1
Элегантный экипаж, запряжённый двумя вороными рысаками, ждал у крыльца особняка. Была середина июня, около половины шестого вечера, и между крышами светилось жаркое весёлое небо.
Графиня де Маскаре показалась на крыльце как раз в тот момент, когда её возвращающийся муж подъехал к воротам. Он остановился на несколько секунд, чтобы посмотреть на жену, и побледнел. Она была очень красива, стройна, с породистым, длинным, овальным лицом оттенка позолоченной слоновой кости, с большими серыми глазами и чёрными волосами; она села в экипаж, не глядя на него, даже не подавая виду, что заметила его, с такими манерами, что низкая ревность, которая с недавних пор грызла его, вновь укусила его в сердце. Он приблизился и поприветствовал её:
- Вы собираетесь на прогулку? – спросил он.
Она процедила 2 слова с презрением:
- Как видите!
- В лес?
- Возможно.
- Позволено ли мне сопровождать вас?
- Экипаж в вашем распоряжении.
Не удивляясь тону, которым она отвечала, он поднялся в экипаж и сел рядом с женой, затем приказал:
- В лес!
Лакей прыгнул на запятки, а лошади фыркнули по привычке, качая головами, пока их не повернули на улицу.
Супруги сидели рядом и молчали. Он искал, как начать разговор, но у неё было такое окаменевшее лицо, что он не осмеливался.
Наконец, он скользнул своей рукой в руку графини и тронул её словно случайно, но она отдёрнула руку жестом, в котором было столько живости и отвращения, что он был встревожен, несмотря на свои привычки к власти и деспотизму.
Тогда он прошептал:
- Габриэль!
Она спросила, не поворачивая головы:
- Что вам угодно?
- Я нахожу вас восхитительной.
Она не ответила и растянулась на сиденье с видом раздражённой королевы.
Теперь они ехали по Елисейским полям к Триумфальной арке Звезды. Огромный памятник в конце длинного проспекта открывал в красное небо свою колоссальную арку. Солнце, казалось, садилось прямо в неё, рассыпая по горизонту огненную пыль.
Река из экипажей, забрызганных бликами на коже, металле и хрустале сбруй и фонарей, текла двумя потоками: к лесу и к городу.
Граф де Маскаре опять произнёс:
- Моя дорогая Габриэль.
Тогда она не сдержалась и ответила раздражённо:
- О, оставьте меня в покое, умоляю. Теперь я даже не могу побыть одна в собственном экипаже.
Он притворился, будто не слышит, и продолжил:
- Вы никогда не были столь красивы, как сегодня.
Её терпение явно иссякало, и она ответила с безудержным гневом:
- Вы совершаете ошибку, замечая это, потому что клянусь вам: я никогда больше не буду вашей.
Он был озадачен и огорчён, его привычки к насилию проснулись вновь. Он спросил: «Что это значит?» таким тоном, что это скорее характеризовало его как брутального мужчину, а не как влюблённого.
Она ответила тихим голосом, чтобы слуги не услышали в стуке колёс:
- А, что это значит? Что значит? Я вам скажу! Хотите?
- Да.
- Чтобы я всё вам сказала?
- Да.
- Всё, что скопилось у меня на сердце с тех пор, как я стала жертвой вашего жестокого эгоизма?
Он покраснел от удивления и раздражения. Он пробурчал через сжатые зубы:
- Говорите!
Это был мужчина с тонкой талией, широкоплечий, с окладистой рыжей бородой, красивый мужчина, джентльмен, светский человек, который казался совершенным мужем и отцом.
В первый раз с начала прогулки она повернулась к нему и посмотрела прямо в лицо:
- Ах, вы услышите неприятные вещи, но знайте, что я готова на всё, что я никого не боюсь, и вас – менее всего.
Он тоже посмотрел ей в глаза и задрожал он гнева. Он прошептал:
- Вы сумасшедшая!
- Нет, но я больше не хочу быть жертвой материнства, к чему вы принуждаете меня уже 11 лет! Я хочу жить, как светская женщина, на что я имею право, на что все женщины имеют право.
Став совершенно бледным, он пролепетал:
- Я не понимаю.
