Начну с географии. Остров Средний, входящий в архипелаг Седова, который в свою очередь является составной частью другого архипелага – Северная Земля, омывается водами Карского моря. И все это в Арктике.
На небольшом куске суши длиной чуть больше двадцати километров, а шириной не более полутора, с 30-х годов прошлого века размещались полярная станция, пограничная застава и аэропорт. В свое время воздушная гавань Северной Земли принимала на свою грунтовую взлетно-посадочную полосу даже самолет Як-40, который летал пассажирским рейсом из Диксона через мыс Челюскин на остров Средний и обратно. До конца 90-х годов здесь жили и работали десятки специалистов всевозможных профессий. Тут были летная гостиница, столовая, медицинский пункт... Много чего было.
К достопримечательностям Среднего можно отнести огромное, несчетное количество ржавых бочек, привезенных сюда за полвека. Был период, когда из них хотели даже строить причал для обработки морских судов, заходящих сюда. А рядом с бочками доживает свой век и брошенная техника разных видов, моделей и годов выпуска. Она возвышается над тундрой как немой укор покорителям Арктики, оставившим ее здесь.
В 1980-е годы интенсивность авиационного сообщения с островом была чрезвычайно высока. Я даже не говорю о вертолетах и самолетах, прилетавших сюда «стаями» из Диксона, Хатанги и Норильска. Случалось встретить тут борта из Москвы, Ленинграда, Мурманска, Киева, Архангельска и Красноярска. Жизнь кипела. Одни прилетали, другие улетали. Все крутилось, все вертелось.
Эта история началась в летной столовой ноябрьским вечером, когда наш вертолет сел на дозаправку в аэропорту Средний. Еще рано утром мы вылетели из Диксона, чтобы доставить на полярные станции почту, продукты и оборудование. Летали в тот день долго и много. Обедали на мысе Челюскине, а вот ужин застал нас – пятерых членов экипажа вертолета Ми-8 (в Арктике к двум пилотам и бортмеханику добавляются штурман и радист) и меня, молодого журналиста из дудинской газеты «Советский Таймыр» – на Среднем.
В обратный рейс нам предстояло взять на борт нескольких человек, завершивших работу на Среднем и спешивших на материк по личным и служебным делам.
Однако «война войной, а обед по расписанию». Именно поэтому мы и решили поужинать, прежде чем отправимся в полет. Надо сказать, в Арктике всегда кормили отлично и недорого. В меню были салаты, супы, рыба и мясо... И конечно, компоты. Местные повара ублажали едоков булочками, пирожками и прочей выпечкой. Отсутствовали, пожалуй, только свежие фрукты и овощи. Но время было такое…
Сейчас я уже не вспомню, кто что брал. Да это и неважно. Запомнилось другое. Второй пилот достал из портфеля пакет с котлетками:
– Вот, еще с Диксона. Перед вылетом купил в нашей столовке. Щучьи, – рекламировал он товар. – Угощайтесь.
– Раньше надо было предлагать, – заметил штурман. – Мы уже вон, набрали. С этим бы справиться.
– Не подумал, – среагировал летчик, и начал уплетать котлеты, обильно смазывая их горчицей.
– Ты на жидкость особо не налегай, – сказал мне командир, увидев, что я собрался идти за третьим стаканом чая, чтобы «срубать» еще пару пирожков. – Горшка в вертолете нет, а ехать будем часа три.
– Мы полетим через Челюскин и Стерлегов? – спросил я.
– Нет. Напрямую. Чего керосин жечь, – ответил кто-то из экипажа.
Услышанное меня не обрадовало. Дело в том, что в Диксоне базировались вертолеты Ми-8, а они, как известно, плавать не умеют. И в случае чего камнем уйдут на дно Ледовитого океана. Если, конечно, он не будет покрыт льдами.
