Мой отец приехал в Москву из деревни из есенинских мест Рязанской области, поступил в институт, закончил «с отличием», женился на моей матери. Затем он поступил в академию и после стал блестяще продвигаться по служебной лестнице. Такие способности, как у него - называются организаторские, я бы сказал, что это талант. Именно он и двигал его карьеру. Не предпринимая каких-либо видимых усилий, он всегда мог заставить других людей работать на себя. На него всегда все трудились и становились от этого счастливы. Его обожали, и соседи, и друзья, и вообще любые люди, которые с ним сталкивались. Наверное, это обаяние или еще что-то, чему я не могу дать объяснения. Он не умел, не хотел, не любил и никогда ничего не делал руками. Сам он гвоздь не мог забить, хотя детство провел в деревне. Но организаторский талант выручал во всех случаях. Всегда кто-то другой: сосед, друг или случайный знакомый забивал гвозди, красил рамы, или даже мыл полы. Отец работал в дипломатической академии, и часто ездил в командировки за границу. В основном это были «дружественные» страны – ГДР, Болгария, Венгрия, но по его рассказам, было ясно, что жизнь там сильно отличается от нашей.
Убежденный коммунист, но это не мешало ему слушать по ночам «вражьи голоса». «Радио Свобода», «Голос Америки». Когда-то давно он купил переносной коротковолновый приемник, и он слушал его вместе с мамой в постели, в нише в большой комнате. «Голоса глушили», и чтобы разобрать, о чем они говорят, требовались немалые усилия. Но мой отец все-таки как-то разбирал, по каким-то коротким фразам, доносящимся из ниши, я мог понять его эмоции, но не более того. «Ах, гады, что говорят», «Вот ведь», «А вот, правда, ведь,» вот - все, что я мог услышать. Когда они обсуждали услышанное с моей мамой, я понимал, что отец верил «голосам». Это, конечно правда, что они сообщают. Но при этом отец считал, что всем людям эту правду знать не нужно. И что «голоса» безусловно, вражеские и вредные.
Wrangler.
«Приходи ко мне на хаус в модных джинсах Левис Страус.
Я приду к тебе под кайфом в модных джинсах Супер Райфл». Шутка того времени.
В 79 году мой отец поехал в командировку в Лондон. Для меня Великобритания всегда представлялась какой-то удивительной и сказочной страной. Страной Шерлока Холмса, Робина Гуда, Дориана Грея, красных двухэтажных автобусов, таких же, красных телефонных будок, чопорных лордов, их находчивых слуг, шотландской гвардии, ее величества королевы. Британский музей. Колонна Адмирала Нельсона, Мадам Тюссо, Биг Бен, Пикадилли, Тауэр, Вестминстер, Палата общин, Бейкер стрит, наконец. Лондон, в общем. Вот куда я с детства хотел попасть. И теперь несказанно радовался, что если не я, то мой отец это все увидит.
И вместе с тем. Он же едет в «мир наживы и чистогана.» «Безрадостной выдалась осень для английских безработных.» Как живется им? Бездомным, в двух шагах от шикарных особняков английских аристократов? - Им нечего есть, они голодают». Такие газетные штампы возникали в воображении любого советского человека. «Проститутки, гангстеры, марихуана! Никакой веры в будущее, даже надежды и то, никакой.» Эти живые образы мучили меня, хотя я чувствовал, что все это вранье и пропаганда. Друзья отца, кто побывал в капиталистических странах, часто заходили к нам в гости и ничего такого ужасного не рассказывали. Наоборот, они рассказывали удивительные вещи. Например, один такой человек, работавший в ООН в Нью-Йорке, пытался перепробовать все сорта мороженного в ближайшем супермаркете у себя там в этом самом «мире наживы и чистогана». Он съедал по одному стаканчику каждый день, но за месяц так и не смог попробовать все сорта. Он просто сбился со счета. Меня эта история невероятно впечатлила. Мой отец тоже ездил в командировки, но только в социалистические страны – Болгарию, ГДР, Чехословакию. И даже там, все выглядело гораздо интересней и ярче, чем у нас. А тут Англия – оплот настоящего капитализма. Тогда как раз премьер-министром стала Маргарет Тэтчер, «железная леди», женщина, люто ненавидящая Советский союз и всю нашу социалистическую систему. Это тоже добавляло остроты нашим переживаниям. Другими словами, для всей семьи командировка отца стала важнейшим событием.
Но, если сказать полную правду, «положа руку на сердце» меня лично жизнь «на острие капиталистических противоречий» тоже мало волновала. Я мечтал о джинсах. Вот о чем я мечтал уже не первый год. Я и так ходил в джинсах, но те джинсы – болгарские «нетрущиеся», а я мечтал о настоящих. Американских. Которые правильно трутся, которые после стрики становятся точно тебе в пору. У которых фирменный лейбл - на заднице и еще шелковый флажок с названием фирмы, доказывающий, «подлинность» джинсов. Вот о чем я страстно мечтал. Я знал всего одного единственного счастливого обладателя такого сокровища. Но о нем чуть позже. Привезет ли их мне отец? Вот, о чем я думал по ночам. Окажутся ли они «настоящими»? Американскими? Продаются ли они в Англии? А вдруг нет? Хватит ли у него денег? Не забудет ли? А ведь, кроме обычных синих, (хотя это уже совсем невероятная наглость с моей стороны) я хотел еще джинсы из тонкого вельвета. Тогда они только вошли в моду, и считались, более ценными штанами, чем даже синие джинсы. Но можно ли просить отца купить двое штанов: и синие и вельветовые? Эти вопросы не давали мне покоя:
- Пап?
