Каракорум

                Юрий НЫРКОВСКИЙ (САВЧЕНКО)





                КАРАКОРУМ
               
            
            
                РОМАН

      
         
               
            
               







                2016


               


                Посвящение преданной любви               




   
       
   Побуждаемый тщеславным желанием оставить и по себе какое-нибудь произведение, хотя  истины в нём, увы, будет столько же, сколько у прочих писателей (в жизни моей не случалось ничего такого, о чём стоило бы поведать другим), я хочу прибегнуть к помощи вымысла более благородным образом, чем это делали остальные. Правдиво только то, что всё излагаемое мною – вымысел. Это признание должно, по-моему, снять с меня обвинение, тяготеющее над другими, раз я сам признаю, что ни о чём не буду говорить правду.
         Итак, я буду писать о том, чего не видел, не испытал и ни от кого не слышал, к тому же о том, чего не только на деле нет, но и быть не может. Вследствие этого не следует верить ни одному из описанных ниже приключений.                Лукиан из Самосаты


                Ищите в юности начала добрых дел,
                Истоки зла ищите тоже в детстве.
                Луций Анней Сенека
               
               
               










               




                КНИГА ПЕРВАЯ. ПРОЛОГ
         
         

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ




                ЮНЫЕ ШАЛОСТИ






















                1.БЕГСТВО

    В семье Абдулиных переполох: куда-то подевалась Лейла, своенравная тринадцатилетняя скороспелка, дочка Зерифа-албасты, фигуристая, будто на заказ выточенная красавица. Мачеха Лейлы, Айхылу-апай, знает причину исчезновения падчерицы, но помалкивает. Хотя пригрозила девочке, что «всё» расскажет отцу.
      А произошло непредвиденное. Тайну выдал случай. Когда Лейла ещё нежилась в постели, Айхылу-апай -  пышная женщина, лет сорока пяти, степенная с добродушной улыбкой на округлом от полноты лице и светлой искоркой в голубых глазах, утром, уходя на весь день пасти скот на лугу, приготовила себе котомку с обедом. Но заторопилась на подвернувшуюся оказию, и в суете забыла взять с собой. Уже проехав на попутной телеге за холмы, живописно опоясывающие селение Салач, спохватилась - обед остался на столе… «Поспешишь – людей насмешишь» - подумала она про себя, усмехнувшись с досады. При этом какая-то тревога щемила сердце. Неохотно возвращалась она домой. Беспокоила мысль: справятся ли мальчишки подпаски с большим стадом, пока она, «сбегав» за забытой котомкой, придёт к ним на луг…
      Войдя в дом, увидела жуткую картину… Мгновенно задохнувшись и обмякнув, бессильно сползла по дверному косяку на пол. В нахлынувшем страхе: представился её глазам, как наяву, образ разъярённого Зерифа-албасты, родителя Лейлы-бесстыдницы… Пока женщина приходила в себя, сосед-бобыль, придерживая в руках брюки, сбежал. Возмущённая Лейла,наклонясь,собирала с пола свою смятую одежду, на тесёмке, свисая с шеи, раскачивался, как маятник часов, золотой нательный крестик с изображением распятого Иисуса Христа - подарок отца. Одевалась, не   отворачиваясь, и не глядя на мачеху. Поведение девочки сквозило дерзостью. В прищуренных глазах застыл немой  протест. Лейла вообразила, что мачеха специально следит за нею.
Глубоко вдохнув дурманящий воздух, Айхылу-апай, придерживаясь за дверную раму, с трудом встала на ноги, и с укором глядя на красивый профиль подростка, с усилием сдерживая гнев, принуждённо мягким голосом сказала:
- Лейла, отец твой с меня спросит за твои поступки… куда смотрела? - скажет он. Что я должна ответить?.. Однажды я уже скрыла твои и Мариам проделки на сеновале с Нигматулой. Тогда ты мне обещала, что этого больше не будет. И что же? Не с подростком Нигматулой так со стариком Хатыбалой продолжаешь своё!? Можешь обижаться на меня – вечером вернётся отец - всё ему скажу.
И… не сказала. Пожалела Лейлу. Но самолюбивая падчерица обиделась на угрозу. И не стала дожидаться вечера, когда явится отец, а переполняемая чувством возмущения: «почему это чужая тётка командует ею: не делай то, не делай это…убери со стола, вымой посуду, подмети пол, не разбрасывай свою одежду, застели  постель…» - долго не раздумывая, - как в омут головой, - кинулась бежать. Ненавидела мачеху и боялась огорчить  любимого отца. Уже не раз являлась  мысль: уехать к Ханипе, сводной сестре своей в Среднюю Азию. И вот назрел момент. В чём была – серое ситцевое платье и поношенные тапочки, а в руках мешочек с краюхой хлеба да бутылкой воды… и – в путь. Денег – кот наплакал… С этим «багажом» и бесшабашной мыслью: «…куплю билет, куда денег хватит, лишь бы сесть в поезд, а дальше – куда кривая вывезет…». И вот она, терзаемая неотступными мыслями о «вредной мачехе», уже устремилась на автовокзал.
 По пути вздумала забежать к Мариам, проститься со своей любимой подружкой-родственницей.
   Лёгкая и, как со стороны кажется, удивительно беззаботная, на всех парусах, будто на праздник, летит она навстречу своей судьбе. Но стремительность ходьбы не мешала ей переживать случившееся. Злобное чувство захлёстывает её: «Айхылу-апай виновата, что пришла не вовремя». Своей вины для Лейлы не существует. Не в её правилах обвинять себя. От вспышек гнева она прищуривала глаза и плотно сжимала губы. При этом ноздри раздувались и вздрагивали от бурных потоков возмущённого в груди воздуха. В такие минуты она неосознанно ускоряла шаг. А поднимавшееся из глубины души чувство жалости к себе щемило сердце, и выразительные глаза её, минуту назад метавшие молнии гнева, вдруг туманились, наполняясь слезами. Слезливость была наследием её родной матери, красивой, но несчастной женщины, умершей от очередных родов вместе с младенцем.
    Вот Лейла стремительно приближается к дому своей подруги. Внутренним взором она снова ощущает ненавистное лицо мачехи. От этого взгляд её  прищуренных глаз сверкает приступами ярости. Рыжее пламя волос, невзначай взъерошенное небрежной рукой, трепетно золотится в лучах солнца. Лейла протягивает руку, чтобы открыть калитку. В это время Мариам в повседневном домашнем наряде, выпукло и довольно округло обрисовывающем её грудь и бёдра: лёгкой кофточке, усыпанной яркими цветами по светло-розовому полю, с коротким рукавом, и однотонной серой  юбке, тихо напевая башкирскую мелодию без слов, неторопливо подметает двор. Стайка неугомонных пеструшек толпится тут же, что-то выклёвывая и разгребая мусор... Мариам взмахнула в их сторону старым веником. Куры пугливо вспорхнули, часто замахав крыльями, и огласили двор истеричным кликом. В тот же миг металлическим звуком щёлкнула задвижка на калитке. Мариам выпрямилась, откинула рукой с лица тёмную прядь волос, выбившуюся из косы, и расцвела в улыбке: во двор входила Лейла. Бросив на землю веник, Мариам – пулей метнулась навстречу гостье. Подруги обнялись и горячо припали друг к другу губами, будто век не виделись, хотя расстались только вчера вечером.  Откуда ни возьмись, - у самых ног девушек, будто вздохнула Земля, шевельнулся вихрь. Закружился, набирая силу, взметнул подолы платьев, вкось понёсся по двору, взъерошил перья куриному племени, развеял собранный в кучку мусор, подхватил обрывок газеты, поднял его вверх, и, утратив силу, растворился так же внезапно, как возник. Можно бы подумать, что ничего и не было, если бы не этот обрывок газеты, что на миг замер в воздухе, затем, мерно раскачиваясь, стал спускаться к земле. Девчонки, словно примагниченные поцелуем, не отрывались друг от друга. Но вот Мариам, нежно погладив Лейлу по щеке, сказала:
- Хорошо, что ты пришла, Лёля (подружка, переполняемая чувством особой нежности, иногда называла Лейлу - Лёлей), родителей уже дома нет, пойдём, понежимся в постели…
В глазах Лейлы блеснули слёзы. Заметив это, Мариам встревожилась:
- Что с тобой, хорошая моя? Случилось что?
Лейла кивнула головой. И, помолчав, ответила:
- Попалась я… Хатыбала, будто бегун перед финишем, яростно сопел… точно кузнечный мех, и я не слышала, когда в комнату вошла мачеха… Она всё видела. Пригрозила, что скажет отцу… Напомнила про сеновал. И тебя упомянуть не забыла. И родственника нашего, Нигматулу… Уезжаю я...
На щеку Лейлы выкатилась слеза. Ошеломлённая Мариам всхлипнула. Она, не знала, что сказать подруге, как утешить, что посоветовать, чем помочь, представив себе картину, которая открылась глазам Айхылу-апай, вошедшей в комнату в неподходящий момент, где поспешно расположились нетерпеливые любовники…  В голове путались мысли. Нечем стало дышать. Грудь вздымалась высоко и часто. Жаль было подругу. Лейла, не отстраняясь, всё так же стояла в обнимку с Мариам, но смотрела отрешённо куда-то в сторону…
Бегство Лейлы вызвало переполох в семье Абдулиных. До возвращения мужа домой, Айхылу-апай уже обегала всех подруг Лейлы, знакомых и родственников. Никто не знает, куда подевалась девочка. Даже Мариам, расширив глаза, недоумевала: куда могла запропаститься её подружка? Она тут же присоединилась к Айхылу-апай, вместе с ней бегала по улицам в поисках Лейлы, расспрашивала о ней соседей и просто знакомых людей. Мариам понимала, сказать теперь правду – нельзя. И разыгрывала спектакль.
Зериф-албасты, придя домой и, услышав сообщение о пропаже дочери, вопреки обычному своему хладнокровию, вдруг набычился, глаза выкатил и мгновенно пришёл в дикую ярость:
- А ты куда смотрела?! – обрушился он с обвинениями на супругу. Голос его дрожал.
- Я на работе была, на пастбище – ответила Айхылу-апай кротко,- и, пряча испуганные глаза, опустила голову, - а когда узнала, что Лейлы дома нет, принялась искать её у родственников и знакомых – нигде её нет, и никто не знает ничего о ней. Даже Мариам!

                2.  святой отец   

   Отец Лейлы – Зериф Абдулин родился в большой семье последним из восьми сыновей. Род его кочевал со своими табунами от Оренбурга до предгорий Урала по живописным долинам рек: Агидели, Ашкадара, Караидели, Яика. Был баловнем судьбы. Его любили родители, братья, их жёны за ласковый нрав. Не обременяли работой. Лелеяли. Прощали шалости. И повзрослев, он оставался ласковым и любвеобильным ко всем членам семьи. В проявлениях нежных чувств его для всех привычны и естественны были поцелуи, хотя некоторые из братьев беззлобно называли их «лошадиными нежностями», не видя в них чего-то предосудительного. Но любимчик по-своему воспользовался этим святым чувством - всеобщей к себе любовью. Чрезмерно увлекшись поцелуями сам, он заразил этой «болезнью» женщин. Перешёл нравственные границы в отношении жен своих братьев. И случайно был пойман с поличным самым старшим из них. К счастью, родители не дожили до такого позора. А чтобы не предавать происшедшее огласке, по древнему обычаю башкир, старший брат на правах главы рода, изгнал Зерифа из родовых пределов, снабдив конём, одеждой, провиантом; и не без гнева присовокупив к имени некогда любимого младшего брата обидную кличку – «албасты», что означает - злой дух, страшило…
  Так начались скитания Зерифа-албасты в одиночку. Но они не способствовали обретению им нравственного чувства, не излечили его от болезненно-неутолимого вожделения к женскому телу. Вскоре он даже утвердился в мысли, что эта, порицаемая родственниками особенность его личности даёт ему необходимые блага.
Некая вдовствующая русская барыня, тридцатилетняя графиня Эвелина Смирнова-Ветковицкая, подыскивала работника в своё имение. Зерифа она наняла для ухода за лошадьми на конюшне, хотя, оценив его внешние физические данные, с первого взгляда имела на него совершенно иные виды. Молодой здоровяк, а он уже тогда выделялся своим ростом, статью и силой, хотя и не блистал красотой лица, не отличался большим рвением к работе. Но зато ночью… одетый в тончайшее бельё и надушенный заморскими благовониями, по-хозяйски располагаясь в алькове из голубого шелка, уютном гнёздышке своей госпожи, высекал для неё искры блаженства.
   Естественно, на конюшне графини Зериф-албасты обретался недолго. По воскресным дням барыня исправно посещала церковные службы. Не то, чтобы была глубоко верующей христианкой. Нет. Больше для того, чтобы поддерживать авторитет брата, Христофора Смирнова, служившего на Ухимской кафедре епископом. В обычае было всей прислуге присутствовать на богослужениях. Зериф по настоянию своей благодетельницы, отрёкшись от веры предков, принял крещение и в числе других, смиренно стоял перед иконостасом, возжигал свечи, крестился и кланялся образам. Понравилась ему роль священника: сверкающие золотом одежды и разыгрываемое почти всегда одно и то же представление с дымящейся кадильницей, выносными свечами… Он возжелал стать священником. И как-то ночью, когда госпожа едва пережив состояние экстаза, не находила достойного способа для выражения ему рвущейся наружу благодарности за доставленное удовольствие, Зериф-албасты намекнул, что желал бы стать священником. И получил горячее одобрение и обещание устроить для него эту желанную «должность». Графиня не сомневалась, что брат Христофор удовлетворит её просьбу. Благодетельница Зерифа, Эвелина Смирнова, родившись в богатой дворянской семье, была на одиннадцать лет младше своего брата Христофора, но умела оказывать на него сильное влияние. Муж Эвелины Смирновой, пехотный офицер, граф Казимир Ветковицкий, невысокий, сухощавый, подвижный с быстрым проницательным взглядом и чуточку хищным носом во всём облике своём имел налёт суворовской военной школы, для которого и в повседневной жизни основными принципами, как в бою, являлись: глазомер, быстрота и натиск.
     Он легко завоевал разборчивое сердце Эвелины Смирновой, блиставшей в обществе своей довольно привлекательной внешностью и непринуждённо владевшей искусством светского общения. Особенно гармонично сочетались с тонкими чертами лица её большие голубые глаза, напоминавшие освещённую солнцем лазурь весеннего неба. Неподражаемой была фигура графини с изысканно-тонкой талией, и редкий по красоте звучания голос – носитель завораживающе богатой речи, свидетельствовавшей о высокой образованности этой светской дамы.
    Но граф Ветковицкий рано умер. Эвелина Смирнова, погоревав, присоединила к собственной фамилии фамилию мужа, стала именноваться графиней Смирновой-Ветковицкой. Овдовев, она выдерживала свой характер дамы взыскательной, разборчивой, отвергала притязания официальных женихов, домогавшихся её руки. Поэтому была женщиной одинокой, но общительной. Вокруг неё составился кружок приятельниц и приятелей, который скрашивал её вдовье житьё. Однако это не избавляло её от чувства одиночества, что вызывало искреннее или наигранное сочувствие светских дам. И вдруг с эффектом взрыва шаровой молнии пронёсся слух: «графиня Эвелина завела любовника». Но «любовник», как явление, само по себе в светском обществе удивления не вызывает. Дело обычное. Шокирующим фактом явилось сообщение, что любовник красавицы графини Эвелины, которая решительно отвергала кандидатов на эту роль из числа поклонников своего круга, - вдруг оказался её конюх, из башкир».
  Неожиданно возникший в её имении конюх Зериф, будто комета ворвавшаяся в земную атмосферу, стремительно и прочно вторгся в судьбу томившейся от вынужденного безбрачия богачки. Он стал её тайной страстью. Ради него она, конечно, тайно пренебрегала нормами общественной морали. И бесцеремонно втягивала в задуманную авантюру старшего брата, религиозного служителя – возглавлявшего Ухимскую кафедру русской церкви.
Епископ Христофор благословил недавнего конюха в послушники, а вскоре в иноки. При пострижении Зериф-албасты обрёл имя святого Паисия. Владыка Христофор довольно скоро назначил его настоятелем храма святого Алексия человека божия. От брата Эвелина не скрыла о своём намерении продолжать близкие отношения с Паисием ( Зерифом), несмотря на его пострижение в монахи и назначение настоятелем церкви.
- Живите,- ответствовал брат,- с Богом!
Присутствовавший здесь же отец Паисий, неведомо по какому побуждению, будто рассудок помутился, неожиданно высказался следующим образом:
- Но - это же грех!..
Реплика свидетельствовала, что он твёрдо усвоил церковные догматы, касающиеся морали – искренне ли? – другой вопрос.
На это епископ Христофор Смирнов, сидя за чайным столом напротив отца Паисия, рядом с нарядной хозяйкой дома, и, поглаживая белой холёной рукой свою жидковатую чёрную с проседью бороду, уверенно изрёк утешительные слова: «Грехи твои на себя возьмём, только веру крепко храни… О грехах не тужи: замолим. Много может молитва праведника…  Един праведник за тысячу грешников умоляет…»
- Спаси Вас Христос, владыко, на добром слове, - ответствовал молодой иеромонах отец Паисий с наклонением головы, выражающим глубокое почтение предстоятелю. А про себя подумал: «Хороша вера…. Праведники любое бесчинство замолят, хоть отца родного убей…». И тут же за чайным столом обратился к епископу с прошением:
- Благослови, владыко, божий дар целителя, к которому сподобил меня господь, обратить на пользу недужным людям в неурочные часы, не нарушая богослужений. Прихожане взывают о помощи…
- В чём же дар твой, сын мой? – заинтересовался епископ Христофор.
- Владыко, я ещё до рукоположения в сан священника исцелил жену знакомого конюха… от бесплодия… Во мне есть необъяснимая сила целителя. Вы сейчас убедитесь…сами, - отец Паисий говорил торопливо, а между тем, быстро приблизившись, приложил свою десницу к бесчинно выдающемуся вперёд животу епископа. Предстоятель поморщился. А через минуту под ладонью молодого монаха Христофор Смирнов ощутил сильное жжение. Когда же освободил тело от одежд, обнаружил в области пупка покраснение, близкое к ожогу, величиной с ладонь. Немало удивился. Помолчал, поправляя на себе одежды и одновременно, наморщив лоб, раздумывая над непонятным феноменом. Затем вопросительно взглянул на сидящую в заметном напряжении сестру. Она, сплетя пальцы рук, бессознательно то сжимала, то разжимала ладони… Поняв молчаливый вопрос, глядя в глаза брату, так же молча кивнула головой утвердительно. Это была подсказка. После короткого молчаливого диалога, епископ витиевато, с обилием христианской лексики провозгласил сентенцию, которая в упрощённом виде выглядит приблизительно так:
- Всякое исцеление должно исходить от Господа. Но, коли ты станешь вершить его с крестом и молитвою – дело богоугодное. Дерзай, отче, Господь с тобою. И Паисий дерзал.
В церковном служении он трудностей не испытывал. На божественной литургии, как заучил, зычным голосом подавал возгласы :
- Благословен Бог наш всегда – ныне и присно…и во ве-еки веко-о-ов…
Дальше службу вёл дьякон, и помогали ему пономари. Нравилась Зерифу-албасты «…такая не пыльная работа. Не то - что конюшню чистить, навоз грести… В церкви стоишь себе перед престолом в золотом облачении, осеняешься крестным знамением… А выйдешь с крестом на амвон - прихожанки руку тебе целуют…
И грех - не такая уж большая напасть: всё равно праведники его отмолят» - так рассудил отец Паисий.
На удивление редким осведомлённым, Графиня Эвелина так привязалась к простолюдину Зерифу, что в благодарность «за преданную службу», вскоре, после того как он обрёл статус настоятеля церкви, специально для него выстроила добротную избу неподалёку от Ашкадарской пристани, соблюдая при этом свои личные интересы. Подарила ему выезд и тройку гнедых. Помогла завести свою конюшню и прислугу.
Получив таким деликатным способом благосостояние как награду за «любовь», Зериф-албасты , если не считать время его «иноческого служения», до старости жил исключительно за счёт своего врождённого порока, ловко используя его. Целительство стало его любимым занятием.
Однако случившаяся в стране смута, резко разрушила устоявшийся уклад жизни.  Епископ Ухимский и Мензелинский, преосвященный Христофор Смирнов, подвизавшийся на кафедре в качестве епископа до революционной заварушки (1905), нюхом почуяв недоброе, скрылся за границей вместе со своей сестрой, графиней Эвелиной Смирновой-Ветковицкой. Отец Паисий за границу не сбежал. И целительство не оставил. В лечении клиентуры, состоящей исключительно из женщин, пользовался всё теми же, утвердившимися в его практике методами с применением церковной утвари, священнических облачений, заученных молитв и других отработанных приёмов.
 Целительский метод Зерифа не разглашался. Но, судя по возросшему числу посетительниц, за годы практики врачеватель приобрёл фантастическую известность. Однако из-за секретности рождались мифы, которые содержали в себе и некоторые реальные факты. Говорили, что он закрывался в отдельной комнате, возжигал свечи, воскуривал в кадильнице ладан, массировал некоторые места на теле у посетительниц, стремившихся достичь материнства, и что-то при этом шептал… В результате достигалось желаемое: в определённый срок женщина рожала младенца, который, конечно, по случайному совпадению, как две капли воды, был похож на неутомимого врачевателя.    Окрестные мужики обменивались многозначительными взглядами, намёками, понятными им, посмеивались над загадкой и тайной лечебного метода Зерифа-албасты. Но при нём держали себя почтительно: никто не желал попасть в жернова его могучих рук. Правда, не в меру любопытных удивляло нескончаемое паломничество к нему нуждающихся женщин. «Неужели же все они бесплодны?» - недоумевали люди. Надо признать, Зериф-албасты был наделён редким даром искусителя, унаследовав, вероятно, от предка ненасытную жажду к женскому телу.
Опережая события, скажем - умер он, перешагнув вековой рубеж и почти до самой кончины пребывал у прекрасного пола  необходимым и весьма почитаемым целителем. Но тайна врачевания Зерифа всё-таки просочилась «наружу»…
          Одна восторженная женщина, исцелённая от своего недуга, в порыве неудержимого восторга, в захлёб рассказывала подругам, как ей понравилось Зерифово лечение со святыми молитвами. А было так:
          Зериф, стоя за аналоем в подряснике и  епитрахили, сказал мне:
         - Катерина, стань рядом и повторяй за мной молитвы: Слава тебе, боже наш, слава тебе. Святый боже, святый крепкий, святый безсмертный, помилуй нас.
       Дальше слушай, а в уме повторяй и держи в памяти:
Тот лишь достоин блаженства, кто видя не видит, кто слыша не слышит… Тот блажен, кто глух к голосу сердца, тот лишь блажен и преблажен, кто в печали не скорбит и в счастье не радуется. Тот блаженства преисполнен, для кого и радость, и горе, и счастье, и несчастье - равны.
Главное – возненавидь своё тело, возненавидь его, как темницу души, построенную врагом бога и человека… Сама посуди, для чего это тело? На что оно уготовано? Чтобы черви съели его? Убивай грешное тело, умерщвляй пакостную плоть свою, не давай врагу веселиться. Всячески утомляй тело постом и трудом, чтобы не смело оно, скверное, с твоим духом бороться.
 - Далее, положил свою правую ладонь мне на левый бок и говорит:
- Теперь повторяй за мной:
Блажен… кто видя не видит и, слыша не слышит… кто в печали не скорбит и в счастье не радуется… для кого и радость, и горе, и счастье, и несчастье - равны.  Возненавидь своё тело, возненавидь эту темницу души, построенную врагом бога и человека. Для чего это тело? Чтобы черви съели его…
       Ой, жжёт бок! – вскрикнула я.
      Это хорошо. Так же будет жечь твоё лоно…
Ложись на диван!  Повторяй: Всячески утомляй свое тело – пакостную плоть. Блажен, кто, видя не видит, кто, слыша не слышит…
Дальше он говорит:
     -Я снимаю с себя епитрахиль. Епитрахилью накрываю твоё чело. Вот так. Повторяй: блаженства достигнет тот, кто, видя - не видит и, слыша  не слышит, видя не видит и, слыша не слышит…
       - Десница греет?
         - Да, уже горячо…
       - Хорошо. Ты сейчас и меня  видя не видишь и слыша не слышишь… Говори: видя не вижу и слыша не слышу …быстрее говори:  слыша не слышу…
      -  Слыша не слы-ышу…не слы-ы-ы…
      - Так. Теперь стань возле аналоя, рядом со мной. Молимся… Слава тебе, боже, слава тебе… Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас и даруй рабе божией Екатерине чадо долгожданное… - Катерина, целуй святой крест и руку целителя. Теперь иди домой и уповай на милость Господа. Будет у тебя ребёнок.
Я стушевалась, желая высказать просьбу целителю, и не решаясь…
- Ну, говори уж, чего хочешь? – подбодрил меня Зериф-албасты.
- Я хочу ещё раз повторить всю молитву сначала, чтоб надёжно было…- со смущением говорю, глядя в пол, о своем желании, - а то вдруг…
Зериф с живым интересом смотрит на моё вспотевшее лицо, искажённое просительной мимикой …
     - Катерина, сколько тебе лет?
- Двадцать три, - отвечаю, почему-то, робея…
- Красивый будет у тебя малыш, весь в маму… Однако в божью милость следует верить твёрдо. Сомнения вредят. Всё получится, но если настаиваешь… - махнул он крестом, который держал в руке, в сторону дивана, мол, так и быть!
Мы с ним снова повторили лечение. «И вот теперь у меня есть сынок… Правда, похож не на меня, а на целителя. Но это – дело Господа!».
        В подаренном графиней доме, Зериф изловчился наплодить множество собственных детей. От семи законных жён, которые часто умирали, родилось двадцать пять сыновей и одна дочь. (Побочных детей никто не считал). Поэтому так случилось, что последний его ребёнок в семье, дочь Лейла оказалась тётей-ровесницей своей племяннице Мариам, дочери одного из старших сыновей Зерифа-албасты.
  Лейла унаследовала характерные свойства любвеобильного родителя. И в кругу сверстниц не раз высазывала сожаление, что родилась не мальчиком, а то – «всех девочек перепортила бы!».
   В отличие от отца, Лейла была изумительно красива. И не только лицом. Не взяла ростом, но обладала прекрасной фигурой и в свои тринадцать лет казалась почти вполне сложившейся женщиной. Совершенно юной женщиной. Соседки с завистью глядя на её тугую, умеренной величины грудь, крепкие бёдра, стройные, красиво очерченные ноги, и осиную талию, перешёптывались: «Смотри, какую скороспелку уродил старый волокита Зериф-албасты! Того и гляди, сведёт с ума наших мужиков». Мужчины и впрямь исподтишка поглядывали лукавым глазом  на бойкие ножки юной красавицы. Во внешности от отца Лейла унаследовала ярко рыжие волосы, которые пламенели под солнцем, как буйный костёр. Характер Зерифа-албасты передался ей щедрее.

