На Флотах (Виктор Черновский) / Проза.ру

Выпуск нашего курса состоялся в первых числах февраля 1958 года.
Вначале был отпуск, он захватил весь февраль и первые числа марта. Далеко не все бросились по домам в разные концы Союза. К этому времени многие из нас приобрели ленинградских подруг, сложились семьи, сложились прочные дружеские связи, взамен которым предстояла длительная разлука. Родительский дом отошёл на второй план.
Было много встреч, по поводу и без повода. Наиболее бурными были встречи по поводу женитьбы моих друзей. Особенно запомнилась свадьба Лёвы Леонова и Люси. Помимо общего веселья, в ней было очень много трогательного.
Но самые яркие воспоминания связаны с нашими коллективными поездками в Павловск. Мы собирались большой компанией и ехали туда кататься на лыжах. Погода стояла прекрасная, светило яркое солнце, во всём ощущалось приближение весны, слышалась первая капель. Это добавляло настроения к тому радостному ощущению свободы, которое мы испытывали после пяти с половиной лет училищной жизни. Прекрасным было все: и белый снег, и юные лица наших подруг, и яркое солнце на синем небе.
Я обожаю Павловск. Впервые туда мне пришлось приехать в 1946 году и с тех пор я езжу регулярно. Меня повёз в Павловск мой отец; там прошло его детство; он знал каждый уголок, каждую тропинку. Первое впечатление было безрадостным: на всём лежал отпечаток прошедшей войны – сломанные деревья, разбитые памятники, руины дворца. Восстановление шло очень долго, пока не приняло сегодняшний вид.
Помню, как в конце 70-х годов я привёз туда впервые моего тестя. Дмитрий Львович долго сопротивлялся, но, оказавшись в Павловске, пришёл в настоящий восторг. Его бурная жизнь была связана с большими перемещениями, которые не оставляли времени для спокойного изучения и лицезрения наших красот. У него было излюбленное место – Петергоф, с которым связывалась память рождения дочери и довоенных молодых лет. Будучи натурой поэтической, он по достоинству оценил Павловск и ездил туда все последующие годы при малейшей возможности.
Месячный отпуск неуклонно шёл к концу. В кармане лежало назначение, полученное в Управлении кадров Ленинградской Военно-Морской базы. Мне предписывалось, явиться в распоряжение Командира Бригады подводных лодок капитана I ранга Резникова в г.Кронштадте.
Незабываемое впечатление о первом отъезде в «дали неоглядные» – в Кронштадт. Символ этих впечатлений – «беличий воротничок» или пальтишко моей подруги под кодовым названием «белочка». До и после тех дней Вега носила много красивых вещей из разряда верхней одежды; были там и шубы, и пальто, и разного рода плащи и пр. и пр., но ничто не запало мне в душу так прочно, как то очаровательное пальтишко «белочка», в котором она провожала меня в первый день моей офицерской службы. Уж как-то очень ловко оно сидело на её девичьей фигурке, каким-то особым изяществом веяло от него, и какую-то необыкновенную женственность и аромат излучал её образ в сочетании с густым русым «хвостом» на затылке и смешной чёлкой. Именно поэтому я включил его в поэтическую канву нашего расставания на Балтийском вокзале, которое, безусловно, не закончилось городской платформой, а привело нас вначале на платформу Ораниенбаума, а затем – на Угольную пристань. Дальше начинался «режим» – документы, пропуска, командировки, разрешения и т.п. Думаю, если бы этого не было, мы бы «провожались» до дверей кабинета Командира Бригады.
В назначенное время я постучал к нему в дверь и вошёл с рапортом.
– На лодках все штатные места заняты. Есть вакансия механика на УТС и Начальника зарядовой электростанции(ЗЭС). Освободится должность – сможете перейти. Выбирайте. Я выбрал должность Начальник ЗЭС.
Масштабы и оснащение ЗЭС меня поразили: мощные дизель-генераторы, машинные преобразователи электроэнергии, агрегат рекуперации, трансформаторная подстанция, автоматизированный пульт управления и коммутации, серьёзное высоковольтное хозяйство и компрессорная станция.
Старшиной компрессорщиков оказался мичман Осин: «Здравия желаю, товарищ командир» - с широкой улыбкой приветствовал он меня. Всего в подразделении ЗЭС служило 28 «бойцов».
Ознакомление со своим заведованием я начал с изучения эксплуатационной документации. Она была в диком состоянии. Приводя её в порядок, добрался постепенно до периода военного времени, где обнаружил, что с 1940 г. по 1946 г. формуляры машин и механизмов подписывались Начальником ЗЭС старшим лейтенантом Репиным И.А. Так вот кто заряжал аккумуляторные батареи и готовил лодки к боевому походу под командованием Коновалова В.К., Калинина Н.С., Лисина С.П., Матиясевича А.М.,
Маринеско А.И. – Героев Советского Союза!
Много позже я лично познакомился с капитаном I ранга Репиным Иваном Андреевичем в Военно-Морской Академии, где он служил в качестве старшего преподавателя 36-ой кафедры. Он был кандидатом технических наук, доцентом. Образцовый флотский интеллигент.
Буквально на второй или третий день пребывания на ЗЭС я познакомился с исключительно симпатичным молодым человеком – старшим лейтенантом Виталием Целемецким. Он тоже заканчивал наше Училище, по выпуску был несколько старше меня, но всегда держался на равных. Его очевидным достоинством, на которое я обратил сразу же внимание, была необыкновенно правильная и очень грамотная русская речь. Изъяснялся он исключительно изящно, не только по стилю, но и интонационно. На моём жизненном пути подобные явления встречались нечасто. Одним из них был мой школьный товарищ Игорь Брантов. А других что-то и не припомню.
В последующем, Виталий значительно усовершенствовал свою природную способность, став преподавателем той же 36-ой кафедры ВМА.
Я бесконечно благодарен судьбе за то, что она свела меня с д.т.н., профессором Целемецким Виталием Антоновичем, который оказал мне бесценную методическую помощь при подготовке диссертационной работы.
Мой Бог! Как далеко я ускакал от «беличьего воротничка».
Бригада подводных лодок в Кронштадте – первое в дореволюционной России подразделение Военно-морского флота по подготовке и формированию экипажей на основе Учебного отряда при ней, а также боевого использования подводных лодок в соответствии с оперативными и стратегическими задачами. Основана она в 1911 г. в царствование Николая II.
На момент моего служения в ней Бригада комплектовалась, в основном, дизель-электрическими подводными лодками проекта 613 и 611. Помимо этих лодок, через базирование проходили проекты 615, 617 и 641. Шла нормальная кипучая жизнь. ЗЭС работала круглосуточно; заявки на зарядку шли непрерывно; выстраивалась очередь из лодок, но друзья шли вне конкурса, особенно Виталий Целемецкий и Игорь Арсентьев.
При внимательном изучении документации я убедился, что практически все машины и механизмы выработали регламентный срок и нуждались, как правило, в среднем ремонте. Поэтому я составил скользящий график, подготовил обоснования и, после доклада начальству, «запустил фугу» в сторону Технического управления базы для финансирования.
