего не знает, не ожидает гостей.
- Я ушел с детского дома! Вот, прибыл к Ивану, он хороший, самый лучший… Второй раз добираюсь, с Чижиком были, убили его гады, подлюки…
Ребята удивленно смотрели на меня и молчали. Потом, вдруг, оба заговорили:
- Да ты располагайся, дорогой. Вано скоро вернется, он на смене, на заводе. Садись, или ложись на кровать, отдыхай.
Я присел и сразу ослаб, затошнило, закружилась голова. Через некоторое время ожил и весь сосредоточился на двери. От предложенного чая и хлеба отказался. Ничего не хотелось. Томительное ожидание так затянулось, что, когда мой брат открыл дверь,
я крепко спал на кровати.
- Васька! Васька приехал! Молодец! – донеслось до меня. Я очутился в объятиях брата. Он прижимал меня к себе, улыбался.
- Васька, "Алеша с Бухареста", добрался, наконец. А я писал Антону и Устинье, чтобы не "мучили" тебя, а направили сюда. С Дебальцево писал. Ну рассказывай, как добрался? Да ты совсем бледный, слабенький, сейчас разденем, уложим.
Ко мне вернулись силы и я, вдруг, увидел Ивана: красивого, черноволосого, кудрявого и так хорошо стало. Очень захотелось говорить.
- Я уже ехал к тебе, с Витькой… Чижиком. Мы сначала жили на вокзалах, шастали, тырили жратуху, в луганском поезде нас заатасили… потом ехали в товарняке… Витьку зарезали… подлюки, зеки… меня били … в детдоме били… никому я не нужен…
По щекам у меня текли слезы. Плакал Иван, в скорбном молчании сидели ребята. Тот, кто постарше, с влажными от слез глазами, принялся готовить ужин, второй вышел с комнаты. Вскоре он вернулся с двумя кульками и стал передо мной на колени.
- Дорогой, кацо! Мы тут едим… сыты, понимаешь? Сыты! Все вокруг сыты! Жрут! Геноцвале48, не плачь, ты хороший человек, наголодался, не видел этого… не ел…
Он выложил гранаты49, высыпал конфеты. В дверях появлялись разные лица, по одному подходили ребята и высыпали с газет, выкладывали с карманов, с фуражек – конфеты, печенья, яблоки, груши, сливы. Я был весь обложен дарами и от этого богатства, от жалости к самому себе, а больше к Витьке, который не узнает этой Великой Доброты, горько заплакал. Плечи вздрагивали, слезы лились ручьем, я повторял:
- Не надо жить без мамы, не надо жить без мамы…
Успокоившись, всхлипывая, я прилег среди этого бала и вскоре уснул.
А утром… в комнате запах жареной картошки, улыбающиеся лица, все взгляды в мою сторону. Мне так тепло, спокойно.
- Наш малыш проснулся. Жив Здоров. С приездом, дорогой!
- А где Ваня?
- Умывается.
Вошел Иван, с полотенцем через плечо. Крепкий, загорелый, улыбается.
- Что за мешок ты притащил? Мы его под кровать затолкали.
- У-у-ух, я совсем забыл о нем. Сейчас покажу.
И вот, я достаю свою драгоценную ношу, завернутую в старенькое демисезонное пальто, и разворачиваю. Ребята ахнули.
- Гармошка! Какая красивая?!
- А тут еще сало, тебе Вань, всем вам.
- Ой да гость! Настоящий гость! Гармонист, да еще с такой гармошкой.
Ребята улыбаются. Иван стоит такой счастливый.
- "Алеша с Бухареста", молодец! Бегом за мной умываться, кушать и на завод. Посмотришь, где я работаю, покажу тебе прокатный стан… там такое, силища.
- А что такое ДМЗ, Вань?
- Так это же Донецкий металлургический завод. Мы все там работаем. Ребята с Грузии очень хорошие. Высокий – Резо, а второй Давид, братья Каратиели. А как поют! Вечером соберемся.
И вот мы на широкой улице, шагаем на завод. Вокруг рабочий люд, парни о чем-то горячо толкуют, девчата щебечут, на лицах улыбки.
- Нравится?
- Шиково, Вань. Я хочу работать.
- Ты совсем малыш, слепой котенок. Ничего не знаешь, ничего не видишь. А вокруг такая жизнь! Так много интересного.
- А я чуть было до Дебальцево не доехал, когда искал тебя.
