История не была ни интригующей, ни поучительной.
Это была повесть о монахе, который собирался встать на путь служения Господу, вступив в великий монашествующий Орден. И дабы получить благословение отправился в неприступную человеческому телу пустыню для молитвенного бдения в полном одиночестве и молчании. Здесь послушник в первый день, еще имея не оскудевшую жизненную энергию, выстроил себе каменный гроб, который можно было завалить изнутри большим камнем, дабы хищники не смогли нанести урон жалкой человеческой плоти и приступил к исполнению Обета.
Оуста его следовало на 40 дней скрепить печатью молчания. Таков период странствия после смерти в физическом мире души, пока не отправится оная к праотцам. Сорокоуст стал днем поминания усопших, превозмогших желания бревна.
Холодными ночами слушал человек вой шакалов и волков внутри своего каменного убежища. Днем же выползал под неопалимый зной и чинил молитву. Пока не забывался. Отдыхал - и вновь принимался за труд.
Более всего монах боялся впасть в прелесть и поплыть в видениях иллюзии, которые были нередки среди местной братии. Голод, жажда и солнце создавали такие неописуемые сюжеты, что многие пустынники возвращались в монастырь в непоколебимой уверенности: ими получен неоценимый дар общения с Духом. Аббат твердо предупреждал: все предзнаменования и предупреждения, все небесные видения могут быть приняты во истину только после одобрения Ватикана, ибо никакие последствия солнечного удара - не есть истина. Те, кто смирялся с пустыми знаками - принимались в ряды Ордена, кто же упорствовал в своей гордыне избранности - позорно изгонялись из стен монастыря. Этих двинувшихся разумом можно было встретить во всех близлежащих поселениях - ничего кроме жалости прогневившие Господа своим позерством не вызывали.
Итак, монах-послушник был твердо настроен не подаваться блажи. Всякое видение, всякий образ безжалостно изгонялись им из памяти еще большим усердием в молитве.
Пока однажды вместо привычной зрительной галлюцинации он не услышал Голос:
- Хартленд. - Явственно прозвучало в ночи.
А так как из-за жажды и голода спал юноша плохо, то он тут же открыл глаза: "Кто тут?"
Немедленно пришла мысль: "не нарушили ли я обет молчания?". Однако так как кроме привычного воя ничего более не слышалось, монах осерчал, эдак можно и не пройти сорокадневное испытание: "Изыди, сатана!" - закричала его душа - многодневный молитвенный труд мог быть уничтожен этой глупой шуткой ветра, или рассудка.
Собравшись с силами, человек подполз и отвалил камень у входной двери: "кто там?". Благо силы у него на большую щель не оказалось - ибо за каменным мешком тут же глаза в глаза загорелись огоньки волчьего взгляда. Монах немедленно водворил камень на место.
В эту ночь никаких неожиданностей больше не было.
Напрасно прождал монах еще несколько ночей, привычно ведя счет суткам небольшой линий камней, выкладываемой полукругом вокруг гроба.
- Хартленд.
Теперь послушник не испугался незнакомого слова, а просто решил по утру его записать камнями рядом с гротом. Но как назло утром сколько не пытался настроить свой измученный обетом послушания мозг - он так и не смог вспомнить, что ему вещал Голос. Монах пробовал воскресить память всеми ему известными способами, даже лазил в гроб и принимал туже позу, что и ночью - но ничего! Голова был омерзительно пуста.
Дождавшись ночи, когда солнце прекратило нещадно печь пустыню, человек попытался еще раз, глядя на громадину полной луны над его убежищем, вспомнить "то" слово. И чуть не разрыдался. "Пустой чурбан", как он окрестил голову, ни на йоту не помог ему.
Между тем, судя по количеству собранных вокруг гроба каменей, отсчитывающих время Обета, до конца срока бдения оставалось дней пять.
Ему было откровение, а он его потерял. Так думал монах каждый вечер, пока мысль не превратилась в навязчивый Образ. Несколько раз за ночь послушник просыпался в холодном поту: он каждый раз с остервенением что-то искал, но, стоило показаться "вот-вот", кто-то обрывал его искания грубым толчком в плечо. Когда через пару мгновений человек вспоминал, что же он потерял - тело сотрясал озноб: опять!
"Мне никогда не вспомнить", - падал духом человек. И это его бесславный конец.
Однако в предпоследнюю ночь, что-то внутри смилостивилось над беднягой, и тот не был разбужен в момент, когда слово могло вновь исчезнуть в небытие:
- Хартленд.
И он понял: здесь, на этом самом месте, где сегодня возведен его гроб, многие поколения каких-то жаждущих богатства и власти над миром людей будут строить этот Хартленд. Но каждый раз, в самом конце строительства, каменщиков накроет безумная волна жажды разрушения, и никогда постройка не буде возведена до конца. Каждый раз им будет приходить одна и та же мысль: они неверно выбрали камень во главу угла.
Тысячи Сизифов будут катить сюда свои камни - но все сорвутся обратно в подножие постройки.
Ибо есть только один камень, который мог бы занять место главы угла, и этим камнем заваливался сегодня вход в гроб послушника. Но сей камень будет завтра на рассвете в последний день Сорокоуста разбит ударом молнии в пыль.
Над пустыней только-только всходило солнце, когда за монахом пришли братия из монастыря. Было поразительно тихо, как бывает только в пустыне, у заваленного входа в каменный гроб:
- Не умер ли брат наш?
Монахам ничего не оставалось, как приступить к молитве. Они повернулись лицами к восходу и стали произносить извечные слова: те самые, что века до них шептали в этом безмолвии.
И тогда вход открылся: показался обессиленный послушник, который только и сумел, что жестами убедить братьев выкатить наружу входной камень его каменного мешка.
Монах помнил последнюю ночь как ничто в его прошлой жизни. И он собирался поведать собратьям великое чудо Откровения, лишь соберётся с силами.
Затем случилось то, что случилось: невозможная белая молния рассекла завесу небес и подняла сизое облако пыли на том месте, где только что возвышался камень Главы Угла.
Сердце монаха сжалось в груди, и обессиленный тайновидец упал и заплакал.
- Брат наш... брат наш...
Молчание поразило язык одаренного - он понял это сразу. Это и была его плата за возможность "знать".