В здании штаба Бригады располагались офицерские каюты, которые были заняты представителями штаба, командирами лодок, а также молодыми офицерами, не имеющими жилплощади в Кронштадте. В одной из таких кают под номером 51 я обосновался с моим другом, однокашником Валей Бычковским. Сработала какая-то забавная закономерность: в Училище мы были на одном факультете, но в разных классах; однако, в течение почти шести лет, наши койки оказывались рядом, и мы всегда перед сном имели возможность «потравить»: обменяться впечатлениями, рассказать какие-то истории и т.д. Это немаловажно. По крайней мере, мы подошли к периоду кронштадтской жизни не случайными попутчиками, а вполне сложившимися приятелями. Не без удовольствия и радости вспоминаю эти три года совместной жизни с Валей.
Каюта № 51 в узком кругу лиц проходила под кодовым названием «Золотой попугай». Название образовалось от бумажного попугая, который всякий раз занимал своё место на стенке рядом с круглым столиком при общем сборе. Сбор отличался по составу. Его максимальный состав включал в себя следующих персонажей: Бычковского В., Левицкого В., Троепольского В., Боксанского Р., Черновского В. и «примкнувшего к ним» Бардина Ю. Небезынтересно отметить, что первые пятеро на «–ский» не слишком утруждали себя стилем одежды. Что же касается Юры Бардина, то я не помню случая, чтобы он позволил себе прийти в «Золотой попугай», не надев белоснежную рубашку с золотыми запонками. Юра служил штурманом на лодке и отличался исключительной аккуратностью в изречениях, отношениях и делах. Это было далеко от педантизма, он всегда был и остаётся склонным к шутке и весёлому дружескому общению.
Первые пятеро на «–ский» происходили из одной «Альма-матер», были инженерами-электриками корабельной службы, имели бесчисленное количество общих тем и просто вкус к общению.
Заметное место среди них занимал Веня Левицкий. Мои симпатии к нему были обращены с того времени, когда мы учились в Адмиралтействе. С одной стороны, это был курсант старшего курса – в то время, когда мы учились на I курсе, он был уже курсантом III курса. С другой – его отличала очень активная жизненная позиция. Особенно это проявлялось в его причастности и пристрастии к художественной самодеятельности. В любом факультетском концерте Веня занимал лидирующее место. Обладая прекрасной дикцией и мягким тембром голоса, он великолепно читал стихи, а реакция зала на его исполнение всегда была адекватной.
А чего удивляться? Ведь это было время таких выдающихся чтецов, как В.Журавлёв, И.Андронников, В.Якут, В.Сомов и другие. А если к этому добавить прекрасные внешние данные Вениамина, то успех ему всегда был гарантирован. Особенно среди женской половины при одновременной ревностной позиции половины мужской. Без преувеличения отмечу, что его типаж находился где-то между Аленом Делоном и Витторио Гассманом. Таковым он и остался.
Дальнейшая судьба Вениамина Левицкого весьма любопытна: его карьера «корабельного инженера-электрика» не имела активного развития, завершившись почти десятилетним эксплуатационным периодом и небольшими годами преподавательской работы. Удивительно, что вслед за этим в его пристрастиях последовал резкий разворот в сторону совершенно необычной области науки – психологии. Видимо, гуманитарное начало тлело в его душе постоянным огоньком, а затем, при определённых жизненных обстоятельствах, разгорелось в настоящее пламя: он подготовил и защитил диссертационную работу по этой области знаний, получил учёные звания, публиковал регулярно статьи.
Уволившись в запас в звании капитана I ранга, он ещё некоторое время руководил специализированным институтом в Киеве. Сегодня это вполне добропорядочный бюргер Herr Prof. Dr. Levytskiy Beniamin, проживающий со своей супругой Леной в Магдебурге. Его востребованность в научных и педагогических кругах Deutschland постоянна. «Мастерство не пропьёшь!»
Каюта № 51 была хорошо известна в штабе ещё и потому, что в ней хранилась канистра со спиртом-ректификатом (на простонародном сленге «шило»), принадлежащим электрооборудованию ЗЭС. Это означало только одно, что в любое время суток можно было постучать в дверь по схеме «Дай, дай, прикурить» и в открывшуюся щель произнести пароль, придуманный флагманским штурманом: «Друг, плесни пятнадцать капель в клюв».
Первые полтора года жизни в Кронштадте мы с Валей не прикасались к спирту. Мы вели здоровый образ жизни, в котором немалое место занимал спорт. В последующем мы освоили рецепты приготовления кофейного ликёра и всякого рода настоек на основе спирта, которыми щедро угощали участников «вернисажей». Помнится случай, когда Валя приготовил настойку из сушёного красного перца и, не помыв руки, сходил в туалет. Это был тот случай, когда руки следовало мыть «до», а не «после». Вот уже «после» он руки вымыть не смог!
Мы были молодые и холостые. После скудного курсантского жалованья офицерские деньги казались очень большими. Была возможность что-то приобрести и, прежде всего, - одеться. Этим желанием мы болели одновременно, но лидировал Валя.
Он покупал себе ботинки «на каше», я покупал «на каше». Он делал брюки и чёрную рубашку – «А ля Ив Монтан», я делал то же самое. Валя шил костюм у Володи Бергера из Апраксина двора, я шил костюм у Михаила Падерина из «Люкса». За костюмом шло ратиновое пальто, мохеровый шарф, плащ «болонья» и т.д. Валя был законодателем мод; к нему на консультацию шла вся Бригада. Необходим был какой-то очередной шаг, который закрепил бы за Валей позицию общепризнанного Кардена. И такой шаг наступил: Валя сшил себе зимнее пальто. Нет, это было не просто пальто. Это была «шедевральная доха», которая вполне укладывалась в известные стихи: «От холода всегда тоскуя …» Это был «высший писк!» Пальто было из бежевого ратина с шалевым бобровым воротником. Обычная зимняя шапка «пыжик» к такому пальто никак не шла; рядом с ним она была как ермолка.
Ситуация разрешилась благодаря Валиной маме: она сумела где-то купить необыкновенную бобровую папаху с бархатным чёрным верхом. Казалось бы, антураж был завершён. Но, нет! Не хватало ещё какой-то детали. Скажем – трости с серебряным наконечником. С другой стороны, зачем? Громоздко и не по возрасту.
Выход нашёлся: трость заменила великолепная зажигалка «Ronson» и пачка импортных (болгарских!) сигарет. Валя был спортсмен, не курил, но атрибут есть атрибут.
Вот в таком роскошном виде Валя спустился в метро и вышел на платформу в ожидании электропоезда. Было безлюдно. Электропоезд не спешил.
Небрежным жестом Валя достал сигарету, чиркнул зажигалкой «Ronson» и пустил колечко дыма.
Тут же к нему подошёл дежурный по станции: Скажите, ВЫ иностранец? -Нет. -Так, какого х …, ТЫ тут куришь?!!!
