Мама

НИКОЛАЙ БУЗУНОВ - http://www.proza.ru/avtor/nikobuz - ТРЕТЬЕ МЕСТО В УЧЕБНОМ КОНКУРСЕ ПО СТИЛИСТИКЕ "ВСЁ ЭТО - ЖИЗНЬ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

Памяти моей дорогой и любимой мамочки посвящается

1916 год. Самый разгар Первой мировой войны. В посёлке Бумажная фабрика Архангельской губернии в большой, как и было принято в то время, семье родился ребёнок. Мать уже не знала, как назвать очередную девочку. Священник покопался в святцах и изрёк имя: Серафима. Смысл этого мифического образа неоднозначен. Первый, как известно, вырвал Пушкину во сне язык. Другая версия на основе отрывка из Книги Пророка Исайи принадлежит Дионисию Ареопагиту: «серафимы находятся в постоянном движении вокруг божественного и озаряют все вокруг жаром от своей быстроты и бесконечности полёта, способны возвышать и уподоблять себе низших существ, воспламеняя их сердца, а также очищать их». Не правда ли похоже на деятельность педагогов. Именно этому занятию мама посвятила всю жизнь.
 
Её отцом был потомок обнищавшего дворянского рода приказчик фабрики Владимир Протасов. Жизнь на фабрике, и это полностью противоречит большевистской пропаганде, проходила весело и празднично. Как сейчас выясняется, рабочие в России жили гораздо лучше своих «коллег» в Европе. Фабрика принадлежала государству и называлась Императорской. Бумага шла на экспорт и поэтому её делали только из макулатуры. Это поразительно, поскольку вокруг были сплошные леса. И поучительно для нынешних хозяйственников. Дети имели доступ на склады фабрики, и поэтому всё население было грамотным. Крестьяне из окрестных деревень, приезжая на фабрику, кланялись рабочим, снимая при этом шапку. На старых снимках работницы в нарядных платьях похожи на казачек из «Тихого Дона». По рассказам родителей рабочие по праздникам ездили на лодках на пикник на остров посредине реки и пели песни. Но и не забывали ходить в церковь. Рядом был город Лальск, а там жило много купцов и промышленников. Они осваивали Сибирь и Аляску и, когда возвращались с богатством, каждый считал своим долгом построить церковь. Отец был старше мамы и расписывал нам, детям, великолепие служб, хоров и внутреннего убранства. Мама, конечно, ничего этого не застала, ибо в ней с детства воспитывали другого «серафима». Она рассказывала, как радостно и яростно молодёжь служила своему новому отечеству. Как постоянно ходили на митинги с плакатами: «Долой попов» или «Мы повесим Чемберлена бритой рожей на восток». Так что хунвэйбинов первыми придумали не китайцы. Были и положительные моменты: дети постоянно занимались спортом: бегали, плавали, стреляли и т. д. Мама была «Ворошиловским стрелком». Но дети там и раньше были как рыбы в воде и занимались подвижными играми. Например «бабки», в которые играл ещё Суворов. Основой были кости, оставшиеся после еды. Суть игры в выбивании «бабкой» костей, расставленных в определённом порядке. Самая большая кость называлась «поп». После удара её ставили на новом месте. Поэтому игру ещё называли «гонять «попа». Мама рассказывала, что иногда в азарте игроки перемещались на километр и дальше. Ещё мама очень любила искать грибы и занималась этим всю жизнь. Грибами у них называли только белые - боровики. Подосиновики звали «обабками». Корни этих слов восходят из глубокой древности. Баб, бап означало родич, предок. Отсюда же и «бабич» – удельный князь по-древнеславянски. «Баба» тоже не случайно: ведь у древних славян был матриархат. И раньше это слово было уважительным. В порыве борьбы с язычеством церковники поменяли смысл многих русских слов на противоположные. Например, «врать» означало лечить, заговаривать. Отсюда, собственно, и врач.