- Да нет, понимаете. Прошло 3 месяца со дня рождения последнего ребёнка, и так как я ещё очень красива и, несмотря на ваши усилия, не деформировалась, что вы заметили на крыльце, вы решили, что настал момент, чтобы я забеременела вновь.
- Вы мыслите извращённо!
- Нет! Мне 30 лет, у меня 7 детей, мы женаты 11 лет, и вы надеетесь, что это продлится ещё 10 лет, а потом вы перестанете ревновать.
Он схватил её за руку:
- Я запрещаю вам так со мной разговаривать!
- А я буду и скажу вам всё до конца, пока не закончу всё то, что должна вам сказать, а если вы попытаетесь мне помешать, я буду говорить громко, чтобы слуги услышали. Я позволила вам сесть сюда только из-за этого, потому что у меня есть свидетели, которые заставят вас слушать. Слушайте же меня. Вы всегда внушали мне антипатию, и я всегда давала вам это понять, сударь, потому что я никогда не лгала. Вы взяли меня в жёны против моей воли, вы нажали на моих родителей, и они были вынуждены отдать меня вам, потому что вы очень богаты. Они заставили меня, а я плакала.
Итак, вы меня купили, и с тех пор, как я попала в вашу власть, вы стали ревнивым, как никто, с ревностью шпиона, унижающей вас, оскорбляющей меня. Мы не были женаты и 8 месяцев, как вы начали подозревать меня в изменах. Вы даже сказали мне об этом. Какой стыд! И так как вы не могли мне помешать быть привлекательной, чтобы в гостиных и газетах Парижа меня не называли одной из самых красивых женщин города, вы изобретали всевозможные уловки, чтобы убрать от меня галантность, и к вам пришла эта отвратительная мысль: заставить мою жизнь протекать в вечной беременности до того момента, как я буду внушать отвращение всем мужчинам. О, не отрицайте! Я долго этого не понимала, затем поняла. Вы даже хвастались этим сестре, которая рассказала мне об этом, всё мне сказала, потому что она любит меня и была поражена вашей грубостью деревенщины.
Ах, помните ли вы наши ссоры, разбитые двери, взломанные замки? К какому существованию вы приговорили меня за 11 лет? К существованию племенной кобылы, запертой в стойле. Затем, когда я беременела, я начинала внушать отвращение и вам тоже, и я не видела вас месяцами. Меня отсылали в деревню, в фамильный замок, к зелени, к полям, ухаживать за малышом. А когда я вновь появлялась, свежая и красивая, всё ещё соблазнительная и окружённая почестями, надеясь, что я поживу, наконец, как молодая светская женщина, вас вновь обуяла ревность, и вы начинали преследовать меня с тем животным желанием, которое выражаете в этот момент. И это было не желание обладать мной (в этом я никогда бы вам не отказала), это было желание обезобразить моё тело.
Я стала хитрой, видя, как вы действуете и мыслите: вы привязывались к своим детям со всей уверенностью, которую они вам давали, пока я носила их в животе. У вас была такая же любовь к ним, как отвращение – ко мне, со всеми низкими страхами, которые мгновенно успокаивались, и с радостью видеть, как я толстею.
Ах, сколько раз я чувствовала в вас эту радость, видела её в ваших глазах, догадывалась о ней. Вы любили детей как свои победы, а не как свою кровь. Это были победы надо мной, над моей юностью, над моей красотой, над комплиментами, относящимися ко мне, и над тем, о чём шушукались люди вокруг меня, не произнося вслух. И вы гордитесь этим; вы устраиваете парад из детей, возите их на прогулку в Булонский лес на осликах. Вы водите их на утренники в театр, чтобы вас видели среди них, чтобы сказали: «Какой хороший отец!»...
Он схватил её за запястье с дикой жестокостью и сжал так сильно, что она замолчала: крик замер у неё в горле.
Он тихо сказал:
- Я люблю детей, слышите? То, что вы только что сказали – стыд со стороны матери. Но вы – моя. Я – ваш хозяин… хозяин… я могу требовать от вас, чего хочу, когда хочу… закон на моей стороне!
Он пытался раздробить ей пальцы сильным пожатием мускулистой руки. Она побледнела от боли и напрасно старалась выдернуть руку из этих тисков; слёзы показались у неё на глазах.