В годы войны немцы стремились парализовать деятельность Бригады за счёт минных постановок. В определённом смысле они достигли своей цели: прорваться через заграждения было чрезвычайно трудно, погибло несколько десятков подводных лодок. Но подводники всё равно выходили на боевую службу и не всегда возвращались для базирования в Кронштадт. После выхода из войны Финляндии, она предоставила в качестве базы порт Турку, куда и возвращались лодки Бригады. Так было и с лодкой «С-13» под командованием капитана III ранга Маринеско А.И. Мне повезло: я дважды встречался с Александром Ивановичем на день Военно-морского Флота в кают-компании Бригады, куда он приглашался вместе с другими известными Командирами подводных лодок, Героями Советского Союза. Держался чрезвычайно скромно, был как-то неухожен, нездоров. Рядом – «орлы», а он, как маленький «кукушонок».
Уже в новом столетии я побывал на Поклонной горе в Москве и там, в центральном зале «Героев» на мраморной доске увидел дорогую для каждого русского человека надпись против фамилии Маринеско А.И. – «Герой Советского Союза».
Меня вызвал флагманский механик и поставил задачу:
– Лодки выходят в полигон и там производят отработку и сдачу задач. На временное базирование возвращаются на о. Мощный. Организацию их базирования поручено В.Бычковскому. Вам поручается подготовить предложения по организации энергоснабжения.
Задача решалась элементарно: у водолазов достали баржу, на неё установили дизель-генератор с пультом управления, смонтировали ёмкость для солярки и выделили в штат управления «плавучей ЗЭС» двух матросов.
Ранним июльским утром подошёл буксир, взял баржу и мы пошлёпали на о. Мощный. Этот прекрасный день, когда на море стоял полный штиль и светило яркое солнце, а мы в плавках были на борту баржи, врезался в мою память, как ощущение большой радости. К середине дня мы подходили к о. Мощный. На пустынном берегу виднелась чёрная от загара статная фигура Вали Бычковского. Впечатление добавляла огромная двухмесячная шевелюра, которая придавала ему сходство с Тарзаном в исполнении Тонни Вайсмюллера.
Он проводил нас в уютное помещение, при входе в которое справа от дверей я заметил красный огнетушитель, инструкцию по противопожарной безопасности и плакат с надписью: «Пьянству – бой!».
Однако, ситуация с пьянством на о. Мощный со стороны рядового состава не исчерпывалась наличием указанного плаката. Политработники не на шутку были обеспокоены фактами пьянства и упорно искали самогонный аппарат. Искали его на чердаке казармы, в погребе, в окрестных местах, в лесу, среди валунов на побережье. Но всё тщетно! И только осенью того же года самогонный аппарат удалось найти: он размещался в красном огнетушителе рядом с плакатом «Пьянству – бой!» Нашёл его помощник Военного коменданта, человек с лисьим лицом и собачьим нюхом.
Я ходил по о. Мощный (старое финское название Лавенсаари) и вспоминал моего отца. У меня в голове не укладывалось, как мог он такой неспортивный, такой не боец, участвовать в лыжном десанте по освобождению от врага о. Лавенсаари, стрелять, падать, подниматься, вновь двигаться навстречу выстрелам. В общем, участвовать в бою.
Другое дело – мой тесть, Дмитрий Львович Кутай. В нём за версту было видно Командира. Такие люди рождаются военачальниками и всегда готовы для подвига.
Во второй половине сентября 1941 г. капитан-лейтенант Кутай Д.Л. находился на борту крейсера «Максим Горький» на Неве, когда к нему подходил буксир с баржой, гружёной артиллерийским боезапасом 180 мм снарядов. В это время немцы со стороны Стрельны начали бить по кораблям дивизиона. Один из снарядов попал в носовую часть баржи и вспыхнул пожар. Буксировочный конец был перебит. Баржу несло к борту крейсера.
Дмитрий Львович со старшиной II статьи Гавриловым на крейсерском катере подлетел к барже, высадился на неё и бросился тушить пожар, сбрасывая горящий боезапас за борт. Взрыв удалось предотвратить. Немцы продолжали вести обстрел.
За этот подвиг Дмитрий Львович был награждён орденом Боевого Красного Знамени. Я об этом случае долгое время ничего не слышал, но, когда прочитал однажды газету «Советский моряк» и узнал из неё о героической странице биографии моего тестя, то, естественно, задал ему вопрос: - О чём Вы думали в те мгновенья? Что Вас толкнуло на этот шаг? Не склонный к дешёвой патетике, Дмитрий Львович на мой вопрос ответил просто: - Очень хотелось жить.
Жизнь в Бригаде шла по своим законам. Всё находилось в постоянном движении. Было ощущение, что все куда-то стремятся. И действительно, одни уходили в Либаву, другие – на Север, третьи шли на повышение в Москву или на учёбу в Академию.
Я помню двух молодых офицеров – изобретателей в звании старших лейтенантов. Никто не нуждался в знании их фамилий только потому, что у одного было прозвище «Ползунов», а у другого – «Кулибин». Они с редкой фанатичностью, буквально с утра и до вечера возились с действующей моделью подводной лодки, принципиально новой конструкции. Откуда они появились, я не помню. Знаю только, что они находились под патронажем Главного штаба ВМФ.
Их лодка действительно была принципиально новой конструкции. Достаточно сказать, что в отличие от традиционной сигарообразной формы, она имела каплевидную форму. При этом, широкая часть капли была носовой и, более того, на ней размещался винт. Идея движения состояла в том, что за счёт высокой турбулентности вокруг корпуса создавалось разряженная среда, которая позволяла лодке перемещаться под водой на больших скоростях. Действующая модель имела в длину порядка 4;5 метров и была рассчитана на управление одним человеком. У них постоянно что-то не ладилось с рулевым управлением.
Как правило, в лодку садился «Ползунов», а «Кулибин» оставался на причале с длинным страховочным концом. В лице «Ползунова» была воля, в глазах – одержимость. Начиналось движение, потом погружение, а потом он просто тонул. Все на пирсе с нетерпением ожидали, когда он сумеет отбросить защитный плестиглазовый фонарь и в зелёном надувном жилете покажется на поверхности, яростно отплёвываясь и выпучивая глаза.
Ребята были очаровательные; их упорству можно позавидовать. Интересно, сейчас есть такие или уже все вымерли?
На своём жизненном пути я встречал немало изобретателей. Их всех объединяла одна общая черта – жгучая претензия на первооткрывательство. Удачливых среди них я не помню. Исключение составляет только один – Григорьев Борис Григорьевич. Будучи обычным судовым механиком и не очень-то владея химией, он «методом втыка» сумел сделать открытие, создав смазку для подшипников, которая перевернула все мыслимые на тот период представления о ресурсе. Над этой проблемой в НИИ бились десятки светлых умов, а вот сумел только Григорьев Б.Г. На него, в буквальном смысле, снизошло озарение. Он всё запатентовал. Его признали во всём мире. Признали его и дома. Родное министерство присудило ему в 70-е годы премию аж в 200000 руб.! Но не выплачивало три года, все, надеясь, что у него появится совесть. Но совести у Григорьева Б.Г. не появилось. Откуда? Ему надо было жить, а у него даже не было своей квартиры. И он начал судиться. Суд его поддержал. Ему выплатили 80000 руб. «А где остальные?», - спросил
Григорьев Б.Г. Ему показали, что 120000 руб. составляют налоги и «добровольные пожертвования». После чего было сказано: «Отвали!»