                3.В КАРАКУМАХ
 
               
В Каракумах полыхал июньский день. Раскалённые барханы, как причудливые гигантские звери, изукрашенные золотящейся под солнцем волнистой мережкой, вальяжно разлёгшись на просторе, дышали зноем. Вся мелкая живность: вараны, ящерицы, змеи, насекомые - спасаясь от нестерпимой жары, закопалась глубоко в песок. Колючий, обжигающий ветер, порывами свевая с извилистых гребней сверкающую пыль, устремлялся к аулу.
Некогда скромное чабанское пристанище, приютившееся в оазисе, неподалёку от руин бывшей столицы Хорезмского царства - Гурганжа, за последние годы разрослось, придвинулось к зоне кочующих песков и стало называться посёлком городского типа с именем Куня-Ургенч (Ургенч-Древний).
Глинобитные жилые строения, отличающиеся друг от друга по величине и самодеятельной архитектуре, образовали несколько улиц, одна из которых была названа в честь знаменитого туркменского поэта его именем – Махтумкули. На этой улице с давних пор в одноэтажной глинобитной кибитке жила большая семья чабана Анна-Мухамеда Сеидова. Когда подошло время старшему сыну Аразгелды жениться, а денег на уплату калыма за туркменскую невесту он собрать не смог, отец дал ему такой совет: «Поезжай, говорит, сынок, в Казань или Уфу, там возьми себе жену бесплатно». Послушный сын хорошо исполнил волю отца: привёз из Уфы Ханипу Валиеву, благообразную, хорошо сформированную, крепкую девушку с приятным добродушным лицом в обрамлении каштановых, чуть-чуть вьющихся волос, с подвижным, весёлым взглядом карих глаз. Это была сводная сестра Лейлы. Окончив курсы, Ханипа и после смерти матери работала в Уфе на швейной фабрике, и жила в общежитии.
Туркменский быт в убогом жилище Ханипе не показался раем. Но она, терпеливая и прилежная, сумела заботливостью и трудолюбием расположить к себе старшее поколение Сеидовых. И с молодёжью поладила. Хотя трудности возрастали: ведь дети, рождаясь, не думают о том, что в доме тесно. А куда деваться? Чтобы быстрее получить жильё, Ханипа стала работать с мужем на строительстве домов. Аразгелды был каменщиком, Ханипа стала штукатуром. На улице Махтымкули, рядом с мостом через оросительный канал Совет-яб, смонтировали два финских домика гостиничного типа: общий коридор во всю длину здания и вдоль него по обеим сторонам комнаты без удобств. Люди называли эти дома попросту - бараками. В одном из них Аразгелды получил жильё, куда и переселился с семьёй из родительской кибитки. К этому времени у Аразгельды и Ханипы уже было трое малышей.
 - Конечно, это помещение тесное для нашей семьи. Но всё же - просторнее, чем было в старом жилище, где ютились десять взрослых людей и четверо разновозрастных детишек, - говорила Ханипа утешительные слова мужу, который воспринял возможность переселения в барак сдержанно. Сама Ханипа переполнялась волнующим чувством радости. Она, облегчённо вздохнув, сразу принялась украшать стены комнаты, обстрачивать на старой швейной машинке занавески на окно, создавать уют. Сердце птицей порхало от радости: «Теперь в комнате только её семья. И никого больше!» - в душе женщины поселилась эта волнующая мысль. А вскоре ощущение радости усилилось. Произошло это, когда в гостях у них побывал широкий, низкорослый мужичок с высоким, лишённым загара лбом, прячущимся под нависающим тельпеком, и щёткой выгоревших на солнце усов под крупным мясистым носом –давний друг Аразгелды, Аманбай Курьязов, работающий начальником участка в строительно-монтажном управлении треста «Карахаузстрой». Он по-дружески пригласил Аразгелды к себе, как хорошего специалиста-каменщика на должность бригадира и пообещал «выбить» для семьи квартиру в городе. «Бывает же так: то ни гроша, то вдруг – алтын (!)» – вспомнила к случаю Ханипа поговорку, и улыбнулась, слегка прижмурив вспыхнувшие блеском радости газа.
  И действительно, в ближайшую сдачу в эксплуатацию завершенного объекта, а именно: двухэтажного 18-квартирного дома, Аразгелды получил ордер на трёхкомнатную квартиру в новом доме на улице Ахунбабаева. И теперь семья готовится к переезду в Карахауз. Сердце Ханипы переполнилось счастьем. Учащённо стучало оно и сегодня, когда она отправлялась на базар. Радостное волнение не улеглось и тогда, когда она, закупив необходимые продукты, весело возвращалась домой с полными авоськами в руках. Ветер с пустыни дышал жаром. Лицо её, побагровев от зноя, покрылось влагой. Миновав мост через канал Совет-Яб и свернув на боковую дорогу, Ханипа остановилась передохнуть, хотя дом уже близко – до него рукой подать. Она уже видит на окне своей комнаты розовые занавески. Опустив на землю поклажу, встряхнула руками – тяжёлые сетки надавили ладони - и улыбнулась своим мыслям о наступившем счастье, к которому они с мужем стремились столько лет: «Новая квартира в городе и в ней – только своя семья!» У неё была жгучая потребность насладиться вожделенным благом без каких-либо помех, без посторонних.
По дороге мимо неё, со стороны разрушенного городища некогда процветавшей столицы Хорезма, носившей имя Гургандж, проехали один за другим два арбакеша. Одетые в стёганые туркменские халаты и нависающие на лоб тельпеки, белобородые аксакалы, покрикивая, подгоняли животных. Бойкие ослики, навострив длинные уши, бежали трусцой, быстро семеня тоненькими ножками. А огромные колёса двуколок лениво проворачиваясь, мелькали деревянными спицами. Оглянувшись на проезжающих, и проводив их взглядом, Ханипа взяла свою ношу и уже сделала шаг, чтобы преодолеть остаток пути к дому, как вдруг услышала оклик:
-Апай, ты не скажешь где улица Махтумкули? – прозвучал приятный звонкий девичий голос. Ханипа оглянулась. Перед нею стояла невысокая, рыжеволосая девушка, очень красивая, с небольшим узелком в руке. По всему облику, по одежде видно, - не местная.
- А кого ты ищешь, кызым? – спросила Ханипа, с любопытством оглядывая «чужестранку»: за добрый десяток лет, прожитых в этом селении, она знала всех её обитателей, а эта - откуда взялась?
- Сестра у меня там живёт, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, сказала девушка, неотрывно глядя в лицо случившейся «апайки»: Ханипа Валиева, из Башкирии. У неё муж туркмен, Аразгелды зовут.
От неожиданности - сердце Ханипы заторопилось, в глазах потемнело на миг.
- А ты кто? – спросила она, не отводя глаз от рыжеволосой красавицы.
- Я – Лейла, сестра Ханипы. Приехала к ней…
- О Аллах! – Ханипа уронила ношу на землю, задохнувшись от этой новости. Обняла Лейлу и заплакала.
- Как ты оказалась здесь, Лейла? – спросила она, поглаживая голову девушки шершавой ладонью. Когда взрывной приступ эмоционального напряжения немного поулёгся, Ханипа вытерла глаза рукой и шмыгнула носом - Я тебя последний раз видела, когда ты, как говорится, пешком под стол ходила… А точнее – ещё совсем не ходила…
- Я ищу сестру… теперь, похоже, ты и есть…
- Да, я и есть твоя сестра, Ханипа. Но не могу понять, как случилось, что ты в такую даль приехала одна… И не предупредила меня письмом. Что-нибудь стряслось?..
Лейла, потупившись, молчала.
Молчала и Ханипа. В раздумье осматривала нежданную гостью, скользя сверху вниз по её привлекательной фигуре, прикрытой серым ситцевым платьем. Остановила взгляд на стёртых домашних тапочках. Ждала ответа. А мысли торопились, опережая друг дружку. Но над всеми преобладала одна, главная: «Что же могло случиться? Ведь неспроста же Лейла приехала в неизвестные ей края, в такую даль одна. И теперь не решается ничего сказать...»
Тут необходимо вернуться на несколько лет назад. И кое-что прояснить… Мать Ханипы, Фариде-апа, овдовев, долго носила на благообразном лице своём печать траура, залёгшего в складках ранних морщин на благородном лбу и вокруг близоруких глаз, уже не первый год жила только с нею, самой младшей из детей. Старшие, повзрослев, разъехались, и жили самостоятельно своими семьями. Откуда ни возьмись - возник вдруг Зериф-албасты, напористый и неотразимый. Фариде-апа, посомневавшись, приняла-таки его предложение. И стали жить вместе в его доме. Ханипе эта перемена, лишившая её привычного, давно устоявшегося уклада жизни не понравилась. Но она, не переча матери, мирилась с обстоятельствами, втайне надеясь на какое-то чудо, способное вывести её из этого «плена». Таким чудом могли бы послужить курсы в Уфе, куда Ханипа устремила свои взоры после окончания школы, но мать, находясь на сносях, не отпустила её. Родилась Лейла, своенравная и капризная. Более двух лет Ханипа исполняла дома обязанности няньки, пестуя свою маленькую сестричку, которая долго не разговаривала, хотя, казалось, всё понимала.
Наконец мать сжалилась, видя, как угнетена её любимая Ханипа. Отпустила дочку на курсы. Ханипа уехала из дома, когда мать ещё была деловитая и, казалось, здоровая женщина. Окончив учёбу в Уфе на швейной фабрике, девушка там же работала швеёй. Мать снова была на сносях. Но во время родов её не стало. После похорон, Ханипа вернулась к месту работы. А Зериф-албасты, оставшись с маленьким ребёнком, вынужден был привести в дом няньку, которая вскоре стала мачехой для Лейлы. Справедливости ради, надо сказать, что слово «мачеха» для этой заботливой и чуткой женщины, каковой была Айхылу-апай, с истинной материнской любовью пестовавшая Лейлу, было оскорбительным. Во всяком случае, его общепризнанная негативная суть, не соответствовала истинному отношению Айхылу-апай к приёмной дочери. Но своенравная Лейла была нетерпима к этой доброй женщине. В Лейлу будто вселился злой дух-албасты. И, как следствие - она уже в Каракумах. Стоит, потупившись. Не отвечает на вопрос сестры, к которой каким то чудом умудрилась проехать через две пустыни, преодолев не одну тысячу километров… без билета. Раздумывает, как объяснить сестре этот феномен. Она бы соврала, не задумываясь, если бы знала что сказать? И вдруг - осенило: «А чего я боюсь?! Разве я себе не хозяйка!?»
Но Ханипа, не дождавшись ответа, требовательно сказала:
- Лейла, прежде чем мы придём домой, мне необходимо получить от тебя ответ на два вопроса: что дома случилось, и как ты доехала? Ты должна  понять, я живу в семье, муж непременно поинтересуется этими подробностями. Я обязана быть готова к такому разговору. Расскажи мне всё начистоту. Мы вдвоём сейчас всё обдумаем и решим, что говорить, а о чём лучше умолчать.
И Лейла принялась сгущать краски:
- Я не могла больше терпеть придирки чужой женщины. Её окрики:
«Лейла, помой посуду, Лейла, застели кровать, Лейла, подмети пол!… Тебе бы это понравилось?».
Лейла, как говорится, в ясный день наводила тень на плетень. А попросту – врала.
Ты уехала тайком?
- Да.
- А откуда деньги на билет?
- Я без билета…
- Как это возможно… в такую даль?
Лейла вызывающе взглянула прямо в глаза Ханипе:
-А так, я на поезде, а проводник – на мне…
Ханипа прикусила губу. И, не веря ушам своим, переспросила:
- Ты это серьёзно?..
- Я была без денег… что мне оставалось делать? А проводник требует: «Давай билет…или иди пешком…» – Лейла пустила слезу, разжалобив себя.
У Ханипы от сострадания к сестре болезненно сжалось сердце. Она, покусывая губы, сказала:
- Так, Лейла, давай этот разговор отложим. Теперь идём домой. И дома об этом – ни слова! А на всякий случай запомни: билет у тебя был. Подробности обсудим позже. И взялась за тяжёлые авоськи. Внешне она старалась сохранять спокойствие, но в голове творилось «землетрясение»… Неожиданный приезд сестры рушил все её мечты о спокойной жизни, налагал бремя новых обязанностей. Ханипа думала: «На работу её ещё не примут – малолетка. На учёбу? А где учиться?..»
- Лейла, сколько классов ты закончила? – прервала молчание Ханипа, перейдя небольшой безводный арык.
- Шесть, - вытирая ладонью повлажневший от жары лоб, ответила девочка.
Ханипа, смягчая интонацию, и с принуждённой улыбкой взглянула в бегающие глаза юной путешественницы:
- Приободрись, сказала она уверенным голосом и весело подмигнула сестре, пряча в душе свои переживания. Лейла криво улыбнулась в ответ.
Ханипа снова задумалась: «Её ни в мед- ни в педучилище не возьмут. Нужно заканчивать школу…  А что я мужу сейчас скажу?».
Лейла, не догадавшись предложить сестре свою помощь, шла налегке, держа в руке дорожную котомку, которую взяла из дому с бутылкой воды и краюхой хлеба. Теперь в ней была пустая бутылка и тонкие, как фанера, сухие лепёшки, прощальный подарок «кормильца» проводника. Перед арыком остановилась, пропустив Ханипу с ношей вперёд, затем, ускорив шаг, снова поравнялась с ней. Шла рядом молча. Рыжую голову свою несла высоко и гордо, сохраняя независимый вид. Но, исподтишка наблюдая за сестрой, ощущения испытывала малоприятные. От неё не укрылось смятение Ханипы. Чувствовала, что её приезд – здесь не в радость.
За молчаливыми раздумьями прошли остаток пути и оказались во дворе деревянного финского дома, неестественно вытянутого в длину.
- Вон наше окно… Видишь розовые занавески?- Спросила Ханипа…
Лейла, глядя на них без интереса, молча, ответила кивком головы.
                4.ПОИСКИ
             
      С исчезновением Лейлы, Зериф-албасты стал непохож на самого себя. Таинственная пропажа дочери повергла его в глубокое уныние. Никогда прежде за ним такого не наблюдалось. Из двадцати пяти сыновей он и о половине из них не имеет никаких сведений: где они, как живут, чем занимаются. И относится к этому на удивление спокойно, что кажется -противоестественным для родителя. А Лейла своим исчезновением крепко задела его струны души. Побегав в тоске и ярости, как медведь в клетке, по двору, он понял, что этим способом дочь не отыскать. «Нужно, не полагаясь на сообщения жены, самому пробежать по родным и знакомым в Стерлитамаке, а если понадобится, то и в Ишимбае, и в селении Cалач, где тоже есть родственники…» - решил он. И следующий день провёл в изнурительном поиске.
Возвратившись ночью домой из бесплодных  скитаний, разбитый и подавленный, Зериф-албасты не мог уснуть, и тут, отчаявшись, стал усердно просить Бога, в которого прежде не верил, о помощи. А утром раным-рано пешком отправился для дальнейших поисков в Ишимбай – «авось кто-нибудь попутный подвезёт». Соседи советовали ему обратиться в милицию. Но он этого делать не стал, чтобы не запятнать имя дочери.
День за днём шло время поисков. Старый Зериф-албасты не ест, не пьёт, всё ходит потерянный. Прекратил приём посетительниц. Извёлся. Похудел. Не узнать в нём прежнего богатыря. Теперь его вид вызывал не насмешки, а жалость. Айхылу-апай, глядя на страдания мужа, тоже мучилась. Ей было жаль его. Но Лейлу она жалела не меньше. Так и хранила тайну в себе, раздумывая, что правда, которую она  скрывает, едва ли пошла бы на пользу Зерифу-албасты.
Мариам, будто оцепенела, продолжала держать язык за зубами. И сама, не получив весточки от Лейлы, тревожилась о судьбе подруги.

                5.НЕОЖИДАННАЯ ГОСТЬЯ

     Оказавшись во дворе и не мешкая у подъезда, Ханипа и Лейла, каждая со своими мыслями и предчувствиями, одна за другой вошли в дом.
Едва распахнулась в комнату дверь, навстречу с гиканьем и смехом хлынула волна голопузой ребятни. С радостными возгласами «мама пришла!» мальчишки мигом обступили мать, не сразу заметив входящую следом гостью. А, увидев, притихли и насторожились. Поодаль от малышей остановился невысокий, молодой мужчина с тёмными, аккуратными усиками на приятном смуглом лице и такими же тёмными, буйными волосами, небрежно закинутыми на затылок – муж Ханипы. В чёрных, с синеватым блеском глазах его, светилось любопытство и доброжелательность. Он, словно прикипел взглядом к обворожительному лицу гостьи, и, казалось, забыл обо всём на свете. Притихшие дети продолжали стоять, молча, поглядывая то на гостью, то на родителей. Это продолжалось секунды. Взрослые улыбались.
 - Ассалам алейкум – здрасте, - ответил Аразгелды (так зовут мужа Ханипы) на приветствие Лейлы и лицо его  ещё больше растянулось в улыбке.
Лейлу обворожила атмосфера радушия встречи, которая исходила от хозяина, его приветливая улыбка, красивый тембр голоса, звучавшего бархатным баритоном, как струна контрабаса. А ещё было ей приятно видеть щеголеватые тёмные усики на его лице, очень напоминавшие те, которыми щекотал её красавец-проводник пассажирского поезда, Пирнепес из Ташкента.
Под внимательным взглядом Аразгелды, она вдруг смутилась, покраснела и потупила глаза. В эту минуту Ханипа, забыв выпустить из рук свою ношу, в нахлынувшем волнении торопилась рассказать о первой, ошеломляющей минуте встречи с Лейлой, неподалёку от базара. Её сияющие радостью глаза метались из стороны в сторону, то на секунду задерживаясь на улыбающемся лице мужа, то перебегали по трём детским головкам и на миг останавливались на Лейле:
 - Неожиданная радость!.. Иду с базара, не знаю, о чём думаю – вдруг сестра… в Каракумах! Как с неба!.. Пустыню, говорит, посмотреть захотела, путешественница! В словах Ханипы звучало и добросердечное гостеприимство - для гостьи, и едва уловимое порицание, на всякий случай высказанное для мужниных ушей.
Обрадованная Ханипа, - муж спокойно и даже дружелюбно воспринял стихийное появление Лейлы в доме, - опустила на пол авоськи, потёрла ладонь о ладонь: затекли руки от тяжести покупок, а затем, снова подхватив свою ношу, отправила всё «на кухню», которой служил ближний к входу угол комнаты. Дети, в ожидании гостинцев с базара, схватившись за авоськи, толпой перекатились вместе с матерью. А Ханипа, поставив ношу, окликнула мужа:
- Араз, я тебя прошу, пока не донимай Лейлу вопросами. Пусть она придёт немного в себя с дороги. Давай мы ей купим красивый отрез шаи на платье, и я сегодня же сошью, сразу сделаем из неё туркменку. Это будет для неё и для нас хорошо. Туркменский облик Лейлы меньше будет будоражить воображение соседей. Согласен?
 - Ты хорошо сказала, Ханипа-джан. После обеда идите с Лейлой в магазин, купите шаи, и сшей красивое платье для сестры, не задумываясь, с веселой улыбкой согласился Аразгелды.
Лейла, не зная, что с ней творится, не отводила очарованных глаз от Араза. На долю секунды взгляды их встретились. Девушка вспыхнула, зарделась, и, словно обжёгшись от прикосновения взглядом, снова потупила глаза. Аразгелды заметил её волнение. И, не обращая внимания на мелкие шалости детей, осторожно любовался красотою гостьи.
   Обедали на полу за дастарханом (низенький столик). Семья расселась, а точнее сказать, возлегла вокруг дастархана на курпачах, - стёганых ковриках, напоминающих узкие ватные одеяла. Азиатский традиционный стиль предусматривал также для каждого участника трапезы подушки, на которые, для удобства, опирались локтями. Лейла впервые оказалась в туркменской семье. Ей всё было внове: комната, устланная  кошмой, с высокими нарисованными масляной краской панелями на стенах, у глухой стены – единственная кровать, на которой, едва ли не до потолка, возвышается гора матрацев, одеял, подушек и курпачей… Дастархан – почти посередине комнаты. На нём – пиалы, маленькие фаянсовые чайники по числу обедающих членов семьи, в чайниках – зелёный чай. На тарелочке – нават, сладкий кристаллический продукт матового цвета, особым способом приготовленный из сахара и других компонентов, конфеты, кишмиш (сушеный виноград) и другие продукты традиционного местного приготовления. Гог (зелёный) чай, вопреки русской традиции, пьют перед едой. Дети принесли пресные лепёшки домашнего приготовления, которые выпекаются особым способом в тандыре - специальной «мини-пекарне», положили их горкой среди тарелочек. Затем стали ломать лепёшки, передавая куски друг другу.
Чай в ожидании обеда, пили вприкуску с лепёшками и другими продуктами, выставленными на столе. Лейла тоже налила себе в пиалу из отдельного чайника зеленоватую дымящуюся жидкость, пригубила, но пить не стала. Она привыкла к черному чаю. Зеленый ей не понравился: нет привычного аромата.
Ханипа вышла во двор. Там на мангале готовился плов. Дети у дастархана разворачивали фантики конфет и показывали друг другу картинки. Аразгелды из всех сил сдерживал себя, чтобы не «пялиться» на Лейлу. Но это ему не удавалось. Гостья чувствовала на себе его взгляд. По телу пробегал приятный трепет. Пересилив себя, Аразгелды встал, чтобы отогнать от себя неотступные, назойливые, развращающие мысли, включил радио, и комната наполнилась игрой дутара, дрожащие струны которого создавали звуковую иллюзию бескрайнего простора пустыни. Это была вступительная, инструментальная часть. Затем последовал вокал, полилась задумчивая мелодия его любимого бахши (исполнителя). Под звучание дутара (национальный струнный музыкальный инструмент) Ханипа внесла большое глиняное блюдо, украшенное национальным орнаментом в виде стилизованных хлопковых коробочек, на котором золотистой россыпью ,образующей в центре холм, возвышался плов, только что извлечённый из горячего казана. Над ним пульсирующим маревом дышал, незаметно рассеиваясь, ароматный пар. Хозяйка поставила блюдо на средину дастархана так, чтобы каждому удобно было до него дотянуться. Вся семья обжигаясь, ела из этого блюда руками. Лейла с трудом справлялась с этой задачей: она не умела взять очередную порцию пряного риса пальцами так, чтобы плов не рассыпался прежде, чем будет поднесён ко рту. Дети, наблюдая за неловкими движениями гостьи, переглядывались между собой и тихо посмеивались. От лишних усилий и неловкости избавил Лейлу хозяин. Он предложил ей воспользоваться туркменской деревянной ложкой, которая отличалась местным своеобразием: у неё рабочая часть находится не впереди, а сбоку. Но к этому легко было приспособиться. За ложкой сбегал старший сын, Джума. Обед прошел в весёлой обстановке, но без лишних слов. Аразгелды, помня просьбу жены, не задавал гостье никаких вопросов. Завершился приём пищи сладкой и душистой чарджоуской дыней и зелёным чаем. Затем последовал традиционный ритуал омовения рук, который организовали дети.
               
                6. ТУРКМЕНКА
      
    Магазин «Чинар» размещался в самом центре поселения, чуть поодаль от базара, на улице Молламурта. Это был самый новый промтоварный магазин в Куня-Ургенче, к нему и направились после обеда Ханипа и Лейла за покупкой. Шли рядом. Некоторое время молчали. Лейла оглядывала улицу, скользя любопытным взглядом по фасадам глинобитных строений, огороженных высокими глинобитными дувалами (заборами). Смотрела на чумазую ребятню, играючи сновавшую у дворов, а завидев прохожих, замиравшую на месте с широко раскрытыми глазами. Ханипа шла в задумчивости, глядя прямо перед собой, изредка косясь в сторону сестры. Она не знала, с чего начать разговор. Лейла и Ханипа были не похожи друг на друга. Взрослая, уравновешенная Ханипа заметно отличалась комплекцией, чертами лица и спокойным характером. Она была полнее и выше ростом, её младшей сестры, с лицом, не лишённым приятности, но несравнимым с красотою юной Лейлы. Взгляды прохожих, особенно мужчин, непременно приковывались к обворожительной фигуре Лейлы. Скользили по очаровательному лицу красавицы, с тайным вожделением вспархивали к её крепким, живописно очерченным и резвым ногам. Лейла чувствовала это, видела боковым зрением любопытных прохожих. Чрезмерное внимание окружающих бальзамом радости проникало в её искушённую душу. От этого восторженного чувства она даже забыла, что назрел и вот-вот начнётся неприятный разговор с сестрой «начистоту». Нужно будет «исповедоваться», изложить подробности своей безбилетной поездки через две пустыни, что составляет не одну тысячу вёрст. Она была готова изворачиваться и врать. Но интуитивно чувствовала: Ханипа отнесётся с осуждением даже к тому немногому, что она вынуждена будет рассказать ей о своих дорожных приключениях. А память рисовала свежие картины, которые в мозгу смешались в большой кошмар, но не приснившийся, а существовавший реально в служебном купе проводников пассажирского поезда, на зелёных вагонах которого висели белые эмалированные трафареты с названием маршрута: Москва – Ташкент.
- Лейла, давай теперь…обо всём по порядку, как ты решилась на такой отчаянный шаг: убежать из дому…без денег…неизвестно куда; и как тебе удалось доехать бесплатно почти на край света? – Голос Ханипы звучал спокойно, вдумчивый взгляд её тёмно-карих глаз, обращённый на Лейлу, был скорее сочувствующий, чем осуждающий.
Оценив миролюбивый характер начавшегося диалога, Лейла в ответ, взглянув в глаза Ханипы, тихо произнесла:
- Сестра, главное я всё тебе сказала. Интересуют подробности? Мне стыдно о них говорить. Но я оказалась в безвыходном положении. Деваться было некуда. Убежав, по уже известной тебе причине из дому, я из Стерлитамака доехала до Уфы, затем до станции Кинель. У меня хватило денег на билет только до этого места. (Лейла старалась не выдать соучастия Мариам в своём побеге, поэтому не сказала, где взяла деньги). Дальше ехать было не на что. На станции Кинель -  пересадка на Ташкент. Прибыл поезд из Москвы. Я пошла вдоль вагонов, в надежде упросить какую-нибудь женщину-проводника...Но у вагонов стояли только проводники мужчины. Осмотревшись, подошла к старшему по возрасту, седому дядьке в заметно поношенной форме проводника. «Возьмите меня до Ташкента, прошу его». «Билет есть? - спрашивает». «Нет", - говорю. «Тогда будешь спать со мной на одной полке" – отвечает он. Я молча пошла от него к другому проводнику. Этот был молодой. Он спрашивает: «А что тебе сказал аксакал, к которому ты подходила?». «Сказал, что нет свободной полки… надо спать с ним». Тут я старалась удержаться, но лицо искривилось, и слёзы сами хлынули из глаз. «Но у меня тоже нет свободной полки. Если хочешь ехать, возьму в служебное купе, но спать будем вместе. Или иди пешком».
- Мне ничего не оставалось, только согласиться. Так я и доехала… Лейла замолчала. Ей не хотелось рассказывать сестре подробности отношений в дороге с «хозяевами вагона»-проводниками, сексуальной рабыней которых она являлась в течение пяти суток. При этом в памяти Лейлы мгновенно всплыли картины её «гаремной» жизни в вагоне, когда в течение всего времени пути ей позволяли надеть платье только в случае необходимости выйти из купе по естественной надобности. Всё остальное время она молодым красивым телом «услаждала жадные глаза, руки и… ненасытных самцов», безропотно обслуживала их умопомрачительные прихоти. 
Надо сказать, Лейла в своём рассказе была не вполне откровенна с сестрой, сообщив ей только часть правды, в которой сама выглядела - исключительной жертвой, совершенно лишённой собственной воли. Слов нет, она действительно оказалась в трудном положении. Но требования проводников для неё не были неожиданностью. Она заранее была готова за безбилетный проезд «платить натурой». Это словосочетание прозвучало из уст Мариам, когда подружка провожала её на автовокзал в Стерлитамаке. Именно Мариам, дав Лейле немного денег, подсказала «подручный» способ платежа за дальнейшие услуги проводников. Причём, при этих словах Лейла артистически наигранно «сделала большие глаза». Но Мариам, усмехнувшись, напомнила:
- Тебя с кем застукала сегодня мачеха в постели? С бобылём?
А чем проводник хуже? Выбери себе помоложе…
Лейла видела, что у вагонов стояли и седовласые мужчины. Но - никакого внимания на них не обратила, а избрала среди прочих по своему вкусу молодого усатого красавца, и только тогда подошла к нему с просьбой. Его условие относительно совместной ночёвки на одной полке приняла с ужимкой протеста. Но это было исключительно внешнее, показное движение, свойственное любой особи женского пола, значение которого в том, чтобы победа не показалась преследователю слишком лёгкой и этим обесцененной.
       Покупку совершили быстро. Среди витринных образцов разнообразных расцветок шаи, а именно эта национальная ткань преобладала среди прочих, Лейла выбрала самую яркую. Ханипа одобрила её вкус, продиктованный юным возрастом. Платье для Лейлы сшили – на славу! Ханипа уверенно крутила ручку старой швейной машинки, одной рукой продвигая ярко-красную ткань шаи с золотистыми полосками под лапку с прыгающей иголкой, мастерски ведя строчку за строчкой. И вот платье готово. Приобретённую в «Чинаре» ткань Ханипа, ни минуты не мешкая, раскроила, едва пришли домой. Ей не терпелось переодеть Лейлу в новую одежду, чтобы скорее избавиться от этого противного серого платья – молчаливого свидетеля бесчестья её сестры. У Ханипы и дома ни на минуту не выходила из головы омерзительная поездка Лейлы. Но внешне она виду не подавала, чтобы не привлечь внимания своего супруга и не возбудить его любопытства, которое могло принудить лгать ему и изворачиваться.
-  Примеривая на Лейле своё изделие, Ханипа  прикасалась к нему на плечах, на спине и оглядывала с одобрением: теперь Лейла настоящая туркменка. Платье действительно получилось хорошее, вполне соответствующее местным этическим нормам и вкусам: всё тело закрыто тканью от шеи до подошвы ног. Аразгелды тоже высказал одобрение. Сама же Лейла, разглядывая себя в зеркало, восторга от этой моды не испытывала, но старалась в угоду благодетелям проявлять интерес к своему новому внешнему виду, чтобы казаться благодарной хозяевам. Вертясь перед зеркалом, она вспомнила, что когда шли с Ханипой в магазин Чинар, увидела вдалеке какую-то высокую трубу. Но в тот момент рассказывала сестре о своих дорожных злоключениях... Не спросила, что это за труба огромная… Теперь есть предлог заговорить с хозяином. И она произнесла понравившееся имя этого «обворожительного мужчины», прислушиваясь к его звучанию.
 - Аразгелды, что это за труба у вас… такая высоченная… в самое  небо? – отвернувшись от зеркала, с неувядающей улыбкой спросила Лейла. Хозяину понравилась любознательность гостьи, и он заговорил с нескрываемым интересом:
-Это не труба, а минара…- произнёс он на свой лад.
- Минарет… по-русски  - подсказала Ханипа
-Да!- согласился он, улыбаясь и глядя на Лейлу
- А для чего он? – Лейла не сводила глаз с лица говорившего, разглядывая каждую чёрточку его. Взгляд девочки притягивали тонкие усики, подвижные губы, сверкающие заманчивым блеском чёрные, как осенняя ночь, глаза. Она что-то фантазировала, не вслушиваясь в ответы, а наслаждаясь лишь звуками его голоса да игрой подвижной мимики лица.
- Раньше мулла с высоты его призывал правоверных мусульман к молитве Аллаху. Но сейчас муллы нет, минарет стоит без дела. Теперь он просто памятник истории. У нас много памятников древности. – Ещё более  оживился Аразгелды - Мы можем их посмотреть. Не только минарет, но и Суфийский мавзолей Наджиметдина Кубры, сооруженный в двенадцатом веке, мавзолей монгольской принцессы Торебег-Ханым, тоже очень древний, минарет Мамуна. Побываем у развалин бывшей столицы хорезмшахов Гурганджа. Это близко. Хочешь увидеть всё это? Глаза Лейлы загорелись. Она согласно кивнула головой:
- Очень хочу, - ответила гостья, подчеркнув свою мнимую радость движением головы и напряжённым акцентом в голосе. Но всё это была – игра. В действительности она ни восторга предстоящей экскурсией, ни даже простого желания видеть перечисленную старину не испытывала. Её радовало лишь внимание Аразгелды.
 -      Завтра воскресенье… - Аразгелды помедлил, взглянув на жену - Все пойдём на экскурсию, - сказал он.-  Откладывать не будем. В начале следующей недели мы отсюда уезжаем в Карахауз. А там таких памятников нет. Ханипа промолчала. Зная вспыльчивый характер мужа, она научилась выражать свои мысли с осторожностью. Поэтому и не решилась сразу возразить. Но по лицу было видно, что её одолевает какое-то беспокойство. От Аразгелды это не укрылось.
- Что-то не так? - взглянул он на жену. Лейла тоже перевела взгляд на сестру.
- Всё - так… но у башлыка Ягмура Амансарыева - завтра той. Ты считаешь,- можно туда не пойти?
- Ах, да! да! да! да! Как я забыл?!.. Жаль! Но, может, что-нибудь позже придумаем?.. На той идти надо – свадьба же!
               
                7. В ГОРОД
      
Переезд в Карахауз для Лейлы был ещё одним событием, наполнившим её не слишком развитый ум новыми впечатлениями и разнообразными фантазиями. Она ничуть не огорчилась тем, что не сходили к минарету, мавзолеям и руинам древней столицы – Гургавндж. Потребности в этом не было. Просто в тот  момент хотелось поболтать с Аразгелды. Вот и спросила про «высокую трубу». Сказанного им для неё было достаточно. А в воскресенье побывали на тое (свадьбе). Там тоже оказалось всё в диковинку. Особенно любопытной была та часть праздника, в которой напоказ выставлялась сила, смелость и ловкость в борцовских поединках. Но сначала наблюдали бой петухов. Затем на арену вышли красавцы бараны с живописными рогами, закрученными в немыслимые «кренделя». Завершали серию поединков крепкие парни - палваны (борцы), с обнажёнными торсами, показывая национальный стиль, силу и сноровку. На следующий день, после тоя, из Карахауза за семьёй Аразгелды приехал грузовик.
Довольно длинная дорога в открытом кузове автомашины с домашним скарбом и беспокойным семейством сестры: дети мучились от зноя и то и дело просили пить, без конца жевали лепёшки. Они - то хохотали, то капризничали. Несколько раз останавливали машину, чтобы сходить по естественной надобности…
Лейлу, не испытывавшую с детства особых чувств к окружающей природе, которая весьма привлекательна в Башкирии, неожиданно поразила глубокая панорама желтоватой пустыни, обступившей дорогу, простёршуюся узкой серой лентой. Она стремительно неслась через промежуточные селения, которые пришлось проезжать по пути в Карахауз. Нестерпимо знойный день, слепящее сияние солнца, встречный поток горячего воздуха – всё это по обратной ассоциации наводило девочку на ставшие теперь почему-то приятными для неё воспоминания о недавней поездке в поезде. Она перебирала в памяти самые острые, самые будоражащие подробности, пропуская перед внутренним взором живые картины, запечатлевшиеся в памяти.
      Ханипа, внимательно следившая за детьми, которые сидели спиной к кабине, а лицом к ней, исправно исполняла их просьбы и постоянно подбадривала, говоря: «Уже близко. Скоро доедем. Потерпите ещё…». А когда дети, прикрыв головы какой-то светлой тканью, стали дремать, она, ничего не подозревая, захватила Лейлу врасплох посреди её  воспоминаний, спросив сестру:
 - В вагоне приятней ехать, чем в грузовике?
 - Ещё бы! Там была крыша над головой. Всю дорогу я лежала под простынёй, как мать родила, без одежды… Ни солнце, ни обжигающий ветер меня не донимали…
 - Как, в служебном купе… и без одежды?- удивилась сестра.
 - Представь себе! Это было требование самих проводников. Они без конца соревновались в своих половых упражнениях, будто на конкурсе самцов. А бывали и такие заскоки, когда они атаковали меня с двух сторон одновременно. Для этого я нужна была им постоянно раздетая.
- Ты говоришь… «с двух сторон»? Что имеешь в виду?
- А ты не догадываешься?!
- Фу, какая гадость! С ума сойти!
     - Что ты! Это роскошь! – убеждённо, со знанием дела заявила Лейла. Она, поддавшись воспоминаниям, нечаянно разоткровенничалась перед Ханипой, и спохватилась лишь, когда выболтала все свои даже предшествующие путешествию тайны, касавшиеся её самых первых шагов на пути завоевания мужчин. Глядя в глаза сестре, она словно жалуясь, говорила:
- Моё тело долго изнывало от одуряющего, болезненного желания обладать каким-нибудь мужиком. Всё равно каким! Я не находила себе места от изнуряющей потребности… И решила: действовать нужно самой. Идти навстречу... И, зная, что бобыль Хатыбала каждый день везёт с небольшой фермы две фляги  молока, проезжая на лошадях по лесной дороге, специально пошла в лес и, будто случайно попалась ему на глаза. А когда он меня увидел, его глаза вспыхнули дьявольским огнём, разгорелись, широкая улыбка открыла его крупные зубы, будто он собирается меня съесть… А он спросил: «Что ты тут потеряла, Лейла? Садись, подвезу!». Я, приняла смущённый вид… и, якобы в нерешительности, молчала…Он, подкрутив усы, мигом соскочил с передка. Подхватил меня под коленки. И с весёлыми прибаутками уложил в свежее сено на телеге. Да так смело защекотал!.. Душистый аромат того сена опьянил меня…я ощущаю его и теперь…оно кололо мне ягодицы… Я даже сообразить ничего не успела, как всё произошло… Это и был первый раз…с ним. Он тогда показался мне особенно красивым. И не очень старым. Хотя это всё равно… Всё было хорошо. Я успокоилась. Если бы не глазастая мачеха… Угрожать стала, что расскажет отцу…
Поражённая услышанным, Ханипа не знала, что на это сказать. Мысли сбивались в голове в хаотичный ком. А она слушала и молчала…Только сердце стучало, как в наковальню. Тут она и поняла подлинную причину бегства Лейлы…
- Мама, мама, смотри, большие дома! – пробудившиеся дети, сняв с головы ткань, защищавшую их от солнца, стояли рядышком возле кабины, руками придерживаясь за передний борт, и во все глаза с детским любопытством смотрели вперёд на открывшуюся панораму города.
- Да, вот мы и подъезжаем, приподнявшись, чтобы видеть дома, - сказала Ханипа. Лейла тоже обернулась. Ей особенно интересно было увидеть каков этот город, в котором предстояло жить. Вскоре у одной из  двухэтажек нового квартала машина остановилась. Из кабины вышел улыбающийся Аразгелды, и указал Ханипе на окна первого этажа слева от входной двери. Только на этих двух окнах не было занавесок. Другие новосёлы уже обосновались. Аразгелды с семьёй въезжает последним.
                8.В РЕДАКЦИИ               