В повседневности же мама осваивала нелёгкую долю русской женщины того времени. Надо было рано вставать, готовить еду, мыть посуду, стирать. Последнее зимой превращалось в кошмар. Потому что полоскали бельё на реке в проруби. Кроме того надо было поддерживать идеальную чистоту в доме. Она рассказывала, как драила полы со щёлоком, а столешницу скребла ножом. Зато в комнатах накрахмаленные скатерти и кружевные салфетки. Приходилось к тому же шить, вышивать и прясть.
Мама рано осиротела, потому что отец, окончив курсы красных командиров, ушёл на гражданскую войну, где и погиб под саблями басмачей. Тем временем начался голод, которого не было даже во время Первой мировой войны. Спровоцировали его большевики. Они не только не дали крестьянам обещанную землю, но и разорили их подворья. Мама вспоминала, как ходила в деревню обменивать вещи на еду. Многих спас от голодной смерти американский фонд помощи, однако об этом молчат и памятника Гуверу никто не поставил, хотя всяких скульптурных «шедевров» малоизвестных авторов по всей стране полно.
 
Вскоре по направлению фабрики мама поступила в педагогический институт на факультет русского языка и литературы. Студентов посылали на всякие работы. Моя маленькая миниатюрная мама должна была вытаскивать тяжёлые сырые брёвна из холодной воды на лесосплаве! Я даже сейчас это представить не могу. Вот так создавалась наша советская экономика! О какой производительности труда может идти речь? На старших курсах стало легче. Мама рассказывала нам, малышам, как ездила собирать фольклор в Лешуконию (область в Архангельской области). Это слово звучало волшебно-сказочно! Внутреннему зрению представлялись то ли страна королей-леших, то ли лесные кони.

По окончании учёбы маму направили на работу в автономную республику Коми. Мама любила свою работу и вкладывала в неё всю душу. Не зацикливалась на уроках, а создавала литературные и театрализованные кружки. Дети её любили взаимно. Но оказалось не только дети. Мама приглянулась одному местному жителю и по обычаям той страны он решил её украсть. Однако  родители школьников предупредили маму о готовящемся похищении заранее. А затем помогли уехать домой, на родную Бумажную фабрику. Там её приняли учителем в местную школу. Кроме этого, она ещё записалась в театральную студию при фабрике. Какая девушка не мечтает стать артисткой! Дома она и встретила свою любовь, возможно возникшую ещё раньше, потому что они были знакомы с детства. Тем более, что папа уже работал там директором школы. Однако он оказался жутким ревнивцем и  устроил скандал, когда увидел маму целующейся с партнёром на репетиции. Со студией было покончено. Тем не менее, отец никогда не разводился с мамой и прожил с ней до самой смерти.

Ещё мама рассказывала, как была в каком-то Доме отдыха и там же отдыхали скандинавы. Вероятно, к тому времени Сталин ещё не успел разогнать Коминтерн. Мама очень любила танцевать, и какой-то огромный швед носил её при этом на руках.
С детьми у родителей как-то сразу не ладилось. Один за другим умерли младенцами Боря и Володя. Медицина ещё была не так совершенна, как в наше время. Сколько же горя пришлось пережить моей маме!