Реакция Технического Управления на заявку Бригады по плановому ремонту машин и механизмов ЗЭС была однозначно положительной. Сам процесс ремонта был очень живой работой: электрические машины делались на «Электросиле», компрессора – на 103 компрессорном заводе, высоковольтное оборудование – в энергорайоне. Когда всё было восстановлено, заново смонтировано и покрашено, то можно было только жить и радоваться. Но так бывает только в сказке. В скором времени меня посадили на гауптвахту.
Возвращаясь в очередной раз из отпуска, я пришёл на доклад к Командиру и узнал, что накануне моего возвращения на ЗЭС произошла пьянка – напились три матроса и старшина команды электриков. Резюме: «Низкая воспитательная работа». Вслед за этим мне вручалась записка об арестовании с предложением отправиться на гауптвахту. Поскольку кронштадтская «губа» в тот момент не функционировала, то я должен был поехать в Ленинград и сесть на Садовую 3.
Меня неоднократно настигала одна и та же мысль: как может быть такое, что в одном из самых красивейших мест моего города, на площади Искусств, рядом с Русским музеем, рядом с Филармонией, буквально в одном шаге уживается столетиями такое мерзкое заведение, как гарнизонная гауптвахта?
Я сел. И, как меня убеждали, сидел в той самой камере, где когда-то находился или М.Ю. Лермонтов, или В.П. Чкалов. Не знаю. Но я своими глазами видел и даже слышал мерзкую речь двух других «исторических личностей» - «Карабасса» и «Бармалея», двух «сундуков – сатрапов», для которых не существовало рангов. Я отсидел положенные три дня и, весь провонявший формалином, направился на выход. Какова же была моя радость, когда из стоящей напротив музея Этнографии машины-такси, раздались знакомые голоса, и я попал в объятия моих друзей – Вени Левицкого и Вали Бычковского. Они не просто дожидались моего освобождения, они дожидались меня с бутылкой армянского коньяка.
Вернувшись в Кронштадт, я «повысил воспитательную работу». Приятно было осознавать, что мои моряки с сочувствием относились ко мне и всячески осуждали разгильдяев. Жизнь продолжалась.
Жизнь не только продолжалась, она неслась и кипела. В предыдущих фрагментах я сосредоточился на впечатлениях, связанных со служебной деятельностью в Бригаде и на бытовой стороне вокруг неё, но, одновременно с этим, шла личная жизнь, которая именно тогда определила всю мою последующую судьбу.
В декабре 1958 года мы с Вегой оформили наши отношения, став мужем и женой. Свадьбы не было. Вместо неё было небольшое дружеское застолье в ресторане Европейской гостиницы. Но до него состоялась регистрация в ЗАГСе Октябрьского района, размещавшегося в доме князя Кочубея, на углу Садовой и Вознесенского.
Для женитьбы мне было выделено моим руководством трое суток.
Мы спешили в ЗАГС к назначенному сроку и метались по Адмиралтейской набережной в поисках такси. В это время со стороны Сенатской площади показалась машина в «шашечку». Я просигналил, и она остановилась. В ней сидели два моих однокашника – Володя Алексеев («Бледный») и Олег Романов («Грязный»), спешившие куда-то на свидание. Мужики, у нас через 10 минут регистрация, выручайте! «Бледный» и «Грязный» без слов усадили нас в такси, а по дороге согласились быть моими шаферами. При оформлении нашего брака томная дама спросила: Как фамилия невесты? Я не невеста! – подскочила моя избранница. А кто же Вы? Кто угодно, но только не невеста!
Натура моей жены никогда не терпела официальных шаблонов и надуманных условностей. Видимо, сюда добавилось ещё детское впечатление от считалочки «Тили-тили тесто, жених и невеста», где «Невеста» выглядела не положительным персонажем. Но в тот момент, это немало повеселило всех и осталось в памяти. Через сорок пять лет на одной из наших встреч Олег Романов подошёл к Веге и спросил: «А Вы помните, как возражали против «Невесты»?
После регистрации оставалось свободное время до вечерней встречи, и мы вдвоём с Вегой решили отправиться на Невский в «Квисисанну», которая располагалась по соседству с магазином «Север», чтобы как-то скоротать время до вечера.
В кафе поддерживалась атмосфера необыкновенного уюта: в нём было всего четыре столика на двоих; на каждом из них стояла маленькая лампочка; играл очень спокойно квартет. Официант сервировал наш столик, мы тихо беседовали. Это было конечно не просто, потому как я был счастлив и возбуждён. В какой-то момент я неосторожно задел рукой прибор и тяжёлый столовой нож зазвенел на мраморном полу. Никто из присутствующих даже не посмотрел в нашу сторону. По лицу моей юной супруги пробежала тень.
Я поднял нож, вытер его салфеткой и положил рядом. Тихо играл квартет. Официант разливал шампанское. Когда он отходил от стола, я попытался взять свой бокал для тоста, но он почему-то вырвался из моей руки и с грохотом разбился на мраморном полу. Сидящие за соседними столиками разом повернулись в нашу сторону. Даже квартет перестал играть. Объяснять кому-то, что я самый счастливый человек на земле и поэтому делаю бесконечные глупости, не было никакой возможности.
Вега с укоризной посмотрела на меня и очень озабоченно спросила: «Скажи, Виктор, так будет всю жизнь?»
Жили мы в доме № 12 по Адмиралтейской набережной. Квартира выходила окнами на Неву и располагалась на третьем этаже. Собственно, это была не квартира, а огромная комната (55 м2 при высоте потолков 5,5 м) в коммунальной квартире, где проживало всего 23 жильца. Жильцы делились на две непримиримые оппозиции: интеллигенты и местечковые. Независимо от оппозиции, принадлежность к туалету, раковине на кухне и газовой горелке всегда строилась на конкурсной основе. Демократические правила очерёдности не всегда соблюдались и ситуация, зачастую, переходила в состояние обычного скобаризма, когда засидевшегося на «толчке» могли просто вышвырнуть в коридор с незастёгнутыми портками. Поэтому лозунг «Интеллигенция всех стран – объединяйтесь!» был в этой квартире весьма актуальным. Здесь надо было не терять бдительность и в любой момент дать отпор противникам. Среди местечковых дам особой наглостью отличались Малка и её дочь Алка. Мужчины – Наум, Маратик и Муля, – даже при своём большинстве, были несколько пассивными, хотя иногда тоже позволяли себе резкие движения.
На одном из собраний, где рассматривалось неблаговидное поведение Алки, старейшина интеллигентов, Вячеслав Иванович Москвин, крупный мужчина, талантливый инженер-строитель, тот самый, кто сделал Нижнее Приморское шоссе от Ленинграда до Сестрорецка и далее, заявил: «Алка Наумовна просто бесится. Но это состояние легко объясняется. Всё дело в том, что у её мужа Мули «вот такой!» – при этом он показывал собравшимся третью фалангу своего мизинца. И хотя она была не так уж мала на его лапе, но все присутствующие дамы сочувственно опускали глаза, а маленький Муля начинал что-то нервно выкрикивать.
