Воспоминания моих родителей

 

 
Воспоминания моего Отца.
Состав семьи моего отца Дитриха.
Дедушка Johannes Rempel, * 27 Dec 1856 in Gnadenfeld, Molotschna,
Бабушка Anna Rempel, Heirat Bef 1880 in Gnadenfeld,
1  Тётя              Maria Rempel * 4 Feb 1880. – 26,02.62 Greendale, Canada,
2 Тётя             Sara Rempel, *1883-1920 in Gnadenfeld,
3Тётя             Margareta Rempel, * in Gnadenfeld,
4 Мой отец    Dietrich Johann Rempel * 1890-22,08,37
5 Тётя            Katharina Rempel * 10 Jun 1893.
6 Дядя           Wilhelm Johann Rempel * 1896-07.06.38  Erscho;en. Днепропетровск

Была ещё одна тётя имя которой не помню. Она и тётя Зара умерли очень рано, от туберкулёза, меня ешё не было на свете. Тётя Маргарита была замужем за дядей Бек-кер,имела 3 ое сыновей. Дядя Беккер был ужасно скупой, а тётю Маргариту мы любили. С младшим её сыном Жоржем (Георг) я дружил. Мы были одногодки.Он где-то в казах-станских шахтах работал, но я его после 1939 года больше не видел.Семья тети Тины, муж Панкратц, умер в трудармии. Их дети – мои кузины Фрида – 1923года рождения , теперь в Германии.Элла давно умерла. Могана (Анна) вместе с детьми живет в Герма-нии. Они баптисты, кроме одной дочери Фриды, которую так и не смогли обратить в свою веру, поэтому она осталась в Казахстане. Её не любят. Нас тоже не очень. Но ино-гда встречаемся. Все же мы родственники по отцу.
Etwas aus meinen Leben:
W Rempel.
Hallo!.....Das bin ich, Woldemar Rempel. Dietrich Sohn 1923 am 9. M;rz wurde ich geboren. Meine Mutter Helene Rempel (Harder) sagte mir sp;ter es war an einem warmen, sonnigen Fr;hjahrstag geschehen vormittags. Unser Dorf hie; damals Gnadenfeld. Der Region hie; Mo-loschanski und das Land Ukraine. Ich hatte schon einen Bruder Alfred. Er wurde 1919 am 20. August geboren. Es war in der Nachrevolutionszeit. Ein gro;es Durcheinander. 1925 am 28. Februar wurde mir noch ein Bruder Hardi (Leonard) geboren und 1927 am 2. M;rz bekommen wir noch ein Schwesterchen Regina geschenkt. Ich kann mich noch an Einzelheiten erinnern aus jener Zeit. Als Regina zur Welt kommen sollte wurden Hardie und ich zu den Nachbarn gebracht. Warum wusste ich nicht zu der Zeit. Ich hatte Durchfall und es war mir eine gro;e Schande des nicht meine Mutter, sondern die Nachbartante mich badete, auf den Nachttopf setzte usw. Als wir wieder zu Hause waren wollte Mutter mir die Brust geben ( Sie hatte mehr Milch als n;tig), aber ich nahm sie nicht. Aber mein j;ngerer Bruder Hardie lutschte mit Ver-gn;gen. Nach Erz;hlungen meiner Mutter war ich  kleiner Nimmersatt. Ich lutsche die Brust-gierig und trank mehr als n;tig. Daher hatte ich oft Bauchweh oder Durchfall. Vater sagte eine Brust auslutschen reicht f;r den kleinen Knirps, ich aber verlangte beide und weinte wenn Mama sie mir nicht gab. Die Gro;mutter konnte es auch nicht ;bers Herz bringen und pflegte zu wiederholen je an Lena doch de andre (plattdeutsch). Es dauerte nicht lange da wusste ich was de andre  bedeutet. Wenn ich die erste Brust ausgelutscht hatte sagte ich auch eine Oma:“ De andre.“ Dar;ber haben dann alle herzlich sich gefreut und ich d;rfte mich voll pumpen mit Milch, mit warmer Muttermilch. Unser Dorf hatte eine sehr breite Stra;e. Zu beiden Seiten wa-ren die Vorg;rten, dann Garten und Hintergarten  und parallel Gem;segarten. Im Garten waren die verschiedensten Obstb;ume, Str;ucher und nat;rlich viel Blumen, so wie es eben die Deut-schen in aller Welt lieben, zu finden. Zwischen Gem;se  und Obstgarten zog sich ein Weg zum Hauptweg l;ngst dem Dorf der zum Friedhof f;hrte. Der Weg war ;berall mit Wei;gelben Sand bestreut und zu beiden Seiten des Weges zogen sich Rasen. Das war eine Pracht. Was ein wundervoller Duft und Anblick. Die H;user waren aus Brandziegeln gebaut. Die D;cher gr;;-ten Teils mit Dachpflanzen gedeckt. Gleich am Haus war ein gro;er Stall angebaut und dann kam die Querscheine. Im Stall befand sich das Vieh, so auch Pferde und Gefl;gel. Auf dem Hof stand Apart ein Geb;ude mit bis zur Erde keuchendem Dach- gedeckt mit Schindeln. Da drinnen hatte Papa seine Werkst;tte.
         Я, Владимир Ремпель , родился в 1923 году, 9 Марта. Моего отца звали Дмитрий, а маму Елена. Родился я в солнечный день, до обеда. Наше село называлось Гнаденфельд. Оно было на Украине, район Молочанский. Я имел старшего брата, Альфреда, который был старше на четыре года, и младшего брата Леонарда, он был младше меня на четыре года. Потом появилась сестра Регина. Младенцем, мать не могла меня накормить одной грудью, до того я был прожорлив. Отец говорил, что одной груди достаточно, но я так сильно плакал, что сердобольная бабушка, не могла этого вынести и говорила,
- Дайте ребёнку другую. -
Она повторяла, другую, и мама мне давала другую грудь, с нежным тёплым молоком. И прошло совсем не много времени, когда я понял и начал говорить
- Другую, другую. -
В селе была широкая улица, засыпанная, красивым, жёлтым песком. Перед домами бы-ли палисадники, в которых, роскошно цвели, разные цветы и они издавали прекрасный запах. Дома были построены из обожжённого кирпича, крыши, большинства домов, украшали цветы. Отец имел свою мастерскую.


Мой отец около 45 –ти лет. Ремпель Дмитрий Иванович.
В этой мастерской наш отец работал. Изготавливал из дерева акации гребешки для жителей села, ремонтировал вёдра, кастрюли и т.д. Мой отец был высокообразован-ный интеллигентный человек. Несколько лет учился в германанском университете, го-рода Митвейде, получив диплом «Инженер конструктор точного машиностроения». За-кончил его, перед первой мировой войной и вернулся домой на Украину, где прожива-ли его многочисленные родственники. Началась война с Германией и естественно он не мог работать по специальности. После революции1917 года всё в России и Украине бы-ло разрушенно гражданской войной. Большевики, проповедовали такую ненависть ко всему иностранному, поэтому у отца вообще не было шансов, работать инженером.
   Моя мать в юности. Елена Ремпель. Девичья фа-милия Гардер.
Моя мама закончила гимназию с золотой медалью в Давлеканово и работала учи-тельницей в деревне. В доме дедушки жили наша семья и дядя Вилли с женой Клавой (русская) и их дети Витя и его сестра (имя не помню). Мы, дети, весело играли, в огромном дворе, саду или огороде. Иногда сорились и тут же мирились.
 Новая коммунистическая власть, перераспределила землю, и мы получили свой надел (участок), который, наш отец, засадил пшеницей. Пшеница дружно взошла, и мы надеялись на хороший урожай. Но долго не было дождя, потом налетела пыльная буря, которая свирепствовала несколько дней. Ветрянная мельница сгорела, многие дома ли-шились крыш, но главную беду буря натворила в степи. Огромные дюны земли покры-ли всю степь. Все всходы погибли. Пыль пробралась, через все шели в дома и хрустела на зубах. Печальные, отец с матерью стояли, у края поля, в котором погибли все надеж-ды на сытную зиму. Надвигалась огромная беда – голод. Помощи ждать было не от ко-го, особенно от властей.
После тяжелых раздумий отец с матерью, собрав пожитки, вместе с нами отпра-вились в Саратовскую область, к маминой сестре Марусе, которая с мужем Яковом и детьми Леной, Артуром, Яшей и Ирой жили в Аркадакском р-не, в деревне № 5. Там было 7 или8 сел под номерами. Это было примерно в 1929 году. В пути, к тёте, я впер-вые увидел железную дорогу с паровозами и вагонами. Это огромное, пышущее паром, дымом, огнем, свистящее, грохочущее чудовище – паровоз, с его многочисленными ва-гонами, произвёл на меня неизгладимое впечатление. Этот запах всяких масел, которые шли от шпал, в этот жаркий день, одурманил меня, и я навсегда полюбил железную до-рогу. Поезда, тогда, двигались не так быстро, как сейчас, и поэтому ехали мы до Арка-дака несколько дней и ночей. Жили мы у дяди Яши Пеннер. Вся деревня состояла из нескольких улиц, одна тянулась вдоль реки, параллельно ей. Выше за огородами, строи-лась другая, перпендикулярно к ней шла улица, ведущая в соседние деревни №6 и№ 7. К деревне шла дорога от рабочего посёлка Аркадак. В Аркадаке жили русские. Наша улица кончалась у большой кручи, которая обросла дубами, клёнами, тополями и раз-личными зарослями, и кустарниками. Взобравшись на кручу, по тропе, я часто любо-вался открывавшимися просторами, которые простирались перед моим взором. Внизу, под кручей, находилась огромная чаша – равнина, которая была летом пастбищем, а ранней весной заливалась талыми водами Мама работала в детском саду, воспитатель-ницей. Папа устроился инженером в городе Балашове, не далеко от дома. Деревня, вер-нее село №5, как и другие, была не большой. Жили в них преимушественно немцы – менониты (платдейтше), в основном глубоко религиозные люди. В отличии от них, наша семья, не верила ни в бога, ни в дьявола. А это многим не нравилось. Мы, дети, ходили летом по деревне в трусиках, за что наших родителей осуждали. Но ихние дети тянулись к нам, и мы хорошо вместе играли.
Там была речка, вернее рукав от реки Хопёр, в котором мы рыбачили на удочку. Одна-жды, мой старший брат, Альфред, на простую удочку, поймал большущую щуку, у са-мого берега она сорвалась, но брат кинулся к ней и поймал её голыми руками. Ещё и теперь помню, как лежала она в большом, алюминевом тазу, занимая почти всю окруж-ность.
 Однажды, мама взяла меня и Харди с собой на прогулку. Мы спускались с кручи по тропе, любуясь окружающей природой. Мама показывала и рассказывала нам о дере-вьях и о цветах, которые она так любила. Не далеко от нас, из леса, вышло стадо овец. Пастух, медленно, не спеша гнал их через луг. Но вдруг, мама сильно испугалась. Три серых волка, рысцою, спускались по тропе в луг, на котором уже находились овцы. Харьди закричал, что это просто собаки и не хотел идти домой, но мама быстро повела нас домой.
Вскоре, от Пенеров, переехали в большой, с высоким крыльцом дом. Печи топи-лись лузгой от семячек подсолнечника. Мы, дети, ходили к Пеннерам и там играли. Пе-ли песни. Я дирижировал, размахивая руками и пел: »Ло, ло, ло,» содержание песен я не знал, но видел, как в церкви дирижер махал рукой. В деревенском магазине, за 1 копей-ку можно было купить 2 ириски. В то время были монеты по ; копейке. В деревне прожили, мы, не долго. Я еще в школу не ходил, когда мы переехали в город Пензу. Папа, как рассказывала нам позднее мама, говорил по русский с сильным акцентом и это его угнетало. Он устроился инженером-конструктором на велосипедный завод. Нам, детям, было очень интересно шляться по городу, смотреть, как по площади, на трёхко-лёсном мотоцикле катаются милиционеры. В то время у простых людей, не то что мо-тоцикл, велосипед был редкостью. Дороги, на некоторых улицах, были вымощены бу-лыжником, ездить на телеге по ним было почти невозможно, так сильно трясло.
В Пензе, я, впервые увидел электрические лампочки в квартирах, а у трансфор-маторной будки, лампочка горела днём и ночью. Я всё на это чудо смотрел и гадал от чего лампа горит.
Часто ходили на речьку, Сура, и под предводительством Альфреда, плавали на лодке. Это была очень красивая небольшая река. В одном месте был перепад, около од-ного метра. Как-то нашу лодку потащило в стремнину к перепаду, Альфред стал отча-янно грести выслами к берегу, крича на нас, чтобы мы помогали грести руками. Кое как мы выплыли. Плавать, кроме Альфреда, ни я ни Харьди ещё не умели.
С питанием в Пензе у нас было скудно. Однажды, отец, принёс чёрные сухари и колбасу, с завода, которая имела неприятный запах. Отец отдал колбасу нам и сказал, чтобы, мы, на базаре, обменяли её на яблоки, что мы, и сделали. В одной комнате стоял железный бачок, с топлённым маслом, которое, мама сделала ещё в деревне, так мы, па-цаны, тайком макали чёрные сухари в это масло и ели. Наша добрая мама, конечно до-гадывалась, но отцу об этом не говорила.
Мама всю жизнь готова была всё сделать для нас, лищь бы нам хорошо было. Отца, мы тоже, очень уважали и любили, хотя и побаивались. Он был строг и справед-лив. Родители наши никогда не повышали голос, если мы что-то натворили. В семье был строгий распорядок. Кушали в одно и то же время. Во время еды разговаривали только отец и мать и то мало. Отец всё требовал, чтобы мы хорошо пережёвывали пи-щу, не спешили и не чавкали. Молиться было не принято, так как нас воспитывали ате-истами.
Однажды Альфред, я и Харьди взобрались на крышу сарая. Солнце припекало и смола, на досках, была пахучей и полужидкой. Альфред желая подшутить над нами ска-зал, что если намазать грудные соски смолой, то они увеличатся. Что, я с Харьди и сде-лали. Долго отмывала мама нас, журя Альфреда. Мы часто, в троём, ходили на желез-ную дорогу. Дорога проходила через холмы, часто петляла и была ниже поверхности метров на десять. Альфред лёг на шпалы, прижав ухо к рельсу, неожиданно он вскочил, раздался резкий свисток, поезд был совсем рядом, мы кое-как успели выкарабкаться по крутому откосу.
Здоровье отца ухудшилось, и врач посоветовал ему уехать в деревню. И вот мы снова в дороге, едем в нашу родную деревню, Гнаденфельд. Проезжая, на поезде, через тунели и мосты над речками, мы любовались великолепными пейзажами, которые рас-крывались перед нами. На одной большой станции отец купил огромные спелые поми-доры и хлеб, которые посолив, мы, с большим наслаждением съели.
В Гнаденфельде, мама, получила направление в деревню Вайнау, учительство-вать. Местные жители встретили нас очень радостно и приветливо. Принесли продук-ты; лапшу, куриц и многое другое. Мама стала отказываться, но жители сильно обижа-лись, пришлось всё с благодарностью взять. Жители, были очень рады, что наконец то имеют своего, собственного учителя в деревне, и хотели хоть чем-нибуть облегчить жизнь нашей семье, на первое время. В то время учителя, в деревнях, были в большом почёте.
Настала осень. Я и Альфред пошли в школу. Мама, была моя первая учительни-ца. После школы, мы мальчишки, шли в общие деревенские сады, в которых, после уборки урожая, можно было найти оставшиеся, виноград, яблоки и грецкие орехи. В деревне было организованно обшее питание – обед. Готовили вкусную пищу. Мы все обедали вместе и это нам очень нравилось. Отец, следил за работой нефтянного двига-теля мощностью 18 PS, который вращал силосорезку и по трубам гонял измелченную массу (кукурузу, подсолнечник, траву) в силосную башню. Помогал при молотьбе и других сельхозработах.
У наших родителей были в этой деревне хорошие друзья, с которыми они люби-ли весело отдыхать. Однажды они пришли к нам поздно вечером вместе со своим сы-ном, когда я Харьди и Регина уже спали. Была осень и на дворе было уже темно, лишь луна ярко светила в окно. От скуки, мальчик зашел в нашу комнату, от чего я проснув-шись громко закричал: «В нашей комнате маленький разбойник с большой головой!» От моего крика все проснулись и узнав в чем дело, громко рассмеялись, а Харьди и позже всё подтрунивал: «Где разбойник с большой головой?» А голова у мальчика дей-ствительно была большой.
Как-то, за обеденным, столом мама говорит отцу, что одна курица не хочет схо-дить с гнезда и хочет «парить». Отец в задумчивости сказал, что не мешало бы посадить её на яйца, на что я резонно заметил, что наши яйца для подкладки не годятся. «Поче-му?» - спросил отец. «У нас нет петуха, а у соседей есть. Надо брать яйца у них.» «При чём тут петух?» - недоумевая, сказал отец. «Петух должен вспрыгнуть на курицу и клюнуть её в гребешок.» - ответил я. «Молодец! Правильно!» - отец с мамой весело за-смеялись. Я напротив, немного обиделся.
Как то, из Гнаденфельда, приехал дедушка. Я с Харьди пошли с ним за село, на огромный песчаный карьер, с жёлтым песком, который брали люди из окрестных сел. Там мы нашли табакерку. Дедушка говорит: «Кто-то её потерял и теперь наверно ищет.» И точно, подъезжает к нам на подводе мужчина и спрашивает не видали ли мы табакер-ку и что он забыл её здесь, когда сел покурить. Дедушка сразу же отдал её ему.
На следующий учебный год, маму перевели работать в новую школу. Такое часто практиковалось в то время, и мы поехали в деревню Гохштат. (Hochstadt). В этом селе была семилетка. Поселили нас в ту же школу, в одну из комнат. Отец тоже стал рабо-тать учителем математики и физики, которые прекрасно знал. У отца была хорошая библиотека, которую он собирал ещё со студенческих лет, живя в Германии. В основ-ном это были научные монографии и статьи на немецком языке. Отец играл на различ-ных музыкальных инструментах (флейте.мандолине) и они часто, красиво и задушевно пели с мамой. В то время в деревнях не было газет, журналов, радио. Только в правле-нии и избе читальне, можно было узнать новости.
В 3 классе нам дали другую учительницу, которую я не любил. Она плохо знала школьную программу и абсолютно не умела преподавать.Я стал плохо учиться. Одна-жды я не сделал домашную работу и для оправдания сказал, что было некогда, так как я кормил куриц. Куриц я действительно кормил кукурузой и хотел этим оправдаться. Она заставила меня залезть на подоконник и высунуть голову в форточку. Ученики должны были, указывая на меня пальцем и теря его другим, плюя в меня говорить: «Шем, шем, шем», то есть постыдись. Я в ответ на это, тоже плевал на них, делая пальцем то же са-мое. В это время открылась дверь и показался отец. Он сказал безобразие и велел мне сойти с подоконника. Потом учительницу разбирали на педсовете.
Вскоре, мы, переехали в другой дом и всё была бы хорошо, если бы не голод. В России и на Украине в 1932-1933 годах был ужасный голод, унёсший миллионы чело-веческих жизней. Осенью в 1932 году коммунисты, комсомольцы и часть рабочих, по заданию Сталина, произвели насильственную коллективизацию и продразверстку. Они отбирали и сгоняли на скотные дворы, лошадей, коров, овец. Забирали овощи, хлеб, картофель у крестьян, не оставляя людям почти ничего. Это было сделано Сталиным сознательно, для того чтобы согнать людей в колхозы и совхозы. Сталин боялся и не доверял крестьянам. Комсомольцы, даже копались у людей в огородах, выискивая спря-танный хлеб и забирали его, если находили. Люди опухали и умирали. Наступила вес-на, мы, очень ослабли. Питались в основном супом из лебеды и конского щавеля. Ели цветы от белой акации. Хлеба совсем не было. В наш жидковитый суп, мама, добавляла не много жира, который вскоре у нас своровали. Родители отправились на базар, чтобы на свою зарплату купить продуктов. Вернувшись домой, с неполной кошелкой, отец от голода слег в постель. Мама подкармливала, его, немного пшенной кашей, выменяв не-сколько стаканов на что-то. Один дед принес нам мелкую, проросшую картошку, кото-рую нельзя было уже кушать и сказал:»Геносе Ремпел, если у вас хватит сил, то посади-те эту картошку, она сортовая и если будет дождь, то будете с картошкой.» Картошку мы посадили. Было очень тепло, пошли дожди. Картошка вместе с сорняками быстро пошла в рост, но уничтожить сорняки у нас не хватало сил. Когда она зацвела, стали её подкапывать и кушать. Несмотря на то, что трава стояла выше колена и что картошку подрывали несколько раз, картошки выросло много, да такой крупной. Она была с пу-пырышками. Земля, от дождей, была очень вязкой. В это лето у нас был небывалый урожай на все культуры: фасоль, подсолнечник, кукурузу, морковь, картофель, тыкву, арбузы, дыни, а также на фрукты.
Я и Харьди, держали кроликов. У нас, детей, на ногах образовалось много мел-ких чирей, как говорил отец, от того что, мы, употребляли в основном фрукты. Поздней осенью 1933 года, нагрузив на большую арбу всё нужное, а так же кроликов, без мамы и Регины, мы переехали в дальнее село, которое называлось Гросвайде( Gro;weide ). Отец работал в школе. Мы учились и дома готовили еду. Каждый день варили картошку, морковку, фасоль и это всё без жира. Вскоре приехала, долгожданная мама с Региной. Жить стало веселей. Отец, на аптекарьских весах, делил хлеб и каждый получал чуть больше 100 граммов. На зарплату родителей почти ничего нельзя было купить. Хлеба, который получал отец, было очень мало, а крестьяне не продавали, так, как им самим не хватало. Отец часто повторял: «Что я за человек, имею высшее образование, профессию и не в состоянии прокормить семью.» Была у нас корова, но не всегда. В школе нам да-вали обед, из позеленевшей картошки с подливом из помидор.
В 1935 году, по доносу учителя, Швеллера, отца арестовали и посадили в тюрьму в городе Мелитополь. С четушкой водки, он приходил к нам домой и все разговоры с отцом, докладывал милиции. Его позднее тоже посадили. Через несколько месяцев, ма-ме удалось доказать невиновность отца и его отпустили. Домой он пришел с красными от бессоницы глазами.
 По воскресеньям, всей семьей, ходили в гости к Панкрац, они жили в селе Руд-нервейде, к которому вела аллея из больших деревьев, на которых аисты выводили птенцов, кормя их лягушками и ящерицами, которых было в изобилии на лугах, вдоль речки. Аисты любили устраивать свои гнезда и на колесах от телег, которые заботливые хозяева устанавливали на крышах домов. В большом саду, мы, дети лазили по деревьям, строили шалаши, ели фрукты. До посинения купались в запруде, в которой водились черепахи величиной с тарелку. В Гросвейде прожили, мы, несколько лет. На красивом, ухоженном жителями, кладбище росли большие тополя. Не вдалеке рос посаженный, четырёхугольной формы лес, состоящий преимущественно из молодой акации, с ост-рыми шипами. Весной на тополях и на акациях, гнездились грачи, сороки, галки и яст-ребы, яйца, которых, мы, не смотря на щипы, собирали с деревьев и приносили домой. Это было большой помошью к нашему столу, за что отец давал нам по одной копейке за яйцо. Яиц, иногда, приносили до ста штук. Охотились, мы, за мелкими певчими птич-ками. Сейчас я понимаю, что это было не хорошо, но тогда мы, об этом не думали. Гра-чей было очень много, и они разоряли посевы кукурузы. Да и других птиц было много. Я охотился обычно на воробьёв. Альфред брал с собой Харьди, который выслеживал птичку, а Альфред стрелял. Стреляли из рогатки, шариками из глины, которые лепили и сушили на крыше веранды и дома. Стреляли очень метко. А ласточек, мы, не трогали. Конечно, мы, не много убивали птиц. В основном стреляли по различным мишеням.
