предыдущее - http://www.proza.ru/2017/04/26/2223
Телефон в моей каптёрке надрывался, как проклятый – я услышал его звон ещё с улицы и наддал. Судя по упорству непрекращающихся звонков, это был мой прекрасный шеф Эверест, технический директор, инженер по электрооборудованию и по совместительству по технике безопасности - Городынский Эрнест Семёнович, подполковник в отставке.
В рекордные три прыжка я одолел пространство под окнами, впал через входную дверь, вихрем, на ходу выхватывая, словно гранату, из кармана ключи, промахнул коридор, судорожно вломился к себе и, падая грудью на стол, как на амбразуру, ухватил трубку с рычагов.
- Р-радивилов, твою-то мать, так и перетак! - загрохотал в трубке безапелляционный начальственный рык. – Опять, понимаешь, пост пустой, туда вас всех и растуда!..
- Никак нет! – заорал я в тон браво. – Отлучался по естественной надобности!
- Я тебе дам надобность! - не сбавляя оборотов, гремел Городынский. – Опять с девками лясы точишь, так и перетак!
- Ну, на обед ходил, Эрнест Семёныч, - мирно сказал я, отлепляясь от стола и принимая вертикальное положение. – Пожрать-то можно?
- Знаю я твои обеды пожрать! С девками, понимаешь, опять прохлаждался, туда-то и растуда-то вас всех!
Я тихо засмеялся и покрутил головой.
- Старший сержант Радивилов! А-атставить смешки! – загрохотала трубка. - Про дежурство в курсе?
- Да в курсе уже сто лет, ну что вы ей-богу, - сказал я недовольно. - Вы ещё на знамени напишите мой график и повесьте над профилакторием.
- Я вам все графики, вот именно что повешу на крышу и на все остальные места по самое некуда! - не сдавался Городынский, игнорируя мой штатский юмор. - Думаешь, если ты со мной пиво пьёшь в свободное от работы время, тебе всё спустится, трам и трам-тарарам?!!
- Да, понял я, понял! - завопил я. – Не спустится. У вас дело или вы так, для профилактики материтесь? Вызов-то есть? Так давайте!
- Разговорчики! – гаркнул шеф. – Рас-спустились, понимаешь, на дембеле, чёрт вас дери-то совсем! Быстро, давай, жми к Валентине в лечебную физкультуру с ящиком!
- Есть, - сказал я уже в пустую трубку.
Я вздохнул, с сожалением бросил взгляд на застеленную по всем армейским правилам койку с Диккенсом поверх подушки, на чистый стол, на который так удобно было бы сейчас положить лист бумаги, а ручка уже давно дожидается своего момента в чёрном, видавшем виде письменном приборе… И конверт лежит, давно приготовленный, в левом ящике, простой почтовый конверт авиапочты с видом Симеиза, подписанный моим дурацким почерком, но тщательно и почти любовно…
...Беляевой Веронике Владимировне…
Я ещё раз вздохнул, подкинул связку ключей, поймал и поднял с пола кейс с инструментами.
Очередной мирный рабочий понедельник продолжался в штатном режиме.
----------------------------
Моя прелестная пани.
В очередной раз я не пишу вам письмо. Опять моя очередная попытка исправиться и постараться заслужить ваше прощение растаяла, как дым.
Опять я, если следовать вашим представлениям о моей жизни, валял дурака, волочился за девочками и вёл образ жизни праздный, глупый и бессмысленный. И это, наверное, так и есть…
Иногда мне кажется, что я попал в замкнутый круг, где нет возможности взглянуть на себя со стороны.
А иногда мне кажется, что всё хорошо и нормально, и глупо жалеть о чём-то. Так, кстати, считают многие. Так считают все мои друзья, называя везунчиком. И, в принципе, они правы.
Мне не на что жаловаться.
У меня хороший тыл в виде прочной, крепкой родни, которая встанет за меня стеной, если что-то со мной случится. У меня вполне мужская, и при этом непыльная работа, – в том смысле, что мне не надо стоять смену в горячем цеху, как, например, нашему Сарману. Да, я работаю в женском коллективе, но весь этот коллектив, чуть что, бежит ко мне, потому что знает, что без меня им не справиться.
У меня есть надёжные друзья, которые всей кучей придут мне на выручку.
У меня есть редкая для мужчины ценная, преданная подруга, которой я могу верить больше, чем себе.
У меня есть море, и в любой момент я могу посмотреть в его даль. Я могу кинуться в него, как в спасение, чтобы вернуться другим.
У меня есть целое двухкомнатное жильё с прекрасным видом с балкона.
Меня любили красивые женщины.
Но несмотря на все эти грандиозные плюсы моей жизни, мне иногда кажется, что я всё ещё не выбрался из отбойного течения, и берега впереди так и нет, а я плыву поперёк в неистаивающей надежде, что тягун кончится, и я наконец, увижу огни. Иногда мне кажется, что я не делаю чего-то очень важного, чего-то самого главного, из-за чего я и родился на свет. И чувство это тоскливое и больное...
