К зимовью Александра Бету, в урочище Купчиптах, добраться нетрудно. Во всяком случае, так получилось у меня. Час, с небольшим, на вертолете. По прямой от Хатанги – километров сто восемьдесят. Вертолеты всегда летают по прямой. Может, туда чуть больше по километрам. Никто из нас, простолюдин, не знает. Осенью, когда станут реки и озера, надежно уснут под крепким льдом болота, но снегу еще мало, Бету идет в Хатангу пешком. Говорит, переход не в тягость, к тому же все равно ему нужно идти, кому плакаться?
«Буран» забрать на станок, продуктов забросить на нем, топлива. Мелочи разной. К осени припасы кончаются, даже соль по щепоткам делить приходится. Автопоезда мимо Кунгсалах пойдут месяца через два, не раньше. Без соли и хлеба брюхо к этому времени засохнет. Хотя, если питаться сырым, только что пойманным чиром или муксуном, лучше чиром, тянуть можно долго. Свежий чир - это и витамины, и белок, и глюкоза.
Я это на себе испытал. На речке Бикаде в июле 2002 года мы утопили продукты. Слава богу, сами живы остались только потому, что перевернулись не на глубоком месте. Быстро поставили лодку, как надо, кинулись ловить вещи, да не получилось. Бикада в июле полноводная, а вода – ледяная. Только сети спасли и удочки, да ещё две канистры с бензином, они не утонули, поверху плыли. Все остальное, в том числе, мой переносной компьютер - ноутбук, бензиновый генератор, что вырабатывал ток для подзарядки батареек, канули в вечность. Сумка с фотоаппаратами и объективами у меня всегда в руках, эту технику спасли.
Испытание- не дай бог. С головы до пяток мокрые, на берегу ни одного деревца. Температура в воздухе плюс пять. Вылезли на гальку, сняли с себя всю одежду, отжали, как могли. Её же снова на себя, побегали по берегу, погрелись, а потом снова в лодку, вниз по течению к Хатангскому заливу поплыли. К заливу мы приплыли часов через двадцать. Здесь на берегу много плавника, разожгли громадный костер, хорошо погрелись. Но никто даже не чихнул после такой аварии, в том числе, и я. Пока добирались до Сындаско, это четыре дня, питались только свежепойманными чиром и муксуном. В поселок приехали свежими и жизнерадостными. У нас даже соли грамма не сохранилось. Когда лодка налетела на льдину, мешок, где лежали хлеб, соль, перец и прочее, так куда-то и уплыл, хорошо хоть сети спасли. Утром, вечером и в обед теперь была рыба. Щуку выбрасывали, она сырой не идет. Зато какие муксун и чир ловилась жирные, разрубишь ножом на кусочки, жир на лезвии. Так соблазнительно смотрится, как молодая жена. Ни молодая жена, ни свежая рыба не приедаются.
- Три дня хорошего ходу – и я на месте, - рассказывает Саша Бету о такой «безделице», как переход от своего балка в Хатангу. – Обратно на «Буране» за световой день успею. Да еще две нарты подцеплю к «Бурану»: бензина на первое время, солярки для печки-капельницы, сколь смогу, овощей, хоть немного. Побаловать себя хочется.
Хорошо представляю эти «три дня хорошего хода». Сам хаживал по сто с лишним километрам за два дня. С такого же станка в Сындаско. Председатель местного сельсовета организовала выезд на рыбацкий станок для писателя. Потом по рации сообщила, вертолета не будет недели две, ждите. Специально для вас заказывать рейс не получится, это миллион. Придет рейсовый вертолет, он вас и заберет. Тот, который планировался раньше – сняли. Мы с проводником решили идти пешком в поселок сами. Дело это интересное, особо возле озёр проходить. Сколько же там птиц! Но муторно непривычному человеку пятьдесят верст за раз отмахать. При этом ещё знать, завтра предстоит столько же. Проводник попался терпеливый, шел так, как мог я.
Ноги не ломало, рвало от усталости. Проводник выглядел свежей, а у меня пульс зашкаливал. Примерно, дня два после этого маршрута я просто отлеживался в небольшой избушке в Сындаско. Хозяин ее с семьей был в тундре возле оленей, а меня поселили на пока. Просыпался, хлебал холодную уху и снова под оленьи шкуры. Отошел.
Саше такие болезни после нагрузки неизвестны. Сутками может ломать ноги. Он ходит помногу, каждый день, привыкший. Когда идет в Хатангу, за спиной у него рюкзак со спальником, недельным запасом вяленой рыбы и олениной, сухарями. К рюкзаку приторочен котелок. Чай в тундре не подогреешь, надо примус, заправленный на себя, нагрузить или бензин и специальную горелку для бензина. Котелок берется, чтобы сухарики в речной воде размочить. Без него не покушаешь. Котелок вместо кружки, кастрюли и чайника сразу. Вот когда в лесотундру зайдешь, километров за сорок от Хатанги, тогда чайком и побалуешься. Только на последней ночевке почувствуешь, какое это милое дело спать у огня. По-моему, взял Александр грех на душу. За три дня по замерзшей тундре 180 километров не стопчешь, не оставишь за спиной, как я, каждое утро татьяновскую околицу. Минимум, четыре нужно. Но гадай, не гадай, идти Саше все равно, другого не дано. На Севере главное испытание и неудобство – расстояния.
Здесь, в Хатанге, сотрудник Таймырского заповедника Борис Лебедев рассказывал мне, что еще при Советской власти, он два года прожил на охотничьем участке безвыездно. Так выкуклилось, что с окончанием сезона охоты на песцов, его вовремя не «выдернули» с участка. Не случалось вертолету дороги в его сторону. А осенью начинался сезон, снова нужно было капканы и путики готовить к промыслу. У Бориса тогда стояло пятьсот капканов. За один день их не обойдешь и не расставишь. Пятьсот капканов – целый капитал, на собственные деньги купленные. Не бросишь же их. Промхоз давал капканы, но он выбрал в магазине для себя, какие уловистей.
- Идти же мне домой было триста с лишком километров, - вспоминал он, - побоялся. Не знаю, даже чего. Молодая жена сама по себе в Хатанге ютилась, я в балке сам по себе. Но все обошлось прилично, семью сохранили.