В верху, за карнизом окна, пара трясогузок свила гнездо и вывела птенцов. Птенцы были совсем маленькие и беспомощные. Они громко пищали, требуя от роди-телей червячков, гусениц, кузнечиков. Отец, с интересом следил за ними, а нас преду-предил, чтобы мы, их не трогали и не стреляли по ним из рогатки. Как-то, я и Харьди взобрались на крышу веранды, где у нас сушилась партия шаров. Они уже высохли и мне хотелось их испытать. Я искал подходящую цель. Было жарко, птицы не летали и вообще было тихо. Вдруг, я увидел нашу трясогузку, которая деловито попрыгывая, ис-кала насекомых, для своих птенцов. Я говорю Харьди: «Один раз выстрелю. Ведь не попаду.» Харьди говорит: «Не стреляй!» Я, не целясь, выстрелил и попал. Быстро слез-ли с крыши и подбежали к трясогузке. Я, осторожно поднял её. Головка, пташки, без-жизненно свисала, из клюва капали капельки крови. Она была мертва.Что я сделал, за-чем же я выстрелил. Долго я переживал и страдал от своего не обдуманного поступка. Трясогузку, мы, схоронили в камышах речушки, которая протекала за нашим домом. Через какое-то время отец говорит: «Мальчики, что-то не вижу, я, второй трясогузки. Всё одна и та же кормит своих птенцов. Толи кошка её поймала?». Внимательно, взгля-нув на нас, он конечно же понял, кто это сделал.
Были у нас кролики, которых, мы, кормили ветками белой акации, тутовника и травой. Летом они хорошо размножались и начиная с Августа питались ими. Мама жа-рила их и было очень вкусно. Кроме рогаток, у нас были ещё луки, которые изготавли-вали из свежего, упругого прута. Стрелы из камыша, а наконечники из жести от кон-сервных банок, которых полно было на чердаке.
 В 20 годы, Америка в этих банках, для голодаюшей России и Украины, присы-лала различные консервы. Потом, Альфред, научился изготавливать порох и огне-стрельное оружие – самопалы. В школе, на уроке физики, он узнал, что порох изготав-ливается из древесного угля, серы и селитры, которые нужно было очень мелко расте-реть и в определённой пропорции тщательно перемешать. Селитру соскабливали с кир-пичей в погребах. Чистили её, растворая в воде. Весы, аптекарьские у нас были. При выстреле, вонял и дымил этот порох очень сильно. Вскоре, Альфред, изготовил ружьё с длиным стволом и что главное, оно было с курком, не надо было больше зажигать за-пал. Уже в сумерках, Альфред, я и Харьди, пошли в сад, чтобы испытать это ружьё. Вдруг, Альфред увидел, что–то большое, на дереве. Знаком, он велел нам остановиться, а сам тихонечко подкрался к дереву. Грохнул выстрел, «большое» упало на землю, изда-вая:»Ко, ко, ко.» Осмотрев его, мы, к нашему ужасу, поняли, что это была наша курица. Куры, вообще часто ночевали на деревьях. Что делать? От отца обязательно попадёт. Он и так уже просил прекратить стрелять и изготавливать оружие, даже один раз отобрал у нас всё, но не уничтожил, видимо было жаль, так как он гордился нащим мастерством. Вот, мы, и бросили эту курицу в камыши. Конечно лучше бы было, принести её домой, какой бы чудесный куринный суп получился. Отец часто косил траву, возле речки, для коровы. Так как на пастбище, она не наедалась. Прошло несколько дней. Отец позвал нас с собой, косить сено. Мы с охотой согласились, так как были рады что ни отец и ни мать, не заметили исчезновение курицы. Кося траву, у камышей, отец вдруг остановил-ся, принюхался, и пошёл в глубь камышей. «Дети, идите ко мне!» - с сожалением в го-лосе, сказал отец:» Похоже наш курица! Она такая заметная и большая была. Сегодня я заметил, что её нет! То ли лиса её сожрала, то ли большой ястреб её разорвал?» -говорил отец, осматривая остатки курицы. Мы понуро и молча стояли, и наблюдали за отцом. «Альфред, не твоя, ли это работа?» – Догадался отец, взглянув на нас. Пришлось, при-знаться.
Кто-то из жителей сообщил в милицию, что мы стреляем из самодельного ору-жия. Отца вызвали в районную милицию, придя оттуда, он запретил нам, стрелять в де-ревне. В один прекрасный день, мама послала нас за початками кукурузы. Варенная, она нам очень нравилась. Как раз намеревался выстрелить из поджига. Он уже несколь-ко дней лежал с большим зарядом пороха. Как говорили, пацаны, от этого выстрел уси-ливается. Теперь то знаю, что это не так. Я очень боялся. Встав у дома и запалив фитиль, быстро сунул руку за угол дома. Грохнул выстрел. В руке у меня остался лишь один держатель. Перепугавшись, мы убежали в кукурузное поле и пробыли там до темна. Отец с мамой очень за нас волновались, выстрел был очень громкий. Вскоре изготов-лять порох, мы перестали. Перемешивая порох, решил поджечь маленькую порцию, но загорелась вся банка.  Очень испугался, что может сгореть дом.  Схватил банку голыми руками и выбросил её в окошко, получив при этом сильные ожоги.
Однажды, меня с моим хорошим другом Рейнгольдом Шлегел, отправили в пио-нерский лагерь в село Лихтфельд. Там, встретил своего двоюродного брата, Жоржа Бек-кера. В пионерлагере нам было очень интересно. В первую ночь, когда мы, не зная друг друга легли спать, один малчик ужастно захрапел. Вот верчусь я, с боку на бок, а он храпит и храпит. Остальные притихли, и я думал заснули. Наконец не выдержал и встал. Ярко светила луна, подошёл к его кровати, глядя на него. Он продолжал сопеть и храпеть. Я зажал ему нос, думая, что он хотя бы храпеть перестанет. Но он с просонья испуганно закричал. Я ему объясняю, не надо делать «Хыр, хыр, хыр.» Так как не знал, как по-русски слово храпеть (Schnarchen) Оглушительный смех моих сотоварищей раз-дался в комнате. Потом долго меня дразнили: «Не надо Хыррр, хыррр, хыррр делать.»       Кормили нас очень вкусно. Украинский борщ и на второе макароны с тушенной теля-тиной, которые давали нам в обед, особенно мне запомнились.
 Сильный ливень с оглушительной грозой, прошёл над лагерем. По глубокому оврагу, за нашим лагерем, мутным потоком неслась вода. Дни были жаркими и, мы с большим наслаждением купались и загорали на солнышке. Днём, от обилия игр и забав, я не скучал по родным и по дому, но вечером, при закате солнца, тихо плакал, смотря как солнце скрывается за горизонтом, как раз в том направлении была моя деревня. Я был впервые не дома и с нетерпением ждал, когда же кончится срок моего нахождения в пионерлагере. Не дождавшись последнего дня, я и Рейнгольд, рано утром, покинули пионерлагер. Пешком, по пыльной дороге, бодро отправились в путь. Было очень тихо, только одна собака стала на нас гавкать. Я схватил камень и бросил в неё. Собака с виз-гом убежала. Где-то в полдень, прошагав 30 километров, вбежал на родное крыльцо и попал в объятья матери. Она очень удивилась, что босиком одолел такой длинный путь. Напоив водой, она поставила передо мной таз с прохладной водой, в который я опустил свои пыльные, усталые ноги. Мать с любовью смотрела на меня. Потом, наевшись варе-ников, необыкновенное счастье овладело мною, я снова дома.
В это же лето, Альфреду, за отличную учёбу, на рабфаке, дали путевку в Крым. На рабфаке готовили учителей для начальных классов. В Крыму, он заразился скарла-тиной, которой заразил меня и Харьди. Нас всех троих увезли на телеге в районую больницу и поместили в одной палате. Мне и Харьди дали только нательную рубашку, а Альфреду ещё и кальсоны. Через несколько дней, Альфреда отпустили, так как он уже выздоровел и должен был продолжить учёбу, а к нам в комнату поселили двух девочек около 12 – 13 лет. Младшую звали Наташей и она мне очень понравилась. Мне было то-гда 12 лет. Как раз в это время, из Москвы, проведать нас приехала мамина сестра, тётя Нюта Она меня очень любила и нянчила в первые годы моего рождения. Она так хотела видеть нас, но её к нам не пускали, так как, мы заразные. Тогда полез, на подоконник, чтобы тётя могла меня лучше разглядеть. Харьди, очень тяжело болел. Вся кожа с него слазила и его усиленно кормили. Мне давали мало, раз я болел легко, но так как, Харьди, почти ничего не ел, я доедал за ним. Наши родители, приезжая к нам, привози-ли жареных кроликов и фрукты. От скуки, и чтобы развеселить больного брата, я начал немного хулиганить. Научился при помощи пальцев свистеть. Громко свистнув, делал вид что ничего не произошло, когда прибегала медсестра. Часто ходил в туалет. Дёргал за верёвку, спуская воду. Интересно было слушать, как она журчит и с шумом убегает. Уже немолодой мужчина, сильно возмущался. Он качал воду вручную, из колодца, то-гда ещё водопровода не было и недоумевал, отчего это вода так быстро кончалась.
Из больницы, выздоровев, мы, приехали в деревню Либенау, в которую уже пе-реехали наши родители. Деревня нам понравилась, добротные дома из кирпича. Даже заборы и ворота были сделаны из кирпича или камня. В деревне жили немцы. Напро-тив, нашего дома был магазин, в котором можно было купить сушеную рыбу, пряники, конфеты, соль, спички. В этом же году, как, мы переехали в Либенау, в ней пустили вход электростанцию, напряжением 110 – 127 вольт.Это было для нас новостью и большой радостью. Даже провели уличное освещение. Местная молодёжь любила, вече-ром собираться под уличными фонарями. Свет горел до 11 – 12 часов ночи. Выключате-лей не было и поэтому, когда ложились спать, то просто выкручивали лампочку.
Кругом были украинские сёла, дома были покрыты камышом или соломой полы в домах были земляными, их обмазывали глиной. Сады были большими, в отличии от немецких, засаженными в основном, вишней. Никакого электричества в них не было.
 За огородами, нашей деревни, протекала не большая речка. Весной, она сильно разливалась, заливая частично сады и огороды. Нас тогда на телеге развозили по домам. Лошади до живота были в воде. Во время ледохода, льдины царапали стволы деревьев, сдирая с них кору, и долго эти шрамы на стволах напоминали о той мощи, которая про-сыпалась весной, в природе. Вода текла широким потоком по нашей улице, неся всякий мусор и рыла глубокие канавы и ямы. Отец, стоя с нами на заборе, сказал соседу, на против, указывая на проплывающую мимо нас огромную, мёрзлую глыбу навоза вместе с соломой: «Мятежники плывут.» Тогда шла война в Испании и отец, этим сравнением, хотел сказать, что испанские фашисты, так же, как этот ком навоза, будут унесены и уничтожены испанским народом.
Наш отец был всестороне развитым человеком. Он очень хорошо разбирался в международной политике, с большим интересом слушал самодельный приёмник, кото-рый сделал сам. Лампы, провода, он выписывал по почте, а электромагниты изготовлял из старых грамофонных пластинок, делая из них каркасы, наматывал на каркасы прово-локу. Делал нам, детям, маленькие электромоторы, которые врашались от электросети. Ток проходил сначала через лампу, а затем последовательно через электродвигатель. Так же построил маленькую паровую машину. Под котёл, приспособил старую гильзу от снаряда. Вода на примусе превращалась в пар, который по тоненьким трубам подавался на паровую машину. Позже он смастерил сеялку. С помощью, которой можно было са-жать различные семена, от мака до кукурузы, закрывая семена землёй и прикатывая, катками. Чтобы изготовить всё это, требовались необыкновенное упорство, смекалка, технические знания и мастерство Слушая, по радиоприёмнику выступления Гитлера и Гебельса он с тревогой говорил, что Германия с таким фюрером, стоит на пороге боль-шой беды. Свой довольно-таки простой радиоприёмник, отец должен был регистриро-вать в милиции, так как власти боялись, что, получая информацию и прекрасно владея немецким языком, отец, как думали они, может быть для них источником опастности. В то время зарубежные газеты и радиопередачи были строжайше запрешены. В газетах, журналах и по радио преподносилось только то, что соответствовало мировозрению Сталина и руководимой им партии коммунистов. Вскоре, свой радиоприёмник, отец, по приказу властей, отдал в милицию. Когда у отца было время, он играл с нами в прятки, делал пробежки.
Отец с мамой, работая в школе, наконец то стали хорошо зарабатывать. Мы стали хорошо питаться и даже заказали шить костюм отцу, но поносить костюм отцу не при-шлось. Наступил 1937 год. Страшный год. Сталинские репрессии давлели над городами и деревнями. Люди замкнулись и боялись друг к другу в гости ходить. Ученики и мно-гие местные жители очень уважали и ценили отца, за его знания и советы, которые он, давал им, по их просьбе. Многие любили просто поговорить с ним на различные темы, но были и такие, которым, его авторитет, его всесторонние знания, были что кость в горле. Директор семилетней школы Цепп, его жена Роза Гофманн и учитель Гардок настроили против отца, нескольких учеников, комсомольцев, из числа неуспевающих. На школьном собрании, отца, обвинили в том, что он держит свои знания при себе и не хочет с ними делиться. Всё это была сделано с целью очернить отца. Отец был сильно возмушен и взволнован. Защищая себя, говорил собравшимся о том, что это всё ложь и не правда, отец от отчаяния и возмушения, так ударил кулаком по столу, что доска от стола сломалась. Все вздрогнули. Прийдя домой, бледный отец, несколько часов молча лежал, ни с кем не разговаривая. На следующий день мы узнали, что его сняли с работы. Прошёл, где-то месяц, отец сильно страдал. Он искал выход из создавшегося положе-ния. Несколько раз, молодёжь села собиралась под окнами отца и тихонько пела песни, показывая этим, что они уважают и любят его. Мама продолжала преподавать в млад-ших классах. В этом же доме мы и жили. Наступила весна. На деревьях распускались уже нежные листочки. Отец с мамой отправились в районный центр Рот-фронт, так как отец хотел найти работу. Уезжая, отец сказал нам:» Смотрите дети, как деревья зазеле-нели.» В райцентре отец зашел в здание НКВД, к начальнику, который сказал: «Хоро-шо, что вы сами приехали, мы, хотели уже за вами ехать!» Отца арестовали и посадили в тюрьму. Маму посадили в Эмку (легковая машина) и привезли домой. Сам начальник НКВД со своим помошником произвели у нас обыск. Долго вертели и рассматривали немецкий бинокль, но ничего подозрительного не нашли. Заверив маму, что с отцом вероятно произошла ошибка и что скоро его отпустят, они уехали. Мы были потрясены. Нашего такого доброго, чуткого, умного, справедливого отца хотят судить, как врага народа. Плача, мы как могли утешали мать. Соседи, стали обходить нас стороной, да и мы ни к кому не ходили. Альфред уже работал, учителем в соседнем районе.
После всего этого, мать решила уехать в деревню, Шпарау, где устроилась вос-питательницей в детском саду. Село было менонитским и жили в нем немцы. Мы про-должали держать кроликов. Во дворе стояла печь, которую, я и Харьди, топили. На печи я жарил и варил кроликов, пёк булочки и хлеб, которые замешивала и раскладывала на противне мама Из Аркадака, мы получили письмо, в котором, мамина сестра тётя Мару-ся, просила нас, чтобы мы приехали к ним жить. Её муж, дядя Яша, уже полгода, как был арестован, а её и мамы брат, Бернгард, был арестован и сразу же расстрелян, без су-да и следствия, в городе Балашове. Его приговорила, так называемая «Тройка», к рас-стрелу. Эти «тройки» даже «двойки» состояли из трёх или двух человек, и они имели право решить судьбу человека. Особенно свирепствовала НКВД, среди немецкого насе-ления. Людей судили и клеймили «Враг народа», посылая их в сибирь и дальше на ка-торжные работы.Уже осенью 1937, на поезде переехали в Саратовскую область, Арка-дакский р-он, село №5 и поселились во второй половине тёти Марусиного дома. Отцов-ский разборный, дубовый шкаф и его библиотеку оставили в Шпарау, стаскав на чердак в надежде, что по позже, Альфред, вышлет всё это нам. То, что Альфред сидит в тюрьме, мы тогда, не знали. Через 18 месяцев, измученный и больной, он приехал к нам. Книг и шкафа уже не было на чердаке. У тёти Маруси была корова. Мама заплатила своей сест-ре за половину коровы, и мы были тоже с молоком. Я снова пошел учиться в 5 класс так, как в школе 6 класса не было. Школа стояла на берегу реки и была двухэтаж-ной.Был и клуб, где молодежь собиралась по вечерам и танцевала под физгармонь. Тан-цевать, я стеснялся, так как не умел, а танцевать очень хотелось. Играл на балалайке, которую подарил мне отец, но мечтал о баяне. Зимой катались мы на санках, коньках и лыжах. Однажды Харьди провалился под лёд, но мне удалось его выташить, он даже не простудился. Жили мы бедно, но духом не падали. Мама работала в школе, летом вос-питательницей в детском саду. Все школьники, начиная с 3 класса, летом работали, в колхозе. Чуть свет, а бригадир уже стучит в окно и говорит, что делать и куда идти. Многие приходили на скотный двор, получая там, задание. Мужчин почти не было, так как они в большинстве были арестованы, а хлеба надо косить, собирать и молотить. Особенно было трудно с одеждой. Одежду, ситец или шерстяной материал в магазине можно было получить, только за определённое количество яиц, да ещё стоять в очереди всю ночь, чтобы достался. Могло и не хватить.
В 1938 году, тётя Нюта, живя в Аркадаке, удочерила маленькую всю в кровавых и гнойных коростах девочку. Её мать умерла от заражения крови. Увидев, эту малень-кую, слабенькую, умирающую девочку, тётя Нюта сразу же оформила на удочерение, все необходимые документы. Она как могла лечила её, кормила, шила из старых вещей платьишка, пальто и все необходимые вещи, разговаривая с ней по-немецки. Постепен-но девочка выздоровела. Звали её Нина. Фамилия осталась от матери, Белотелова. Неко-торое время, Нина жила у нас в Ивановке и, мы ходили с ней купаться на речьку. Тётю Нюту в 1937 году арестовали, но через несколько месяцев отпустили.
В Ивановке, у меня очень заболели глаза. Врачи советовали ехать в Саратов, к профессору, но у нас не было на это денег. Не зная, что делать, мама зашла со мной к одной семье, по фамилии Хелке. Их единственная дочь Ядвига была арестована, и они не знали где она находится. Фрау Хелке дала нам книгу немецкого профессора, под названием, «Wasserkur.» То есть, лечение водой. Вот так я и выличился, промывая глаза, водой, комнатной температуры. 
Сове;тско-фи;нская война; 1939—1940 годов
Зимой 1939 вернулся из тюрьмы, слегка покашливая и выглядя больным, Аль-фред. Он устроился работать учителем в деревню Ивановка. В этом же году, я закончил 7 класс и после успешной сдачи вступительных экзаменов, был принят на первый курс, педшколы в городе Марксштадт. Я мечтал учиться на геолога или археолога, но мечта моя не сбылась. Жил в интернате, 17 человек в одной большой комнате. В середине сто-яла круглая печь, которую топили дровами. Когда дров не было, ломали заборы, но и это мало помогало. Температура в комнате иногда опускалась ниже нуля. Спать, мы, могли только сдвинув кровати вместе, раздевшись до трусов, тесно прижавшись друг к другу и накрывшись одеялами, оставив маленькую дырку для воздуха. Утром, соскочив с постели, быстренько одевшись, умывали лица и руки снегом и бежали в столовую. На завтрак давали 200 граммов белого хлеба и стакан сладкого чая. Обед состоял из тарел-ки супа и на второе картофельное пюре или клёцки с подливом и 200 грамм серого хле-ба. На ужин давали 200 грамм белого хлеба и чай без сахара. C начала, мне вроде бы еды хватало и я написал домой, что кормят до сыта. Но быстро почувствовал, что еды не хватает и чувство постоянного голода меня не покидало.
Грянула война с белофиннами, жить стало труднее. До войны, я, покупал себе немного хлеба и солёной рыбы, а теперь всё продавалось по карточкам, которые нам, студентам, не давали. В столовой хлеб только серый и сахар перестали давать.
Белофинская война, через несколько месяцев закончилась, унеся убитыми около 150000 тысяч молодых солдат.  Без вести пропало около 17000 солдат.  Обмороженных, контуже-ных и раненых было 325000 солдат. У финнов же убитых было в 7.5 меньше, обморожен-ных, раненых, контуженых было тоже примерно в 7 раз меньше.  Потери в технике, во-обще катастрофа.  Танков уничтожено около 650, 1800 подбито, и 1500 вышло из строя. У финнов, танки вообще почти не участвовали в боях. Самолётов потеряли около 650, фин-ны в десять раз меньше. Даже подводную лодку С-2 потеряли, а финны лишь вспомога-тельный сторожевой корабль и буксир. Финны жили очень хорошо, и не хотели, просто так сдаваться Сталину, с его рабскими колхозами, и с плохо развитой промышленностью. По официальным финским данным, во время авианалётов и бомбардировок городов Финляндии (в том числе Хельсинки) погибло 956 человек, 540 были серьёзно и 1300 лег-ко ранены, 256 каменных и около 1800 деревянных зданий было разрушено 
В начале войны тон советской прессы был бравурным — Красная Армия выглядела иде-альной и победоносной, финны же изображались несерьёзным противником. 2 декабря (через 2 дня после начала войны) «Ленинградская правда» напишет:
Невольно любуешься доблестными бойцами Красной Армии, вооружёнными новейшими снайперскими винтовками, блестящими автоматическими ручными пулемётами. Столкнулись армии двух миров. Красная Армия — самая миролюбивая, самая героическая, могучая, оснащённая передовой техникой, и армия продажного финляндского правительства, которую капиталисты заставляют бряцать оружием. А оружие-то, скажем откровенно, старенькое, поношенное. На большее пороху не хватает.
Однако уже через месяц тон советской печати изменился. Стали говорить о мощи «линии Маннергейма», тяжёлой местности и морозе — Красная Армия, теряя десятки тысяч уби-тыми и обмороженными, застряла в финских лесах. Начиная с доклада Молотова 29 марта 1940 года, начинает жить миф о неприступной «линии Маннергейма», аналогичной «ли-нии Мажино» и «линии Зигфригда», которые до сих пор ещё ни одной армией не были сокрушены. Позже Анастас Микоян писал: «Сталин — умный, способный человек, в оправдание неудач в ходе войны с Финляндией выдумал причину, что мы „вдруг “обнару-жили хорошо оборудованную линию Маннергейма. Была выпущена специально кинокар-тина с показом этих сооружений для оправдания, что против такой линии было трудно воевать и быстро одержать победу».
