Страница четвёртая. А между тем...
Серьёзными уроки ботаники никто не считал. По ботанике была «Блоха», Татьяна Павловна Блохина, в самом деле похожая на блоху, и внешностью, и движениями. Как она удержалась в школе, оставалось загадкой. Никаких знаний дать она не могла по той причине, что её просто никто не слушал. В классе стоял регулярный гул, хоть она и стучала по столу линейкой. Линейки ломались, их приходилось покупать каждую неделю. Не добившись тишины, и устав от неравной борьбы, Татьяна Павловна иногда падала в обморок. Тогда Лариска Губанова, дочь главврача городской больницы, подбегала к «Блохе», чтобы привести её в чувство:
— Тихо вы, оглоеды! Не видите, человеку плохо?! — «оглоеды» затихали, Татьяна Павловна возвращалась к жизни, и всё начиналось заново. «Блоха» «учила» ещё тётю Валю, с тем же успехом. Она была родной сестрой Анны Павловны, первой Петиной учительницы. Но у той на уроках боялись пошевелиться. На переменах срывались с места, и не стоило попадаться им под ноги. Весной и осенью неслись на улицу, возвращались в класс «уставшие, но довольные».
После «Тимура и его команды» Петя немедленно создал свою. «Штаб» устроили на чердаке, бабушка и не догадывалась, лестница туда находилась с обратной стороны дома. Через тринадцатую линию по деревьям протянули такие же провода с банками и бутылками, но пользовались системой не каждый раз. Таскали воду старушкам, собирали яблоки в саду, помогали донести корзинки до базарчика. Соседки одобряли:
— Вишь ты, поповский внук не только деду в церкви помогает, а и тут успевает. Хороший пацан растёт.
К пятому классу он прочитал всего Гайдара, кое-что из Горького, Финимора Купера, к Дюма приступил. И очень ему захотелось иметь свои книги про мушкетёров. Где деньги взять? Его часто посылали в магазин, то за хлебом, то за сахаром, можно было купить сахара, например, на полкило меньше. Иногда ему оставляли сдачу, из бабушкиной сумки кое-когда удавалось выудить рубль-два, но не часто, чтобы бабушка не хватилась пропажи. Тётя Муся и Николай, когда приезжал на каникулы из Ленинграда, давали на мороженое. Так одна за другой появились на его полке книги Дюма. Никто на это не обратил внимания — Петя всегда с книжкой, значит, у деда взял или в библиотеке.
Он вообще жил особняком, был старше остальных. Самые маленькие Дима и Гера его не интересовали, а Павел доставлял массу хлопот — то с уличными собаками возится, то змею притащит и пугает Капитолину. Самое же его любимое занятие летом — собирать лягушат в луже около речки. Чтобы его оттуда достать, требовались немалые усилия. Петя был человек аккуратный, а от Павла исходила опасность испачкаться.
Когда Павел пошёл в школу, хлопот прибавилось. Мать садилась за стол напротив с ремнём или прутом:
— Читай! — читал Павел из рук вон плохо, при каждой ошибке получал удар, не слишком этим огорчаясь. Зато уж и читать что-то кроме уроков тоже не собирался — на улице ожидали собаки, змеи и лягушки.
Про Петю вспоминали, когда надо было носить воду для бесконечной стирки, таскать дрова или уголь или идти в магазин.
— Пётр! Тебя мама зовёт, — Капитолина называла его полным именем, как бабушка своих детей. Это означало, что надо что-то сделать, и приходилось прерывать шахматную партию на скамейке около ворот с Давидом или Омариком. Играл он хорошо, Николай научил чуть ли не с пяти лет. И вот партии конец, как всегда на самом интересном месте. О продолжении и не мечтай, у всех свои дела найдутся.
Пётр, СашкаШайкин, Валерка Аврамов и «тупой Ефимовский» сидели у Сашки, обсуждали последние новости.
— Негры в Африке совсем задыхаются. Им помочь надо, рассказать, как организовать борьбу, сами не справятся — Пётр, как обычно, «вёл собрание».
— Кто это им расскажет? — Шайкин всё всегда подвергал сомнению.
— Мы и расскажем.
— По телефону, что ли?
— Вот именно! Ехать надо. Сашка, тащи атлас, будем маршрут разрабатывать.
Разработали маршрут, через Китай почему-то. Предполагалось спуститься туда на плотах по Или. А до станции «Или» на поезде. Никому не пришло в голову, что не только китайского, но и английского они пока не знают, пятый класс впереди. Стали собирать деньги и вещи, необходимые в путешествии. Всё лето шла усердная подготовка. Отправиться решили первого октября.