- Да, я там учился, получил свидетельство шофера третьего класса. Рвался в армию, даже первую комиссию прошел, а на второй забраковали. Это только с виду я здоровый… ладно, об этом не будем…
Передо мной предстал, во всем своем величии, завод-гигант. Зрелище околдовало меня.
- Ну, идем, идем, еще насмотришься. Я проведу тебя в наш цех, а оттуда рукой подать в прокатный, литейный.
Кто первый раз попадал на крупный завод, тот знает это чувство. Его можно охарактеризовать одним словом: фантастика! Гигантские цеха, гигантские мостовые краны, удивительный звук металла. Смотришь и не насмотришься, влюбляешься раз и навсегда.
- Вань, я хочу с тобой работать. Вот в этом цехе.
- Эх ты, "Алеша с Бухареста", тебе учиться надо. Помнишь нашу встречу в твоем детдоме, под старой вербой?
- Все помню, я потом так старался. В техникуме учился.
- Знаю, знаю, ты молодчина, способный малыш. Вот поэтому надо продолжать учебу, грызть гранит науки, качать бицепсы, готовиться к настоящей жизни.
Впечатлений в этот день – ни убавить, ни прибавить. Голова кругом. По пути домой я философствовал:
- Рабочий. Как мне это нравится. В красивой спецовке, каске, крепкие руки... зачем эта учеба, потеря времени, всякие там оценки. Тут пришел включил и все ясно…
- Чтоб включать – нужны знания. Чтоб получить плавку – нужно максимум знаний. Кто без знаний станет работать? Врач сможет лечить? А учитель проведет урок?
- Ну, ты загнул. Врач, учитель – это совсем другое дело.
- Эх, малыш! Что ты понимаешь? Знания нужны всем, в первую очередь рабочим. Кто построил завод? Кто построил наше общежитие, дома, весь город? Рабочий. Вот то-то же.
- А ты учишься?
- Готовлюсь в ясиноватский индустриальный техникум. В следующем году буду поступать.
- Ты сказал "ясиноватский", это Ясиноватая, да?
- Да, а что?
- Вот это да!?..
Вечером мы снова вместе. Я уже освоился, и с Давидом разучиваем песню о Тбилиси. Ребята поют так мелодично, так вдохновенно, что я попросил научить меня исполнять на грузинском языке.
- Геноцвале, наш язык, наши песни очень красивы. Как горы, как полет птицы, как колыбельная мамы. Наш народ поет день и ночь. Днем – на виноградниках, а ночью у колыбели, или постели больного. Ты хороший человек, поедешь к нам в Рустави и сыграешь, и споешь. Ты наш человек.
На второй вечер я уже пел на грузинском. С тех пор утекло много воды, ноя помню и до гробовой доски буду помнить ту мелодию и слова:
Тбилисо, мзызда варде без мхарео,
Ушинод, сицоцхлис армин да.
Садарис, чвагана хали варази,
Садарис, чагара мтац мин да.
…Я смотрю грузинские фильмы, слушаю эти чарующие песни гор и вспоминаю Давида и Резо. Я люблю тебя, Грузия.
На третий день мы с братом ехали в Авдеевку. В электричке полно народу. Я не мог усидеть на месте, рвался в тамбур. Иван удерживал меня.
- Сиди спокойно, никто тебя не тронет, у нас билеты. Люди здесь хорошие, в основном рабочий класс.
- Да я, Вань, еще не ездил с билетом, понимаешь? Держался, в основном, крайних купе и переходных площадок, чтоб в случае чего смыться. Проводники вагонов и ревизоры гоняли нас, пацанов, даже били, кто попадался. Лучше подальше от них.
- Не суетись. Положи руки на колени и смотри на меня. При разговоре не жестикулируй, держись спокойно, как взрослый. До чего тебя довели, бедный малыш.
После недолгого молчания он добавил: "Тебя ожидает совсем другая жизнь: театры, кино, аттракционы, библиотеки, мир книг. Я познакомлю тебя с Донецком, Ясиноватой, а жить мы будем в Авдеевке".
- Ой, как интересно. Хорошо, что я поехал к тебе, Вань.
Разве я мог знать, пятнадцатилетний подросток, что Иван работает простым рабочим, получает маленькую зарплату и в большом городе нам не прожить. Что он в поисках такого учебного заведения, где бы меня учили, кормили и одевали. И, наконец, он хочет быть рядом со мной. Мне и в голову не приходило, что хлеб добывается потом, что нужно думать о завтрашнем дне, нужно искать крышу…
Я жил в розовом цвете и радовался как ребенок.
А заботы эти легли на плечи двадцати однолетнего молодого парня. И был он мудр не по годам.