Воспоминания о 17-ой смене.
Вместо предисловия
Я долго думал с чего начать.
Может быть с того, как в детстве зачитывался книгами о морских приключениях?
Или с того, как я надоел грозненскому военкому просьбами направить меня в морфлот до такой степени, что он пообещал отправить меня в стройбат, если я к нему ещё раз приду?
Пожалуй, следует начать с того, как из Грозного в мае 1968 года наши команды 1304, 1210 и 1298 привезли в Пионерск. Нас было 12 человек, призванных с одного предприятия и мы, приписанные к разным командам, всё же держались вместе.
В пути слухи ходили разные. Говорили, что 1304 – плавсостав, 1210 – морская авиация, а 1298 – морская пехота.
На ПТК (призывно-техническая комиссия), после долгих медосмотров меня поставили перед выбором: «Хочешь в водолазную школу – иди к пятому столу. Хочешь стать радистом – иди к третьему столу».
С радио я был знаком с детства. Мама была радисткой 1 класса и меня обучила основам приёма азбуки Морзе. Учась в школе, ходил в радиоклуб, работал на коллективной станции. Да к тому же умел держать в руках паяльник и собирал усилители низкой частоты и передающие приставки к приёмнику (грешен – занимался радиохулиганством некоторое время). Немного поколебавшись, пошёл к третьему столу. Так я определил своё дальнейшее будущее.
Едем в Киев
После бесконечных построений и перекличек команда была сформирована и «покупатели» (так называли представителей частей) повели нашу не очень стройную колонну на вокзал. В строю я оказался рядом с парнем восточной внешности. Этим парнем был Пётр Кириллов. Забегая вперёд, скажу, что с ним мы крепко сдружились, и дружба продолжилась после окончания службы.
На вокзале мы, наконец, узнали, что едем в Киев. Меня охватило некоторое разочарование – призвался на флот, а оказался в далёком от моря Киеве!
Дальнейшие перспективы были туманны, в голову лезли разные мысли, но изменить я уже ничего не мог. Дополнительную пищу для размышлений подбросил эпизод, случившийся в Гомеле, где была пересадка. К нашей толпе подошёл старшина 1 статьи. На ленточке бескозырки было начертано «Северный флот».
Он поинтересовался куда это нас везут. Узнав, что в Киев, усмехнулся и бросил небрежно: «А-а, шпионы…», после чего ушёл по своим делам.
На гомельском же вокзале произошёл смешной случай. В ожидании поезда новоиспечённые моряки прогуливались по залу ожидания. В буфет, где среди прочего продавалось и спиртное, выход был категорически запрещён. Но в дальнем углу, за выгородкой, стояли автоматы, продававшие вино в розлив. Надо было опустить 20 копеек, и автомат выдавал неполный стакан напитка. Меня автоматы не заинтересовали, тем более, что и денег-то у меня не осталось ни копейки, но парень, прогуливавшийся со мной, очень разволновался. Попросив меня постоять «на стрёме», он быстро опустил монету и так же быстро выпил выданную автоматом порцию. «Портвейн» - сообщил он мне радостное открытие. Захотев повторить, он опустил ещё одну монету. Однако заветный продукт на сей раз не полился. Тогда парень нажал кнопку возврата монеты, но монета не выпала. Денег было жалко, и парень в сердцах стукнул кулаком по автомату пару раз. Неожиданно рядом с автоматом открылось окошко и появилось красная рожа толстой бабы: «Ну чего стучишь, чего стучишь! По башке себе постучи! Сейчас налью!». Рожа скрылась, окошко захлопнулось, и в стакан вылилась порция вина, которая была мгновенно выпита.
В Киев мы приехали ранним утром. Город ещё не проснулся, и мы шагали по пустынным улицам. Перешли по мосту через Днепр, свернули направо и вошли, наконец, в ворота. Остановились на плацу. Прибыли!
4 взвод
После перекличек, нас распределили по ротам и сменам. Ребята, с которыми я призывался из Грозного, попали в разные роты. Толя Мисников оказался в 4 роте, а Володя Огирчук во 2 роте. Обе эти роты жили на плавказарме ПКЗ-100. Меня определили в 1 роту, и я оказался вместе с Петром Кирилловым в смене № 17.
В этой смене было всё не совсем обычно. 1 рота состояла из четырёх взводов. Во взводе было две смены. Так, 1 взвод составляли смены 11 и 12, 2 взвод смены 13 и 14, 3 взвод 15 и 16 смены, а наша 17 смена и была четвёртым, как бы отдельным взводом. Причём, если командирами других взводов были лейтенанты и старшие лейтенанты, то командиром нашего взвода был капитан 3 ранга!
И 17 смена была единственной, где готовили радистов-двусторонников.
Под командой старшины 2 статьи Иванченко мы зашли в наш радиокласс, где нас уже ждали командир взвода капитан 3 ранга Босенко и наши преподаватели-инструкторы мичман Попов и мичман Чернявский. После краткого знакомства (очередная перекличка с краткими сведениями о себе) мы занялись рутинными делами. Ст. 2 ст. Иванченко дотошно проверил наши вещевые аттестаты, после чего под его руководством стали писать раствором хлорной извести номера военных билетов на всех предметах обмундирования. Покончив с этим, начали заполнять анкеты. Григорий Иванович Иванченко знал абсолютно всё и на любой вопрос давал краткий исчерпывающий ответ. Он ознакомил нас с внутренним распорядком и с правилами поведения. Сказал, что в личное время мы можем, если такая необходимость возникнет, находиться в нашем классе и писать письма.
Тут же взвод разбили на два отделения и назначили командиров отделений – двух правофланговых. Командиром первого отделения стал Володя Пипков, а командиром второго Слава Ласков.
В кубрике 1 роты койки нашей смены оказались в дальнем крыле, рядом с умывальником. Моим соседом по «второму этажу» стал Пётр Кириллов, а подо мной находился старшина 1 статьи Русских, который сразу посоветовал при подъёме спрыгивать слева от него, дабы не сваливаться ему на шею. Чтобы закрепить навык и убедиться в моей понятливости он пару раз провёл «учение» и успокоился, увидев, что мне всё понятно. Конфликтов с ним не было и в дальнейшем.
Вечерняя поверка
Старшина 1 статьи Михаил Сотников был навечно занесён в списки роты и на вечерней поверке, когда поверяющий называл его имя, правофланговый роты произносил: «Герой Советского союза старшина первой статьи Сотников пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины». Торжественно и возвышенно звучали эти слова в тишине.
Как-то раз правофланговый на поверке по какой-то причине отсутствовал. Проводивший поверку старшина на это, видимо, не обратил внимания и после слов «Старшина первой статьи Сотников» наступила непривычная тишина, после чего кто-то из стоявших в строю робко произнёс: «Нет его», имея в виду, конечно, правофлангового.
В списке роты моя фамилия была последней, а передо мной была фамилия Валеры Чайникова. И рота ждала момента, когда назывались наши фамилии.
«Чайников» - «Я», «Шолян» - «Я», «Вольно, рота».
Как-то во время утренней приборки на плавсредствах я по неосторожности свалился в воду и весь день проходил во влажной робе, после чего у меня пропал голос (к этому эпизоду ещё придётся вернуться). И на вечерней поверке был несколько нарушен порядок. «Чайников» - «Я», «Шолян – подними руку!» Я поднимал руку, вызывая оживление.