Хохотать по поводу подобной «шутки» было небезопасно: собрание заканчивалось, а террор усиливался. На другой день в одной из кастрюль интеллигентской группировки, где варилась курица, были обнаружены старые трусы, после чего любое суповарение сопровождалось прикручиванием крышки к ручкам кастрюли с помощью проволоки.
Когда сегодня я слышу умилённые вздохи по поводу коммунальных квартир, мне становится не по себе. Сколько сил и здоровья потеряли люди в коммунальных квартирах; сколько инфарктов и инсультов приобрели они.
Эпос нашей квартиры.
1. Наум, я сегодня была на ринке. Какие там гуси, какие гуси! У нас сегодня будет на обед гусь? Нет, я купила снетки.
2. Малка, ты всё время хлюпаешь в раковине. Наум, ты забыл, как я люблю море.
3. Ты знаешь, мама, что-то у меня першит в горле. Наверное, я простудилась. Нет, Алла, ты просто забыла, что вчера купила новый холодильник.
4. Наум, у нас в мильнице дохлый миша. Как он туда попал? Он такой ловкий. Но нажрался мила и издох.
Фольклор сыпался, как из рога изобилия. Надо было только записывать, а сейчас издавать. Я был бы богатым человеком, издав книгу под скромным названием «Не надо ехать в Одессу …»
Нашими непосредственными соседями была очаровательная военно-морская семья Кабировых. Её возглавляла Виноградова Марьяна Ефимовна – полевой врач, прошедший с действующей армией всю войну. Именно по этой причине она долгое время не расставалась с походной шинелью. Облик Марьяны Ефимовны был весьма характерен: из-под лучистого пенсне на вас смотрели внимательные ироничные глаза, а где-то рядом всегда присутствовала изящно откинутая рука с папиросой «Беломор». Причёски никогда никакой не было; вместо неё шла аккуратная укладка белоснежных волос, завершавшаяся маленьким пучком на затылке.
Молодую часть семьи составляли наши друзья, незабвенные Ляля и Рашид, а также их маленький сын Саша.
Ляля приходилась племянницей Марьяне Ефимовне; её родовые корни уходили далеко в глубь истории и соприкасались родственными узами с Пушкиным А.С. Их частым гостем был двоюродный брат Ляли контр-адмирал Пушкин Александр Сергеевич – один из первых командиров атомоходов, многие годы бессменный Главный редактор журнала «Морской сборник».
Долгое время для меня образ Рашида был назидательным. Вегу настолько поразила широта его эрудиции и трудолюбие, что при любом удобном случае она ставила его мне в пример. В итоге он стал для меня чем-то вроде «старшего брата» из великолепной французской кинокомедии «Мама, папа, служанка и я», портрет которого всегда указывали главному герою фильма.
Рашид навсегда в моей памяти останется как пример целеустремлённости и настойчивости. Капитан I ранга, профессор, доктор технических наук Кабиров Р.С. до последних мгновений преподавал в Академии. Как учёного, его отличала исключительная продуктивность; после его ухода осталось более
20 монографий, учебников и методических пособий.
На Адмиралтейской набережной родился и подрастал мой сын Андрей. Это его дом. Это его малая Родина. Ему плохо спалось по ночам. Он любил сидеть на руках и смотреть на «огоньки». Огоньками были ночные фонари вдоль Университетской набережной, сигнальные огни, проходящих по Неве пароходиков и просто фары машин. Это могло длиться часами. А в понедельник утром надо было быть на подъёме флага в Кронштадте к 8.00, поэтому в 5.42 меня и Валю Бычковского на Балтийском вокзале ждала электричка, третий вагон, места у окна. Как-то зимой, шагая вдвоём по платформе, я задал «дежурный» вопрос: «Ну, как впечатления?» Ответом было: «Не мешай, я ещё сплю». С тех пор наши совместные поездки до КПП Бригады проходили в полном безмолвии. И только после подъёма флага, за чашечкой крепкого кофе в 51-ой каюте начинался разговор.
С Валей было легко. Наша жизнь шла бесконфликтно; оснований для каких-либо осложнений просто не было. Раз в год мы расставались, уходя в отпуска. График отпусков составлялся по принципу: «Возвращался Черновский, убывал Бычковский». Это событие происходило день в день. Поэтому, возвращаясь в 51-ю каюту, я знал, что меня ждёт: на маленьком круглом столе всегда стояла бутылка армянского коньяка, небольшая коробочка шоколадных конфет и записка – «Выпей, вспомни, жди. Валентин».
Один лишь раз в эту традицию было внесено дополнение: помимо бутылки и записки, на столе ещё стояла фотография, где изображалась табуретка, а на ней здоровенный питьевой бачок с крышкой, захлопнутой на петлю и закрытый на висячий замок. При этом, к ручке бачка пришпандорена на цепи алюминиевая кружка. По всему полю фотографии шла надпись: «Виктору! На память о нашей совместной службе. Валентин».
Фотография была снята со стенда в матросском кубрике, где давались образцы поддержания порядка.
Моя кронштадтская эпопея подходила к концу. Оставалось совсем немного времени до того момента, когда меня пригласят в отдел кадров и вручат новое предписание для прохождения дальнейшей службы на Северном флоте.
А пока всё было без перемен. Жизнь шла по хорошо налаженной схеме: сын рос, жена училась, зарядовая электростанция была в образцовом состоянии. Именно в этот период мой командир капитан I ранга Кууз А.А. сделал запись в очередной аттестации: « … Заведование содержит образцово. Форму одежды любит. Щеголеват». Последнее словечко было абсолютно безобидным и воспринималось мной даже несколько лестно. Знакомясь с аттестацией и, подписывая её, у меня ни на секунду не возникало опасения, что это слово может быть истолковано в ином смысле. Однако, в последующей службе, мне пришлось неоднократно отстаивать его смысл в ситуациях, когда речь шла об очередном назначении. Особенно пристрастны были политработники; в их сознании это слово ассоциировалось с понятием «Пижон» или, ещё хуже – «Стиляга».
Но вот начались небольшие подвижки. В ресторане «Европа» мы провожали на Северный флот молодого красивого парня капитана III ранга Николаева Володю. Засобирался на Тихоокеанский флот Веня Левицкий. Ушёл служить на Северный флот Юра Бардин, за ним – Виталий Целемецкий. В скором времени вызвали меня и вручили назначение – Северный флот, посёлок Гремиха!
Мы с Вегой прибыли в Североморск в феврале 1961 года. В первый же день я узнал о гибели дизельной подводной лодки проекта 644, которая больше известна как «С-80». На борту этой лодки находился Володя Николаев в качестве командира второго экипажа.
Это известие потрясло меня. Много лет ходили легенды о причинах её гибели, и только в 1970 г. удалось обнаружить и поднять лодку с глубины 200 м в районе полигона севернее полуострова Рыбачий. Было установлено, что причиной трагедии явилось конструктивное несовершенство проекта ПЛ, приведшее к гибели всего экипажа.
Гремиха нас встречала мрачными свинцовыми тучами, заснеженными сопками и терпким запахом Баренцева моря. После Кронштадта Север воспринимался каким-то недружелюбным. Но это было первое впечатление, которое очень быстро рассеялось.