- Теперь вы видите, что я – хозяин, - сказал он, - и я сильнее вас.
Он слегка ослабил тиски. Она спросила:
- Вы считаете меня набожной?
Он удивлённо ответил:
- Ну, да.
- Вы думаете, что я верю в Бога?
- Ну, да.
- Что я могла бы солгать, если бы произносила клятву перед алтарём, где содержится тело Христа?
- Нет.
- Вы хотите поехать со мной в церковь?
- Зачем?
- Увидите. Хотите?
- Если вы настаиваете, да.
Она повысила голос и крикнула:
- Филипп!
Кучер, немного наклонив голову и не теряя лошадей из виду, повернул ухо к хозяйке, которая сказала:
- Езжайте в церковь Сэн-Филипп-дю-Руль.
И экипаж, подъехавший к входу в Булонский лес, вернулся в Париж.
Муж и жена не обменялись ни словом во время нового маршрута. Затем, когда экипаж остановился у входа в храм, мадам де Маскаре спрыгнула на землю и вошла, сопровождаемая мужем, который следовал за ней на расстоянии нескольких шагов.
Она прошла до клироса и, упав на колени, спрятала лицо в ладонях и начала молиться. Она молилась долго, и он, стоявший за ней, заметил, что она плакала. Она плакала бесшумно, как плачут женщины в большом горе. Плач словно волнами проходил по её телу и заканчивался маленьким всхлипом, приглушённым пальцами.
Но граф де Маскаре решил, что ситуация затянулась, и тронул её за плечо.
Это прикосновение пробудило её, словно ожог. Она встала и посмотрела ему в глаза.
- Я должна сказать вам следующее. Я ничего не боюсь, делайте, что хотите. Убейте меня, если хотите. Один из детей – не ваш, только один. Я клянусь вам перед Богом, который слушает меня здесь. Это единственная моя месть вам, вашей отвратительной тирании самца, к которой вы меня приговорили. Кто был моим любовником? Вы никогда этого не узнаете. Вы будете подозревать всех. Вы не сможете раскрыть эту тайну. Я отдалась ему без любви и без удовольствия, просто ради того, чтобы изменить вам. Он тоже сделал меня матерью. Кто его ребёнок? Вы никогда не узнаете. У меня их 7 – ищите! Я хотела сказать вам об этом позже, намного позже, но вы вынудили меня сказать вам об этом сегодня. Я всё сказала.
И она выскочила из церкви в открытую дверь, ожидая услышать позади торопливые шаги мужа.
Но она ничего не услышала и села в экипаж. Она вскочила в него одним прыжком, сжатая тревогой и страхом, и крикнула кучеру:
- Домой!
Лошади тронулись рысью.
2
Графиня де Маскаре, запершись в спальне, ждала времени ужина, как приговорённый к смерти ждёт исполнения приговора. Что сделает муж? Вернулся ли он? Деспот, готовый на любую жестокость, что он сделает, на что он решился, что он задумал? В доме не слышалось ни звука, и она постоянно смотрела на часы. Пришла горничная для вечернего туалета, затем снова ушла.
Прозвонило 8 часов, и в дверь послышались 2 стука.
- Войдите.
Метрдотель появился на пороге и объявил:
- Ужин подан, мадам графиня.
- Граф вернулся?
- Да, мадам графиня. Мсье граф в столовой.
На несколько секунд ей пришла в голову мысль вооружиться маленьким револьвером, который она купила незадолго до того, приготавливаясь к драме, разворачивающейся в её сердце. Но она подумала, что там будут все дети, и взяла с собой только флакончик солей.
Когда она вошла в столовую, муж ждал, стоя рядом со своим стулом. Они обменялись лёгким приветствием и сели. Тогда, в свою очередь, дети заняли свои места. Трое сыновей с их наставником, аббатом Мареном, сидели справа от матери, а трое дочерей с английской гувернанткой, мадемуазель Смит - слева. Младший ребёнок, трёхмесячный малыш, оставался в своей комнате с кормилицей.
Трое девочек, все светловолосые (старшей было 10 лет), одетые в голубые платьица с белым кружевом, были похожи на дорогих кукол. Младшей ещё не было трёх. Они все уже были хорошенькими и обещали стать красавицами, как их мама.