Вечерняя прогулка
Перед поверкой по распорядку была вечерняя прогулка. Вечернюю прогулку проводили старшины. Прогулкой называлось хождение строевым шагом по плацу, естественно, строем. Во время такой прогулки отрабатывалось хождение колонной, шеренгой, отрабатывались команды «правое (левое) плечо вперёд марш», «кругом марш» и другие элементы управления строем. На вечерней прогулке полагалось петь строевые песни. Наш старшина взвода Григорий Иванченко особыми пристрастиями к музыке не отличался и после нескольких предложенных им вариантов, пустил это на самотёк, высказав лишь пожелание, чтобы наши песни не стали дублировать то, что поют другие. Оказалось, что более-менее все знали две песни. Этими песнями были «Песня о «Варяге» и «Смело товарищи в ногу». Репертуар был утверждён, и мы потренировались в классе, пропев несколько раз вполголоса эти песни, дабы все запомнили слова. А на вечерней прогулке исполнили свой репертуар, да так, что кто-то из старшин одобрительно сказал: «Смотри, какие певуны у тебя, Грифель, завелись». «Грифелем» по-дружески называли старшину 2 статьи Иванченко.
Как-то на вечерней прогулке присутствовал наш командир взвода Босенко, которому наш вокал тоже понравился.
Не понравился репертуар, как ни странно, замполиту роты капитан-лейтенанту Оладьину. Что ему не понравилось трудно сказать. Возможно, упоминание о боге, с которым замполит по долгу службы должен был вести непримиримую борьбу.
В «Варяге» мы заранее распределили роли, и исполнение одного куплета выглядело так: «Прощайте, товарищи» - пели вместе, «С богом» - выкрикивали наши командиры отделений Пипков и Ласков, а уж «Ура» мы орали во всю мощь наших глоток – получалось артистично и другим, взводам, верно, было завидно, что не они это придумали.
Наставники
Начались учебные будни. В радиоклассе под руководством мичманов Попова и Чернявского, которых часто подменял старшина 2 статьи Иванченко, мы начали постигать секреты приёма телеграфной азбуки на слух. Для этой цели нами были в индивидуальном порядке изготовлены журналы циклопических размеров, в которых аршинными буквами мы записывали принимаемые знаки. Сделано это было с целью выработки скорописи при наращивании скорости приёма.
Когда приём на слух был более-менее освоен, начались занятия по технике передачи. Инструктором был мичман Фатьянов. Он провёл два занятия, после чего исчез на месяц и занятия проводили мичманы Чернявский и Попов. А Фатьянов, появившись через месяц, обозвал нас утюгами, сапогами и тупицами – ему совсем не понравились наши успехи. Больше мы его в классе не встречали.
Инструктором класса практической радиосвязи был главстаршина Александр Михеев – личность во многом для нас загадочная. Во-первых, главстаршина, во-вторых, сколько помнится, ночевал он в кубрике всего несколько раз, а ещё о нём говорили, что он принимал участие в съёмках фильма «Освобождение».
Как-то Михеев зашёл на занятия и спросил, кто из нас знаком со сваркой. Профессиональных сварщиков среди нас не было. До службы я некоторое время работал в мехмастерской и там меня этому ремеслу обучал сварщик Юра Береговой, с которым я подружился – Юра срочную службу отслужил на Северном флоте акустиком. Я сказал, что немного со сваркой знаком. Этого оказалось достаточно, чтобы меня произвели в сварщики. За учебным корпусом, рядом с курилкой был уже подключен сварочный трансформатор, лежала сварочная маска и в ней две пары брезентовых рукавиц. Тут же стопкой были сложены элементы будущей конструкции, нарезанные из уголка. Около трансформатора лежали электроды самых разных диаметров и цветов обмазки.
Михеев показал мне эскиз стойки, на которой должна была размещаться радиостанция Р-350 («Орёл»), дал пару указаний, как, по его мнению, лучше было сделать, после чего тактично удалился. Я остался наедине с поставленной задачей.
Дело в том, что варить я пробовал на сварочной машине постоянного тока «Дженерел электрик», знал, как выставлять ток. А тут был сварочный трансформатор, и варить надо было переменным током, что было сложнее. На моё счастье на перерыв вышли курсанты, среди которых был Толя Мисников. Узнав о моих сомнениях, Толя, прежде всего, отобрал необходимые для сварки переменным током электроды и дал мне несколько толковых советов, пообещав на следующем перерыве посмотреть как у меня идут дела.
Перерыв закончился, и я снова остался один. Немного поколебавшись, я принялся за дело. Поначалу не мог привыкнуть к особенностям трансформатора: если ток был мал, электроды «прилипали», если я добавлял ток, то оказывалось, что ток велик и образовывались прожиги. Наконец, потренировавшись на обрезках уголка, я установил нужную силу тока и принялся за дело. К концу дня стойки были сварены. Как я теперь понимаю, работа моя была халтурной, но главстаршина Михеев одобрил мои усилия и при мне ни одна из стоек не развалилась (не знаю как потом).
Евгений Березняк
В клубе нам показали фильм «Майор Вихрь», а с прототипом главного героя начальник политотдела полковник Луконин организовал встречу.
Мы привыкли к экранному образу и поначалу были даже разочарованы, так как реальный прототип внешне проигрывал образу легендарного разведчика, созданного Вадимом Бероевым.
Евгений Степанович Березняк был ниже среднего роста, и в чертах его лица не было ничего героического. Рассказывал он суховато, больше повествуя о своих товарищах, нежели о себе. О себе же говорил с лёгкой иронией, и получалось, что подвиг совершали его товарищи, а он просто оказался рядом и им не мешал его совершать – удивительная скромность!
В полной мере его характер раскрылся, когда он стал отвечать на наши многочисленные вопросы. Он словно бы проживал всё заново и заметно волновался, рассказывая нам о делах минувших лет. И опять с особой теплотой говорил о своих товарищах, которые, к счастью, в большинстве своём, дожили до Победы.
Провожали этого незаурядного человека громом аплодисментов.
Гитара
На службу я призывался, захватив с собой гитару.
В середине 60-х годов в СССР начался без преувеличения сказать «гитарный бум» - было повальное увлечение молодёжи этим инструментом и особенно повезло тем, у кого дома были гитары, на которых прежде играли родители. Те, у кого в доме гитар не было, завидовали счастливчикам. Из торговой сети смели всё, что хоть как-то напоминало гитару – не осталось даже изделий местной промышленности, которые до того момента годами валялись на полках и складах. Звук у них, конечно, был отвратительный и качество изготовления такое же, тем не менее, счастливчики и этому были рады.
Меня сие повальное увлечение тоже не миновало, и я, как и многие мои ровесники, мечтал научиться играть на гитаре.
В ГрозНИИ, где я трудился, при поддержке комитета ВЛКСМ и парткома, активно работала самодеятельность. Часто устраивались концерты. А мужем одной сотрудницы был Леван – на тот момент лучший гитарист Грозного и окрестностей, обладатель «Футурамы» - электрогитары, которую он купил у чехословацких гастролёров. Вот Леван и стал моим первым учителем, иногда давая подержать в руках его «Футураму». Леван нарисовал мне позиции, набросал схему расположения на гитарном грифе гармонических аккордов и закономерности их обращений. Некоторыми знаниями музыкальной грамоты я обладал – три года музыкальной школы по классу аккордеона неожиданно оказались востребованы. Но вот беда – своего инструмента у меня не было, а без него все мои теоретические знания ничего не стОили!
И вдруг – о, счастье! – в городе появились гитары чехословацкого производства по цене 35 рублей, которые стремительно сметались из магазинов, не взирая на цену (для тех лет сумма была немалой, если учесть, что моя зарплата была вместе с премией и «ночными» в пределах 100 рублей). Пока я изыскивал средства на покупку, гитары раскупили. Горю моему не было предела! Но тут прошёл слух, что в Надтеречном гитары есть! И не только гитары, но и банджо!! – трудно понять особенности и причуды советской торговли!