Оно действительно так. Всё определялось людьми. Народ здесь был, в целом, более молодой. Его отношение к делу определялось реальностью, конкретностью и важностью задач. Совершенно не ощущалось каких-либо подсиживаний, каких угодно козней или провокаций. Общая обстановка была более суровой и одновременно более здоровой.
Посёлок Гремиха носил старое названье Иоканьга (в простонародье «Иокасука» созвучное с японским Йокосука) по имени небольшой северной речки, в которой водилась в огромных количествах форель и сёмга. Когда-то, «при царе Горохе», Иоканьга считалась местом ссылки без охраны; бежать там, практически, было некуда: с одной стороны – море, а с другой – северная бесконечная тундра и сопки. Местное население – саами – чувствовало себя превосходно, о чём свидетельствовали постоянные улыбки на их морщинистых лицах; за всякую услугу готовы были рассчитаться шкуркой оленя, солёной сёмгой и женой.
Название Гремиха - это изобретение уже новых пришельцев, которые вложили в него постоянный шум ветра, кроме маленькой бухты в четырёх километрах от центра, называвшейся Островной. Там было тихо. Там будто бы самой природой была создана спокойная бухта для базирования подводных лодок, вначале дизель-электрических, а затем – атомных.
Когда я прибыл туда, то на побережье стояло четыре жилых дома, в любом из которых можно было получить квартиру. Без всяких проблем! Думаю, такого не было больше нигде.
Довольно быстрыми темпами шло создание дока для обслуживания атомных подводных лодок. Всеми организационными, строительными и техническими направлениями руководил его первый командир капитан I ранга Краузе. В последующем док долгое время так и назывался – «Док Краузе». Первыми АПЛ, предназначенными для базирования, предполагались лодки проекта 645 с ЖМТ. А пока у причалов швартовались ДПЛ проектов 613 и 611. Кроме них, у 9-го причала стояла ПБ «Аксай», куда я и был определён командиром группы. Командовал Бригадой подводных лодок капитан I ранга Маслов Фёдор Иванович.
Не без сожаления и не без грусти я вспоминаю о нём. Как-то поздним вечером меня вызвал дежурный по кораблю в каюту Комбрига.
– Черновский, ведь ты электрик. Посмотри-ка, что-то мой немецкий радиоприёмник не работает. Двое уже ковырялись, но ничего не нашли. Повозись, а я пока помоюсь в душе.
Когда за ним закрылась дверь, я начал возиться и тут же обнаружил сгоревший предохранитель. Заменил его и приёмник заработал. Хотел уйти, но следовало доложить.
Вскоре вышел Фёдор Иванович. Очень обрадовался и тут же налил два гранёных стакана коньяка, а затем отрезал для меня здоровенный кусок сёмги. Так в чём там дело?
Мне было неудобно: угощение никак не соответствовало моим «заслугам». Это, во-первых. А во-вторых, я не знал кто те «двое», что не вышли на предохранитель. Я что-то промычал, и мы выпили.
В нём очень сильно проявлялось русское начало: широкий, смелый, открытый, с быстрым природным умом. Его все любили.
Моим командиром корабля был капитан III ранга Валя Арюков. Мне всегда казалось, что его главным достоинством и принадлежностью является совершенно очаровательная улыбка. Он умел смеяться всем телом, при этом падал в буквальном смысле. Если при акте его веселья присутствовали окружающие, то создавалось атмосфера безудержного хохота.
Моим диким недостатком всегда была и есть неторопливая привычка пережёвывать. Есть быстро я не научился в Училище и нигде. Поэтому в конце каждого ужина в кают-компании, Валя Арюков, поднимаясь из-за стола, давал команду: «Товарищи офицеры, все свободны, кроме подъедающего старшего лейтенанта Черновского». И это сопровождалось очаровательной улыбкой. Не было обидно и не надоедало.
Точно так же, каждое утро на подъёме флага, Валя Арюков обходил строй наших офицеров, здороваясь за руку персонально, и, называя каждого по имени отчеству, пока не наступала очередь «комсомольца» Вани Попова. Здесь ритуал неизбежно нарушался, поскольку приветствие было таким: «Здравствуй, Ваня – х … мамин!» И все смеялись, и Ваня смеялся. И всё это сопровождалось очаровательной улыбкой нашего командира, и никто не обижался.
Тогда ещё не было известно красивое зарубежное слово «Бодибилдинг», но «Культуризм» уже просочился. Так вот Валя был болен «культуризмом»; он каждую свободную минуту толкал гирю весом два пуда, за что получил прозвище «Слон».
По своей натуре Валя Арюков был лихим командиром. Возможно, ему не давали покоя лавры контр-адмирала Рудакова Олимпия Ивановича, бывшего командира крейсера «Свердлов», который на коронации королевы Елизаветы II лихо становился на якорь «способом фертоинг». Валя носил хорошо сшитую форму, красивые фуражки, любил лихо швартоваться и терпеть не мог механиков на верхней палубе в кожаных тапочках.
Мы возвращались из похода в Белое море. На 9-ом причале стояло командование Бригады с оркестром, цветами и свежими огурчиками из парников. Валя выполнял лихую швартовку: корабль летел на причал, затем давался «Полный назад», бурун, поворот руля и ПБ «Аксай» бортом прижимается к причалу.
В машинном отделении я услышал истошный крик: «Не идёт полный назад!» Вылетел по трапу на верхнюю палубу, бросился в контакторную и там обнаружил «залипший» контактор. До причала оставались метры. Ни резиновых перчаток, ни времени на размышления. Под рукой оказалась деревянная киянка, и я саданул ею по контактору. Он сработал, «Полный назад» пошёл.
Я вышел из контакторной, у меня тряслись коленки. Слова по громкоговорящей связи из рубки командира на весь рейд – «Сраный пижон в тапочках» – вернули меня к жизни.
Я представляю себе его состояние, когда махина водоизмещением
7000 тонн несётся на полном ходу на причал, где стоит начальство, личный состав в торжественном строю. Можно предположить, что судьба флейт и саксофонов из оркестра, его мало интересовала в этот момент.
А потом была кают-компания, свежие огурчики и обаятельная улыбка Вали Арюкова. И никто не обижался.
А кто был моим непосредственным начальником? Командир БЧ-V. А кто был Командиром БЧ-V? Лёня Полешуков.
Капитан-лейтенант Полешуков Леонид Иванович. При одном лишь упоминании этого имени на душе становится тепло. Лёня родом из Минска, истинный белорус. По таким людям, как он, составляется представление о нации – трудолюбивый, порядочный, спокойный, приветливый, отзывчивый, остроумный.
- Леонид Иванович, прошу разрешения на сход.
Не поворачиваясь: А мне-то что?
Я оставляю запись у вахтенного.
Не меняя положения крупной фигуры, пожимает плечами.
Это означает: «Ты свободен. Делай, что хочешь. Но делай всегда только хорошо».
Он категорический противник назиданий, нотаций, указаний, разъяснений и прочей формалюги, которая именуется «воспитательной работой». Ему стыдно заниматься этой «работой». Он большой, самодостаточный, уверенный в себе человек. Его поза – это игра, где главным условием является правило: не впадать в формальные отношения.