- Да?
- Слушай, а ты ведь мне там купишь?
- Что?
- Ну джинсы?
- Штаны что ли?
- Джинсы.
- Пусть мама даст мне ваши размеры.
- Но только джинсы, а не брюки. Ты не перепутаешь?
- Я что совсем что ли?
- А вельветовые?
- Плисовые что ли?
- Вельветовые, из тонкого вельвета.
- Ну, ясное дело, плисовые. В мою молодость в таких только цыгане ходили. Ладно, ладно, я посмотрю, если будут, куплю, конечно.
Командировка оказалась очень долгой, месяцев пять, наверное, или даже шесть. Обычно он ездил максимум на неделю. В новогоднюю ночь отец позвонил поздравить нас. Мы все сильно удивились, как же хорошо его слышно. В те времена, даже разговор с Ленинградом заказывали заранее, и всегда поговорить мешал какой-то дикий треск на линии. А тут голос моего отца звучал, как будто бы не из телефона вовсе, а так, словно он находится прямо здесь в Москве в своей квартире. Мы говорили совсем недолго по очереди, мама, брат и я, потому что «звонить очень дорого». Я, конечно же, хотел спросить про джинсы, сильно хотел, но что-то внутри подсказало – это неправильно, неуместно. «Нужно уметь ждать.»
После нового года отец вернулся. Как дед мороз, он стал доставать из огромных чемоданов подарки, и всякие вещи, которые мы только в кино и видели. Наверное, с десяток бутылок виски (в подарок начальству), несколько блоков сигарет Marlboro и Rothmans (для курящих гостей). Затем пошли наши подарки - футболки, водолазки. Я ждал, ждал… И вот наконец – они, они родные! Джинсы - Wrangler. Отец как-то небрежно бросил их на диван, как будто бы это какая-то тряпка. Как можно? Боже! Я мечтал ровно о таких. На задних карманах фирменная строчка в виде буквы W, на правом кармане кожаный лейбл Wrangler, над ним вшит черный шелковый флажок и той же надписью золотыми нитками. А! А! А! А на стыках боковых карманов – медные заклепки и тоже ведь с надписью Wrangler! А внутри, внутри (жаль, только я один смогу им любоваться) белый шелковый ярлык c колоколом (фирменным знаком этой фирмы) и надписью Wrangler опять же и, гордо - made in USA! Ура! Ура! Именно такие были у Кристины Лунстрем! Настоящая миллионерша. Она, именно она - единственная обладательница настоящих джинсов. Но это только до сегодняшнего дня!
Кристина Лунстрем.
Итак, Кристина Лунстрем - настоящая миллионерша. Вернее, дочка миллионера, что сути, в общем, не меняет. Ее отец - самый настоящий капиталист из Финляндии. Он приехал в СССР, чтобы поставлять какие-то продукты на Олимпиаду 80, а жена у него - русская, и поэтому дочь они отдали в русскую школу. В нашу школу. Кристина - скромная девочка, на вид такая же точно, как и все, одевалась в нашу советскую школьную форму, прекрасно говорила по-русски, ходила строем со всем классом во время «Конкурса строя и песни», убирала листву на всех коммунистических субботниках, и о «ее миллионах» никто не подозревал. О них стало известно совершенно случайно. Выяснилось это на уроке английского языка, когда проходили тему «моя квартира». Учитель спрашивал нас по очереди:
«Сколько комнат в вашей квартире?»
Ясное дело, все отвечали – кто одна, кто две, и вот очередь дошла до Кристины. Она как-то странно задумалась на полминуты, и сказала:
«Пять…»
В классе воцарилась МХАТ-овская пауза. Учительница, решив, что Кристина плохо знает английские числительные, переспросила по-русски:
- Сколько? Сколько же в твоей квартире комнат?
- Пять, не раздумывая, - подтвердила Кристина. Задумалась еще на секунду, и так, нерешительно, спросила:
– А как по-английски будет горничная?
- Зачем вам? – тоже смущенно спросила учительница.
- Ну, просто у нас есть еще одна комната, где живет горничная.