И я немедленно полетел в Надтеречное. Путешествие туда-обратно на самолёте АН-2 – тема особого разговора.
В Надтеречном действительно были гитары, но меня тут постигло лёгкое разочарование. Дело в том, что гитары выпускались в двух вариантах: у одних был узкий и слегка закруглённый гриф, как на электрогитарах, а у других был широкий и плоский гриф, как у классической испанской гитары. Первый вариант продавался в Грозном, а в Надтеречное попали гитары с классическим грифом. Мгновение поколебавшись, я уплатил 35 рублей и стал обладателем гитары. На мой вопрос о банджо, продавщица пожала плечами. Сказала, что про банджо впервые слышит, а с гитарами поступила в продажу пара инструментов, название которых она забыла. На мою просьбу показать, она на минуту отлучилась и вернулась, держа в руках тар – народный инструмент Закавказья, который по звучанию действительно напоминал банджо.
Счастливым обладателем гитары я вернулся в Грозный и сразу же приступил к практическим занятиям. Дело шло поначалу тяжело: при попытке взять барэ, начинало ломить руку, пальцы разъезжались, струны резали подушки пальцев. Но я был упорен. Чуть отдохнув, снова брался за гитару. К концу месяца упорных занятий я уже бегло брал основные гитарные позиции и даже освоил аккомпанемент к двум песням. Леван одобрительно отозвался о моих успехах и понемногу раскрывал гитарные секреты.
Вот с этой гитарой я и приехал в Киев, счастливо миновав рифы бесконечных перемещений на пересыльных пунктах.
В Киеве велено было сдать гитары на хранение в баталерку. Я по наивности так и поступил, но ребята, тоже приехавшие с гитарами, оказались дальновиднее меня и свои гитары с разрешения командиров взводов хранили в своих классах. Узнав про это, я решил поступить таким же образом, заручившись поддержкой командира нашего взвода, тем более, что гитаристов у нас в смене хватало и кроме меня гитарой (правда, семиструнного строя) владели Саша Сапожников, Володя Пипков и Слава Ласков. Но моей гитары в баталерке не оказалось – кто-то из старшин, уходя на ДМБ, прихватил её с собой, а мне в утешение выдали какую-то «балалайку» местного производства. Горе моё было велико, но поделать ничего было уже нельзя.
Хорошей концертной гитарой я обзавёлся, когда мне было уже 35 лет…
Строевые занятия
Строевые занятия с нами проводил старшина второй статьи Иванченко. Строевые приёмы в его исполнении смотрелись красиво, даже элегантно. У нас же поначалу не у всех получалось – подводила координация. К примеру, некоторые путались и вместо естественных движений «левая нога – правая рука; правая нога – левая рука» получалась «левая нога – левая рука», отчего картина со стороны получалась неестественной, и движение выглядело очень комично.
У меня с координацией было всё в порядке, и строевые приёмы я усвоил без особого труда. Со временем и у остальных всё стало получаться.
Валера Чайников ко всему относился очень серьёзно и в строевой подготовке преуспел не хуже меня. Как-то Валера повстречал капитана 1 ранга Алакшина, которого все боялись, как огня. О суровом нраве этого офицера ходили легенды, да и внешний суровый вид подтверждал справедливость легенд. Поэтому, завидев издали Алакшина, курсанты либо резко меняли направление движения, либо ретировались с места предполагаемой встречи с быстротой зайца, за которым гнался волк. Но на сей раз встречи было не избежать, и Валера дал такую «ножку», отдавая честь, что Алакшин специально остался в части до вечерней прогулки и на общем построении объявил курсанту Чайникову благодарность за отличную строевую подготовку.
Яхта Веселовского
У капитана 3 ранга Веселовского была яхта – старая гоночная килевая яхта класса «Дракон». Яхта была хоть и не новая, но ещё крепкая и Веселовский планировал на ней совершать дальние походы по Днепру. Но на гоночной яхте не было каюты, где можно было бы с некоторым комфортом отдыхать на стоянках. И Веселовский доработал проект, причертив каюту и несколько перестроив кокпит. Реализовывать проект взялись Володя Кильдюшевский и Петя Гавриленко.
В детстве я прочёл немало литературы, посвященной парусным судам , даже немного походил под парусом на Чернореченском водохранилище в Грозном и навсегда запомнил ощущение ветра, рвущего из рук шкот. Но вот заняться кораблестроительными работами не решился, справедливо рассудив, что в этом деле мало что понимаю.
Кильдюшевский был значительно старше всех нас и, конечно, имел некоторый опыт в работе с материалами. А Петя Гавриленко был деревенским парнем – смекалистым и умевшим держать инструмент в руках.
Судя по всему, работа у них спорилась. Работали они в личное время, иногда с разрешения Веселовского пропускали вечернюю прогулку.
Сколько помнится, через месяц работы по переделке были закончены. Веселовский остался доволен, и ребята получили благодарность от командира взвода.
Наряд вне очереди
Свой первый наряд вне очереди я схлопотал от старшины 2 статьи Иванченко за пререкание с ним. Одновременно со мной получил наряд вне очереди и Виктор Байдуков. За что получил он – сейчас и не вспомнить.
В положении штрафников мы с ним пребывали дня три, но возмездие не наступало, и мы было успокоились. Но как-то раз после вечерней поверки нас послали на ПКЗ-100 в распоряжение трюмных машинистов. Кроме нас там было ещё шесть штрафников из разных рот. Меня и ещё одного парня из другой роты загнали под холодный котёл, дали по ведру солярки и кучу ветоши. Мы должны были под пайолами убирать скопившийся мазут, который натекал неизвестно откуда.
Байдукова с новым напарником послали с тем же заданием под горячий котёл.
Мы приступили к работе. Это был, воистину, мартышкин труд! Убрав натёки мазута под пайолом, я уже было собрался ставить его на место, но заметил, что мазут опять натёк и пришлось начинать всё снова. Пространства под котлом было немного, даже на четвереньки встать было нельзя, и мы работали лёжа на пузе. Новый мой товарищ по несчастью чертыхался сперва вполголоса, затем всё громче и громче.
«Течёт и течёт, зараза!» - в сердцах закричал он. Я подполз к нему и увидел уже знакомую картину. Тогда мы изменили тактику действий. Заметив направление, вскрыли крайние пайолы, тщательно вытерли весь мазут под ними и стали наблюдать, откуда же он поступает под пайол. Капало из соединительной муфты.
Я предложил сообщить о нашем открытии вахтенному, но мой новый товарищ горячо возразил, что придётся ждать, когда устранят неисправность и можно так прождать всю ночь, а спать хочется. Спать действительно хотелось зверски. После короткого технического совещания пришли к решению: коль нельзя совсем устранить течь, надо устранить её хотя бы временно. Мы обмотали протечку ветошью и с новой энергией принялись за дело, периодически меняя напитавшуюся ветошь на протекавшем стыке. Дело пошло веселее. Под конец мы намотали на стык побольше ветоши и доложили, что работа закончена. Вахтенный принял работу, предварительно подняв несколько пайол. Мы были счастливы!
К этому времени и Витя Байдуков закончил свой каторжный труд. Выглядел он не чище трубочиста. Я выглядел не лучше. Мы направились к мойке машин – хоть как-то привести себя в порядок. Мыла и, тем более стирального порошка, у нас не было. Робы мы разложили на каменной плите и, поливая из шланга водой, принялись тереть их обломками кирпича . Через полчаса стирка была закончена и мы на цыпочках вернулись в роту. Робы мы развесили в умывальнике, а дневального попросили разбудить нас минут за десять до подъёма.