Лёня знает и любит классический репертуар. Когда я слышу шаляпинское «О, если б мог выразить в звуке …», то у меня моментально возникают ассоциации, связанные с Лёней. Эти звуки часто звучали вечерами в его каюте.
Благодаря ему мы отказались (Лёня, я и корабельный врач-стоматолог Слава Калиничев) от «адмиральского часа»: сразу же после обеда одевали спортивные костюмы, брали лыжи и уходили в сопки. Кататься там на лыжах можно было до середины июня. Уже вовсю светило солнце, мы оставались в одних плавках и катались на белоснежном снегу. Загар прилипал зверски. Помню, как однажды в августе мы с Вегой приехали отдыхать в санаторий Майори. Никто не мог поверить, что я служу на Севере, да ещё в Гремихе.
Наша совместная с Лёней служба на Севере была только началом взаимоотношений. Основная их часть прошла в виде долгих, продуктивных лет службы в ЦНИИВК МО. Его научная деятельность в военном кораблестроении неоднократно отмечалась высокой оценкой. Иначе и не могло быть. Достаточно вспомнить защиту Лёней кандидатской диссертации. Редкая защита оставляла такое благоприятное впечатление. В ней было всё лучшее, что можно себе представить: обстоятельность, доказательность, широкая эрудиция, новизна.
Наш корабельный врач-стоматолог лейтенант Калиничев Станислав был человек неординарный. Худощавый, среднего роста, очень спортивный, в плохо подогнанной форме. У него не было специального военного образования. Стоматологический институт он заканчивал в Москве. Складывалось впечатление, что его поймали на одной из улиц столицы, засунули в морской китель на два размера больше, чем следовало, и отправили служить на корабль, в Гремиху. Службой он очень тяготился, всё ему было не по нутру. По-моему он спал и видел во сне тот день, когда вновь окажется на улице Горького, сбросит в первой подворотне китель с погонами и вместо него наденет любимый пиджачок.
Говорили, что врач он был хороший. Как-то раз я зашёл к нему в медицинский отсек во время санации. В кресле полулежал здоровенный боцман с раскрытым ртом и перекошенным лицом. Перед ним стоял изящный, в белом халатике доктор Слава; в руках его были страшные инструменты. Глядя на пациента, он говорил: «Ещё раз дёрнешься – получишь в морду». «Сделай ему укол – посоветовал я. «Здесь определённый психологический момент, на таких бугаёв лучше действует удар в морду, чем наркоз» - отвечал Слава.
Тогда я ещё не знал, что этот разговор в подобных выражениях носит преднамеренный характер. Слава очень хотел уволиться с военной службы и поэтому занимал позицию человека «Странного». Этот эксперимент проводился в нескольких плоскостях.
Например, Слава мог сделать подписку на полное собрание сочинений Толстого А.Н. из 20 томов, но, придя на почту, он брал только 2 тома, утверждая, что остальные книги ему не нужны, поскольку он их уже прочитал. Когда подобное повторялось несколько раз, то, естественно, шёл доклад в политотдел Бригады. А там пожимали плечами и глубокомысленно произносили: «Странно».
В другом случае, он шёл более прямолинейно: увлекался антиквариатом в условиях боевого корабля. Странно? Да, странно. Но как бы там ни было, Слава возвращался из отпуска или из командировки в Мурманск с очередным бронзовым подсвечником, шандалом или канделябром. Весь медицинский отсек был заставлен антиквариатом. «Ну, на хрена тебе эта бронза? Вдруг у Комбрига заболит зуб! Представляешь?» - говорил ему старпом. «Позвольте, я Вам объясню …» и Слава начинал рассказ о достоинствах.
Ситуация созрела. Славу пригласили в кадры и напрямую задали вопрос: - Чего ты хочешь? - Хочу в Москву – отвечал Слава.
Его перевели в Москву, не увольняя со службы. Сложилась ситуация, когда приятное сочеталось с полезным: Слава с головой окунулся в космическую стоматологию и сделал в этой нехоженой области какие-то фундаментальные открытия. Он был замечен, обласкан, продвинут. В скором времени Слава возглавлял одну из стоматологических клиник Министерства Обороны в Москве и в звании полковника медицинской службы стал вполне респектабельным врачом.
12 апреля 1961 года мы втроём – Лёня, Слава и я – находились у меня в каюте, когда вдруг по общекорабельной трансляции зазвучала Москва, и мы узнали, что наш человек в космосе. Им был Гагарин Юрий Алексеевич. Стоял прекрасный солнечный день, настроенье подскочило до небес. Такого народного подъёма я не помнил со времён окончания войны.
В том же году, но уже 2 сентября, был отправлен в космос Герман Титов. Об этом мы узнали в Майори, находясь там на отдыхе. Наш отпуск был в немалой мере окрашен радостью встречи с Олегом Беляковым. Эта встреча произошла буквально на второй день после нашего прибытия в Майори. Олег только что уволился со службы и начинал свою гражданскую деятельность. Настроение его было крайне пацифистским. Кто бы мог подумать, что через
20 лет он возглавит оборонный отдел при ЦК КПСС.
Время мы проводили очень разнообразно: гуляли по берегу моря, отправлялись в дальние поездки на велосипедах, ходили по реке на лодках, бывали вечерами в ресторанах. Много лет спустя Олег признавался, что это был лучший отпуск в его жизни.
К сожалению, должен отметить, что этому человеку мало воздалось при жизни по его заслугам. Он занимался реализацией важнейших государственных программ оборонного характера. Обладая здравым умом и исключительными организаторскими способностями, Олег поднялся так высоко, как никто из предыдущих выпускников Училища. Достаточно напомнить, что по условиям военного времени он имел звание «Генерала Армии». Это огромная честь и достояние нашего выпуска. Вечная тебе память, дорогой друг!
17 июля 1962 года АПЛ «К-3» («Ленинский комсомол») вышла на Северный полюс, всплыла в полынье и установила на полюсе Государственный флаг. К званию Героев Советского Союза были представлены контр-адмирал Петелин А.И., капитан II ранга Жильцов Л.М. и капитан II ранга Тимофеев Р.А.
Наш вождь Н.С.Хрущёв решил произвести вручение наград подводникам АПЛ «К-3» в Гремихе, но ему было неизвестно, что на базе нет подходящего клуба для подобных торжеств. А поэтому в срочном порядке из двух лодочных экипажей была сформирована команда, которая на ПБ «Аксай» отправлялась в Белое море на подготовку плотов и вылавливание леса для строительства клуба.
Прибыв на Белое море и, плавая у береговой черты, я впервые увидел масштабы нашей бесхозяйственности: на десятки, а то и сотни, километров берег был плотно забит пилёным лесом. Лес был различного возраста, а потому старые брёвна нормально гнили, выделяя в окружающую среду фенол, и отравляя всё вокруг.
У меня было ощущение, что я попал в первозданную природу. На берегу гуляли дикие олени, они были абсолютно не пуганные и подпускали довольно близко. В море полно было рыбы. Мне пришлось ставить сети с местным рыбаком и вечером этого же дня их поднимать. Улов был невероятным – около 20 крупных сёмг, не считая всего прочего. Я отобрал пару штук и засолил их по рекомендации.