Если финская пропаганда изображала войну как защиту родины от жестоких и беспощад-ных захватчиков, соединяющих коммунистический терроризм с традиционным русским великодержавием (так, в песне «Нет Молотов!» глава советского правительства сравни-вается с царским генерал-губернатором Финляндии Николаем Бобриковым, известным своей русификаторской политикой и борьбой с автономией), то советский Агитпром по-давал войну как борьбу с угнетателями финского народа ради свободы последнего. Ис-пользовавшийся для обозначения противника термин, белофинны, призван был подчёр-кивать не межгосударственный и не межнародный, но классовый характер противостоя-ния. «Отнимали не раз вашу родину — мы приходим её возвратить», говорится в песне «Принимай нас, Суоми-красавица», в попытке парировать обвинения в захвате Финлян-дии. В приказе по войскам ЛенВО от 29 ноября, подписанном Мерецковым и Ждановым, говорится:
Мы идём в Финляндию не как завоеватели, а как друзья и освободители финского народа от гнёта помещиков и капиталистов.
Мы идём не против финского народа, а против правительства Каяндера—Эркно, угнета-ющего финский народ и спровоцировавшего войну с СССР.
Мы уважаем свободу и независимость Финляндии, полученную финским народом в ре-зультат е Октябрьской Революции и победы Советской Власти
Эта война, как выяснилось позже, была спровоцирована Сталиным и его кликой, для того чтобы получить надёжный плацдарм на севере страны. Было захвачено около 40 тысяч км; финских территорий. Была отодвинута граница от Ленинграда с 18 до 150 км. 

Альвина.
Однажды, нам надоело постоянно мерзнуть, мы, поздно вечером, уташили все дрова от столовой и хорошенько протопили нашу печьку, но за это, утром ушли на за-нятия не позавтракав, так как столовая не могла приготовить чай, из-за отсутствия дров.Брюки гладили без утюга, под нашим весом, положив их аккуратно, на ночь, под матрац, набитый соломой, на доски нашей кровати. Большая часть студентов в педшко-ле состояла из девушек, и мы хотели выглядеть перед ними прилично.
Учёба давалась мне легко и учился хорошо. Альфред прислал мне 30 рублей, а мама посылку с продуктами. Благодаря этой помощи, я мог ехать домой на зимние ка-никулы. До Саратова добирался где пешком, где на санях, которые тянули верблюды, а дальше поездом. Каникулы очень быстро пролетели. Возвращался в интернат вместе с моей кузиной Леной Пеннер и её подругами. Лена училась на 2 курсе педшколы. Ян-варь, было очень холодно, дул сильный холодный ветер. Часть пути, от города Энгель-са, ехали в открытом кузове грузового автомобиля. Я и Лена так проголадались, что грызли мерзлый хлеб. На Лене и девушках были хорошие польта с воротниками, а на мне почти ничего не было. В этом кузове, так промёрз, что думал уже пришёл конец моей жизни. Сначала меня всего трясло, затем нестерпимая боль пронизала всё тело, а под конец, уже почти ничего не чувствовал и не мог сначала двигаться, но Лена и её подруга повели меня к себе домой, они жили на квартире, где была печь с большим котлом. Вот в этом то тёплом котле, сначала сильно дрожа, я постепенно ожил. Никогда больше, в своей жизни, так ужасна не мёрз.
Не смотря на трудности, духом не падал и даже впервые влюбился в однокласс-ницу. Звали её Альвина Мецлед. Весной, после экзаменов, мы, всем классом, на огром-ной лодке с вёслами, плыли по разлившейся Волге. Наша лодка плыла между цветущи-ми ивами, которые выпустили маленькие, нежные, серёжки. Вода подошла к городу и широко разлилась, к самому горизонту. Не спешно и плавно несла река свои воды к си-нему морю. Очарованый этой красотой, потрясённый могущественностью реки, я, ис-пытывал необыкновенное чувство любви к этой прекрасной и юной девушке. Но был так робок и застенчив, что не решался ни словом, ни взглядом показать не только ей, но и другим, то что, я влюблён.
Пришёл конец учебного года. Все разъехались на летние каникулы. Я, Лена и две её подруги отправились домой. На пароходе «Баранов» доплыли до Саратова. В Са-ратове, на железнодорожном вокзале, творилось неописуемое. Народу тьма. Билетов на поезд почти не достать. Спать хотелось ужасно. Заняв очередь за билетами, мы уселись на холодный пол, в душном, переполненном людьми вокзале. Время у нас было и по-этому, Лена с подругами, решила навестить Ремрель Альфреда, которого, грудью вы-кормила её мать. Он жил и учился где-то в Саратове. Целую ночь, один, стоя в очереди, ждал их, а их всё нет и нет. Стало мне страшно, разговоры идут, что кого-то, где-то убили. Вдруг ко мне подходит незнакомая девушка и говорит, что может мне купить билет, так-как едет в том же поезде. Я конечно очень обрадовался. Купив билеты, мы побежали к поезду, который вот-вот тронется. В суматохе и сутолоке, я потерял эту де-вушку и больше её не видел. До сих пор не пойму от чего она это сделала. Взобравшись в вагон поехал в Аркадак. От Аркадака до деревни №5 по дамбе около 3 километров. Как я был счастлив, что наконец почти дома и увижу маму, Харьди, Регину, тётю Мару-сю и её детей Артура, Яшу и маленькую Иру. Брат, Альфред, после тюрьмы, болел, но продолжал работать в школе.
Мама всё переживала, страдала и боялась за отца. Ни каких вестей от отца не бы-ло. Писала письма и ходила в НКВД, но всё напрасно, ей сказали, ваш муж осуждён на 7 лет, без права переписки. Так и не узнала, моя бедная мама, до конца своей жизни, а умерла она в 1978 году, что её горячё любимый муж, почти сразу же после ареста, был расстрелян. Так Сталин, в России, на костях миллионов умных, трудолюбивых, интел-лигентных людей, хотел построить – социализм, который перерастет в высшую форму развития человечества – коммунизм. В действительности, он нуждался только в покор-ных исполнителях своей воли. Разбив общество на два класса. Класс рабочих и класс крестьян, говоря при этом что класс рабочих наиболее сознательный и что коммунисты олицетворяют волю пролетариата. Класс крестьян он хотел ликвидировать, превратив крестьян в обыкновенных сельскохозяйственных рабочих, ни имеющих своей соб-ственности и работающих только за зарплату. Интеллигенция не подходила ни под ка-кой класс и очень его раздражала. Часть интеллигенции сбежала за границу, другую, которая исполняла его волю, прикармливал, ну а третью ссылал на каторожные работы или расстреливал. Всё это делалось под вывеской, воля трудовова народа. Ход истории показал, какая же трагическая ошибка для народов России были все эти планы Сталина и руководимых им коммунистов.
Дома, на каникулах, с моим другом Иваном Энсом, ходили на танцы и играли с молодёжью в различные игры на опушке леса. Много рыбачили, правда уловы были скромными. Ещё в июле написал и отправил Альвине полное чувств и объяснений в любви, письмо. Объясниться в любви устно, я не решался и просто не мог. Язык немел, и я мог выговорить только что-то не вразумительное. Я клял и проклинал себя за свою трусость, ну а письмо, тут я был мастер. Прошла неделя и я получил ответное письмо от Альвины. Но как открыть, брат Харди рядом, всё ждёт чтобы я открыл письмо. А я, хо-тел без свидетелей. Наконец остался один, удрав от моего «преследователя».
Взобравшись на крышу сеновала открыл заветное письмо. Сердце сильно заби-лось. Альвина призналась, что она давно чувствовала, что я, к ней не равнодушен и так же влюбленна в меня. Я был взволнован и очень счастлив.
Пришло время вернуться на учёбу в Марксштадт. Учебный год как всегда начи-нался 1 сентября. Вместе с Леной, с большим трудом достав билеты на поезд, добрались в Саратов. Оттуда на пароходе, вверх, по Волге до Марксштадта. Днём позже, приехала Альвина, со своей подругой. Я видел, как они шли с речного вокзала, но подойти к ним не осмеливался. Опять мой язык «онемел» и я не хотел выглядеть идиотом. К счастью она меня не заметила. Вечером, в педучилище, на танцах, я увидел её. Играл духовой оркестр. Под звуки музыки все танцевали. Я вообще танцевал редко и не очень ловко, в силу своей скованности. Альвина была на расхват. Она ловко танцевала все танцы под-ряд, была оживлённа и весела. Я долго не решался подойте к ней, но поборов свою ро-бость направился к ней. Увидев меня, она сразу же поднялась мне на встречу. Танцуя вальс, мы оба дрожали от волнения. Моё сердце так сильно билось, что казалось вот-вот выпрыгнет из груди, а она порывисто дышала. Я произносил отдельные фразы. Вечер закончился, духовой оркестр заиграл марш. Все двинулись к выходу. Выйдя наружу, я увидел Альвину, говорящую о чём-то с подругой. Увидев меня, подруга сразу же по-пращалась с Альвиной. Подойдя к Альвине, я взял её под руку, и мы пошли по пыльной мостовой. Смеркалось. Подходя к перекрёстку, за деревьями, увидел парня, который яв-но прятался, наблюдая за нами. Это был Линус. Не много погодя, к нам подходит дру-гой парень и берет, Альвину под правую руку. Она пытается освободиться, говорит, чтобы он отпустил, но напрасно, он продолжает держать её за руку. Тогда вмешиваюсь я и говорю, чтобы он её отпустил, а он говорит, что ему надо с ней поговорить. Я ему сказал, поговоришь в другой раз и вообще, что это значит? Тут он видимо всё понял, повернулся и ушел. Подойдя к Альвининому общежитию, мы сели на лавочку. Разговор не клеился, я был сильно расстроен. И тут Альвина говорит: „Und das soll die Liebe sein?“(И это называется, любовь?) Я опешил, её слова так обожгли моё сердце, что, я растерялся. Сказав: «Прощай!» я ушел в своё общежитие. Взял дорогое моему сердцу письмо, которое написала Альвина, и выбросил его в окно, разорвав на мелкие кусочки. На другой день, в классе, она молчала, только украдкой поглядывая на меня. Я отвечал ей тем же. Мы, оба, очень мучались не находя выхода из сложившейся ситуации. Через какое-то время, подойдя ко мне, она сказала:» Володя, я так дальше не могу. Давай не будем временно встречаться. Мне учёба на ум не идёт.» Я конечно понял это по-своему. Кто, я такой? За ней табуном парни ходят. И действительно, все мои, лучшие друзья, в неё «втрескались».
Я изо всех сил пытался забыть, выбросить её из своей души, но не мог. Я страдал и ловил себя на том, что везьде и всюду думаю только о ней. Решил бросить учёбу, тем более что учителем не хотел быть, была и ещё одна причина, не мог долго говорить, го-лосовые связки и всё горло начинало болеть. Написал письмо домой, чтобы прислали денег на дорогу. Мать или Альфред выслали красную тридцадку, и я написал заявление об отчислении меня от учёбы. Директор уговаривал, чтобы я остался. Учителя у нас бы-ли хорошие Один учитель по физике, по фамилии Глекнер любил подшутчивать над некоторыми учениками и делал это очень хитро, вроде бы шутка, а на деле насмешка. Мне было жаль их. Конечно он был проницательный, знающий свой предмет учитель, который сразу видел кто не готов к уроку. Я учился хорошо и ко мне это не относилось. Но как-то он подцепил и меня. Тут то, я и высказал всё что думаю о нём. Он побледнел и прошипел, что такого от меня не ожидал. Приказным тоном велел мне покинуть класс. Я ответил, что не вижу надобности в этом. Тогда, резко хлопнув дверью, он вы-шел. Меня пригласили к директору. Выслушав меня, директор сказал: «Не хорошо! Идите, пожалуйста в класс!» Ученики встретили меня одобрительными возгласами. Че-рез несколько дней, меня, отчислили из педучилища.
Собрав немногочисленные вещи, отправился на пристань. На пристани, как все-гда, народу тьма, билеты неизвестно достанешь или нет, а самое главное по Волге идет шуга, слой мелких ледяных частиц, река вот-вот замёрзнет на всю зиму. На дворе Но-ябрь и по разговорам, в этом году по реке проплывёт последний пароход. Выше, по ре-ке, за городом Вольском, пароход еле-еле плыл через образовывающиеся льдины и шу-гу. Наконец то пароход прибыл. Народ давя друг друга, устремился на пароход. Я, не обращая ни на кого внимания, уселся на пол и через несколько часов приплыл в Сара-тов. На выходе у трапа, какая-то сила заставила меня обернуться. Обернувшись, я уви-дел Альвину, и её широко раскрытые глаза, смотрящие на меня. Я был поражен, не ска-зав ни слова, спустился на причал, по трапу. Идя пешком по Саратову, к вокзалу, я с трудом соображал, что это всё значит и не находил ответа.
Дома, мама очень переживала, что я бросил учёбу. она хотела, чтобы я дальше продолжал учиться. Я сказал, что буду работать в колхозе, но мама настояла, чтобы я пошёл в 8 класс. Нежданно пришло письмо от Альвины, в котором она писала, что, узнав, что я уезжаю, она тоже бросила учёбу и поехала домой. Её дом был ещё ниже по Волге, чем мой, в деревне Эрленбах. Но дома, родители, отругав, отправили её назад, учиться. Она просила меня вернуться и продолжить учёбу. Моё письмо, как она писала, будет хранить, пока её сердце бьётся. Я же написал ей, что её первое письмо, я порвал и между нами всё кончено. Как молоды мы были, поётся в одной песне.
Учение давалось мне легко, так как всё это, проходил в педтехникуме, только сейчас всё преподавалось на русском языке.Английский преподавали как иностранный язык. Я его, стал быстро понимать, писать и говорить. Началась руссификация.
Война.
В прекрасный, солнечный, летний день, 22 июня 1941 года, в наступившие ка-никулы, я играл с молодёжью в волейбол. Мы весело галдели и гоняли мяч по волей-больной площадке. Вдруг все стихли, со стороны Аркадака, в клубах пыли, во весь опор, на взмыленном коне, мчался всадник. Подскакав к нам, он сказал: «Война». Гер-манские войска, без объявления войны, перешли границы СССР, и очень быстро про-двигались в глубь страны. Сводки были одна тревожнее, другой. Мы, все, были очень встревожены и озобоченны, что будет с нами, с немцами. А вопрос этот, советское пра-вительство решило по-варварски. Всех немцев сослали в Сибирь, Казахстан, дальний восток, разрешая брать с собой на 10 дней продуктов и немного ручной клади. Собрали с окрестных русских деревень все подводы приказали нам сесть и увезли на станцию Аркадак. Привезли к тупиковому железнодорожному пути и выгрузили.
Был конец Августа, арбузы уже созрели на нашем колхозном поле, и мы хотели их взять, но военная охрана, которую ввели власти, не разрешила. Дома теперь стали безлюдными. Все собаки из покинутых людьми деревень прибежали к нам на станцию. Скот ревел. Его отпустили, и он бродил по полям с неубранным урожаем. Недоенные коровы глухо мычали, не понимая почему их не доят. Все восемь сёл посадили в вагоны для скота и состав тронулся.
Многие, из провожавших русских жителей плача, причитали: «Да что же это бу-дет с вами? Господи помилуй! Куды это вас везуть? Кто же это теперь, нам, яйца, моло-ко, масло на базаре продавать будет?» Зрелище было печальное и очень скорбное.
Наш состав двигался всё дальше и дальше не восток. Нам не говорили куда везут, да и никто не спрашивал. Мы были и так все напуганны, большинство мужчин в тюрь-мах, в основном едут женщины с детьми, старики, старухи и молодёжь. Ухо КГБ не дремало, было везьде и всюду. Ехали долго и медленно. Больше стояли в тупиках, про-пуская эшелоны с солдатами и с военной техникой на запад, на фронт. Мясо наспех приготовленное, пропадало и его выбрасывали из вагонов.На станциях редко удавалось достать горячего супа. В Куйбышеве я купил вафельное мороженное. Было солнечно и тепло. Мороженное стало быстро таять, ну не пропадать же добру, я стал глотать его быстрым темпом и простудил желудок. Меня мучал понос и не прекрашался всю доро-гу. Переехали уральские горы. Красота не описуемая. Ехать в скотских вагонах не до-ставляло удовольствия. Было душно и очень тесно. Мы ехали всей семьёй, кроме Аль-фреда, который ехал в другом вагоне, с родственниками своей жены – красавицы, Еле-ны Эпп. В нашем вагоне вместе с нами ехали тётя Маруся, Артур, Яша и Ира. Лишь Ле-ны, дочери тёти Маруси, которая продолжала учиться в Марксштадте, не было с нами. О её судьбе мы узнали позже. Наконец, в один ненастный дождливый вечер, наш состав затолкали в тупик станции города Ялуторовска. «Ваша дорога, поездом закончилась, дальше на подводах, куда попадёте.» - объявил нам представитель НКВД. Выбора не было. Кругом безвестность.Погрузившись на первую попавшуюся подводу, которую тянули волы, отправились в путь. Волами командовал, местный житель. Криками:» Цоб – цобе» он понуждал этих животных, идти дальше, что и делали они медленно и не спеша, не обращая внимания на погонщика. Дождь продолжался, нам было холодно, и мы большую часть дороги шли пешком. На привали, наш провожатый, сноровисто и ловко нарубил берёзовых сучьев и о чудо, ему удалось разжечь эти мокрые ветки. Даже кипятком побаловались, закусывая последними сухарями из белого хлеба. Угостили и провожатого, он даже не знал, что бывают белые сухари и ел их с большим удоволь-ствием.
Пройдя несколько, редко расположенных сёл и совсем без сил, вошли в одну де-ревню. На деревенской улице нас уже ждали, это были в основном старики, старухи и женьщины с детьми, мужья которых были на фронте. Одна не молодая женьщина подо-шла к нам и говорит:» Пожалуйте к нам в избу. Я так гляжу – вы мне понравились». От её добрых слов, мама сразу заплакала. Взяли нашу скудную поклажу и вошли во двор. В конце двора стояла маленькая изба. Она была натопленна и пол чисто вымыт. Хозяйка, угощая чаем, спросила, что вы за пленные такие, одни старики да дети? Оказывается, им сообщили, что прибудут пленные из Германии.
Так началась наша новая жизнь, в Тюменской области, севере Сибири. Климат был суров. Короткое лето с долгой зимой. Трескучие морозы, по нескольку дней метели со снегом. Харди мы стали звать Лёня. В начале, я и Лёня косили вручную, литовкой зерновые, - овёс и пшеницу. Норма была большая, мы были слабыми и к такому труду не привыкшими. Я вообще ослаб от постоянного поноса, который всё ещё не проходил. Кушать стало практически нечего. Пошли к председателю, он выписал нам 10 кило-граммов прогорьклой муки из подопревшей пшеницы, но мы рады были и этому. Ещё один раз выписал нам директор муки и перевёл нас на ток, где работала зерносушилка. Меня как грамотного, весовщиком, а Лёню моим помощником. На токе работали одни девушки да женьщины. Мука кончилась, я с братом, опять к директору пошли просить муки. Он сердито посмотрел на нас и сказал:» Или вы круглые дураки, или меня за ду-рака считаете! Я ведь вас на ток определил!». Много позже поняли мы, его слова, не мог он нам прямо сказать, берите зерно и горох, вы же там работаете. Наша мама всё время умоляла нас, чтобы мы, ничего, без разрешения не брали. Мы слушались. Была война, а по закону военного времени, за горсть сворованного зерна, даже детям 12 лет, грозила тюрьма. Хотя, под покровом ночи, много зерна и гороха могли натаскать, но не делали этого. Так были мы воспитаны.
Новый 1942 год, мы встретили у Альфреда. На праздничном столе была варенная в мундире подмерзшая каргошка и мороженная морковка, ни хлеба, ни жиринки. Сна-чала Альфред с женой, а потом и мы, переехали в село Архангельское. Там рабочим, за работу, хоть немного хлеба давали. Альфред где работал не помню, а я и Лёня в МТМ – машинотракторная станция. Я работал помощником машиниста нефтянного двигателя, а Лёня учеником слесаря. Лёня научился реставрировать подшипники. Вечерами я и Лёня подшивали валенки, получая за пару валенок ведро картошки.Мама и Регина си-дели дома. Через несколько недель, мне пришла повестка с вещами явиться в военкомат, в районный центр Исетск, до которого было около 30 километров. Собрала меня мать как могла в дорогу. Прощяясь с родными обнимались целовались, брат и сестра были раст-роены, а мама всё плакала. До Исетска, по январской стуже, вместе с ребятами и мужчинами, из близлежащих деревень, шли пешком. Я очень замерз, так как моя одежда была пропитана нефтью, а другой у меня не было. Обслуживая нефтяной двигатель, ко-торый постоянно был в нефти, моя одежда пропиталась ею, а обтирочного материала не было. В военкомате сказав нам, что теперь мы бойцы трудового фронта и должны тру-диться для победы над врагом, отправили дальше. По приказу военных, шли ночью, маскируясь от немцев, до которых было более 2000 километров, днём ночевали в дерев-нях, встречавшихся в пути. Через несколько дней пришагали в Тюмень, где нас распо-ложили в станционном здании с высокими потолками. Здание не отапливалось и стены были покрыты толстым слоем изморози и льда. Вскоре, от тепла, которое мы выделяли, закапало с потолка, и вода побежала со стен. Такой приём не приводил нас в восторг. Военное начальство осмотрело нас. Меня и ещё нескольких ребят забраковали, как не годных к дальнейшей службе. Были плохо одеты. Мне пригрозили что, если и к следу-ющему сбору явлюсь в маслянной одежде, меня будут судить как за отказ от службы. Я просил, их, оставить меня, говоря им что в следующий раз прийду ещё хуже одетым. Дядя Герхард (муж маминой сестры, тёти Эллы Гардер) сказал мне чтобы я радовался, что получил отсрочку и что многое может измениться за это время и может быть к луч-шему. Позже я узнал, что дядя Герхард умер в трудовом лагере, а Артур Пеннер умер в тюрме, в которую его посадили за побег из трудового лагеря, от воспаления лёгких.
Трудармия.
Получив отказ, домой ехал на санях. Они были теперь свободными от вещей, убывших трудармейцев. Дома очень обрадовались моему возврашению. Я хотел, как следует выспаться, но рано утром, мне была велено явиться на работу. Прийдя на рабо-ту, я стал ждать моего наставника машиниста, но вместо машиниста вбежал директор с криками почему не заводишь движок. Я сказал, что жду машиниста и движок ешё неумею запускать. Директор говорит, что теперь я и за помошника и за машиниста, так как его забрали на фронт, а раз я немец то запускать движок должен уметь. Поошрён-ный и ошарашенный такой логикой, я начал действовать. Вспомнил, как действовал бывший машинист и к большой своей радости, движок заработал. Токарный участок ожил. Не буду описывать всех моих трудностей, с которыми мне пришлось пережить, работая с этим часто ломающимся движком, но я был очень рад, когда в конце марта, пришла повестка явиться в военкомат. Велено было иметь с собой продуктов на 10 дней, одеяло, подушку, кружку, ложку и т.д. А я. что мог взять с собой. Мать и так жила в проголодь, не имея почти ничего, из-за насильственной ссылки.