Весь следующий день робы мы сушили на себе. К вечеру высушили.
Присяга
Учебный процесс, кроме занятий в радиоклассе и строевой подготовки, вмещал в себя и другие предметы. Мы узнали об оружии массового поражения, на политзанятиях были вскрыты коварные планы мирового империализма, на спортплощадке осваивали комплекс упражнений, на занятиях по огневой подготовке познакомились с личным оружием. Это были автоматы АК-47 – самое надёжное и безотказное в мире оружие. Я навсегда запомнил номер автомата, закреплённого за мной и даже сейчас назову его : КХ 7016. Под руководством майора Шарова учились искусству стрельбы, но пока только теоретически.
Кроме этого заучивали наизусть текст воинской присяги. Заучивание текста не у всех шло гладко, но старшина 2 статьи Иванченко успокоил нас, сказав, что текст присяги мы будем зачитывать с печатных листов. «А зачем же мы учим наизусть?» - прозвучал вопрос, на что Иванченко сказал, что учим наизусть, чтобы не заикаться и не блеять , когда будем зачитывать текст присяги.
День принятия присяги наступил 13 июля 1968 года. В этот день мы были одеты в форму № 2, нам выдали оружие, и наш взвод строем вышел к монитору «Железняков», стоявшему на постаменте в парке.
На палубе монитора мы выстроились. На правом фланге стоял старшина 2 статьи Иванченко. Мичман Попов называл фамилию, вручал текст присяги и очередной курсант зачитывал текст, после чего расписывался в журнале у капитана 3 ранга Босенко.
Было очень волнительно и торжественно! Нет, не зря мы учили наизусть текст присяги – никто ни разу нигде не запнулся! Последним по списку текст присяги зачитал я, после чего командир взвода поздравил нас. В ответ мы рявкнули во всю мощь наших молодых голосов «Служим Советскому Союзу!».
После принятия присяги был праздничный обед с жареной картошкой на второе – деликатес!
Стрельбище
Присяга была принята, и нам теперь можно было доверить боевое оружие.
Под руководством старшины 2 статьи Иванченко мы научились разбирать-собирать автомат, набивать магазин патронами (патроны пока были учебными). Кроме того отработали порядок поведения на стрельбище, последовательность действий. Мичман Попов лично проверил наши знания и навыки, о чём затем доложил командиру взвода.
День, когда нас повезли на стрельбище, выдался хоть и пасмурным, но тёплым. С утра моросил дождик, который скоро прекратился.
На стрельбище мы ещё раз прошли инструктаж, после чего приступили к делу.
Я заметно волновался, и меня периодически пробивала нервная дрожь. Думаю, что и другие ребята волновались не меньше. С непривычки выстрелы казались очень громкими.
После трёх одиночных выстрелов выдавалось ещё 6 патронов для стрельбы очередями.
Ожидание своей очереди было томительным, но, наконец, я услышал свою фамилию.
Получив три патрона, занял позицию и изготовился к стрельбе. Сквозь звон в ушах услышал команду «Огонь по готовности» и прицелился. Слева раздался выстрел, и я тоже инстинктивно выстрелил, сбив прицел. Подосадовав на себя секунду, снова взял прицел уже не обращая внимания ни на что и два оставшихся патрона не пропали зря. Памятуя о том, что ствол автомата при стрельбе очередями тянет вверх и вправо, взял поправку на это и обе очереди послал в мишень.
Лучше всех стреляли в тот день Пётр Кириллов (все три «десятки»), Витя Байдуков (29 очков), Саша Панфилович и Михаил Пуд, выбившие по 28 очков.
У меня результат был скромнее: «пятёрка» - результат первого нервного выстрела и две «девятки». В общем, довольно неплохо. В дальнейшем, хоть никогда трёх «десяток» не достигал, менее 27 очков не выбивал.
Обратно возвращались усталые (результат нервного напряжения), но довольные собой, распевая песни.
Приборка
Приборку наша смена делала на плавсредствах, в составе которых были катера «ярославец», «костромич» и разъездной командирский катер проекта 371, если не ошибаюсь.
Приборка проходила весело: воду черпали ведром прямо с борта, рубку и палубу швабрили, после чего скатывали водой. Во время большой приборки внутренние помещения мылись с мылом от подволока до палубы.
На командирский катер направили двух «шкентелей» Володю Охрименко и Володю Филатова. Небольшие габариты позволяли им без труда добираться до самых дальних уголков. Много хлопот им доставляли медяшки, которые они постоянно драили суконками с пастой ГОИ. Работы у них хватало, но остальные всегда приходили на помощь, закончив свою работу.
Старшинами «ярославца» и «костромича» были старшина 2 статьи Болякин и старшина 1 статьи Васенин. До призыва они успели окончить судоводительский факультет речного училища и по этой причине проходили срочную службу по специальности. К нам они относились снисходительно, не нагружая дурной работой, как это делают некоторые, чтобы салаги «службу поняли» и сквозь пальцы смотрели на наши огрехи, которых, впрочем, думаю, было не так много.
Как-то во время утренней приборки я оступился и свалился в воду. В мокрой робе я проходил весь день. Как нарочно, день выдался ветреный и на следующее утро у меня пропал голос. Иванченко направил меня в санчасть. Майор медицинской службы Окунев осмотрел меня. Температуры не оказалось, и он только посоветовал поменьше напрягать горло, то есть, не болтать – тогда и голос через пару недель восстановится. Болтать у меня, получалось плохо, и я помалкивал, объясняясь с товарищами жестами и поднимая на вечерней поверке руку, когда называлась моя фамилия.
Голос, как и предполагал майор Окунев, появился через две недели.
Самодеятельность
Почти в самом начале учёбы пожилой мичман-сверхсрочник (фамилию его не помню) начал обходить смены с целью выявить музыкантов-духовиков – он формировал духовой оркестр. Во многих сменах таковые нашлись и в немалом количестве. Оркестр был сформирован и музыканты, освобождённые от приборок, начали репетиции, прихватывая и личное время.
В нашей смене духовиков не нашлось. Правда, ещё учась в школе, я занимался в военном оркестре, беря уроки игры на кларнете (на кларнете по слуху играл мой отец). Как мне сказали, если научишься играть на кларнете, то без труда сможешь освоить игру и на саксофоне – ещё один популярный инструмент того времени. Но перед выпускными экзаменами в школе я подхватил сильнейшую ангину, а перед тем позанимался на кларнете. В результате я стал опасаться этого инструмента и забросил его на долгих 15 лет.
Игра в духовом оркестре меня тогда не заинтересовала. Я промолчал, и мичман ушёл разочарованный. Опять забегая несколько вперёд, замечу, что мичману удалось сформировать оркестр, который звучал вполне прилично. Правда, репертуар был ограничен Гимном Советского Союза и двумя маршами, а именно «Варяг» и «Тоска по Родине».
Ко Дню ВМФ решено было дать концерт художественной самодеятельности, для чего замполиты рот начали изыскивать таланты.
Замполит 1 роты капитан-лейтенант Оладьин каким-то образом навёл справки о талантах и в один из вечеров устроил прослушивание на предмет отбора новоявленных артистов. В число потенциальных артистов попали и гитаристы нашей смены Володя Пипков, Слава Ласков, Саша Сапожников и я. Из других смен были, сколько помнится, тоже гитаристы, среди которых был Юра Шлыгин. С ним я ещё раз встретился позже, уже в 1971 году, незадолго до ДМБ, на ГиСу ГС-242 во время похода в Атлантику.
Оладьин прослушал всех, но ни один из нас не подошёл, с его точки зрения, для участия в концерте. Я спел песню Жака Бреля «Хромой король» - некий антивоенный манифест. В общем, итог прослушивания был неутешительным и талантов в нашей роте, с точки зрения замполита роты, обнаружить не удалось.
