– Вы меня не узнаёте?
Этот мужик уже полчаса толокся в коридоре: то с независимым видом прогуливаясь туда-сюда и бросая взгляды в открытую настежь дверь, то внимательно изучая на стенде правила пожарной безопасности, а теперь вот сподобился: – Вы меня не узнаёте?
Кладовщица Анна Петровна не первый год сидела здесь с коробками, тюками и мётлами дверь в дверь со служебным входом в кассы автовокзала и с полувзгляда понимала ценность подобных вопросов. Эти наглые пассажиры уже достали: лезут с комплиментами и душещипательными историями, лишь бы в обход очереди заполучить вожделенный билет.
– Мужчина, вы табличку видели? Посторонним вход запрещён!
Тут, оттеснив в дверях несмелого мужика, в кладовую ввалился Миша: – Аннушка, выручай, сегодня вообще столпотворение! Один билет до Павловска, отправление через двадцать минут. Тёща, блин, тележилась со своими узлами…
Миша, торгующий на перроне сувенирами, – свой человек, практически друг и товарищ, не раз помогал ей переставлять тяжёлые ящики и наливать из бочки краску. Отказать ему было просто невозможно, тем более, что девчонки-кассирши – сплошь её подружки.
Уже нажимая на кнопку звонка в кассы, Анна с досадой подумала про свидетеля, который тоже наверняка жаждет получить билет и сейчас выжидающе поглядывает в сторонке.
– Давайте деньги, куда вам? – она протянула руку и, видя, что тот как-то нерешительно замялся, усмехнулась: – Да давайте, чего там... Дорого не возьму: коробки конфет хватит.
– Давай-давай, мужик, не тяни резину, – подбодрил его Миша.
Тот спохватился: – До Антоновки два. То есть, один и детский еще... До двенадцати лет ведь детский, да?
Анна терпеливо и снисходительно ждала, когда тот суетливыми движениями достанет деньги. Она сразу всё поняла про этого лысоватого мужика в мятых джинсах: деревенский недотёпа, а туда же – «вы меня не узнаёте?»
Все автовокзальские знали эту милую, общительную женщину и частенько забегали к ней на чай, а то и просто поболтать. Охранник в кассах не был исключением.
Нередко и пассажиры мужского пола, томимые ожиданием своих рейсов, обращали на неё внимание и пытались навязаться в друзья-приятели с далеко идущими последствиями. Но Анна была уже научена печальным опытом подобных знакомств, поэтому, вручив билеты мужику, строгим взглядом дала понять, что не расположена к дальнейшему общению и что ему повезло только благодаря её доброму сердцу.
Тот, однако, не понял красноречивого взгляда и, напряжённо улыбаясь, продолжал своё: – Так вы меня точно не узнаёте? Мы же учились вместе в сельскохозяйственном. Я на строителя, а вы на технолога. Я вас по родинке узнал.
– Вы думаете я помню всех с кем когда-то училась? Да еще с другого факультета? – насмешливо спросила Анна, взглянув повнимательнее на сотоварища по институту, в который она когда-то поступила и бросила, так и не доучившись. Загоревшее худощавое лицо мужчины средних лет с белыми гусиными лапками в уголках небольших карих глаз, слегка кривоватый нос и залысины над морщинистым лбом ни о чём ей не напомнили.
– Да-да, конечно, конечно… А я вот тут с дочкой… Домой возвращаемся…
– Простите, но мне нужно идти – дела, – Анна улыбнулась и как бы с сожалением развела руки. На самом деле ей никуда не нужно было, просто хотелось отвязаться от назойливого разговора «за жизнь»: дескать, у меня семья, дочка вот, а у тебя, мол, как?
Мужик спохватился и положил на стол шоколадку: – Простите, конфет не было. Еще раз – большое вам спасибо.
***
– И почему это я должна помнить его, когда это было-то? По родинке он, видишь ли, узнал, – облокотившись на ограждение второго этажа, Анна Петровна оглядела сверху привычную картину с толпами снующих людей.
Недолгая учёба в большом шумном городе припоминалась лишь весёлыми общежитскими посиделками, танцами в фойе под магнитофон и страстными поцелуями в закутке красного уголка.
– Да мало ли с кем я целовалась – поклонников много было, – Анна решительно стряхнула воспоминания, – Со строительного… Нет, не помню. А жмот ещё тот – можно подумать в привокзальных киосках конфеты в коробках не продаются.
– Нужно спуститься к Лиде в секонд-хенд, – решила она, – Та говорила, что сегодня новый завоз будет. Прошлый раз купила там симпатичный пеньюарчик с нежными розами на полупрозрачной ткани.
Она шла лёгкой походкой, весело постукивая каблучками новых лакированных туфель и поглядывая на своё отражение в зеркальных витражах. Отражение ей нравилось: в кокетливом форменном халатике, с бейджиком на груди и модной стрижкой мелированных прядей она выглядела никак не хуже какого-нибудь диспетчера или даже дежурного по вокзалу.
Всё у неё хорошо, и настроение было прекрасным. Потому что в свои сорок пять она всё так же стройна и привлекательна. Потому что многие задерживают на ней свой взгляд, а некоторые даже оборачиваются, провожая кто завистливым, а кто и восхищённым взглядом. И потому что один очень даже интересный мужчина написал ей в Интернете, что ждёт не дождётся встречи с ней...