Посадили нас в красные товарные вагоны и под монотонное стучание колёс: « тук-дук, тук-дук, тук-дук» - поехали мы в неизвестное завтра. Посреди вагона, стояла чугунная печь, возле которой мы грелись. Мои продукты кончились быстро. Мои това-рищи снабженны были лучше. Особенно Абрам Классен. Он давал некоторым свой хлеб. Прежде чем попросить его, чтобы он дал мне кусочек хлеба я боролся с голодом, два дня, не имея во рту ничего, кроме прокипяченной воды, но Абрам сказал, что теперь хватит делиться, так как у него самого мало осталось. Это было для меня как пощёчина. Якоб Мейфельд, услышав это, дал мне немного пшеницы, которую, я, варил в кружке. Так и доехали, мы, до города Нижний Тагил. Определили в бараки, на Зайгоре, у каме-ноломни. Бараки, это большие, продолговатые сараи, имеющие трёхярусные нары вдоль стен. Каждому определили место и строем повели в городскую баню. На следующее утро подъём в 6 утра.На завтрак поллитровая чашка баланды с редкими крупинками ка-кой-то крупы и маленькими кусочками рыбы. После завтрака всех выстроили во дворе колонами определив каждой колоне задание. Нам досталось таскать железнодорожные рельсы на гору. Днём, яркое весеннее солнце, стало расстапливить снег и мои и без того промасленные валенки стали пропитываться талой водой. Из дома были у меня взяты брезентовые туфли, но и они быстро промочились. Кормили нас с выработки. Выпол-нил норму, получай 700 грамм черного, тяжёлого, липкого хлеба. Три раза в день дава-ли по поллитра баланды, а на обед дополнительно несколько ложек гороховой или ов-сянной каши.
С первых же дней стали мучать вши. Ни какая прожарка в бане, нашей одежды, не помогала. Вечерами, сидя на нарах, давили мы вшей и гнид на наших красных от крови кальсонах и рубахах. Потом попал я в забой. В забое я должен был загружать тя-желенные камни в кубовую вагонетку, которую тянули лошади. Я до того ослаб, что мог лишь лопатой не очень большие камни грузить, норму стал не выполнять. Меня лишили каши и хлеба стали всего 400 граммов давать. Как-то совсем без сил, на четве-реньках выползая из нижнего забоя, почувствовал сильную руку, которая подняла меня. Это был начальник карьера. Спросив где я работаю, сказал, что с завтрешнего дня буду отцеплять порожние вагонетки, которые тянула электреческая лебёдка. Там полегче. А я говорю, что тогда совсем не получу хлеба. Он говорит, будешь перевыполнять норму, 1 килограмм хлеба и каши получишь. И вот я на другой день цепляю и отцепляю ваго-нетки и даже могу присесть отдохнуть. Вечером бригадир раздаёт пайки хлеба, а я с волнением жду. Вот уж всем выдал, а меня не называет. Наконец встаёт и даёт мне 1 килограмм хлеба. Я, не веря, говорю это ошибка. Бригадир, успокаивая меня сказал, что я норму перевыполнил, на 36%, то есть задание выполнил на 136%. Вот как бывает. Три дня, я, так работал, на четвертый начальник карьера, его фамилия Баранов, сказал мне, что работа это не интересная и что на ней ничему не научусь, а работать я буду с одним вольнонаёмным путейцем, хлеба 700 граммов, да в обед каша на второе. Жалко поте-рянных 300 грамм хлеба, но отказываться вообще нельзя было.
С дедом проработал до конца Апреля. 1 Мая собрали нас трудармейцев и спро-сили кто согласен ехать в песочный карьер под названием Шайтанка. Я готов был ехать хоть к чёрту на кулички. Там действительно гулял Шайтан. Территория была огорожена высоким забором с колючей проволокой на верху. По углам, забора стояли сторожевые будки, которые позже убрали. В землянках, в которые нас поселили, под полом хлюпала вода и по нарам, и по полу, везде бегали крысы. Раньше в землянках жили уголовники. Первое время, работал на вскрыше. Очищал песок от верхнего слоя земли, который со-ставлял 70 – 80 сантиметров. Тачкой, по доскам, отвозили землю в отвал. Песок черпал экскаватор и его отправляли в Нижний Тагил, на бетонный завод. Работал с однофа-мильцем Альфредом Ремпель, позже он стал нарядчиком. Вскоре организовали бригаду геологоразведчиков, в которую попросился и благодаря, Ремпель Альфреду, меня взяли. В проходной сидела охрана, из русских. Командиром нашей колонны был майор Лес-няк. Утром в 6 нас будил хромой Гонштейн, который не мог толком говорить по-немецки, как заорёт:» Подъём!» Мы встаём и в столовую, быстро, не садясь, выпьем ба-ланду и обратно в барак, чтобы вздремнуть до 7 часов. После 7 часов развод и до 7 часов вечера работали. В зоне, получив свою пайку хлеба, обед и ужин, сразу же всё съедали, но есть хотелось всё время, без белков и каких-нибуть жиров наш молодой организм страдал. После ужина, лежали на нарах до отбоя. В 11 часов, выгнав во двор и пересчи-тав, отправляли спать. В сильные холода отбой делали в землянке.
В геологоразведке работалось хорошо. Наша работа состояла из поисков залежей песка. Мы бурили брали пробы и отмечали это место на карте. Песок был жёлтый и разной величины, доходил до гравия и часто всё перемешано. В самом начале, моей ра-боты в геологоразведке я заболел малярией. Около месяца, с высокой температурой, хо-дил с бригадой на работу и варил из сухого пайка обед, поддерживая костер, возле ко-торого, мои товарищи обсыхали и грелись. Они выполняли, за меня, мою норму. А норму, мы, всегда перевыполняли, поэтому имели по 800 – 900 граммов хлеба. Это меня и спасло, если бы я, не выходил на работу, то меня перевели в бригаду слабосильных, которые от недостатка еды и плохого ухода, быстро превращались в дистрофиков и большинство умирало. Летом, бригада плотников, построила баню и просторный барак из нового леса. Стали чаще мыться. А в бараке намного лучше жить, чем в землянке. Вшей истребили, но новая напасть, - полчища клопов. Они не давали нам спать. Благо лето на дворе. Двое суток спали под открытым небом, а в бараках, задраив окна и двери, поставили чащки с горящей серой. Через два дня, открыв двери, охнули от удивления. Пол, на нарах, везьде красно от погибших клопов. Иногда нас, геологоразведчиков, ис-пользовали на погрузке песка. Всю ночь и день, без еды, грузили, со склада, длинный состав, на станции Монзино. За доблестный труд, в бараке, бригадир дал не много таба-ку и около 30 граммов водки. Табак отдал ребятам, так как не курил, а водку выпил. Го-лова закружилась и только утром проснулся.
Зимой, песок так смерзался, что только киркой, кувалдой и клином можно было, его разбить на мелкие куски для погрузки. К концу 1945 года, жил в бараке, на станции Монзино. Работая по 12 часов в день. Один месяц работали в первую смену, другой ме-сяц во вторую. Зимой целый месяц не видел солнца. Выходных не было. Разгружая пе-сок, при таком ритме надорвал сердце и даже при легкой нагрузке потел. Стал работать помощником машиниста на экскаваторе познакомился с Дик Абрамом, и мы стали неразлучными друзьями. Про нас говорили, что, мы дружим лучше, чем родные братья. Может это и так, но я очень любил своих братьев.
Мама прислала мне письмо, в котором сообщала о смерти моего брата Альфреда. Его тоже мобилизовали и отправили на лесозаготовки в тюменские леса. Где он серьёз-но заболел, сказывались тяжёлые условия в тюрьме. Его актировали, какое бездушное слово, и он вернулся в совхоз Коммунар. Однажды зимой, машина груженая зерном, сломалась. Оставить машину одну и идти в деревню, греться, нельзя, своруют зерно. Лёжа под машиной, на сильном морозе, ремонтируя её, он сильно простудился и забо-лел скоротечным туберкулёзом. В конце июля 1943 умер. Осталась жена с маленькой дочькой, ребёнок тоже вскоре умер от недоедания. Жена Лена оказалась очень плохой женой и матерью, когда узнала, что муж сильно болен, оставила его и вместе с ребёнком ущла к матери.
После войны.
9 Мая 1945 года. День окончания войны. Германия проиграла. Мы думали, что нас отпустят домой, но не тут-то было. Представители спецкомендатуры объявили нам, что мы никуда не имеем права без разрешения отлучаться и что теперь, мы спецпосе-ленцы на вечно!!! Велели расписаться, что ознакомили с этим решением. Я не распи-сался и сказал, что ничего не бывает вечного и всё меняется, на смену старому приходит новое и даже социалистический строй будет меняться. За эти слова тебя надо посадить, сказал один мудак (извиняюсь за выражение) из этих представителей. Я говорю ему дальше уж не куда, мы и так заглючённые.
1947 год. Впервые нам стали давать отпуска. Я тоже получил отпуск и хотел ехать домой, но комендант не дал разрешение. Тогда я самовольно уехал домой. Ехал сначала на электричке до Свердловска. Там прибыл поезд Москва – Новосибирск. Вы-ходя из вагона один пассажир, крикнул кому билет до Новосибирска. Я отдал все день-ги, которые у меня были, но проводник проверив билет сказал, что билет не годный и не пустил меня в вагон. Я очень расстроился, но не пал духом, обежал поезд и на другой стороне выжидал, когда поезд тронется. Таких безбилетников, как я, было много. Ми-лиция свистела и кричала отойдите от вагонов, но я на ходу поезда забрался на буфер и так стоя, доехал до Тюмени. Апрельский день, к моему счастью был тёплый. В Тюмени облава, которую снова сумел избежать. Когда поезд тронулся, забрался к солдатам в ва-гон, они возврашались с войны. Меня как безбилетника, контролёр хотел сдать мили-ции, но, о счастье, солдаты заступились за меня и благодаря им, добрался до Ялуторов-ска. Поезд прибыл на станцию поздно вечером. Я был рад этому, так как, в своей одеж-де очень был похож на зека и документов у меня не было. Одним словом, дезертир. В станционном буфете дали мне немного киселя. Я лёг на пол и пролежал до утра.
Чуть свет я проснулся, но куда идти не знаю. Спросил одного старика и пошёл. Солнце поднимается всё выше и выше. Ручейки перебегают дорогу. Сначала старался идти где посуше, но вскоре понял, что это бесполезно и пошёл, не смотря себе под ноги. По дороге зашел к матери Классена Абрама и рассказал ей о её сыне. Она угостила меня киселём из овсянной шелухи и несколькими картофелинами.
Встреча с мамой.
Чувствовалась усталость, но моё сердце пело. Скоро, скоро увижу родных, лю-бимую маму. Шел быстро. Река Исеть разлилась и по мосту шла вода. Один знакомый перевёз, меня через реку на стоге сена. Стало быстро темнеть. Местность мне незнако-мая, поля уже черные, снег растаял. Стало совсем темно. Вдруг увидел огонёк и свернув с дороги пошел на него. Неожиданно наткнулся на забор. Одним словом, добрался до этого источника света. Оказался в мед пункте. В нём работала Лена, бывшая жена Аль-фреда, она и привела меня домой. У окошка, при лампаде, увидел читающую сестру Ре-гину. Мама от неожиданности растерялась, не сбежал ли я, но была очень рада. Я объяс-нил всё как было. В эту ночь долго разговаривали. Накормили картошкой и квашенной капустой. Как это было вкустно. На утро не мог шевелить ногами. Отпускные дни про-летели быстро, и я должен был в срок явиться на работу, хотя по законам того времени являлся дезертиром. Но я ничего не боялся, лишь брата Лёню не увидел, он был мобили-зован в трудармию и направили его в город Курган. Побыл на могиле покойного брата. Как писала мать, схоронили его под берёзкой, и никто его больше не увидит. Так оно и было.


Мама писала, что живут они хорошо, но побыв у них, понял, что живут на много хуже, чем я, особенно с питанием.
Опасная дорога назад.
 Пришло время растаться. Кое-что из еды, всё же мать достала, и я попрощавшись отправился в путь дорогу, на попутных машинах и подводах. Мать Классена дала для сына немного табаку и крупы. На дороге встретил знакомых школьных девчат, которые расцвели и стали невестами. Пожелав им всего хорошего продолжил путь. Купил билет на «500 весёлый», это был дополнительный поезд. Поезд состоял из товарных вагонов. В какой не стучусь не открывают. Я побежал к начальнику станции. А он говорит, должны пустить в любой вагон. Делать не чего, с силой открываю дверь и протискива-юсь в вагон, который и без того забит людьми и вещами, сесть негде, да и грозят, что выбросят, когда поезд наберёт скорость. Я конечно не поверил, стою и думаю, что дальше будет. Поезд тронулся. Все успокоились. Думаю, порядок, пронесло. Но когда поезд проехал станцию, один из пассажиров говорит: «Ну ребята пора, давай этого наглеца выбросим». Они схватили меня и стали толкать к выходу. Открыли немного дверь и давай толкать в эту щель. Я отчаянно сопротивлялся. Когда понял, что действи-тельно выбросят, заругался матом. «Что вы сволочи делаете? Не видите, что ли, что я такой же зек, как и вы!» Тут они опешили, а инициатор говорит, «А ведь правду гово-рит, свой!» И стали они спрашивать:» Кто такой? Куда еду? Что и кому везу?» Я всё объяснил. Они хлопали меня по плечу, извиняясь. А что это у тебя в мешочках? Я ска-зал, что другу везу подарочек, от его матери, табачёк и крупу. Угостил их табаком и дальше всё шло мирно.
А ехали эти люди с Колымы, их освободили из тюрем и лагерей. В то время си-дели миллионы людей безвинно, но вместе с ними сидели и уголовники, различные мошенники, воры и бандиты. В Тюмени, один военный, посадил к нам свою жену с ре-бёнком и чемоданом, пригрозив, что если с его женой и ребёнком что-нибуть случится, то всех вернёт обратно в тюрьму. Его заверили, что всё будет в порядке. Ночью мы прибыли в Свердловск. Загнали наш состав в тупик. Я слез с вагона и прислушиваюсь, где станция. Смотрю и эта женщина с ребёнком и чемоданом вышла. Я спросил у неё где вокзал. Она сказала, чтобы я следовал за ней. Я иду сзади, вижу, что ей тяжело та-щить чемодан, с ребёнком на руках. Я говорю: «Разрешите я ваш чемодан понесу!» Она говорит:» Пожалуйста, молодой человек, я буду вам очень благодарна!» Шли через мно-гочисленые железнодорожные пути и наконец прибыли к железнодорожному вокзалу. На вокзале были специальные комнаты для матерей с детьми. Конечно не всех женщин туда пускали. Её пропустили, меня нет. Но когда, она сказала, что я её муж, пустили. Оставив, мне ребёнка, женщина куда-то ушла и вскоре вернулась с едой. Покушали и легли спать. Утром я проводил её до трамвайной остановки. Она пожелала мне всего хорошего и уехала.
Купив билеты на электричку и пару папирос, я стал ждать поезд. Вдруг я заме-тил, что за мной наблюдает милиционер. Решил подойти к нему:» Товарищ лейтенант, не найдется ли у вас огонька, прикурить? Он чиркнул спичкой:» Пожалуйста!» Я при-курил, думая, что делать, как вести себя дальше? Узнает, что без документов, обязатель-но заберет в отделение, но в это время в зале закричала женщина: «Ограбили, мили-ция!» Он побежал туда, а я подальше от него. Благополучно сел в поезд и доехал до станции Монзино.
В родных пенатах.
Ребята обрадовались моему возвращению, но сказали, что комендант знает о мо-ей самоволке и завтра в 8 часов утра я должен к нему явиться. Я вовремя пришел и жду у его кабинета. Время 8 часов 30 минут, смотрю является и сразу кричит:
» А дезертир явился!»
 Я ему в ответ:» Почему, вы, опаздываете? Мне было велено к 8 явиться!»
 Он: «Ну, ну посмотим как ты сейчас заговориш!»
 Я говорю: «Не тыкайте, я вам не друг!»
 В комнате стоял один стол и табуретка. Он сел на табуретку и начал мне дикто-вать:
 «Объяснительная. Я такой-то и так далее.»
Я прервав его сказал, что без суфлеров обойдусь. Тут он встал и стал смотреть как я пишу.
«О! Грамотный!»
- Как видите! -
- Сколько классов закончили? -
 Я сказал, что 8 классов и 3 семейстра педтехникума. Тогда он, дал мне табуретку и говорит:» Садитесь пожалуйста и пишите дальше!» Я сел и дописал объяснительную. Он взял объяснительную и долго стал читать содержимое. Ещё до объяснительной, он грозил мне, что пока власти будут решать, что со мной делать, я буду подметать улицы города, в то время, когда все советские люди будут праздновать 1 Мая.
Я говорю ему:» Ну что прочитали? Теперь можете сажать!»
 «Это не так просто.Вы так умно и хитро написали, что вас наверно не посадят.» - Сказал он. А написал, я примерно так:
» Впервые, после войны, я получил отпуск. В разрешении ехать домой навестить мать мне отказали. Поэтому я самовольно уехал. Увидел дорогую мать и сестру. Вовре-мя вернулся и полон сил и энергии, чтобы трудиться для быстрейшего восстановления нашей страны, так сильно пострадавшей от немецких захватчиков.»
На этом всё и кончилось.
Моя Наташа.
Мои друзья, Абрам Левен, Абрам Дик, Гильдебранд и ещё некоторые стали ез-дить в Нижний Тагил в рабочий посёлок под названием, Вагонка. Там в бараках жили женщины и девушки. Друзья рассказывали, как там интересно и что есть там девушка, которая, мне обязательна понравиться. Так оно и получилось, но мы не долго дружили. Она была музыкальна, пела, играла на гитаре, но было в ней что-то такое – не могу объ-яснить, короче мы растались.
В одной из комнат, барака, жила девушка с сестрой и маленьким братом. Девуш-ку звали Наташа, её сестру Лиза, а братика звали Абрамом. А их фамилия была Петерс. С этой девушкой, я познакомился, и мы стали дружить. Она рассказала мне о своей жизни, о том какие тяжёлые испытания выпали на её семью. Мать умерла в 1944 году от туберкулеза, отец невинно осужденный, отсидев почти свой срок, умер в тюрме, братья Иван и Яков тоже были мобилизованы и о них она ничего не знает. Как-то, с высоко закатанными рукавами платья, сидя, она стирала в тазу какое-то бельё, ловко работая руками в мыльной пене, с улыбкой на лице, не умолкая рассказывала мне о чём-то. Мне было так хорошо с ней и казалось, что я давно её знаю. Я внимательно слушал и вдруг мне стало ясно, это она, её я всё искал, она будет моей женой.
 
Мы с моей женой после свадьбы. Владимир и Наталья Ремрель.
6 августа 1948 в сельсовете Шайтанка, наш брак был оформлен. Свадьбы у нас не было. После войны почти все не могли справить свадьбу. Но это нас не огорчало.Купив один литр молока, у меня было немного овсянной крупы, сварили на костре кашу. По-года была хорошая и мы гулялили по окрестностям и по красивому лесу, в котором ча-сто проводили время. Жить нам было негде, и Наташа по прежднему жила в городе. Но вскоре мне и ещё одной паре молодожёнов дали комнату, и я перевёз Наташу к себе. Абрам с Лизой и Егором, остались жить, как и прежде в бараке. В этой комнате, раньше трудармейцы сушили свою одежду и обувь. Я работал помощником машиниста на не большом экскаваторе. У меня был не большой огородик, который я купил у мужчины вместе с росшей там картошкой. Этот мужчина жил в нашем бараке, но получив разре-шение от властей, поехал жить к своей семье. Осенью, выкопав яму, я с Наташей скла-дировали туда нашу картошку и всю зиму её ели. Наташин брат, 12 летний Абрам, ко-торый не хотел жить без Наташи, в бараке, убежал и после долгих поисков, мы нашли его в детдоме. После этого происшествия, спецкомендатура разрешила нам переехать в город, где мы поселились в бараке на Вагонке. Отремонтировав печь, которую топили углем и дровами, вместе с Наташиними братьями Абрамом и Егором, а также с её боль-ной сестрой Лизой зажили в небольшой комнатушке. Наташа устроилась работать на деревообрабатываюшем заводе. В обед и после работы она приносила по большой вя-занке дровянных отходов, которыми топили печь. Работала она в очень тяжёлых усло-виях. Я устроился такелажником и целый день цеплял и отцеплял различный метал. Ра-бота мне не нравилась и закончив на отлично, после работы, курсы, стал работать на большом железнодорожном кране, получая хорошую зарплату.
 Мы с нашим старшим сыном Леонардом.

30 Мая 1949 года родился наш первый сын и мы были очень рады этому собы-тию. Я сразу же купил ему плетенную из ивовых веток кроватку. Сына назвали Лео-нардом, Hardy. В первый год своей жизни, он переболел дизентерией, коклюшем и двухсторонним воспалением легких. Это было очень тревожное время для нас. Сынок, часто оставался под присмотром Абрама. Бывало, что он и совсем один оставался в сво-ей кроватке качалке, так как мы по долгу работали. Я приделал дуги, и он мог качаться. С продуктами питания и промышленными товарами, по сравнению с другими города-ми, у нас было сравнительна хорошо, и мы стали покупать одежду, я заказал себе ко-стюм. Жить материально стало легче, но не душевно. Меня не оставляло в покое КГБ (комитет государственной безопастности). Они требовали, чтобы я на них работал, т. е. шпионил по заданию. Это было очень тяжелое, нервное время для меня и моей жены. Но все же мне удалось от них отвязаться. От всех этих неприятностей я заболел гипер-тонией и как- то, стоя в магазине в очереди, потерял сознание и упал на пол, потом услышал, как бы издалека голос Натальи: «Володя, Володя, что с тобой?» - я очнулся. В 1952 году, к нам в гости, приехала моя мама и мы были очень рады этому. Мама много рассказывала нам о том, как она вместе с Региной и Леонардом живут в городе Кургане и обещала прислать нам вызов. В это же время, мама вместе с Лизой проводили Наташу в роддом, где она родила второго сына Бориса.
 Наш второй сын Борис.
 Я работал в ночную смену и утром узнал эту радостную новость. Это было 15 сентября. Погостив у нас, она уехала.
 Наш третий сын Эдуард.
На этом месте, мой отец прекратил писать воспоминания. 3 июня 1998 года, мой младший брат Эдуард, отвез отца в больницу, где ему сделали операцию на сердце.


 
 

 
 
 
Воспоминания моей матери.

Я очень долго думала, стоит ли писать о своей жизни и решила хоть и сильно многое забыто, всё же напишу то что помню. Родилась я в 1927 году 23 Августа, в не-большой деревне Дехтярка, в большой и многодетной семье Петерс. Мои родные.
Отец Яков Гергардович, Умер в 1949г
родился в 1895г.
Д. Гнаденфельд
Мать Агнета Левен Умерла 1944г в феврале.
Род. В 1995г
Д. Розенорт.
Брат Яков, род. в1918 г.. Умер в тюрьме 25.01.44г.
Брат Иван, в1920г.. Пропал без вести.
Сестра Лиза, в 1922 г. Умерла в 03.03.65г.
Сестра Аня, в 1924г. Умерла от болезни в трудармии в 1949г.
 Я Наталья 1928г.
Брат Егор в 1931 г., Умер в 27.12.76г.
Брат Абрам в 1936 г., Живёт в Германии.
Брат Андрюша в 1938 г. Умер младенцем. В1940г.