Во время моих поездок на Таймыр, уже как писателя, мы часто встречались с Борисом. Он поэт, стихи мне читал в теплой квартире с паровым отоплением, в центре Хатанги. Угощал ухой из свежего муксуна, водил проверять сети на Хатанге. Работа эта не для слабого. Хотя Борис закрывал проруби оленьими шкурами, а их засыпал крепким слоем снега, проруби так замерзли, часа два мы долбили лед. Да ещё и осторожно надо, чтобы веревки пешней не перерубить. Он пешей махал, я лопатой прорубь очищал, потом менялись местами, оба в мыле. На морозе в сорок пять кружки по две воды из проруби выпили, жажда мучила. Борис рассказывал мне, что которые асы-рыбаки умеют с подборной лопаты, как с кружки, напиться. Не бахвальством это считается у местных рыбаков, а удалью. Я попробовал, все за шиворот улетело. Дураком себя назвал, правда, не вслух. Зачем мне эти опыты?
Лебедев - охотник высокой руки. Все-таки высшее педагогическое образование, мастер спорта по вольной борьбе. В аспирантуре учился. Но так, по-моему, и не получил научное звание. Сгорел в мирских заботах, пришлось на науку махнуть рукой. В заповеднике он выращивал только что появившихся тогда собак породы хаски. Мода на голубоглазых хаски по всей России разлетелась. И сегодня ещё не остыло увлечение. В Красноярске хаски теперь в квартирах живут, на двенадцатом, двадцать четвертом этажах. Вечно в тепле и благородстве. Подшерсток у них не растет, ножки-ниточки. Выйдут на улицу, жмутся, повизгивают от холода, обратно в дом просятся. Дамочки -хозяйки пошили этим разнеженным подобиям собак фуфаечки, носки шерстяные связали. Какие с них ездовые собаки? Да и выродились они совсем. У Бориса были здоровые, пушистые звери. Вожак, который впереди упряжки, порыкивал и на Бориса. Мы с Лебедевым как-то километров на пятьдесят круг вокруг Хатанги на собаках сделали. Тяжело собакам было по целику тащить нарту с каюром, то бишь со мной. Где нарты вязли, мы выскакивали из них, бежали рядом с собаками. Километров по тридцать отмахали с руководителем школы каюров, не меньше. Устали, но мне очень запомнился тот день. Такая у ездовых собак работа, вперед и с визгом. В Красноярске хаски гладкошерстными стали, маленькими. Эдакими куколками для детской забавы.
Открыл школу каюров Борис в Хатанге, со всей России к нему учиться ехали. Ученики с учителем в самые дали дальние Таймыра добирались. Три ли, четыре собственные упряжки заповедник имел. Окупились в первый же год. Но молодым тогда Борис так и не разгорелся на триста километров на своих двоих. Два года в балке один куковал. Пришлось отказаться от дальнего участка, жена запретила туда мотаться. Хочешь, чтобы дети твои были, сиди дома. Ездил на участок похуже, но всего в ста пятидесяти километрах от Хатанги. Сто пятьдесят километров на добром «Буране» пролетишь за четыре часа. А пешком такому лосю, как Борис, за два дня одолеть их можно. Он на большие праздники домой из балка ездил. А когда начинал охотиться, «Буранов» - то на Таймыре было с гулькин нос. Но у него был. Если ближний участок, почему бы в гости домой не наведаться? Тем более, о детях разговор жена вела.
А вот Бету в Хатангу ходит почти двести километров. Для кого- то заботы Саши Бету покажутся мелочными, суетными, как растопка печи сырыми дровами. Подумаешь, продукты нужны. Подожди месяц, загудят по тундре автопоезда, хоть что притартанят. Но для него этот переход – жизнь. Тундра зимой опасна, ой как опасна. Балок – единственная возможность выжить. Он важнее верхней одежды. Утеплить балок нужно за лето, обиходить, углем обеспечить, соляркой, бензином. Хотя бы два надежных огнетушителя должны лежать у входа в балок. Огонь – единственная возможность жить в полярную ночь. Но и большая опасность. Две-три тысячи раз разожжешь печь без осложнений, а на три тысячи первый что-нибудь да случится. Это везде беда, вроде едешь по реке, лед толстый, ровный, а вдруг раз - и промоина. Под снегом –то ее не видно. Влетишь с недогляду, хорошо, если выберешься.
Самая частая беда у таких одиночек, как Бету – пожары. Эта статистика. Мне о ней в администрации Хатангского района говорили. Каждый год где-нибудь за зиму да сгорит балок, а то и два. Иногда вместе с хозяином. И не водка тому вина, ее в балках и на станках нет. Его величество случай правит бал. Прогорит труба, не заметишь дырочку, искорки хватит, чтобы толь мигом схватилась. А взялась огнем, надо успеть моментально пеной огнетушителя залить, больше нечем. Снегом не забросаешь. Толь вокруг балка в три или четыре слоя, а между слоями пакля горючая. Какой снег внутренний огонь остановит?
Обиходить жилье промысловики стараются основательно. Случись что, помощь ниоткуда не придет, надеяться лучше на себя. Главный строительный и ремонтный материал для балка – пакля и толь. А они горят ярким пламенем. Успеть бы выскочить. Если в одном исподнем остался, можно и не торопиться. Без балка часа за два окоченеешь. Если мороз на сорок, то и раньше. На озере Таймыр зимой обычно сорок и ниже.
Основной уголь на зиму везут Саше по зимнику большегрузными вездеходами. Саша договаривался раньше о завозе с директором совхоза «Советский Таймыр» Христиной Николаевной Фальковой. Она у него пушнину, рыбу, оленину забирала. Взамен привозила новые «Бураны», продукты, патроны, карабины. Деньги его перечисляла на сберкнижку. Сейчас Фалькова на пенсии, Саша с новыми руководителями наводит контакты. Или с кем-то из местных коммерсантов. Рыба нужна всем.
Но лучше общаться с перекупщиками. Зимой они постоянно гоняют «Уралы» по тундре за муксуном и чиром. На рыбацкий станок к озеру Таймыр, к примеру, мимо Бету никак не проедешь. Теперь вот снова появились в тундре геологи, к ним можно присоседиться. Не бесплатно же, все всё в тундре делают с выгодой. Геологи постоянно вышки куда-то тянут, солярку к ним, запасные части, сотни тонн труб, продукты. Только вахты буровиков меняют на вертолетах. Геологи тоже хотят заработать, откликаются на просьбы Саши, подбросят что-нибудь на машинах. На вертолете с геологами не срастается. Вертолеты у них туда и обратно под завязку набиты.