Вот тут-то весь класс и прифигел, а с ним и учительница английского. Видно, Кристине стало неловко и даже стыдно, она опустила глаза и густо покраснела. И до конца урока молчала. Да и учительница ее уже не спрашивала. А после уроков, как по заказу, в школу за Кристиной прикатил шофер на огромном автомобиле «Форд», открыл ей дверь, Кристина лихо прыгнула на переднее сиденье, хлопнула дверью и уехала на Котельническую набережную, в пяти, то есть шести-комнатную квартиру, где жила с родителями, собакой и горничной. До этого дня, она почему-то ездила на метро, а теперь ее регулярно стал встречать шофер. И вот все как-то неожиданно заметили, что Кристина самая красивая девочка в классе. Но, конечно же, дело не в горничной и машине с шофером. Вовсе нет. Мы оставались советскими детьми, чуждыми «наживе и чистогану». Просто, после того урока английского все начали к ней присматриваться, и вдруг заметили, что к 8 классу Кристина уже обладала фигурой сформировавшейся девушки. К тому же, ее кудрявые каштановые волосы, красивые карие глаза, и милое ее лицо – все в веснушках, не могли оставить равнодушным ни одного мальчишку. Мы, мальчики класса, разом влюбились в нее и как по команде стали добиваться ее благосклонности. Как бы невзначай, то пихая девочку плечом, то дергая за локоны, а самые смелые и бесстыдные даже пытались ущипнуть ее за задницу. Вместо благосклонности мы получали звонкие и довольно болезненные подзатыльники. Кристина не давала себя в обиду. А тут случилось еще одно событие, вознесшее Кристину в наших глазах на совершенно недосягаемые вершины. У нас проходил субботник - одно из немногих мероприятий, куда дозволялось приходить не в школьной форме. И Кристина пришла в джинсах Wrangler! Настоящих! Американских! Это вам не какая-то несчастная шести-комнатная квартира с горничной или автомобиль с шофером! Вот это действительно круто! Все пялились на ее попу, и с вожделением рассматривали фирменный лейбл Wrangler, шелковый флажок, строчку на карманах. Так и прошел весь коммунистический субботник.
Wrangler 2 (продолжение)
Ах! И вот теперь, у меня точно такие же! Я конечно же не сомневался, да и глупо сомневаться бы, но строгий ритуал того времени требовал подвергнуть джинсы проверке своим доморощенным советским способом, «настоящие ли они.» Я надел свой Wrangler, он конечно же оказался мне точно впору, заперся в ванной, чтобы не смущать родителей, послюнявил головку спички и потер ей ткань. Коричневая сера окрасилась в синий цвет. Настоящие! Так я и знал! С болгарскими и индийскими джинсами (которые иногда продавались в магазинах) такую штуку проделать было нельзя. Спичка никогда не окрашивалась с синий цвет. И только настоящие джинсы обладали этим удивительным качеством. Я снял джинсы, аккуратно обрезал нитки, которыми к заднему карману была прикреплена фирменная картонка Wrangler, я решил использовать ее как закладку в книгу.
После такого я уже и забыл про вельветовые брюки, но тут отец сам достал и их: «Вот, плисовые, как ты и просил, цыганские.»
Это он, тонкий вельвет, бежевого цвета, я уж и не мечтал. Очень мудро со стороны отца покупать мне и брату абсолютно одинаковые вещи, отличающиеся лишь размером. Никого не обидел. Он привез нам еще и куртки «Аляска», оранжевые внутри, что по советским вкусам того времени, казалось совершенно немыслимым. Маме подарил французские духи, «Coty», или какие-то другие, уже сейчас на вспомнить. В общем, осчастливил всю семью. Кроме подарков, отец, привез огромную кипу английских газет и журналов. Почти на всех – фотографии советских танков. Я тогда уже понимал немного по-английски, но мой отец и так совершенно отрыто пересказывал смысл статей:
- Мы начали войну, вот видишь, что пишут? - обратился он к маме.
- Что?
- Русские вошли в Афганистан!
- Так вошли. Так ведь? Разве это хорошо? Война, кому она нужна?
- Не тебе об этом судить.
Отец разговаривал не со мной, а с мамой, но я присутствовал, и тоже задавал вопросы.
- Зачем это нужно?
- Если мы не войдем, войдут американцы, а это совсем рядом с нашими границами.
- А, почему у нас про это никто не знает?
- Кому нужно, тот знает.
- Почему у нас ничего не пишут?
- Так надо.
- А почему?
Но тут стало ясно, что ничего не ясно. Ответов не последует. Я точно знал, что за «такие газеты», у моего отца могут случится очень большие неприятности. Я знал, что у него дипломатический паспорт, и его не проверяют на границе. Я знал, что у него «нет никаких сомнений в политике партии». Но я также знал, что у нас дома где-то далеко, в укромном месте хранится книга «Один день Ивана Денисовича», имя автора которой даже произносить считалось опасным. Я не понимал, как все это можно совмещать, но и не пытался. Раз так, «значит, так надо». В одном из привезенных отцом журналов я нашел очень смешную карикатуру. Примерно так у нас рисовали «акул империализма». Такие же глупые опухшие лица, нарисованные карандашом. Только на этом рисунке я увидел Брежнева и его Политбюро они смотрели на карту мира, в центре которой - полыхающий Афганистан, окруженный танками со звездочками. У Брежнева изо рта вырывалась фраза на английском, которую я перевел сам без помощи отца: «Кому бы нам еще помочь?»