Началась известная Зимняя война. Брали на фронт в основном лыжников, поэтому половина мужского населения Фабрики с той войны не вернулась. Видимо потери были столь огромны, что в армию призвали даже отца, несмотря на то, что он был директор школы. Сказались, видимо, и обширные «чистки» комсостава. Вскоре началась и Вторая мировая. Отец встретил войну лейтенантом артиллерии на границе, чудом уцелел и вышел из окружения.  Так как он получил сильную контузию и оглох на одно ухо, то его оставили служить интендантом в тылу. В стране опять начался голод. Мама снова ходила по деревням менять вещи. Войсковая часть отца передвигалась из Чебоксар в Торжок, где родился я, а потом во Львов. Во Львове отцу с семьёй дали полдома, в которых раньше жили уехавшие в Польшу две красивые молодые польки. Они оставили после себя беспорядок и клопов, с которыми пришлось долго бороться. В основном, с помощью кипятка, так как других средств тогда не было. К тому времени детей стало уже трое. Во Львове родились Серёжа и Гена. Война закончилась, и отец стал работать экспедитором на хлебозаводе.  Рядом жили семьи других офицеров. Жили весело, как и положено победителям. Крутили на патефоне романсы, русские и всякие модные песни. Запомнился припев одной из них: «Дэ файно танцують, дэ файно поють тильки во Львиви…». Шутили. Одна из жён любила гладить китель прямо на муже. Другая пела «И вся-то наша жизнь есть кровать (вместо «борьба»)». В доме было много вещей из Германии. Красивые деревянные шкатулки, фарфор. Но посещать парикмахерские было опасно. Случалось, что офицерам перерезали горло. Я ходил в местный садик и говорил по-украински лучше, чем по-русски.
 
Неизвестно какая причина побудила родителей уехать. Возможно низкие зарплаты. А воровать и ловчить в то время было опасно, да и не умели это делать родители. Как бы то ни было, но отправились мы все на Дальний Восток по договору, как тогда говорили, «за длинным рублём». Договор заключила мама, так как туда требовались педагоги. При заключении договора давали большие деньги – так называемые «подъёмные». По дороге заехали на Бумажную фабрику, и мама рассказывала, как я таскал за бороду деда. В молодости он был бравым кузнецом и всех побеждал в кулачных боях. Будучи под хмельком, любил хвалиться «Я – Бузунов, каменная стена». Ехали поездом до Находки, потом на пароходе до Магадана. Там временно поселились в пригородном посёлке под названием «Весёлая». Почему такое имя - непонятно. Возможно по тому же принципу, что и Весёлый Роджер. Потому как причин для веселья тогда там было мало. Колыма вообще имела устойчиво мрачную репутацию. Заболел стоматитом брат Гена. Его организму был нужен кальций, а приносимого мамой из школы мела не хватало. Вот он и наелся чего-то. И маме пришлось таскать его на себе в поликлинику и обратно три километра. Автобусы тогда ещё там не ходили.

Потом нас направили в пос. Новостройку на берегу Охотского моря, где были рыбозавод и средняя школа. Правда, на картах он почему-то назывался Темп. Попасть туда можно было только зимой по широкому припаю*, пересекая замёрзшие реки. А летом на катерах. Ими управляли отважные капитаны, потому что этот кораблик море швыряло, как скорлупку, и в шторм очень много катеров тонуло. Точнее их называли старшинами, и для усиления своей отваги они применяли питьевой спирт. Вот на таком катерке мы и прибыли, как Чук и Гек, в посёлок, который собственно и стал для нас малой родиной. У берега было мелко. Поэтому к катеру подплывал на лодке кулебар (искажённое японское «курибан»), к нему спускались люди и таким образом в несколько приёмов высаживались все. Охотское море редко бывает спокойным и кулебар должен быть опытным и трезвым, чтобы лодку не перевернуло прибойной волной. В таком случае пассажиры выходили на берег по горло в воде.