На гомонящем перроне давешний мужик из Антоновки громко орал в телефон: – Нина! Нина! Алло! Слышишь меня?! Нина!
Возле него рядом с сумками и коробками крутилась непоседливая девчонка.
– Надо же, какая некрасивая, – отметила про себя проходившая мимо Анна и мило улыбнулась этой рыжей, сплошь в конопушках, девочке, почему-то уставившейся на неё с раскрытым ртом.
– Папа! Это же твоя Анабель! Смотри, папа! – раздался вдруг звонкий голос.
Анна недоумённо обернулась. Девочка дёргала отца за рукав и показывала в её сторону пальцем.
Анабель! Так это же… Она растерянно перевела взгляд на мужика, пытающегося докричаться до неведомой Нины. Даже под густым загаром было видно, как тот покраснел. Отвлёкшись от телефона, он стал выговаривать дочке, убирая её руку и бросая извиняющие взгляды на Анну: – Это не она, ты ошиблась, доча. Некрасиво пальцем показывать, ты что? – и опять: – Алло, Нина! Здесь шумно, ничего не слышно!
Анна растерялась, замешкалась и не знала, как ей быть. Подойти? Но мужик уже отвернулся, продолжая кричать, зажав ухо: – Пусть Колька встретит нас на восьмичасовом!
Анабель... Память внезапной молнией высветила залитую лунным светом комнату и лихорадочный блеск тёмных глаз...
Она рванулась назад, сквозь толпу пассажиров, стараясь поскорее убежать от возгласов неуёмной девчонки: – Ну как же! Вон у неё написано: Анна Беляева! Как на той фотографии! И родинка!
Далась им эта родинка... Многие думали, что она её специально рисует карандашом на щеке. Сидя за столом в своей кладовке, она мучительно пыталась вспомнить...
Так смешно, по первым буквам имени и фамилии, называл её мальчишка из далёкого, уже давно забытого времени, и вдохновенно читал ей какие-то стихи у распахнутого в лунную ночь окна. Юную Аню охватывал восторг и от этой странной таинственной ночи, и от шёпота его влажных губ, и от того, что можно было захлебнуться этим потоком счастья, льющимся вместе с серебряным светом...
Как же она могла забыть? Он ей, кажется, письма потом писал. А она тогда глупая была: всем подряд свои фотографии отсылала... Интересно, какая у него? Лучше бы та, где она в белой кофточке с вышивкой...
Господи, да какая теперь разница? И вообще... У неё же тогда Виктор уже появился... Или нет, сначала тот отвязный байкер... Всё разглагольствовал про свободную любовь, а она боялась показаться ему отсталой и несовременной...
Виктор потом был – музыкант и утончённая натура с печальными глазами. Играл авангардную музыку для свободной и раскованной тусовки в модном клубе. Спился непризнанный гений, совсем пропал. Встретила его как-то в переходе в окружении таких же забулдыг с гитарами – даже подойти стыдно было.
Тогда думалось, что это всё так, ненастоящее. Что настоящее случится позже, обязательно случится, ведь она вон какая... не то, что некоторые. И хозяйка хорошая, и сготовить может не абы как, а по рецептам из специально купленной кулинарной книги. Не может быть, чтобы судьба оказалась к ней такой холодной и равнодушной.
Но вот оказалась. И холодной, и равнодушной, и вообще отвернулась от неё. Лучшие годы безвозвратно ушли, канули вместе с бессмысленным ожиданием и призрачной надеждой. Верила и наглым обещаниям, и похотливым взглядам...
У Анны задрожали губы, и слёзы обиды навернулись на тщательно накрашенные ресницы. С сожалением вспомнила она Николая Степановича, начальника транспортных перевозок. Наверное, он был единственный, кто любил её – вон какие подарки дарил, всячески помогал, на это вот место, спасибо ему, пристроил, а то бы и сейчас в вокзальном буфете посуду мыла. Но вот помер Степаныч, пять лет как помер: прихватило сердце прямо на дачных грядках. На похоронах жена его всё косилась в сторону Анны, подозревала, небось, что за производственная необходимость была у мужа допоздна на работе задерживаться. Правильно подозревала – сама-то квашня-квашнёй...
А чего бы вдруг этому... Забыла ведь, как и зовут... Ну, допустим, Владимиром. Чего бы Владимиру не постучаться бы сейчас в дверь и не сказать: – Анабель, я всю жизнь только тебя люблю и помню. И хочу, чтобы ты поехала со мной в Антоновку.
А она бы строго: – А как же Нина?
– А-а... её нет... Она умерла. Уже давно, ещё при родах, – и эту рыженькую свою вперёд бы выставил, – Я буду вечерами тебе стихи читать, а ты дочке косы с бантиками заплетать.
А она погладит девочку по головке и скажет: – Это ничего, что конопатенькая – израстёт. И правильно, Володя, что шоколадку купил, к чему такие траты?
И будет у них та самая... большая и светлая...
И здесь Анна, уже не сдерживаясь, заревела чуть ли не в голос, размазывая по щекам тушь. Потому что знала, что ничего не будет. Потому что уже сорок пять, а в двадцать два – неудачный аборт. Потому что на сайте знакомств одни вруны и прохиндеи, и розовый пеньюар так и пролежит в шкафу ни разу не надёванный. И потому что лучшее, что могло случиться в её жизни, уже давно случилось, да так и осталось там, в призрачном серебряном свете, а она только сейчас узнала об этом.