Каждый год на озеро Таймыр за рыбой ходят автопоезда, по два, три, а то и четыре раза за зиму. Иногда чаще. Туда везут продукты, стройматериалы. Коммерсанты на рыбацком станке на озере Таймыр склады специальные строят для рыбы, чтобы песец ее зимой не растаскал. Большие дома из бруса для туристов рубят. Все тяжеловесные грузы зимой везут на автопоездах. Но карусель эта закрутится не раньше ноября. А до ноября без хлеба, соли, картошки жизнь черной покажется.
Саше этим автопоездам можно и рыбу продавать, и заказать, что угодно, привезут. Слава богу, каждый год со снабжением получается. Ни без топлива, ни без продуктов Бету не сидит. Зимовки у него спокойные.
После заезда в гости автопоезда – в зимовье летний рай. Когда всего полно, можно не экономить ни топливо, ни солярку для печки-капельницы и керосиновой лампы. Поджарить свежей картошечки, побаловать себя на ночь кружечкой чая с лимоном. Почитать чего – нибудь, занятие какое – то рукам найти. Ледник бы сделать на Купчиптах, чтобы хранить свежую рыбу и оленину, но одному не под силу, а перекупщики рыбы пока на пай по леднику не идут. Ледник – это затраты, когда они окупятся? Кувалдой и ломом ледник не выдолбишь. Надо костер греть внутри, таять лет и почву. Быстро вытаскивать оттаявшую землю, воду в ведрах. Иначе все снова смерзнется. И так метр за метром. Саша свой ледник каждый год подновляет, расширяет, но для большого хранения -это мизер.
Расплачивается за «цивилизацию» Бету рыбой или мясом, пушниной. Чем богат. Зимой, конечно, всем. И пушнина есть, и рыба, и мясо. По теплу хуже получается, морозить добычу негде. Летом у него вынужденный отпуск. Условный, конечно. Избушку нужно подремонтировать, капканы снять, смазать их жиром. Опять же, хотя бы с месяц -другой в Хатанге пожить. Бету на «Буране» приезжает в Хатангу в начале мая. В это время возле Хатанги уже квасит снег, иногда больше суток уходит на поездку. Валится «Буран» в сугробах до земли. Приходится ждать ночи, пока подмерзнет снег. В начале августа он старается улететь на свой участок с попутным вертолетом. В середине сентября за «Бураном» возвращается пешком. Редко-редко, когда выручит попутный вертолет. Вот и все его перекочевки с Купчиптах до Хатанги. За зиму сильно соскучится по Хатанге, людям, дому, жмет на газ лишь бы быстрей долететь. А потом также торопится на станок. Тоже дом, самый родной и ближний.
Зимой капканы Саша проверяет, в основном, пешком. Техникой пользуется мало, экономит бензин. Литр бензина в Хатанге стоит, как раньше у охотника была месячная зарплата, на которую можно в было в Сочи съездить, Болгарию. А шкурка песца, наоборот, в цене упала. Дешевле все, четыре путика обежать по разу в неделю на своих двоих. Недоволен ценами Саша, ругается.
- Что, сволочи, делают, - кипятился он, - работать не выгодно. Керосин и бензин так в цене задрали, на вертолетах не выгодно летать. Почему раньше было выгодно? Государство дотации на транспорт давало. А сейчас- во! – сложил он дулю и водил её перед своим носом. - По своим карманам дотации распихивают. Воры.
Грозил теперь уже кулаком куда-то в сторону Москвы. Только, кто его там в это время слышал и видел? Вся правда Саши улетала куда-то за балок и там терялась. Может, между гусей и лебедей на озере. Там, на небе, столько молитв и слез нищеты русской, но московские руководители только жиреют и свежей делаются.
Конечно, прокатить ему на снегоходе по путику и легче, и быстрее, но тогда все шкурки песцов съест бензин. Еще и должен останешься. А вот заготавливает оленину только на «Буране». На себе ведь не потащить тушу в пятьдесят килограммов. А если их десяток – другой. Весной стреляет оленя. Весна в тундре - это конец полярной ночи. Примерно, середина февраля, самые морозы, под шестьдесят, зато солнце взошло. Сразу за солнцем олени из Якутии и Эвенкии возвращаются на Таймыр. Первыми идут беременные самки. Самкам нужно успеть до весны добраться до берега Ледовитого океана. Родить они должны до появления комара. Чтобы к началу комариного ада молодняк хоть чуточку окреп. Оленухи и попадают под перекрестный огонь охотников. Не доходят до места тридцать – пять, сорок процентов беременных самок. Такова правда. Самцы идут в марте, тогда и начинается для Саши охота на оленя. Самок он принципиально не стреляет, всех денег не заработаешь.
Осенью на Купчиптах оленей нет уже в середине сентября. А до этого времени ещё добрые морозы не легли. Пропадет мясо. Значит, незачем тратиться на оленью охоту. В апреле обычно идут последние автопоезда, они все заберут. С марта, когда ночь с ноготок, самый активный ход оленя. Тут уже Саша не жалеет бензин, стреляет день и ночь. Свозит мясо в пристройку балка. Иногда набивает пристройку тушами под потолок. Случается, охотой на оленя хорошо заработать. Однако, сильно тяжелая эта работа одному. Сутками нужно носиться по тундре на «Буране» в сорокоградусный мороз, искать оленя, стрелять, потом собирать добычу на нарты, свозить к балку. Все делать быстро. Если туша заколеет, её потом не обдерешь. Приходится затаскивать в балок, топить его сверх нормы, оттаивать тушу. Мясо теряет в качестве. Убил оленя в тундре, на месте быстрей обдирай. Спать не ляжешь, пока не доведешь тушу до ума.