Мама с энтузиазмом взялась за работу. Опять создала театральные кружки. Помню, сам играл пограничника в какой-то сцене. Водили хороводы, «Ручеёк», «А мы просо сеяли…». На Новый год я обязательно читал стихи, стоя на табурете. Но на уроках у мамы всегда стояла тишина. Не у всех педагогов так было. При мне тот же самый класс довел до слёз спортивного вида новенькую учительницу математики. А дома были печка, готовка, стирка, дети. Готовить мама, честно говоря, не любила, но весной обязательно пекла жаворонки. Ещё пирожки, хворост и ватрушки, которые она по северной привычке называла шаньги. Говорила мама с едва заметным северным акцентом. Приходилось сажать картофель, капусту, редиску, морковь и держать кур и поросёнка. Потом ещё купили корову. В результате ей приходилось проверять тетради только ночью. Но ни одна тетрадь не оставалась без проверки.  Я же по ночам читал книги. Прочитал всю довольно обширную школьную библиотеку. Снабжение продуктами тогда на Крайнем Севере было по высшей категории. В магазине стояли витые колонны из шоколада. Спирт и водку продавали только с нагрузкой в виде красной икры. Но с вещами было плохо, и мама перешила для меня папин офицерский китель. Как раз в это время проходили «Бородино» Лермонтова. Я всегда хорошо запоминал стихи и читал с выражением. «…Полковник наш рождён был хватом! Слуга царю, отец солдатам...», после чего тут же получил кличку Полковник. Потом родилась сестра Надя. Тут уж взяли нянькой молоденькую девушку. Однажды родители куда-то уехали и поручили ей сварить куриный суп, а она не могла отрубить курице голову. Предложила мне, как старшему, это сделать. Так я совершил своё первое убийство в 11 или 12 лет. В дальнейшем-то довелось поохотиться. Отцу приходилось запасать очень много сена для коровы и телят, так как зимы там долгие. Поэтому от косьбы у него засох мизинец на правой руке. Километрах в пятнадцати от нас находились заливные луга на реке Ойра, где косили траву и стоговали сено для лошадей. Но отец никогда не путал личных «баранов» с государственными.

Он был комендантом посёлка, завскладом, нормировщиком и приёмщиком рыбы и спиленного леса. На складе чего только не было. Запомнил огромные кожаные сапоги, как у Петра Первого, и очень тяжёлую японскую винтовку «арисаки». Была и лёгкая мелкокалиберная винтовка, с которой они с мамой ходили в лес пострелять по мишени. И иногда брали с собой меня. Тут мама и применяла в мирных целях свои способности «ворошиловского стрелка». Ещё мы, когда были маленькими, все вместе с мамой ходили в поселковую баню, которую топили специально для нас. Отец навёл в посёлке армейский порядок, хотя население было сплошь заключённые без права выезда. Все слушались его беспрекословно видимо потому, что были зависимы. Допустим, порвал сапог. А сапоги по норме на год. Чтобы раньше - иди на поклон, да со спиртом. По этой причине отцу приходилось много пить. Кроме этого зимой мы постоянно ходили к кому-то в гости и к нам приходили. Гостил однажды настоящий траппер в волчьей шапке и с бородой. У него были нарты и упряжка собак. Этот охотник подарил нам большую сову. Птица смотрела огромными глазами и иногда открывала клюв. Мы боялись к ней подходить. Но никто никогда не видел отца пьяным. Он не пьянел, подобно Штирлицу. Когда мы выросли, он поделился секретом: надо перед выпивкой съесть кусок масла. Когда отец приходил домой «под градусом», то обязательно брал гармонь и пел  баритоном «Среди долины ровныя» или «Плещут холодные волны». Ещё «Мы - красные кавалеристы» и «Амурские волны». Также «Славное море, священный Байкал» и другие. Мама не любила, когда он был пьяным и на этой почве они часто ссорились.