 Ещё был у нас братик Егор, который умер маленьким. На похоронах было много наро-да, и мама с папой плакали. После похорон, мама очень сильно болела, и нас не пускали к ней. Мы очень переживали и боялись выздоровеет ли она. Врачей в деревне не было, только бабки боролись за мамину жизнь. Папу, который работал в соседней деревне бухгалтером, вызвали домой. Много позже, мы узнали, что от тяжёлой работы, на кол-хозном поле, у мамы был выкидыш с сильным кровотечением. Маму спасли. Когда мы повзрослели мама рассказывала, что четыре раза у неё были выкидыши.

   Моя мать. Агнетта Петерс, деви-чья фамилия Левин.
В деревне Галбштадт я пошла в первый класс. Обучение в школе велось на немецком языке. Но недолго прожили мы в этой деревне. Председатель колхоза, в кото-ром папа работал бухгалтером, сказал:» Петерс, у тебя большая семья, если будешь де-лать то, что я тебе скажу, будешь хорошо жить.» Папа ответил: «Да, семья у меня боль-шая. Я люблю своих детей, но попасть в тюрьму, не хочу!» Это не понравилось предсе-дателю, и он сумел отца уволить. Долго отец добивался справедливости и когда его оправдали, вернули все документы, мы уехали в другое село. Работать отцу предложили в одной русской деревне, очень далеко от нас. Купив телегу и запрягши в неё корову, мы переехали на новое место жительства. Жители встретили нас приветливо, принесли яиц, картошки, помидор. Отец благодарил их,
-Получу деньги, рассчитаюсь! –
 Купили большой чан квашенной капусты. Мама варила мелкую картошку в мундире. На следующий год раскопали большой огород, появились свои овощи. В магазинах ни-чего не продавали. Одежды, почти не было.
  Мой отец. Петерс Яков .
Зимы на Алтае очень холодные, мы очень мёрзли. Как-то отец купил мне кирзо-вые сапоги, которые так сильно промерзали, что делались твердыми как железо. Про-студившись, я с очень высокой температурой лежала и в бреду разговаривала, мешая отцу проверять школьные тетрадки. Не знаю, как меня лечили мои родители,  ни вра-чей, ни лекарств у нас в деревне не было, но я выздоровела. По-русски, только мама и папа могли разговаривать, но мы быстро научились говорить по-русски, играя с детво-рой в деревне. В школе обучение тоже шло на русском языке.
Только два года прожили в этой деревне и уже стали хорошо жить, как отца вы-звали в районый центр, где он получил направление в маленькую деревню Софиевку. Выбора не было, за отказ тюрьма. В самый лютый холод, на открытой грузовой машине, в кузове, укутавшись в одеяла, приехали в деревню, где нам дали маленький домик, ря-дом со школой.
Яша.
В комнате, на кровати, спали наши родители и туда вошел ещё стол, а в кухне на столе спали я, Аня и Лиза, остальные на полу, в соломе. У дома был пристрой для коро-вы и поросёнка. Яша в это время уже не жил с нами, он работал заготовшиком и ему каждая семья должна была сдать по 40 килограмм мяса, коровьи и свинные шкуры, мо-локо и яйца. Всё это он сдавал государству. Одновременно, с работой, он ездил по де-ревням и показывал людям кино. Однажды, кашляя кровью, он приехал домой и выгля-дел совсем больным. У него была открытая форма тебуркулёза, которую в то время ещё не лечили. Мама сильно плакала. Вскоре он нашел работу и стал принимать от жителей молоко, которое пропускал через сепаратор. Сметану и сливки он сдавал государству, а обрат возвращал людям. Каждый день пил свежие сливки и молоко, и выздоровел.
Однажды он взял меня на недельку, к себе в гости. Жил он один и ему было скучно. Когда мы приехали, то он дал мне пол черпака сливок с чёрным хлебом. Слив-ки были холодными, так как стояли в флягах, обложенных льдом, чтобы не прокисли. Когда я всё сьела, он добавил мне ещё немного, я и это сьела. Как потом было мне пло-хо, меня тошнило и долго после этого я не могла есть сметану.
У них, на работе, был очень злой племянной бык, все люди его боялись. Я его тоже видела и очень его испугалась. Лишь один Яша его не боялся и бык позволял ему себя привязать. Неделя быстро прошла и мне надо было ехать домой, но ехать очень не хотелось, так мне хорошо было у него. Он был очень добр ко мне.
Попытка эмиграции в Америку.
В долгие зимние вечера, расположившись у горевшей печки, без света, так как электричества у нас не было, мы слушали рассказы нашей мамы. Вот один из них.
В 1922 году, многие из немцев в России иммигрировали в Америку. Задумали и они туда ехать. Продав всё что было, отправились на станцию Татарка.
Но что у них было, это была тайна. Боялись наши родители нам сказать, сколько у них земли, лошадей, коров и баранов было. Ведь всех, у кого было больше одной ло-шади или коровы, считали кулаками. Отобрав у них всё, отправляли в Сибирь. Эти лю-ди всё нажили своим трудом. В тех семьях, где было много сыновей, давали на них до-полнительно землю, и они сами работали на этой земле.
Вокзалы и все улицы были забиты людьми. Билетов не достать.Один мужчина, подошел к нашему отцу и сказал, пойдем ко мне, у тебя маленькие дети и я не дорого возьму, дом стоит совсем пустой, я вас и обратно привезу. Отец согласился. Зашли в большую, пу-стую, но теплую комнату, рядом не большая комната, а там русская печь. Яша с Иваном сразу же залезли на печь и говорят отцу:
 «Папа здесь лежит огромный нож!»
 А папа отвечает: «Как лежит, так и пусть лежит!»
Немного осмотревшись, отец увидел окно, рама которого была сделана из свежих досок. Это его удивило, но он ничего маме не сказал. Стало темнеть. Пришёл хозяин и просит, чтобы Яша и Иван ушли с печки. Но они уже спали. Папа уговаривал его, чтобы он разрешил детям там спать, но он не разрешил. Пришлось отцу забрать детей к себе. За-крыв за собой дверь, хозяин остался в маленькой комнате. Отец, чувствуя неладное, за-глянул через щель, в комнату хозяина и увидел, как он засунул нож в сапог. Тут то он понял, что ихние дела плохи.
Хозяин вышел, закрыл дверь на крючек и стал ходить взад-вперед. Стало совсем темно. Мама уже спит с детьми, лишь папа не спит, следит за каждым движением хозя-ина. Хозяин спросил папу, почему он не спит, а папа ответил, что-то нет сна. Вдруг хо-зяин пошел в угол комнаты и открыл крышку от подвала. Отец рванулся к двери и со всего маха, сорвав крючок, пулей вылетел, перемахнув через высокий забор, на улицу.
Хозяин за ним. Папа кричит ему, стой не подходи, не то кричать буду. Мама вы-шла на улицу вместе с детьми. Папа крикнул ей, всё оставь, но сейчас же уходи!
Позже, на нанятой отцом телеге, привезли им их вещи. Люди рассказали родите-лям, что за неделю до них, из этого окна выскочил мужчина, тоже почувствовал беду. Оказывается, этот хозяин заманивал к себе семьи с маленькими детьми, убивал их и сбрасывал в подвал. Деньги и вещи он забирал себе.
Как ни трудно было моим родителям, но всё-таки добрались они до Москвы. Там такая же картина, везде полно людей. Все хотят уехать из этой «прекрасной» страны, но не многим удалось это сделать. Они пробыли в Москве несколько недель, а конца не видно. Какие-то люди стали их уговаривать, чтобы они вернулись назад и обещали, что им всё вернут то что, было. Не найдя другого пути, отец вернулся назад. Ему всё верну-ли, но как это сделали, не знаю, знаю одно, врагов он себе нажил, злились на него.
Махновцы.
Ещё в холодные зимние вечера мама рассказывала нам, что родилась она на Украине и было у неё ешё 6 сестёр и один брат. Однажды её отец, прийдя со свадьбы, лег спать, но утром не проснулся.
В деревне молодёжь часто собиралась по вечерам на танцы и в один из этих ве-черов, парни из соседнего села, пришли в мамино село на танцы. Мама с папой позна-комились и танцевали весь вечер друг с другом. Они полюбили друг друга, и отец при-ехал к маме свататься. Перед приездом, папы, мама украсила летнюю кухню, чем только могла. Глиняный пол, намазала свежей глиной и нарисовала на нем различные цветоч-ки. У входа повесила стихи на божественную тему. Её родители верили в бога. Мой па-па в бога не верил. Справив свадьбу, они сначала жили у папиных родителей.
После того, как родился Яша, они перешли жить в летнюю кухню. Папин отец, всегда нанимал работников, для уборки урожая. В основном это были парни и мужчи-ны из рядом расположеных украинских сёл. Работы было много, она была тяжёлой и сами с ней они не могли справиться.
Время было тяжелое, шла Гражданская война, большевики громили Деникина. Многие разорившиеся крестьяне, а также солдаты, были не довольны, политикой боль-шевиков. На Украине появилось много различных банд. Особенно свирепствовала, из-вестная на всю Украину, банда, которую возглавлял, так называемый, батька Махно. Эти бандиты, на конях, налетали на беззащитные деревни, грабили, наиболее зажиточ-ных крестьян, насиловали девушек и женщин, многих убивали. Зная всё это и желая из-бежать грозящую им беду, взрослые мужчины и парни, решили вокруг деревни выста-вить дежурные посты.
Поздно вечером, разбившись на пары и расположившись так, чтобы каждая пара, в случае необходимости, могла окликнуть другую пару, они стали охранять деревню. В тот день, когда отцу надо было идти на дежурство, к нему подошел парень, его тоже звали Яшкой. Он сказал:» Яшка, не ходи сегодня на дежурство!» Выташив из сапога, саблю с остатками засохшей крови, он продолжил,-«Сегодня, будет что то страшное.»
У отца, к вечеру, так разболелась голова, что он решил пропустить обход. И дей-ствительно страшная беда пришла в деревню. Коварством и обманом, махновцы захва-тили двух, безоружных мужчин. Бандиты заставили их, позвать другую пару:» Дайте прикурить!» В общем, через некоторое время, всех мужчин, захватили в плен.
Всю ночь шел дождь. Было холодно. Чернозём, пропитанный дождевой водой, превратился в липкое месиво. Бандиты заставили пленников раздеться до кольсон и по-гнали в степь. Что только не делали они с ними. Заставляли бегать, ползать по ямам за-полнеными водой. В общем это было издевательством над мирными людьми, которые всю жизнь в основном занимались хлебопашеством или другим совершенно не воен-ным делом. Это были немцы, в основном веруюшие менониты, которые отвергали вся-кое насилие над человеком. Еще раньше, когда они только приехали в Россию, цари освобождали их специальным декретом, от воинской обязанности.
К утру, вдоваль поиздевавшись над мужчинами, измученных, грязных, похожих на чертей, их отпустили домой. То, что сделали с мужчинами было ничто, по сравне-нию с тем что творилось в деревне.
Моя мама, с высокой температурой, больная малярией, лежала на кровати у окна. Вдруг во двор влетело несколько всадников на конях. Они выташили из дома папиного отца и двух гимназистов, живших у него, во двор.
Маму так трясло от страха, что вся койка ходуном ходила. Папа успел спрятаться в стоге сена, который был в конце огорода.
Один из всадников с большой силой ударил дедушку саблей по голове. Дедушка от удара развернулся, второй удар, с ешё большей силой, добил его.
Один из бандитов, тихо шепнул, одному из гимназистов, чтобы он бежал от сю-да. Он был очень маленького роста. Видимо, он пожалел его. Мальчишке удалось спря-таться, второго убили.
По всей деревне, во дворах и на дорогах лежали изрубленные, бандитами, тела мертвых людей. В соседней деревне жили мамины родственники, у которых было мно-го детей. Они договорились, что если нападут махновцы, то всем держаться вместе. Но услышав, на улице топот копыт, махновских лошадей, старшая из девочек, от страха, заскочила в сарай и спряталась под хвойные ветки, которые лежали там. Зайдя в дом, один из бандитов, выхватил у матери грудного ребёнка и взяв его за ноги ударил голо-вой об печку, так что мозги остались на ней. Выхватив сабли, они стали рубить осталь-ных. Всех убили, только одна девочка чудом осталась жива. Она упала под стол и лежа-ла там без сознания, с глубокой раной на ноге. Когда она очнулась, то увидела страшное зрелище, все её братья, сестры и родители были убиты, весь пол в крови и всё покрыто пухом и перьями от разрубленных подушек, в которых бандиты искали деньги. Истекая кровью, девочка сумела доползти до маленького домика напротив, в котором уцелели дед с бабкой. Услышав стоны, они занесли её в домик и сумели её вылечить, но нога не гнулась и не стала расти. Осталась в живых и старшая сестра.
После кровавого налета, когда бандиты ускакали дальше, жители из соседних деревень похоронили убитых в большой братской могиле. Ещё долго свирепствовали махновцы, пока их не уничтожили красные.
От такого потрясения, мама выздоровела, и никаких следов от малярии не оста-лось. Папа, в конце деревни, выстроил дом. В саду посадил много вишни. Но вскоре, мама, заболела туберкулёзом, и врачи посоветавали сменить климат и ехать в сибирь.
Зимы в сибири очень холодные, метели и бураны заметали снегом дома, выше окон и дверей. В степи, во время пурги, не спасал даже тёплый тулуп. Часто, весной вытаивали, замёрзшие люди.
Лиза.
Лизе было 6 лет, когда под Новый год к нам пришли ряженные парни. Они хоте-ли поздравить нас с новым годом. Один парень был одет в вывернутый, мехом наружу, тулуп. В руках у него была палка. Лиза в это время играла на полу вместе с Анной. Увидев ряженных, она так испугалась, что упала без сознания под стол. С тех пор у нее стали дергаться руки.
Родители безуспешно лечили её, но никто не мог её вылечить. Лишь одна жен-щина сумела приостановить болезнь. Но она предупредила, что Лизе ни в коем случае нельзя простужаться. Пришла весна. Мама развешивала подушки и одеяла, во дворе. Лиза с Анной грелись и играли на соломе. Затем стали бегать босиком по холодным лужам. Болезнь снова обострилась.
Совсем измученные родители повезли Лизу к врачу. Дело было зимой. Они еха-ли на санях, закутавшись в тулупы. Лиза лежала в санях, укутанная в одеяла. Лошадь, уставшая от быстрого бега, медленно брела по дороге. Довольно-таки сильный ветер, посвистывая, гнал снег по необъятной степи, которая простиралась до самого горизон-та. Мать сильно замерзла и поэтому слезла с саней и шла пешком, желая согреться. Па-па, не зная, что мамы нет, погнал лошадь рысью. Напрасно кричала мать, чтобы отец остановился. Он ничего не слышал. Мать бежала, из последних сил, за лошадью, кото-рая вскоре скрылась вдалеке. Долго искал её отец. Мама сидела в снегу, который наме-тал на неё холмик. Она уже не надеялась на спасение и готовилась умереть в этой хо-лодной, белой пустыне. Отец, в отчаянье, растирал, её окоченевшее тело, не давал ей замёрзнуть, окончательно. После этой поездки она заболела астмой.
Врачи прописали для лечения, лёгкий курительный табак. Но вскоре в аптеках его нестало и она стала тайком курить настояший табак. Сидя у печки, чтобы никто не видел, курила. Если кто заходил, то бросала окурок, в печку. Запах и дым , махорки, всё равно оставался. Я очень хотела, чтобы она не курила, но сказать ей об этом не могла.
Поездка эта так и не помогла Лизе. Врачи запретили ей учиться. Память у неё была хорошая. Она сама научилась читать и могла немного решать. Как-то пошла Лиза с подругами в лес за ягодами. День был жаркий и она получила солнечный удар. Целую неделю никого не узнавала, даже маму. Но потом снова поправилась. Она всегда первая знала, когда будет у мамы ребенок, сообщала эту новость нам.
Куклы.
У нас дома было тепло, мы хорошо топили печь и мороз был нам не страшен. Моя мама умела красиво рисовать, она нарисовала на стене красивую картину. Зимой, отец с братьями, распиливали тополь на кусочки, сушили их, а мама вырезала ножом, различных размеров, головки для кукол. Целые корзины, красиво разукрашенных, го-лов для кукол, стояли в комнате. Волосы были покрашенны в черный, коричневый и даже в красный цвет. Зелёную краску, она делала из картофельной ботвы. Красную, из свёклы. Меня она тоже учила рисовать. Заказов на кукольные головки было очень мно-го, так, как город от нас был далеко, а в деревенском магазине игрушек не продавали. За головки, люди приносили масло, яйца, муку. Дома они пришивали к ним туловище, ру-ки, ноги и кукла была готова.
Яша.
Мой 18 летний, брат Яша, влюбился в одну молодую женщину, у неё была 5 лет-няя дочка. Однажды, он пришел с ней, к нам в гости. Женщина была на много старше брата, и почему-то не понравилась нашему отцу. Он сказал Яше, чтобы с ней он больше не приходил к нам домой, один да, а с ней нет. Яша очень много работал и на долго уезжал из дому. Как-то, приехав домой, застал дома плачащую девочку, матери нигде нет. Соседка, подсказала где можно её найти. В одном доме, вместе с женщинами и мужчинами, она пила вино. После этого случая, Яша запаковал вещи и уехал в другую деревню.
В 1938 году его арестовали. Жители села, где жил брат, прислали нам письмо, в котором сообщали нам, что ничего плохого о властях, мой брат не говорил и что они его очень уважают. Двадцать восемь подписей было под этим письмом. Отец, с этим письмом, отправился в НКВД. Но ему там сказали, что отец за сына не в ответе и если он сам не хочет попасть в тюрму, то лучше пусть едет домой.
Девять месяцев брата мучали, били до потери сознания, заставляя подписать вы-мышленное обвинение. Всё это узнали мы случайно. В трех километрах от нас была за-брошенная деревушка, и нам кто-то сказал, что там будет наш брат. Они будут там раз-бирать уже развалившиеся дома. Я с мамой отправились туда и спрятались в высокой полыни, поджидая брата. Он всё рассказал нам. Сказал, что не помнит подписал ли он обвинение, но его перестали бить. Только через 45 лет, уезжая в Германию, я узнала, что мой брат, был осужден на 8 лет тюрьмы, без права переписки. Его отправили на Колы-му, где он умер, 25 Января 1944 года, прожив на свете 26 лет. Посмертно его реабили-тировали и признали полную его невиновность.
Школа.
В Софиевке, папа работал учителем. Это была начальная школа. В ней учились всего четыре года. До обеда, в одной половине комнаты, учились дети первого, а в дру-гой половине, дети третьего класса. После обеда учился второй и третий класс. Одни читали, другие писали. Все эти классы, учил мой отец. Он был единственный учитель в школе. Дома, до глубокой ночи, отец, при свете керосиновой лампы, проверял тетради и составлял учебные планы. Стекло, от лампы, берегли как зеницу ока.  Достать его, было невозможно. Папа очень любил свою работу.
При подготовке к Новому году, отец стал готовить с нами праздничный ново-годний концерт. В программе были модные тогда пирамиды, все дети выступали в чер-ных трусиках и белых рубашках. Много пели и танцевали. Показывали различные постановки из различных пьес, написанных всемирно известными писателями и драматургами. Многие песни и постановки, отец сочинил сам. В одной сцене, где английский разбойник стрелял из лука в яблоко на голове его сына, нам пришлось, яблоко сделать из картошки, предварительно покрасив его. На сцене, мы повесили занавески, сделанные из наших байковых одеял. В районном центре, отец купил конфеты и печенье, а так же краски и карандаши. Кульки для подарков, сделали из газет и каждый ученик получил по два кулька. Один большой другой поменьше. Кто хорошо учился, получили ещё краски или карандаши.
Вся деревня была приглашена на концерт. Это было для жителей большим собы-тием, так как кино и то не каждый год показывали в деревне. Долго вспоминали жите-ли, деревни, об этом и говорили, что такого интересного нового года у них ещё не бы-ло.
Поездка к тёте Заре.
Я училась в третьем, а Анна в четвертом классе. Учёба снова была на немецком языке. Отец сказал мне, что если я буду хорошо учиться, то он возмёт меня на Украину. Там жила его сестре Зара. Я старалась хорошо учиться. Вместе с Аней убирали, мыли полы, топили печь в школе. За это наш отец получал тридцать рублей. Родители ис-пользовали деньги, заработанные нами, на нужды нашей большой семьи. Мы даже не думали просить у них на карманные расходы.
Пришло время ехать.  Мама сшила мне ситцевое платье. Рано утром, отец сел на подводу, которую взял в колхозной конюшне и без меня, собрался в путь. Я проснулась, оделась и побежала к отцу. Ему ничего не оставалось, как только взять меня с собой. Мама очень боялась, что я могу потеряться. Плача говорила отцу:
» Она у нас такая живая, боевая девочка, ты потеряешь её в Москве.»
 Я и действительно была боевой девчонкой, могла и на деревья залазить, по крышам бегать, а когда надо и с пацанами не боялась драться. На станции, билеты дава-ли, только тем, кто прошел санобработку. В бане обстригли, мои красивые, волосы. Я из прелестной девочки, превратилась в гадкого утёнка. Выдали справку, что вшей нет. Получив билеты, благополучно прибыли в Москву.
В дороге, мне всё было интересно. Кроме деревни, я нигде ещё не была. Высунув голову, в открытое окно, я с интересом смотрела на проплывающие перед окном пейза-жи. Вдруг мимо, с оглушительным свистом, пронесся встречный паровоз. От неожи-данности я быстро дёрнула голову назад, это была первая шишка.
Папа покупал в дороге ситро и пиво. Ситро мне очень понравилось, а пиво нет. В Москве, отец, наказал мне, чтобы я держалась за него и не отставала, а если отстану, то никуда не уходила, ждала отца, так как он непременно вернётся и найдет меня. Но если всё-таки, я потеряюсь, он назвал вокзал, на который меня должны доставить.
Народу в Москве, как всегда, очень много. Я была очень любопытная и загля-девшись по сторонам, всё-таки отстала от отца, который тащил чемоданы. От страха, что потеряюсь я громко закричала:» Папа! Папа!» Он услышал и нашел меня. В Москве, он водил меня в зоопарк и показывал животных и птиц. Очень много ходили по мага-зинам, в которых чего только не было. А метро настолько меня поразило, что я даже два раза прокатилась.
От станции до тёти Зары надо было идти пешком двенадцать километров. На станции, мы встретили, Бориса, сына тёти Зары, который узнал моего отца. С ним и от-правились в дорогу. Было очень жарко. Папа надел на меня свою новую шляпу. А мне так всё интересно. Столько всего нового встречается на пути. Столько ешё увидеть хо-чется. Особенно, как растут яблоки, о которых с таким благоговением рассказывали наши родители. Вот я и прыгаю, то впереди, то сзади них. А Борис всё подшучивает надо мной, вон на тех кустах растут яблоки. Я естественно бегу туда, сломя голову. Но опять не яблоки, а кусты какие-то. Когда пришли к тёте Заре, то шляпы давно уже не было. Я её потеряла в дороге. Все весело смеялись надо мной, папа тоже.