Жизнь в городе для семьи Сеидовых началась с хлопот по устройству малышей в детский садик и ясли. Аразгелды сразу вышел на работу. За справками по учреждениям бегала Ханипа, оставив детей дома одних: Лейла вознамерилась найти себе работу и увязалась с сестрой. Хотя делать ничего не умела. И не очень хотела. Лень в ней была непреодолимая. Из-за лени возникали препирательства с мачехой. Однако тут – не дома, она чувствовала, что должна работать. Ханипа ходила с ней, подбадривала. Но, в какое учреждение ни обращались, получали отказ: малолетка. И всё же, после нескольких безуспешных попыток, наконец, повезло. Приняли на должность курьера в редакцию местной газеты – «Хлопкороб».
      Редактор Максимов Федот Михайлович, человек степенный, в солидном возрасте, с сединой в кудрявых волосах и морщинами на продолговатом лице, внимательно ощупывал остренькими глазками ладную фигурку девочки. И мечтательно улыбался. Хотя что-то мешало, вызывало в нём скрытую досаду. Вскоре понял причину: это оказалось длинное, до самых подошв платье нацио-нального покроя, скрывавшее форму юных ног.
- Садись- садись, в ногах, говорят, правды нет…- указал он движением руки на ближний стул, не отводя глаз от красивого, но напряжённого, почти каменного лица девочки.
Лейла присела, при этом платье плотно обтянуло фигуру, чётко обрисовав округлые колени и бёдра. Редактор встал из-за стола, над которым на стене господствовал портрет вождя в военном мундире. Прошёлся по кабинету молча, не упуская из виду завораживающую фигуру посетительницы. Через пару минут приблизился к ней, взял за руку и сказал, поглаживая ладонью маленькие пальчики: (Лейла при этом встала, оборотясь к нему лицом)
- Ты должна знать, что мы часто работаем допоздна. Иногда придётся задерживаться здесь. Такие условия подходят?… Если согласна, давай, дочка, приступай к работе сразу, без тебя у нас дело не идёт, - пошутил и рассмеялся. - О зарплате  поговорим позже.И - «по-отцовски» поцеловал девочку в щёчку.
- Сейчас иди в типографию…Ты знаешь, где она? Через дорогу, наискосок. Там, возле метранпажа будет выпускающий Языков, хромой парень. Гена его зовут. Найдёшь! Скажи, что пришла за гранками. Возьми у него и сразу принеси мне.
- Хорошо, - ответила Лейла и распахнула дверь.
Ожидавшая её Ханипа, беспокойно ходила взад-вперёд по коридору. А когда Лейла вышла из кабинета редактора с улыбкой на лице, взволнованная и счастливая, у Ханипы отлегло от сердца. В двух словах Лейла сообщила ей, что уже приступила к работе. И домой придёт, когда освободится. Может быть, поздно.
      Типография, как пояснил редактор, действительно находилась за дорогой, наискосок от редакции. Лейла вошла во двор, озираясь. Слева была контора, следом за ней – крытая площадка, на которой стояли большие рулоны бумаги. Справа, под одной крышей разместились разнообразные цеха типографии. Из раскрытых окон одного из них доносился шум с приглушённым позвякиванием. А посередине двора, прямо на неё, рослый черноволосый парень катил такой же огромный рулон бумаги, какие лежат под навесом 
      - Поберегись! – возгласил черноволосый и подмигнул Лейле. Девушка отошла в сторону и остановилась.
 - Кого ищешь, красотка?- бесцеремонно спросил он с заметным акцентом. На его довольно приятном лице отразилось некое подобие восхищения. Он остановил рулон.
- Где тут газету делают? Редактор за гранками послал…- ответила Лейла.
- А-а! Ты новый курьер… Я тебя сейчас туда отведу. Это будет стоить один поцелуй.
- А без поцелуя не отведёшь?
- Отведу… в долг, но тогда уже одним поцелуем не отделаешься, - сверкнул лукавым взглядом черноволосый.
- Звучит как угроза, - сказала Лейла спокойно, внутренне возликовав  от неожиданности. Она шла рядом с высоким крепышом-провожатым и не без интереса, хотя и сдержанно, поглядывая на него. Он ей отдалённо напомнил двоюродного брата Нигматулу, который в действительности доводился ей племянником. И мгновенной вспышкой в памяти промелькнули шалости с братцем на сеновале втроём. Мариам тогда, разыгравшись, неосторожно взвизгнула, чем привлекла внимание мачехи…
- Нет, не угроза. Так и будет, - уверенно заявил черноволосый, и, обхватив Лейлу за талию, прижал к себе.
- А ты нахал! - беззлобно сказала Лейла, взглянув в чёрные глаза незнакомца и отстраняясь от него. Но девичьему самолюбию льстило такое необузданное внимание симпатичного парня. Потому интонация была скорее поощрительная, чем действительно протестующая.
- Ну, вот мы и на месте. Видишь этот вход? Пройди через печатный цех, откроешь дверь справа. Там цех верстальный. В нём метранпаж Бибиков даст гранки. Или выпускающий Гена… А теперь рассчитаемся…- он попытался схватить Лейлу за руку. Но девушка, отдёрнув руку, отстранилась от него.
- Значит, долг с нарастанием. И никаких отговорок! Да-а, а как зовут тебя?
- Потом узнаешь! – с интонацией шутливой угрозы выкрикнула Лейла и скрылась в печатном цехе. Открыв следующую дверь, она увидела: за большим верстальным столом, обитым железом, приземистого мужичишку, с бабьим лицом, в кепке. По виду – старик, но без бороды. Он взглянул на Лейлу поверх очков, которые чудом держались у него едва ли не на самом кончике короткого и узкого носа. В руках у него был ещё не свёрстанный набор, острые углы которого он энергичными движениями очищал от заусениц крепёжной линейкой. Это и был метранпаж Хамза Бибиков. Выпускающего Генки в цехе не оказалось. Но в следующую минуту он появился с новой «порцией» набора из соседнего, линотипного цеха, рабочий шум которого с позвякиванием Лейла слышала во дворе из открытых окон.
- Это кто к нам пожаловал? – Щеголяя перед девушкой, в высокопарном стиле Генка сформулировал вопрос. И положив принесённый набор на верстак, подошёл к Лейле едва ли не вплотную.
- Ответствуй, - сказал он с высокомерием, нагловато глядя в лицо
- Лейла спокойно смотрела на сухощавого хлюпика с невыразительной физиономией, который, передвигаясь стремительными рывками, припадал на одну ногу. От рождения не обладавшая излишней стыдливостью, а кроме того, побывав в серьёзной переделке в купе проводников, она без малейшего смущения, глядя прямо в глаза, ответила:
- Редактор послал к выпускающему за гранками. Просил принести быстро.
- Ты новый курьер?
- Да.
- Ну, вот тебе гранки, - он дал обрывок бумаги с продолговатыми оттисками набранных в металле строчек какого-то текста, - отнесёшь и сразу возвращайся. Скоро будут гранки со второго и третьего линотипов. - Редактор скажет, что надо делать, - ответила Лейла, уходя и не обернувшись.
- Ершистая штучка, - проговорил выпускающий  вполголоса, глядя вслед удалившейся девочке. И перевёл взгляд на Бибикова, как бы ища себе поддержку. Но метранпаж промолчал.
- Ну, вот и славно! Ты уже и освоилась, - произнёс редактор со сладкой улыбкой, растёкшейся на продолговатом лице, и поощрительно положил свою правую руку на плечо Лейлы. Левой взял принесённые гранки. Его прилипчивые глазки при этом масляно лоснились. Голос становился хриплым. Пальцы на плече слегка вздрагивали…
Лейла, несмотря на свой подростковый возраст, будучи уже искушённой в тонкостях близкого общения с мужчинами, безошибочно угадала тайные пружины, которые движут поведением редактора, но при этом сохраняла вид несмышлёныша, глупой овечки. Его умильные взгляды, приторно-сладкие улыбки, «родственнический» поцелуй в щёчку, «нечаянные» прикосновения она воспринимала, как дело естественное, и неотвратимое, без малейшего намёка на неприятие. Возможность такого отношения к себе предвидела и заранее решила: – «Не противиться начальству. Раньше или позже – всё равно это случится, не избежать, думала она, да к тому же мне терять нечего. Бобыля сама искала, в лесу охотилась за ним. Был и общий с Мариам ублажатель, двоюродный брат Нигматула. А если вспомнить, что со мной делали в поезде Пирнепес с Бахтияром!.. Здесь тоже, как  в поезде, хозяин – мужчина. И хоть он редактор, а потребности те же, что у проводников. И если бы не это тайное желание начальника редакции, ещё неизвестно,  было ли бы мне от этого лучше. Скорее всего, он не стал бы нарушать закон только из простого человеколюбия, из сочувствия к моим обстоятельствам, и не принял бы меня, несовершеннолетнюю, на работу в редакцию». Эти мысли молнией промелькнули в голове Лейлы, пока рука редактора, нервно пульсировала на её плече, выдавая его внутреннее напряжение. Но при этом она видела перед собой тонкие усики и искрящиеся чёрные глаза Аразгелды, мужа своей сестры, не отпускавшего её даже в мыслях.
-Теперь садись и послушай меня: сказал Федот Михайлович, и прошёлся по кабинету. Лейла взглядом сопровождала его движение. Вот он, как бы собираясь с
мыслями, обошёл вокруг длинный стол, пройдя мимо книжного шкафа уставленного томами В.И.Ленина в бордовых переплётах, мимо дивана, радиоприёмника, жардиньерки с большой мелколистной розой, без цветов, и возвратился обратно. Сел в рабочее кресло под портретом вождя и, нацелив взгляд в её лицо,  спросил:
- Лейла, тебе не показалась твоя работа трудной?
- Нет.
- Значит, хочешь работать?
- Да.
- Для этого придётся нам пойти на некоторую хитрость: принять на работу в редакцию твою сестру. Она на стройке штукатуром?
- Да.
- Оформим её, а работать будешь ты. По-другому нельзя. Поняла?
-Да.
 - Вот и хорошо.- Прищурив глаза, редактор посмотрел на Лейлу, будто в раздумье. - Приходи завтра утром с сестрой. Пусть она возьмёт с собой паспорт. Мы тут её долго не задержим,- чуть расширив глаза и двинув бровями, заговорил он.- Сестра уйдёт, а ты останешься на работе. Скажу тебе, курьер у нас не очень загружен. Может быть, ты ещё будешь подрабатывать дополнительно подчитчиком, помогая корректору? Это тоже не очень трудно. Справишься. Но тут уж точно, - задержки допоздна, пока газета не будет подписана редактором в печать. Я бы тебе советовал. На зарплату курьера девушке трудно себя обеспечить. Далеко живёшь?
- На улице Ахунбабаева. В новом доме, который недавно заселили.
  - Далековато от редакции. Но не беда. В том районе, неподалёку от твоего дома квартира Виргинии Фёдоровны, корректора. Вместе будете работать, вместе - домой ходить. Подумай о моём предложении. А сегодня свободна. Можешь идти домой.
               
                9. ТЫ МОЛОДЕЦ, АРАЗ!
               
      
      Лейла перешла мост через Шават и свернула на пешеходную тропинку вдоль правого берега  канала,  по которому течёт мутная вода Аму-Дарьи. Эту реку за её сумасбродный нрав местные жители называют – Джейхун (бешеная). В памяти девушки сумбурно, подстать Джейхуну, всплывали эпизоды прошедшего дня, а именно той его части, которая пришлась на редакцию и типографию. Мелькали образы редактора с его приторной улыбкой на узком лице с прищуренными глазками; черноволосого «двойника» её двоюродного братца Нигматулы, настойчиво требовавшего поцелуя; хмурого метранпажа Бибикова и нагловатого «тамерлана» Языкова. Все они были разные, но никто из них в душе Лейлы не вызывал глубокого чувство неприязни. Для неё главным было то, что всех их объединяет, а именно: пол – они мужчины. Лейла уже успела осознать, что в силу обнаруженной в себе некой не утоляемой потребности…, к мужскому полу имеет особое расположение. Независимо от свойств характера личности, занимаемого положения, круга интересов, воспитания, манеры поведения … А по мере приближения к дому, все толпившиеся в памяти Лейлы лица сменил один, самый неотступный и вожделенный образ - Аразгелды. Она, отчаянно фантазируя, вымышляла различные рискованные эпизоды, в которых действующими лицами оказывались они вдвоём с этим усатым красавцем…
Дома встретили Лейлу весело, с сияющими лицами. Причина восторга всей семьи в том, что она теперь работник редакции… Едва Аразгелды пришёл со стройки, Ханипа с живостью стала рассказывать, что они с Лейлой побывали в редакции газеты и сестру приняли туда на работу.
 - Сегодня Лейла уже приступила к выполнению своих обязанностей, - заключила Ханипа и со значением кивнула головой. Мол, так-то! Не хала-бала.
Само слово «редакция» звучало завораживающе. Этому слову непривычно было осваиваться в доме рабочих-строителей. Возлежа вокруг дастархана, всей семьёй пили зелёный чай с наватом и свежими лепёшками. Ханипа не только успела побывать в районо и получить  места для детей в дошкольных учреждениях, сходить с Лейлой в редакцию, но и потрудиться возле тандыра, испечь свежий хлеб – солнечные лепёшки.
      Теперь она радовалась, что дети будут под присмотром воспитателей. Это даст возможность и ей выйти на работу. И уже завтра сыновья первый день проведут не дома, а в подвижном и шумном детском коллективе.
- Конечно, среди множества детей им будет лучше. Может, не сразу… А со временем привыкнут.- Будто угадав мысли жены, отозвался Аразгелды, чтобы не быть безучастным в семейных делах. В этот вечер он был озабоченно сосредоточен на  производственных трудностях. И это непривычной сумрачной тенью легло на обычно улыбчивое лицо его. А причина в том, что бригада недополучила на стройку кирпич. Да и тот, который привезли с завода, был доставлен с задержкой. Образовался простой. И дневную норму на строительстве очередного жилого дома не выполнили…
   - Придётся в выходной день навёрстывать – сказа Аразгелды.
   - А тебе понравилась работа в редакции, Лейла? - спросил он, скользнув по лицу девушки быстрым взглядом.
- Я толком ещё не поняла, - глаза Лейлы заискрились от ощущения теплоты в голосе собеседника. - Сходила в типографию, взяла гранки у выпускающего, принесла редактору. И всё. Но это лишь начало, пробный день. Я же ещё не оформлена. Завтра пойдём с Ханипой…  Её зачислят на должность курьера. А работать буду я. Редактор говорит, что можно ещё подрабатывать подчитчицей у корректора. А что это такое, пока не знаю.
Ханипа принесла в большой миске шурпу. Обед продолжался. Дети, по случаю предстоящего завтра события, за дастарханом чувствовали себя именинниками. Аразгелды, прожовывая лепёшку и одновременно оглядывая ещё не обустроенную, не уютную комнату и желая обрадовать жену, искоса хитровато взглянув на неё, сказал:
- Пора приобщаться к европейской цивилизации. Жилая площадь уже позволяет – три комнаты. Теперь многое от нас зависит. Завтра купим кровати… Хватит спать на полу! Ханипа мгновенно вспыхнула:
- Какой ты молодец, Араз! – воскликнула она – наконец сбудется давняя мечта моя. – И расцеловала мужа.

               
                10. «БОЛЬНОЕ МЕСТО»…
      

      Работа Лейлы действительно была незамысловатая. Она приносила из типографии гранки редактору. Он бегло просматривал и отправлял их корректору для правки. А затем ответственный секретарь включал набранные и выправленные на линотипе материалы в макет очередного номера газеты. Лейла быстро освоилась со своими обязанностями, сошлась с сотрудниками редакции, узнала работников типографии. Почти сразу же стала подрабатывать подчитчицей. Технология проста: корректор вслух читает гранки, а Лейла в этот момент следит по печатному оригиналу соответствующего набору текста. Не должно быть расхождений. Вот и вся её задача.
В выпуске газеты участвуют многие люди разных профилей деятельности. Самым слабым звеном был линотип, с помощью которого отливались металлические строчки текстов. Из-за него возникали частые задержки: то большой объём правки этому причиной, то отключат электричество и металл застынет. А в результате – сильно задерживается выпуск газеты. Нередко она выпускается под утро. Ночью же у дежурной смены редакционных сотрудников и некоторых типографских работников образуются «окна» не занятого времени. Ротация тоже бездействует, а вместе с ней – печатники.
В одно из таких «окон» печатник Керим Эсенов, встретившийся Лейле в первый день во дворе типографии с рулоном бумаги, которому она «задолжала» поцелуй, не забыл этот случай, и свою угрозу привёл в исполнение. Он выждал подходящий момент… Когда Лейла проходила через печатный цех, встал на её пути:
- За тобой должок, красавица… Со штрафными… И обнял её за шею.
- Ты что! Ты что!… Сейчас кто-нибудь выйдет!..- встревожилась Лейла, отводя его руку в волнении. Керим нажал на выключатель – свет погас. Он подхватил девушку на руки и понёс за бездействующий печатный станок, в самый глухой угол, где даже при включённом электричестве ничего не разглядеть. Он знал, что там бесформенным сугробом лежат обрезки газетной бумаги, будто приготовленная постель. Лейла двигала ногами, сопротивляясь, но не кричала. Он, как пиявка, впился ей в губы. И не отпустил, пока она не ослабела…
Ощутив под собой шуршание бумаги, Лейла вдруг уловила иллюзорный аромат свежего сена, и тут же ассоциативная память услужливо представила девушке картинку телеги с сеном в лесу, на которой бобыль Хатыбала дал ей первый урок плотской любви, ради которого она специально охотилась за  молоковозом. Почти одновременно молнией промелькнул и стог сена на отцовском подворье и «бесчинства», творимые над ней на этом стогу двоюродным братцем Нигматулой … Видения исчезли, а шуршание бумаги продолжалось…
- Редактор узнает - сразу выгонит меня, - жалобным голосом сетовала Лейла, когда они, спустя время, выбрались из-за машины.
- Не узнает! – Самоуверенно возразил Керим, прижимая   Лейлу к себе. - Сейчас выйди во двор, и через линотипный цех - к метранпажу, – довольный своей победой скомандовал он. –  Через пару минут  я включу здесь свет.
Свершившееся непредвиденное событие занозой вонзилось в мозг девушке. Её беспокоил не столько сам акт, сколько возможные последствия. Она понимала, что Керим с этого дня обрёл над ней власть. Одним разом не ограничится. Будет преследовать. А значит, возрастает угроза разоблачения. И её работе в редакции – конец! Что делать? Пожаловаться редактору? Скандал. Вдруг суд? Там спросят: «Почему не звала на помощь, не кричала?» Нет, это не подходит. Нужно
что-то другое… Лейла представила себе узкое лицо Федота Михайловича, растянутую на нём сладкую улыбку и масляные, лоснящиеся глазки, будто осязаемо ощупывающие её лицо и тело. Его, как бы нечаянные прикосновения и «родственный» поцелуй в щёчку. Во всём его облике сквозило одно, казалось, непреодолимое побуждение…свойственное любому мужчине. Но он боролся с собой, он его преодолевал огромным усилием воли. Осознавал опасность… из-за её детского возраста. Но, именно это же, в сочетании с соблазнительными формами девочки было притягивающим магнитом. Лейла чувствовала атмосферу, ей подсказывала развитая интуиция и некоторый опыт.
Раздумывая так, она шагнула в линотипный цех. И в эту минуту всюду погас свет.
      - Опять отключение! - донёсся из темноты чей-то возмущённый голос..
Лейла вышла на улицу. Мысль вернулась в старое русло: «Надо ему помочь… надо сделать какое-то движение  навстречу. И когда он достигнет желаемого, - я спасена. Тогда смогу сказать, что опасаюсь преследований со стороны типографских парней... Отобьюсь от Керима. А, в крайнем случае, после этого даже донос мне не повредит… если вдруг Керим вздумает доложить… Федот Михайлович просто не поверит».
Нельзя сказать, что Лейла способна к серьёзному и длительному анализу. Но подходящий выход из положения был найден быстро. В течение трёх-пяти минут, за время, пока дошла из типографии в редакцию, она уже всё решила. Ощупью вошла в душевую. Пробыла там недолго. И была готова к задуманному спектаклю.
Входя в кабинет редактора, чтобы сказать, что гранок нет и будут ещё не скоро, потому что, отключили электроэнергию и металл в линотипах остывает, - Лейла  успела заметить, что его рабочий стол освещает керосиновая лампа. И вдруг оступилась. Громко вскрикнула - «ой!». Мгновенно присела, схватившись за бедро. И тихо застонала. Федот Михайлович, как ужаленный, подхватился с кресла, и мигом очутился рядом с ней. Присел, заглядывая в лицо, сопереживая и копируя её страдальческую мимику, спрашивал:
- Где, где болит? - И при этом смело ощупывал бедро.
- Вот здесь, вверху … где-то в глубине…в середине… И отдаёт куда-то в тазобедренный сустав…ой-ой!
Лейла заплакала. Она была слезливая от рождения. И в нужный момент могла…  Редактор подхватив под руки, хотел помочь ей встать.. Но она сильно застонала и не поднялась. Тогда он взял её на руки и понёс к дивану, приговаривая:
- Может быть, растяжение и нужен массаж? Или компресс? Надо бы осмотреть больное место, что там?
- Смотрите, - с тихим стоном сказала она, - только сначала заприте дверь… От лишних разговоров. Не хочу, чтобы кто-то увидел.
Федот Михайлович с готовностью повиновался: запер дверь  и вынул ключ. Поспешно возвратясь  к больной с лампой в руке, поставил её рядом на стул и энергичнее стал ощупывать голое бедро, откинув подол. Лейла тихонько постанывала.
- Тут болит? Тут? А тут? – редактор, сохраняя на лице мимику сострадания, с внутренним наслаждением прикасался к телу девочки, не мог от него оторваться и придумывал всё новые вопросы:
- А если осмотреть область тазобедренного сустава? – спрашивал он, глядя в глаза больной.
- Смотрите, - отвечала она, продолжая стонать.
- Мешает бельё. Давай мы его немного приспустим.
- Делайте что хотите! Можете совсем снять, но я от боли не в силах приподняться…ой-ой!
Получив такое немыслимое разрешение, Федот Михайлович, млея от счастья, умело применил свой практический навык и, с трепетом в сердце освободил больную от самой надёжной девичьей крепости, сотканной из розового шёлка.
- Тело здесь прекрасное, никаких следов травмы… может быть, она внутренняя? – комментировал редактор с вопросительной интонацией.
- Не знаю… но болит, - со стоном молвила Лейла.- Помню,  мама лечила мои ушибы поцелуями.Теперь мамы нет…
- Сегодня я твоя мама! – с нежностью проговорил Федот Михайлович и, приложившись губами, с безудержным энтузиазмом принялся лобызать «больное» бедро, быстро теряя границы воображаемой боли, и устремляя свой ласковый набег на запретную территорию. Лейла затаила дыхание, как бы прислушалась к происходящему. На миг перестала стонать… слегка извиваясь и прерывисто дыша, зашептала: «Ой, щекотно!.. Какой вы смелый, Федот Михайлович!.. Разве так бывает?..» Она ощущала как победоносно ползут по телу мурашки… А мозг обволакивает сладкий туман…
- Потушите свет…- шепотом выдохнула Лейла и снова застонала …


                11. СБЫВШИЙСЯ СОН
      
    Когда редактор подписал сигнальный экземпляр газеты «В свет», уже рассеивалась жидкая синева летней ночи. Высокое небо слегка розовело. Такая подпись означала, что правка закончена, корректор Виргиния Фёдоровна и подчитчица Лейла Абдулина по текущему номеру свою работу завершили. Дальше – дело за печатниками.
    Пока Лейла относила в типографию выпускающему для руководства этот экземпляр, Виргиша (такая у неё была кличка), стряхнув с себя рабочее напряжение, сидела за корректорским столом, расслабившись,  и, наморщив лоб,
с наслаждением выкуривала папиросу, делая глубокие затяжки и выпуская синеватый дым через ноздри густыми клубящимися струями. Неизменная пачка «Беломора…» лежала перед ней. Коробочкой спичек, держа её в руке, она машинально постукивала по столу, отрешённо глядя перед собой невидящим взглядом, о чём-то раздумывая. Загадкой для неё явилось: «Почему так долго Лейла задержалась у редактора? К нему пошла без гранок, гранки были не готовы… у него пробыла больше часа, а придя в корректорскую – ни словом не обмолвилась…только немного прихрамывала…не случилось бы с ней то же, что постигло Лизу Тен, машинистку из машбюро…Она похаживала к Федоту Михайловичу… и задерживалась там, а потом пришлось подпольно делать аборт …». Переживая о девушке, Виргиния Фёдоровна вспомнила и свою молодость, и свои длительные посещения Федота Михайловича… «Он был молод…энергичен…  напорист… И вот она «списана в архив», на смену ей приходят красавицы нового поколения… А он всё такой же в своих привычках: улыбчиво-сладкий, масляный, и прилипчивый… Но и он не первой свежести… А всё молоденьких приманивает…»
Домой Виргиша и Лейла шли вместе. Они жили не очень далеко друг от друга, хотя дом Виргинии был ближе к редакции. Лейла прихрамывала – ещё была в «образе», как говорят актёры. Почти до моста через Шават молчали. Лейлу переполняло чувство восторга неожиданными сегодняшними событиями. Она старалась не выплеснуть наружу, удержать его в себе, чтобы не привлечь внимание спутницы… Потребность в мужчине давала знать о себе давно. Лейла всё поглядывала на Аразгелды. Этот усач в мыслях постоянно её преследует. Но никаких условий для сближения:
он дома - и Ханипа дома, Ханипа на стройке - и он на стройке. И тут, можно сказать, счастливый случай -  вдруг всё произошло прямо на работе, как бы  само собой. Лейла вспоминала эпизоды ночи: то с Керимом, когда он на руках нёс её в густую темноту куда-то за печатный станок, то с Федотом Михайловичем, когда он нежно «лечил» её сначала поцелуями… И нога «перестала болеть», но необходимо было ещё какое-то время симулировать, прихрамывая… Виргише пришлось сказать, что оступилась в типографии, и там выжидала, пока стихнет боль. Но старуха, кажется, не поверила, всё присматривается поверх очков и чего-то ждёт. …
Виргиния тоже молчала, мысленно подбирая ключ к Лейле…как деликатнее спросить, почему она так долго была ночью в кабинете редактора, чтобы это не возмутило её. И ничего подходящего не смогла придумать. Тогда решила рассказать про Лизу Тен и … ту ловушку, в которую она по неосмотрительности или по легкомыслию попала. И ничего не спрашивать, а просто вселить тревогу в сердце Лейлы, чтобы она поостереглась редактора. И, прервав молчание, уже было начала:
- Лейла, ты уже успела узнать Лизу из машбюро?
- Которая забеременела от…? Да, знаю.
И на этом тема пресеклась: Виргиния уже не могла продолжать разговор, поняв, что Лейла умышленно так резко ответила, чтобы прекратить его. Снова замолчали. Мнительная Виргиша, почувствовав себя пристыжённой, стала анализировать своё побуждение: действительно ли она озабочена возможной опасностью для Лейлы, или в основе его – скрытое чувство ревности к юной красотке, наведывающейся к её прежнему любовнику?
Вдруг с канала донеслись громкие голоса, смех, плеск воды, фырканье –  по быстрой воде на надутых автомобильных камерах, резвясь, ныряя и шаля, плыла подгулявшая с вечера молодёжь. В общем гвалте сильнее выделялись визгливые голоса пьяненьких девочек, лихо жонглирующих словами, не поощряемыми цензурой.
Виргиния неодобрительно повела бровью, и, забыв о своих шалостях в молодости, не лестно отозвалась о слишком вольном поведении девочек:
- Куда же смотрят родители? Всю ночь детей нет дома. Неужели же ни отца, ни мать не волнует… где они, с кем, что делают?.. А эти… оказавшись «беспризорными», ведут себя, как распутницы…
Заряженная избыточной отрицательной энергией, Виргиния Фёдоровна, зацепившись за подвернувшийся предлог, выплеснула немало горечи из своей души. Лейла виртуально была вместе с бесшабашно веселящейся молодёжью, и не разделяла сентенций «остепенившейся» моралистки. Но промолчала, чтобы не обозлить спутницу. А Виргиния Фёдоровна, поняв скрытый протест Лейлы, вызванный её словами, замолчала.