Плоты вязали без всяких проблем, транспортировали их катером до борта «Аксая», а там подъёмным краном складывали в торпедный трюм. Погода на Белом море стояла штилевая. То здесь, то там выскакивали огромные белухи, играя друг с другом. «Задание Родины» было выполнено в срок.
«Большое видится на расстояньи …» Удивительная справедливость этих слов подтверждается каждодневно. Особенно меня радует внимание к отдельным личностям, с которыми приходилось соприкасаться по роду службы.
За последние годы, знакомясь с морской литературой, я часто встречаю упоминание о Жане Свербилове. В этом отношении книга контр-адмирала Костева Георгия Георгиевича занимает выдающееся положение по своей информативности и объективности оценок, охватывая полувековую историю нашего Флота, а потому особенно знаменательно, что одна из её глав включает в себя самостоятельный раздел, носящий название «Командир «С-270» Жан Свербилов».
С Жаном Михайловичем мне приходилось встречаться неоднократно. Мы познакомились во время совместной службы в Бригаде подводных лодок; в Гремихе жили в соседних домах; встречались в Ленинграде, а в последние его годы – в ЛИМТУ на улице Гастелло, где Жан Михайлович преподавал, а мой тесть Дмитрий Львович был деканом. Это был человек–легенда.
Сегодня, когда о трагедии «К-19» поставлен удачный американский фильм, остаётся только сожалеть, что постановщики картины ограничились одной серией. Ведь если бы была серия вторая, то её следовало бы посвятить ПОСТУПКУ (преднамеренно ухожу от слова «Подвиг»), совершённому экипажами дизель-электрических подводных лодок «С-270» под командованием капитана III ранга Свербилова Ж.М. и «С-159» под командованием капитана
III ранга Вассера Г.А. по эвакуации личного состава АПЛ «К-19». Независимо от времени, советского или демократического, действия этих экипажей носят героический характер и высоконравственную гражданскую позицию, имеющую общечеловеческое звучание.
Ж.М.Свербилов скончался в 1991 г. и похоронен на Серафимовском мемориальном кладбище в Петербурге.
До недавнего времени я часто встречал грузного человека в кожаном пальто с тростью. Он обычно сидел на скамье в Парке Победы Московского района и всегда радостно отвечал на приветствие. Им был Г.А.Вассер. Последние годы я его не вижу, а на той скамье сидят юные обалдуи с бутылками пива, водрузив свои грязные ноги на сиденье, а тощие задницы – на узкую спинку. Рядом с ними восседают сперахетоподобные девицы. Отхлебнув пива те и другие уходят взасос с такой небывалой отрешённостью, будто бы за это время можно осуществить зачатие и произвести на свет подобных себе уродов.
Существует утверждение, что между настоящим и прошлым есть причинно-следственная связь. Эта мысль не давала мне покоя, поскольку я не мог увязать её с реальностью, пока не пришёл к очевидному: в человеке очень силён разрушительный инстинкт. При этом дело вовсе не в уровне культуры. Примером может служить фашистская Германия. В нашей стране дан сигнал на разрушение. Рамки процесса не ограничены. Процесс идёт.
Наступил тот счастливый момент в моей жизни, когда я завершил этап эксплуатации и начинал новый, совершенно неизведанный для меня этап, связанный с военным кораблестроением.
В начале 80-х годов у меня была командировка в Гремиху, которую я сам для себя назвал «20 лет спустя». Из Морского порта Мурманска ходил всё тот же «Воровский», который открыл навигацию ещё в мою бытность. Его приход в Гремиху всегда был событием; он воспринимался как кусочек иной, «красивой», жизни. Вместе с «Воровским» приходили его буфеты, стойки, необыкновенный интерьер, бутылочное пиво и тонко нарезанная рыба. Помимо этого «Воровский» привозил что-то из новых продуктов.
Помню как наша «Бакалея» торговала полгода только «Советским шампанским и коньяком «КВВК»; ничего другого не было. Эти утончённые напитки пили все, даже саами; на двух этих наименованиях заканчивался весь выбор. А потом и это кончилось. Приближался Новый 1962 год, а на прилавках пусто. Вся надежда была на «шило».
И вдруг пришёл «Вацлав Воровский»: весь белый, весь в огнях, на весь рейд – «Ландыши», а на борту бочки с разливным портвейном. Радостная весть летела, как молния. И пошли наши «юные жёны и нежные девы» с бидонами, вёдрами, канистрами и трёхлитровыми банками занимать очередь в «Бакалею». И даже саами примчались на своих оленях. Новый Год не за горами!
А в тот последний раз «Воровский» швартовался в Островной, а не в Гремихе. Я спустился по трапу весь из себя «матёрый» – в погонах капитана I ранга – и тут же узнал свой 9-й причал. Всё остальное было для меня неузнаваемым, новым. Куда не посмотришь, виднелись жилищные массивы. Как мне сказали, всего было построено 76 домов. Хорошие улицы, Универсам, аккуратно убран снег, чисто, осветительные столбы с аргоновыми лампами. Внушительное здание штаба Флотилии. Внизу причалы; на них атомные подводные лодки II-го поколения, в основном проект 667 и его модификации.
Прибыл на доклад к Командующему Флотилией вице-адмиралу Устьянцеву. Был принят очень радушно. А после него – к Начальнику штаба Флотилии контр-адмиралу Логинову. Наши сыновья заканчивали на одном курсе Училище Фрунзе.
После визитов решил прогуляться знакомым путём до Гремихи. Дорога была длиной 4 км и шла по сопкам. Я был поражён порядком, в котором она содержалась теперь и особенно люминесцентному освещению. Не спеша, шёл по ней, узнавая каждый поворот, каждый камень. Часто останавливались машины с военными водителями: «Товарищ капитан I ранга, садитесь, подвезём».
Я благодарил и отказывался.
Вспомнил, как много лет тому назад я шёл той же дорогой после бури, которая громыхала на побережье в течение двух суток с метелями, завываниями, разрушениями. Затем она резко кончилась, и ударил мороз. А я, не почувствовав его, тут же сошёл с корабля и двинулся домой. Машины не ходили – дорога была не проезжей. Четыре километра по сопкам в фуражечке закончились тем, что я отморозил уши и они, раздувшись, повисли. В таком плачевном состоянии я вошёл в дом.
В комнате под потолком горела лампочка. На диване в своей мутоновой шубе, откинувшись, мирно спала моя милая Вега. Она так измоталась, добираясь по заведённому концу от своей работы на топливном складе до дома, во время бури, что, обессилев, села на диван и уснула, не раздеваясь. Я взглянул на градусник: +40С. Смотрел на Вегу и думал: «Мне надо тебя сделать счастливой».
Дорога закончилась. Я вошёл в Гремиху и был поражён: время остановилось! Всё было точно так же, как 20 лет назад. Вот наш дом, вот окна квартиры, в которой мы жили. А вот «Бакалея». Кругом чистота и исключительный порядок. Это был пик благополучия и востребованности, за которым последовал Апокалипсис.