В гостях у меня очень заболели глаза. Особенно утром, веки были залеплены гноем. Тётя Зара лечила меня, но не очень её закапывания мне помогали. Рано утром, забиралась на груши и яблони. Нарвав полные карманы, шла домой. Наелась их досыта. У тёти Зары была младшая дочь Анна, с которой я подружилась. Мы играла в саду. Как-то я с Анной забралась на дерево и сделали гнездо. Она изображала кукушку, а я удода. Заигравшись Анна, упала с дерева. Мне стало смешно, и я засмеялась. Анна очень рас-сердилась на меня. Ещё была дочь Лена, но её видела редко, она уже работала. У них в саду росли бромбере. Я очень любила их кушать. Они были сладкими на вкус, но язык, от них становился синим. Однажды, я намазала ими щёки, глаза, губы и нацепив на платье шишки от лопуха предстала в таком, как мне казалось очаровательном виде, пе-ред моими родственниками. Папа был шокирован. Заставил всё это отмывать, но ни мыло, ни песок не могли отмыть моего лица.
Так хорошо было в гостях, но надо ехать назад, домой. У тёти Зары не было яб-лок, которые можно было бы, довезти домой целыми. Они быстро гнили и поэтому мы пошли к одной женщине. У неё был большой сад. Каких только красивых яблок мы там не видели. Они издавали такой божественный аромат. Какие вкусные были, слов нет, чтобы описать это чудо. Я ходила от одного дерева до другого и восхищению не было предела. Мне хотелось взять их все. Этим людям, видимо радостно и забавно было смотреть на меня. Они предложили мне на выбор, набрать бесплатно яблок, сколько я унесу. Я естественно набрала столько, что еле-еле донесла до дома тёти. Папа купил че-модан. В дороге, чемодан открыли, чтобы яблоки могли дышать, но всё равно много пропало.
Мама, очень обрадовалась нашему приезду, особенно тому, что я не потерялась.
Папа в Ташкенте.
На следующий год, отец с одним мужчиной, взяв с собой Лизу и Анну, отправи-лись в Ташкент, за ситцем, который производили в нём. Ситец, который продавали в домах был намного дешевле, чем в магазинах. Отец, наученный горьким опытом, нико-гда не заходил в дом, не оставив кого-нибудь на улице. Чтобы в случае беды напарник мог сообщить в милицию. Мама болела, и почти вся работа по дому легла на мои плечи. Мне было двенадцать лет. Мама варила, а я выгоняла корову на пастбише. Доила её. Молока она давала много. Я была маленькая, как говорили соседи, не видно меня под коровой. Доить было трудно, да и воду таскать приходилось из далека. Мама давала мне маленькое ведро, а я брала большое, чтобы быстрее натаскать воды. Ведро часто доста-вало до земли, но я очень старалась, чтобы мама была доволна. Бегала в лес за полевыми цветами, которые она очень любила. Тмин я бросала на пол, а ветками березы закрывала от солнца окна. Такой аромат стоял в комнатах. Для свиньи и курей надо было много травы. Я рвала её и давала её им есть. Весной, папа брал до ста штук цыплят, которых осенью начинали есть. Осенью отец, закупал в русских деревнях капусту, лук, чеснок, огурцы, которые мы засаливали. Эти люди жили вдоль речки и воды у них было много.
Четвёртый класс.
Я училась в четвертом классе и была очень боевой девочкой. Если меня кто-нибудь обижал, то расправа не заставляла себя долго ждать. Я снимала свой самодель-ный ботинок, деревянная колодка, впереди кожа, а сзади открыто и обидчику крепко от меня доставалось. Эта обувь называлась шлоры. Как-то, ученики второго и четвертого класса, решили меня проучить. Только зашла в класс, как они налетели на меня. Я ко-нечна же сопротивлялась, сколько могла. Мы подняли большой шум, на который при-шёл мой отец. Он спросил, что это всё значит, ученики сказали ему, что я их шлорами бью. За это отец запретил мне, в перемены играть с детьми в классе. Я должна была ид-ти домой, который был в другой половине школы.
К новому году, отец снова, подготовил с нами праздничное представление, ко-торое с большим успехом прошло в нашей школе. Узнав об этом, председатель, Дехтяр-ки, уговорил нас выступить с концертом у них. На четырёх санях, закутав в тулупы, до-ставили нас в деревню, где накормили хорошим обедом. Меня поставили на табуретку, так как я была маленькой, и я пела частушки. Себя, мы украсили разноцветными лента-ми, которые собрали в нашей деревне. Мы пели и танцевали. Публика в школьном зале пришла в восторг от нашего выступления. Было много аплодисментов. Нас и отца очень благодарили за концерт. Всем подарили по большому кульку с конфетами. Моло-дёжь, деревни попросила папу, научить их одному танцу, который был моден, в дни молодости отца. Папа для показа танца, в партнёрши взял меня. Но я почувствовала, от отца запах алкоголя. Я сразу же повернулась и без объяснений ушла от него. Я с детства не могла переносить запах алкоголя.
Мама и папа.
Маму, мы очень любили. Она никогда на нас не кричала, даже если мы не слу-шались её. Отца, мы тоже любили, но он временами был очень строг. Особенно боль-шим грехом считал воровство и ложь. Старшим часто доставалось за их грехи. Отец хлестал их полметровой уздой. Провинившийся должен был ложиться на табуретку и им крепко доставалось от него. Как-то, Анна без разрешения взяла у отца перо из ко-робки. Она отдала его своей подруге, сломавшей своё перо. Перья были большой цен-ностью, купить их было негде и отец очень берег их. Как он узнал, что она взяла перо, я не знаю, но отец так выпорол Анну, что на попе остались синие полоски. Отец приго-варивал при этом:» Чтобы не врала!».
 Мама сильно плакала, жалея её. Когда отец лупил Лизу, то она как-бы ей не бы-ло больно, никогда не плакала, отец тогда ешё больше злился. Узда была тяжелой. Куда только её мы не прятали от отца. Лиза однажды спрятала её в мышинную нору. Но если кто провинился, то все должны были её искать. Меня и младших отец не бил.
До захода солнца, все должны были быть дома. Мы очень любили играть в прят-ки, танцевать и петь. Мама отпускала нас только с 14 Аней. Нам было очень смешно и весело. Аня стала уже дружить с парнем. Первый парень, который стал за мной ухажи-вать и хотел со мной дружить, был рыжим и очень добрым. Я вообще не хотела ни с кем дружить, а рыжих парней не любила. Мы часто собирались за нашим столом и играли в «Человек не злись» или в шашки «Волк и ягненок», а также в другие игры. Мама учила нас вязать кручком и спицами. Часто вспоминаю маму, сидяшей на низенькой скамееч-ке, возле печки, в которую она засовывала пучки соломы и бурьяна. Варить приходи-лось много, в семье 10 человек. Отваривала целое ведра мелкой картошки, которую очистив жарила с выжарками. В большом котле, варила молочный мус с клёцками. Ей приходилось чинить и штопать много одежды.
В 1939 году не выпало ни капли дождя. Весь урожай погиб. Папа, приехав из Ташкента понял, что надвигается голод. Он уже два раза пережил голод и понимал всю опастность, которая надвигалась на семью. Ему, как учителю, колхоз выделял квартиру, дрова и сено для коровы, бесплатно. Но на сей раз, он не имел надежды на колхоз. Спросив разрешения у председателя колхоза, на сбор сухой травы у леса, он запряг нашу корову в телегу. Всей семьей, стали собирать сухую траву. Нам часто попадался колючий чёртополох, но и его складировали на большой чердак нашей школы, в кото-рой было наше жильё. Ох и жалко было мне нашей нарядной одежды, которую отец, погрузив на телегу, повез в Дехтярку, чтобы обменять на муку и картошку. На деньги ничего не продавали. Только вещи можно было обменять на какие-нибудь продукты. Отец ездил в Павлодар и Славгород, где обменивал одежду на продукты. В подвале он вырыл ещё одну яму и заполнив картошкой сверху насыпал земли, которую сравнял с полом в подвале. Сделав эту работу, вся наша семья ушла в кино, которое привезли в нашу деревьню. Пока мы смотрели кино в нашем погребе кто-то побывал, но картошку не нашел. К каждому окну папа приделал верёвку с консервной банкой, если воры вы-ставят окно, то поднимут грохот и можно будет принять необходимые меры.
Папа всем советовал запасаться продуктами. Одни слушали его, другие смеялись над ним, говоря, что учитель сошел с ума. Даже частушки пели про то, как учитель на корове сено возит. Колхозный скот пришлось угнать туда где был корм. За это, те люди забирали молоко и родившихся телят.
Папу и маму, никогда в жизни не видела пьяными. Он наверно с друзьями вы-пил за Новый год, внешне это было совсем не заметно. Как-то у нас был в гостях папин брат. Тогда на столе была маленькая бутылка с водкой. Мама свою кружку поставила под стол. Когда родители ушли провожать гостей, то я и Егор несколько раз отпили из неё. Когда мама спохватилась, то мы были уже очень веселые и с криками бегали по дому. Ешё помню на Октябрские праздники, старший брат пьяный дрался с парнями. Отцу стоило больших трудов, привезти его домой.
Пятый класс.
4 класс закончила не плохо и перешла в 5, который был в Дехтярке. Летом в тра-ве, было очень много клещей, которых я очень боялась. Впившись в тело и напившись крови, они становились с фасолину. Достать их из-под кожи была большая проблема. Укушенное место краснело и нещадно чесалось. Особенно трудно было достать их из головы. За зиму мои волосы изрядно вырастали. Каждую весну отец из-за клещей под-стригал меня на голо. Мама каждый раз была против подстрижки. Она говорила:» Де-вочка должна быть с красивыми длинными волосами.» Осенью, я явилась в школу под-стриженная как мальчишка. Увидев в новой школе, девочек с красивыми пышными во-лосами, заплетенными в них лентами, впервые почувствовала себя неуютно. Больше своих волос я не подстригала.
В начале учебного года нам пришлось написать диктант по русскому языку. По-сле диктанта, директор сказал мне, что мне надо ещё раз идти в 4 класс. Узнав об этом, мой отец на велосипеде отправился в школу. О чём он говорил с директором, не знаю, но меня оставили в 5 классе. Учиться в школе было очень трудно. Один учебник немец-кого на весь класс. Да и по другим предметам не больше. Тетрадей также не хватало. Если чернильница опрокидывалась или ломалось перо, то это становилось большим го-рем. Наша учительница закончила только 6 классов, и сама была не очень-то грамотной.
До холодов, я с Анной, ходила в школу пешком. Когда стало холодно, нас с дру-гими девочками из других деревень, поселили в доме, рядом со школой. В классе я си-дела за партой ещё с мальчиком и девочкой. Мальчика звали Гена. Питание было пло-хим. Питались горохом, ржаным хлебом, жмыхом. И от такого питания Гена часто пус-кал газы. Такая вонь была, что и ученики с соседних парт стали возмущаться. Мне это тоже не очень-то нравилось. После занятий, прийдя в обшежитие я стала дразнить Гену. Нашу комнату, от мальчишек отделяла большая немецкая печь, которая имела две двер-ки. Одна была в нашей комнате, другая в ихней. Открыв обе дверки, громко кричала в печь:» Гена!» Когда в проёме дверки появлялась недоуменная физиономия Гены, я про-износила:» Пуу!» Так продолжалось несколько раз. Наконец ему это надоело, и он ска-зал, что прийдет меня лупить. На что я ответила:» Приходи!» Он пришёл вместе с дру-гом. Видя это, моя сестра Анна сказала, что драться надо по одному. Я быстренько вста-ла в угол, и он налетел на меня. От его удара сумела увернуться, а сама крепко ударила его кулаком, попав при этом ему в глаз. Ему видимо было больно, так, как он сразу же пошел к двери, говоря, что как закончится школа, то все парни из его деревни вместе с ним, отлупят меня. На следующее утро, он пришел в класс с огромным синяком под глазом. Я очень боялась, что учитель спросит:» Кто это сделал?» Сидела как на иголках, но всё обошлось.
Ещё осенью, мама уговорила отца купить поросенка, который жил у нас в кухне, зарывшись в солому. Он был очень слабеньким и худым Всю зиму мы кормили его по-моями и очистками от картошки, и я с Анной приносила из интерната, различные отхо-ды.
 У папы очень болело горло и в этом году он не мог работать учителем. Он устроился в склад и выдавал в столовую продукты. Каждый день приносил домой большую кастрюлю густого супа. Это и спасало нас от голода. Люди голодали и многие умирали. К нам часто стучали в дверь нищие и бездомные бродяги и просили дать что-нибудь поесть. Иногда, наша мама, садила за стол и давала некоторым по тарелке супа и немного хлеба, но у нас у самих, еды не хватало и поэтому это бывало не часто.
5 класс, закончила не плохо. Анна закончила 6 класс. Я часто видела, как она по алгебре решала задачи и примеры. X+2=10. Я никак не могла понять, как это можно складывать буквы c цифрами, и получаются цифры. Поэтому решила в 6 класс не хо-дить.
Свинка, перезимовала и превратилась в хорошую самочку, которая с большим удовольствием ела сочную зеленую травку. Вскоре, она загуляла, и мы погнали её в колхозное стадо. К зиме она принесла нам 9 розовеньких поросят. 7 поросят отец обме-нял на пшеницу. В этом году был отличный урожай. И за каждого поросенка дали по центнеру пшеницы, которую помололи на белую муку. Теперь отцу топливо не давали и нам пришлось из коровьего навоза делать кирпичи. Сушить их. Они хорошо горели, но этого на зиму было мало, поэтому мы собирали любую траву, которая растет в степи и на полях.
Война.
У отца, за многие годы работы в школе, скопилась небольшая сумма денег, на которую он купил дом для семьи. Дом был маленький. Сложен был из кирпичей, кото-рые вырезались из земли, пронизанной корнями. Кирпичи, были обмазанны глиной и побелены. У многих в деревне были такие дома. Мы ещё не перешли жить в дом, как по репродуктору объявили, что началась война. Папа, мама и все мы были опечалены этим событием. Ивана сразу забрали в армию, но на фронт он не попал. Его как немца отпра-вили в трудармию. Отец писал мне позже, что его посадили в тюрьму. Одно письмо от брата я получила. Он сообщал, что лежит в больнице. Так, как обратного адреса не бы-ло, то ответить ему я не могла. Это была последняя весточка от брата. Больше ничего о нём не слышала и как сложилась его судьба не знаю.
В нашу и соседние деревни прислали на обучение много солдат. Они рыли око-пы. Часто объявлялась боевая учебная тревога. Было страшно. Анна работала. Она ката-ла валенки. Отцу, сначала дали бронь, но затем и его отправили в трудармию. С ними так плохо обращались, что отец стал протестовать, его посадили в тюрьму.
Мама настряпала булочек и повезла передачу отцу. Много часов простояла она в очереди, на морозе, но передачу отцу отдали. Прийдя домой, она слегла в постель. Её астма и туберкулез снова обострились. В следующий раз передачу отцу повезла я. Ехала на подводе. Меня так трясло, думала кишки вытрясет. Передачу мою не взяли, так, как было очень много народа. Простояв много часов, вернулась домой. Писать ему не раз-решали, и мы ничего не знали, что с ним.
 Мне пришлось с Лизой заготавливать сено и топливо на суровую зиму. Целыми днями ходили по степи. Где косой, а большинство руками рвали полынь и перекати-поле. Тяжело нагруженные, ещё мокрой травой, возврашались домой. Мама жалела нас и поначалу выходила за деревню, нас встречать. Но мы быстро её отучили от этого. Только хочет она, толкать тележку, как изо всех сил бежали мы с этой телегой. Бежать за нами она не могла, задыхалась.
Воду для коровы и для нас приходилось таскать от соседей. У них был глубокий, около 30 метров, колодец. Как-то ведро оборвалось и мне пришлось носить воду боль-шой кастрюлей. Мне так было тяжело её нести, сгорбившись, за ручки перед собой. На мне было старенькое ситцевое платье, которое, мама постоянно чинила. Со стороны это было комично, и соседка как-то сказала:» Тебя и замуж никто не возмет!». Я рассерди-лась и сказала:» Не надо болтать!» Как же хотела я красиво одеваться.
К нам стал приходит солдат, который покупал молоко. Он нам много рассказы-вал, про себя и про то что творится на фронте. Через месяц его отправили на фронт. По-том стал приходить молодой летчик. Его звали Василием. Я очень стеснялась, когда он был у нас. Он очень много помогал нам. Сделал нам гребешки, для расчесывания волос, подшивал валеньки. У себя в мастерской сделал нам оцинкованное ведро. Из всех нас, самая красивая была Анна. Она имела волнистые светлые волосы. Многие пытались ухаживать за ней, но она не хотела ни с кем дружить. Чтобы как-нибуть отвязаться от назойливых кавалеров она назначала свидания иногда двум парням. Потом они прихо-дили к нам, а Анна пряталась от них где-нибудь в доме. Вскоре её забрали в трудармию. Хотели забрать Лизу, но она была больной. Врачебная комиссия освободила её от трудармии.
С больной мамой и двумя маленькими братьями.
Вот так и осталась я одна с больной мамой и сестрой, а так, же с малолетними братьями, Егором и Абрамом. Мне было 14 лет. Помощи ждать было не от кого. Всем было безразлично умрём мы или нет. Мимо нас в Славгород, колхозники из соседних деревень возили хлеб. В пути им нужен был ночлег. Мама пошла в правление и подпи-сала договор. В нём было написано, что мы будем принимать, этих людей к себе на ночлег. Мама надеялась за это хоть немного, что-нибудь получить.
К нам стали заезжать различные люди. Первым делом мать кипятила воду для чая. Спали они на полу, подкладывая под себя солому. Многие давали нам немного пшеницы, сена, мёрзлой картошки. Некоторые захватывали по пути березовые сучья, которыми мы топили печь. Один раз казахи пригнали большое стадо, недоенных коров. Наши соседи и мы надоили во всю посуду, которая у нас была. Но были и такие, что даже солому из-под лошадей с собой забирали. Когда голод был особенно нестерпим, я пока они пили чай, ходила к саням и отодвинув сено, черпала немного пшеницы. Всю ночь они охраняли по очереди свой груз. Я сделала тёрку, через которую молола овёс и пшеницу. Зима ещё не закончилась, а от нашей такой огромной скирды, почти ничего не осталось. В конце огорода стоял огромный тополь, который за одну ночь, я с Лизой спилила и по кускам, по глубокому снегу перетаскала в дом. Если бы поймали, то нам могла быть тюрьма. Мы так были рады, что теперь у нас есть чем топить.
Первая встреча с верующими.
Как-то осенью, одна женщина говорит маме:» Наташа крепкая девочка. Если от-пустишь её к нам копать картошку, то на зиму будет у вас что поесть.» Месяц, с утра и до темна, копала и складывала в погреб я эту картошку. Каждое десятое ведро было мо-им. Поздно вечером, ждала у дома, хозяев. Семья была веруюшая и ни одна трапеза не обходилась без молитвы. Видя, что я не молюсь, они стали рассказывать о боге и о вере в бога. Рассказы эти наводили на меня ужас. Они рассказывали про чертей и про бога, который был ещё страшней чем черти. Бог был всемогущ, он видел каждый шаг, и знал о каждом плохом или хорошем поступке, который совершал человек. Он сотворил нас, землю и всё вокруг, но теперь, якобы за грехи наши покинул нас, продолжая наказы-вать, то мором, то не урожаем, то болезнью лютою, неизлечимою. Зачем он покинул нас, зачем морит и уничтожает нас различными болезнями? В чём же тогда проявлялся его ум и могушество? Ответа не было, да и спросить было не у кого. В один из вечеров, они особенно красочно рассказали про черта.
- Одна девушка пришла на танцы. Целый вечер простояла и ни один парень не пригласил её танцевать. На следующий день она сказала, что будет танцевать хоть с чёртом. Вот наступил вечер и снова ни один парень не приглашает её танцевать. Силь-но опечалилась девушка. Все танцуют и веселятся, лишь она одна стоит. Вдруг к ней подошел высокий парень, весь в черном и пригласил на танец. Обрадовалась она и по-шла танцевать. Наступила полночь. Парень ударил копытами, которые у него были вместо ног, об пол, оставив большие следы крови, которые никто не смог смыть. Шапка упала у него с головы, и все увидели на его голове рога. С ужасом закричала моло-дёжь:» Чёрт!» и шарахнулась по сторонам. Засветились и заискрились глаза у чёрта зе-лёным пламенем. Злорадно улыбаясь, схватил чёрт упавшую в обморок девушку и вы-летел с ней в окно. –
От ужаса, я чуть не умерла. Это сейчас мне смешно.
Закончила копать картошку у этих людей. Меня попросили о помощи другие люди. Вместе с Егором накопали для себя больше ста ведер отборной картошки. Земля стала замерзать. Перелётные птицы потянулись большими стаями на юг. Мы очень мерзли, так, как были босиком и плохо одеты. Оставив нашу картошку этим людям, ко-торые всё молились, рано утром отправились домой. Идти было далеко, и мы боялись, что не найдем нашу деревню. Но всё-таки с небольшими приключениями благополучно добрались до дома.
Нашу картошку, мы больше и не увидели. Сколько мама не умоляла их, хоть по ведру взять на подводу, но они не делали этого. Потом, эта женщина говорила, что нашу картошку они скормили скоту и просила прошения, но мама сказала, что вместе с детьми чуть с голода не умерла и простить не может.
Только бы не умереть с голода.
 К весне, к нам никто не заезжал, кушать нечего. Мать отправила нас, вместе с сосдскими парнишками в поле, искать колоски с оставшейся в них пшеницей. Целыми днями бродили по полям и иногда посчастливиться найти перемешанную с землёй пшеницу, которую веяли на ветру, чтобы освободить от земли. Один раз нашли не-большую скирду с необмолоченными колосками. Ночью, чтобы никто не увидел, пал-ками молотили её. Мама ждала нас, трясясь от страха, за эти колоски, давали срок. Пусть лучше сгниёт, но брать нельзя.
Хорошее, а также плохое не забывается. Осенью 1943 года, моя кузина Тиссен Лиза, (дочь папиной сестры Лизы) которая имела 6 детей и жила за 40 километров от нас, сказала, чтобы мы ехали к ней и выкопали картошку, которую она посадила для нас. До этого, она дала нам два пуда пшеницы. Наш отец, раньше, помогал брату и по-купал одежду для его детей. Теперь Лиза помогала нам. Накопав несколько мешков кар-тошки, на корове, запряженной в телегу привезли её домой. Заплаканная мама ждала нас перед деревней. «Наташа тебя забитают в трудармию!» - сказала она.
Трудармия.
Всю ночь собирала меня мать в дорогу. Нажарила молодых цыплят и сложила их в ведёрко с крышкой. Дала подушку, одеяло, отцовы валенки, братовы рабочие ботинки и брюки с фуфайкой, ведро картошки и пшеницы. Мать, понимая, что без меня трудно будет достать топливо, еду, плача уговаривала меня:
» Давай обольём кипятком руку или ногу.»- но я на это не пошла. Лекарств не было и если заражение, то никто не спасет. Конечно и мама предлагала это не всерьёз, просто она не видела другого выхода
Восемнадцать, 14 и 15 летних парней и девчонок отправили пешком в Славго-род. Вещи везли на телеге. В Павлодаре, в который нас привезли на машине, было мно-го народа. Людей направляли на различные работы. Так как работы были тяжёлыми, решили, кто с 1928 года рождения, отправить домой. Я была с 1927 года и на меня это не распространялось. Я стояла и плакала, мне так хотелось к маме, чтобы как–нибудь помочь ей. Но вдруг женщины вытолкнули меня из строя, говоря, что я с 1928 года. Нас хотели отправит домой на машине, но мы так боялись, что могут передумать и отпра-вить нас куда-нибудь, что сразу же отправились пешком. Целый день, с нашей тяжелой ношей, по жаре, изнывая от жажды, шли домой. Наступала темнота. Редкие машины, которые обгоняли нас, не брали нас с собой. Совсем обессилив, сидели мы кто на чём и отдыхали. Вдруг видим из далека идут две машины. Только двое осталось на дороге, остальные спрятались за дамбой. Когда машины остановились, то мы вихрем подбежали к ним и залезли в кузова. Ошеломленные шофера спрашивают, куда вас везьти.
