Как-то я увидела в цветочном магазине растение с красивыми резными листьями и ярко-розовыми цветами необычной формы в виде сердечка с белой «капелькой» посередине. Продавщица, заметив, что я так долго стою перед этим цветком, сказала, что это дицентра великолепная, её называют ещё «разбитым сердцем». Какое-то беспокойство вдруг овладело мной. Смутные воспоминания разбередили душу, сердце учащённо забилось. Перед глазами, как в кино, появились яркие картинки из моего далёкого детства.
Мне десять лет. Я очень люблю папу. Он молодой, высокий и стройный шатен. Он никогда меня не обижает, не кричит на меня и не ругает за мои проделки. Перед сном всегда гладит по голове и целует в обе щёки. Папа называет меня русалочкой за мои длинные русые волосы и зелёные глаза, такие же, как и у него. У папы удивительная профессия. Он работает столяром – краснодеревщиком и так понимает душу дерева, что из-под его умелых рук выходят всегда прекрасные изделия. Секретами своего мастерства с ним поделился один старик из Майкопа. Он ещё парнишкой до революции работал в царских дворцах в Крыму и на Кавказе. Там изучил опыт иностранных мебельщиков, дизайнеров и реставраторов . И всему, что сам умел, старый мастер научил моего папу. С папой в Майкоме произошёл один случай, о котором он как-то со смехом при мне рассказывал маме, своему отцу и братьям за праздничным столом. Привязалась к нему ему на дороге в город молодая цыганка. Просила «позолотить ручку» и хотела ему погадать. Но папа рассмеялся ей в лицо и сказал, что денег ей не даст, потому что не верит никаким гаданиям. На что девушка, рассердившись, ответила: «Ну и зря не веришь! Ты умрёшь в 36 лет. Сердце твоё будет разбито. » Сказала так и быстро скрылась за поворотом. История эта со временем забылась всеми участниками застолья.
Изысканная мебель на любой вкус, разные замысловатые полочки, этажерки с точёными ножками, подставки для цветов, кружевные наличники для окон и роскошные рамы с багетом для картин любого размера пользовались большим спросом у папиных знакомых и друзей из мира искусства. Папин старший брат пел в Большом театре. У него был красивый голос – тенор, как у Козловского и Лемешева. Большинство его друзей были и приятелями моего папы. Мой папа – самый добрый на свете! Он часто выручал художников, не имеющих возможности ему заплатить за работу. Некоторые забывали отдать долги. Папа их прощал, а мама его ругала. К папе обращались за помощью руководители московских театров и цирка на Цветном бульваре. В свободное от основной работы время он делал сложные театральные декорации и замысловатый реквизит для циркачей. Потому мы с ним в цирк ходили на все представления бесплатно. Когда на арену выходили клоуны Карандаш, Олег Попов, Юрий Никулин и Михаил Шуйдин, зрительный зал взрывался аплодисментами.
Я очень люблю рисовать. Сегодня мы с папой идём, взявшись за руки, в гости к его знакомой художнице, снявшей на лето дом на соседней улице. Мы идём смотреть её картины в новых рамах, которые сделал папа. Хозяйка встречает нас на веранде в нарядном белом платье. У неё приятный низкий голос, каштановые вьющиеся волосы, заколотые сзади причудливой ажурной заколкой из слоновой кости, и жгучие чёрные глаза. Тонкий, едва заметный, манящий аромат духов сопровождает все её передвижения по дому. Мы проходим в комнату, где висят и стоят на подрамниках и прямо на полу картины: натюрморты, портреты и пейзажи. Почему-то они не запомнились мне. Моё внимание привлекает большое разнообразие комнатных цветов на широких подоконниках и деревянных изящных подставках папиной работы. Их я сразу узнала. Я любуюсь пышными фуксиями и геранями разных сортов. И вдруг замечаю чудесные красные цветы-сердечки с белыми капельками на кончиках, висящие на веточках с резными зелёными листиками. Я спросила у Анны Петровны название этого прекрасного цветка. Она улыбнулась и сказала, что это дицентра – «разбитое сердце», как его называют в народе. Во Франции есть старинная легенда о девушке Жанетте, заблудившейся в лесу. Спас её и довез до дома красивый юноша на белом коне. Уезжая, он поцеловал девушку. Она с нетерпением ждала возвращения своего спасителя. Однажды Жанетта увидела богато украшенный свадебный кортеж. Впереди ехал тот самый юноша со своей невестой. Жанетта пошатнулась, упала на землю, и сердце ее раскололось от боли. На том самом месте и выросла дицентра. С той поры цветок этот называют «разбитое сердце».
Я ещё долго любовалась диковинными цветами, жалея, что у нас в доме нет таких. Хотя, конечно, цветы у нас тоже были: столетник (по-научному алоэ), фикус с большими кожистыми глянцевыми листьями, душистая герань с мелкими красными цветками, которую все считали средством от моли, да ещё цветок со смешным названием «Ванька мокрый». Покойная моя бабушка называла его «огонёк» за ярко-алые цветы.