                Вскоре тропинка увела их от берега, свернув в заросли кустарника. Это был короткий путь к жилому массиву. В кронах редких деревьев просыпалось воронье племя. Шумно вспархивало, хлопая крыльями. Перекликалось резкими горловыми звуками. Светлело небо. Утро набирало силы. Неподалёку от перекрёстка встретился ранний арбакеш, направлявшийся на своей двуколке к базару на заработки. В стёганом халате и бараньем тельпеке (шапке) он, седовласый, возлежал на арбе с большими колёсами и, сквозь белые усы и жидковатую узкую бороду похыркивая, подбадривал безучастного к своей рабской судьбе мула. За дорогой начиналась новостройка. У одного из ближайших двухэтажных домов Виргиша остановилась и, взглянув спутнице в глаза, сказала:
- Лейла, ты на меня не обижайся. Я ничего плохого тебе не желаю. Просто…я старше и опытнее в скрытых хитросплетениях человеческих отношений… сочла своим долгом предостеречь тебя от возможных осложнений... Но ты вправе поступать, как сама хочешь… Я уже дома. Выспишься, приходи. Угощу кумысом. Это весёлый напиток…
- Спасибо. Возможно, приду. Но не обещаю.,. – Улыбнулась Лейла. И, сделав прощальный жест рукой, направилась к самой окраине нового квартала.
Ей совсем не хотелось идти к Виргише в гости. К тому же – кумыс для неё недиковинка. В Башкирии это обычный продукт. «Да и приглашает-то она меня не для угощения. Ей хочется заглянуть мне в душу, кое-что повыспросить…». Войдя  в свой подъезд, Лейла тихо постучала. Подождала, прислушиваясь. Постучала громче. Щёлкнув замком, дверь распахнула Ханипа, щурясь и протирая заспанные глаза:
- Как допоздна ты работаешь, Лейла, - сочувственно сказала она, впуская сестру в комнату. – На кухне плов. Покушай и ложись спать. Мы тебе мешать не будем. Аразгелды уйдёт на работу, хотя сегодня воскресенье. Опять у него аврал. Снова надо подтянуть «хвосты» за простои. А я с детьми, когда проснутся, пойду на базар. Ты отсыпайся.
      Сводная сестра, Ханипа, женщина с мягким характером, старалась проявлять доброту к младшей сестренке, жалела её.  Одновременно беспокоилась, ломала себе голову, мучаясь вопросом: как быть дальше, что делать с ней? Учиться ей надо, а у неё - дурь в голове: про учёбу не думает, всё на парней «глаза пялит». И помощи по дому от неё – никакой. Не зря мачеха жаловалась в письме, что Лейла – лентяйка.
- Хорошо, - ответила Лейла, проходя в переднюю, сняла туфли под вешалкой и босиком прошлёпала в свою комнату. Мимоходом взглянула на распахнутую дверь в спальню старших членов семьи, куда только что вошла Ханипа. Подумала: «Красавец усатик ещё спит…». Представила его раскинувшимся в постели. Загадочно улыбнулась, попеняв себе, что всё чаще и чаще думает о нём, и скучает, когда не видит его. Завтракать не стала: недавно пили чай с Виргишей, перебила аппетит. «Посплю – потом поем» - решила она, раздеваясь. И нырнула в постель. Но не уснула. Лёжа на спине, взгляд устремила на новые обои, золотыми завитушками расцветившие стены, скользнула на светло-голубой потолок с красной звездой посредине, из центра которой на витом проводе свешивалась электрическая лампочка. Потом в поле зрения попали бежевые панели, расписанные масляной краской «под клён», ещё хранящие резковатый запах олифы. Особенным контрастом выделялась, сдвоенная красно-зелёная линия филёнки, опоясывающая всю комнату по верхнему срезу панелей. Подумала: «Всё это отвечает вкусам Аразгелды. И выполнено с большим тщанием и любовью руками Ханипы, постаравшейся сделать мужу приятное».
Повернулась на бок, кровать скрипнула новыми пружинами, и сетка мягко качнулась. Девушке вспомнились «твёрдые» ночи Куня-Ургенча, где все домочадцы по местной традиции спали на полу на курпачах. К утру, с непривычки, она не чувствовала своих боков. Бока «немели». Хотя, пол и тогда был устлан, как теперь мягкой кошмой, именно этой, расписанной ярким национальным орнаментом, в котором главным элементом выступают белые хлопковые коробочки, изображённые символически, ( перекочевавшей во время переезда семьи в новое жилище).
     «Но почему не приходит сон?.. А-а!.. Его гонит прочь неотступный образ усатого красавца. Близкий. Желанный. И – недосягаемый… недосяга…»…(Она не вспомнила о двух, казалось бы, памятных приключениях истекшей ночи, к которым причастны грубоватый печатник типографии Керим с татуировкой на руке и сладенький редактор газеты Федот Михайлович.)
Незаметно для себя Лейла отдалась в «объятия морфея», а проще говоря, уснула… И не слышала, как ушёл на стройплощадку Аразгелды, как Ханипа собрала детей и увела их с собой на шумный воскресный базар.
    Спала недолго. Но и за короткое время успела увидеть во сне такое, что привело её в неописуемый восторг. Приснился желанный Аразгелды. Он дарил ей цветы. Ухаживал за ней. Он её неистово любил. От этого сладостного ощущения Лейла проснулась и стала озираться, ища виновника своего виртуального счастья. И, не найдя его, была разочарована. Взглянула на будильник, стоявший на тумбочке возле кровати – стрелки показывали десять часов. Почувствовала голод. Откинула простынь, и, как была в одних розовых трусиках, спрыгнула с кровати – и на кухню. Стоя у  плиты, съела пару ложек вчерашнего плова, третью порцию не успела прожевать – послышался металлический звук повернувшегося в замке ключа. И прежде чем успела что-то предпринять, перед нею возник Аразгелды, ослеплённый блеском волшебного видения. Он был без цветов, но с сияющими глазами и необъятной улыбкой.
- Какая ты красивая, Лейла, - искренне восхитился великолепием точёной фигуры, не отводя очарованного взгляда от юного, прекрасно сложенного тела.
- Я не ожидала, что ты так скоро вернёшься, и вышла перекусить, - словно оправдываясь, но, не смутившись, сказала Лейла, хотя груди прикрыла ладонями.
   - А что это у тебя на груди!
   - Не видишь, что ли? Крест! Подарок папы. Я крещёная.
Аразгелды помолчал, что-то соображая. Лицо его было напряжено. Но он заговорил о другом:
 - Ты так быстро выспалась?
- Нет, ещё буду спать. А ты не хочешь отнести меня? – с кокетливой ужимкой спросила она.
Не говоря ни слова, поняв настроение девушки, Аразгелды подхватил её на руки и понёс в кровать. Лейла, открывшись и трепеща всем телом, обняла его за шею. Опуская красавицу на постель, Аразгелды игриво сжал её сосок губами…

               
     12. «СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП»

               
Обретя таким образом «близких друзей», но, не ограничиваясь ими, Лейла стремилась удовлетворять свои всё возрастающие естественные потребности. И это, учитывая её неотразимую внешность, без особого труда удавалось. А тем временем приближался сентябрь. Сестра увещевала, настаивала:
- Лейла, иди в вечернюю школу, - говорила она тихо, но проникновенно, по-матерински ласково поглаживая непокорные рыжие волосы на непокорной голове,-упустишь время – всю жизнь жалеть будешь. Поверь. С шестью классами ни в один техникум не примут. А тебе надо получить специальность.
Лейла учиться не хотела. Но ослушаться сестру не могла. Тем более, что редактор твердил то же самое:
- Тебе, красавица, необходимо за этот год получить документ, который даст право для поступления в педагогическое училище. Не будешь же ты всю жизнь гранки из типографии таскать. С училищем я тебе помогу, но прежде ты должна закончить школу.
      Чтобы смягчить заметную резкость тона, в котором он проявлял заботу о подопечной, Федот Михайлович потёрся  вялой щекой о  щеку девушки и «по-отечески»  поцеловал… в губы. С директором вечерней школы он договорился о приёме Лейлы без табеля за шестой класс, который она оставила в доме отца в Башкирии.  И создал благоприятные условия на работе, чтобы она имела возможность без пропусков посещать занятия.
Училась Лейла «с левой ноги». Вокруг была бездна поклонников.  Они налетали к ней отовсюду, как мухи на мёд: красота притягательна. А особенно-доступная. Голова кружилась от соблазнов. Конечно, она не бросалась в объятия первому встречному. Но, будучи девочкой искушённой, в удовольствии себе не отказывала. Нередко и за счёт пропускаемых уроков. Это явилось поводом для собеседования с директором школы Владимиром Ивановичем Олениным. Он пригласил нерадивую ученицу в кабинет. Она пришла.
      Сидя за директорским столом, сорокалетний осанистый крепыш, с пробором на аккуратно подстриженной голове, выглядел также внушительно, как  во время уроков истории, которую он вёл, прохаживаясь между рядами парт.
Его сухощавое лицо, внушительный, но не безобразный нос, пытливый, строгий взгляд зелёных глаз – всё это мгновенно уловила Лейла, войдя к нему в кабинет. Дыхание её не сбилось, сердце стучало всё так же молодо и ровно. Красивое лицо, обладавшее свойством магнита, чуть улыбалось.
Перешагнув порог, Лейла остановилась,  непринуждённо составив пятки вместе, носки врозь. Но не по-солдатски чеканно, а с мягкой небрежностью…чуть приподняв носок правой туфли, покачивала ногой на каблуке. Перед собой она видела не директора, а просто мужчину, у которого,(так она думала) как  у всего мужского племени «одно на уме»… Владимир Иванович смотрел на неё не мигая, улавливал каждое движение, которое выполнялось артистически искусно. Лицо его сохраняло непроницаемось. Но внутренне он испытывал эстетическое наслаждение от грациозности вошедшей девушки. В этот момент Лейла не была для него женщиной в половом смысле. Она воспринималась, как объект искусства, со всем комплексом исторгающих у зрителя эмоций.
- Абдулина, подойди к столу,- сказал он тихо, но властно. - Я знаю, почему тебе не даётся история. Ты пропускаешь занятия. Не слушаешь объяснений. А читать тебе некогда. Молчишь? А до конца учёбного года уже почти ничего не осталось.. У тебя плохая перспектива… Есть только один путь решения проблемы. Но два подхода. Первый. Ты добровольно посещаешь дополнительные занятия. Буду с тобой заниматься индивидуально в такие дни, когда ты свободна от школы. Это - среда и суббота. Второй подход для меня менее желателен, это - сообщить редактору о положении дел с твоей учёбой и посещаемостью…. Что для тебя приемлемее? Эту дилемму ты решишь сама. И немедленно.
Лейла вежливо стёрла с лица улыбку. Но  не изобразила кающуюся Магдалину. Подойдя к столу, она слушала, и, не робея, смотрела в лицо директору. В глазах пошаливали непоседливые дьяволята. На поставленный вопрос, она, облизнув чуть припухшие губы, ответила так, что в фразе можно было уловить замаскированную иронию:
- Буду добровольно приходить на дополнительные занятия в среду и субботу. – Весь пассаж выпалила, не отводя лукавого взгляда от лица директора, и ни разу не мигнув глазами.
- Вот и хорошо, – одобрил он, сделав вид, что не заметил скрытой усмешки. - Приходи к первому уроку в свой класс. А теперь - свободна. Не запускай и другие предметы, - вдогонку сказал Владимир Иванович, провожая ученицу к выходу неотрывным взглядом.
Настало время дополнительных занятий. В ближайшую среду директор вошёл, как было условлено, к первому уроку в седьмой класс. Класс пустой. Лейла отсутствует. Он, машинально прикрыв за собою дверь, с минуту стоял в раздумье. Вспомнил последний разговор с Абдулиной, её редкостную фигуру, обворожительное лицо, искрящийся, с лукавинкой взгляд и мелодичный голос, в котором – ни намёка на волнение. Спокойное согласие заниматься дополнительно, выраженное ученицей в ироничном тоне… «Что означала тогда её ирония?»... И не придя к удовлетворительному выводу, вдруг в третьем лице задал крамольный вопрос самому себе: «А почему, собственно, ты так озабочен судьбой именно этой неуспевающей? Что, она единственная в этом роде? Ну, скажем, по истории – да! Она – единственная. А по другим предметам ?!. Тут я тебя, Владимир Иванович, начинаю в чём-то подозревать… Возьми-ка, братец, себя в руки. И немедленно - в кабинет!».
Вняв голосу рассудка, он нервно распахнул дверь, и буквально столкнулся с Абдулиной, ввалившейся в класс, которая тут же, у его ног упала на пол.
- Лейла, - что с тобой? – озабоченно спросил директор, оторопевший от происшедшего. Гнев мгновенно улетучился. И пробудилась в нём сестра милосердия.
Лейла, держась за сердце,  стонала у его ног. Не отвечая на вопрос, и продолжая стонать, она сказала:
- Дайте руку.
Директор повиновался. Лейла прижала его ладонь к своей груди.
       - Чувствуете, как бьётся? Дышать не могу. Поднимите меня, – сквозь стоны проговорила она.
Что чувствовал Владимир Иванович в такую минуту? На этот вопрос трудно дать внятный ответ. Прослеживается цепь потрясений с нарастанием их силы. Первой неожиданностью было отсутствие ученицы, в определённой мере потрясшее директора. Затем - шквальное появление её с падением и стонами. И, наконец, этот «терапевтический» приём, в результате которого, едва рука его коснулась девичьей груди, кровь извергшимся вулканом ударила в голову. А надо было - и поднять, и поставить на ноги «больную»…
Мужественно преодолев все этапы единого процесса, Владимир Иванович с задачей справился. Но пережил несколько «тяжёлых» минут. Он даже вообразить себе не мог, что когда-нибудь прикоснётся к телу этой красавицы. А тут волей-неволей пришлось крепко браться за неё …
Конечно, качество сердцебиения Лейлы он не распознал… Мешала возросшая частота ударов собственного сердца.
Усадив девушку на учительский стул, Владимир Иванович побежал в свой кабинет к аптечке. Принёс валидол. Лейла подержала таблетку во рту. Через некоторое время ей стало немного легче. Она уже могла двигаться. Но боль не проходила. Тогда они вместе пошли в кабинет директора к аптечке. Обнаружили валерьянку. Лейла вспомнила, что мать её при сердечных болях употребляла это лекарство. Выпила микстуру. И прилегла на диване. Владимир Иванович был возле неё чуткой «медсестрой». В результате его разнообразных «терапевтиче-ских манипуляций», сердце Лейлы обрело отличный тонус, и она была готова к путешествию домой. Незадолго до полуночи они вышли из кабинета и покинули школу. Держа директора под руку, и соблюдая видимость субординации, Лейла  с обращением на «Вы», сказала, усмехнувшись:
- Владимир Иванович, - я думала, Вы никогда не произнесёте моё имя. Были так суровы в обращении со мной… Я для Вас всегда - только Абдулина.«Абдулина, – к доске. Абдулина, садитесь – двойка». И вдруг моя болезнь побудила Вас произнести – «Лейла»… Как после этого считать, что болезнь – это плохо, если она сближает людей. Во всяком случае – моя болезнь.
Это справедливое уточнение, - ответил директор, с улыбкой взглянув в лицо спутницы, и плотнее прижал к себе её руку.
      Владимир Иванович по-джентльменски проводил Лейлу к самому подъезду её дома. Учитель и ученица простились тепло, оба довольные друг другом. С этого времени Лейла больше не получала «двоек» по истории. А на дополнительные занятия ходила с особым рвением, без пропусков и опозданий.. Приступами сердечной болезни больше не страдала. И хотя в кабинете директора появлялась часто, но валерьянку не пила. Седьмой класс окончила с хорошими оценками по всем предметам и без затруднений поступила в педагогическое училище. Этому поспособствовали ей два известных в городе человека, редактор газеты Федот Михайлович Максимов и директор вечерней школы Владимир Иванович Оленин.

                13.ПОДАРОК ДРУГУ
      
В педучилище Лейла значилась в числе лучших студентов. И вовсе не от большого старания. Напротив: непреодолимая лень была её постоянным спутником. Причина в другом: преподавание велось на русском языке, которым дети из окрестных аулов владели слабо. Они пришли из туркменских школ. А Лейла с первого класса обучалась в русскоязычной школе. В этом было её преимущество. Она быстрее и легче усваивала материал, что давало ей возможность продолжать в вечерние часы работу в редакции в качестве подчитчицы, а днём присутствовать на занятиях в училище. Правда, частенько, из-за задержек с выпуском газеты, она недосыпала. Но зато «ночные окна» были удобны для того чтобы поддерживать установившиеся контакты с партнёрами, становившиеся для Лейлы органически необходимыми, без которых она просто не могла существовать.
Дома, то есть, в семье сестры, Лейла чувствовала себя только гостем. Жила, как в гостинице – на всём готовом. С той только разницей, что ни за что не платила. Она не бралась, как говорят, – «ни за холодную воду». Отговорка была одна: она учится и работает. Ханипа терпеливо сносила такое иждивенческое поведение. Утешал жену Аразгелды, старался найти оправдание для Лейлы, не давая конфликту разгореться. Но капля за каплей недовольство накапливалось, готовое перерасти в скандал. И вдруг – война. Это страшное слово прозвучало из чёрной тарелки громкоговорителя, висевшей в зале. Аразгелды, со слезами и причитаниями провожаемый всей семьёй, ушёл на фронт. Вскоре женщина-почтальон при-
несла «похоронку».Для Ханипы это был ужас.Она исстрадалась, высохла, как щепка, превратилась в живой скелет. Лейла продолжала учиться, стала активной комсомолкой. Редакцию пришлось ей оставить. Федот Михайлович ушёл в одну из фронтовых газет. Перед этим позвонил своему другу, первому секретарю горкома комсомола Аллаберды Амангелдыеву:
- Аллаш, загляни ко мне, есть важное дело. В твоих интересах... Не телефонный… Да, сейчас же!
Федот Михайлович положил трубку. Закурил. Прошёлся по кабинету. Остановился в раздумье перед диваном, будто вспоминая что-то. Наклонился.. Обеими руками надавил на его кожаное тело: сжимаемые пружины упруго сопротивлялись…И мгновенно разжались, когда он убрал руки… В этот момент перед его глазами возникло страдальческое лицо Лейлы, державшейся за больное бедро…
В коридоре послышался мужской голос. И в кабинет вошёл плотный, медлительный и важный, как бы демонстрируя этим свою значимость, ещё довольно молодой человек, на лице которого особенно выделялся крупный нос, под которым усов не было, тёмные глаза его упёрлись в редактора тяжёлым взглядом. Это прибыл Аллаберды Амангелдыев.
- Здорово Федот! Чем порадуешь?- пожимая поданную руку, спросил гость.
- Аллаш, - проговорил редактор – поверь, живьём от сердца отрываю, только из-за того, что с собой взять не смогу. А тебе хочу передать как другу. Ты по достоинству оценишь мой подарок.
- Да о чём ты?- спросил посетитель, присаживаясь на стул.
- Есть у меня красавица, каких ты ещё не видел. Имя у неё романтическое – Лейла. Найди ей место, возьми к себе. Не пожалеешь. Благодарить меня будешь. Сейчас убедишься. Только она ещё ничего не знает о мотивах нашей встречи с тобой. Это для неё будет сюрприз. В полное своё распоряжение возьми. Я ведь на фронт ухожу. Понимаешь? Всякое может случиться…
Редактор поднял трубку и позвонил в секретариат:
- Виталий, пусть Лейла принесёт макет первой полосы. Да-да, сейчас же.
      Аллаберды, будучи заинтригован восторженными словами редактора, пересел от стола на диван и с внутренним волнением, не свойственным ему, нетерпеливо ждал появления чуда. Две-три минуты, которые понадобились стремительной Лейле, чтобы из секретариата, размещающегося в соседнем здании, дойти до кабинета редактора, для гостя сильно растянулись. Но вот в коридоре послышался лёгкий стук быстрых каблучков. Аллаберды напрягся, нацелив взгляд на дверь… Лейла, ничего не подозревая, ласточкой впорхнула в кабинет. Увидев постороннего, не смутилась, а непринуждённо, с лёгким поклоном сказала:
- Здрасьте.
И, подойдя к редактору с серьёзным лицом, отдала принесённый макет, сопроводив его двумя словами: «Вы просили…».
- Да. Я только взгляну, как размещены партийные материалы. И сразу макет унесёшь. Присядь.
Спасибо, постою, - ответила Лейла и оглянулась на посетителя. Он неотрывно следил за каждым её движением, впитывал звуки её голоса – ему казалось, всё в ней наполнено очарованием. «Да, Федот прав. – Действительно,
Лейла – красавица!» - подумал Аллаберды. А когда Лейла ушла, сказал другу:
  - Беру её к себе безоговорочно. Но обратно не проси. – Не отдам!..
      - По рукам? - Федот Михайлович подошёл к гостю.
При этих словах его сердце болезненно сжалось, но трезвый мозг диктовал своё…
- По рукам! – живо последовал ответ.
      В результате этой встречи, Лейлу пригласили на работу в райком комсомола в качестве инструктора в сектор молодёжи. Опеку над ней сразу взял на себя первый секретарь. Лейла была готова к этому, едва узнала о предстоящей  перемене  своей
судьбы. О Федоте Михайловиче, как покровителе она несколько дней помнила. Однако скоро утешилась в объятиях молодого и крепкого мужчины. И своим привычкам не изменяла: по-прежнему успевала общаться и на стороне…
      Теперь она и в училище стала гостем, потому что большую часть времени находилась в горкоме. Красоту Лейлы быстро рассмотрели в молодёжном учреждении. Сразу нашлось немало кандидатов в близкие «друзья».
       А ещё раньше на вызывающе красивую студентку обратил заинтересованное внимание директор педучилища Амансахат Мырадов, как все башлыки степенный, представительный и любезный человек. Возрастом он был раза в три старше Лейлы, но внешний вид сохранял приятный. Был аккуратен в одежде и довольно свеж лицом. При виде Лейлы его чёрные глаза вспыхивали особым блеском. Лицо озарялось едва уловимой улыбкой скрываемой радости. Он давно знал, чего хотел, но долго не отваживался на решительные действия, как будто ждал чего-то. И очень огорчился, когда первый секретарь райкома комсомола обратился к нему с просьбой разрешить студентке Абдулиной без отрыва от учёбы работать в горкоме ВЛКСМ.
Амансахат Мырадов не мог отказать первому секретарю горкома комсомола потому что он одновременно являлся членом бюро горкома партии. А самое главное – был сыном заведующего отделом ЦК КПТ. Просьба Аллаберды Амангелдыева была удовлетворена. Но директор училища вдруг мобилизовался и пригласив Лейлу в кабинет, сказал:
- Лейла, у тебя есть хорошая перспектива, не прерывая учёбы, получить работу в горкоме комсомола. Это не только почётно, но и материально ощутимо. Будешь получать зарплату там и, конечно, стипендию здесь. Хочешь работать в горкоме?
- Хочу, - ответила она, кивнув рыжей головой.
       - В таком случае должна сейчас понравиться директору, - улыбнулся Амансахат Мырадов, растянув в улыбке потное лицо.
- Как это? – Спросила Лейла, будто не поняла о чём речь.
- Садись сюда, - он похлопал ладонью по дивану, рядом с собой, - подумаем вместе. Ближе садись.
 - Лейла предвидела, чем всё закончится. Продолжая обворожительно улыбаться, села и придвинулась , коснувшись плечом руки директора… Он  поправил на её голове выбившуюся прядь волос, и с нежностью, едва прикасаясь, провёл кончиками пальцев по щеке, ощупью любуясь бархатистостью юной кожи…Лейла, словно не замечая его движений, продолжала едва заметно улыбаться, не поворачивая  головы. Он, едва касаясь, приложился к щеке губами, будто пробуя её на вкус, изо всех сил сдерживая внутренний порыв и широко раздувая ноздри.  Лейла,  плотнее прижалась к его губам. Глаза её излучали завораживающий свет и будто замерли в восторженном предчувствии... Губы её, словно бутон тюльпана,  приоткрылись, пылая влажным розовым блеском. Амансахат Мурадович, не удержав в себе зверя,  будто измученный путник пустыни, наконец, дорвавшийся до воды, жадно впился в приоткрытый бутон губ, и безмерную жажду утолял  в захлёб…
В итоге соглашение было достигнуто и основательно закреплено тут же… на диване.
У Лейлы не существовало иммунитета от просящих… В рамках приличия она никого не обходила вниманием. В удовольствии себе не отказывала. Расширившегося круга старых приятелей из типографии тоже не забывала, и время от времени туда наведывалась
      Постоянная толкотня среди молодёжи особенно развинтила Лейлу. Какой бы характер не носило её общение с парнями – из уст Лейлы для сестры объяснение могло прозвучать только одно: это моя комсомольская работа. А до Ханипы уже давно дошли слухи о «лёгком» поведении её младшей сестры. «Что делать? Как вразумить блудливую овцу? – переживала Ханипа - голова идёт кругом и без того доверху набитая заботами…дети, работа, дом на мне…».
Пробовала заговорить спокойно и мягко:
- Лейла, ты только не сердись, выслушай меня… люди всякое говорят… Я им не верю. Но ты бы поосмотрительнее… поосторожнее в дружбе с парнями… а то твой начальник…
- Что?! Что мой начальник?!
      Ханипа, вероятно, что-то знала о взаимоотношениях Лейлы и первого секретаря горкома комсомола. А, может быть, видя наклонности её и смазливый облик, на который едва ли хоть один мужчина «не клюнет», догадывалась…
      Лейла вспыхнула:
- Люди тебе говорят! Люди чего только не наговорят! А ты больше слушай сплетников! – прервала она сестру, в гневе вытаращив глаза и покраснев.
Дальше диалог продолжать было бессмысленно.
А начальник Лейлы, Аллаберды Амангелдыев, был почтенным человеком, женатым, имел пятерых детей, но Лейлу держал возле себя, как на привязи. Конечно, это не афишировалось. Директор училища тоже был доволен Лейлой, которая по уговору навещала его. Она успешно завершила учёбу и получила диплом учителя начальных классов. Но на работу в школу не пошла. Её не отпустили из райкома.
      Закончилась далёкая война. Да, далёкая. Ни бомбёжек, ни артиллерийских обстрелов здесь люди не слышали. Не знали и голода. А о том, что война идёт уже давно и неуклонно продвигается к победе, в Каракумы приходили сведения из радиосообщений. Правда, был ещё один, печальный вестник, не дававший забыть о войне – белый почтовый листок, к которому приклеилось название, данное в народе – «похоронка». Он извещал о погибшем воине.
      В стране наступил мир. Народ ликовал. И восстанавливал на освобождённых от оккупации территориях разрушенное хозяйство. Жители пустыни тоже трудились на славу. Происходили перемены. Случились они и в жизни Лейлы,
когда первого секретаря горкома комсомола Аллаберды Амангелдыева за успешную работу повысили, перевели на должность второго секретаря райкома партии. Он переехал с семьёй в райцентр. Лейлу по понятным причинам вынужден был оставить на её прежнем месте. Но она решила по-другому. Рассказала о происшедших переменах в райкоме комсомола Амансахату Мырадову, директору училища. Он не скрыл своей радости такому повороту дела, и пригласил Лейлу в училище на должность заведующей библиотекой. Не ставил ей никаких условий. Хотел только, чтобы она была близко, в поле досягаемости по первому его побуждению.

Ханипа, вдова погибшего воина, продолжала работать на стройке и где подвернётся случай – подрабатывала в более состоятельных семьях, то стиркой белья, то ремонтом, покрас-кой квартир. Нужно было поднимать троих детей. Лейла в этом не была ей помощницей. И не страдала угрызениями совести. Мысли её были заняты исключительно собой, своими интересами, которые сводились к одному: времяпрепровождению со знакомыми, а при случае, и незнакомыми парнями.
- Смотри, Лейла, нагуляешь безотцовщину, как жить будешь?! – предостерегала сестра.
- Не бойся, ничего не случится! – отмахивалась Лейла от тревожных опасений Ханипы. Но привычек не меняла. Между тем приближался очередной, уже послевоенный, Новый год… Для Лейлы он оказался роковым. Случившееся событие, перевернуло её судьбу…

             14.В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ…

       Предновогодняя праздничная ночь в Карахаузе была настороженно тёмной – ни снега на земле, ни звёзд на небе. Лейла, не  предчувствуя никакой тревоги, беспечно отдавалась интимным играм в частном доме своего первого в этом городе обожателя – печатника типографии Керима,  Не желая пропустить  пограничный момент смены годов, шаля, она со смехом выбралась из- под  тяжёлой руки уже хорошо захмелевшего Керима, на локте приподнялась на подушке, взглянула на часы. Стрелки приближались к  двенадцати.  Любовники заранее начали провожать Старый год. Пили коньяк «Плиска», бутылками   которого перед праздником были загружены все полки в магазине. Чувствовали себя непринуждённо, как чувствуют мужчина и женщина наедине, ни в чём себя не ограничивающие. Любое сиюминутное желание исполнялось немедленно. Но на пустяки времени не тратили. Даже за стол садились раздетыми.  Лейла, правда, набрасывала на себя простынь. Старый год провожали самым изысканным разнообразием поз или лучше сказать – позиций. Между тем, Керим много пил. Изрядно захмелел. Теперь Лейла расшевелила его, указывая на часы, мол, время  поднять бокалы для встречи Нового года. Керим слегка оживился. Выбрались из постели  за стол. Лейла, чтобы выглядеть торжественнее, на этот раз накинула  праздничную кофту и юбку.
- Ты как на парад собралась,- открывая новую бутылку «Плиски» и слегка морщась, хихикнул Керим… Вдруг – стук в окно, затем - в дверь. Лейла  насторожилась, прислушалась.  Керим, шатаясь, голый пошёл открывать внешнюю дверь. Споткнулся о порог, чуть не упал.   Но удержался… А возвратился в компании двух мужчин. Оба пришельца были ростом ниже хозяина, но плотнее. Лица молодые. Скуластые. Черты азиатские. Если бы не расплюснутый короткий нос у одного, и горбинка на носу другого - их не отличить! В педучилише (за глаза) девчонки парней с такими лицами называли - «басмачи» (бандиты). «Надо же додуматься… в чужой дом явились  в полночь ! С какими глазами?!- возмущённо подумала Лейла, - хорошо, что хоть верхнюю одежду надела…».
Мужчин этих она раньше не встречала. Хотя Керим как-то упоминал о них, как о бывших подельниках по воровскому делу. Они, попавшись, совершённую сообща кражу, взяли на себя на суде, «отмазав» Керима.  Выражаясь на их жаргоне, он не был «засвечен». Признаться, в отношениях с мужчинами  Лейла никогда не вникала в подробности их биографий. Её всегда интересовала только личность живого человека, да и то – не вся, а в самой узкой его части…, именно той, которая определяет его как мужчину…
И вот подельники «отсидели» срок. Керим в это время «был на воле». Теперь он - должник. В соответствии с воровской этикой, должен исполнять любое их требование. Развязно войдя в дом, со словами: «Привет, Марушка!», они, уже хорошо «заправленные»  сели за стол.  Конечно, «Привет Марушка!» - относилось к Лейле. Это было «светское» приветствие «джентльменов удачи».
 - А мордашка у неё ништяк! – сделал комплимент красавец с расплюснутым носом. И тут же, глядя ей прямо в глаза, спросил: «За щеку берёшь?»
 Лейла поперхнулась своей слюной.
- Наливай! – Сказал горбоносый, - после разберёмся.
Керим, надевая трусы, буркнул:
- Не пришпоривайте лошадей! Успеем. Ночь большая. А нужно будет – и день прихватим.
Был ли Керим в сговоре с ними? Лейла не знала. До их прихода
вёл себя, не вызывая подозрений. Правда, много пил.
Но Лейла не ждала от него никакой подлости.
Разлили коньяк. Расплюснутый Нос, держа рюмку в руке, речитативом  пропел:
- Новый Год... Порядки новые... Колючей «проловкой» наш лагерь обнесён…
Выпил после всех. И сказал, нацелив на Лейлу свой наглый взгляд:
- Керим! Мой «младший брат» уже лопается от натауги, в норку просится… Ты хозяин хаты, скажи красотке, пусть шмотки скидавает.
Лейла возмутилась:
- Керим, что это значит? Почему ты у себя в доме терпишь такое хамство?
Глубоко затянувшись, Керим двумя  пальцами вынул изо рта папиросу, следом выпуская струю дыма, не глядя на Лейлу, сказал:
- Знаешь, дорогая, ( до этой ночи  к Лейле он  так не обращался), в нашем шалмане даже баба - «общак»! Так что… разденься и настройся на большой кайф – сказал он и снова выпил коньяку.
В памяти Лейлы всплыла давняя «картина»… вспомнилась поездка в Каракумы… Пассажирский вагон поезда Москва-Ташкент. Служебное купе. Два проводника… по очереди… А она, как подопытный кролик…четверо суток… И подумала: «Сама же тогда согласилась!.: Да. Сама. Но там было безвыходное положение…Не идти же  через Каракумы и Кызылкумы пешком… Правильно. То было безвыходное… А тут какой выход? Ночь. В хате три пьяных мужика требуют  одного и того же. И неоткуда ждать защиты! А обозлишь – изуродуют. Матёрые зэки».
- - Керим, наполни мне стакан, выпью за твою дружбу и преданность – сказала, окаменев лицом. Не страх одолел, всё это было испытано раньше. Но теперь душила обида на Керима за предательство. Поэтому она  влила в себя обжигающую жидкость и - распахнула кофточку…
Новогодней ночи трём «жеребцам» в безудержном разгуле пьяных фантазий не хватило. Её терзали до вечера следующего дня, то по очереди, то все сразу. И только когда уже они сами изнемогли и уснули, Лейле удалось улизнуть. Сестра, увидев её на пороге квартиры совершенно измочаленную, покачнулась и если бы Лейла не поддержала её, рухнула бы на пол. Она не спала всю ночь, переживая. Оставив детей дома одних, ходила по улицам, в надежде разыскать пропажу. Пришла к подруге, у которой Лейла якобы должна была встречать Новый год… Естественно, Лейлы там не оказалось. Ханипа впала в обморок…
Время шло. Сёстры понемногу приходили в себя. Но сторонились друг друга. Отворачивались. Почти не разговаривали. У каждой была своя
«правда». Ханипа считала себя ответственной за поведение младшей сестры.
Мучилась от собственной беспомощности удержать её необузданную натуру
в нравственном русле. Лейла считала себя вполне взрослой и независимой, свободной в своих поступках…
Однако быстро текущее время, как утверждают знатоки, сглаживает горы.
Понемногу отношения стали налаживаться. Ханипа первая пошла на примирение.
Она старше и мудрее. Лейла ещё упрямилась. И недомогала. К горлу подкатывала
тошнота. Хотелось кислого….Ханипа сбегала в магазин за квашеной капустой. И, воротясь, всё поняла:
- Ты беременна! – И, глядя как Лейла жадно набросилась  на капусту, врастяжку повторила это страшное слово: -Ты бе-ре-менна! - На  лице её отразился ужас. Лейла, почти не прожевывая жадно глотавшая кислый продукт, перестала есть и, прикусив язык, молчала, потупясь. Ханипа пылала гневом:  лицо её исказилось до неузнаваемости. Волосы взъерошились. Глаза извергали молнии. Голос срывался на визг:
-Ты знаешь, что по здешней традиции будущий муж до самой свадьбы  не должен видеть даже лицо невесты!? А ты незамужняя – беременна! О, Аллах! – Ханипа трагически вознесла руки к небу. – Соседи и без того постоянно зудели, что ты очень вольно себя ведёшь… А теперь - узнают эту новость…заклеймят позором! Заплюют! И откуда ты выискалась на мою бедную голову…джаляп! (проститутка!). Ты хоть знаешь, от кого из трёх бандитов  у тебя будет ребёнок?..
Лейла зажала уши ладонями и закрыла глаза. Но вдруг взвилась на ноги и, схватив пальто и  сумочку, как ветер, - на улицу. Будто одержимая, бежала - куда глаза глядят: пальто - нараспашку, парусом раздуваются полы, шарф с головы сполз на плёчо и, терзаемый ветром, трепещет, волосы вздыбились и  огненно полыхают в солнечных лучах, глаза навыкате бессмысленны, в  повисшей, как плеть, руке дамская сумочка на  ремешке царапает землю...
- Девушка, у вас трагедия? Кто-то умер или дом сгорел? Остановитесь! Говорите, что с вами? Человеку в беде всегда можно помочь…- Вы так молоды и красивы, что слёзы отчаяния  не к лицу. – путь её преградил офицер, говоря это, и своим платочком промокнул  заплаканное лицо Лейлы. Она не отстранилась. Перестала хлюпать носом. Улыбнулась своим нелепым мыслям  о нежданном-негаданном счастье, будто с неба свалившемся  прямо на голову. Рассказала этому участливому человеку «свою драму», сочинив буквально на ходу фантастическую историю про неверного возлюбленного, который собирался на ней жениться. Она забеременела. А он женился на другой… Возмущённая старшая сестра выгнала её за это из дома. И теперь ей - хоть в омут головой!.. Деваться не куда…. Прослезилась. Разжалобила офицера, уже успевшего впустить в свою душу неотразимый образ бездомной и печальной красавицы.  Всё происходило, как в волшебной сказке:  случайный «принц» Алексей предложил бедной девушке руку и сердце и  пригласил теперь же лететь с ним к месту его службы -  в Шамхор.
Послышался звук мотора. Со стороны Ашхабада шёл на посадку самолёт. Лейла спросила:
 - А ты не обманешь? – она взглянула на Алексея с недоверием. И тут же: - А чужой ребёнок? Будешь потом всю жизнь попрекать….
 - Он не чужой. Ребёнок наш. Мы сразу зарегистрируемся. И никто не должен знать ничего лишнего! – С категоричной решимостью и поспешностью проговорил Алексей, твёрдо глядя Лейле в ещё не  просохшие от слёз прекрасные синие глаза.
 - Какой ты добрый. Так не бывает!
 - Бывает! Скажи только, не смущает ли тебя разница в возрасте, всё-таки восемь лет… Мне уже тридцать – с интонацией сожаления сообщил Алексей, беря Лейлу под руку.
 - Что ты! Для  мужчины тридцать лет – не возраст…- звонким голосом возгласила Лейла, повеселев, и взглянула на Алексея  с отразившейся на лице благодарностью.
 - Тогда поспешим к кассе за билетами – с едва сдерживаемым восторгом , не помня себя от радости, сказал её неожиданный спаситель, широко улыбаясь… «То-то удивятся в полку! – подумал он».