Путик – тропинка, по которой Саша ставит капканы. Каждая длиной километров тридцать - сорок. Насторожено на путике от шестидесяти до восьмидесяти капканов, иногда вся сотня. Как рассказывал он позже, у хорошего охотника в добрые времена стояло до семисот капканов. Успевай, проверяй. Зато при таких объемах ни дня без добычи не проходило. Зимой песец в тундре редкий гость. Его остается, примерно, десять процентов. Особенно мало зверька в полярную ночь. Остальные кочуют в лесотундру Якутии, Эвенкии, видят и добывают их даже под Енисейском. Другая часть песцов, наоборот, уходит в океан. Прикипают намертво к белым медведям и бродят за ними нахлебниками. Поймал медведь нерпу. Песцы- быстрые хищники, помогут ему её съесть. Некоторая часть их возвращается к весне к своим норам, но большая гибнет на льду. Или уносит их дрейфом льда в Канаду, на американские или другие острова. Биологи на Таймыре молодых песцов летом метят, а потом получают по почте кольца: где и когда зверьков добыли. Отсюда и география, о которой я только что рассказывал.
Но природа думала о спасении песца. Главная его добыча на Таймыре зимой – лемминг. Бывают голодные времена, раз в три - четыре зимы, когда лемминг исчезает совсем. Остается его на гектар несколько голов. Тогда песец уходит с Таймыра весь. В тундре исчезновение лемминга зовется мором. Исчезли мыши, исчез песец. Но в обычные времена лемминг спасает песца. Этому крошечному грызуну природа подарила львиную агрессивность. Песец чувствует грызуна примерно под метровым, полутораметровым снегом. И начинает быстро докапываться до него. Лемминг тоже чувствует песца и от злости верещит на всю тундру. Дескать, поймаю и порву. Будто он в зимнее время единственный герой в тундре. Крик этот показывает песцу, куда нужно копать. Наконец, песец разгреб снег, и лемминг прыгает ему прямо в пасть. На этом геройство маленького вояки семейства мышиных заканчивается. Если бы лемминг молчал и хотя бы чуточку уходил в сторону, песцам была бы гарантирована голодная смерть. Больше есть нечего. Полярные куропатки кочуют в лесотундру и даже тайгу. Полярные зайцы в тундре есть, но их намного меньше. Зайцы роют длинные норы под снегом, и песцам их там трудно взять. Остается только лемминг, он сам в пасть просится.
-Кто-то на небе так решил, - разводит руками Саша. – Леммингов рождается много. Чем больше лемминга, тем больше песца. Если лемминга много, волк тоже не пойдет за оленями, будет питаться мышью здесь.
В принципе, хлопоты Саши зимой только вокруг песца. Проверить капканы, потом сети на озере, ободрать тушки. Если не считать мороки с едой и уходом за зимовьем. Топить балок в морозы тошно. А за минус пятьдесят приходит вместе солнцем. Когда прижимает за пятьдесят и больше, вернувшись с капканов к вечеру, не раньше полуночи, почувствуешь, что ты не на улице. И это при том, что кроме печки буржуйки, сделанной под уголь, стоит «капельница» на солярке, которая греет балок постоянно.
Но к такому климату Саша привычный. Насыпал угля в печь, расшуровал ее как надо, и в спальный мешок. Закаленный. Лет десять уже не простывал. Впрочем, где ему тут простыть. Ни гонконгский, ни тайваньский грипп Купчиптах не достают. Заразиться не от кого. Зимой туристы в эти края глаз не кажут. Месяца по два подряд мужик разговаривает только с метелями и замерзшими тушками песцов. Больше собеседников не случается. Автопоезда, что везут к нему продукты и топливо, на ночь у него не остаются. Всего через сорок километров комфортная база отдыха на озере Таймыр. Места здесь холмистые, машины не вязнут, идут быстро. Доехал до базы на Таймыре, выспаться можно не в автомобиле, а на кровати с чистыми простынями, в баньке помыться. Чего им ютиться у Бету. Тесноват его балок. К тому же в тундре сухой закон, ни водки, ни спирта среди груза нет. За этим хозяин машин следит строго. Если найдет в машине спирт или бутылку водки, считай, водитель месяц ездил по тундре за свой счет.
Если только из соседних охотников кто – то приедет в гости на Купчиптах. Поживет суток двое, поговорят, чаю попьют. Или сам Саша отправится за сорок километров на станок на озере Таймыр к другу Тленчиеву. Там их четыре, а то и шесть человек живут. Когда рыба идет, Тленчиев просит хозяина, он подвозит из Хатанги ещё рыбаков.
Два брусовых дома под жилье на озере Таймыр, баня. До станка к Тленчиеву близко, привычному человеку за день дойти ничего не стоит. Там бригада целая рыбаков. Короли. С ними не только поговорить можно, но и в баньке помыться. Напариться себе в удовольствие. Не часто, но в год раза по три Саша выбирается на Таймыр. Зимой только на лыжах, а летом не пройдешь. Столько речек – замучаешься переплавляться.
Меня к Александру завезли на попутном вертолете. Машина шла на озеро Таймыр, везли что- то срочное рыбакам и иностранных туристов. Командир МИ – 8 Николай Бубнов пообещал забрать на обратном пути дня через два – три. Он сам не знал, сколько задержится на Таймыре. Дескать, живи и всегда будь наготове. «Наготове» - значит, болтаться возле балка и далеко от него не отходить. Попутный вертолет ждать не может.
На Купчиптах сели утром, в начале седьмого. Бету на бензиновой горелке варил чай. Он уже собрался в дорогу. Возле дверей стояла лопата, рядом темнела котомка – рюкзачок. Саша планировал подновлять холмики под капканы на одном из путиков.
В тундре у охотников в это время холмики – важная забота. С них начинается лов песца. Зимой искусственные горки видать издали, а песцы любую возвышенность обследуют, мания у них такая. Капканы на эти холмики и ставят.
Конец августа – самая пора заботы о предстоящей охоте. Потом пойдут длинные дожди, снег. В два дня все заледенеет, дерн лопатой не возьмешь. Холмики наращиваются каждый год. За лето они прогреваются лучше, чем остальная тундра, и… тонут в вечной мерзлоте.
Все это Саша расскажет потом. А пока вертолет закрутил винтами, задрал хвост и был таков. У него свои дороги, дальние. Я проводил глазами звенящую машину, осмотрелся. Места для человека с юга Сибири непривычные. Холмы, распадки, снова холмы. Уже рыжеватые, зелень здесь и летом не царствует. Ни одного деревца. Зелень только возле самой воды речек и озер. Вода теплей вечной мерзлоты, вот почему по берегам речушек и осока пышнее. И карликовые березки возле речек и озер, как у нас густая люцерна.