За неделю до назначенного срока Петя свалился с ангиной. На третий день заговорщики явились к нему:
— Всё, Петька, больше ждать нельзя — Валерка схватил подряд три двойки по русскому, отец узнает, шкуру спустит, а я шапку потерял.
— Подождите несколько дней, я встать не могу.
— Никак нельзя ждать, — Шайкин явно брал бразды правления в свои руки, — мы тебя на Или подождём, а пока плот построим.
К вечеру пацанов хватились. Классная Мария Васильевна, отец Валерки и Сашкина мать в конце концов пришли к Петру:
— Ты же у них заводила, куда они подевались, да ещё без тебя?
Пришлось всё объяснять. К утру беглецы были дома. Сашка отделался разговором с матерью, Валерку всё же выпороли, и за двойки и за побег, а Ефимовского никто и не искал.
Вечерами мастеровой народ засиживался в ресторане на привокзальной площади Алма-Аты II. Борис Павлович тоже был там завсегдатаем. Однажды, подходя к ресторану, он увидел на скамейке неподалёку девчонку, одетую по-деревенски, в парусиновых тапочках, натёртых мелом. Такие носили ещё до войны. Не эти тапочки, может на девчонку и внимания бы не обратил. Рядом с ней на скамейке помещался заплечный мешок и корзина, плотно укрытая холщовой тряпкой.
На выходе Борис увидел девчонку на том же месте и отстал от товарищей. Было видно, что она недавно плакала.
— Ты чего?
— Иттить некуда.
— А приехала откуда?
— С Новосибирьска.
— Не похожа ты на городскую.
— Ак тамо-ка ишшо десять вёрст на подводе до «Коммунара».
— Колхоз, что ли?
— Совхоз.
— Родители там?
— Нету. Тятеньку на войне убило, а мамынька кончилась, как я в четвёрьтом классе была. Тётя Глаша меня и взяла робят смотреть. Уросливые — страсть...
— Тебе сколько лет-то?
— Шашнадцать сравнялось, дяденька.
— А сюда чего?
— Ак туто-ка зимой тепло, и яблоки, Глаша баила. Муж еённый, Семён, надысь к брату ездил. Он, Семён-от шибко лезьти ко мне зачал, спасу нет. Вот и убегла, дядя Кузьма до станции довёз...
— Звать-то как?
— Марея. Маша.
— Паспорт хоть взяла с собой?
— А взяла, вона-ка, в корзине.
— Что делать думаешь?
— Не знай. Иттить некуда.
— Пойдём-ка ко мне. Ольге, жене моей, помогать пока будешь, а там поглядим. Только у нас дети маленькие.
— Ништо, вырастут.
Маша оказалась хорошей помощницей, дети её любили. Вечерами ходила в вечернюю школу.
Однажды третьеклассником Петя нашёл в «роге изобилия», висевшем на стене, две бумажки по 25 рублей. Одну взял, купил конфет и стал в классе продавать поштучно. Анна Павловна засекла «торговца», написала замечание в дневник:
— Завтра мамину роспись покажешь.
Показывать запись матери не хотелось.
— Маш! Распишись в дневнике, — Маша и расписалась: «Видела. Ольга.»
Назавтра, увидев роспись и насмеявшись до слёз, Анна Павловна спросила:
— Кто расписался?
— Домоработница.
Вечером Анна Павловна пошла посмотреть на «домоработницу» и на то, как живёт «поповский внук». Увидев кучу детей, которых по очереди купали «домоработница» и «Ольга», удивилась, как в таких условиях сумел мальчишка пристраститься к чтению. Внимания ему тут явно не доставало. Про Валентину и «дедову половину» ей разузнать не удалось.
Начались разборки. Машу отругали за самодеятельнось, она сидела на своей кровати и плакала. Ольга кричала мужу:
— Набей его! — тот снял «комсоставский» ремень и угрожающе им размахивал, так ни разу и не ударив.
Хорошо было у Сашки Шайкина — дома никого, мать на работе, старший брат отсутствует по своим делам. Можно спокойно читать или обсуждать прочитанное за чашкой «кофе» — «Дружба» или «Колос» засыпался в кастрюлю и варился. Но пили из маленьких чашек, изображая из себя интеллектуалов прошлого века. Они и были интеллектуалы, оба зачитывались русской и зарубежной литературой. Бывали и у Лёньки Косовича по прозвищу «Рабинович». Тот не слишком читал, но любил предоставить дом друзьям. У него тоже днём бывало пусто. И тут пили «кофе», а позже и вино, курили с конца шестого класса.