Трое сыновей (двое шатенов и старший, девятилетний брюнет) обещали стать сильными широкоплечими мужчинами. Вся семья казалось соединённой одной кровью.
Аббат произнёс молитву, так как за ужином не было гостей. В те дни, когда были гости, детей не пускали за стол.
Затем начали есть.
Графиня, охваченная чувствами, которых она не предвидела, сидела с опущенными глазами, тогда как граф изучал то сыновей, то дочерей подозрительными глазами. Внезапно, опуская на стол бокал, он сломал его ножку, и красная жидкость разлилась по скатерти. От лёгкого звона, который произвело это происшествие, графиня подпрыгнула на стуле. Они впервые посмотрели друг на друга. Тогда, против их воли, против сжавшихся тел и сердец, которые беспокоило каждое соединение их зрачков, они больше не перестали встречаться глазами, словно обменивались выстрелами.
Аббат, чувствующий, что за столом происходит какое-то стеснение, причину которого он не находил, попытался начать разговор.
Графиня с женской тактичностью, с инстинктами светской дамы попыталась пару-тройку раз ему ответить, но тщетно. Она не находила слов, и её голос почти пугал её в тишине большой комнаты, где слышался только звон приборов и тарелок.
Внезапно её муж, наклонившись вперёд, спросил:
- Здесь, среди ваших детей, клянётесь ли вы в правдивости того, что давеча мне сказали?
В её крови закипела ненависть, и, отвечая на этот вопрос с той же энергией, которая светилась в её взгляде, она подняла руки и расправила правую над сыновьями, а левую – над дочерьми, и уверенно сказала:
- Клянусь над головами своих детей, я сказала правду.
Он встал, швырнул тарелку на стол, отшвырнул стул к стене, повернулся и вышел.
Но она, издав глубокий вздох, словно после первой победы, сказала спокойным голосом:
- Не обращайте внимания, дорогие, ваш папа только что испытал большое горе. Он ещё чувствует боль. Через несколько дней она утихнет.
Тогда она начала беседовать с аббатом и гувернанткой и нашла нежные слова и сладости для всех детей.
Когда ужин был окончен, она пошла в гостиную со всеми домочадцами. Она болтала со старшими детьми, рассказывала сказки младшим, и когда пришёл час ложиться, она поцеловала всех и, отправив их спать, вернулась в свою спальню одна.
Она ждала, так как не сомневалась, что он придёт. Тогда, когда дети были уже далеко от неё, она решила защищать своё тело и жизнь светской женщины и спрятала в кармане платья маленький револьвер.
Часы шли, отзванивали. В доме затихли все звуки. Только фиакры катились по улицам, но их стук был заглушён толстыми стенами.
Она ждала, энергичная и нервная. Страха больше не было, она была готова ко всему почти с триумфом, так как она нашла для него пытку на всю жизнь.
Но первые лучи зари показались под краем занавесок, а он не пришёл к ней. Тогда она с изумлением поняла, что он не придёт. Закрыв дверь на ключ и на задвижку для верности, она пошла в постель и осталась лежать с открытыми глазами, не понимая, не догадываясь о том, что он сделает.
Горничная, которая принесла чай, передала ей письмо от мужа. Он сообщал ей, что отправляется в долгое путешествие и в постскриптуме уведомлял о том, что его нотариус выдаст ей все необходимые суммы на расходы.
3
Это было в Опере, во время антракта на представлении Робера Дьявола. В оркестре мужчины стояли со шляпами на голове, в открытых жилетах, показывающих на белых рубашках золото или драгоценные пуговицы, и смотрели на ложи с декольтированными дамами в бриллиантах, жемчугах, расцветших в этой освещённой теплице, где красота лиц и блеск плеч, казалось, были созданы для взглядов и музыки голосов.
Двое друзей, повернувшись спинами к оркестру, рассматривали в лорнеты всю эту элегантную галерею, всю эту выставку натуральной или фальшивой красоты, шикарные драгоценные украшения, которые сверкали по кругу в большом театре.
Один из них, Роже де Сален, сказал своему спутнику Бернару Грандену:
- Посмотри на графиню де Маскаре, как она ещё красива.