Иногда мне кажется, что огни берега там, где ты…
Наверное, это глупо - так думать. Но когда я увидел тебя летом на танцевальном пятачке, такую заметную в длинном платье, хотя и смешанную с толпой – меня охватило такое же волшебное чувство, как тогда, когда я - посреди тёмной ночи и нескончаемой чёрной воды - вдруг увидел свет…
Ты знаешь, ты была права. Я остолоп и не умею писать письма. А иногда мне кажется, что я даже и говорить не умею.
Но мне никто так никогда не писал, как ты.
Я читаю твоё письмо - и всё становится маленьким, стремительно отступает вдаль, уменьшаясь в размерах, превращаясь в мульфильм. И вообще, вся моя жизнь на фоне твоей становится просто мульфильмом... Да, я остолоп. Прости меня.
Я никогда тебе этого не напишу, потому что не подберу слов.
Потому что сейчас я лежу на своей постели, один в своей пустой квартире, и эти слова приходят в мою голову, падая откуда-то в горечи и цвете, а я даже не успеваю их осознать. Они сразу исчезают, я едва успеваю удивиться, что это в моей голове они мелькают, словно страницы книги, которую листает ветер.
Которую непонятно кто читает...
А твои письма - я не знаю, в чём дело, но твои письма дышат. Они умеют дышать, улыбаться, сердиться – даже просто конверты, которые я вынимаю из ящика – я уже по конверту чувствую, ругаешься ты или улыбаешься.
Я никогда тебе этого не напишу, потому что не сумею, но я, может быть, расскажу.
Если увижу тебя.
И я даже не знаю, во что я влюблён на самом деле – в тебя или в твои письма, которые внезапно стали самой драгоценной вещью в моём опустевшем доме.
Я встал с постели, посмотрел на стол, где одиноко белел лист бумаги с одним-единственным словом.
Длинный рабочий понедельник был закончен, и ещё по дороге домой я придумал усесться за письмо, убив таким образом двух зайцев: и письмо, и непривычное одиночество в собственном доме.
Да, я честно хотел написать на этот раз - подробно и много, и хорошо.
Но, оказалось, я не умею описать чувство, с которым поднимаешься по лестнице в собственную квартиру, ставшую тебе чужой, и ты знаешь, что прежней она никогда уже не будет.
Я постоял возле письменного стола, тяжело вздохнул, вышел в кухню, закурил сигарету, открыл форточку и уставился в тёмное окно.
Я честно хотел написать в этот раз.
Но образ её таял, превращался просто в бумажные картинки фотографий, которые я держал в руках, на которые смотрел, и которые всё равно не могли воспроизвести ту девушку, которая летом вдруг разбудила во мне столько неожиданной жизни и силы...
Образ твой тает, клубится… Вместо тебя какая-то странно знакомая тоска. Может быть, это твоё седое море и меня захлестнуло?
А может, это то море, что меня хотело забрать, но потом почему-то раздумало?
А ты потом это почуяла как-то, каким-то волшебным своим чутьём…
Что скажешь, пани?...
Я знаю, что я никогда тебе этого не напишу. Я просто забуду все эти слова, пока буду идти к столу. И когда белый листок очутится передо мной, я в очередной раз пойму, что мне нечего сказать.
И я напишу какие-то банальные глупости о погоде, и какие-то банальные глупости о работе, и глупости о девочках и о том, сколько мы выпили с друзьями, беседуя о девочках. Глупости, которые мне самому будет противно читать, и я скомкаю бумагу и пойду искать сигареты, хотя обещал тебе курить поменьше.
Курить поменьше, пить поменьше, плавать покороче.
Жить потише, поменьше, покороче… и самое главное – зачем?...
Зачем? С какой целью? Для какого смысла?..
Где-то слишком вдалеке от меня распахнута какая-то значительная, какая-то осмысленная жизнь, которая даёт людям ощущение ценности существования, но она где-то. Она так далека, что мне кажется, что её вовсе нет.
А иногда мне кажется, что её, действительно нет. Что вся осмысленная жизнь кончилась до моего рождения. Осмысленная жизнь была у деда, который партизанил во время войны. Осмысленная жизнь была у тех, кто строил Братскую ГЭС, Комсомольск-на-Амуре...
Осмысленная жизнь была у меня, когда я любил женщину. Потому что в каком-то смысле я был готов на подвиги и великие дела.
Осмысленная жизнь была у меня в армии. Потому что я ещё в учебке понял, что со всем этим я могу пригодиться. Если понадобится.
А потом сразу всё кончилось - и любовь, и значимость. И оказалось, что жить просто не для чего особенно...
И тогда в странной надежде я перечитываю опять и опять твои письма, такие красивые и яркие, такие наполненные тобой, наполненные твоим чувством, твоим смехом, твоими делами и планами. Но они не могут вернуть мне тебя, живую и настоящую...
Они только говорят мне о том, что ты есть на свете – да, где-то ты есть на свете, где-то ты есть на земле – далеко и не для меня…
продолжение - http://www.proza.ru/2017/04/29/1750