Мы пили чай с шоколадными конфетами и пирожными. Папа неспешно беседовал с хозяйкой. Она ему так загадочно улыбалась, что он засмущался под её взглядом. Мне это не понравилось. Я стала теребить папу за рукав вельветового пиджака и звать домой. Мне показалось, что папа неохотно откликнулся на мою просьбу. Анна Петровна усмехнулась, но ничего не сказала. Проводила нас до калитки, потрепала меня по щеке, подарила мне краски акварельные в коробке и в маленьком ящичке тюбики с масляными красками. Попрощалась за руку с папой, глядя ему в глаза. Больше я её никогда не видела.
Как быстро промчалось лето! Я вернулась из пионерского лагеря. Меня дома ждало письмо в фирменном конверте, на бланке с логотипом редакции газеты «Пионерская правда». В письме сообщалось, что мой рисунок «Дети играют» понравился жюри конкурса рисунков «Мир детства» и отправлен вместе с другими лучшими рисунками на выставку во Дворец пионеров на Ленинских горах. А я и забыла про этот рисунок! Мы все обрадовались такому известию. Больше всех радовался папа. Он хотел, чтобы я стала художницей, и так гордился моими успехами!
Незаметно, хитрой рыжей лисой подкралась осень. Парк напротив нашего дома окрасился багрянцем листьев и ягод боярышника, растущего за его оградой. Грустные берёзы опустили свои золотые косы к земле. Дубы сурово шумели медной листвой, а щедрые клёны повсюду разбрасывали свои пятипалые пёстрые листья. В воздухе летали тонкие паутинки, пахло грибами, вечерними кострами и чем-то ещё неуловимым и щемящим. Потом пошли затяжные нудные дожди. Их сменили утренние заморозки и первый снег. Именно тогда я почувствовала: в нашей семье что-то неладное происходит. У мамы лицо как-то осунулось и почернело. Карие её глаза погрустнели. Она перестала улыбаться. Папа больше не насвистывал никаких весёлых мелодий, когда что-то делал дома. Он стал всё чаще задерживаться на работе. А когда возвращался, не ужинал, а садился к телевизору или сразу шёл в сарай, где оборудовал себе мастерскую. Там приятно пахло древесными стружками и опилками! Я знала названия всех столярных инструментов. Любила, сидя на папином старом диване, брать в руки завитки свежих стружек и кубики – обрезки от досок. Играя с ними, старалась не мешать папе.
Разлад между родителями зашёл слишком далеко. Как-то вечером мама собрала одежду и кое-какие наши вещи и увела меня к бабушке. Ходить-то далеко не пришлось: бабушка жила на втором этаже в нашем доме. Я не понимала, зачем мы ушли от папы? Но в нашей семье все привыкли слушаться маму. По вечерам я бегала к папе. Но не всегда заставала его дома. Бабушка жалела зятя. Украдкой от мамы носила ему еду в кастрюльках и стирала бельё. Потом родители вроде как помирились. Поехали вместе за покупками в Марьинский Мосторг – так назывался большой универмаг в Марьиной роще. Папа получил много денег, заработанных на строительстве дачи для одного народного артиста. Привезли они тогда из магазина всего полно. Самой замечательной покупкой были маленькие золотые часики с браслетом, о которых так давно мечтала мама.
Хрупкий родительский мир длился недолго. В мае папа вдруг засобирался на одну из великих строек коммунизма. Мама его не отговаривала. Он уже получил так называемые «подъёмные», но никуда не успел уехать. Тот июньский день выдался жарким. Воздух над землей завис раскаленным маревом, казалось, что он колышется, как прозрачный жидкий кисель. Даже в тени кустов желтой акации и сирени не было прохлады. К ночи стало ещё хуже. Я сидела на крыльце и ждала папу, а он всё не шёл домой. Папа вернулся навеселе. Он теперь частенько приходил домой «под мухой», как говорил наш хромой сосед дядя Вася. Крупно поругалась с ним мама. Много обидных слов она бросила папе в лицо, про его работу, про художницу - разлучницу. Он промолчал, как всегда, и ушёл спать к себе в мастерскую. И больше не проснулся.
На папиных похоронах за моей спиной соседки шептались: « Ах, как жалко Володю! Хороший он мужик был. Добрый, работящий и такой молодой: в тридцать шесть лет помер. Зря он ходил к той художнице. Разбила она ему сердце…» Мне от горя и от несусветной жары было очень плохо. Соседкины слова про разбитое сердце стали последним, что я услышала в тот день. Перед глазами всё поплыло: усмешка художницы, красные сердечки цветов дицентры, злое лицо молодой цыганки… Не помню, кто подхватил меня на руки и отнес к бабушке. Сутки я не приходила в себя, металась в бреду и кричала: «Разбитое сердце! Разбитое сердце!» Как только я поднялась с постели, выбросила все краски, подаренные мне Анной Петровной. И мне от этого сразу почему-то полегчало.
Не сбылась папина мечта. Я не стала художницей, хотя ещё пару раз мои работы были представлены на выставках во Дворце пионеров на Ленинских горах. Их отправлял туда наш школьный учитель рисования. Но всё же семья наша не осталась без художника. Им стал мой двоюродный брат – сын оперного певца.