                15. КАК ВО СНЕ
               
Приезду Алексея из отпуска с женой-красавицей (всем на загляденье) -
в Шамхоре друзья и сослуживцы не просто удивились, а были ошеломлены!  Для всех близко знавших Алексея – домоседа, затворника, вечера просиживающего за книгой или елозившего лобзиком по фанере, выпиливая разнообразные орнаменты, - это было  событием невероятным! Столько лет он сторонился женщин!…  И вдруг- о, чудо!.. И сам Алексей от счастья был на седьмом небе!
Первыми о случившемся узнали соседи. Прибывшие из Каракумов новобрач--ные заявились на верхотуру «пятиэтажки» под вечер. Лейла, держась за руку Алексея, приноравливалась, старалась не отставать, хотя он, поглядывая на  покрасневшее лицо дорогой ему спутницы, на лбу которой поблескивали бисеринки пота, и не торопился, а двигал ногами в спокойном, щадящем темпе.
- Ты устала? – с нежностью в голосе спрашивал он, едва ли не на каждом шагу, низко наклоняясь к  лицу Лейлы и заглядывая в её сияющие, исполненные благодарности глаза.
- Нет, Алёша, – живо отвечала она с чарующей улыбкой и плотнее прижималась к  нему, хотя с непривычки ноги подкашивались. На четвёртой лестничной площадке они остановились передохнуть. Лейла положила руку на погон, щекой ощутив прохладную ткань офицерской шинели, Алексей нежно обнял её за талию. Послышался топот быстрых ног: кто-то юркий спускался с пятого этажа.  Алексей поднял голову и узнал соседа по квартире: это оказался Жорж Пащенко, щеголеватый лётчик, занимающий с женой самую просторную из трёх комнат общей с Алексеем квартиры.
- Ба! Алекс! Из дальних странствий возвратясь!?..- Приветсвовал он востор-женным возгласом, озарив лицо улыбкой  и стиснул протянутую руку Алексея, который молча многозначительно улыбался…
- Да ты со спутницей?.. С очаровательной спутницей! – повторил Жорж.
-  Знакомься, моя жена…- представил Алексей Лейлу.
Жорж с мимикой не то удивления, не то недоверия  тряхнул головой и  пожал маленькую ручку красивой женщины , задержав её в своей, не отводя гипнотизирующего взгляда от её  вспыхнувшего заревым цветом лица. 
- Поздравляю…Лейла!…Алексей! В нашем полку прибыло!.. Бежал в магазин… но вернусь, обрадую всех , - сообщил он  и торопливо шагая через две ступеньки , помчался наверх. Алексей и Лейла, весело переглянувшись, последовали за ним.
Вбежав, запыхавшись, на общую кухню, Жорж громогласно объявил:
- Внимание, друзья! Встречайте! Алексей с женой!
- Не может быть! – Донесся сверху до слуха Лейлы и Алексея писклявый, как звук скрипки, женский голос.
- А где они? – Тут же прозвучал второй женский голос, грубее первого.
- Да вот уже  почти у порога, сейчас войдут на кухню! – Ответил Жорж, голосом, наполненным нотками радости, стоя у открытой настежь двери.
Из своих комнат навстречу прибывшим суетливо заторопились  соседки
жена  Жоржа – Лолита Степановна, профессиональный парикмахер с тёмно-русыми буклями на голове, подчернёнными бровями, и ярко  красными губами на полноватом  лице, в ярком домашнем халате;  и жена  Антона Скворцова, тоже молодого лётчика – Ангелина Тимофеевна, учительница начальных классов,  довольно полнотелая, с широковатым лицом и весёлым взглядом глубоко посаженных тёмно-серых глаз, как бы выглядывающих из-под нависающих чёрных кудрей. И она в домашнем халате, но более сдержанной яркости  разбросанных по нему цветов. На  возбуждённых лицах этих женщин ясно прочитывалось непреодолимое любопытство: что же там за драгоценность, что за редкостная особа,  сумевшая возбудить к себе такой живой интерес у, казалось бы , безнадёжно каменного сердца, которое, долгие годы безмятежно существовало в груди Алексея .
Бурная встреча произошла на территории кухни, едва путешественники перашагнули её порог. Поражённая безудержным энтузиазмом дружелюьбия встречающих дам, Лейла на миг растерялась, беспомощно опустила руки, мигая бессмысленными глазками.  Женщины, будто ошалев от сказочной красоты гостьи, тискали её, целовали в щёки, в губы. И выкрикивали какие-то восторженные слова похвалы в адрес Лейлы и Алексея, который наконец-то станет как все – человеком!
Мужчины, как и положено им, более сдержанно приветствовали прибывшую красавицу, хотя с Алексеем не церемонились. Его по-братски обнимали до хруста в костях: летчики – народ крепкий.
Пока молодые супруги после дальней дороги по очереди в ванной приводили себя в порядок соседи, сдвинув в середину кухни все три стола, занимались сервировкой. Жорж сбегал-таки в магазин и прикупил кое-что неплановое, для экстренного праздника.  Скворцов в укромном уголке установил патефон, принёс гору пластинок. И сразу же пустил его в работу. Он до одержимости любил вальсы.
Особенно вальсы Штрауса. Сразу зазвучали «Сказки венского леса». Бокалы наполнились шампанским.  И хотя это торжество было посвящено встрече прибывших путешественников, едва они, свежие и полыхающие жаром после горячей воды, вышли к столу, их ошеломил дружный возглас - «горько!», естественно звучащий только на свадьбе. Но чтобы не разочаровать компанию, Лейла и Алексей скромно поцеловались. И пригубили бокалы с шипучей  пенящейся жидкостью. Музыка звучала беспрерывно. Казалось, что это «Вечер вальса». Лётчики, сменяя друг друга, не давали Лейле присесть. Они кружили и кружили её в завораживающем вихре прекрасных мелодий, не давая  передохнуть. Ангелина и Лолита чередовались в танце. Алексей не танцевал: «не научился…». Он с восхищением следил за гармоничными   движениями Лейлы и был горд и счастлив. Но Лейле показалось, что он взгрустнул. Она тут же, взяв инициативу на себя, объявила «Белый танец».
Благодаря своей находчивости, получила возможность отдохнуть и  с сияющей улыбкой подсела к Алексею. Он ласково взял её за руку и весь светился от восторга и счастья  несказанно гордый  тем, что она очаровала всё общество. Её приняли, её полюбили. Хотя сама Лейла была смущена: в праздничный вечер одеть ей оказалось нечего. Пришлось довольствоваться дорожным платьем. Алексей в утешение сказал ей: «Бриллиант ярко сверкает и в неказистом обрамлении.  Но за новым платьем дело не станет. Завтра же пойдём и купим по твоему вкусу.
Всем по душе пришёлся неожиданно случившийся праздник в конце недели, хотелось бы повеселиться подольше, но заботясь о Лейле и Алексее, уставших с дороги, по общему согласию, решили танцы прекратить, отложив их до следующего удобного случая. В завершение сделали ещё несколько туров вальса, расставили по местам столы, убрали посуду и, щедро пожелав новобрачным сладкого медового месяца, разошлись по своим комнатам.

                16. СЧАСТЛИВЫЙ

Теперь, когда новобрачные, наконец, оказались дома; одни, Алексей, едва закрыв свою дверь, нетерпеливо и  страстно обнял Лейлу, прижал её рыжую голову к своей груди, и, жадно впился губами в её приоткрытый рот.
- Сумасшедший! Задушишь! – выдохнула она, смеясь и хватая воздух ртом, как рыба, выдёрнутая из воды. Алексей тоже смеялся  и сиял восторгом от прикосновений своих пальцев, ладоней к лицу, шее, плечам красавицы.
Счастливая Лейла  млела в лучах  пламенной любви и нежных ласк. Алексей, не торопился уложить её в постель, а подобно Пигмалиону, даже когда она осталась без одежды,  любовался красотой  прекрасного тела своей Галатеи, будто шедевром искусства. В постели он целовал каждую клеточку тела любимой.  Лейла не без наслаждения ожидавшая финальной фазы этой захватывающей прелюдии, усиленно изгоняла из своей  памяти назойливые воспоминания о служебном купе в поезде «Москва-Ташкент» и праздничную встречу Нового года с тремя бандитами.
Несмотря на длинный путь, проделанный за последние двое суток из Карахауза до Шамхора, через Ашхабад, Баку и Кировабад, - сил ещё было достаточно и для любовных игр. Уснули только за полночь, счастливые и основательно   утомлённые.  Лейла пробудилась лишь к обеду. Алексей к этому времени уже сбегал в магазин, прикупил кое-что к завтраку. Соседи на кухне, встретившие весёлыми приветствиями новобрачного, желали продолжить вчерашний праздник, и громко заговорили  об этом с Алексеем.  Но он, сведя брови на переносице и приложив палец к губам, издал звук: тс-с-с-с. И, разувшись у порога, вошёл в комнату на цыпочках. Неслышно приблизился к постели, не отводя глаз от спящей красавицы. Тихая улыбка озарила его умилённое лицо. Глаза сияли не отражённым от Лейлы блеском, а внутренним светом его души. Он любовался  прекрасным лицом, исполненным тихой неги. Влюблённым взором смотрел на округлый подбородок, красиво очерченные губы, к которым имел счастье прикасаться с любовью и нежностью… Сон Лейлы был безмятежен. Ровное дыхание могло казаться  неуловимым, если бы не лёгкий трепет лепестков  ноздрей. Алексей
даже забылся на какое-то время, неотрывно глядя на прикрытые веки, обрамлённые по нижнему краю пушистыми темными ресницами…  Но Лейла, будто почувствовала этот любящий взгляд. Веки её тронул лёгкий трепет, глаза открылись, и в комнате стало ещё светлее, чем от лучистого солнца; комната озарилась сияющим светом её синих глаз. Множеством поцелуев Алексей совершил церемонный ритуал приветствия пробуждению любимой.   После этого сияющая красотой и довольством сударыня, откинув простынь, изволила встать во весь свой величественный рост. Её лицо, лебединая шея, точёная грудь, осиная талия, стройные, красивой конфигурации ноги, гармонично певучие линии  фигуры – всё волновало взгляд Алексея. Он пьянел от счастья обладания им. В следующее мгновение, поддерживаемая надёжной  его рукой, Лейла грациозно спустилась на ковровую дорожку, раскинутую у односпальной солдатской кровати. С некоторой ужимкой и движением бровей, сняла с её спинки небрежно  брошенное ночью серое с белым воротничком платье, в котором совершила  путешествие…   
От Алексея, с интересом наблюдавшего за каждым движением Лейлы, и сердцем  оценивавшего  их красоту высшим баллом, не ускользнул её жест со сдвинутыми бровями.   Он всё понял…
         - Сегодня же купим тебе платье, глядя в лицо Лейлы, по которому пробежала холодная тень, повторил он вчерашнее обещание. Можем сразу же после завтрака пойти в магазин. Согласна? Лейла, с лукавинкой взглянув в глаза Алексея,  улыбнулась  и выпятила манящие губки, которые тут же подверглись ласковому набегу. 
- Садись, садись! Приглашал Алексей супругу к столу, и, пододвинув ей стул, опрометью бросился на кухню. Лейла, присев, откинула со лба волосы и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, оглядывала своё новое жилище. Всё было необычайно просто:
белёные стены, высокий, метра  в четыре, потолок, две солдатские «односпалки» у противоположных стен, одна из них без постели. Сетка прикрыта пожелтевшими газетами. Это кровать уехавшего офицера. На стене, у другой, такой же, на которой Лейла провела с Алексеем здесь первую ночь,   скромный коврик, а над ним двуствольное ружьё. Это кровать Алексея. На полу возле неё тоже небольшой коврик.  Остальная площадь пола не застелена; в средней части  светло-коричневая краска стёрлась подошвами ног, обнажив фактуру половой доски. В углу этажерка с книгами. Это – духовный мир Алексея, с которым ей хочется познакомиться поближе. Но теперь завтрак. Она окинула взглядом стол, на котором Алексей приготовил сыр, масло, ветчину, булочки, а сам хлопочет на кухне. А вот и он!
    Алексей вбежал в комнату улыбающийся, не прикрыв дверь, держа в одной руке сковородку, на которой ещё скворчала яичница, в другой – подставку. Лейла принялась раздвигать тарелочки с маслом, сыром, ветчиной, освобождая место на столе. С осторожностью,  водрузив горячую ношу на ажурную металлическую подставку, Алексей мигом возвратился, захлопнул дверь и присел к столу, с неугасающим восторгом глядя на свою красавицу. Лейла чутко отзывалась ответной улыбкой.
       Разлив вино по бокалам, Алексей произнёс короткий тост, негромкий голос его прозвучал торжественно: «За наше с тобой, Лейла, вечное счастье!». Лейла, держа в маленькой руке сверкающее в солнечном луче тонкое чешское стекло изысканной формы на  длинной ножке, подкрашенное изнутри покачивающейся бордовой жидкостью, согласно кивнула головой. В следующее мгновенье бокалы соединились,  прозвучал тихий звон. Супруги, весело глядя друг на друга, пригубили вино. И на этот раз вели себя  смелее, чем вчера, когда неожиданно соседи возгласили символическое  - «горько!», как призыв к поцелую, смутившее их.
Завтракали не торопясь. Вино придавало аппетит и бодрило душу. Настроение у супругов оказалось  на высоком взлёте. Не замечаемая до этого времени тихая буркотня радиопередачи, сменилась музыкой. Словно запоздалое продолжение вчерашнего вечера вальсов, зазвучал старинный вальс Амурские волны. Лейла живо подхватилась со стула, подбежала к тумбочке и повернула рычаг приёмника, усилив громкость.
- Алёша, идём танцевать, -  слегка навалившись на его плёчо, шутливо потребовала Лейла.
- Да я, как медведь, все ноги тебе оттопчу! – ухмыльнулся Алексей, но встал со стула. Лейла, прилагая немалые усилия, чтобы поворачивать партнёра в ритме музыки вокруг себя, и не достигая цели, сама кружилась вокруг Алексея и хохотала
над такой невообразимо смешной композицией.
- Смотри, какие простые движения у вальса – остановилась она перед Алексеем; шаги делаешь на счёт: раз - два-три…по треугольнику. Следи за мной!
Она в медленном темпе сделала несколько шагов, обозначив танцевальную фигуру… Алексей стал повторять её движения и похохатывал. Прежде ему и в голову не приходила мысль: учиться танцам. Он не считал это занятие серьёзным и нужным. А тут вдруг разохотился. И музыка уже не звучала, а они танцевали вальс. Утомившись, Лейла, лисичкой заластилась к Алексею, вытянула покрасневшие губки трубочкой, с нежностью дотягиваясь до его лица. Он секунду медлил, улыбался, любуясь её игрой и, звучно поцеловав выпяченные губы, резво подхватил Лейлу на руки, и уложил в постель.
- Вот здорово ты придумал, Алёшенька! Давай никуда не пойдём! – оживлённо воскликнула Лейла,- платье никуда от нас  не денется,  купим позже,- и, схватив его за руку, весело  повлекла за собою под простынь…
  Прошло несколько дней. За это время Лейла немного освоилась со своим новым положением. Стала выходить на общую кухню готовить обеды, ближе сошлась с соседями. Хотя внутренне что-то противилось этому сближению. И не потому, что она была не общительна. Напротив, работая в редакции газеты,  вращаясь в студенческой среде педагогического училища, служа в горкоме комсомола - молодёжной организации, опыта общения с людьми она приобрела предостаточно. Теперь же неловкость  испытывала лишь оттого, что иной раз не знала как ответить на неожиданный вопрос, касающийся её биографии. Возникала необходимость на ходу фантазировать, а если сказать прямо - врать. Что было чревато разоблачением. Ведь ложь выплеснулась – и забылась. В следующий раз её едва ли повторишь… Зато успела наслушаться похвальных слов об Алексее.
Из медоточивых уст пухленькой Ангелины Тимофеевны Лейла узнала: « С  казочное счастье привалило тебе, голубушка, в лице тридцатилетнего авиационного техника Алексея…  -   корректный, трезвый, трудолюбивый,  уважительный, не блудливый, домосед, а уж специалист в деле своём  – спросите Антона – на нём вся авиация держится.  Лейла разогревала примус, слушала, поглядывая на говорливую соседку, и улыбалась. В очередную паузу, когда «Пышка», поднеся блестящую ложку к вытянутым губам, пробуя  кипящий бульон «на соль», не могла говорить, Лейла, спросила:
- А чем же он занимался после службы по вечерам?
Облизав белесые губы, Пышка опустила ложку:
         - О-о, голубушка! Он читал! Запоем! Его даже библиотекарь Молодина в пример всем ставила. У него и своя библиотека хорошая. Очень любит русскую древность. Он её называет – «Традиция»... А ещё,.. он сам смастерил радиоприёмник, представляете?! А какие выпиливал орнаменты лобзиком для разнообразных полочек – фантастика!
          - Что вы говорите! А  в нашей комнате я ни одной не видела… - в недоумении заморгала глазами Лейла.
          - И не удивительно, голубушка! Он ведь их раздаривал. У нас тоже есть. Загляните ко мне,- подняв руку, она указала ложкой направление, - под зеркалом, справа от двери – шикарная работа!
Лейла замялась в нерешительности…
- Идёмте-идёмте, скромница вы наша!- (Ангелина Тимофеевна была немного  старше Лейлы и не церемонилась в обращении). Она шагнула от примуса к своей двери и распахнула её. Лейла последовала за нею. Бегло окинула взглядом комнату и, тут же за дверью, на спинке декоративной полочки, закреплённой на стене под круглым зеркалом, увидела красивый рисунок орнамента, мастерски тонко выпиленный умелой рукой.
          - Да, действительно хорошая работа, - Лейла серьёзно взглянула на собеседницу. – И  что, он только этим и занимался? – спросила она.
         - Представьте себе… Хотя нет! В  охотничий сезон, бывало, хаживал с ружьишком. У него хороший компаньон, в нашем  же доме живёт – начальник фотографической службы, Егор Леонтьевич…. Алексей не раз, бывало, приносил добычу для общей кухни. А жил  он вдвоём с приятелем. Тот моложе.  Техник самолёта. Вот… под Новый год, кажется, откомандировали в другую часть.
Представляете?!  Как удачно вышло! – покивала головой Ангелина Тимофеевна, - он для Вас освободил площадь… не преднамеренно, конечно. Кто мог предвидеть! Вероятно, Алексей и сам этого не знал…
           Разговор приблизился к опасной черте. Лейла забеспокоилась. Сцепила перед собой пальцы рук, прижала их к  груди, лихорадочно соображая, куда повернуть русло беседы…
- А вы давно поселились здесь? – спросила первое, что взбрело на ум, только бы опередить Голубушку (Такую кличку Лейла прикрепила говорливой соседке из-за частого употребления ею этого слова).
- Уже третий год здесь живём, и, думаю, последний…
          - Как?!- удивилась Лейла.
       - Антон в этом году пойдёт в Академию. А я на время его учёбы – к  родителям на Рязанщину…
         Вдруг с кухни донеслось шипение, тихий свист, перешедший в оглушительную сирену
          - Это мой чайник закипел. Извините, - сказала Лейла и  выбежала из комнаты.
          - Да перестань ,голубушка, поминутно извиняться, - крикнула ей вслед соседка, и тоже вышла. – Я ещё что-то хотела спросить – сказала она, следя за движениями рук Лейлы, засыпавшей на небольшом столике в заварной чайник щепотку чая и заливающей в него кипяток
          -  У Лейлы сжалось сердце: она боялась неожиданных вопросов.
         - Ах, да! К вам сегодня солдаты приходили … в гости?
Лейла успокоилась. Это не страшный вопрос.
         - Да, приходили. Они принесли постельные принадлежности для второй кровати, - ответила Лейла без улыбки, погасив примус и выпрямившись с чайником в руке.
        - Вы теперь будете спать порознь? - с чертовщинкой во взгляде и лукавой улыбкой на губах промодулировала писклявым голосом Ангелина Тимофеевна.
       - Да, - ответила Лейла, стараясь попасть в тон вопроса, - только кровати будут стоять рядом. Алексей уже сдвинул их и сейчас подтягивает пружины сеток, чтобы не проваливались. Я сплю раскидисто, -  пояснила Лейла -  Алексею на односпалке негде притулиться. Вот и решили соединить две кровати в одну.
        - Понятно… приятного чаепития!
        - А вы не составите нам компанию, осторожно предложила Лейла.
        - Спасибо - спасибо…я же тут кашеварю, нельзя отойти  от примуса, -улыбнувшись, ответила Ангелина Тимофеевна, переставляя на полке прозрачные ёмкости с крупами.
      
                17. КОНЦЕРТ            

            Отпуск Алексея закончился. Он приступил к своим служебным обязанностям в авиационном полку, являясь высококлассным техником ТЭЧ (технической эксплуатационной части). Служба его была связана с частыми командировками на
завод реактивных  авиационных двигателей, размещавшийся  в городе Вазиани. Но первые служебные дни после отпуска он работал на месте.
Была суббота. В Доме офицеров ожидался концерт ансамбля художественной самодеятельности соседей, Бакинского бомбардировочного полка, дислоцировавшегося на одном аэродроме с разведывательным полком; солдатские казармы тоже стояли  рядом.
           Лейла загорелась желанием развлечься.  К этому времени ей уже приобрели  новые праздничные  и повседневные вещи: (поиздержавшись в отпуске, Алексей «перехватил» денег у приятелей). Как обязательное дополнение к нарядам  купили большое трёхстворчатое зеркало (трельяж), о котором она мечтала, и которое теперь, будто святыня, стало важным предметом обожания и поклонения. Бесчисленное множество раз в день Лейла останавливалась перед ним, тщательно оглядывая свою фигуру, смиряясь перед неизбежностью, но  со страхом ожидая закономерного увеличения талии…
До начала концерта было ещё более часа. Молодые супруги слонялись по коридорам Дома офицеров, представлявшего собой перестроенное здание бывшей церкви, мельком оглядывая различные вывески, типа: «Бильярд», «Изостудия», «Танцевальный зал», «Духовой оркестр», «Бокс» и др.
На высокой двери одного из кабинетов, внимание Лейлы привлекла  табличка в рамочке, окрашенной в цвет бронзы, с надписью - «Курсы кройки и шитья». Она  остановилась и  схватила Алексея за руку.
- Алёша! Это именно то, что нам нужно (!) – взволнованно заговорила Лейла.-Меня беспокоила мысль: где я могу найти работу? Какую? А вот и ответ! Нам необходимо воспользоваться этим…- не отпускала она руку мужа, а всё сильнее стискивала её.- не буду же я , как пенсионерка, сидеть дома… Да двоим нам и не прожить на одну твою зарплату… А родится ребёнок!?..
Алексей слышал взволнованный голос супруги, но не проникал сознанием в смысл её слов, потому что не хотел отпускать её от себя ни на какие курсы… И в то же время интуитивно чувствовал её правоту… Он взял Лейлу за плечи, притянул к себе, прижался и молчал… Противная мысль пульсировала в висках, будто ударами молота. Лейла, запрокинув голову, выжидающе смотрела ему в глаза.  Алексей, не избегая настойчивого взгляда жены,  молчал: ему не хотелось добровольно расставаться с ней ни на минуту. И чтобы удержать её,  ухватился за «соломинку»:
- Любимая, ведь ты же беременна… какие курсы?
- Но…-  вот же написано: «шестимесячные», «начало занятий – с января.»-
Лейла пальцем подчеркнула нужную  строку. – Успею  закончить…до родов, не переживай…
- А уже февраль на исходе… - не сдавался Алексей.
- Я наверстаю! У меня к шитью… и вообще к рукоделию – склонность. Вот увидишь!
-Жаль мне очень…  Ну…  раз уж так хочешь – давай попробуем, - упавшим голосом мучительно выговорил Алексей.-  В понедельник постараемся разыскать руководителя курсов…
- Да он, наверняка, и сегодня здесь…Концерт же!..  Давай найдём администратора, он подскажет…- с мольбой в глазах и жалобно искривлёнными губами не  проговорила, а словно простонала Лейла, глядя на сосредоточенное лицо Алексея; она не хотела терять ни дня…