В седьмом Пётр увлёкся Шиллером и Гёте. Сколько раз пытался он вызвать Мефистофеля, повторяя наизусть заклинание доктора Фауста. Ах, как хотелось продать ему душу и получить власть над миром! Казалось, вот сейчас он появится за спиной... но Мефистофель не являлся. И перестал Пётр верить в нечистую силу, как в Деда Мороза много лет назад.
Сашка Шайкин в седьмом добрался до Достоевского, читал подряд. Терзаний Раскольникова пережить не смог — отправился на кладбище, где они часто сидели на чьей-нибудь могиле, рассуждая о превратностях бытия, и повесился на дереве. Но ветка не выдержала, он свалился. Стало страшно, что если б не ветка, лежать бы ему в такой же могиле под крестом в свои тринадцать за чьи-то грехи.
— Ой, Петька, так страшно стало...
— Ещё бы не страшно. Ты Достоевского больше не читай.
— И так всего прочитал.
Обычно собственное имя звучит для человека, как музыка. Петя своё не любил. «Пётр» ещё так-сяк, ну, «Петя», даже с «Петькой» можно согласиться, но только не «Петушок» и не «Петруша», как его называла соседка тётя Гутя. И отыскал «поповский внук» среди персонажей французских романов «Альберта». Очень скоро друзья его иначе уже не называли. Даже Николай Дмитриевич привык.
Первой любовью новоиспечённого «Альбэрта» была одноклассница Аллочка Владимирова. Людка Левшова ему тоже нравилась внешне, но она, председатель совета дружины, напичканная лозунгами, ни о какой личной привязанности и мысли не допускала. Увидела «Альбэрта» и Алку, гулявшими в парке, и назавтра отчитала скромную Аллочку:
— Гулять она будет с поповским внуком! За руки держаться! Вам обоим математикой надо заниматься с утра до ночи, а не в любовь играть.
— Зато он столько прочитал... интересно с ним.
— Ах-ах, прочитал! А толку? В общественной жизни совсем не участвует, при себе свою начитанность держит.
В феврале прошёл ХХ-й съезд партии. Пётр-Альберт встретил решения съезда с возмущением:
— Ошибки Сталина! С ума сошёл этот выскочка Хрущёв! Можно подумать, что он войну выиграл. «Антипартийная группа — Молотов, Маленков, Каганович, и примкнувший к ним Шепилов»! Его же товарищи по партии. Это ведь прямое предательство. Неет, с ним надо бороться!
Тут же у Шайкина написали листовку, создали Устав новой организации. Осталось разработать Программу и размножить, то есть переписать, листовку. И надо было подумать, кого из знакомых можно привлечь.
Однако, начинание сгорело на корню — старший брат Шайкина Игорь искал какую-то свою бумагу и наткнулся на текст листовки, Устав и первую часть Программы. Конечно, доложил матери, которая чуть сознание на потеряла.
Бесславный конец предприятия переживали недолго — весна началась, а, значит, прогулки по «Бродвею», улице Калинина от проспекта Сталина (уже переименованного в «Коммунистический») до Панфилова. ТЮЗ, Оперный со скамейками в сквере перед ним, фонтаны,Центральный гастроном...
В конце седьмого встретила Петра в коридоре второго этажа Бронеслава Исааковна, директор школы:
— Молодой человек, вам бриться пора, а то варваром смотритесь.
«Альбэрт» устыдился.
— Дядя Коля! Дай бритву, а то я как варвар выгляжу.
— Что тебе брить-то ещё? Ну, на. Э, да тебя электробритва не возьмёт, у тебя волосы растут в разные стороны. Станком придётся. Куплю тебе завтра.
Вот когда позавидовал «поповский внук» деду — не надо ему бриться! Да, ухаживать надо за бородой, но не скоблить лицо ежедневно. Пока, правда, раз в неделю, но это же пока.
Лёнькина бабушка сшила им с Петром «бабочки», и они дефилировали по «Броду», как Онегин с Ленским по Невскому. Щеголяли они в своих «бабочках» и на вечерах в Политехническом, юрфаке Университета и ин.язе. Оба выглядели старше своих лет, их не останавливали, тем более что ходили они вместе с Наумом Вейцманом, Львом Толикиным и Генкой Епифанцевым, десятиклассниками. Бывали и в Доме офицеров. Туда ездили студенты и старшие школьники из центра. «Местные» обретались на танцплощадке в Парке Панфиловцев через дорогу. Иногда возникали стычки. Пётр не любил драться, но приходилось изредка.
В сентябре он столкнулся на лестнице со Светланой, студенткой ин.яза, познакомились у них на вечере недавно. Отступать было поздно.