Зимовье или, по – местному, станок, - это холмик, на котором среди каменистой тундры – небольшой домик Саши, оббитый толью. Уже раза на три – четыре подряд домик ремонтировался. Коптильня, навес для вяления рыбы, яма под мусор, выбитая в мерзлоте. Да чуть дальше от жилья деревянное оконце в земле. Закрыто плотной крышкой. Ледник крохотный, для себя рыбы подморозить да оленины тушку – другую спрятать, примерно, на полтонны. Летом Саша хранит в нем рыбу и мясо для себя. Внизу, метрах в пятидесяти от станка, озеро с безлесными берегами. Дальний берег в голубой дымке плохо просматривается. Это и есть Купчиптах.
Глубокое озеро, богатое рыбой, а летом и пернатой дичью: гусями, утками, даже лебеди есть. Но основное богатство – рыба. Только ее вылавливать нужно каждый год, чтобы перепроизводства не случилось, главного бича рыбных озер Севера. Если не ловить в Купчиптахе рыбу три – четыре года, подряд, вспыхивает инфекция в ледяной воде, и чир, и кумжа, и даже щука вымирают. Почти полностью. Это всегда случается зимой. Местные жители убеждены, что мор связан с нехваткой кислорода. Дескать, задохнулась рыба. Но причина другая. Из-за перенаселенности рыбой вспыхивает инфекция. После этой вспышки на озере три-четыре года ещё ничего не поймаешь. Мне многие ученые люди Таймыра об этом говорили.
Познакомились с хозяином быстро. Он рад свежему человеку, присел на крыльцо домика. Пригласил отдохнуть, чайку испить. За чаем и решили, чтобы не ломать Саше день, пойдем по путику вместе. Я посмотрю здешние красоты, а он пусть делает свои дела. Сегодня Бубнов не вернется, это точно.
Я взял только фотоаппарат, Бету – рюкзачок с харчишками. Блюда у него там покоились северные: кусок вяленой оленины, две рыбины густого посола, горсть сухарей. Вот и все, чем может порадовать себя охотник на севере. Разница только в приготовлении. Вяленая рыба, вареная, жареная, сырая, просто соленая или копченая.
Тундра – не тайга, здесь промысловики, с собой не берут ни топор, ни спички. А вот карабин обязательно, от медведей. Их в тундре все больше и больше. Дров нет, костра не разведешь. Кто похозяйственней, термосок в рюкзак кинет с чаем, на этом и все разнообразия. С непривычки чувствуешь себя в северной глубинке беспомощным. Случилось что, ни согреться, ни чайком взбодриться. И всегда всем ветрам открытый, ни от дождя, ни от снега не спрячешься. Тундра - матушка. Тайга слаще, она охотника всегда укроет и согреет, да где ее тут взять.
Но поход оказался интересным. Тропинка у Саши пролегает по возвышенностям. Нынче лето жаркое, мерзлота отдала, всюду под ногами сырость. А по холмам только гальку слышно. Если же спускались к речке, карликовый тальник шелестел под сапогом, ростиком, как майские всходы нашей картошки. С непривычки смотреть на него дико. Но Бету тут ничему не удивляется. Он рубит, вернее, режет тальник ножом для коптилки. Небольшую кучку сушит на зиму для растопки. Знает, как с ним общаться. На одно и тоже место десять лет не заходит. Карликовый тальник растет медленно.
Мы с Сашей по над речкой идем. Цветочки какие – то фиолетовые прятались в складках холмиков, остролицая пушица тянулась возле реки, другая малозаметная травка, рост которой – ноготок. То там, то здесь разбросаны косыночки белоголовой звездчатки. Покачивают соцветиями из стороны в другую, кланяются северным и южным ветрам. И те, и другие тут одинаково холодные. Что северный склон, что южный – разницы нет. Летом ведь полярный день. Остролодочник тянется к солнышку, любимая трава оленя. Мне его Саша показал, он тут все знает.
Бету лопатой нагребал приметный бугорок, ставил на него деревянную подкладку с капканом. Но, в основном, холмики целые. Шли с редкими остановками. Капканы пока не открывали. Вот выпадет первый снег, тогда уже и насторожит Саша, и по кусочку рыбы на сторожку положит. Шныряющие по тундре песцы в полярную ночь запах тухлой рыбы далеко слышат. Или замороженной оленьей крови возле капкана насыпет, песцы ее больше любят.
- Чем хорошо, - улыбнулся Саша на очередном отдыхе, - никто ничего не тронет. Оставлю сейчас лопату, через год приду, она так и будет лежать. Некому брать. До ближайшего балка километров пятьдесят. И то, если там кто – то есть. Летом, бывает, оленеводы рядом кочуют, но это раз в четыре - пять лет. Раньше не получается. Выедают олени ягель. Зимой – никого. Рядом с Купчиптах еще одно озеро, Долгое. Почти такое же, как мое, но там вообще ни одной избушки нет. И рыбу никто не ловит. А рыбы в Долгом достаточно.
Тридцать или тридцать пять километров по путику, большой овальный круг, одолели махом, часов за десять. Накупался я во впечатлениях, про усталость не вспомнил. А Саша к таким переходам привычный. Что ему сорок километров? Впрочем, было, когда и отдохнуть, пока Саша с холмиком возится, я посижу на галечнике, покидаю камешки в речку Балахню. Она тоже начинается в озерах, километров на пятьдесят южнее станка Саши. Речка чистая, говорливая, полноводная. Тундряная река. От истока и до устья по берегам ни одного деревца. Карликовые ивы и березы в зачет не идут. Трава это самая настоящая.
Те холмики, которые на каменистых местах не оттаяли и не утонули, Саша просто подправил. Многие уцелели за лето полностью, их только осматривали. В общем, работы не так много. Только по берегам рек пришлось насыпать все бугорки заново, старые размыло июньским половодьем. Но берега дают больше всего песца, зверьки эти места любят, здесь больше всего лемминга, из-за напревшей за короткое лето зелени. Поэтому и старается Саша, тут лепит возвышенности для песцов.
Капканы еще с весны по снегу охотник заранее отнес подальше от речки. Мало ли чего, с водой шутки плохи. Постоят, дня три потеплей, и опять заговорит Балахня, как в июне. Все смоет.