                18. В СВОЕЙ МАНЕРЕ

До  начала концерта найти руководителя курсов не удалось.  Администратор тоже не сказал ничего определённого. Всё первое отделение концерта Лейла сидела, как на иголках. Она слышала прекрасные песни в исполнении  молодых, способных певцов, а наслаждаться звучной красотой  мешала ей забота… Ни на секунду не могла отвлечься от мысли, что вот, мол, – рукой подать до желанных курсов, да мешает препятствие… Временами услужливо  ластилась надежда: «Может, в антракте удастся  найти даму-руководительницу?.. Хотя …где искать её – столько народу!». Видя не шуточные страдания супруги, Алексей, ещё недавно втайне радовавшийся, что идея Лейлы не находит решения, теперь серьёзно настроился  помочь ей. Он знал, что курсами руководит супруга начальника службы дешифровки разведывательных аэрофотосъёмочных материалов, капитана Леонова – степенная,  маленькая росточком, с мелкими чертами лица, тонкими губами, общительная и очень хлебосольная Дарья Ивановна, которая, бывало, потчевала его домашней стряпнёй, особенно пирожками с капустой.  В охотничий сезон  они с Егором Леонтьевичем, её благоверным, не раз бродили в зарослях тугаёв по шумным берегам Куры с ружьями наперевес… Но несмотря на близкое знакомство, такой способ достижения цели Алексею был чужд и неприятен. В то же время сердце стискивала жалость, вызванная переживанием  Лейлы. И он решил всё-таки отыскать Леонова в перерыве  между первым и вторым отделениями концерта: «глядишь, рядом с ним…и Дарья Ивановна » - думал он.  Объявили антракт. Алексей попросил Лейлу дождаться его на месте. А сам пустился по проходу  в ту часть зала, где, по его предположению, могли бы  размещаться «фотики». Мелькали знакомые лица. Много лиц.  А нужное – не попадалось. Он уже прошёл к самой сцене, вглядываясь в ряды кресел, заполненных зрителями…- Леонова не увидел. 
С грустным лицом возвращаясь к своему месту, он продолжал внимательно всматриваться в зрительскую аудиторию. Вдруг  внимание его привлекла группа женщин, разместившихся посередине пятого ряда. Он приостановился, не отводя глаз от них. И узнал всех троих. Выделялась среди них  броской сединой кудрявая голова женщины в  годах - Валентины Тимофеевны Молодиной, старшей сестры командира полка, занимающей должность заведующей полковой библиотекой, слева от неё оживлённо что–то рассказывала, жестикулируя обеими  руками, военврач капитан  Петрова, моложавая, с приятным лицом и тёмными прямыми, аккуратно уложенными волосами, она элегантно смотрелась в военной форме. А по правую сторону от Молодиной, ближе к Алексею, сидела, не сразу узнанная им, Дарья Ивановна, руководитель курсов; именно тот главный человек, который нужен был Лейле. Она, вытянув шею, и подавшись туловищем   вперед, прислушивалась к рассказу Петровой, при этом временами  поворачивала голову, взглядывая на Молодину;   сидела она вполоборота, лицом к Петровой, и Алексей увидел её со спины. Он мгновенно сообразил, что в этой ситуации некорректно пробиваться к ней между рядами, плотно заполненными зрителями. Решил отложить встречу с ней до завтра.
Лейла, слушала Алексея с видом напряжённого спокойствия, не отводя глаз от его подвижных губ, производящих для неё  утешительные слова. Молчала. Это её спокойное  молчание мучило Алексея…
-  Завтра возьмём сухого вина и трюфелей – это же любимые дамские конфеты – и пойдём к ним чай пить.  В одном ведь доме живём…  Мы с её мужем приятели. Всё будет хорошо! Алексею хотелось утешить Лейлу. Он не мог без боли в сердце видеть её расстроенное лицо. Лейла обозначила губами, сведя их в трубочку, символический поцелуй. Алексей, счастливо улыбнувшись, ответил ей таким же поцелуем. И на душе у него отлегло.  Положительную роль сыграло и завораживающее зрелище, совершавшееся на сцене.  Особенно поднимали настроение и возносили зрителей в  высшие духовные сферы вихревые, огненные танцы замечательных мастеров хореографии.
Завершился концерт триумфом  «ансамбля бомбардировщиков», как  в шутку именовал его кое-кто из публики. Благодарные зрители встретили финальный выход артистов овацией. Все встали, восторженные, с сияющими лицами и несколько минут аплодировали, не жалея ладоней.  Артисты раскланивались. И тоже , заразившись энтузиазмом зрителей, принялись аплодировать. Алексей от избытка чувств, не сдержался и поцеловал Лейлу в губы. Она, от его неожиданного порыва, испытав приятное чувство, зарделась,  но, оглянувшись вокруг, и скользнув взглядом по лицам,  тихо проговорила: «сумасшедший!». Улыбнулась и ущипнула его за бок.
При выходе из зала  они в дверях буквально столкнулись  с руководительницей курсов. Алексей любезно раскланялся с Дарьей Ивановной, взяв Лейлу за руку, и в движущейся толпе представил ей свою очаровательную супругу, чему знакомая неподдельно обрадовалась и приятно удивилась. Обняла, расцеловав Лейлу, поздравила с радостным событием, и, как обычно бывает, пожелала  семейного счастья. И счастье встретило Лейлу незамедлительно, отразившись сиянием на её лице: Дарья Ивановна, едва узнав о желании Лейлы поступить на курсы, порывисто прижала её к себе, глядя в красивые глаза новобрачной, и, ласково улыбаясь, сказала:
- Завтра же приходи, красавица, в Дом офицеров к нам на занятия, к шести часам вечера.  Как школьница, с ручкой и тетрадью, - уточнила она. Сделаем из тебя первоклассную модистку. Радостное лицо Лейлы ещё заметнее вспыхнуло румянцем. Она не могла скрыть  торжествующего волнения, хотя по коже пробегал и лёгкий холодок страха. Алексей, глядя на ликующее лицо жены, внутренне сжался. А чтобы скрыть своё состояние, достал папиросы, чиркнул спичкой,  поднёс к лицу колеблющийся огонёк – рука его слегка дрожала. Впечатления от прекрасного концерта вдруг померкли. Но Дарья Ивановна, очарованная красотой Лейлы, и переполняемая восторженным чувством от «изумительного», по её выражению, концерта, возвращаясь мыслью к наиболее ярким эпизодам, высказывала вслух своё восхищение. Лейла даже недурно напела полюбившуюся мелодию солдатской песни. Алексей не удержался от похвалы в её адрес. Живо обмениваясь мнениями,
дружная компания приблизилась к освещённой множеством окон огромной «пятиэтажке». И ещё некоторое время стояла у подъезда, прежде чем расстаться до завтра
            Утром Алексей, сжав губы так, что напряглись жилы на шее и глаза прищурились, тихонечко, чтобы не скрипнула сетка и не обеспокоила жену, опустил ноги с кровати и бесшумно выпростал туловище из-под одеяла. Оказавшись на полу, поднялся во весь свой немалый рост; передвигаясь по комнате на цыпочках, взял с полки бритвенный прибор, быстро побрился перед новым трельяжем, купленным по желанию Лейлы. Не шурша, оделся, взял в руки ботинки и, оглянувшись на спящую красавицу, (не разбудил ли?) не дыша, распахнул дверь, и, выйдя, осторожненько прикрыл её. Ботинки обул только в кухне.  И отправился на службу счастливый тем, что не нарушил безмятежный сон любимой. Но, непостижимо,  одновременно с окрыляющей душу радостью, - томила печаль. Мучила Алексея мысль, что уже сегодня, возвратясь  вечером домой, он, едва успев поздороваться с женой, должен будет тут же с ней проститься:  она уйдёт на курсы в Дом офицеров. И так будет продолжаться …целую вечность!
Лейла проснулась ближе к обеду: кто-то постучал в дверь  и  приоткрыл её
 В комнату заглянула соседка Лолита Степановна:
- Ляля! – окликнула она. – О! Вы ещё в постели! Не присмотрите ли за
моей малышкой? Если Валечка заплачет, -  вы услышите… Я оставила комнату открытой. Там, на тумбочке рядом с кроваткой соки, фрукты, печенье, вода… А если задержусь, в обед придёт муж.  Жорж сменит вас на «боевом посту». Хотите, я буду называть вас Лялей. Такое миленькое имя… Оно для вас!  Вы не обидитесь?
- Не обижусь. Я привыкла. Меня уже переименовывали, подружка звала Лёлей, - ответила  Лейла.
- Вот и чудненько! Я побежала в дамский салон – муж любит видеть жену красивой…
 - Получив от соседки новое имя и титул няньки, Лейла, ещё немного понежась,  не стала ждать, когда малышка заплачет. Одолело любопытство: как там у них?  Опустила ноги с кровати, нашла тапочки, накинула на плечи халат и, отправилась на экскурсию, а за одно – взглянуть, не плачет ли  Валечка? Пройдя через кухню и перешагнув порог, окинула быстрым взглядом всё содержимое комнаты: шифоньер, двуспальная кровать, диван, комод, стулья. На комоде несколько фотокарточек в рамочках, над кроватью два портрета: он и она – хозяева комнаты. Она в белом платье, чуть напомаженная, со щеголеватой причёской. Губы и глаза в улыбке. Он в офицерской форме с новенькими погонами лейтенанта – выпускник училища с юным лицом школьника старших классов. Во всём облике – выражение счастья. Неподалёку от комода, в углу, рядом с тумбочкой, покрытая лёгкой тканью  деревянная детская кроватка. В ней тихо посапывает во сне миленькая девочка  с курносым носиком и слегка приоткрытыми розовыми губками. Всё в порядке. Можно уходить. Но тут вдруг послышались шаги. В комнату вошёл отец спящей девочки. Тот, что на портрете. Но уже не школьник в офицерской форме, а мужчина, порывистый в движениях, с решительным и твёрдым взглядом тёмно-серых глаз и сухощавым, аскетичным лицом, обветренным под южным солнцем, но не лишённым красоты.
Оглянувшись и увидев вспыхнувший взгляд хозяина, который с самого  её появления поглядывал на неё по-особому, Лейла заволновалась. Пыталась что-то сказать, но язык плохо повиновался и мысли путались:
- Это ты?.. Вы?.. Ты?...я…я сначала испугалась, подумала, что не ты… потом оказалось…
 - Лейла бессмысленно теребила халат, пытаясь запахнуться. Руки не слушались. Дрожали. Левая грудь, то и дело дерзко высовывалась из укрытия. Жорж всё понял в одну минуту. Красноречивее слов были зовущие  глаза прелестницы. Он  увидел в них сигнал капитуляции. И призыв…
- Я помогу, - гипнотическим голосом выговорил он фразу, тихо, но властно. Стремительно приблизился. Коснулся халата. Привлёк Лейлу к себе. Она  почувствовала его силу и власть над собой. Халат с плеч соскользнул. Лейла - не сопротивлялась.
- Я беременна, - только и сказала ему.
- Это не мешает, - шепнул он на ухо, опалив горячим дыханием  уже на диване. И поцеловал в шею…  Случилось то, чего втайне Лейла   ждала с нетерпением ...
Немного времени спустя, едва Лейла успела у себя покрасоваться перед зеркалом: то прищуривая свои выразительные синие с золотистыми вкраплениями глаза, то растягивая  выпуклые  губы в улыбке, то обнажая  ровный ряд жемчужно белых зубов,  имитируя задорный хохот; с грустной миной осматривая увеличивающуюся талию…  как  вдруг  беззвучно приоткрылась дверь, её без стука распахнула возвратившаяся из парикмахерской Лолита Степановна, уже завитая по всем правилам современной моды: тёмно-русые волосы её курчавились крупными буклями и слегка нависали на белый и низкий лоб:
-  Хо-хо-хо, миленькая, вот и я! -  возвестила она, весело глядя на Лейлу и  протягивая плитку шоколада «Алёнка», не закрывая рта, - берите-берите! Вы  это заслужили! Я обязана вам, миленькая, благодарностью!
- Ну, что вы, что вы!.. Какая уж там моя заслуга?! – решительно запротестовала Лейла, напуская на себя смущённый вид и отстраняясь от гостьи, - Валечка не плакала. Но я заглянула на секундочку к ней. Она спала.  И я удалилась. А потом пришёл ваш супруг…такой суровый…я даже побаиваюсь его…
- Напрасно боитесь, миленькая! Просто вы не знаете его. Это – душа человек!
Конечно,… лётчик… мужественный. А суровость его – обманчива. Не дичитесь! Возьмите мой скромный «презент». Это для моего же спокойствия. Случится ещё когда-нибудь попросить вас присмотреть за Валечкой – я буду стесняться…
Лейла, смущаясь почти натурально,  как благовоспитанная скромница, вежливо раскрыла маленькую нежную ладонь и приняла подарок, а в голове мелькнула кощунственная мысль: «…ещё и вознаграждение за полученное удовольствие…».
Весь этот день Лейла торжествовала свою новую победу, случившуюся так неожиданно и так удачно. Смакуя событие, она  шаг за шагом воскрешала в памяти тот обворожительный момент стремительного преследования, в котором Жорж проявил себя весьма опытным и ласковым мужчиной. А вспомнив слова кудрявой жены его, с шоколадкой в протянутой руке: «Напрасно боитесь, миленькая! Просто вы не знаете его» -   лукаво улыбнулась, подмигнув себе, глядя в зеркало, и качнула головой.
Не умолкала  внутри Лейлы музыка победы в продолжение всего дня. Но
после обеда мысли  настроились и на курсы.  Сегодня для   опоздавшей курсистки предстояло первое  занятие. И теперь её забота  не столько об учебе, а о том, как она будет выглядеть, в каком виде предстанет перед сокурсницами.  Ведь встречают по одёжке…  С этой мыслью она решила осмотреть свой, ещё не очень богатый, но уже заметно пополнившийся гардероб. Первым бросилось в глаза, висящее на лакированных «плечиках» серое платье, понравившееся Алексею, когда они первый раз вместе зашли в дамский отдел за покупками. Лейле оно  напомнило такого же цвета и покроя платье, в котором она совершила свой побег из дома. « Ткань в этом богаче…» - мысленно отметила она. Присматриваясь, Лейла приподняла подол - и в памяти ожила забытая картина… когда  рука красивого проводника с чёрными  усиками, в служебном купе пассажирского поезда, по-хозяйски бесцеремонно, подхватив подол,  стаскивала с неё через голову похожее платье…  А позже  Ханипа, считая его «платьем позора», брезгливо взяв в руки, предала огню. Но Лейла, опустив подол, вздохнула: по её прекрасному лицу лёгкой тенью проскользнула тихая грусть и растворилась в синих с золотистыми вкраплениями глазах. Не продолжая осмотра, а сняв это платье с «плечиков», приложила к себе перед зеркалом. Наклонила голову вправо, так что  копна рыжих волос свесилась до плеча, следом такой же наклон сделала влево, потом приподняла подбородок , окидывая потеплевшим взглядом  всю себя в  зеркальном отражении. Постояв в раздумье, сняла халат и  надела это платье. Обеими руками с озабоченностью, проступавшей во взгляде, оглаживала свою талию, которую плотно облегала серая ткань… «Ещё немного – и уже не влезу в него - безнадёжно махнула рукой - пойду на курсы сегодня в сером» - решила она. И вздумала одеться полностью, чтобы увидеть себя- какой предстанет перед взыскательной женской аудиторией… Подойдя к вешалке, сняла с неё синее  демисезонное пальто,  в самом начале осени выбранное в магазине Амансахатом Мырадовым, директором педучилища под цвет её глаз,  накинула на плечи, не застегнувшись; обула уже слегка поношенные, но вполне приличные закрытые осенние туфли на высоком каблуке, с меховым «воротничком», тоже купленный под цвет её глаз подарок Аллаберды Амангелдыева, первого секретаря горкома комсомола,  сделанный им незадолго перед расставанием. Рыжую копну волос покрыла длинным белым щарфом, который  связала сама, найдя вязальные спицы в хозяйстве сестры. А навык вязки приобрела в детстве, благодаря стараниям нелюбимой ею мачехи Айхылу-апай. Эту работу она завершала, когда «красивый усатик» Аразгелды, муж Ханипы,  уходил на войну. Он подошёл, печально улыбаясь, и словно не веря своим глазам, что это сделала Лейла, взялся за край щарфа, погладил его ладонью, затем поднёс к лицу и  приложил к щеке….В глазах Лейлы блеснули слезы…
          С этими воспоминаниями Лейла подошла к зеркалу, застёгивая пальто. Глаза её влажно блестели. А память всё воскрешала забытые образы: двоюродного братца  Нигматулы, шустрого бобыля Хатыбалы…  Были среди них и редактор газеты «исцеливший» её, Федот Михайлович Максимов, и директор вечерней школы, Владимир Иванович Оленин, тоже похлопотавший о её здоровье. Они занимали  важное место в её судьбе. Даже  проводники поезда «Москва-Ташкент» вспомнились без тягостного  чувства. Всплыли и новые имена …Алексей …. Жорик… Не хотелось вспоминать только трёх бандитов… Но и это реальный факт, от которого не отмахнёшься. К тому же – при всей своей гнусности, он сыграл и положительную роль… в результате, она встретила Алексея. Не зря говорят:  нет худа без добра…-  так раздумывала Лейла, глядя на себя в зеркало невидящим взглядом…  Но это был минутный наплыв грусти, стихийная волна. При воспоминании о Жорике  и его ласках, - чувство восторга снова взяло верх.  Глаза просохли и от ощущения полноты жизни, радостно заблестели 

                19.  РАЗДУМЬЯ

        Дамы-курсистки встретили  Лейлу с любопытством, но сдержанно. Модницы, как и положено им, внимательно и ревниво, но с заметным одобением
, присматривались к её причёске, одежде, манере держаться. И молчали, ответив лишь на её приветствие при входе.  Только Дарья Ивановна, войдя в зал и увидев её, в нарушение официального этикета, обняла  и, окинув улыбчивым взглядом весь коллектив, представила:
       - У этой молодой и красивой женщины удивительное имя – Лейла. Примите её в наше дружное сообщество любезно, она тоже наша. И живёт в нашем же доме.  Поможем ей общими силами наверстать пробел: она только на этих днях стала жителем нашего городка. А теперь, прошу вас, – к делу!
    -   Сегодня тема нашего занятия – «Построение выкройки платья».
Следите за мной. Я буду мелом чертить на доске.   Все взоры курсисток устремились в одну движущуюся точку, а именно: на кусочек мела в подвижной руке  Дарьи Ивановны. Она, начертив формы выкройки, подписала: спинка, пройма,  перед…
И отвернувшись от доски, сказала:
        По теме «Платье» нам предстоит рассмотреть несколько подтем. Первое – это снятие мерок, далее – крой спинки платья, крой переда платья, мерки и крой рукава,
крой обточек для платья, пошив платья до примерки, пошив после примерки. Прежде всего: мы  с вами должны научиться правильно снимать мерки. Начинаем с полуобхвата груди, полуобхвата талии, полуобхвата бёдер; далее – длина спинки, длина плеча, ширина спины, высота спины косая, высота от талии до бёдер…
       Лейла, слушая тихий и уверенный голос Дарьи Ивановны, внутренне ликовала, начертив в своей тетрадке представленный на доске эскиз, и осмысленно упивалась голосом руководителя, забыв обо всём на свете…
          Алексей возвратился домой со службы, когда жены дома уже не было.  От её недавнего присутствия сохранился лишь лёгкий аромат духов, невидимой  волной витавший в комнате.  Не раздеваясь, он постоял   у порога, оглядывая тоскливым взором своё опустевшее жилище. Пустые стены. Ружьё над ковриком. Шифоньер с неприкрытой дверцей… Неприкаянно прошёлся между столом и кроватью по самой вытертой от краски половой доске. Сердце щемило тоскливое чувство покинуто-сти…Остановился , побарабанил пальцами по столу, глядя на синие тапочки  Лейлы, один из которых был опрокинут набок… Не находя в себе сил оставаться дома в одиночестве, ни на минуту не присев, вышел из комнаты и, не заперев дверь, торопливым шагом спустился по лестнице. Без цели, без плана, без ясных мыслей в голове он двигался вперёд, казалось, не зная куда…  Когда за поворотом, уже невдалеке, замаячил  Дом офицеров, светящийся  стрельчатыми церковными окнами , он понял, что ноги влекут его туда, где в эту минуту его Лейла. Воображением он видел  желанный образ: лучезарную синеву её выразительных глаз, живо ощущал притягательную магию красивых губ,  будто ощупью чувствовал жгучую яркость пышных кудрей.  Приблизившись к  бывшему церковному зданию, ставшему Домом офицеров,  Алексей не открыл дверь, не вошёл внутрь, хотя февральский вечер был сырой и мглистый. Офицерская шинель слабо защищала его от промозглого дыхания надвигающейся ночи. Обходя здание, чтобы скоротать время, он встряхнулся, подвигал руками. Подумал: «Как я мог жить раньше? Спокойно, беззаботно, независимо.   Не испытывал никаких переживаний!…Только самолёт – во время службы, да  книги дома…и ещё лобзик… А теперь душе нет покоя: пробудилось неистовое, непреодолимое чувство, каждую минуту влекущее к ней, рыжеволосой кудеснице…». Остановился прикурить, держа в зубах мундштук папиросы. Чиркнул спичкой, но усилившийся ветер погасил огонёк. Отвернулся, прижимаясь к стене, изловчился-таки…  Первая затяжка горьковатым дымом, особой сладостью  окатила душу, будто живительный бальзам. Алексей повёл взглядом на старый церковный сад,  укрывшийся за массивным зданием, невидимый с улицы для прохожих. Верхушки деревьев, немилосердно терзаемые стихийно разыгравшимся ветром, то устремлялись к земле, то взмывали в небо, издавая свистящие, заунывные звуки. Зыбкой воздушной волной очистилась полоска  неба от непроглядной мглы. Выглянули мигающие звёзды.  И снова наплыв летучего тумана… Докурив папиросу, Алексей поднял ворот шинели.  Отошёл от стены, продолжая  бесцельный свой путь.  Сквозь подвижные мрачные массы воздуха  расплывчатым бледно-жёлтым пятном проглянула Луна. В её сумеречном свете Алексей различил  впереди себя, ближе к саду, массивный  крест, подошёл к нему, прикоснулся: табличка, на которой когда-то была надпись, небрежно сорвана. К мраморному телу креста  прикреплённым остался только один её угол. Обошёл в раздумье основательное, но давно заброшенное  надгробие, провёл озябшей рукой по лицу: «Жил когда-то человек… любил,…страдал, может быть, как  я… Кто-то заботливо старался сохранить память о нём…и вот – память угасла. Время и люди стерли её». Луна погасла. Алексей, ёжась от холода, снова закурил и пошёл дальше.  В ожидании Лейлы время тянулось медленно. Он физически ощущал его неторопливый ход.. Специально не смотрел на часы, чтобы не пробудить нетерпение. Сделав вокруг здания несколько обходов, застучал зубами. Только теперь  принудил-таки  себя войти в фойе. И  уже в здании  взглянул  на часы и слегка воспрянул духом: было без четверти восемь. Ждать оставалось недолго.  Алексей для согрева прошёлся быстрыми шагами вдоль коридора до его конца, и на возвратном пути вышел на улицу. Он знал за собой слабость: не удержится, чтобы не обнять Лейлу и не стиснуть её до писка. А при дамской публике это выглядело бы вызывающе. Остановившись под фонарём, что висел над входом,  он понаблюдал за летучими искрами снежной крупы, сыпучие облака которой, вероятно, принёс этот разудалый ветер.  Став  в укрытие за углом, закурил и принялся считать секунды, мысленно  изобличая себя в нелепости собственных действий. Но не остановился. А,  досчитав до двух тысяч, хотел всё-таки прекратить счёт, как вдруг дверь распахнулась и толпа молодых женщин  шумно высыпала на улицу. Увидев сверкание снежных мотыльков, они звучно и разноголосо выразили свой восторг. Их шапочки, шляпки, беретки быстро покрывались весёлыми блёстками. Среди всей толпы, Алексей мигом заметил белый шарфик своей красавицы. Он выждал минуту, когда говорливый поток пройдёт мимо и быстрыми шагами настиг Лейлу, которая приотстав, наклонилась, поправляя туфлю.
          - Алёшка! Вот ты разбойник… – заулыбалась Лейла, едва схватив ртом воздух, после его чувствительного объятия. Алексей прервал  фразу, захватив её рот губами.
Радостное настроение прихлынуло к нему горячей волной, даже вроде согрелся, едва  увидел Лейлу. Она щебетала соловьём, переливаясь на все лады, в похвалах своих  первых уроков  на курсах. Алексей слушал её восторженный голос, радовался её настроению,  не вникая в подробности звучавших слов. Толпа курсисток двигалась впереди, в одном с ними направлении. Большинство идущих женщин, были жёнами офицеров, проживающих в одном огромном П- образном пятиэтажном доме, где и Лейла с Алексеем.
          - Да, Алёшенька, Дарья Ивановна сказала, что практические работы  мы должны выполнять дома. Для этого необходимо иметь швейную машинку…
         - Хорошо, красавица, дайте только срок – будет вам и белка, будет и свисток! –
шутливо ответил Алексей.
        - Да, Алёшенька, ты шутишь, а я серьёзно… машинка уже теперь нужна .
        - Купим! – уверенно сказал Алексей, и поцеловал прильнувшую к нему спутницу в предупредительно подставленные губы, прикидывая в уме, у кого бы ещё «перехватить» денег?

               
   



















   





                ЧАСТЬ ВТОРАЯ



ЗЫБКАЯ ЛИНИЯ ЖИЗНИ




























                1. СМЕЛЕЕ ВХОДИТЕ

            В том году июнь для Лейлы  наступил быстро. Казалось ей:  не успела она оглянуться, как закончился июнь. А вместе с ним – занятия на курсах. С тех пор прошло несколько лет.  Лейла, как и предсказала Дарья Ивановна, стала известной, если не лучшей модисткой  не только военного городка, но даже всей Вахнярки.  Теперь она сидела за швейной машинкой. В дверь постучали.
          - Смелее, смелее  входите! Кто там? - Лейла остановила машинку, стрекотавшую, как пулемёт, приподнялась с места, облизнув губы, привычно взглянула в зеркало, быстрым движением  руки тронула копну рыжих волос и сделала шаг навстречу гостям. В комнату вошли, одновременно щебеча приветствия хозяйке и улыбаясь, три нарядные дамы – постоянные заказчицы Лейлы на пошив модных платьев. Хозяйка,  ответив любезной улыбкой, усадила гостей полукругом на стулья, и, продолжая улыбаться, остановилась перед ними, опершись рукой  на машинку, переводя взгляд с лица на лицо, поочерёдно уделяя внимание каждой из пришедших дам.
          - Вы все на примерку? Готовьтесь, кто первый? Не смущайтесь, Анфиса сейчас выйдет на улицу погулять, правда, доченька? – улыбаясь, Лейла обратилась к девочке, сидевшей на низеньком стульчике в уголке, за спинкой кровати. (Лейла любила выглядеть ласковой к  дочери при посторонних).
Анфиса, чувствуя показную фальшь, обернулась на  голос матери, молча взглянула на неё не детски серьёзно, обнаружив своё широкоскулое лицо,  приплюснутый нос,  узкие, раскосые глаза, и рыжие волосы, заплетённые в две косы и схваченные на концах объёмным красным бантом, затем неспешно положила перед собой на низенький столик большую куклу, наряженную в яркие одежды домашнего покроя из лоскутов от платьев заказчиц. Встала,в  котоый раз удивив присутствующих дам, не отводивших от неё глаз, своим ростом и сложением. Быстро прошла мелкими шажками, строго глядя перед собой, не взглянув на ранних гостей, и вышла из комнаты.
          - И ей всего лишь восемь лет? – проводив Анфису к самому выходу недоверчивым взглядом, спросила самая развязная из трёх клиенток, с тёмной родинкой на щеке,  когда за девочкой закрылась дверь.
           - Да, Мария Ивановна, - ответила Лейла, со скрытой иронией взглянув в глаза  любопытной посетительнице;  и, словно повинуясь непонятному притяжению, бесцельно задержала свой взгляд на родинке.
           -  Очень взросло выглядит девочка для восьми лет…  Но хороша! -  комплиментом завершила свой краткий монолог белокурая с круглым лицом и чёрной родинкой на подбородке  Мария Ивановна.  Посетительницы сыпали похвалы  в адрес девочки, как из рога изобилия. Их смысл  сводился к приравниванию внешнего облика дочери  к красоте матери…   А самая молчаливая из них, мигая увеличенными глазами сквозь толстые стёкла очков, так прямо и сказала: «Анфиса – красавица, вся в маму!». Они старались польстить модистке.
           Лейла молча улыбалась, делая вид, что ей эти похвалы в адрес дочери очень приятны, а сама думала: «Где вы увидели мою красоту в лице отпрыска бандита с расплющенным носом, узкими и косыми глазами на необъятно широком лице с большим ртом и тонкими губами?». Подумав так, спросила:
           - Вы уже разделись, Вероника Всеволодовна?- Вопрос был обращён к  полнотелой женщине с тонкими, как ниточка, бровями, подвергшимися экзекуции пинцетом, - втискивайтесь аккуратненько в своё «крепжерже», оно вам к лицу:  красивая расцветка теплых тонов и фактура ткани приятная,  - похвалила Лейла. Женщина с высокой причёской  тёмно-каштановых волос, подняв полные руки вверх, на короткое время скрылась за яркой тканью, будто играя в прятки.  Лейла, то здесь, то там прикасалась к смётке, разглаживала складки на плечах, на груди и вместе с живым  «манекеном» смотрела в зеркало.
         - Грудь у вас пышная. Каковы ваши ощущения, не тесно?
         - Нет-нет, спасибо, всё великолепно, - последовал ответ, - вы прекрасный мастер, - улыбнулась дама из зеркала.    
     Ещё до окончания курсов к  Лейле устремились  чувствительные к колебаниям моды жёны офицеров, большинство из которых были скучающими домохозяйками. Внутри этой категории довольно образованных людей, не находивших применения для своих знаний (им негде было работать) и страдающих от избытка свободного времени, укоренилась конкурентная борьба за авангардное место  среди модниц.  Лейла, обретшая высокую степень  швейного искусства, и  не упускавшая с поля зрения сезонные выпуски столичных журналов мод, была у них в фаворе. Все признавали за ней исключительный талант модистки.
          Алексей, болезненно преодолев чувство неловкости, снова «перехватил» у друзей  денег  и, не мешкая, купил Лейле прекрасную швейную машинку, которая и теперь служит ей верную службу. Она устроила себе рабочий «уголок» перед любимым зеркалом, в которое  не просто смотрится, а живёт в нём. Рождение ребёнка не испортило её фигуру. Талия сохранилась такая же тонкая, как у осички.
И если отроческая красота её была сравнима с нераскрывшимся бутоном розы, то теперь, после рождения Анфисы, этот прекрасный бутон раскрылся в полную силу цветущей яркости, и  превратился в благоухающий цветок розы.
         Заметное место в жизни семьи Шалаевых занимает родившаяся девочка, которой по желанию  Лейлы дали имя Анфиса. Кое-кто из посторонних осторожно пытается угадать в ней черты Лейлы, но, видя неприглядный образ отпрыска и опасаясь оскорбить чувства самолюбивой красавицы, более смело называют в ней признаки отца, хотя безошибочно  видят, что дочь - ни на кого из родителей не похожа.
         Пока  у Лейлы  шла примерка, Анфиса, спустившись вниз, слонялась в скверике, перед домом одна. То она  тронет  ласкающей рукой веточку клёна, то оторвёт листик и прикоснётся к нему губами, то,  наклонясь, подымет с земли цветное стёклышко и посмотрит через него на слепящее светило дня, то попасёт на своей ладони божью коровку, любуясь её ярко красной мантией, украшенной   чёрненькими пятнышками. Сверстники не торопились выйти на улицу. И девочке  наскучило гуляние в одиночку; она решила пойти к Карапету, смотреть фотокарточки.
       Карапет – стрелок-радист, сверхсрочник,   фотограф–любитель (новое лицо в их квартире).  Он поселился в комнате, в которой некогда жила  семья лётчика Антона Скворцова, любителя вальсов и бильярда. Поступив в Военно- Воздушную Академию, неприступный для Лейлы Скворцов, увёз свою неизменяемую Ангелину Тимофеевну с собой в Москву. Совсем недавно, после  отъезда уже других постояльцев, которые  жили  в бывшей комнате Скворцовых, занял её Карапет Амбарцумян – молодой, черноволосый, с большим и горбатым носом, массивно нависающим над чёрными усами, с пылким, обжигающим взглядом кавказец.
Он все стены украсил разнообразными фотокарточками пристойных женщин: улыбчивых, кокетливых, смазливых, позирующих перед объективом, беспрекослов-но повинуясь режиссуре Карапета. Анфиса частенько наведывается к нему, как на художественную выставку. Он поощряет её посещения приветливой улыбкой, угощает конфетами.  Анфиса  охотно дружит с ним, обращаясь на «ты». Правда, она всем говорит «ты», невзирая на  возраст, и вызывает этим умиление. Лейла тоже охотно заглядывает  к нему, (но не фотокарточки смотреть), а, осторожно оглядевшись по сторонам, нет ли свидетелей… Особенно, когда Алексей в отъезде…
           С момента  приезда Алексея с Лейлой  в Шамхор, произошло несколько событий.  Первое, что сделал Алексей, зарегистрировался с Лейлой в ЗАГСе, хотя она почему-то не соглашалась.   Он убедил жену в необходимости узаконить их отношения регистрацией брака потому, что в противном случае она не имеет права жить в этом доме военных. И это не было его выдумкой. Логическим продолжением регистрации явилась свадебная пирушка, в которой охотно приняли участие близкие друзья и просто знакомые офицеры с женами. Это был весёлый праздник, на котором Лейла блистала и кружила головы танцующим с ней кавалерам.           Некоторое время спустя после этого, случилось печальное событие: в семье Жоржа Пащенко наступил траур – умерла его маленькая любимица, дочь Валечка.
Несколько лет они не помышляли  о том, чтобы снова завести ребёнка. Но два года назад, по замыслу или случайно, пышная Лолита Степановна с большими светлыми буклями волос на голове, всегда улыбающаяся, снова родила… Валечку!  Да-да!
Именно Валечкой (в честь бабушки) они нарекли  и  второго ребёнка, пренебрёгши бытующим в народе суеверием, предостерегающим от повторения на новорож-дённом имени умершего предшественника. В этом, вероятно, проявилась комсомольская закваска ещё сравнительно молодых родителей. Вторая Валечка – очень болезненный и капризный ребёнок. Уже не раз побуждавший Лолиту Степановну ложиться с ней в больницу. Прозрачное от худобы личико малышки с синими кругами у глаз, вселяют опасение  её родителям за жизнь и этой Валечки.
         Траурное событие у соседей побудило неверующую Лейлу, (но - всё же носящую на груди золотой крестик с распятием - памятный подарок любимого отца,  от которого  тайком сбежала и за годы ни разу не отозвалась даже короткой весточкой – таков непостижимый характер Лейлы) – окрестить свою новорожденную малышку, хотя она едва ли любила её). Проделала Лейла это тайно, воспользовавшись отсутствием Алексея, в доме священника в соседней  деревне, без свидетелей, позолотив святому отцу ручку щедрым пожертвованием. Для чего она это сделала, едва ли могла дать себе ясный отчёт. Вероятно, рассчитывая на русское «авось» - авось в чём-то поможет…
Когда по возвращению домой Алексей обнаружил на теле  ребёнка крестик и спросил: что это значит?  Лейла небрежно отмахнулась: пусть висит, как медальон.
          Вскоре после рождения Анфисы,  Алексей понял, что  идиллическим мечтаниям, которым он предавался, а именно: « После курсов Лейла родит и будет  господыней в сeмье - домашней хозяйкой… то-то заживём на славу (!)» -  не суждено сбыться.
            «Да уж куда там (!) -  «домашней хозяйкой»! - Лейла ещё до поступления на курсы кройки и шитья  была обуреваема совсем другой мечтой. Её, как магнитом влекло в танцевальный ансамбль, в который  в ту пору проситься у Алексея она не решалась.  Не было убедительных доводов для такой   просьбы,  которые бы утвердили мужа в целесообразности подобного шага.   Она это понимала.  Для Алексея же веским аргументом для отказа была её  беременность. Теперь, когда  учёба на курсах закончена и от бремени  освободилась, Лейла настроилась решительно. И победила. Алексей страдал. Но сдался. Он возражал и против того, чтобы ребёнка отдали в круглосуточные ясли. Но Лейла спросила:
          - А ты перестанешь в командировки ездить, чтобы регулярно ухаживать за Анфисой? Это поставило Алексея в тупик. Ведь не он решает: ехать в командировку или не ехать.
         Словом, вскоре после рождения дочери, в семье Шалаевых установился такой  порядок жизни: Алексей, как прежде, продолжает часто ездить в командировки, Лейла днём строчит заказы на машинке, вечерами отплясывает в полковом ансамбле, Анфиса день и ночь целыми неделями  живёт в детском садике под присмотром чужих тётей в белых халатах, и только на воскресенье попадает  домой.
И так несколько лет кряду. С сентября ей идёт восьмой год. Скоро в школу, в первый класс. Но Анфиса не только не  проявляет никакого интереса, а даже сердится, когда Лейла напоминает ей о школе. Сегодня воскресенье, девочка дома и предоставлена самой себе. Алексей уже несколько дней в командировке на заводе в Вазиани. Мать занята с заказчицами. А  к вечеру уйдёт в Дом офицеров.
       Анфиса неспешно поднималась на пятый этаж.  Вдруг воздух наполнился шумным трепетом. Девочка вздрогнула. Остановилась, резко ухватившись за перила, подняла голову кверху – голубь, трепеща крыльями, бьётся в оконное стекло, не находя  лазейки, в которую проник. Она постояла, не зная, как ему помочь: ей было жаль краснопёрую птицу. Решила, что, может быть, Карапет что-нибудь придумает, чтобы  вызволить её.  И заторопилась к нему.  Но дёрнув за ручку двери, поняла, что приятеля дома нет. На кухню выглянула из своей комнаты Валечка Пащенко:
          - Афися! – позвала бледненькая двухлетняя девочка, увидев свою подружку, - иди-иди, - махала она ручкой.  Анфиса подбежала к ней, забыв про несчастье голубя,
поправила беленькие  бантики на голове Валечки, обняла её, присев на корточки, заговорила, заглядывая девочке в глаза:
                Птичка в кустиках летала,
                Неустанно щебетала…
И вспомнила про голубка в подъезде.
          - Идём, Валечка, увидишь птичку, - сказала Анфиса, взяв её за ручку. И вывела на лестничную площадку. Голубь, уставший биться о стены, летая в узком пространстве, прицепился кое-как  к оконной раме, опасливо вертя красноватой  головкой с маленькими глазками. Валечка насторожённо уставилась, указывая на него поднятой кверху ручкой с оттопыренным указательным пальчиком и  многократно повторяя  один  и тот же звук – «о!». У неё речь была ещё не развита.
        И тут послышались приближающиеся голоса.  Это клиенты Лейлы, наконец, покидали её, совершив примерку, и отведя душу многословным красноречием, перебрав нескончаемые женские темы. Лейла проводила их на площадку. И обнаружив  тут Анфису с Валечкой, приказала им «немедленно» войти на кухню, не слушая  их объяснений и не глядя на несчастного  голубка.
       Учтиво простившись с клиентками, Лейла, войдя в кухню, сказала:
        - Будем обедать, Анфиса…  Валечка, идём с нами.
         - Мам, я не хочу есть – скривила лицо Анфиса капризной гримасой.
        - Анфиса, надо хоть что-нибудь съесть… я скоро уйду. У нас сегодня генеральная репетиция…-  Вернусь поздно, - говорила Лейла, войдя в комнату и  торопливо расстилая клеёнку поверх светло-розовой плюшевой скатерти, - дверь не запирай, чтобы я не стучала, не беспокоила соседей…  И  ещё. Не носись, сломя голову, по подвалам, играя  в ваши дурацкие прятки, не повреди ноги. Допоздна не гуляй.
         - Я с тобой пойду, - приняв капризную позу и не глядя на мать, сказала Анфиса.       
         - Как ты себе это представляешь?  Куда я тебя там дену? Я же буду занята на сцене… Не дури!  Если хочешь, могу взять тебя с собой к сапожнику, сходим к нему сразу же после обеда, я заберу свои праздничные туфли. Пойдёшь?
       - Да.
          - Садитесь-садитесь, девочки, за стол, Валечка, Анфиса…
         Лейла ширпотребовскую обувь фабрики «Скороход» не покупала. Она любила обувь изящную. Заказывала для себя  дорогую модельную у настоящего мастера – обувщика.  После обеда, идя в обувную мастерскую,  она поторапливалась, держа Анфису за руку, при этом всё время стреляла глазами по сторонам, перехватывая взгляды мужчин,  обращённые на неё, а девочка не поспевала, тащилась на вытянутой руке, как на поводке собачка, и всё время оглядывалась назад. Ей хотелось ничего не пропустить, успеть увидеть всё окружающее. Это злило Лейлу и она раздражённо покрикивала, дёргая нетерпеливо за руку. «И в кого этот несуразный ребёнок»- с возмущением думала они. И тут же всплывали  в голове «мерзкие рожи  трёх бандитов…». Память дольше удерживала образ «красавца с расплюснутым носом, который, по её предположению, наградил  этим «сокровищем». Под «сокровищем» она имела в виду Анфису». И снова дёргала её за руку, будто главной ответчицей за её судьбу и была эта девочка. Отношение маскируемой враждебности к себе со стороны матери Анфиса болезненно переживала молча. Зло накапливалось в её детской душе. Не знала она от Лейлы искренней материнской ласки.  При этом нельзя сказать, что Лейла не заботилась о дочери: она хорошо одевала Анфису, чтобы видно было, что это ребёнок известной модистки, покупала игрушки, не скупилась на сладости, но и только. Материнской нежности, ласки для ребёнка у Лейлы не было. Поэтому Анфиса так откровенно и быстро привязалась к  Карапету,  он был щедр на тёплое слово.