— Альбэрт! Ты как здесь? — «студенту журфака» надо было выкручиваться.
— Как всегда, приняли меня за старшего брата. Это он Альберт, а я Пётр, — не нарисовался бы кто из одноклассников, они же все его Альбертом называют.
Но обошлось. Практика у студентов длилась всего неделю, уроков они не давали, только посещали у других учителей. Опасность миновала. Тесен мир, однако.
Тётя Эра упорно продолжала подталкивать «Петушка» к балеринам, но грехопадение его свершилось в другом месте, в подвале у тёти Гути ещё летом. У неё там жила квартирантка Тамара, девушка лет восемнадцати-девятнадцати, в амурных делах весьма опытная. Однажды она и затащила его к себе. Процесс не произвёл на «любовника» ожидаемого впечатления, не внушил ни восторга, ни разочарования. Только представить себе на месте Тамары Аллочку Владимирову или Людку Левашову он не мог.
— Лет-то тебе сколько, красавчик?
— В ноябре пятнадцать будет.
— Это я малолетнего совратила, получается?
Ответить было нечего. А чуть позже случилось ещё одно «любовное» приключение.
Балерина Алина пригласила Петра на день рождения. В её комнате в общежитии Оперного театра собралось человек двенадцать. Хорошее вино, танцы, кофе — и все очень быстро разошлись.
— А ты, Альбэрт, оставайся. Поздно уже, транспорт не ходит.
«Продолжение банкета» длилось до глубокой ночи. Где-то зазвучал по радио гимн, значит, три часа. И вдруг стук в дверь;
— Алина! Хватит спать, пора вставать, дорогого принимать, — услышал Пётр знакомый баритон. Встречаться с ведущим артистом Оперного в его планы не входило. Схватив одежду, как в примитивном анекдоте, новоявленный Казанова сиганул со второго этажа.
Транспорт не ходит, денег на такси не хватит, воздух бодрящий, до дома на тринадцатой километров семь-восемь... Шагая по Комсомольской, он решил в такие авантюры больше не ввязываться.
После неудавшейся попытки с тайным обществом возникла новая идея — создать «Орден бездельников» (Бальзака успели начитаться). «Растиньяков» и иже с ним хватало, а вот богатые замужние женщины, на счёт которых можно было бы кутить, что-то не находились. Идея потерпела фиаско.
В школе стало скучновато — Шайкин с Косовичем поступили в техникум, Юрка Рудаков в музыкальное училище, Лев Толикин в Ленинградский кораблестроительный, Генка в Усть-Каменогорский автодорожный, Вейцман в Политехнический. Собирались иногда у «Маэстро», Юрки Рудакова, во времянке — в карты играли, курили, пили портвейн. Учительница английского языка весной поставила Петру годовую двойку, оставив таким образом его на осень. «Альбэрт» такого позора не пережил и перешёл в вечернюю школу, в девятый класс.
Отец затеял строительство дома. Участок только получил в непрестижном до неприличия месте —«ниже Ташкентской». Мать строительством не интересовалась, ей не хотелось расставаться с «нашими», со своей любимой тринадцатой.
Дед получил новое назначение, и они с бабушкой уехали в Караганду. В дедовой половине хозяйничала тётя Муся. Частенько отец с Николаем ужинали там, выпивали. Иногда к ним присоединялся Пётр (уроки в вечерней школе начинались в семь).
— Ну, давай выпьем, а то в школу опоздаешь, — подшучивал Николай.
Весной «выводок» перебрался на Карпатскую, в новый дом. Пётр-Альберт долго сопротивлялся, да мать слёзно умолила его закончить десятый в дневной школе:
— Школа другая, никто тебя там не знает. Один год какой-то.
Согласился. Но душа осталась на тринадцатой, там проводил все праздники и выходные. Новые одноклассники казались ему инфантильными недоумками с окраины (сам-то он был «из центра»), интересных девочек не наблюдалось, разве только Алла Волова, да и та дура. Регулярно ходить в школу он и не собирался, больше прогуливал. С учительницей литературы по прозвищу «Корова» даже спорить считал ниже собственного достоинства — он знал наизусть Байрона, Лермонтова, Марло и Шиллера, а она понятия не имела, кто такой Бальмонт, и заставляла десятиклассников на уроках читать по очереди текст очередного произведения. Физичка Инна Андреевна откровенно с ним кокетничала, и только с историком Фёдором Моисеевичем установились дружеские отношения:
— Ты хоть два-три раза в неделю появляйся, иначе не смогу тебя «прикрывать».
Осенью «поповского внука» ждал призыв в армию.