Мама была очень рада, что я снова дома. Но вскоре меня с подругами забрали в павлодарские леса, заготовлять дрова. Долго везли по лесу. Наконец приехали. Пить и есть хотелось ужасно. Часть мужчин стала рыть землянки. Несколько мужчин рыли ко-лодец. За водой отправилиси за 5 километров, к другой бригаде, которая давно валила лес. К ночи, землянки были готовы, крыши покрыты сучьями. Землянной пол, тоже за-бросали сучьями, на которых мы спали, укрывшись взятыми с собой одеялами. Подуш-ки тоже были с нами. Взрослые валили ручными пилами лес, а молодежь рубила сучья и стаскивала их в огромные кучи, которые позже сжигались.
Нам варили суп, который мы ели вместе с нашими продуктами. Но вскоре наши продукты кончились и мужчины стали возмушаться. Нам стали давать хлеб, который должны были получать с первого дня и который начальство забирала для себя. Целый месяц не мылись в бане. Вши совсем заели нас. У меня и у моей подруги Кати Вибе бы-ли длинные густые волосы. Вечерами при свете коптилки я искала у неё, а она у меня, но все равно не могли с ними справиться. Кожа на голове так чесалась, что мы даже плакали, не зная, как спасти себя от вшей. Наконец начальник повез нас в баню, которая была у соседей.
Начал выпадать снег. Красные желтые листья посыпались на землю. Лес гото-вился к зиме. Одежда наша превратилась в ремки. Фуфайки, во многих местах прогоре-ли от искр и изорвались об сучья, которых было предостаточно. Обувь тоже была в пла-чевном состоянии. Братовы рабочие ботинки из свинной кожи порвались и подметки почти совсем отвалились. Я таскала сучья и вдруг ко мне подбегает Катя :» Наташа, скорее бежим! Пришла машина! Никому не говори, берут не всех! Нас повезут домой!» Спотыкаясь об сучья, падая и снова вскакивая на ноги, радостная и счастливая прибе-жала к машине. Катя сложила наши веши в мешок. Было холодно и нас накрыли брезен-том. Веселые, с песнями и смехом покинули лес.
Начальник сказал нам, чтобы мы не очень-то радовались, так как нас везут не домой, а строить железную дорогу. Ехали долго, до ночи. Замерзли как ледышки. Оста-новок для отдыха не делали. У меня так разболелся мочевой пузырь, что думала умру от боли. А попросить шофера остановить машину, мы не решались, были очень стесни-тельными. Наконец привезли и мы очутились в тепло бараке. Нас накормили и дали два дня отдыха. Вещи, которые были на складе, нам не давали сылаясь на то, что не все вернулись из леса. На третий день нас кого в чём выгнали на улицу и построили в две шеренги. Земля замёрзла, и я одела на одну ногу свой ботинок, а на другую Катин боти-нок. У них хоть подошва каким-то чудом держалась. Ботинок шнуровался до половины ноги и имел маленький каблучок. Солдаты, придирчиво осматривали каждого. Когда дошла очередь до меня, один из солдат закричал в гневе:
» Такая молодая и не хочет работать!». Крепкий пинок отбросил меня от шерен-ги.
 «Иди работать!» Я шла к месту работы и горько плакала. У меня было, что одеть, но всё было на складе.
Железная дорога, которую мы строили была рядом. Увидев меня в такой одежде, заплаканную, и узнав о моей беде, женщины пожалев меня оставили у костра, за кото-рым я должна была следить. Время от времени они грелись у него. Вечером, в бараке меня ожидала радость. Вещи мне выдали, а Катя сварила в мундирах картошку. Какой же вкусной была она. На следующий день была хорошо одета. Мне дали кирку и заста-вили нас долбить мерзлую землю. Работать с киркой я не умела и поэтому мерзлая земля больно била меня по глазам и по лицу.
Через несколько дней нашу бригаду под охраной вооруженных солдат, построив в ряды по четыре человека, отправили пешком в Славгород. Всех предупредили, что будут стрелять в того, кто выйдет из строя. На станции нас загнали в скотские вагоны. Было холодно и тесно. Я с Катей присев у дверей на корточки и прижавшись друг к другу плакали. Потом крепко заснули. Разбудила нас крепкая брань солдат, которые от-крыв двери стали кидать на нас наши веши, которые они привезли из барака. Мы стали искать наши вещи, но бесполезно. Они были где-то в другом вагоне.
Колеса сначала медленно, затем все быстрее и быстрее застучали об рельсы и со-став набирая скорость помчал нас в неизвестное будушее. Кушать было нечего. В ва-гоне была круглая железная печка. Поезд делал редко остановки, наевшись старых, за-лежавшихся продуктов, которые были в мешках и сумках у людей открылся понос. Ни ведра, ни туалета не было и люди обосрали двери. Вонь стояла неимоверная. На оста-новках люди искали свои веши, кто-то находил, а мы с Катей нет. Как-то ночью, слышу Катя что-то ест. Я её спросила:» Что ты ешь?» «Если хочешь, то бери в мешке. Там хлеб и масло» - сказала она. Кто откажется, ведь я не ела уже третий день.
За нами был вагон с охраной и поварами. Я видела, как на станциях они прода-вали хлеб и покупали на него водку. Эти повара и забрали наши веши и продукты из барака, что получше они оставили себе. На одной из станций, вижу идёт повариха и несёт моё ведерочко, в которое мама залила жиром жаренных цыплят и которые уже давно сожрали эти повара. Я схватила ведёрко, а она орёт - Что ты делаешь? - Ведёрка я не отдала. Стали следить за этим вагоном. На одной из станций, Катя видит стоит на печке у солдат её кастрюлка и в ней варится каша. Обозвав поваров ворами, Катя забра-ла свою кастрюльку. Наши продукты сьела охрана и повара, но что мы могли против них сделать? Жаловаться было не кому. Наконец на четвертый день нам стали давать хлеб.
Через неделю нас привезли в Нижний Тагил. Помыли в бане. Веши прожарили и вшей уничтожили, но на голове они остались. Одев ешё горячую после прожарки одеж-ду, нас привели в столовую. После того, что мы пережили, нам казалось, что мы попали в рай. Чисто, тепло и на столах стояла уже еда. Такого мы ещё не ели. Из муки шарики и ещё колбаса. Это были продукты из Америки. После столовой нас повели в общежитие. В нашей комнате было 28 кроватей. Матрацы, одеяла, подушки и постельные принад-лежности всё новое, чистое, свежее. В комнатах тепло. Мы не верили своим глазам.
На другой день я снова с Катей пошла к вагонам искать наши вещи. Они лежали уже на земле сваленные в кучу. Катя нашла часть своих вешей, а я нет. Иду печальная. Даже смены белья нет. Нам дали не много денег, за работу в лесу, но на них ничего не купишь, всё дорого. Вдруг меня окликнула Рита Дик, которая спала в бараке рядом со мной. Она расспросила в чём были мои вещи, и я объяснила ей как они выглядят. Вско-ре мои вещи были найдены.
Танковый завод.
На следуюшее утро к нам пришли представители с большого завода. Этот завод выпускал танки. Меня вместе с другими девушками привели в огромный кузнечно-пресовый цех. Этот цех имел 7 высоких и длинных пролетов. Каждый пролет имел мощные мостовые краны, которые с визгом и грохотом поднимали и перемешали огромные детали. В огромных печах бушевало пламя, но ни угля, ни дров в них не бы-ло. В них горел газ. Я этого не знала, да предположить не могла, что существуют газы, которые могут гореть. Мужчины в промасленной черной одежде, только зубы и глаза белые, брали длинными щипцами из печей, раскаленные желто-красные болванки и клали их на кузнечную наковальню. Раздавался грохот и деталь готова. Стены, потолки и всё вокруг было покрыто черной сажей. Голосов людей было не слышно. Разговари-вать можно было только крича друг другу в ухо.
Слезы катились у меня по лицу, от того страха, который я почувствовала в этом цехе. Мне девочке, выросшей в деревне, привыкшей к тишине и простору степей, каза-лось, что я нахожусь в аду, о котором мне рассказывали бабки в деревне.
После осмотра цеха, нас повели в столовую. В столовой чисто, красивые офици-анки обслужили и накормили нас. После столовой повели в красный уголок, где каж-дому определили работу. Так как ни один из нас не имел никакой профессии, многих направили учиться на крановщиков, на электрокару, или на станок. Меня вместе с 55 летней женщиной и одним парнем, инвалидом, направили в хозчасть. Выдали метлу, тачку и лопату. Надо было освободить один пролет от строительного мусора. На нем хотели разместить токарный участок. Всем выдали валенки и фуфайки, но мою, мой ма-стер, пропил и я осталась в своей одежде. Женщину звали тётя Анна. У ней было две дочери. Одна работала на кране, в соседнем пролёте, а другая маленькая, осталась у родни. Она очень переживала за неё.
В нашей комнате, у многих женщин были дети, которых им пришлось оставить с сестрами, старыми матерями и бабушками. Рядом со мной спала одна женщина, у кото-рой, трое её детей остались у сестры. У сестры было своих двое. Как-то она получила письмо от сестры. Сестра писала, что детей нечем кормить. Женщина тихонько плакала по ночам, лежа в кровати. Она ничем не могла помочь своим и сестриным детям. Боль-шое горе для матери, когда дети голодают.
Еды нам не хватало. Я сильно похудела. В день давали по 500 граммов липкого чёрного хлеба, чёрно-синую котлетку из мелкой солёной рыбы перемолотой вместе с головой и кишками. В жидком супе плавало немного крупы с зелёнными листьями ка-пусты. Одна девушка спросила меня, не хочу ли я заработать дополнительно супа. И я стала мыть в обед в столовой полы. Полы были грязными, все в саже и мазуте. Вдвоём, с большим трудом справлялись мы с этой работой. Я была довольна, так как получала за работу полную тарелку густого супа.
Через некоторое время я с подругой нашла ещё одну работу. На основной работе работала с 8 утра до 8 вечера, тоесть 12 часов, а затем ночью тоже 12 часов, с 8 вечера до 8 утра. Ночью чистила рыбу, картошку, мыла посуду. Особенно хорошо было, когда до-ставалось мыть кострюли в которых варили кашу. Они были большие по нескольку вё-дер, и каша как не следи, всегда пригорает. И мне убавалось немного принести в обще-житие в банках этой кащи, да к тому же нас 3 раза кормили кашей. Конечно это было не часто, желающих было много, да и трудно выдержать, когда сутками не спишь, а только работаешь. У меня стал оставаться хлеб, который я продавала.
Несколько раз я смогла отправить деньги маме. Она так радовалась моей помо-ши. Конечно это было мало, но мама писала, что на 200 рублей могла купить ведро кар-тошки. Папе, тоже несколько раз посылала в тюрьму по 8 рублей, больше не разрешали, но он их не получал. Купила себе ситцевое платье и ешё немного одежды. Моей зарпла-ты хватало только чтобы заплатить за хлеб и обеды в столовой.
На токарный участок поставили станки. Тётя Анна исчезла. После войны я её встретила вместе с её маленькой дочкой, и она мне всё рассказала. Она так страдала и переживала за свою дочьку, что не выдержала и тайком отправилась к своей семье. В основном пешком шла она по перевалам урала и сибири. Кушала то что ей давали сер-добольные люди. Пройдя более 2 тысяч километров, она добралась до дома. Она очень рисковала, так как за это давали 24 года тюрмы. Парень инвалид тоже исчез, не знаю куда. И я стала работать с маленьким, не очень нормальным евреем. Он был для меня очень страшным на вид. Нос крючком, густые брови, лицо искаженное. Когда исчезла тётя Анна, то с нами стала работать жена этого еврея. Её звали Полина. Она была ему под стать. Как же трудно было мне работать с этой женщиной. Стальной стружки было так много, что еврейчик не успевал её увозить. Полина часто опоздывала на работу, а то и вовсе не приходила. Тогда мне приходилось работать одной. Метлы быстро выходили из строя. Плохой метлой долго приходилось подметать.
В цех, для обтирки станков, поступали отходы трикотажных ниток, и когда было время, я сматывала их на клубки и вязала себе чулки.
Полина всё хвастается, что за хорошую работу получает стахановские талоны. Талоны были двух видов. На одни можно было купить в магазинах даже апельсины и различные товары. А на другие давали дополнительна 200 граммов хлеба. Мои напар-ники, каждый день, получали, за хорошую работу, эту добавку.
Я всегда работала молча, ни с кем не разговаривала. Я была немка, а немцам ста-хановские талоны не давали. Видя, как она работает, я решила пойти на маленькую хитрость.
- Полина, ты так хорошо работаешь, тебе даже за хорошую работу дают стаханов-ские талоны. Давай разделим цех, ты будешь свой участок убирать, а я свой. –
 сказала я ей. Куда ей деваться, разделили. Я ей даже разрешила самой выбрать, какой она хочет. Она конечно взяла где поменьше стружки.
Почти сразу же меня вызвал к себе начальник цеха:» Почему в цехе грязно?» Я ему сказала, что цех мы поделили и он может проверить мой участок. Он проверил, ко мне претензий не было. Ещё я сказала, что Полина за хорошую работу получает стаха-новские талоны, так и пусть работает. Начальник был ошеломлен моим поведением и отобрал пропуск. Он хотел наказать меня, но я не сдавалась. Раза три я тоже получала дополнительна по 200 грамм хлеба.
Убрав утром, после ночной смены, накопившуюся стружку, выходила из цеха и дышала свежим воздузом. Один раз, получив хлебные талоны, которые давались на весь месяц и положив их в нагрудный карман, вышла из цеха. Села на солнышке и мотаю нитки. Вдруг передо мной появился парень:» Дай закурить!» Я ему ответила, что не ку-рю. Он грубо схватил меня и хотел выташить мои талоны, я отчаянно сопротивлялась. Неподалёку работал кран, и я сказала сейчас закричу. Он от злобы ударил меня по лицу и обозвав меня, ушел. После этого я сидела только на виду у людей.
Потеря хлебной карточки означала верную смерть. В нашей комнате убирала од-на женщина и она потеряла свою карточку. Никто не мог ей дать от себя хлеба. Она хо-дила по помойкам и умерла от голода. Некоторые 15 –16 летние девушки купив на та-лоны месячный запас, быстро съедали его и тоже умирали от голода. До нас на заводе, кроме местных рабочих, работали узбеки. Раньше это были высокие, крепкие мужчины, большинство из них умерло от голода, так как хлеба им не хватало. Да и некоторые ещё продавали свой хлеб, чтобы привезти домой денег. Я видела, как уцелевших отправля-ли домой. Это были еле передвигающиеся скелеты.
Местные рабочие поначалу всё спрашивали, когда мы приехали из Германии. Я им говорила, что никогда не видела Германии и жила на Алтае.
С утра до позднего вечера мы работали и что творится в городе не знали. Одна-жды к нам привели детишек из детского садика, которые танцевали и пели перед нами. Я горько плакала, глядя на этих детей, вспомнила своего такого же маленького брата Абрама и Егора.
Для брата Егора, из сломанных ножовочных пил сделала ножички, но он их не получил. Шлифовала их на шлифовальном станке. Работала без защитных очков, так как не знала, что их обязательна нужно одевать. В глаза попали железные стружки. Гла-за воспалились и очень болели. Как-то в столовой, села за стол, положив перед собой свой и Катин хлеб, глаза так болели, что я их прикрыла, когда открыла хлеб исчез. Пришлось отдать ей свою норму.
Увидев, как я мучаюсь, мой начальник за руку увел меня к доктору. Стружки он выташил и зрение востановилось.
Осенью получила телеграмму, заверенную врачем, что мать очень больная. С те-леграммой отправилась после работы в комендатуру. В моей просьбе, посетить больную мать, мне отказали. Сказали, что сейчас война и есть задачи поважнее. Поздно ночью, с ещё двумя подругами, опечаленные, шли домой. Подругам тоже отказали.  Вдруг к нам пристало четверо парней. Они стали меня толкать до тех пор, пока я не упаду. Я вско-чила на ноги, но они снова стал меня толкать, говоря подругам, что они могут идти дальше. Подруги не бросили меня одну. Мне повезло, что с работы шла вторая смена. Парни ушли, но страху я натерпелась.
Вскоре получила вторую телеграмму, но мне снова отказали. Через некоторое время получила письмо от Егора, что мама умерла в феврале и они остались одни. Больше писем от брата не было. Известие, что мама умерла, так потрясло меня, что я не хотела больше жить. Я так надеялась, кончится война, я приеду домой, сяду с мамой и всё всё про свою жизнь ей расскажу. Мама была главным человеком в жизни, которому я безгранично доверяла и теперь её нет. Я не видела больше смысла в жизни. Слезы ка-пали и капали, но горе моё не ослабевало. Женщины и подруги как могли утешали ме-ня. Чтобы вселить в меня силу к жизни, они рассказывали различные истории.
Тяжкие кошмары снились мне по ночам. Мать душила меня, говоря:
» Восемь детей имею и не можете меня похоронить!»
Я просыпалась от ужаса, вся в поту. Однажды приснилось мне, что кости моей матери лежат в ложбине. Я никак не могла избавиться от кошмаров, которые мучали меня по ночам.
Наступила весна и валенки мои совсем прохудились. Мокрый снег забивался в дыры, промокшие ноги становились красными. В цеху я переодевалась в тапочки, кото-рые сшила из мешковины. Как-то иду по цеху, а за мной тянется водянной след. Навстречу мне директор. Спрашивает, где мои новые валенки, которые недавно выда-ли. Я сказала, что ничего не получала. Какой разговор был у директора с моим началь-ником, я не знаю, но мне выдали талон на резиновые сапоги и на кастрюлю.
Получив сапоги и кастрюлю, в магазине, который был в городе, счастливая шла домой и не заметила, как один сапог выпал. Слышу взади кричит женщина: «Бабушка, бабушка!» Я иду не оборачиваюсь от радости, чуть не плачу. Это не мне кричат, думала я. Мне семнадцать лет, какая же я бабушка? Запыхавшаяся женщина, увидев, что я мо-лодая, очень рассердилась.
-Знала бы, что такая молодая, не стала бы догонять.- Я благодарила её.
Война закончилась!
Когда закончилась война, радости нашей не было предела. Все думали, что те-перь отпустять домой, но надежды наши не оправдались. Нам объявили, что теперь мы спецпереселенцы навечно и должны продолжать работать как прежде, на тех же местах.
Я часто видела одну женщину, на которой была такая же кофточка, как и у моей мамы. Только другого цвета. Я сказала ей об этом и мы разговорились. Оказалась это была моя двоюродная сестра Зара. Она жила в хорошем обшежитии.
К ним стали, с Вагонки, приезжать молодые мужчины. Как-то сидя за столом и играя в карты, один из мужчин, его звали Борисом, сказал, что у него на Алтае есть родной дядя Петерс Яков и он раньше работал учителем. Встав с кровати, на которой она сидела и вязала, Зара протянула Борису руку говоря:
» Я твоя двоюродная сестра. Дядя Яша, твоя мама и мой отец родные сёстра и братья. И дочь дяди Яши, Наташа живёт рядом.»
 Придя к нам, Борис долго разглядывал девочек в комнате, но не мог меня узнать. Прошло слишком много времени. Я стала взрослой девушкой.
Все девочки дружили с парнями. Но я ни с кем не хотела дружить. Катя хотела, чтобы я забыла свою печаль и пыталась познакомить меня с парнями.
Как-то ночью, девочки будят меня:
» Иди открывай, твой брат Борис пришел!»
 Сонная, босая в одном платье, которое набросила на себя, я спросила:
» Кто там?»
 «Что, ты, Наташа, брата не узнаёш?»
 Я открыла дверь, на пороге появились два незнакомых, пьяных парня.
Только тут поняла я свою ошибку. Дверь была тонкой, и они слышали то, что сказали мне девочки.
«Одевайся! Пойдем в ресторан!» -
сказал один из них.
 «Уходите! Ни куда я не пойду!» -сказала я.
 Борис грубо схватил меня и поволок к двери. Я упёрлась руками и ногами об косяк двери. Плача уговаривала его уйти, но ничего не помогало. Наконец парень, что был постарше, тоже стал его уговаривать, чтобы он отпустил меня. Долго ещё это муче-ние продолжалось. Поняв, что у них ничего не получится, они ушли.
Узнав об этом, мой брат Борис, сказал мне, чтобы я никому ночью не открывала и что ночью он в гости не прийдет.
Бандитизм.
После войны развелось столько разной шпаны и было очень страшно, особенно когда приходилось возвращаться домой, после второй смены. Часто слышали, что но-чью кого-нибудь убили, ограбили или износиловали. Во второй половине войны, Ста-лин, издал приказ. По этому приказу, из тюрем отправляли на фронт, тысячи уголовни-ков. Это были карманники, мошенники всяких мастей, бандиты и всякие провинивши-еся перед властями люди. Их формировали в так называемые батальоны смерти. Задача этих смертников была, смыть свою вину перед государством, своей кровью. Дав им оружие, отправляли в атаку. Почти все они погибали. Только раненые имели возмож-ность, остаться в живых. Их отправляли, после лечения в обычные полки, калек отправ-ляли домой. Многие из них были награждены медалями и орденами, за проявленный героизм. Теперь после войны, эти уголовные элементы, наслаждались свободой. В ре-крутах у них не было никакого недостатка. Тысячи подростков потеряли на фронтах своих родителей.  Они легко попадали в сети преступного мира.
Иногда в соседней комнате, такая драка была, что мороз по коже шел от страха. Как-то ночью, зимой, выставив раму, к нам в комнату забрался бандит. В руках у него был огромный нож. Видимо я почувствовала, что в комнате чужой и проснулась. Жен-щина у окна, в страхе, закрылась одеялом и лежала тихо. Остальные все спали. Бандит осторожно подошел к одной кровати, хозяйка была на работе, взял чемодан с её вещами. От испуга я заорала изо всей силы, проснувшиеся подруги тоже. Бандит спокойно по-дошел к окну и отдал чемоданчик своему напарнику, высокому крепкому мужчине. Ни-кто на помощ к нам не пришел. Так и ушли эти воры, безнаказано.
Хозяйка пришла утром, как же нам было её жаль. У неё остались дома двое ма-леньких детей, для которых вручную, по ночам она шила одежду и теперь, это все сво-ровали. После этого происшествия я охрипла и не могла несколько недель говорить.
Как-то поехала к Борису в гости. Он работал в лаборатории, в ней же он и жил. В комнате сидело два парня, Володя, мой будущий муж, и Яков, который жил, как и я в городе. Когда они узнали, что я сестра Бориса, то сразу же сказали, что Борис уехал ко мне. В это время я услышала гудки приближающейся электрички. Вокзал был рядом. Я бегом побежала к поезду. Яков тоже бежал со мной. В поезде мы разговорились и Яков мне сразу же понравился. Он купил мне билет, а позже проводив до трамвайной оста-новки, предложил встретиться в следующее воскресенье у Бориса.