Тот, в свою очередь, навёл лорнет на ложу, где сидела высокая женщина, казавшаяся ещё очень молодой, чья блистательная красота привлекала взгляды со всех сторон. Её бледная кожа с отблесками слоновой кости придавала ей вид статуи, тогда как в волосах, чёрных как ночь, тонкая диадема радугой сверкала, как Млечный Путь.
Посмотрев на неё достаточно долгое время, Бернар Гранден ответил с искренним убеждением:
- Верю тебе, она действительно красива!
- Сколько же ей будет лет сейчас?
- Постой. Я сейчас скажу тебе точно. Я знаю её с детства. Я видел, как она дебютировала в свете в юности. Ей тридцать… тридцать… тридцать шесть лет.
- Не может быть!
- Я уверен.
- Она выглядит на 25.
- У неё 7 детей.
- Это невероятно.
- И все 7 живы, и она – прекрасная мать. Я немного вхож в их дом, и у них приятно, спокойно. Она реализовывает феномен семьи в свете.
- Это странно! И о ней никогда не судачат?
- Никогда.
- Но её муж? Он же особенный, не так ли?
- И да, и нет. Возможно, между ними разыгралась небольшая драма, одна из тех, о которых догадываются, но не знают точно.
- Какая?
- Я ничего не знаю. Маскаре сейчас большой жуир, а был совершенным супругом. Когда он оставался хорошим мужем, у него был ужасный характер. Теперь же он стал равнодушным, но говорят, что у него есть какая-то забота, горе. Он сильно постарел.
И два друга философствовали несколько минут о тайных горестях, которые несходство характеров или, возможно, физическая антипатия могут породить в семье.
Роже де Сален, который продолжал изучать в лорнет мадам де Маскаре, продолжил:
- Трудно поверить, что у этой женщины 7 детей.
- Да, за 11 лет. А в 30 лет она прекратила период материнства, чтобы войти в блистательный период светской жизни, который, кажется, не собирается заканчиваться.
- Бедные женщины!
- Почему ты их жалеешь?
- Почему? Ах, мой дорогой, только подумай! 11 лет беременности для такой женщины! Какой ад! Вся юность, вся красота, все надежды на успех, все поэтические идеалы блистательной жизни приговорены к отвратительному закону воспроизведения, который делает из нормальной женщины простую машину для высиживания живых существ.
- А что ты хочешь? Такова природа!
- Да, но я говорю, что природа – наш враг, что нужно всегда воевать с природой, потому что она постоянно сводит нас до уровня животного. То, что чисто, мило, элегантно на земле – это не Бог создал, а человек, человеческий мозг. Это люди, мы ввели в создание то, что воспевают, чем восхищаются поэты. Бог создал всего лишь грубых существ, полных болезнетворных бактерий, и эти существа после нескольких лет скотского расцвета стареют в болезнях. Он создал их только для того, чтобы грязно воспроизводить и умирать потом, как насекомые летним вечером. Я сказал «чтобы грязно воспроизводить» и я настаиваю на этом. Действительно, что может быть отвратительнее и грязнее акта воспроизведения живых существ, от которого отворачиваются все деликатные души? Поскольку все органы, изобретённые экономным Богом, служат о двух концах, почему среди них не выбрать другие, которые не были бы грязными, чтобы передать им эту святую миссию, самую благородную из человеческих функций? Рот, который кормит тело материальной едой, отвечает ещё за слово и мысль. Тело возрождается благодаря рту, и благодаря ему же мы обмениваемся мыслями. Обоняние, которое снабжает лёгкие живительным воздухом, даёт мозгу все запахи мира: запах цветов, леса, деревьев, моря. Ухо, которое позволяет нам общаться с себе подобными, помогает нам писать музыку, сочинять мечты, удовольствие от звуков! Но можно сказать, что Создатель, хитрый и циничный, захотел помешать человеку стать благородным, украсить и идеализировать его встречу с женщиной. Однако человек нашёл любовь, которая является неплохой копией Бога, и она так украшена поэзией, что женщина часто забывает, к каким прикосновениям её принудят. Но нормальное существо делает детей так, как животные спариваются по закону природы. Посмотри на эту женщину! Не отвратительно ли думать, что эта драгоценность, эта жемчужина, рождённая для того, чтобы быть красивой, воспетой и обожаемой, провела 11 лет жизни, давая жизнь наследникам графа де Маскаре?