Спустя пару недель капитан-лейтенант Оладьин разыскал меня и сказал: «Вот что, Шолян, надо будет выступить на концерте от нашей роты». Но я, после купания во время приборки, на тот момент был совершенно безголосым и принять участия в концерте, естественно, не мог. Оладьин сильно огорчился.
Выходы в город
После приятия присяги нам были разрешены увольнения в город.
Своё первое увольнение я запомнил на всю жизнь!
Прежде чем получить увольнительные записки, нам пришлось выслушать несколько инструктажей. Сперва от замполита роты, а затем от командира взвода и мичмана Чернявского. Последний инструктаж провёл старшина 2 статьи Иванченко и это был наиболее ценный инструктаж. Иванченко посоветовал далеко не уезжать, на автобус сильно не надяться, чтобы в случае чего пешком успеть вернуться к сроку. Ещё он подсказал как избегнуть встречи с гарнизонным патрулём, который, по его словам, хватал без разбора всех в морской форме.
Наконец, после осмотра внешнего вида, который провёл старшина роты мичман Зайченко, нам вручили увольнительные записки, строем вывели за ворота и после команды «разойдись», мы оказались, наконец , предоставлены сами себе.
Пётр Кириллов, Виктор Байдуков и я вместе с другими сели в автобус № 71 и через несколько остановок вышли. Памятуя наставления Иванченко, зорко смотрели по сторонам, чтобы в случае опасности успеть скрыться. Собственно, особенно нам идти было некуда. Мы походили по улицам, в сквере посидели на лавочке, съев по две порции мороженого «эскимо» за 11 копеек, поговорили о том-о сём и неспешно направились обратно – срок увольнительной заканчивался в 20.00. Это был наш первый и последний самостоятельный выход в город. Больше случая сходить в увольнение не было. Да и идти, собственно, в незнакомом городе нам было некуда.
Зато были коллективные походы на стадион во время игр киевского «Динамо», где мы находились в оцеплении футбольного поля. Такие выходы были событием! Весь личный состав отряда, за исключением штрафников и наряда, шёл строем в сопровождении оркестра, что вносило оживление в городскую повседневность и разнообразило городские будни.
Вместе со старшиной 2 статьи Иванченко мы совершили ещё культпоход на ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства). На ВДНХ Иванченко нас распустил, назначив встречу около входа через час, после чего мы разбрелись по павильонам. Виктор Байдуков направился в павильон животноводства. До службы он окончил ветеринарный техникум и немного успел поработать у себя в колхозе зоотехником. Сапожников направился в павильон радиоэлектроники, Кильдюшевский с Петром Гавриленко пошли смотреть достижения лёгкой промышленности. Я же в компании Петра Кириллова и Володи Дорофеева двинулся в павильон науки, поскольку меня тогда очень интересовали исследования океана. Но нас постигло разочарование: морская тематика была представлена довольно бедно, экспонатов было мало и единственным развлечением стало посещение «океанариума» (так заявлялось в путеводителе). «Океанариум» представлял собой не очень большой закрытый бассейн с витриной обозрения, в котором кроме пары черепах, я заметил в не слишком прозрачной воде ещё пару черноморских беззубых акул катран.
Разочарованные скудостью павильона, мы посидели-покурили на лавочке, съели по мороженому и к назначенному часу вышли в указанное место. На память осталась коллективная фотография участников того культпохода.
«Жаба»
Перед увольнением нас предупреждали, чтобы мы не ходили на близлежащую летнюю танцплощадку, именуемую почему-то «жабой». Думаю, что и без такого предупреждения никто из нас на «жабу» не пошёл бы – город незнакомый, да и мы тут очень временно – что там делать!
В 1 роте старшиной одной из смен был старшина 1 статьи Плахтий. Роста он был пониже среднего, но весьма широк в плечах. Его фотопортрет, как отличника ВМФ, красовался на Доске Почёта. О нём я ничего плохого сказать не могу. К курсантам он не придирался, а чьи-либо промахи комментировал в юмористической манере. В общем, нормальный такой вменяемый старшина.
В тот злополучный день Плахтий с курсантом своей смены оказался на «жабе». Что там произошло и кого они там не поделили с курсантами политучилища я не знаю, но произошла драка в ходе которой обе стороны конфликта применили флотские ремни.
Наши оказались удачливее и «политиканам» хорошо досталось, причём одному досталось очень сильно, в результате чего он оказался в госпитале с серьёзной травмой головы.
Этот эпизод имел громкие последствия. С неделю шло разбирательство, после чего и Плахтий и курсант, бывший с ним, были отчислены из учебного отряда и отправлены во флотский экипаж. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.
Капитан Быченко
Начальником физподготовки являлся капитан Быченко.
Был он чуть выше среднего роста, очень худой, подвижный, громогласный, с явными признаками холерического типа. Речь его была быстра и непредсказуема. Он мгновенно принимал решение и через минуту неожиданно его мог сменить на другое, часто на прямо противоположное.
Погоны он носил с синим просветом, что символизировало его принадлежность к морской авиации.
Старшина 2 статьи Иванченко рекомендовал нам не попадаться ему на глаза во избежание каких-то поручений (идеями капитан Быченко просто фонтанировал). А если уж попался на глаза и получил распоряжение, то ни в коем случае не спорить, а ответив «есть» идти, а ещё лучше бежать, демонстрируя рвение, дальше по своим делам: отдав очередное распоряжение, капитан тут же о нём забывал.
Как-то перед вечерней прогулкой капитан отозвал старшин в сторону и о чём-то с ними переговорил. Оставшийся за старшину роты Русских объявил, что мы сейчас пойдём приводить закреплённый за нами пляж в порядок. Рота вышла за забор, и мы приступили к очистке пляжа от принесённых половодьем брёвен-топляков, веток и прочего крупного мусора. Капитан Быченко появлялся то там, то здесь отдавая на ходу распоряжения.
Работа была довольно грязная и один из курсантов , по фамилии Синдеев, обратился к капитану с просьбой снять форменный воротник, чтобы тот не пачкался. Капитан Быченко мгновенно вскипел: «Как фамилия?» . «Синдеев». «Чей курсант? Твой? – замордовать его!»
Все оторопели на миг от такого неожиданного поворота. Но, подгоняемые капитаном, снова взялись за дело. На Синдеева жаль было смотреть – он как-то даже сгорбился от обрушившегося на него так внезапно несчастья. Старшины потихоньку разрешили снять гюйсы, на что капитан никак не отреагировал. Он, как и прежде, неутомимо носился по пляжу и его голос был слышен то там, то тут. Примерно через час работа была закончена (возможные огрехи скрыла темнота). Капитан Быченко поблагодарил за службу, и мы отправились в роту.
Для «замордованного» Синдеева сей инцидент последствий не имел.
Шлюпка
В один из дней старшина 2 статьи Иванченко повёл нашу смену на причал плавсредств, где кроме катеров были пришвартованы шлюпки. В основном, это были стандартные 6-ти вёсельные ялы с транцем, но были также вельботы и пара 10-ти вёсельных баркасов.
На причале нас уже ждали главстаршина Михеев, старшина 1 статьи Русских и старшина 2 статьи Бартенёв. Нас разбили на команды, примерно равномерно распределяя по физическим данным. Я с Петром Кирилловым оказался в шлюпке у Иванченко.
Иванченко коротко познакомил нас с командами при помощи которых шлюпка управляется, с правилами поведения в шлюпке, отработал порядок посадки и высадки, распределил места в шлюпке. Загребными назначены были Гавриленко с Ласковым, мы с Петром Кирилловым заняли места за загребными, а баковыми стали Байдуков и Охрименко.