Отпуск. Я дома.
Дома меня ждала большая неожиданность. Мне, впервые, дали отпуск. Все необ-ходимые документы лежали на столе. На большом листе, с портретом Сталина, было написано, что за большие трудовые достижения Петерс Наталья Яковлевна награждает-ся отпуском на четырнадцать дней.
К нам зашел мужчина в военной форме. Он сказал, что тоже едет в Славгород и мы поедем вместе. Завтра утром я должна с первым трамваем быть на вокзале.
Рано утром, с большим и тяжёлым мешком, в котором были в основном подарки своим родственникам, от моих подруг, я была на вокзале. Поезд уже пыхтел и начал по-тихоньку двигаться. Вокзал, тогда были огорожен забором и охраница не пускает меня на перон, говорить, что багаж тяжелый и я должна его сдать в багажное отделение. Видя то что поезд набирает скорость и от страха, что не попаду домой, я плача закричала:
» У меня в вагоне билеты!» Видя, что я вся не в себе, охраница пожалела меня и пропустила на перон.
В вагоне, забитом людьми я еле-еле нашла себе место, чтобы сесть. От Свердлов-ска, больше суток пришлось ехать в открытом полувагоне, загруженным песком. Было холодно и часто мочил дождик. Но мы были рады тому, что едем. Из моего отпуска на дорогу ушло четыре дня. Как я рада была, что я еду с военным, его звали дядя Миша. Без него, я наврядли добралась домой.
Распрошавшись с дядей Мишей, по его совету, пошла на бензозаправку. На бен-зозаправке увидела пожилого мужчину, который собирался на подводе отправиться в путь. Я спросила куда он едет. Оказалось, не доезжая трёх километров до моей деревни. Но меня брать с собой он отказался. Сказал, что дорога тяжёлая и много груза. Я ему все рассказала и про умершую мать и про моих младших братьев. Сказала, что пойду пеш-ком, только мешок просила положить на подводу. И он согласился, но четверо его това-ришей, которые были тоже с подводами начали его ругать. Говорили они на моем род-ном языке платдейтш, и я все понимала. Старик защищал меня и рассказал им про моё горе.
Дорога была ужасной. Лошади еле-еле тянули тяжёлый груз по раскисшей и раз-долбленной телегами дороге. По пути был колхоз, в котором жила мать одной из моих подруг. Узнав, что дочь жива, она очень обрадовалась. Распросив меня об дочке и узнав, что я еду в Гальбштадт, она сказала, что туда от них едет подвода и что они могут меня взять с собой. Сев на телегу, я поехала с двумя молоденькими мальчишками. Им было около двенадцати лет. В дороге мы разговорились. Я угостила их конфетами, которые слиплись от дождя. Это были подушечки и горошек. Такого угощения они не пробовали за всю войну.
Подъехав к дому, я увидела ужасную для меня картину. Дом почти совсем зава-лился. Соломенной крыши не было. Упавшая с крыши земля, лежала перед кухней. От-крытая дверь не закрывалась. Пристроя где были раньше куры, и корова, нет. Я стояла перед нашим домом и не могла прийти в себя от того, что увидела.
Вдруг из дома выбегает маленький худой мальчишка, сидяший на ветке, как на лошади и другой веткой подгоняет воображаемую лошадь. Посмотрел на меня, не узнал и поскакал дальше. «Абрам!» -сказала я. Он подскакал ко мне, вопросительно глядя на меня. Из дома вышла Лиза. Вместе с ними я зашла в дом, села за стол и горько заплака-ла.
Мама умерла, отец в тюрьме, двое старших братьев неизвестно где, сестра Анна умерла от тяжелой работы и болезни в трудармии, Егора посадили в тюрьму, за три ки-лограмма взятой с подводы пшеницы. Да это воровство, но как ешё мог спасти себя и маленького брата, с больной сестрой, от голодной смерти, тринадцатилетний мальчиш-ка.
Дома были только стол, кровать, четыре стула и чугунок на печи. На дворе ав-густ, а дров и сена для коровы не заготовленно.
Узнав, что я приехала, к нам пришла наша соседка тетя Бергин. Она рассказала, что когда мама умерла, то с февраля до весны она лежала на кухне, на кровати, укрытая одеялом. В кухне не топили и было там очень холодно. Семилетний Абрам, часто заби-рался на кровать к умершей матери и засыпал рядом с ней. Лиза, хоть и была душевно-больной, но все-таки понимала, что Абрам может замерзнуть и затаскивала его, спяше-го, в комнату, в которой было теплей.
Соседка часто кормила и обогревала Лизу и Абрама и если бы она этого не дела-ла, то наврядли они были живы. Корову пришлось выпустить, так как сена для неё не было. Долго бродила она по заснеженым полям, пока не нашла стог сена в соседнем колхозе. Её стали кормить. Весной, соседка узнала где наша корова и добилась, чтобы её вернули осиротевшим детям. Так наша корова осталась жива.
Её сын Абрам вместе с Егором, в апреле, положили маму на санки и привезли на кладбише. Мальчишки были совсем слабыми от голода и почти не могли долбить мерз-лую землю. Выдолбив небольшую яму, они похоронили маму. В это время у другой женщины умер от голода брат. Она была так слаба, что не могла рыть землю. Найдя свежую могилку с нашей мамой, похоронила туда своего брата, положив его в низ. Ко-гда растаял снег, то мамино платье было видно из-под земли.
Соседка предложила пожить у неё. Нагрев воды в ведре, выкупала Абрама и Ли-зу. Ходя по деревне, я видела в некоторых домах наши вещи: кастрюли, посуду, сково-родки. Забрав в одной семье мамину швейную машинку, которую мама хотела продать, но не успела получить деньги, продав за бесценок наш развалившийся дом и корову, я с Абрамом и Лизой отправилась в Нижний Тагил.
На одной из станций, нас высадили из вагона. С трудом сели в скотский вагон. В котором ехали уволенные в запас фронтовики. Они возвращались домой из Германии. Денег у них было много, и они пили и ели всю дорогу. Маленьким детям дали по 10 рублей и белый хлеб с маслом. Я сумела напечь только лепёшки их ржаной муки. Они были горькими и не вкусными, но другого у меня ничего не было. Один из военных, напившись стал приставать ко мне. Сначала я говорила с ним по-хорошему, но он про-должал, тогда я стала разговаривать с ним грубо. Он страшно разозлился, сунул руку в карман и заорал:
» Мы за вас жизнь отдавали, а вы нам хамить!»
 Я сильно испугалась и ушла к двери.
Бывали случаи убьют в дороге и выбросят из вагона. В конце концов он успоко-ился и заснул.
Другой военный, Вася, был ласков. Хвалился деньгами, имел пятнадцать жен-ских наручных часов. Говорил, что тоже живет в Нижнем Тагиле и работает шофером. Обещал заехать к нам. Чего только не обешал он мне, но я говорила, что мне ничего не надо. В Свердловске они вышли, даже не попращавшись, все свои добытые вещи из Германии погрузили на машину и уехав, даже адреса не попросили.
Комендант выделил нам комнату, которую делили еще с одной семьей. На Лизу и Абрама давали по 300 граммов хлеба. Я получала 500 граммов. Шить на машинке не умела, но всё-таки сшила Абраму пальто из темно-зеленого шерстяного одеяла. Выгля-дел он в этом пальто ужасно, но делать нечего, ему надо было идти в школу, а купить пальто не было денег. Сшила ему сумку, вместо портфеля.
Абрам мне сильно помогал. Везде были очереди и давали очень по малу в одни руки. Он всегда покупал больше и муку к празднику и хлеб. Вскоре он поймал кролиху, которая бегала по улице. Но она оказалась имела хозяина. Это был сын милиционера, который не хотел ухаживать за ней. Кролиху пришлось отдать, но крольчата, которых она родила, достались нам. Абрам рвал траву и кормил кроликов. Шкурки он сдавал в обмен на муку. Я покупала конфеты и семечки. Семечки жарила, а Абрам продавал их стаканами. Конфеты он продавал поштучно. Это тоже была, хоть и не большая, но при-быль в семье.
Мой Володя.
К нам приходили парни. Мы очень весело, без вина, проводили время, танцева-ли, пели, разговаривали. Несколько раз я встречалась с Яковом. Он рассказал, что был женат. Жена умерла и у него остался сын. Я очень боялась быть плохой матерью для его сына и поэтому не хотела с ним дружить. Как-то я пришла к Рите. У неё были ешё Во-лодя и две девушки. Володя играл на мандалине, а девушки на гитаре и балалайке. Одна из девушек была взволнована и её лицо от волнения покраснело. Она улыбалась Володе и чувствовалось, что он ей очень нравится.
Через некоторое время Володя пришел ко мне в гости. Он был на больничном. На лице у него выскочили чирьи, которые были залепленны пластырем. Потом он стал часто заезжать к нам, и мы разговаривали с ним.
Я очень обрадовалась, когда ко мне приехал с Алтайского края мой брат Егор. Он вырос и возмужал. Я дала ему фуфайку, сапоги, рубашку. Сшила ему брюки. Побыв у нас немного, он поехал снова к себе на Алтай. На дорогу дала ему денег, которых и так было у нас мало. Через некоторое время он приехал снова. Я сказала ему, устраивай-ся на работу и будем вместе помогать Абраму и Лизе. Он быстро устроился и стал полу-чать хорошие деньги.
 На работе мне выделили участок, для посадки картофеля. На базаре, у одного мужчины купила три ведра картошки. Картошка была меньше грецкого ореха. Мужчина сказал, что она хорошего сорта, а не выросла потому что не было дождя. На работе все ахнули:» Наташа, что ты купила!» Вместе с Лизой посадила картошку. Земля была хо-рошая и картошка стала хорошо начала расти.
 Абрам с Егором, в углу над дровами, сделали себе нары. Егора ничего не инте-ресовало. Прийдет с работы и сразу же уходит гулять с девушками. Ничего не сказав, Егору, я зарегистрировала свой брак с Володей. Егор страшно рассердился. Он боялся, что забота о Абраме и Лизе теперь падет на его плечи. Лиза стала работать и получать деньги.
 Володю ко мне не пускали. Оставив им всю картошку, которую накопала с Ли-зой, уехала к Володе жить.  Нашу кровать поставили в комнате, в которой раньше трудармейцы сушили обувь и мокрую одежду. Варить я не умела и очень стеснялась мужчин на кухне. Мужчины относились ко мне хорошо. Сразу же освобождали мне ме-сто для моей кастрюльки на большой плите. Но у меня то лук подгорит, то картошку просыплю, когда сливаю воду.
 Вскоре к нам подселили ещё две пары молодоженов и холостяка. Так и прошел наш медовый месяц на виду у всех, только тонкое одеяло скрывала нашу любовь.
 Абрам несколько раз был у нас, а затем исчез. К нам приехал Егор. Он думал, что Абрам у нас. Долго искали мы его, но не могли найти. Только Борис смог его найти. Он пришел в детдом и спросил не поступали ли новенькие. Ему ответили, что поступи-ло два новеньких, но Петерс Абрама среди них нет. Борис попросил показать ему но-веньких. Один из них был Абрам. Оказывается, Абрам достал у касирши, на вокзале, липовую справку на имя Пети Петрова. В справке говорилось что родителей у него нет. Сестра вышла замуж и уехала неизвестно куда. С этой справкой он обратился к мили-ционеру, который отправил его в детский дом. Там его помыли, обстригли волосы и чисто одели. После этого, Володю вызвали в комендатуру и дали ему разрешение на пе-реезд в город. Теперь мы стали жить все вместе.
 Володя выучился на машиниста крана, я пилила доски на станке. В цехе было холодно и был сквозняк. Там я простудила мочевой пузырь и заработала радикулит. Нам дали комнату в бараке, которую Володе пришлось утеплить и вставить стекла. Егор вскоре женился на татарочке и ушел в другой барак. Но жизнь с этой женщиной у него не получилась. Она не хотела ничего делать в семье, ни варить, ни стирать. Питались мы в основном картошкой и капустой. Иногда отваривала картошку с лапшой. Марга-рин и лук были дорогими и расходовали мы их очень экономно. Мясо очень редко по-купали. Очень часто, в большой кастрюле, варила часами перловку с картошкой и капу-стой, добавив туда пережаренный на маргарине лук. Этот суп становился густым, даже ложка стояла. Все ели его с большим аппетитом.
Первый сын.
 Я ждала первого ребенка. Стала покупать ситец и шить пеленки.Детское одеяло сшила из фуфайки. Сверху надела сшитый мной пододеяльник. Рожала я очень трудно и потеряла много крови. Декретный отпуск был 1 месяц до родов и 1 месяц после родов. За маленьким Лёней, когда я и Володя были на работе, следили Абрам и Лиза. Иногда, за плату с ним оставались соседи.
 Стала я замечать, что с Лизой не всё в порядке, да и люди рассказывали мне о том, что она вытворяла на улицах. Она говорила мне, что она старше меня и тоже хочет сына. Как-то она сказала, что ей жалко маленького Лёню, и если бы не он, то давно бы меня убила. Как-то она схватила меня и бросила через плечо. Володя успел поймать ме-ня. Мы обращались к коменданту, чтобы её положили в больницу. Надумала Лиза ехать к папе. Села в поезд и уехала. Больше года не знали мы где она, искали, но не могли найти. Наконец пришло письмо от медсестры психбольницы, в котором она сообщала, что Лиза лежит в больнице, в городе Сарани. Я ответила на письмо и вскоре Лизу при-везли к нам. Она устроилась работать в совхоз.
В большом коридоре, который проходил через весь барак было холодно. Малень-кий Лёня простудился и заболел двухсторонним воспалением легких и коклюшем. В больницу его не брали и мне пришлось носит его туда завернув в одеяло. Больница бы-ла далеко, и я очень уставала. Врачи советовали гулять с сыном на свежем воздухе. Это необходимо при коклюше. А старые женщины, говорили, что при воспалении легких, нельзя ходить на мороз. Лёня не мог кушать, от кашля сразу же всё что съел, вырывало. Он стал худеньким, перестал ходить, у него была очень высокая температура. Я ему де-лала компрессы с редькой и водкой. Мочила платок в этом растворе и накрывала его им. От высокой температуры платок быстро высыхал. Зажимала ему нос и хоть немного пищи, попадало в его желудок. Три месяца лечила и боролась за жизнь своего ребенка. Делала всё, что не посоветуют бабки. Володя прийдя с работы, стоял перед дверью, бо-ясь зайти. Как-то пришёл врач, не стал даже осматривать Лёню. Сказал, что если завтра ничего не случиться, то прийдете в больницу. Это был кризис. На следуюший день к нам пришла Эмалия, жена Егора, и принесла маленького жаренного карася. Он съел его и стал просить ещё. Я пошла к Егору и попросила ещё одну рыбку. С этих пор он стал есть. Врач назначил переливание крови, и я шесть раз давала свою кровь. Но вдруг мне стало плохо. Я ждала второго ребенка, и врач отменил эту процедуру. Лёня сам брал ле-карство и приносил его ко мне. Я давала его ему, и он всё безропотно выпивал. На по-вторной проверке, врач на ренгеновском снимке обнаружил затемнение. Я так плакала, но врач, успокаивая меня говорил, сейчас гораздо лучше, видели бы вы что раньше бы-ло. И это только ваша заслуга, что ваш сын не умер. Володя купил мёду и хороших про-дуктов. Наш сын стал поправлятся и в легких всё рассосалось.
Переезд в Курган.
В 1951году Володя, впервые за мою жизнь, купил мне красивое пальто и туфли. В сентябре у меня родился второй сын, Борис. В ноябре Володя, забрал меня с сыновья-ми и уехал в Курган. К своей матери. Она прислала нам вызов. Комендатура выделила нам для переезда провожатого, переодетого милиционера. С одной стороны, это было удобно. Он достал билеты и помог нести вещи, которых было у нас не много. Но с дру-гой стороны мы были не преступники, требовавшими особого наблюдения.
Володины друзья пошли провожать нас на вокзал. Егор с Абрамом не пришли и мне было очень горько и обидно. Курган встретил нас слякотью. Снег таял и везьде бы-ла грязь. Мама, тётя Нюта с Ниной и Регина уже ждали нас. В маленькую комнату во-шла кровать, стол и детская кроватка. Тётя Нюта варила на всех. Печь была круглой и совсем не приспособленной для варки. Володя на все деньги купил картошки, чтобы хватило до лета. Мама работала учителем и из своей зарплаты 600 рублей, 250 рублей уходило за оплату квартиры. Регина работала, но деньги отдавала за долги. Так как тётя Нюта не могла найти работу, она стала ухаживать за Лёней и Борей. Я устроилась опять в лесопильный цех и вскоре работала на распиловочном станке. Везьде нужны были машинисты крана, но Володю нигде не брали. Ох и жалели мы, что уехали из Нижнего Тагила, но ничего уже сделать нельзя было. Наконец Володя нашел работу на одном из заводов. Его взяли учеником электрика. Зарплата 270 рублей. Директор, увидев в доку-ментах, что он немец, сказал,» За вами следить надо!» На что Володя ответил ему:» Все следят, и вы следите! Только на работу возьмите, у меня семья!»
  Гардер Анна с дочерью Ниной Бе-лотеловой.
В 1952 году в Кургане была засуха. Урожай не вырос и продукты были дороги-ми. От тяжелой работы и недостаточного питания, да к тому же я кормила Бориса гру-дью, я похудела и почернела. Тётя Нюта и говорит, что Володя мог бы найти себе и по-лучше.
Мама и тетя Нютя закончили гимназии были интелигентными. Физически они не работали и ели мало. Вскоре мы перебрались в маленький домик. Заплатили за год вперед. Хозяйка этого домика, молодая красивая женщина с двумя детьми стала строит Володе глазки. Но он не обращал на неё внимания. Видя это она поставила свою кро-вать у нас в кухне, в которой тётя Нюта и так с большим трудом могла подойти к печке.  Но и это ей не помогло. Тогда она продала домик и хотела уехать. Только через мили-цию удалось нам вернуть нашу часть денег, заплаченных за дом.
Пришлось нам снова искать квартиру. В новой квартире было так сыро, что со стен бежала вода. Видя все наши беды, мама сказала, что нам надо строить дом. К нашему счастью, Володе дали на заводе 9000 рублей ссуды. Регина к этому времени ро-дила Леночку, и её муж был в армии. Со своей свекровью она не хотела жить и жила с нами.
Откупив в лесу участок леса, каждый день на велосипедах ездили туда после ра-боты и пилили, сидя на заднице, сосны, для нашего дома. Заработок у меня стал расти и мной были довольны. Как-то заставил меня мастер пилить мерзлую березу, что нельзя делать. Я пилила, а двое подсобных рабочих уносили распиленные чурки. Вдруг одну чурку затянуло пилой, станок вырвало из фундамента, а кусок пилы со свистом пробил в стене дыру. Я побледнела, оглянувшись увидела, что никто не пострадал. Володя за-ставил меня уволиться, так как боялся за мою жизнь, не смотря на то что меня не хотели с завода отпускать.
У мамы была знакомая, которая работала кладовщицей на складе. Она рассказы-вала, что имеет бесплатно продукты и денег много имеет. Туда я и устроилась. С 8 утра до 8 иногда 9 часов вечера, я мыла полы, грузила и загружала товары на машину, но эта Мария Дмитриевна никогда не продавала мне товаров по низкой цене. Каких только товаров там не было. Они делились на категории и стоимость у них была разная. Она стала боятся меня, так как я видела все её проделки. У неё была специальная, подпилен-ная гирька, которая позволяла с каждой тонны присваивать ей 10 килограмм. Мы полу-чали продукты тоннами и кобасу и мясо и сахар и многое другое. Десятки наворован-ных таким способом продуктов она сдавала в киоски, которые продав их, отдавали ей деньги. Были у ней и другие приёмы.
Я работала с утра до позднего вечера. Детей видела только спяшими. Как-то вы-стирав в воскресенье бельё, встала рано утром и стала развешивать бельё. На ночь бельё не вешала, своруют. На 20 минут опаздала на работу. Мария Дмитриевна написала на меня докладную директору. Директор вызвал меня и сказал, что на меня жалуются. Я сказала, что я каждый день перерабатываю по 4 часа и Мария Дмитриевна дура, раз за 20 минут написала докладную. Ох и бесилась же Мария Дмитриевна за мои слова. Вскоре она ушла в отпуск и на её место пришла Анна Тарасьевна. Как же мне было хо-рошо с ней работать. Она даже добилась у директора, чтобы мне выписывали премию.
С мамой я никогда не ругалась, конечно она мечтала об образованной снохе, но сказала раз они любят друг друга, так ничего поделать нельзя. Но чтобы я не делала я не могла ей угодить, замечания она делала в такой форме, что это был для меня как удар по лицу. Один раз я купила с Володиного разрешения красивые и дешовые туфли. Мама говорила, кто же это покупает дорогие туфли, когда строят дом. Увидев, что я тихая и печальная, Володя спросил меня в чем дело. Я ему все сказала. Володя сказал маме, что если меня будут обижать, то он найдет квартиру и уйдет с семьёй.
 На работе я очень уставала и прийдя домой увидела, что Лени нет дома. Он по-лучил на лето место в детском саду. У нас были в гостях Лена Шванке. Никто за ним не сходил. Я поехала за ним. Когда приехала, окна были открыты, я услышала, что говорят обо мне. Володя сказал, что если он разойдётся со мной, то больше никогда не женится.
Напиленные в лесу бревна вывезли, заплатив тройную сумму. Все машины были на уборке урожая. Надо вывозить оставшиеся бревна и жерди, а Володе сделали опера-цию. У него был воспалён аппендицит. Мой директор дал машину. Когда тяжело нагруженная машина тронулась в путь, то у неё лопнуло заднее колеса. Шофер так и ехал на перекошенной машине до города. Я так переживали за машину и за бревна, что натерпелась страху. Что теперь скажет мой директор. Придя на работу, увидела, что ма-шина отремонтирована, я даже не знала, что её можно сделать.
 Жерди, которые нам так нужны были для забора, своровали. Володя нанял плот-ников. Они за зиму срубили нам сруб. Весной перебрались в большой сарай, который построили Володя со своим братом Леонардом. Они вместе стали ложить бревна на мох. К осени дом был уже под крышей.
Все лето тётя Нюта варила на печке, которую сложил Володя на лужайке, под открытым небом. Стены мазали   глиной, которую   на   тележке привозили с оврага на краю посёлка. Я месила глину с опилом или конским навозом. Леня и маленький Борис, на досточках, подтаскивали её мне.  А я мазала её на стены. В первый год стены не бе-лили, надо чтобы дом постоял, и осел.   Наш дом.
Регина с мамой и маленькой Леной уехали жить в Щючье. Они купили козу, чтобы было молоко. Антон, Регинин муж, служил в Армии. Я была уже беремена тре-тьим ребенком, когда Володя сильно заболел грипом. Тетя Нюта уговорила меня по-ехать к Регине в гости, чтобы я не заболела.  В апреле 1959 года, Тобол стал разливаться. Все говорило, о том, что приближается большое наводнение. Вода уже стала бежать че-рез дорогу, заливая большое поле, когда Володя пешком повёл меня в роддом. Родила я сына, которого назвали Эдуардом. Володя очень хотел девочку, но когда родился сын, то он был очень рад этому.