Бернар Гранден ответил со смехом:
- В твоих словах много правды, но мало кто понял бы тебя.
Сален воодушевился.
- Ты знаешь, как я представляю себе Бога, - сказал он. – Как чудовищный создающий орган, неизвестный нам, который сыпет в пространство миллиарды миров, как рыба распространяет икру в море. Он создаёт, потому что это – функция Бога, но он не знает о том, что делает, не знает о комбинациях этих рассеянных зародышей. Человеческая мысль – это счастливое маленькое происшествие случайностей его посевов, местная, непредвиденная случайность, приговорённая к тому, чтобы исчезнуть вместе с Землёй и продолжиться здесь или где-то ещё, подобными или различными, с новыми комбинациями. Мы должны этой случайности, мы обязаны ей умом, обязаны тем, что мы очень плохи в этом мире, не созданном для нас, который не был готов к тому, чтобы принимать, питать и содержать мыслящие существа, и мы обязаны ей тем, что боремся постоянно, когда мы действительно утончены и цивилизованы, против того, что называют Провидением.
Гранден, который внимательно слушал, зная удивительную фантазию друга, спросил его:
- Значит, ты веришь в то, что человеческая мысль – это спонтанный продукт слепого божества?
- Чёрт побери! Функция нервных центров нашего мозга похожа на химические процессы, которые должны новым образованиям, похожа на электрические процессы, которые порождаются трением несхожих поверхностей, на все феномены, которые порождаются бесконечной ферментацией живущей материи.
Но, мой дорогой, доказательство чего бы то ни было видно вокруг нас. Если человеческая мысль, которую захотел мыслящий создатель, должна была стать тем, чем она стала, такая отличная от мыслей животных, разве мир, созданный для того, чтобы принимать таких созданий, как мы, должен был стать этим неудобным маленьким парком для скотов, этим полем для негодяев, этим огородом для сатиров, каменистым и сферическим огородом, где ваше непредсказуемое Провидение наказало нам жить голыми, в пещерах или под деревьями, питаясь мясом убитых животных - наших братьев, или овощами, выросшими под солнцем и дождём?
Но достаточно поразмыслить секунду, чтобы понять, что этот мир не создан для таких созданий, как мы. Мысль, заключённая в нервном чуде клеток нашей головы, такая немощная, незнающая и смутная, какой она является и будет являться всегда, делает из нас вечных и несчастных изгнанников на этой земле.
Посмотри на эту землю, на ту, которую Бог дал для жизни. Разве она не предназначена для животных? Разве она для нас? Нет. А для них есть всё: пещеры, деревья, листва, родники, жильё, пища и питьё. А «трудным» людям, как я, никогда не удаётся почувствовать себя здесь хорошо. Те же люди, которые похожи на скотов, счастливы и довольны. Но другие: поэты, мечтатели, искатели? Ах, бедные люди!
Чёрт возьми, я ем капусту и морковку, лук, репу и редиску, потому что мы были вынуждены привыкнуть к этому, и мы даже любим это, но это – еда кроликов и коз, как трава и клевер – это еда лошадей и коров. Когда я смотрю на поле со спелым хлебом, я не сомневаюсь, что он вырос для клювов воробьёв и жаворонков, но не для моего рта. И, намазывая хлеб маслом, я ворую его у птиц, так же, как я ворую кур у ласок и лис. Перепёлки, голуби и куропатки разве не являются естественной добычей ястреба? Овцы, козы и быки – это добыча больших хищников, а не жирное мясо, которое нам подают жареным с трюфелями, что раскопали свиньи специально для нас.
Но, мой дорогой, животным не надо ничего делать, чтобы жить на этой Земле. Они у себя дома, у них есть кров и пища, им надо только пастись или охотиться и пожирать друг друга согласно своим инстинктам, так как Бог не создал кротких нравов, но предвидел смерть животных.
А что же мы? Ха-ха! Нам понадобилось работать, понадобились усилия, терпение, изобретательность, воображение, трудолюбие, талант и даже гений для того, чтобы сделать немного обитаемой эту землю корней и камней. Но подумай о том, что мы сделали против природы, чтобы весьма посредственно устроиться здесь, едва чисто, едва комфортно, едва элегантно, недостойно нас.