                2. ПЛЕННИЦА

        Командир роты охраны из батальона, обслуживающего авиационный полк,  капитан  Касымов, усатый, смуглолицый, черноволосый  здоровяк давно точил зуб на красивую танцовщицу. Из своего секретного источника он знал о её тайных связях. А источник надёжный: солдаты подразделения капитана Касымова охраняют ночами, в числе других объектов, пятиэтажное здание, в котором живёт  почти весь командный состав полка и батальона, в нём живёт и  Лейла с Алексеем. Лейла -  не догадывается, что находится под   пристальным надзором заинтересованного лица. Касымов уже не раз подкатывался к ней. Удача ему  не улыбалась.  И не потому, что Лейла принципиально отказывала, отнюдь, - это не в её правилах, которые сложились давно; просто он какое-то время не вписывался в график приёма её ночных визитёров. Но Исмаил Касымов – человек терпеливый и упрямый - не привык пасовать перед женщиной.
       Теперь он в повседневной офицерской форме стоял в тени, под раскидистыми ветвями карагача, покуривая и нетерпеливо поглядывая в ту сторону, откуда из-за поворота должна появиться его… добыча.
Лейла не подозревала охотника в засаде. В сверкающем  на солнце свежей белизной новом платье,  белой кокетливой шляпке,  белых тонких перчатках, обтягивающих  изящную ручку, и  полученных сегодня из рук мастера белых щегольских туфельках на  высоком каблучке, с элегантной белой сумочкой  и благоуханием тончайших духов  она направляясь в Дом офицеров. Приблизилась к карагачу,  за которым стоял, спрятавшись, капитан Касымов. Вдруг заметила его, но, не подав виду, ускорила шаг, стараясь проскользнуть мимо. Но в то же мгновенье оказалась в плену его крепких рук.  Лейла задохнулась, на долю секунды утратив над собой контроль. Но ощутив опасность, интуиция сработала мгновенно:
       -  Исмаил, что ты творишь?! Отпусти!…  увидят же !… какой настырный!
Приходи после концерта, сегодня можно…
       - Лейла, буду ждать здесь, - не отводя жадного взгляда от изящного движения её красивых ног, басовито, но негромко проговорил Касымов.
 Она, удаляясь, кивнула головой.

          Публики в зале не было. Но на сцене, на выстроенных в один ряд стульях, перед  пустыми рядами кресел зрительного зала  уже восседал струнный оркестр: гитары, домры, балалайки, контрабас…кто-то, звеня струной, настраивал гитару, два-три аккорда прозвучало на домре. За оркестром, возле кулис толпились хоровики, ещё не занявшие свои места на длинных скамьях, и солисты.  Танцоров не было. Лейла прикрыла дверь и направилась по коридору в свой танцевальный класс.
       - А вот и  принцесса явилась! – объявил кто-то из женщин зычным голосом, едва Лейла распахнула дверь.  Все кудрявые головы, как флюгер по ветру, разом обернулись в одну сторону - к двери.  Лейла, видя такое проявление внимания, остановилась, шутливо демонстрируя фасон нового платья, намеренно пародийно порисовалась на пороге, играя телом и мимикой лица. Затем, сняла шляпку, обнажив  копну рыжих волос, приблизилась в середине зала к толпе танцовщиц  и сразу оказалась в замкнутом кругу.  Её обступили  любопытные модницы, наперебой защебетали похвалы, не слушая друг друга; стали ощупывать, - кто - серьёзно интересуясь качеством ткани, а кто - дурачась, щипал то за бедро, то за грудь, игриво хихикая. Этот минутный бедлам, возникший с приходом Лейлы, прекратила, появившаяся в классе хореограф,  Элеонора Иосифовна Гайтанова. 
          Хореограф на своём облике и в объёмной фигуре, носила  наглядные свидетельства женщины,  далеко не первой молодости. Лицо её было с непобедимыми морщинами, с которыми она регулярно и самоотверженно боролась всеми известными примочками и компрессами, но - увы!.. Талия низкорослой женщины, заметно прогрессировала в соперничестве  с шириной основательных бёдер. Однако держалась хореограф уверенно, имея за плечами богатый профессиональный опыт. Голос у неё был не сильный, но властный. И подопечные безропотно повиновались ему. Элеонора Иосифовна умела ценить и допускала остроумную шутку, но не любила «балаган», как она именовала всякий бестолковый сумбур в общении, подобный только что произошедшей встрече Лейлы.
     Войдя в танцевальный зал, она только взглянула на происходящее – и все,  будто по команде, успокоились.
          -   Приготовились! - проговорила  она, скользнув быстрым взглядом по лицам и остановив его на Лейле, которая была  у неё в любимчиках. Но любила хореограф Лейлу не за внешнюю красоту, а за талант танцовщицы, подкрепляемый целенаправленным и упорным трудом.  Никаких поблажек, кроме доброго отношения к себе и собственного  морального удовлетворения Лейла не имела. Все самые жёсткие требования к ансамблю Лейла воспринимала лично к себе. И слово  хореографа: «приготовились», для неё означало: нужно переодеться и настроиться на деловой лад. Элеонора пояснила:
           - Сейчас, когда хор, отработав, освободит нам сцену, будет прогон всех наших номеров, начиная с праздничной сюиты. Лейла заторопилась в гримёрную, где хранился её концертный костюм и гимнастическое трико  для  репетиций.    

                3.    ПРИМИРЕНИЕ

      Анфиса, после ухода матери в Дом офицеров, долго дома не задержалась: вышла на кухню, дёрнула ручку двери Карапета. Дверь не открылась. Валечки с родителями тоже дома не было.  И она, заперев свою комнату, побрела на улицу.
Спустилась вниз. Во дворе шумно гарцуя по площадке, мальчишки пинали мяч. Сегодня к постоянной компании, в которой Анфиса была своим человеком, примкнул и переросток Федька косой, что три года сидел во втором классе. Это он донимал Анфису кличкой – «Корова». И теперь, едва Анфиса вышла на крыльцо, Косой увидел её перед подъездом, и тут же завопил:
- Ты, корова, чего распустила свои дойки?!
Анфиса вздрогнула. Хотела  выпалить ему «сдачи». Но мальчишки, услыхав Федькин выкрик, остановили мяч, окружили обидчика:
         - Косой, прекрати орать глупости, если не хочешь получить по шее! – твёрдо сказал Витька Бойко по кличке Бармалей, довольно крупный и смелый мальчишка, решительно встав перед Федькой. Другие ребята – рядом с ним.
         -  Анфиса - наш товарищ! Анфиса, иди к нам, - позвал Бармалей. - Будем играть в казаков и разбойников.
- Ну, ладно, - промямлил Федька Косой, видя, что против него сила большая - не буду. И цвиркнул сквозь зубы слюной.
- Я – к  разбойникам, - сказала Анфиса, подойдя к мальчишкам. Федька косой, тоже примкнул к разбойникам. Игра  началась. Обе команды,  будто ветром сдуло со двора; они нырнули в полутёмные подвальные катакомбы. Бегали безудержу. Анфиса от мальчишек не отставала. А Федька, как хвост,  всё время петлял следом.

«Что с ним случилось?» - мелькнуло в голове Анфисы. А он, оглянувшись, поймал её за руку и сказал:
         - Ты красивая!
      - Что с тобой? – попятилась девочка, ощутив ожог радости неожиданным словом... 
         - Хочу обнять…- и притянул её к себе.
        - Ну, ты - балбес, Федька, то дразнишься, то лезешь целоваться.  Обслюнявил щеку…- Анфиса стёрла следы его губ ладонью.
         - Будем дружить - как-то по-взрослому проговорил недавний недруг. И снова прикоснулся к щеке губами, крепко сжимая её плечи…
          В этот вечер Анфиса набегалась  так, что хоть падай и спи прямо в подвале. Но, преодолевая усталость, всё-таки взобралась к себе наверх и, не дождавшись матери с концерта, (отец был в командировке), кое-как разделась, и, оставив одежду прямо на своей постели, уснула мертвецким сном.   Уснула рано и к ночи выспалась настолько, что сон превратился в дрёму. Вдруг слышит странные звуки, будто кому-то не хватает воздуха и он, задыхаясь, хватает его широко раскрытым ртом и заглатывает в себя резкими звучными вдохами. А потом – сдавленные стоны… и «землетрясение» на маминой кровати. Круглая луна,  лежавшая на подоконнике, освещала комнату ярче, чем электрическая лампочка. Поэтому стоило слегка повернуть голову - вырисовалась панорама происходящего…
 Любопытство побудило Анфису и дальше притворяться спящей. И… незаметно для себя, уснула. Это огорчило её утром. К наблюдениям в следующую ночь Анфиса готовилась специально. Снова легла в постель рано, и к приходу тайного ночного гостя уже была «на боевом дежурстве». На этот раз девочка видела, как он вошёл, как мама встретила его поцелуем, как помогла раздеться и уложила в постель… Всё происходило при лунном свете. Ночное «кино» увлекло Анфису. Она наблюдала его в щёлочку из-под простыни без малейшего препятствия: кровати стояли друг против друга у противоположных стен.
Эти ночные просмотры продолжались до приезда отца.
         Лейла не подозревала о тайном  наблюдателе.  Она была уверена, что Анфиса спит «непробудным сном»,  в этом убедила и своего напористого гостя, Исмаила Касымова; который, с нетерпением ожидая окончания концерта, бдительно нёс
свою «любовную службу», и не пропустил момент возвращения Лейлы,  встретил вовремя.  В целях соблюдения конспирации,  он сказал ей: «Иди вперёд,  подождёшь меня у подъезда, а теперь я буду следовать поодаль от тебя… Так безопаснее ». На пятый этаж поднялись вместе. Исмаил не мог дождаться конца путешествию по лестничным маршам и принялся тискать Лейлу на ходу, чему она элегантно противилась, заметив с улыбкой: «Думаешь – не успеешь?». На последней лестничной площадке она остановила беспокойного гостя, прошептав:
         - Стой здесь. Я войду, осмотрюсь и встречу тебя.
Не включая свет, при яркой луне, она увидела, что Лейла спит. Одежда её свалкой в конце кровати… Бесшумно вышла и, поманив Исмаила движением руки, снова сказала шепотом:
        -Иди  на цыпочках…
Их приход Анфиса не слышала. Но потом…

                4. АНФИСКИНЫ СТРАДАНИЯ   

Простившись с садиком, Анфиса, страдая от необходимости скоро идти в школу, не находила себе места. Родителей дома не было. Мать ушла в Дом офицеров, а отец не вернулся из командировки. Не одетая, слоняясь по комнате, девочка старалась не видеть новенького портфеля, заполненного школьными принадлежностями: букварём, тетрадями, пеналом с цветными карандашами; школьной формы, которая полным комплектом висела на вешалке. Там было коричневое платье с белыми манжетами и кружевным воротничком, белый гипюровый фартук и шикарный белый бант, приколотый к платью. Все эти вещи могли бы составить счастье другому ребёнку, но не Анфисе. Её они только раздражали;  будто умышленно дразня, сами лезли ей на глаза.
              Проходя мимо трюмо, она увидела своё отражение в зеркале; остановилась, как это часто делает мама, и стала разглядывать себя, играя мимикой лица: то  сощуривая глаза, то чрезмерно вытаращивая их, вытягивая губы трубочкой, то хищно показывая крупные зубы. И раздумывала над  кличкой «Корова», которой наградил её этот «Дылда» здоровенный – Федька Косой. «Теперь он ластится и не может спокойно пройти мимо, не задев рукой. В подвале тискает и повторяет: «ты красивая», слюнявя мне щеку…».
             Вдруг услыхала шаги на кухне и, отойдя от зеркала, приоткрыла дверь, предположив, что пришла Валечка с родителями. Но ошиблась, на кухне хлопотал Карапет. Он подвешивал на растянутой верёвке проявленные фотоплёнки. Дверь ванной, в которой Карапет занимется проявлением плёнок и печатанием снимков, была прикрыта.
- А что ты делаешь, Карапет? – бесцеремонно спросила Анфиса.
- Промываю свежие фотокарточки, - ответил молодой сосед и, шутливо подмигнул чёрным усом и правым глазом. Анфисе это показалось смешно. И она, подражая маме, залилась визгливым хохотом.
- А можно, я посмотрю фотки?
- Эти нельзя. Они не для детей. А те, что в комнате на стенах – можно. Смотри, если хочешь.
Лейла уже не раз рассматривала фотокарточки на стенах, и снова вошла в комнату, огляделась вокруг – стены были едва не сплошь увешаны снимками. Большими и красивыми. Это были разнообразные женские лица крупным планом. Фигуры в живописных позах в полный рост. Поясные, погрудные портреты, анфас и в профиль, в самых разнообразных ракурсах, при разном освещении, на неповторяющемся фоне. Во всех случаях преобладали молодые красивые лица. Были живописные черно-белые портреты и старых женщин. Но таких - не много. Видно, что  Карапет, сам ещё молодой человек, отдаёт предпочтение молодости и красоте.
Анфиса, делая вид, что рассматривает «фотовыставку» на стенах, исподтишка поглядывала на Карапета, который, промыв снимки, стоял за ближним к входной двери столом, почти посередине комнаты, и глянцевал их на специальном электроприборе. Лейла с любопытством следила за движениями его рук.
         Он сначала тщательно накатывал мокрые листы с отпечатками на блестящие пластины резиновым валиком, затем просушивал их. В  памяти  Лейлы колющей занозой удерживались слова Карапета: «Это не для маленьких…». Любопытство не давало покоя:   «А что могло быть там запретного?»  Между тем фотокарточки потрескивали, подсыхая и  отклеиваясь от зеркальных пластин. Карапет снимал наверху глянцевателя фиксатор, представлявший собой обыкновенную бельевую прищепку, придерживающую полоски брезента, они падали на стол и фотокарточки вместе с ними. Карапет собирал их со стола и вкладывал в чёрный пакет от фотобумаги. Лейла всё поглядывала на работу мастера с затаённой мечтой увидеть, что там такое, чего нельзя смотреть? И вот случай представился. Карапет как-то, отвлёкшись, неудачно прикоснулся к фиксирующей прищепке, она соскочила на пол, брезентовые держатели отпали, высохшие фотокарточки рассыпались по столу, и несколько штук улетело на пол. Лейла, стоявшая неподалёку, наклонилась с целью помочь, и собрала три или четыре снимка. Естественно, успела  увидеть, какая тайна на них запечатлена. Для девочки её возраста, увиденное изображение на фотокарточках могло бы показаться чем-то невероятным. Но она  подобное уже успела подсмотреть раньше, у себя дома, в «ночном кино» на постели матери. И снимки, которые подняла с пола, только напомнили ей об этом.
- Клади их быстро на стол, не разглядывай! Тебе ещё рано такое смотреть. – решительно требовал Карапет.
- Я уже большая,  скоро пойду в школу.  Вот! – Ответила Анфиса, но фотокарточки положила на стол, правда, вверх лицом.
В этот момент без стука распахнулась дверь и в комнату Карапета вошла мать Анфисы, цветущая и благоухающая с добродушной улыбкой, в которой ощущался аромат шампанского. Она кивнула головой в знак приветствия хозяину комнаты, и с весёлой интонацией, почти нараспев вопрошала:
- Доченька, ты здесь? А я ищу-ищу тебя… Ни дома, ни у Пащенко тебя нет… Ну, думаю, наверное помогает Карапету делать фотокарточки… Так и есть. Но пора домой. Пойдём. Будем потихоньку готовиться к школе.
Лейла стояла у порога, улыбалась, живо произносила слова,  её мимика, грудь, плечи, бёдра – всё жило, трепетно дышало радостью жизни.  Карапет, прекратив работу, не сводил с неё своих чёрных очарованных глаз, обжигая кокетливую женщину плотоядно-хищным взглядом не то зверя, не то охотника.
- Я не хочу в школу-у-у… - захныкала Анфиса, растянув широкий рот до ушей и сощурив глаза; и вдруг, будто ища защиты, обхватила обеими руками ногу Карапета, как ствол дерева, удивив его и свою мать этим неожиданным движением. Возникла продолжительная пауза, в течение которой Лейла, и Карапет словно оцепенели, не зная, что делать.
- Ну, хорошо, Анфиса, я сейчас уйду одна, ко мне придёт клиентка. Тебя не тороплю. Успокоишься, приходи домой – сказала Лейла и, подмигнув Карапету, ушла к себе.
Карапет погладил Анфису ладонью по волосам, приговаривая:
- Ты хорошая девочка, уже взрослая, должна учиться. Ну, хотя бы попробовать надо, вдруг понравится? А не понравится – разве долго бросить? Пойди и скажи маме, я попробую учиться. Она обрадуется.
- Карапет, ты говоришь – я уже взрослая… Говоришь ты так? Это когда
нужно в школу идти. А когда смотреть снимки – я ещё маленькая… Теперь скажи точно, я маленькая или взрослая?
- Конечно, ты ещё не совсем взрослая для того, чтобы смотреть такие снимки, но уже достаточно взрослая, что бы покинув детский садик, идти в школу. Подрастёшь, я тебе все снимки покажу. Хорошо?
Анфиса кивнула головой.
- Вот и молодец! А теперь иди, успокой маму, - сказал Карапет, поглаживая Анфису по рыжим волосам.
  Нежное прикосновение мужской ладони к голове девочки и тихий  с доброй интонацией голос сломили стихийное сопротивление. Анфиса ушла домой, успокоенная, помня о том, что если ей учёба не понравится, школу можно будет бросить.
В момент, когда Анфиса открыла свою дверь, Лейла заканчивала снимать
мерку с гостьи для заказанного платья. Пышная дама в крупной завивке сидела возле швейной машинки спиной к входу. Услышав звук открывшейся двери, она обернулась, с полуулыбкой  глядя на вошедшую Анфису, готовая ответить на приветствие.
Но Анфиса, ни на кого не обращая внимания, прямиком пошла в свой уголок, молча, миновав гостью.
- А почему ты не здороваешься, дочь, -  спросила Лейла.
- Я забыла, - глядя в пол, ответила девочка.
- Вот видите, а ей завтра в школу. Что это будет? Не представляю…
Гостья покивала головой, не произнеся ни слова.
         - Мы уже всё приготовили для школы, вот на вешалке. Анфиса, примерь, покажись тёте школьницей. Я тебе этот чудный бантик прикреплю…
- Не хочу-у-у!- Анфиса капризно скривила лицо, растянув дугообразно рот, едва ли не до ушей.
- Вот упрямица! – Сокрушённо покачала головой Лейла. - А взгляните, какая комплекция, уже фигура вырисовывается, ноги - для модельных туфелек… А грудь! Сквозь платье соски норовят наружу выпорхнуть! Мальчишки, вы себе не представляете, прозвали мою дочь коровой. Самые отъявленные, не стесняясь, кричат: «Анфиса, убери свои дойки!»
- Да. Вы, безусловно, правы, - отозвалась  молодящаяся клиентка, слегка приподняв светлые, подкрашенные чёрным карандашом брови так, что кончик носа тоже двинулся кверху, - Девочка с опережающим физическим развитием. Ребёнок – акселерат. Подобные случаи стали явлением. Тут дело за правильным воспитанием. Это важный момент, потому что внешние признаки свидетельствуют о взрослости человека. А психика, интеллект не успевают развиваться вровень. На таком этапе ребёнок сам себе не адекватен. Он не готов к критическому самоанализу. И легко поддаётся влиянию извне, впадает в заблуждения. Может пострадать нравственность. А затем и здоровье. В этот период особенно необходим положитель-ный пример родителей. А мальчишки…да…они остры на язык. И несдержанны… Это - от бескультурья, - заключила свой пассаж гостья.
- Может быть, они придумали эту кличку потому, что у Анфисы набухли
соски? – спросила Лейла
- Конечно, в восемь лет…такое явление не рядовое, довольно редкое.
Хотя медицине известен ещё более редкий случай, когда девочка забеременела в пять лет.  Это, безусловно, нонсенс! Но, тем не менее… А в вашем случае
 скорее именно так и есть, причиной является её заметно выраженная женственность. Но мальчишкам рот не завяжешь. Самый рациональный выход – на кличку никак не реагировать. Поймут, что ты не злишься, перестанут дразнить. Пропадёт интерес.
Анфиса не вслушивалась в разговор взрослых... Он не понятен ей был. Запомнила лишь, что она ребёнок с ранним развитием, акселерат. А из головы не выходили увиденные снимки, которые у Карапета были засекречены, и случайно попались ей на глаза. Теперь она, будто витает в облаках, перебирая их в памяти и сравнивая с тем, что ночами видела в маминой постели.
- До свидания, - сказала гостья, уходя, прервав на короткое время воспоминания Анфисы.
Взрослые успели завершить примерку, скрупулёзно обсудить проблемы ускоренного созревания Анфисы, коснулись и других, менее существенных тем. Уговорились об очередной встрече.
         Анфису снова стали  томить мысли об увиденных изображениях на фотокарточках. Её неотступно занимает  интерес к теме взаимоотношения полов, особенно в такой откровенно прямой и грубой форме, какая представлена на снимках. Лейла помнит, дочка ещё в пять лет как-то задала ей вопрос:  «Мам, а почему у мальчиков пиписька не похожа на мою?  - Анфиса, ты ещё маленькая, рано тебе интересоваться этим, вырастешь – узнаешь! Собери лучше свои игрушки, всё рассыпала по полу!» – Раздражённо сказала  Лейла, отложив лекало и мел и глядя укоризненно на Анфису, не зная как правильно ответить на этот детский вопрос.
         А теперь Анфиса ещё подросла. За прошедшие годы интерес её к теме ещё более возрос. Особенно с тех пор, как она пристрастилась смотреть на маминой постели «ночное кино».
      

                5. НОВИЧКИ В АНСАМБЛЕ

     На очередной репетиции Лейлу ждал сюрприз. Да и не только её. Как-то неожиданно для ансамбля в танцевальном зале появились три новичка, солдаты авиационного полка из нового пополнения, прибывшие из Вахнярской военной школы. Три школьных друга родом из донского Каракорума, шутливо назвавшие себя - «триумвиратом».
      Солдаты в форме, на первый взгляд, все кажутся «на одно лицо». Но внимательный наблюдатель быстро отличит русоволосого Андрея Аргунова, как восклицательный знак вытянутого вверх, быстрый взгляд зелёных глаз которого сосредоточенно всматривается в новую среду от такого же рослого, но чуть-чуть сутуловатого Вадима Лютова – черноволосого солдата с улыбкой на смуглом лице, а уж от широкоплечего и низкорослого Петра Дубовика с короткой шеей – и тем более.
     Все трое, как положено солдатам, пострижены под нулёвку. На лице каждого из них  чётко прочитывалось радостное ощущение молодости, силы и желания приятно провести время в весёлой компании. Они уже имели некоторый танцевальный опыт. Но из скромности, уговорились, не  сообщать об этом. Все трое  были одеты по форме: в гимнастёрках с голубыми погонами, на которых поблескивали эмблемы авиаторов: пропеллер с крыльями, так называемые «птички», шароварах, кирзовых сапогах. Пилотки они держали в руках.      
       Войдя в танцевальный зал, остановились в некоторой нерешительности, желая осмотреться и освоиться, в то же время разыскивали глазами руководителя ансамбля. Аргунов то и дело перекладывал свою пилотку из руки в руку, по-видимому, от сдерживаемого волнения.
          Лейла сразу заметила гостей; её осенила догадка – пополнение;  и, не дав новичкам опомниться, мелкими стремительными  шажками  уверенной в себе красавицы, приблизилась к ним, улыбаясь:
        - К нам новые танцоры? – обратилась она к Аргунову, окинув быстрым взглядом  всех троих гостей, и снова с живым интересом, как заворожённая, остановив его на лице Андрея.  В её взгляде вспыхивали искорки восхищения. Она жадно следила за движением его губ. А он,  смущённо глядя на замысловато уложенную копну переливающихся в солнечном свете рыжих волос, отвечал:
         - Мы ещё не танцоры, но хотели бы научиться танцевать.– При этих словах Аргунов  взглянул на друзей, как бы ища у них подтверждения.
         - Пойдёмте к хореографу, - предложила Лейла и тут же сказала Аргунову, взяв его под руку:
         -Я беру над вами  шефство. Андрей улыбнулся, но такая откровенная заявка не понравилась ему; он промолчал. Это происходило перед всей танцевальной аудиторией. Женская половина навострила уши и глаза - любопытство всегда сильнее нас. Когда Лейла под руку подвела Андрея к столу, а двое его друзей не отстали от них ни на шаг, хореограф, сидя за столом, набрасывала эскиз концертной сюиты, для наглядности. Она встала, приветствуя новичков, представилась, подав   руку ближайшему, самому рослому солдату:
              - Элеонора Иосифовна Гайтанова. 
             - Андрей Аргунов,- в свою очередь произнёс гость, осторожно пожав  маленькую, чуть тронутую морщинками руку хореографа. Вадим и Пётр последовали примеру друга.
             - Мы рады вам. Вливайтесь в наш прекрасный коллектив. Партнёршу  вам подберём, - улыбнулась Элеонора Иосифона, глядя на Аргунова.
- Меня прикрепите к нему, - Лейла нетерпеливо, как школьница, выше головы подняла руку (она держалась за локоть Андрея), и шаловливо замигала глазками.
- Вас? – Хореограф помолчала :  - А что? – Прекрасно!  Такому большому – в интонации улавливалcя  шутливый оттенок - нужна сильная партнёрша.- И, взглянув на Вадима и Петра, - добавила,- вам тоже добровольцы найдутся.
           Вокруг стола уже собралась вся группа. Окинув коллектив беглым взглядом, Элеонора Иосифовна  взяла в руки только что приготовленный эскиз сюиты, по которому будут осуществляться репетиции, подняла его на уровень лица для обозрения; и произнесла короткую речь.
     -  Приступаем к разучиванию сюиты русских народных танцев, построенных на фольклорных материалах разных народов страны.
        Ансамбль слушал, сгрудившись перед столом, глядя то на эскиз, подрагивающий  над плечом в  её левой  руке, то на лицо, на подвижные губы говорившего хореографа. А она, сосредоточенная и порозовевшая, следя подвижным взглядом за лицами своей аудитории, с пафосом продолжала:
        -- Для нас это важно потому, что средствами искусства танца, с использованием оригинальной хореографической лексики раскрывается богатый духовный мир нашего народа, его традиции, обычаи.  Мы  должны  донести  зрителям живые картинки прошлого и настоящего,  свидетельствующие о врожденном чувстве прекрасного, художественном вкусе, которые всегда отличали русский народ. Сюита средствами танца передаст эпический размах и удаль, тонкий, проникновенный лиризм, - это явленные в танце разные грани души русского народа с его вечным стремлением к прекрасному, к гармонии…
          В первый же день встречи, едва  увидев Аргунова, Лейла воспламенилась к этому рослому солдату такой  неуёмной страстью, какой, казалось ей, она не испытывала прежде ни к одному из своих бывших и нынешних поклонников.  Но к своему великому огорчению, заметила, что  он,  этот новоявленный красавец, хотя и улыбался вежливо в ответ на её улыбки, но в его взгляде не вспыхивал огонёк вожделения к ней. Для него она была – не единственной во Вселенной, а одной из многих, с чем она не могла смириться. И это мучило её. На удивление всем танцорам, она часто, останавливаясь, задумывалась, нежа в мечтаниях образ Андрея. А он ускользал. Андрею претили откровенные и напористые  притязания на него.   В его душе не увядал  иной, неизменно любимый им образ юной красавицы, имя которой, нежнее музыки – Вероника Полянская. 
        В конце репетиции Лейлу ждало ещё одно событие:  «долгожданный», но как всегда неожиданный приезд мужа. Она увидела его, выходя из Дома офицеров.  Алексей курил у входа неизменный свой «Беломор…», удерживаясь смотреть на часы. По его мнению, без ориентира на стрелки часов,  менее томительно течёт время  нетерпеливого ожидания.
             Лейла быстрыми мелкими шажками старалась идти рядом с Андреем, не смущаясь своей откровенной целеустремлённости… А тут, откуда ни возьмись,– муж! Это холодным внутренним толчком неприятно остановило её.  Андрей пошёл не оглянувшись.
        -  Алёшка, как ты здесь?..- стараясь скрыть невольное смущение, спросила Лейла первое, что взбрело на ум, - давно приехал? И закрыла вспыхнувшее лицо, уткнувшись в его грудь.  Алексей обнял жену,  поцеловав чуть выше лба в рыжие волосы.
          - Нет, недавно,  - тихо ответил он.
          - И не дождался меня дома? – Лейлу томила досада, что Алексей  нарушил её  планы. Она тщательно подбирала слова и старалась смягчить интонацию, задавая этот безобидный вопрос, а внутри  у  неё звучало: «Зачем ты притащился сюда?»
         - Я соскучился. И захотел поскорее  встретить тебя. И об Анфисе поговорить наедине…
          - А что случилось? -  встревоженным голосом спросила Лейла.
Алексей, помолчав, сказал:
               -  Ничего не случилось… Но она так сильно переживает необходимость идте в школу… Я подумываю, что её организм противится… он ещё не готов к этому.  Ведь раньше начинали ходить в школу с  девяти лет.
 А дворянские недоросли и того позже…
               -  Не забывай, Алеша, что дворянские недоросли имели дома гувернёров, которые обучали их на дому…  Пойдём домой, чего мы тут торчим?- Лейла оглянулась на входную дверь, которая, скрипнув,  открылась, выпуская   на улицу служащих Дома офицеров.
         По пути к дому разговор как-то не клеился. Лейла не могла  принудить себя быть радушной с мужем. Слишком занято оказалось в душе Лейлы законное место супруга только что вторгшимся другим именем и образом.  Настолько покорил её  Андрей, что она и мужа, обратившись к нему,  едва не назвала Андреем. Алексей не знал причины отчуждения Лейлы, но  болезненно  чувствовал его.
          Некоторое время супруги шли молча. Лейла думала об Андрее, Алексей  -  об Анфисе…
         - Ну, что мы решим делать с дочкой, ведь ей уже завтра в школу?  - спросил он, притянув   к себе Лейлу, шедшую   бок -о- бок отчуждённо.  Она, не противясь, прильнула к плечу мужа, остановившись. Алексей порывисто обнял жену  и прижался губами к её холодным губам. Он обеими руками держал её за щёки, и , наскучавшись без неё, целовал, как одержимый.
      -  Сумасшедший!- вырвалось из уст Лейлы её привычное словцо, едва она перевела дух после поцелуя.- Однажды таким поцелуем лишишь меня жизни – захохотала она. Алексей, тихо улыбаясь, гладил её волосы. 
      - Мы так и до дома не дойдём, - уже игривым голосом отозвалась Лейла.
     - До дома дойдём…  но давай сейчас определимся с дочкой, не при ней же решать: идти ей в школу или не идти,- сказал Алексей, глядя в глаза Лейлы и   поглаживая её щеку.
    - Я считаю, чтобы не вступать в конфликт со школой… у них свои правила… она  должна завтра пойти… И отведёшь её ты. Первый же день покажет, как нам с нею быть дальше. Я понимаю: в твоих словах есть правда… если что -  оставим её ещё на год в садике.  Согласен?
    - Это лучший вариант, -  ласково стиснул Алексей руку супруги.
        Дома соседи Пащенко всей семьёй сидели на кухне за ужином. Они радостными возгласами приветствовали возвращение Алексея из командировки. Приглашали  всех Шалаевых к столу.  Но Алексей и Лейла  с вежливыми улыбками и извинениями от приглашения оказались: командировочные, мол, в первую очередь нуждаются в «водных процедурах», а потом уже всё остальное… И удалились в свою комнату. Вскоре и соседи освободили кухню, чтобы не мешать Алексею пройти в душ.  Анфиса скромно ластилась к отцу, повиснув обеими руками на его плече, стоя возле стула, на котором он сидел.  Лейла, переодевшись, в домашнем халате меняла постельное бельё.  Всё шло обычным порядком, как прежде, когда Алексей в очередной раз возвращался из командировки. Не было только прежней атмосферы радости, источником и носителем которой всегда была Лейла.
        После «бани» и ужина, все улеглись в постель. Анфиса долго не засыпала, вертелась с бока на бок. Родители выжидали, когда послышится её глубокое и ровное дыхание… И дождались. Но даже во время соития Лейла на месте Алексея представляла себе Андрея... И удивлялась этому: прежде она  за собой не замечала подобного.
                6.  ИСКУШЕНИЕ               
      
     Солдаты - новички ансамбля, простившись с новыми знакомыми, отделились от толпы и направились к казарме.
 -  Да-а, бляха-муха!… заманчивая бабёнка! – с напором сказал Пётр, раскурив самокрутку,  приложил ко рту два пальца, чмокнул губами и мечтательно прикрыл глаза.
  -  Не то слово! – С восторгом присоединился к  прозвучавшей реплике  Вадим, даже не спросив, кого друг  имеет в виду. Все понимали – речь идёт о Лейле. При этом Андрей  молчал; лицо его источало холод.
             По пути, пролёгшем мимо стадиона, во всю  дымя махрой,   друзья обменивались впечатлениями о первом проведённом вечере на репетиции танцевального ансамбля  в здешнем доме офицеров.  Было с чем сравнивать. Память хранила приятное прошлое. Ещё недавно, участь в Вахнярской авиашколе, там посещали они Дом офицеров и участвовали в танцевальном ансамбле. По окончании учёбы,  в мае прибыли на  аэродром в Закавказье. Лето прошло в ознакомлении с службой в боевом полку, в притирке к солдатскому коллективу второй эскадрильи, в которую определены штабом полка, в спортивных занятиях.  Правда, всё это время Андрея не покидала мысль: возобновить танцевальные упражнения в здешнем ансамбле, прервавшиеся у него чрезвычайной аварийной ситуацией в городе Тульчине, с трагическими последствия.  Музыка прельщала его всегда, а особенно народные плясовые мелодии.  И вот сегодня  весь «триумвират» сделал свою первую «вылазку»: посетил репетиционный зал, записался в ансамбль, познакомился с хореографом и творческим коллективом. 
         Внешне здесь всё было другим: здание Дома офицеров не типовое, а приспособленное из бывшего культового сооружения,  хореограф Элеонора Иосифовна Гайтанова, низкорослая, полная женщина без талии, по всем параметрам отличалась от Лолиты Владиславовны Тиховской, тоненькой, изящной экс-балерины - хореографа Вахнярского Дома офицеров, и сам коллектив, естественно, был другим.  Но существо дела, ради которого функционировали ансамбли там и тут – было одним и тем же.  Там и тут была музыка и русские народные танцы.   И репетиции до седьмого пота.
       Обсуждение между друзьями происходило в непоследовательных репликах: то о зданиях, то о хореографах, то о ходе репетиции. С особым интересом вспоминали о «приме» танцевальной группы – в полную силу молодости расцветшей красавице Лейле, которая с заметным натиском силилась сразу взять в плен Андрея.
      Друзья вслух оценивали её по частям: кто - заманчивые ножки, кто – изящную и опасную (грозящую переломиться) талию, кто -  шаловливые глазки и огненные волосы.  Но все эти частности составляли один неотразимый облик, манящий своими прелестями.  Друзей удивляло, почему Андрей неприветлив и « шарахается от  неё, как от чумы»,  не отвечая на её призывы? Пётр бесцеремонно, почти напрямую задал  вопрос, торопясь выразить свои побуждения:
         -  Я, блха-муха, с радостью «закрутил бы» с ней, - сказал он, плотоядно осклабясь -сладенькая штучка - но она  ни разу даже не взглянула на меня.   А к тебе, Андрей, - как банный лист, сама  так и льнёт, так и льнёт, а ты к ней – ёжиком! Почему?
Андрей молчал, докуривая свою самокрутку. Вадим тоже промолчал, но на лице, во взгляде  играла улыбка в поддержку сентенции Петра. 
          -   Не нравится, что ли? -  не отступался   Пётр.
         - Девушек красивый много, но я люблю одну, -  спокойно ответил Андрей, и, остановившись,  загасил носком сапога  заискривший окурок.
         - Да где она, твоя любимая? Сколько уже лет ради красивой иллюзии ты жертвуешь  неповторимыми мгновениями молодости? Ты даже адреса её не знаешь… и жива ли она…
         -  Жива! Она в душе моей жива, -  сказал, как отрезал, Андрей.
           Тут приблизилась казарма… Затем наступила ночь.