Из вольных поселенцев были ещё фельдшер, румяная полная русская красавица, преподавательский состав, некоторые мастера, десятники и начальник рыбозавода. Начальник был «зиц-председателем» и в основном следил за проведением линии партии. Ещё все боялись беглецов из колоний и тюрем, которыми была богата в то время Колыма. Иногда приезжали инкогнито оперуполномоченные с проверкой. Но их сразу «вычисляли» и тогда происходили душераздирающие сцены. Какой-нибудь молодой парень начинал выяснять с ним отношения с ругательствами. Рвал на себе майку, крича «На, стреляй, легавый!», и так далее в этом роде. Приезжали на лето и бригады рыбаков-камчадалов. Им не продавали спиртное. Тогда они набирали «тройной» одеколон, напивались и устраивали между собой пьяные драки на потеху публике. Били почему-то все кого-нибудь одного, и довольно жестоко. Дети посёлка всё время проводили на улице, играя в футбол, чижика, прятки. Была ещё разновидность пряток - кол. Брали ломик руками поочерёдно снизу вверх. Чья рука сверху, тот «гОлит», то есть ищет остальных. Затем каждый ударял по ломику, забивая в землю, иногда вбивая до конца. Пока «голЯщий» его вытаскивает, остальные прячутся. Иногда кто-нибудь выбегал и, пока  «голящий» не видит, снова забивал кол. Играли в волейбол и лапту, привлекая и взрослых. Загибали из толстой проволоки державки и катали по дороге обручи. Были и опасные игры. Делали из обручей сабли и сражались. Бросали друг в друга галькой. Из веток ивы вырезали свистульки. Море выбрасывало на берег деревья. Из толстой коры вырезали кораблики.

Вообще если не считать рыбозавод, которому был нужен ток для работы лебёдок, кранов и грохотов для икрянки, даваемый маленькой электростанцией; и клуба, где шли танцы, смотрели кино и играли в бильярд; посёлок жил как-бы в Средневековье. Машин совсем не было. Зато имелась большая конюшня лошадей на двадцать. Была кузница и четыре мощных столба рядом. Туда загоняли лошадь и подвешивали на ремнях, чтобы подковать. Летом мальчишки с удовольствием гоняли коней в ночное. А широта Петербурга позволяла наслаждаться при этом белыми ночами. На телеге развозили в огромной бочке воду из чистейшей реки Речки. Но были и колодцы. На лошадях по зимнику завозили все необходимые для посёлка грузы и вывозили из тайги спиленный лес. Пассажиры ездили на розвальнях. В них клали толстый слой сена, а сверху большую полость из овчины. Завернувшись в неё, можно было ехать в любой мороз сколь угодно долго. Сани мягко покачивались на снежной дороге, а сверху, помигивая звёздами, смотрело огромное чёрное небо. Больших морозов на побережье не было, но донимали постоянные сильные ветры. Иногда из-за пурги отменяли занятия для младших классов. Море замерзало до горизонта и некоторые смельчаки ходили по льдинам довольно далеко от берега. Летом прямо за околицей росли морошка и любимая ягода мамы - брусника. Подальше в лесу жимолость и грибы. Вдоль моря диковинная ягода княженика похожая на малину, но мельче и с ароматом ананаса. А также черемша. Море часто штормило, а Речка из-за дождей разливалась. Старожилы рассказывали, как всё население посёлка ждало спада воды на крыше самого высокого здания – школы.

Отец был коммунистом, но по его словам только для того, чтобы быть в курсе событий. В то время практиковалась закрытая информация, с которой знакомили только коммунистов на партийных собраниях. Отец регулярно слушал «Голос Америки» поскольку кэгэбэшные глушилки до нас не доставали. И спорил со мной, яростным комсомольцем, что в США людям жить лучше. У мамы был большой отпуск, и раз в три года она выезжала на «материк» на курорты. Будучи весёлой и общительной, находила там очень много подруг. Мама вообще любила поездить и в шутку называла себя «лягушкой-путешественницей». Посещала всех родственников и знакомых. Если бы не было «железного занавеса», то посмотрела бы весь мир. Мы смеёмся над японскими пословицами, например: «нужно большое сердце – и не надо большой комнаты». Но у мамы это было именно так. Её подруга в Москве часто привечала меня, когда я там учился в институте, пока не решила женить на своей дочке. А я, к своему несчастью, встретил в метро бывшую знакомую и провёл с ней ночь на даче её подруги под Кунцево. В результате из квартиры был выдворен и потерял возможность московской прописки. Но мама не стала меня ругать за это.
 