Иванченко показал нам технику гребли, обращая внимание на часто совершаемые ошибки.
После этого, получив «добро» на выход, мы с некоторыми трудностями выгребли на речной простор – с непривычки поначалу то и дело гребли вразнобой. Иванченко терпеливо делал замечания и давал по ходу дела советы. Заметив, что мы довольно быстро утомились, давал нам передохнуть, после чего занятия возобновлялись, и от раза к разу дело всё более шло на лад. Постепенно мы привыкли к командам и концу занятия уже без суеты и сумятицы подошли к причалу. Иванченко похвалил нас за понятливость и старание. Весла и руль были заперты в рундук, а ключ сдан вахтенному. Спины и руки болели, кое у кого были водяные мозоли, но мы были довольны, приобщившись к старинному морскому умению.
На шлюпках мы выходили ещё несколько раз, и каждый раз это была работа в удовольствие.
К большому моему сожалению, под парусом походить так и не удалось – часы военно-морской подготовки были сокращены в пользу основной специальности. Флот переходил с 4-х годичной службы на 3-х годичную, и наш выпуск был ускоренным.
День ВМФ
Июнь и, особенно первая половина июля были жаркими, но потом пошли дожди, и стало заметно прохладнее. Форму № 2 отменили и объявили форму № 3.
День ВМФ выдался тихим и пасмурным. Иногда проливался ненадолго очень мелкий дождик, который никому вреда не приносил. В этот день наша смена была назначена во внутренний патруль. После общего построения и поздравления командира части капитана 1 ранга Пискунова, нашу смену разбили на группы и мы с повязками «Патруль» во главе со старшими групп отправились наблюдать за порядком. Впрочем, нарушений, сколько помнится, не было.
Вершиной праздника стали шлюпочные гонки, в которых победил экипаж 1 роты.
Опять был праздничный обед с жареной картошкой. А на память о том дне осталась групповая фотография с главстаршиной Александром Михеевым.
Памятный август
Тот день ничем не отличался от других дней. Занятия завершились, и наступало личное время. Кто-то писал письма, кто-то отправился в кафе на ПКЗ-100 попить лимонада с печеньем, а я сидел в курилке за учебным корпусом с Виктором Байдуковым и двумя Славиками – Ласковым и Бахтаровым. С куревом в очередной раз было туго, а в магазине продавали папиросы по 1 копейке за пару. Проведя тщательную ревизию в своих карманах, набрали в общей сложности 4 копейки на 8 папирос. Кинули жребий кому идти. Выпало мне. Зажав в кулаке драгоценные копейки, я подошёл к двери магазина и уже взялся было за ручку, как вдруг ударили колокола громкого боя и голос объявил «Боевая тревога». Я машинально взглянул на часы – было без одной минуты восемь. Забыв про папиросы, я бросился в роту, по пути догнав своих товарищей. В роте царил переполох. Курсанты стояли вдоль прохода, не зная что делать, а по проходу взад-вперёд носились старшины. Появился старшина 2 статьи Иванченко. В отличие от других старшин, он был удивительно спокоен, и его спокойствие передалось и нам. Дежурный по роте вскрыл пирамиду, и мы под руководством Иванченко очень быстро получили оружие со штык-ножами, и, кроме этого, подсумки с запасными магазинами и противогазы. После чего на плацу построились на своём месте. Предупредив наши многочисленные вопросы, Иванченко сказал, что сам не в курсе дела и велел стоять «вольно» и громко не разговаривать.
Скоро и другие роты выстроились на плацу в томительном ожидании. Разговаривать было не о чем и каждый в уме, наверное, выстраивал свои предположения.
Так мы простояли примерно часа полтора, после чего последовала команда: «Спать не раздеваясь, с оружием».
Зашли в роту, улеглись поверх одеял в обнимку с автоматами, а противогазы повесили на спинки коек. Некоторое время напряжение не отпускало, но вскоре сон всё же одолел…
Утро тоже началось с команды «подъём», но физзарядку отменили и велено было по пять человек умываться, оставив своё оружие и амуницию под присмотром товарища.
После умывания снова выстроились на плацу в томительном ожидании.
Настало время завтрака и в столовую пошли также с оружием. Шёпотом обменивались предположениями. Версии были самые фантастические, но не слишком правдоподобные.
В столовой Мишка Пуд вытащил свой штык-нож, обтёр его о штаны и свою порцию масла им размазал по хлебу, не дожидаясь когда освободится столовый нож.
После завтрака опять построились на плацу, но на этот раз ждать пришлось недолго.
Вскоре появился командир капитан 1 ранга Пискунов и, стараясь выглядеть спокойным, сообщил, что советские войска, предупреждая фашистский переворот, вошли в Чехословакию. Далее последовал приказ приступить к занятиям. Отдыхать не раздеваясь с оружием. После чего старшины повели свои смены на занятия. По Днепру двигались баржи с танками.
В классе автоматы приказано было держать при себе, а подсумки и противогазы повесить на спинки стульев.
Неожиданно в класс вошёл замполит роты капитан-лейтенант Оладьин. Он ещё раз повторил новость и призвал всех написать рапОрты с просьбой направить в Чехословакию «для выполнения интернационального долга», продемонстрировав таким образом свой патриотизм, высокую сознательность и готовность выполнить любой приказ.
РапОрты написали все, и замполит остался доволен.
С оружием мы не расставались ещё пару дней.
Старшины
Старшиной 1 роты был мичман Зайченко. Ростом он был невысок, но крепкого сложения, голос у него был резкий и громкий, вид суровый и на суд, если кто имел провинность, был весьма скор.
Кроме моей гитары, из баталерки таким же таинственным образом исчезла и гитара, принадлежавшая парню из соседней смены. Я как-то быстро сообразил, что гитара моя ушла безвозвратно и промолчал. А парень решил добиться справедливости и имел неосторожность заявить претензию замполиту роты. Как поступил Оладьин мне неведомо, но только на вечерней поверке Зайченко вызвал из строя владельца пропавшей гитары и имел место такой его монолог: «Вы что думаете, что я украл эту гитару? Что? Не слышу! Да чтобы я из-за какой-то паршивой гитары запятнал честь сверхсрочника? Не слышу! Рота, равняйсь! Смирно! За ложь и клевету объявляю три наряда вне очереди! Встать в строй!».
Старшины смен были разные. Наиболее вредным был старшина 1 статьи Шарапов. Очень он любил покомандовать и часто оставался за старшину роты. Голос у него был какой-то скрипучий. Другие старшины были не в пример ему гораздо спокойнее. Я ни разу не слышал, чтобы Русских, Борзенко, Бартенёв, или Ластенко повышали голос.
Старшина 2 статьи Иванченко наказывал только в крайних случаях. При чьём-либо промахе он спокойно объяснял ошибку. Голос не повышал. Понимал шутку и сам был не прочь пошутить, не задевая чужого самолюбия. С ним было легко.
О главстаршине Михееве я уже упоминал. Добавлю только, что он при мне никого ни разу не наказал – во всяком случае, на моей памяти такого не было.
Мичман Попов внушал уважение. Он не уставал повторять одно и то же, если что-то было непонятно. Его спокойствие вселяло уверенность, что всё у нас получится. Своё дело мичман Попов знал хорошо и дела по приёму на слух у нас двигались успешно.
Мичман Чернявский после Фатьянова вёл у нас технику передачи на ключе. В отличие от Попова, он был несколько нервный, двигался стремительно, в выражениях особенно не стеснялся, но своё дело тоже знал и, надо признать, что нас он выучил добротно.