Вернулись домой часам к восьми. Впрочем, на часы особо не смотрели и никуда не торопились. В эту пору тут день – год. Саша хозяйничал привычно и потому споро. Растопил печь. Очевидно, ради гостя, уголь он экономит, кончается топливо. Принес с озеро ведро воды, тут же на печке подогрел воду. Первым делом вымыл посуду, стол протер вехотной тряпкой, закипел чайник. Для начала просто согрелись, выпили по кружечке чая.
Потом хозяин стал выставлять на стол деликатесы: вытащил из сети, что с краю озера, гольца килограммов на пять. Всю сеть и не проверял, потом найдет время. Располосовал гольца тут же, чуть подсыпал солью, И прямо так, пластом, положил на край стола, розовым мясом кверху. Посек его на мелкие кусочки, чтобы удобнее было кушать. Истекающий соком голец вызывал аппетит. Было, когда и проголодаться.
- Сейчас голец вкусный, жирный, - улыбнулся Саша. – Я подвяливаю себе на зиму немножко. Но свежий лучше. Подсыпал солью, десять минут – и ешь. Рыба у нас чистая, никакой заразы. Ешь на здоровье. Голец силы прибавляет лучше мяса. К свежему гольцу добавилась уже пробованная мной вяленая оленина, а в котелке к этому времени кипел убитый нынешним вечером гусь. Саша сначала вытащил гольца из сети, потом скрадывал гуся, перехитрил молодую птицу.
Еще в Хатанге меня предупредили: с куском вареного мяса ехать в гости к охотникам не нужно, у них этого добра хватает. Из командировочного сидора я достал пачку дорогого индийского чая, из Красноярска его вез. Килограмма полтора зеленых огурцов, целлофановый пакетик редиски и две булки ржаного хлеба. Зеленые огурчики с Татьяновки, там у меня дачный участок. И редиска оттуда. А хлеб хатангский, тут его хорошо пекут. Хозяин зимовья больше всего обрадовался хлебу. Отрезал кусочек, долго и с удовольствием нюхал.
- Что может быть слаще хлеба, - засмеялся он, с удовольствием прикусывая кусочек. – это почувствуешь, когда почти круглый год сухари ешь.
Понятно, самому не спечь, а на долгую зиму или лето хлеба не напасешь, питается сухарями. Их ему специально привозят в мешках из Хатанги. Мелкие сухарики, очень удобные в употреблении. Зимой и хлеб привозят. Он мороженый, может месяцами лежать в пристройке к балку, ничего ему не сделается. Занес в балок, хлеб оттаял, и ешь, будто он вчера испеченный. Летом сложней – зачерствеет хлеб и пропадет. Холодильников в тундре нет. Мерзлотник у Саши совсем маленький. Только для рыбы и мяса. Саша его каждый год расширяет, но пока он по-прежнему маленький. Разговевшись хлебцем, Саша развел руками: пора ужинать.
- Я огурчиком еще и не баловался нынче, - сознался он, - летом в Хатангу не выбраться. Морозов жду, хоть бы картошки завезти. Как там нынче на материке с картошкой?
Стараюсь объяснить, что катастроф особых в мире не было, картошка и в этом году, как и в прошлом, выросла на славу. Но мало желающих вести ее сюда. Говорят, дорого. Подкузьмили всех нас братья – реформаторы. Не возить ничего теперь не выгодно, не растить, скоро и есть станет не выгодно, проще помереть.
- Это так, - растатуриха нынешняя всем понятна, - Саша охотно поддерживает разговор, - если мне вертолет сюда за рыбой заказать, года два только на оплату этого рейса работать буду. А раньше – то, в каждый станок зимой раза по три за рыбой прилетали. У нас все до хвостика забирали. И заработки были, слава богу, больше, чем у шахтеров.
Вертолет – дорогое удовольствие. Поэтому летом охотники, типа Саши, практически, без работы. Тонн пять рыбы за три месяца каждый из них поймал бы, только куда деть? Даже соленую. Не берут её соленой, пропадет рыба, лучше не ловить.
На Купчиптахе можно сделать хороший мерзлотник, но одному не сподручно. А летом дня за два пойманная рыба приходит в негодность. Вот по первому льду пойдет рыба, та хранится всю зиму. Для нее у Саши сзади домика придел специальный. Там он муксуна и гольца от песца прячет. Потом туши оленей.
- Не скучно одному?
- Некогда прохлаждаться, - засмеялся Саша. – Зимой хоть круглые сутки работай. Песцы – понятно. Да ведь и рыбалка тут только зимняя. Ноябрь – декабрь на озере. Потом перейду на речку. Балахня недалеко. Сначала – налим, за ним – корюшка. Для себя муксуна с центнер взять на строганину надо. С марта опять на озеро. У нас в марте самые морозы, голец на сеть хорошо пойдет. А если поговорить, то всегда есть с кем. Вон, глянь в окошко, сколько собеседников.
На берегу, метрах в пятидесяти от избушки, сидели с десяток песцов. Ждали, когда и чего хозяин выбросит со своего стола. Позевывают себе от скуки. Выводок. На дворняжек наших похожи. Щенки меньше родителей и темней.
Летом песцы людей не боятся. Сейчас у каждого станка с десяток таких нахлебников. Зато зимой обойдут стороной за десятки километров. К избушке, хотя она пропахла рыбой, с большей осторожностью подкрадывается зимой самый смелый песец. Понимает, вместо угощенья, как сейчас, получит картечь.
Конец августа – время массовой миграции оленей на юг. За дорогу туда и обратно мы их видели тысячи полторы, не меньше. Больше, может. Пока стада летние, десять, пятнадцать голов. Идут неторопливо, но дорога одна – юг. Скоро гон. Самцы уже сейчас начинают сходить с ума. Раза четыре подкрадывались к нам за спиной почти вплотную. Потом хоркнут по – свинячьи - и в сторону. Только галька летит из – под копыт. Наверное, смеются олени, напугали нас!
Однако ружья у Саши не было. Он его брал, когда вернулись с путика, гуся ходил убить. Одного гуся, больше не нужно, не съедим. А завтра потребуется мясо, еще гуся или утку подстрелим. Ходили с карабином от медведей. Гусей из карабина не бьют.