Когда мы выросли, отец продал корову, и мы переехали в Магадан. Там сначала ютились в бараке. Потом нам дали «двушку» в новой «хрущёвке». Мы там умещались, потому что сначала я жил в общежитии, потом уехал в Якутию по распределению, оттуда ушёл в армию, потом Гена уехал учиться, затем Надя. Работы в нормальной школе для мамы в городе не нашлось. Она стала работать в тюрьме. Там её тоже уважали. Для примера: её коллегу молодую учительницу зарезали. Как говорится, ничего личного – просто проиграли в карты. После освобождения некоторые заключённые приходили к нам домой и пили чай. Мама расспрашивала, куда он поедет, чем будет заниматься на воле. У них были особые настороженные лица, и они никогда не улыбались.

 Затем родители построили трёхкомнатную кооперативную квартиру на Украине и отправились туда. Это были их лучшие годы. Они получали большие северные пенсии, продукты брали только на рынке. Шла эпоха Брежнева, цены на нефть были высоки. Все дети со своими детьми приезжали к ним в отпуска и подолгу гостили. Мама всех обязательно водила на местный огромный пруд. Там мы катались на лодке. И любимая мамина песня была «На лодке» из фильма Первая перчатка. Любимые цветы – сирень. Любимое дерево – берёза. Мама обязательно поздравляла всех с днём рождения и праздниками, вкладывая в письма открытки и вырезки из газет. Особенно любила внуков. Но всё хорошее проходит. Цены на нефть упали. На всё остальное поднялись. Началась перестройка. Папа до неё не дожил. Возможно, на него подействовала Чернобыльская авария, а может и большие доли алкоголя в прошлом. Он заболел раком гортани и скоропостижно умер. Умирал мучительно, потому что врачи не делали обезболивание, а мама не могла и не умела давать взятки. Так и остался лежать в чужой земле. Отец любил Украину так же, как князь Святослав Переяславец на Дунае.

В девяностые годы на Украине стали урезать пенсии и мама, оставив квартиру Сергею с семьёй,  уехала к дочери Наде в Челябинск. Это был вынужденный шаг, потому что у нас с Геной, тоже живших в России, были стеснённые жилищные условия. А с зятем у мамы ещё с Магадана отношения оставляли желать лучшего. Этот псевдонаучный работник пил и на этой почве иногда входил в прострацию. Несмотря на весёлый и общительный характер, в каких-то вещах мама была очень принципиальной и возможно хотела защитить дочь от нападок.
 
Находясь уже в преклонном возрасте, мама неожиданно получила наследство. Ей завещала квартиру в Беломорске сестра отца Зина. При жизни у неё был очень сложный характер. Тётя Зина разругалась со всеми родственниками и умерла в одиночестве, оставив квартиру снохе. Этот факт ещё раз говорит в пользу мамы. На свою беду она поручила получить наследство зятю и дала ему крупную сумму. Он же перепоручил миссию своей сестре в Москве, а та просто присвоила деньги. Пришлось маме ехать самой. Я в то время сидел в пермской тайге в экспедиции. Мама где-то там упала и сломала шейку бедра. Её перевезли в Челябинск. Там мама вроде начала поправляться, даже немного ходить, но затем её «залечили» и на 86 году жизни  она, как говорили в былинах, переставилась. Я был на похоронах, и они оставили неприятное тягостное воспоминание. Моя активная мама, никогда не носившая платков, была обряжена в завязанную под подбородком косынку. Отпели почему-то слишком быстро. Когда Надя спросила что-то у попа, тот грубо заявил, что в церковь надо ходить. Я еле сдержался, чтобы не въехать кулаком в жирную морду этого бывшего комсомольского работника.
 
Маму похоронили посреди рощи любимых ей тонких берёзок. Надя пережила её всего на 13 лет, умерла от рака и погребена рядом.

*припай – морской заберег