Именно поэтому все регламентирующие документы гражданской авиации тех лет предписывали максимально сокращать полеты над открытой водой. И если выполнять эту инструкцию, то нам следовало лететь в сторону пролива Вилькицкого, чтобы выйти на мыс Челюскин, и дальше над Таймырским берегом лететь на юго-запад в сторону Диксона. Это удлиняло путь километров на 250.
Минут через сорок наш вертолет оторвался от земли и взял курс на Диксон. Заданную высоту полета в 300 метров набрали быстро. В иллюминатор было невозможно ничего разглядеть – сплошная чернота полярной ночи за бортом.
Я устроился на скамейке, что расположена у входной двери, рядом с пилотской кабиной. Буду спать, решил сразу, и нацепил на уши собственную авиационную гарнитуру (наушники с микрофоном), чтобы хоть как-то избавить себя от шума двигателей. А вот разговоры экипажа с землей и между собой я слышал.
Пилоты заботливо приглушили свет в салоне. Пассажиры, а таковых было шесть: три женщины-синоптика и три мужика-пограничника, мирно заснули. Задремал и я.
Минут через сорок меня разбудили оживленные переговоры членов экипажа между собой. Прислушавшись, понял, что, как бы это сказать деликатнее, один из «пахарей арктического неба» почувствовал некое недомогание в животе. Щучьи котлетки активно рвались на волю. И откладывать их выход в свободное плавание было уже невозможно. Не прижились они в организме второго пилота. Не при-жи-лись! Такое может быть с каждым, но желательно не в вертолете, выпускаемом серийно. Это вам не VIP-машина, где конструкторы умудрились сделать не только шумозащищенный салон, но и кухню, и туалет...
Ситуация складывалась драматичная: в салоне пассажиры, под вертолетом 300 метров неба, ниже открытая вода Карского моря, а удобства, вроде как, «во дворе».
Естественно, пассажиры ничего не слышали. Они просто мирно спали, убаюканные ревом двух двигателей, крутящих винты. В пилотской же кабине разрабатывалась практически войсковая операция по спасению второго пилота. Предлагалось несколько вариантов. Остановились на следующем: треть пассажирского салона отгораживается брезентом (слава Богу, он был), пилот привязывает себя специальным страховочным поясом, открывается входная дверь… Ну, словом, понятно.
Так и поступили. Дополнительно в салоне выключили освещение. Брезент держали я и радист. Причем, радист стоял со стороны входной двери, а я со стороны пассажиров.
Вдруг минут через десять в салоне раздался дикий крик. В свете проблескового красного маячка я увидел, как в мою сторону метнулась тень.
– Суки, мы падаем, – истошно орал мужчина. – Почему, ё…, так темно?
Его истерика разбудила остальных пассажиров. Никто ничего не мог понять: вроде, вертолет летит, но в нем темно и прохладно.
Пассажир явно приближался ко мне. Это чувствовалось по запаху перегара. Он, будто мельница, махал руками и орал:
– Ё…, твою мать. Почему темно? Мы падаем! Включите свет…
Последнюю просьбу услышал радист и попросил командира по СПУ (самолетное переговорное устройство – внутренняя система связи на воздушных судах) исполнить просьбу прапорщика, который продолжал перемалывать руками воздух…
Включение «света» совпало с моментом, когда паникер выбил у меня из рук брезент, и все, кто находился в вертолете, увидели, как …второй пилот закрыл входную дверь, расстегнул страховочный пояс и озорно улыбнулся пассажирам:
– Без паники, друзья! – прокричал он. – Надо было проверить тангаж рысканья. Для того и выключали свет. Тангаж рысканья в норме.
Его слов почти никто не услышал. Но улыбка убедила всех, что с тангажом, скажу так, и вправду все нормально.
Летчик занял свое место в кабине.
– Если обоср..л вертолет, будешь мыть его сам, любитель щучьих котлеток и мастер коврового бомбометания, – услышал я голос командира.
Ночной полет над Карским морем продолжался. Нас ждал Диксон.
Виталий ИВАНОВ
п. Диксон, 1996 год.