Хищников в тундре сейчас нет. Вернее, не голодные они, так что бояться некого. С медведями только беда, в тундре их все больше и больше. Вот почему Саша брал с собой в обход по путику карабин. Тяжело с ним, устаешь, но жизнь дороже. В мерзлотнике у Бету туша оленя для себя лежит. А больше бить – пропадать мясу. Не носили с собой в тундре охотники раньше летом ружья. Зимой обязательно, с волками лучше не шутить. Но летом и они мирные. Летом волку оленей хватает, леммингов, птицы. Основная добыча у волка летом – лемминг, разжиревшая от обилия зелени тундровая мышь. У песца - тоже лемминг. Чем больше лемминга, тем многочисленнее песцовые выводки. Нынче их тьма. Как низинка с густой травой, так все исписано дорожками грызунов. И сами они под ногами, то и дело промелькивают. Это Бетту радует, быть песцу. Если лемминга много, то откочует совсем мало песца.
Саша рассказывает, неплохо можно поохотиться на оленя с первыми морозами, но к этому времени основной рогач пройдет. Останутся заскребыши. Они меньше ростом, худее, да и стрелять их намного сложнее. На снегу олень осторожный, оббежит человека за километр.
Где – то к полуночи вышли посидеть на скамеечке, посмотреть на жизнь озера, вернее, на лебедей. В тундре ещё полярный день. За Сашиными рассказами и не заметили этого. Зато в еде каждый выказал свою наклонность. Саша, растягивая удовольствие, жевал кусочки огурца и редиски, я налегал на свежепойманного гольца. Вкусная рыба, во рту тает. Еще бы картошки молоденькой с огорода, угостить Сашу, чтобы хоть раз в жизни попробовал настоящей сладости. Но у них тут свои сладости, вон голец, ешь, не хочу. Молодой картошки нет и не будет.
Ближе к утру разговор зашел о личном. Жизнь Саши не мазана медом, вернее, он её сам не мазал. А вот горчицы перебарщивал. Всем горько было, и самому, и родным. Женился рано, тоже на долганке. Родилась дочь, работал грузчиком в рыбкоопе. Кто там только не работал. Если спутала водка ноги, покатился по наклонной – в рыбкооп. Там стал потихоньку пить. Сначала с товарищами по работе, утром и вечером по стопочке, потом втянулись, рабочий день начинали, хорошо погревшись «родимой». Жена сначала плакала, потом воспитывала. В конце концов, махнула рукой и отправила из дому. Тут это частое явление.
Каждую зиму Саша уезжал сюда, на Купчиптах, за песцом. А тогда решил остаться и на лето. Уговорился с попутным вертолетом, завез лодку, досок на коптильню. Зимой забросил стройматериала с попутными машинами по зимнику. Обустроил балок (с долганского балок переводится как дом) более основательно и стал тут жить постоянно.
Так и прижился, это место на всех картах - станок Бету. Теперь уже ясно, Купчиптах – его угол навсегда. Привык. Долго с людьми не может, в тягость. В райцентре бывает два раза в год. Осенью неделю поживет – летом с месяц, полтора. Иногда – два. Потом обратно, что в Хатанге делать, стопки собирать? Дети выросли, перед ними стыдно.
- И ребенку больше помогаю, и жене, - улыбался он, - пушнины добываю неплохо, куда ее здесь, им отдаю. Видишь, там, в Хатанге, понесло немножко в сторону. В поселке я бы не выправился. Такая судьба - жить здесь. Но жаловаться не на кого, всё к этому шло. Знаешь, как у оленей на переправе. Когда надо убить несколько сотен рогачей, засаду делаем на переправе. Там их тысячи плывут. Обезумеют от пальбы, прямо на охотника летят. Кому повезет, живой останется. Чаще везет более хитрым, они сразу от стада в сторону, чуть ниже по течению проплывут, пуля там не достанет. И ушли. Кто привык на своем любимом месте выходить – смертник. Олени свою судьбу сами выбирают, и люди тоже. От охотника мало зависит, какого зверя он убьет. Кого Бог подставит, того и стреляем. Я сам выбрал тундру и не жалею об этом. Здесь другие интересы. Спокойней для таких, как я.
Полярный день на широте озера Купчиптах кончается восьмого – девятого августа. Теперь уже есть ночь, растет она быстро. Но пока ночь белая, ниточная. Мы ее и не заметили, даже керосиновую лампу не разжигали.
Одного чайника не хватило. Кипятили второй. Выходили на крыльцо, подолгу любовались на гусиные стаи на озере. Слушали их тревожное гоготанье. Видно, гуси слышали песцов, сердились. Периодически птицы поднимались на крыло, кружили над озером, нашей избушкой. Лебеди поосторожней, поспокойней. Сквозь сумерки ночи хорошо были видны их светлые фигурки на воде. Гуси улетят первыми. Их ночной шум – проверка готовности к отлету. Останутся те, кто улететь не может. Их или песцы съедят, или Саша перестреляет.
А нам было возле Сашиной печки тепло и уютно. Пели что – то душевное. Абсолютно трезвые. Оказалось, Саша неплохо поет, многие песни знает наизусть. Вечерами приучился подпевать транзистору. Пили чай, снова говорили о его жизни.
На следующий день Саша отправился на капканы по другому путику, меня оставил на озере ловить гольца. Нельзя было с ним, вдруг прилетит вертолет. Рейс ведь не по расписанию, как получится у вертолетчика. А то зазимую вместе с Сашей. Хотя меня тоже никто, нигде, не ждет, писать здесь нет возможности, ни бумаги с собой не взял, ни переносного компьютера. Небольшой генератор у Саши есть, можно было подзарядить батарейки компьютера, но он бережет бензин на зиму. Зимой ночь – год, тогда электричество в балке и нужно. Сожжет он бензин на мои батарейки, сам останется зимой без света.
Договорились с Сашей, если я не улечу, пойду, попробую добыть гуся, чтобы вечером сварить его. Того, что добыл Саша, мы в первую ночь до косточки обсосали. Очень уж вкусной оказалась птица.
Не без удовольствия взял Сашин спиннинг. Сначала просто послонялся по берегу, вспугивая стайки гусей, лебедей, уток. Они взлетали легко и охотно. Песцы крутились по берегу. Искали слабую или больную птицу. Но всех больных и хилых они подъели раньше, сейчас просто вспугивали стаи или отгоняли их в воду, смотрели, есть ли надежда на слабых. За два заброса спиннинга я поймал две приличные рыбины. В Красноярске я бы плясал над ними от радости сутки, здесь просто попрыгал от рыбацкого счастья и больше за спиннинг не брался: куда их, гольцов? Этих пришлось тут же выпустить. Одному не съесть. Пусть живут до осени, тогда Бетту поймает их на сеть и продаст. Хоть какая – то польза. А к вечеру поймаю свежую рыбину, её и съедим.