Правда, всё время делал язвительные замечания в адрес курсантов, придираясь к каким-то незначительным ошибкам.
Быстрее всех наращивал скорость передачи Пётр Кириллов, но увлёкшись погоней за скоростью «сорвал» руку и ему пришлось всё начинать заново. Скорость он постепенно нарастил опять, но в цифре «7» стал затягивать последнее тире – характерная особенность его работы на ключе.
У меня всё обстояло благополучно, но достичь высокой скорости долго не удавалось. На это мичман Попов не раз замечал, что главное в нашем деле чёткая работа, а скорость – дело наживное. В справедливости его слов мне довелось не раз убедиться в дальнейшем.
Больше всех с нами время проводил, конечно же, старшина 2 статьи Иванченко. С нами он проводил занятия и ненавязчиво учил уму-разуму. Здравомыслия ему было не занимать, и он не скупился на полезные советы. На наши вопросы всегда отвечал исчерпывающе. Но если чего-то не знал сам, то не стеснялся в этом признаться.
Однажды из города он пришёл крепко выпившим, что было для всех нас полной неожиданностью. О случившемся узнало командование, и Иванченко был препровождён на гарнизонную гауптвахту на целых 10 суток. В его отсутствие занятия проводил мичман Попов. На наши естественные вопросы он отвечал уклончиво, видимо, в душе по-человечески сочувствуя нашему непосредственному командиру. И впервые обратился к нам не «товарищи курсанты», а не по-уставному «ребята»: «Вот что, ребята, не волнуйтесь, всякое в жизни случается. Вернётся Иванченко и сам обо всём расскажет. А пока давайте заниматься – времени у нас мало и вас ждут на флотах ваши товарищи, которым уже пора уходить домой».
Через 10 суток появился Григорий Иванович Иванченко. Был он молчалив и несколько смущён из-за своего двойственного положения. Как и прежде он проводил с нами занятия, но не было в обстановке былой лёгкости. Обладая хорошим чувством юмора, Иванченко вносил оживление в рутину занятий, отпуская смешные комментарии в адрес оплошавших.
Теперь занятия проходили сухо, без привычных комментариев. Было видно, что Григорий Иванович очень переживает за свой проступок.
Появился командир взвода капитан 3 ранга Босенко и объявил, что сегодня должно состояться комсомольское собрание, на котором будет разбираться проступок комсомольца Иванченко. Для меня такой поворот оказался несколько неожиданным – Иванченко был непререкаемым авторитетом во всём, что касалось службы и вдруг – на тебе! – персональное дело!
В курилке обсудили новость, но к единому мнению не пришли.
На собрании с информацией выступил командир взвода, после чего началось обсуждение. Но обсуждение проходило довольно вяло, и выступавшие, хоть и говорили о проступке с осуждением (предполагаю, что выступавших предварительно инструктировал замполит роты, который тоже присутствовал на собрании), но как-то без блеска в глазах и праведного гнева.
Дали слово Иванченко и он сказал, что осознаёт, что не повторится и признаёт свою вину.
После Иванченко слово взял замполит роты, который заклеймил позором провинившегося старшину и предложил вынести строгий выговор с занесением в личное дело. Дабы не терять время, а сразу взять быка за рога, замполит предложил поставить предложение на голосование. Но тут неожиданно попросил слово Славик Бахтаров, который сказал, что с момента знакомства знает Иванченко с самой лучшей стороны и что проступок, конечно же, надо осудить, но все мы люди, все человеки и беда может случиться с каждым. А если человек осознал свой проступок, то нельзя его сразу вот так сурово наказывать. А посему надо объявить комсомольцу Иванченко выговор без занесения в личное дело. В ответ собрание одобрительно загудело. К неудовольствию замполита роты проголосовали за предложение Бахтарова и на том дело благополучно завершилось.
Далее занятия проходили как обычно. Иванченко заметно повеселел и как-то во время короткого перерыва с юмором рассказал о своих приключениях на гауптвахте. Кто-то из армейцев-сокамерников обозвал его младшим сержантом, на что Иванченко с достоинством заметил, что он никакой не младший сержант, а старшина второй статьи, после чего сокамерники стали величать его «дважды старшина». Заканчивая свой рассказ, Иванченко пожелал нам никогда на «губу» не попадать.
Курилка
Курить я начал очень поздно, в 18 лет, когда можно было уже и не начинать.
Учась в средней школе, серьёзно занимался спортом, а именно классической борьбой.
Тренировался три раза в неделю плюс в воскресенье обязательный кросс.
Но, закончив школу, почувствовал себя взрослым, сперва начал покуривать, затем постепенно втянулся. На службу пошёл уже вполне курящим человеком.
В нашей смене большинство было курящих. Но деньги у всех катастрофически быстро закончились ещё раньше и курящие сильно страдали от отсутствия курева.
В магазине, что был рядом со входом в учебный корпус, россыпью продавались папиросы то ли «Север», то ли «Прибой» по цене 1 копейка за пару. Были ещё сигареты местного производства «Дымок», которые популярностью не пользовались: сказалась привычка к «своему» табаку и я с тоской вспоминал ароматную краснодарскую «Приму».
Но, как известно, голод не тётка. И за неимением гербовой, пишут на простой. Тем более, что денег-то не было и большой удачей было найти копейку.
Те, кто был бережливее, быстро сообразили и приобрели мундштуки, благодаря чему, найдя приличный «бычок», обеспечивали себя куревом.
В том же магазине продавались кубинские сигареты «Ligeros» в красивой тёмно-синей пачке с парусом. Стоили они 15 копеек и были примерно на треть длиннее обычных сигарет. Но сделаны они были из сигарного табака без ферментирования, и обладали просто-таки термоядерной крепостью. После пары затяжек начиналась одышка и охота курить дальше пропадала. Зато одну сигарету пускали по кругу на несколько человек.
Хозяйственный и запасливый Витя Байдуков привёз с собой махорку в объёмистом кисете. Ею он делился со всеми, научив вертеть «козьи ножки».
Через пару недель стали приходить посылки и с куревом стало полегче. Мне прислали краснодарскую «Приму». Сане Сапожникову тоже прислали «Приму», но гродненскую, которая была не хуже краснодарской. Другие тоже получили посылки и стали наперебой угощать друг друга.
Надо сказать, что в курилке проводили время не только куряки, но и те, кто не курил.
Курилка была неформальным клубом, где можно было услышать рассказы о похождениях до службы, обсудить текущие дела, обменяться опытом, а иногда и пожаловаться на тяжкую жизнь.
В смене не курили несколько человек: Пётр Кириллов, Саня Панфилович, Михаил Пуд, Коля Кравченко, Андрей Бабий, Володя Дронов и, кажется, Славик Попов.
Не курил и старшина 2 статьи Иванченко.
Ребята 17 смены
В смене нас было 24 человека. В самом начале нам присвоили боевые номера.
Моим боевым номером был Р – 17 – 24, что обозначало принадлежность к 17 смене 1 роты и 24 порядковый номер в списках смены по алфавиту.
Моя память до сих пор хранит имена и фамилии всех ребят 17 смены. А некоторых помню и по имени-отчеству.
Призывались все из разных мест и очень разными были по характеру.
Валера Чайников призывался из литовского города Шяуляя, ко всему относился чрезвычайно серьёзно. С ним у меня поначалу отношения складывались не лучшим образом - столкновение самолюбий однажды привело к серьёзному конфликту с применением кулаков. Помирил нас мичман Попов, пообещав обоих отправить в штрафроту.
Мы пожали руки, но неприязнь ещё некоторое время сохранялась. Сдружились мы примерно через год, сумев понять друг друга. После службы мы переписывались и в 1974 году встретились вновь в Москве. Валера учился тогда в Балашихинском военном училище, а я перешёл на третий курс института и возвращался из экспедиции. Валера к тому времени был уже женат на девушке из Грозного, и у них была маленькая дочь.