И чем более мы цивилизованны и образованны, тем больше мы должны побеждать и укрощать животный инстинкт, который представляет в нас волю Бога.
Подумай о том, что нам нужно было изобрести цивилизацию, всю цивилизацию, которая подразумевает столько всего, столько, столько, самых различных сортов, от носков до телефона. Подумай обо всём том, что ты видишь каждый день, о том, что служит нам.
Чтобы смягчить свою скотскую натуру, мы изобрели всё, начиная домами и заканчивая изысканной едой, соусами, конфетами, паштетами, напитками, ликерами, тканями, одеждой, украшениями, кроватями, подушками, экипажами, железными дорогами, бесчисленными машинами; более того, мы нашли науки и искусства, почерк и стихи. Да, мы создали искусства, поэзию, музыку, живопись. От нас исходит любой идеал и вся кокетливость жизни, женские туалеты и мужские таланты.
Посмотри на этот театр. Разве в нём нет человеческого мира, созданного нами, непредвиденного божественной волей, неизвестного ей, постижимого только нашим разумом? Это кокетливое, чувственное, интеллектуальное развлечение, придуманное исключительно для маленьких и возбуждённых животных, которыми мы являемся, и придуманное ими.
Посмотри на эту женщину, мадам де Маскаре. Бог создал её для того, чтобы жить в пещере и заворачиваться в звериную шкуру. Разве такой, как сейчас, она не лучше? Но в связи с этим, разве можно узнать, как эта скотина – её муж, после того, как 7 раз сделал её матерью, бросил её неожиданно, чтобы гоняться за юбками?
Гранден ответил:
- А, дорогой мой, возможно, это единственная причина. Он кончил тем, что нашёл, что ему слишком дорого обходится спать дома. Он дошёл из причин экономии до тех же самых принципов, о которых ты философствуешь.
Звонок прозвонил трижды перед последним актом. Друзья повернулись, сняли шляпы и сели.
4
В экипаже, который вёз их домой после представления в Опере, граф и графиня де Маскаре сидели друг рядом с другом и молчали. Но внезапно муж сказал жене:
- Габриэль!
- Что вам угодно от меня?
- Вы не находите, что это длилось уже достаточно?
- Что?
- Отвратительная пытка, к которой вы приговорили меня 6 лет назад.
- Чего же вы хотите, я ничего не могу поделать.
- Скажите мне, наконец, какой ребёнок?
- Никогда.
- Подумайте, что я больше не могу видеть своих детей, чувствовать их вокруг себя, чтобы моё сердце не разрывалось от этого сомнения. Скажите мне – какой, и я клянусь, я его прощу и буду обходиться с ним, как со всеми остальными детьми.
- Я не имею на это права.
- Значит, вы не видите, что я больше не могу выносить эту жизнь, эту мысль, которая гложет меня, и этот вопрос, который я постоянно задаю себе, этот вопрос, который мучает меня каждый раз, когда я смотрю на них. Я становлюсь безумцем.
Она спросила:
- Значит, вы очень страдали?
- «Очень» - это ничего не сказать. Разве без этого я принял бы ужас жить рядом с вами и ещё больший ужас: чувствовать, знать среди них одного, которого я не могу признать и который мешает мне любить остальных?
Она повторила:
- Значит, вы действительно очень страдали?
Он ответил с болью в голосе:
- Но я же каждый день повторяю вам, что это для меня невыносимая пытка. Разве без этого я вернулся бы? Стал бы жить в этом доме, рядом с вами и с ними, если бы я их не любил? Ах, вы вели себя со мной отвратительно! Я испытываю нежность в сердце к своим детям, вы хорошо это знаете. Я для них такой отец, какими были отцы в прошлом, и я был для вас таким мужем, какими были мужья в старых семьях, потому что я остаюсь мужчиной инстинкта, мужчиной природы, мужчиной из прошлого. Да, я признаю, вы заставили меня ревновать, потому что вы – женщина другой породы, другой души, других потребностей. Ах, я никогда не забуду того, что вы мне сказали! С того дня, впрочем, я больше не хочу заботиться о вас. Я не убил вас потому, что тогда у меня не осталось бы средства узнать, какой из наших… из ваших детей – не мой. Я ждал, но я страдал больше, чем вы это себе представляете, потому что я больше не осмеливаюсь их любить, кроме двух старших, возможно; я не осмеливаюсь больше смотреть на них, звать их, целовать; я больше не могу брать их на колени, не спрашивая себя: «Не этот ли?» Я был корректен с вами и даже мягок эти 6 лет. Скажите мне правду, и я клянусь, я не сделаю ничего дурного.