Долго и с удовольствием смотрел, как метрах в десяти – пятнадцати меня обходят олени. Самцы уже летят напролом. Рыкнут зло в мою сторону, обведут красными от нетерпения глазами. На загривке волос дыбом. Себя накачивают злобой, других пугают. Словно прицениваются, надо ли со мной сразиться? Потом подпрыгнут, заревут ещё раз, рванут галопом метров на двадцать, покажут силу и тут же остановятся. Я не реагирую, и они неохотно двигаются дальше. Больше рвут копытами дерн, разбрасывают его по сторонам. Шлепают широченными копытами по грибам, давят их, ни один рогач ни разу не опустил голову, сорвать хотя бы травинку или съесть гриб. Хотя грибы - их любимая пища. Говорят, если олень вдоволь не наестся грибов, зиму ему перезимовать трудно или даже невозможно. Может быть. Но сейчас самцы готовятся к гону, сезон грибов для них уже прошел. Зато важенки почти не поднимают голову. Сейчас они особенно женственны. Глаза круглые, влажные, привлекающие и губы влажные. Ими они нежно - нежно срывают грибы. Весь женский род по одним лекалам клееный. Самки то и дело перестают жевать грибы, смотрят на дерущихся самцов. Когда гон в разгаре, оленухи особенно нежны и привлекательны.
Гон идет у самцов, гон. Вот они вчера и к нам подкрадывались в поисках приключений. Драться им нужно, силы пробовать, побеждать, самок отбивать. Самцы – герои уже обнюхивают важенок, которые готовы к спариванию, отгоняются в сторону. Тут же прыгают на них. Новая жизнь рождается в сражениях и восторге спаривания. Здоровущие самцы калечат друг друга, иногда забивают до смерти. Продолжить жизнь должен самый сильный.
Олени тропами сородичей не ходят. Каждый раз выбирают новый путь. Инстинкт указывает дорогу. Иначе может пострадать хилая растительность тундры. Оленю никто об этом не говорил. Кочевки у него заложены в память на генетическом уровне: идти там, где раньше не ходил. Очень мудрое для севера напоминание.
Но у больших переправ дороги стад сходятся. Обычно тут их и ждут люди. У широкой воды собираются многотысячные стада. Прав Саша, у каждого оленя на переправе своя судьба. Большинство побежит дальше, искать сладкий ягель, а кого – то притянут за рога сначала к берегу, потом ошкурят на забойном пункте и повезут в Хатангу на понтоне уже тушу мяса. Не хотел бы, да вспомнишь славянскую присказку: каждому своё. Вообще –то, она чуточку шире: всё во всём, всем все, каждому – своё.
Саша нашел и обжил себе тихий уголок. Диковатая земля, далеко от людей, полярная ночь три месяца с небольшим. Но он тут родился, других мест, кроме тундры, Бету не знает. И не нужны они охотнику. Он сам часть этих болот, озер, рек и речушек. Здесь у него жизнь спокойней и человечней.
Еще и еще раз вспоминаю наши ночные беседы и думаю: счастлив Саша. Нагрешил, накуролесил, но сумел стать на твердом. Тундра помогла. Держится теперь за неё.
К радости моей, мы с ним провели ещё сутки вместе. Правда, говорили только до полуночи, потом уснули. Но гуся, которого я убил, опять съели до косточки, ещё и гольца килограмма на два одолели.
- Пока здоровье есть, буду жить на Купчитахе, - рассказывал Бету, - на свежем воздухе до ста лет доживу. Я здесь и курить бросил. Приезжай весной, когда тундра просыпается. Гуси налетают, утки, лебеди. Сутками сижу на крылечке, слушаю их. Вроде сам лет на десять молодею. А разве сейчас скучно? Видел сколько оленей, песцов, птиц? Разве мне все это бросить? Нет уж, здесь жить и помирать буду. Здесь моя судьба. Я её выбрал сам, никто не неволил.
Попутный вертолет ждать не может. Николай Бубнов даже не остановил винтов, он на Купчиптахе был вечером, где-то около восьми часов. Вертолет все также был забит иностранными туристами, они отдыхали на Таймыре. Но после взлета Бубнов сделал круг над озером. Доставил Саше немалое удовольствие. Охотник все это время стоял и махал нам рукой. В середине сентября он привычно пойдет пешком в Хатангу. Удачной тебе будущей зимовки, Александр Дмитриевич Бету.
А под нами внизу лежала золотисто – красноватая тундра. Словно рассыпанные бусинки по ней красовались сотни голубых озер. Сколько я ни всматривался, ни одного похожего не было. Берега озер чаще всего были обычными болотами с лужицами, на которых плавали сотни уток - точечек. Я это видел, когда ходил с Сашей по его путику. С вертолета утки совсем точки.
Вертолет почему-то долго летел низко, утки лишь провожали нас поворотом головы. Светило яркое вечернее солнце, и мне казалось, что в тундре всегда именно такая жизнь, беззаботная, сытная, всех устраивающая. Но всего лишь через месяц сюда придет зима, и от нынешней красоты останутся только песцы, поменявшие окрас своих шубок под цвет снега. И то небольшая часть зверя. Остальные откочуют в лесотундру. Там хоть и небольшой день, но есть. Солнышко показывается всю зиму. Неважно, что день короче спички. Самое главное – он есть. В лесотундре выжить проще и людям, и песцам. Но Саша свой Купчиптах уже ни на что не поменяет. Зачем ему лесотундра? Давно кем-то подсчитано, солнца на Таймыре намного больше, чем полярной тьмы. Дней на двадцать, что ли? Света всегда больше. И счастья в нашей жизни тоже больше. Где его найдешь в Москве или на Купчиптах, не особенно важно.
В конце 2020 года мне позвонила его родная сестра. Рассказала, что Саша сгорел в избушке километрах в сорока от Хатанги.Поехали туда вместе с отцом на гусей. Саша долго сидел в засаде, стрелял гусей. Устал, пришел в балок и сразу лег спать. Отец в это время рыбачил на рядом лежащем озере. Он и увидел, что балок горит. Пока подбежал, от балка и Саши уже мало чего осталось. Такая вот судьба у отшельника.