Из Белоруссии призывались Саша Сапожников, Саня Панфилович и Мишка Пуд. Сапожников был городским, а Панфилович и Пуд деревенскими ребятами.
Пипков и Ласков призывались из Элисты. Оба играли и очень прилично на семиструнной гитаре и в свободное время часто пели. От них я впервые узнал о песнях Ю.Визбора. А вдвоём они здорово исполняли «Штрафные батальоны» В.Высоцкого.
Довольно много ребят было с Украины: Петя, Гавриленко, Володя Охрименко, Володя Автушенко , Андрей Бабий, Коля Кравченко, Слава Попов, Слава Бахтаров, Лёша Глинчук.
Витя Байдуков призывался из деревни Суховерхово Кологривского района Костромской области. Через его маму Юлию Павловну мы после окончания киевской радиошколы восстановили связь и обменивались письмами и после службы.
Пётр Кириллов родом был из Чебоксар. С ним мы сошлись особенно близко и не раз выручали друг друга. Кириллов был очень уважаем всеми. Но по имени его никто не называл, величая уважительно Кириллыч, а Иванченко очень часто обращался к нему «Пётр Захарыч».
Из моих краёв было двое: бакинец Володя Дорофеев и Володя Рыльков из Орджоникидзе (ныне Владикавказ).
В минуты отдыха в курилке часто можно было услышать рассказы о житье-бытье и стать свидетелем споров в каком краю лучше.
Слава Бахтаров как-то получил посылку из дома и угощал всех конфетами с необычным названием «Кальмиус». На наши вопросы что это за название, он пояснил, что это так называется река в Донецкой области, откуда Слава был родом.
О ребятах 17 смены я никогда не забывал и очень хочу надеяться, что если уж не все, то очень многие из них живы и находятся в добром здравии.
Не со всеми я был близок, но с благодарностью и доброй памятью вспоминаю всех! Даже тех, с кем приходилось спорить и тех, с кем случались конфликты.
Учёба наша подходила к концу. Впереди были выпускные экзамены и дальнейшая служба на флотах уже в качестве специалистов.
Первыми покидали Киев «балтийцы» в количестве семи человек: вместе со мной уезжали Пётр Кириллов, Валера Чайников, Михаил Гладких, Саша Сапожников, Лёша Глинчук и Володя Дронов.
На Северный флот распределялся Витя Байдуков.
Володя Дорофеев, благодаря усилиям мичмана Попова попал фактически домой, на Каспий, недалеко от его родного Баку.
Володя Автушенко, Слава Бахтаров , Володя Пипков, Слава Ласков, Слава Попов, Пётр Гавриленко, Коля Кравченко и Володя Охрименко уезжали в Севастополь. Остальные отбывали на далёкий Тихоокеанский флот.
С черноморцами и североморцами мы потом не раз встречались на радиоучениях, узнавая друг друга по почеркам и передавая сообщения, зашифровывая их при помощи ТДР - таблицы дежурного радиста. Так мы узнали, что Володя Пипков длительное время был в Египте.
В Калининграде мы с Петром Кирилловым через месяц получили допуск к самостоятельному несению радиовахты. А ещё через месяц такой же допуск получили и остальные.
Володю Дронова и Лёшу Глинчука вскоре после этого перевели в ГДР и они до конца службы находились в Ростоке.
Вскоре от нас забрали и Саню Сапожникова: он попал в Парусное, где обеспечивал радиосвязью боевые группы морских диверсантов.
С ними до конца службы у меня была почтовая связь, которая прервалась после демобилизации.
Впереди у нас были учения, короткие походы по Балтике, манёвры «Океан» и дальний поход в Атлантику.
По окончании срока службы Миша Гладких остался в Калининграде на сверхсрочную (он ещё на срочной службе женился).
Виктор Байдуков вернулся к себе на родину в Костромскую область в звании старшины 2 статьи, вскоре женился и работал зоотехником.
Валерий Чайников после службы окончил военное училище и продолжал службу на флотах.
С Петром Кирилловым мы демобилизовались в один день, вместе доехали до Москвы, переночевали у моих родственников и на следующий день расстались. Кириллыч поехал в Чебоксары, а я в Грозный.
После Чебоксар Кириллыч оказался в Новосибирске, окончил там курсы радистов-метеорологов и долгие годы работал на труднодоступной высокогорной гидрометеорологической станции Ак-Кем в Горном Алтае.
О Петре Захарыче Кириллове я расскажу немного подробнее. Кириллыч был, что называется, радистом волею божьей. У него был великолепный слух, сверхъестественное чутьё и просто-таки бесконечное терпение, благодаря чему он «вытягивал» самые мёртвые связи, улавливая работу корреспондента по едва заметным всплескам. Он свободно ориентировался в эфире и безошибочно угадывал частоты, на которых в данное время было прохождение, направляя туда едва слышимого на дежурной частоте корреспондента. Приём у него всегда был безошибочен, и картину слегка портило его удлинённое последнее тире в цифре 7.
С Кириллычем мы долгое время переписывались, но затем, в частых моих переездах по стране, переписка оборвалась…
В «Одноклассниках» я с радостью увидел бывшего главстаршину Александра Михеева.
А вот о Григории Ивановиче Иванченко не имею никаких сведений. Хочу надеяться, что он также жив и здоров.
На фотографии наша 17 смена во время культпохода на ВДНХ.
Стоят слева направо: Владимир Дронов, Владимир Дорофеев, Николай Кравченко, Андрей Бабий, Вячеслав Ласков, Владимир Филатов, Владимир Рыльков, Владимир Охрименко, Владимир Пипков, Михаил Гладких, Владимир Кильдюшевский, Валерий Чайников, Вячеслав Бахтаров, Владимир Автушенко, Александр Сапожников.
На корточках в том же порядке: Анатолий Шолян, Пётр Кириллов, Виктор Байдуков, старшина 2 статьи Григорий Иванченко, Вячеслав Попов, Александр Панфилович, Михаил Пуд, Владимир Кобылинский.
Заключение
Как много лет прошло с тех пор! Как много изменений произошло!
И нет более той большой и могучей страны, нет более той Родины, которой мы приносили свою клятву…
Нас научили защищать Родину от внешних врагов, но мы оказались не готовы защитить её от внутренних, которые пожрали основы её существования изнутри. Не сумели мы разглядеть, что скрывается за витиеватыми речами разных краснобаев. Поверили заграничным доброхотам, подобно данайцам пришедших со своими подарками. Растерялись, утратив привычные ориентиры. Дали убедить себя в том, что всё идёт как надо. С лёгкостью выпили приятный на вкус напиток, который на поверку оказался ядом. Втянулись в братоубийственные внутренние войны. Поверили, что после развода станем жить лучше.
Мы, дети победителей, отстоявших независимость Родины в страшной войне, не смогли её сохранить. Мы позволили чужакам глумиться над могилами отцов наших и дедов. Мы позволили фашистам и предателям дорваться до власти…
И слабым утешением является то, что нас ни к чему не подпустили близко, а применять силу мы не стали, боясь кровопролития.
И теперь мы пожинаем плоды своей близорукости, порой равнодушия и часто трусости.
И теперь те, кто учился и служил бок о бок, стали гражданами других государств. Чужих государств и даже враждебных.
И счастье ещё, что не пришлось нам смотреть друг на друга через прицелы, огромное счастье, что не привелось стрелять в своих товарищей!
И опять весьма актуальны слова Юлиуса Фучика: «Люди, будьте бдительны!»