В тени экипажа ему показалось, что она была взволнована и собралась говорить, наконец.
- Прошу вас, сказал он, - умоляю.
Она прошептала:
- Я, возможно, более виновна, чем вы думаете. Но я больше не могла вести эту отвратительную жизнь в вечных беременностях. У меня было только одно средство выгнать вас из своей кровати. Я солгала перед Богом и солгала, подняв руку над головой детей. Я никогда не изменяла вам.
Он схватил её за локоть и сжал так же, как сжимал в тот ужасный день во время прогулки в лес. Он пролепетал:
- Это правда?
- Правда.
Но он, охваченный тревогой, вздохнул:
- Ах, я упаду в новую пучину сомнений, которые никогда не кончатся! Когда вы солгали: тогда или сегодня? Как верить вам сейчас? Как верить женщине после такого? Я больше не знаю, что думать. Я бы предпочёл, чтобы вы мне сказали: «Это Жак» или «Это Жанна».
Экипаж въехал во двор особняка. Когда он остановился у крыльца, граф вышел первым и, как обычно, предложил руку жене.
Когда они поднялись на второй этаж, он спросил:
- Я могу отнять у вас ещё несколько минут?
Она ответила:
- Пожалуйста.
Они вошли в небольшую гостиную, где лакей, немного удивлённый их появлением, зажёг свечи.
Когда они остались одни, он продолжил:
- Как мне узнать правду? Я тысячу раз заклинал вас говорить, вы оставались немой, непроницаемой, неподдающейся, и вот сегодня вы только что сказали мне о том, что солгали. На протяжении 6 лет вы заставили меня верить в такое! Нет, вы солгали сегодня, только не знаю, почему. Из жалости, возможно?
Она ответила с искренним и убеждённым видом:
- Но без этого за последние 6 лет у меня родились бы ещё 4 детей.
Он воскликнул:
- И это говорит мать?
- Ах, - сказала она, - я, без сомнения, не чувствую себя матерью тех детей, которые не родились, мне хватает и тех, что есть, и я люблю их всем сердцем. Мы больше не просто самки, которые населят Землю людьми, мы отказываемся ими быть.
Она встала, но он схватил её за руки:
- Всего одно слово, одно слово, Габриэль! Скажите мне правду.
- Я только что сказала её. Я никогда вас не обманывала.
Он посмотрел ей прямо в лицо, в её красивое лицо с серыми глазами, похожими на холодное небо. В её тёмной причёске, в непроглядной ночи её чёрных волос диадема, припудренная бриллиантами, сверкала, как Млечный Путь. Тогда он внезапно интуитивно почувствовал, что это создание не было только его женой, обречённой продолжать его род, но странным и загадочным продуктом наших сложных желаний, которые собирались в нас веками, отвращённые от их примитивной и божественной цели, блуждающие к неуловимой красоте. Эти желания, возможно, цветут только в наших мечтах, и их парой является поэзия, идеал, кокетливость и очарование Женщины, этой статуи из плоти, которая ожила так же, как чувственная лихорадка, нематериальный аппетит.
Муж стоял перед ней, ошеломлённый этим поздним и смутным открытием, которое касалось причины его прошлой ревности, и плохо понимал всё это.
Наконец, он сказал:
- Я вам верю. Я чувствую, что сейчас вы говорите правду, а тогда мне действительно показалось, что вы лгали.
Она протянула ему руку:
- Значит, друзья?
Он взял руку и поцеловал, отвечая:
- Друзья. Спасибо, Габриэль.
Затем он вышел, всё ещё глядя на неё и поражённый тем, что она всё ещё была так красива. В нём зарождалось странное чувство, более страшное, возможно, чем прошлая простая любовь.
2-7 апреля 1890
(Переведено в апреле 2017)