                7.  «ЖАВОРОНКИ»

               Андрей, Вадим и Пётр родились в казачьих семьях станицы Каракорумской,  не в самый счастливый год… Наступала «ежовщина». Затем – война.
         В те жаркие летние дни, когда тринадцатилетняя беглянка Лейла с приключениями преодолевала в пассажирском поезде две пустыни, направляясь к сестре Ханипе в Туркмению, шустрый четырёхлетний Андрюшка Аргунов взахлёб хохоча, катался на обыкновенных бухгалтерских счётах, держась руками за длинную перекладину под столом. Примостившись на раме, он  забавлялся движением на множестве колёсиков: вперёд-назад, вперёд-назад… и  тихим их попискиванием.
      - Смотри, мама! Смотри-смотри! Я поехал!- Восторженным голосом делился непоседливый малыш своею радостью с матерью. Круглое, как солнце, лицо его пылало от восторга, светленький чубчик слегка топорщился, глаза сияли.
      - Тише, Андрюша, - Дашеньку разбудишь,- шепотом предостерегла разыгравшегося сына  молодая женщина, покачивая на коленях засыпающего ребёнка. На её лице, в нахмуренных бровях,  отразилось беспокойство. Лоб слегка наморщен, прямые каштановые волосы, тщательно приглажены и собраны на затылке в аккуратный пучок. Сидя на низенькой скамейке у комода, она в который раз принимается усыплять беспокойную новорожденную, вторую сестричку Андрея, любовно завёрнутую поверх пелёнки в голубоватую тюлевую накидку.
     Андрей остановился. Но быстро забыв просьбу матери, снова заразительно хохоча, уезжает под стол.
    - Андрюша,ты хочешь жаворонков печь? – мать вопросом старается переключить интерес сына.
    - Хочу, - останавливается наездник, растопырив уши.
     - Сейчас будем печь. Положи счёты на стол и вымой руки.
Пока Андрей у рукомойника намыливал руки,  мать уложила в кроватку малышку и принялась на кухне вымешивать тесто.
Затем стала ваять из теста подобия птиц. Андрей тоже получил материал для творчества. И подглядывая, как делает мать, катал из теста валики. Накладывал их один на другой поперёк, раскатывал качалкой вправо и влево крылья, ножичком по краям прорезал перышки. В верхней части заострял клюв, в нижней,- подобно крыльям, разрезал ножом хвост. Такая лежачая скульптура из теста  символизировала жаворонка. Жаворонки выпекались в духовке и приводили Андрея в восторг. Пока длился творческий процесс ваяния, мать рассказывала сыну, что жаворонков пекут один раз в году, встречая особый день летнего солнцестояния. В этот день во время восхода солнце играет, переливаясь всеми цветами радуги. Обычай встречать солнце с печёными жаворонками, говорила она, пришёл из глубины веков. Так встречали этот день наши далёкие предки, которые поклонялись Солнцу, как божеству…
     Вдруг из чёрной тарелки репродуктора приглушённо зазвучала песня, слова которой запомнились Андрею на всю жизнь, хотя, казалось, он её не слушал:
Если завтра война, если завтра в поход,
             Если чёрные силы нагрянут…
     Песня оказалась «вещуньей»... Некоторое время спустя, этот же репродуктор трагическим голосом Левитана сообщил «о вероломном нападении врага на нашу страну…» Фронт быстро приближался. Андрей видел, как поспешно родители заклеивали бумажными полосками окна, чтобы они не рассыпались при бомбёжках. Устраивали затемнения. Разговаривали, понизив голоса. Андрею казалось, будто они опасались, что «небесные лазутчики» врага могут подсмотреть и подслушать семейные тайны…
  А однажды он с дедом Никанором, курившим на завалинке завёрнутый в клочок газеты самосад, услыхали звуки летящих самолётов. И увидели со двора, находившегося в ста метрах от
школы, в которой разместился военный госпиталь, как  два стервятника с чёрными крестами,  пикируя, проносились над комплексом старых построек, и бросали на них бомбы. Слышался их противный сверлящий вой и взрывы.
   Андрей с дедом спрятались в сарае. В тот же день дед Никанор Маркович и отец Андрея, тоже Андрей, ушли с последними частями Красной Армии. Возникло затишье. Затем загрохотала стрельба. И вскоре через заборы, через плетни стали переваливаться, ползти, как большие гусеницы, фигуры в чуждых одеждах с автоматами и ручными пулемётами в руках.
      - Немцы!- вскричала мать Андрея, глядя в окно с испугом в глазах, и прижимая к груди Дашеньку.  Тётя Нюра, хозяйка хаты, куда семья Андрея переселилась накануне, подбежала к окну, увидела их и заторопилась в сенцы отпирать дверь, чтобы «гости» не сломали её.
      Незваные, непрошеные… один за другим появились тут же.  Хотя дверь заранее была отперта, в неё дважды грохнули чем-то тяжёлым - и в ту же  минуту в комнату  вскочил длиннющий, как телефонный столб, немец в зелёной каске,  и в очках. На груди автомат с рожком. А из открытого рта - визгливый голос:
- Матка,бистро-бистро, шнель-шнель: яйка, масло, млеко, шпички! – Длинный сразу принялся обшаривать стоявший у стены буфет. Следом за ним вскочил другой вояка, в зелёной каске, низкорослый, юркий, без очков, но тоже с автоматом. Он проскочил в спальню, повторяя одно слово: партизанен… партизанен… Ткнул несколько раз стволом автомата в перину, вздыбил её, заглянул под кровать, всё повторяя слово «партизанен»…
Не найдя партизан, но получив яйца, и спички (молока и масла не оказалось), храбрецы ушли воевать дальше…
          После освобождения Каракорума нашими войсками, спустя некоторое время, приехала из Донбасса тетя Аксинья, сестра матери Андрея. Это была радостная встреча. Обнимаясь, сёстры     рыдали в голос от счастья: живы! Недолго погостив, тётя Аксинья собралась в обратный путь и слёзно упросила сестру отпустить с ней Андрея:
      - У тебя трое детей, а у меня – никого(!), муж погиб, - плакала тётя Аксинья.- Тебе трудно одной с тремя. Пусть Андрюша у меня подрастает и ходит в школу, а на лето буду привозить его к тебе.
    Скрепя сердце, мать согласилась. Семь классов Андрей закончил в школе-десятилетке на железнодорожной станции Суходол, рядом с которой, к северу,  раскинулось большое село с таким же названием. Каждое лето Андрей проводил на Дону в родной семье. В этот период был опорой матери в домашнем хозяйстве; и в колхозе  с мальчишками-сверстниками работал за «трудодни», как тогда говорили: «за палочки».  Отец Андрея погиб на фронте и мать одна воспитывала его  младших сестричек.
     К осени с заметным нетерпением Андрей перебирался с Дона в Суходол. Для нетерпения у него была причина, которую он старательно скрывал. Хотя тётушка Аксинья знала её и тайком поведала сестре. А как же иначе?! Но мать не выдала своё «знание». А тайна состояла в том, что с первого класса Андрей подружился с соседской девочкой, которая была сказочной красавицей с волшебным именем – Вероника.
   Учительница в первом классе посадила их за одну парту. Светло-русые волосы Вероники Полянской, заплетенные в две косички с голубыми бантиками и голубые лучистые глазки, подсвеченные неугасающей улыбкой, представляли девочку олицетворением весны.  В первый учебный день, возвратясь из школы домой, Андрей, весь сияющий, восторженно, чуть ли не в захлёб восхищался - какая у него за партой соседка красивая(!).
      - Ни за что не угадаешь, кто она? – обращался он к тетё.
      Аксинья Григорьевна, наморщив лоб, изобразила, будто усиленно думает.
     -  Ладно, я уж подскажу, - смилостивился Андрей - она в нашем доме живёт…
     - А ты что, раньше её здесь не видел?- поинтересовалась тётя Аксинья, сразу догадавшись, что речь идёт о Веронике Полянской, девочке из соседнего подъезда.
  - Видел! Но она была совсем другая… а теперь, как мячик - с белым бантиком, который как будто подпрыгивает на голове, когда она идёт,- с умилением произнёс Андрей и на цыпочках попрыгал, стараясь зримо представить её упругость.
    Симпатия детей оказалась взаимной. Вероника тоже радостно сообщила своей маме  о хорошем мальчике, которого Тамара Ивановна посадила с ней за одну парту.
       -  После уроков мы шли домой с ним вместе. Андрей нёс мой портфель. Он в первом подъезде нашего дома живёт.
       - Я знаю его, доченька. Это воспитанный мальчик. Дружите хорошо, - отозвалась Анастасия Даниловна, погладила первоклассницу по светлым волосам и поцеловала.
         Мать Вероники – учительница русского языка и литературы, работала в той же школе, где учились подружившиеся дети.  И была хорошей знакомой тётушки Андрея, медицинской сестры  местной амбулатории. На почве дружбы детей, давно знакомые женщины ещё больше сблизились. Случалось, Анастасия Даниловна и тётушка Аксинья  выдавшийся праздник проводили вместе. Или вместе отправлялись в гости. А Вероника и Андрей оставались дома на хозяйстве.  И это не тяготило молодёжь. А напротив, давало им свободу.
         До седьмого класса дети  сидели рядом, за одной партой, (редкий в школьной практике случай). На школьные вечера ходили вместе. Зимой катались на лыжах с лысых холмов, разбросанных в суходоле, вокруг которых громоздились небольшие дубравы. Весной вместе бегали за подснежниками в пробуждающийся лес, который подступал к самому жилому массиву. Уроки готовили вместе. Можно сказать – они всё время были вместе и не представляли себя друг без друга. Взаимное притяжение всё возрастало. У каждого из них из глубины души  уже просилось на язык заветное слово. Но они старались не огрубить лелеемое в сердце сладостное чувство, которое непрерывно подогревалось юной фантазией и лучистыми брызгами сверкало из сияющих глаз.  Весь класс уже давно «окрестил» их привычным сочетанием слов: «жених и невеста».  Андрей ревностно оберегал Веронику от малейших неудобств, случайных затруднений, не говоря уже о том, что, начиная с первого класса, носил в школу и из школы её портфель, как свою личную принадлежность. При этом, несмотря на свойственные детям шалости, присущие и ему, в учёбе был прилежен, с друзьями общителен, но немногословен, с выраженным чувством собственного достоинства, которое иногда именуют самолюбием. Учился  он  не отлично, но хорошо.  Вероника тоже от него не отставала. Часто готовили  уроки вместе в квартире Андрея или Вероники. Обе женщины поощряли их дружбу.
            Анастасия Даниловна старательно пробуждала у детей глубокие чувства к своему предмету – русской литературе и горячо любимой древней культуре Руси,  к народным верованиям, ещё не до конца утраченным после многовекового целенаправленного их искоренения. Любовь к древней Руси побудила её досконально изучить «Слово о полку Игореве», аналитически исследовать «Повесть временных лет», зная, что писалась она апологетами пришлой религии. С почтением относилась Анастасия Даниловна к Мифологической  школе учёных-исследователей письменных древностей Руси и её труженикам, особенно Александру Николаевичу Афанасьеву, создавшему непревзойдённый труд «Поэтические воззрения славян на природу». Самым значимым для Анастасии Даниловны из древних литературных памятников  являлось «Слово о полку Игореве», в котором его автор использует пересказы своими  современниками-иноверцами языческих мифов. Обо всём этом в доступной форме она рассказывала своим юным слушателям. И Андрей, и Вероника полюбили этот домашний урок о золотом времени древнего русского мира. Они уже знали имена древних славянских богов. Не всех, но главных. Андрей любил повторять вслух: Род, Сварог, Ярило, Даждьбог, Перун, Велес. Вероника подсказывала: Мать Сыра Земля, Макошь, Лада…Добрыми и весёлыми представляла своим слушателям Анастасия Даниловна древних славянских богов, которые по убеждению предков являлись нашими прародителями. Все эти боги были чтимы у древних. Особым почитанием пользовались Мать  Сыра Земля и солнечный бог - Ярило.
        Анастасия Даниловна разыскивала в художественной литературе фрагменты описаний традиционных  празднеств, посвящённых богу Яриле и Матери Сырой Земле и зачитывала их очарованным юным слушателям. Её мелодичный голос
звучал резво и весело, под стать самому совершаемому празднеству:
    « Весенние гулянки по сёлам и деревням, читала она, начинаются  с радуницких хороводов. На тех гулянках водят хороводы обрядные, поют песни заветные.  Так наши предки славили своих развесёлых богов.
     По чистому всполью, по зелёным рощам, по берегам речек всю весну молодёжь празднует весёлому Яр-Хмелю, богу сердечных утех и любовной сласти… То-то веселья, то-то забав!.. Милованью да затейным играм конца нет…
     До солнечного восхода раздаются звонкие песни и топот удалых плясок на тех праздниках… Кроме дней обрядных, лишь только выдастся ясный тихий вечер, молодёжь, забыв усталь  дневной работы, не помышляя о завтрашнем труде, резво бежит весёлой гурьбой на урочное место и до свету водит там хороводы, громко распевая песни.
     Слышатся в тех песнях помины про Дунай-реку, про тихий Дон, про глубокие омуты днепровские, про широкое раздолье Волги –матушки, про московскую реку Смородину…  Лебеди белые, соколы ясные, вольная птица журинька, кусты ракитовые, мурава зелёная, цветы лазоревые, духи малиновые, мосты калиновые, - одни за другими вспоминаются в тех величавых, сановитых песнях, что могли  вылиться из души только русского человека на его безграничных, раздольных, от моря до моря раскинувшихся равнинах».
     Увлечённые поэтической живописью народной речи, Андрей и Вероника, не сводя умилённых глаз с Анастасии Даниловны, слушали, как заворожённые.
     По просьбе детей эти уроки стали частыми. И однажды Анастасия Даниловна
начала читать сказанье наших праотцев о том, как бог Ярило возлюбил Мать Сыру Землю. и как она породила всех земнородных:
     «Лежала Мать Сыра Земля во мраке и стуже. Мертва была – ни света, ни тепла, ни звуков, никакого движения.
     И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: «Взглянем сквозь тьму кромешную на Мать Сыру Землю, хороша ль, пригожа ль она, придётся ли по мысли нам?».
     И пламень взора светлого Яра в одно мгновенье пронизал неизмеримые слои мрака, что лежали над спавшей землёю. И где Ярилин взор прорезал тьму, тамо воссияло солнце красное.
     И полились  через солнце жаркие волны лучезарного Ярилина света. Мать Сыра Земля ото сна пробуждалася и в юной красе, как невеста на брачном ложе, раскинулась… Жадно пила она золотые лучи живоносного света, и от того света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам её.
        Несутся в солнечных лучах сладкие речи бога любви, вечно юного бога Ярилы: «Ох ты гой еси, Мать Сыра Земля! Полюби меня бога светлого, за любовь за твою я украшу тебя синими морями, желтыми песками, зелёной муравой, цветами алыми, лазоревыми; народишь от меня милых детушек  число несметное…»
      Тут Анастасия Даниловна прервала чтение, и, с улыбкой переводя взгляд с Вероники на Андрея, произнесла:
       - Вижу по вашим лицам, нравится вам даже звучание текста. И это лишь незначительные фрагменты, проливающие скудный свет на древнюю русскую культуру, уже изрядно деформированную насильственно привнесенной извне религией.
        - А почему это произошло?- спросила Вероника и взглянула  на Андрея, у которого такой же вопрос вертелся на языке.
       - Это, дети, очень ёмкий вопрос, - раздумчиво сказала Анастасия Даниловна. И помолчав, добавила: на него трудно ответить коротко.
      - А вы рассказывайте длинно, мы послушаем, - осмелел Андрей, весело взглянув на Настасию Даниловну.
Все засмеялись.
      - Хорошо. Буду излагать сколько возможно коротко,- улыбнулась Анастасия Даниловна,-  а вам, прежде всего, следует запомнить, что все важные решения в те времена князь принимал единолично, руководствуясь собственными интересами. Но при этом создавал видимость, будто опирается на волю бояр. И свои личные мотивы принимаемых решений не выпячивал, а прикрывал их общественной необходимостью. Маскировал, чтобы выглядеть в глазах людей добродетельным и заботливым правителем. Хитрость его и коварство, лицемеры, которых было вокруг него в избытке и в те далёкие времена, льстиво  называли мудростью и безмерно возвеличивали, обожествляли князя, называли ясным «солнышком». Летописцы тоже были льстивой породы и в своих свитках запечатлели это имя, утверждая, что так любовно возвеличивал князя народ. В действительности же образ его был  низменный, тёмный. Даже летописец, при всём своём низкопоклонстве, не облагородил его. Вот у меня выписан важный эпизод - это отрывок из описания 980   года о захвате Владимдиром Полоцка.
        Согласно летописи, он проявил себя с нравственной точки зрения как подлый обманщик и как жестокий захватчик. Особенно низменные качества его натуры проявились в событиях связанных с княжной Рогнедой, изложенные в «Повести временных лет». Княжна Рогнеда, дочь полоцкого правителя Рогволода, была объявлена невестой Ярополка Святославича, великого князя киевского. Брат Ярополка Владимир, в то время князь новгородский, тоже сватался к ней, однако был Рогнедой назван «робичичем» (сыном рабыни) и получил отказ: княжна считала недопустимым выйти замуж за сына наложницы, коим был Владимир. Её слова «не хочу розути робичича» свидетельствуют о знании славянского обычая разувания супруга.
        Оскорблённый отказом, Владимир с варяжским войском в 978 году  захватил Полоцк. Изнасиловал Рогнеду на глазах её родителей, после чего убил её отца и двух братьев. Это произошло во время похода Владимира на Киев. Обманом он коварно заманил Ярополка на встречу и    отдал распоряжение наёмникам убить его. Так  ценою убийства  брата Ярополка, Владимир завладел его престолом и  стал именоваться «великим князем» киевским. Рогнеду он принудительно взял в жёны.
      Не с лучшей стороны характеризует князя Владимира и такое сообщение летописи:
«Был же Владимир побежден похотью, и были у него жены: Рогнеда, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини - Вышеслава, а еще от одной жены - Святослава и Мстислава, а от болгарыни - Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлял девиц…»
          Быстрым взглядом, окинув своих слушателей, Анастасия Даниловна с подчёркнуто критическим удивлением воскликнула:
    - И такого развратного человека христианская церковь назвала – «святым и равноапостольным!..»
       Правда, монастырские летописцы намеренно пригладили его звериный облик, стремясь показать положительную роль принятого им крещения, обратившего князя из язычника в христианина, благодаря чему якобы  Владимир расстался со своими дурными привычками. Но мы-то знаем народную мудрость:  «горбатого только могила исправит».
    А он и христианство сделал государственной религией, прежде всего из желания обладать византийской княжной Анной, являвшейся христианкой, которую родителя не соглашались выдать за язычника.
        Семена  искреннего возмущения, посеянные Анастасией Даниловной, буквально вросли в отроческое сознание корнями… Эти домашние просветительские уроки  глубоко засели в юных душах. Особенно в душе Андрея. И Вероника, видя окаменелое лицо друга, старалась утешить его. С улыбкой, положив руку на его плечо, сказала:
       -  Не расстраивайся, Андрюша, это же было так давно!..
           Уроки о седой древности продолжались…
 Молодые сердца  всё больше проникались любовью к русской изначальной старине.
Андрей слушал, боясь пропустить хоть одно слово, сосредоточенно и неотрывно смотрел на движения губ рассказчицы. И наполнялся сильным любовным чувством к укладу жизни, именуемому древнерусской традицией, по, существу, являвшемуся корневой системой русского народа. Он  очень печалился и даже негодовал, когда повествование коснулось насильственного принятия инородной веры и жестокого подавления князем Владимиром древних  славянских верований и русской культуры.
      
                8.  НЕОЖИДАННОСТЬ

    Был конец апреля. Солнце ярилось теплом и светом. В весеннем лесу в проталинах уже синели подснежники. Окружающая природа, исполненная  весенней радости пробуждения, благоухала. Семиклассники на перемене  бесшабашно резвились. А Вероника сидела за партой неподвижно, будто окаменела:  всегда искрившиеся весельем глаза, вдруг  утратили живой блеск, смотрели холодно и отрешённо … Андрей, не понимая, что за напасть свалилась на Веронику, пытался  развлечь её, заглядывал в прекрасные  глаза, а в них появлялись слёзы. Вероника, будто набрав в рот воды, упорно молчала. После уроков шли  домой  рядом. Андрей назойливо задавал ей один и тот же вопрос: что… что случилось? В ответ было унылое молчание. Андрей не узнавал подругу. Прежде игривая Вероника, теперь, смиренно потупясь,  с опущенными руками,  угрюмо молчала.          
                Утром, Андрей, войдя в подъезд, постучал в дверь  Полянских. Дверь не открылась. Постучал повторно. На звук вышла соседка, молодящаяся тётя Соня, в бигудях, чуть прикрытых цветастой косынкой, и звонким голосом сразила раннего гостя сообщением:
      - А они ночью уехали.
      - Как?... Куда?! – воплем вырвалось из груди Андрея.
      - Не знаю куда, - ответила крашеная в белый цвет голова в буклях. - Анастасия Даниловка сказала – к родным…
        Так неожиданно, в одну ночь, Вероника с матерью, обитавшие под одной крышей с Андреем, –  таинственно исчезли. Для Андрея это был сокрушительный удар. Он потемнел лицом,  глаза,  будто остекленели, мрачный взгляд его неподвижно упирался в одну невидимую точку. Ходил, как потерянный. Отказывался есть и пить. Не хотел сдавать экзамены. Тётушка опасалась за его рассудок.  С большим трудом,  кое-как  уговорила-таки школу закончить.  После экзаменов он уехал к матери и больше в Дубравку не возвращался. А состояние потерянности в нём  не проходило. 
       Среднюю школу закончил  в своей родной станице Каракорумской, в одном классе с Вадимом и Петром.  Они и ранее проводили лето  вместе на разнообразной колхозной работе. И после окончания школы,   до призыва в армию,   работали в одной бригаде прицепщиками  у  тракторов.
       В октябре на проводы Андрея в армию   приехала  тётушка Аксинья из  украинской Дубравки.  На вопрос матери Андрея: «Не  разыскалась ли исчезнувшая семья Полянских», -  гостья, покачав головой,  коротко сказала: нет.
      Тяжело и долго, а точнее – всю последующую жизнь –  Андрей Аргунов терзался мыслью о таинственном исчезновении любимой девушки;  с поразительной одержимостью искал её и не терял надежды и веры на неизбежность их встречи.         

   
    На исходе октября, Андрей, Вадим и Пётр получили из военкомата мобилизационные повестки. А через два дня, пройдя  необходимые процедуры, уже ехали в огромном пульмановском вагоне, лёжа на нарах, в авиашколу города Вахнярка. Два дня в пути на «сухомятке». В Жмеринке весь мобилизованный «сброд», одетых «кто во что» парней построили в колонну и привели в столовую к горячей пище. Затем, снова команда: - «По вагонам!» И - в путь!
  Лёжа на нарах в товарном вагоне, слегка покачиваясь, Андрей листал любимую книгу, прихваченную из дому, «Сказаки Афанасьева», подаренную ему учительницей русской словесности, белокурой Натальей Серафимовной, написавшей такие дарственные слова: «Самому прилежному почитателю русской литературы и особенно фольклора, Андрею Аргунову. - И далее, - Андрюша, у тебя есть все данные стать прекрасным филологом.  Дерзай!». Он уже не раз перечитал эти приятные слова, написанные дамской рукой с наклоном влево. Вспоминал захватывающие уроки  русской литературы и занятия кружка любителей русской мифологии. Он знал, что Наталья Серафимовна была однокурсницей Анастасии Даниловны. Что они учились в одной группе  университета, а их любимым преподавателем был старейший доцент Борис Николаевич Кипарисов, худой, высокий,  с впалыми щеками и лысиной во всю голову; всегда в чёрном костюме и с чёрным шелковым шарфиком на шее. Он в совершенстве знал древнейшие дисциплины - историческую грамматику и историю древнерусской литературы, а также мифологию. Борис Николаевич был фанатически влюблён в дохристианскую Русь. Свою любовь, свою увлечённость Кипарисов сумел привить многим студентам, среди которых были Анастасия и Наталья. Наталья Серафимовна часто с теплом рассказывала о любимом преподавателе. И сама очень любила работы учёных-исследователей Древнерусской  Культуры. Одной из них является трёхтомник « Поэтические воззрения славян на природу» мифолога   Афанасьева.
     «Прошлое - всегда с нами» - улыбнулся своим мыслям Андрей - и это прекрасно, хотя порой воспоминание о прошедшем навеивает грусть... В этот момент в памяти возник образ любимой Вероники, который навсегда поселился в его душе.
Приятные и грустные воспоминания поглотили Андрея целиком. 
Ему не мешали ни страдания гармошки, в дальнем углу вагона, ни стихийно возносившиеся современные армейские песни. Вот и сейчас под тихие звуки гитары звучали трогательные слова:
 
Полночи холодные, чутко спит тайга,
Я в края свободные не пущу врага…

      Кое-кто из новобранцев расположился у распахнутой настежь двери, беспечно, свесив ноги из вагона, и веселит себя,  то шутливым балагурством, приправленным табачным дымом папирос, то солью и перцем анекдотов, то песнями под гитару.
Андрей, уединившись, лежал почти под крышей вагона на голых нарах, подсунув под голову вещмешок; и, отложив сказки, листал свою записную книжку, в которой на снимке хранится дорогой его сердцу образ школьной подруги. Там же стихотворные миниатюры, относящиеся к этому единственному и дорогому снимку. Андрей, не отводя глаз от портрета, читает сердцем:
                ххх
                Я счастлив уже тем, что ты передо мной,
    что вижу блеск сияющего взгляда,
                дышу и чувствую, как раннею весной…
                Твой образ – мне наивысшая награда!
Эти строчки он написал давно, но сегодня они  острее и глубже проникают в самое сердце.
                ххх
           Любовь моя, - хрустальный мой сосуд.
           Он хрупок. – Чуть дыхни – разбиться  может
           и вероятность этого тревожит…
           Предчувствие в душе своей несу…
               
  Перед внутренним взором Андрея   возникали, припорошонные туманом времени,
эпизоды их нежного общения…
Поезд, прогрохотал с усилившейся качкой вагона по стрелочным переводам
и сбавил ход.
- К станции подъезжаем, - послышался чей-то голос.
Андрей повернул голову к двери. В проёме, наискосок мелькали кирпичные привокзальные постройки. Тополя. Забор витиеватой кирпичной кладки.
         -  Эй, Аргунидзе! – окликнул Андрея  Вадим шутливой кличкой, прилепившейся к нему ещё в школьные годы за щегольские тёмные усики, придававшие ему  вид кавказца. - Хватит гипнотизировать красавицу. Спрыгивай. Перекусим. Петька умирает от голода. Да и нам с тобой не грех пирожками развлечься.
            Пётр, парень широкой кости, стоял, как стручок,  рядом с Вадимом, слегка покачиваясь,  молчал и улыбался, развязывая свой вещмешок, голова его прикасалась к плечу товарища. Андрей  согласно кивнул головой, неторопливо спрятал фотокарточку в записную книжку, сунул её в нагрудный карман, а  книгу сказок – в рюкзак, и опустил его с полки, легко раскачивая, как маятник. Пётр подхватил его снизу. В этот момент поезд резче затормозил и вскоре остановился. Приятели, узнав, что это ещё не Вахнярка, решительнее устраивали на нижних нарах себе обеденный стол.
- Хорошо бы газету простелить,- проговорил Вадим.
- Сейчас будет,- Андрей, вспомнив, что у него в  рюкзаке есть  старый «Гудок».
- О!- увидев название, воскликнул Петька - это опасно!…
- Почему?- недоумение отразилось на лице Андрея.
Вадим тоже взглянул на Петра с любопытством.
- Потому что из неё может выскочить чертовщина!
- Ну, ты и баламут, Петька, - усмехнулся Вадим
-А вспомни, Булгаков её в «Гудок» поселил, – невозмутимо обосновал свои шутливые опасения Петька, – рассказ у него такой был в этой газете.
- Так ты ещё  и Азазелло из «Мастера и Маргариты» напророчь – иронично посоветовал Вадим. Андрей, улыбаясь шутливой перепалке друзей, разостлав газету, выкладывал на общий стол  яйца, сваренные вкрутую,  и нарезанное дольками сало с аппетитными прослойками.
- А пусть бы поплясал здесь, - сказал Андрей. -
Любопытно бы увидеть. А то, кажется, что этот персонаж - хитрая выдумка святош, которые используют его, как  козла отпущения, вешают на него свои проделки.
     - Похоже, -  отозвался Вадим, и  навалом высыпал из вещмешка поджаристые пирожки. Пётр усердно кромсал дорожным тесаком представителя обильной фауны  Дона, весьма внушительных размеров.
- Отличный стол. И триумвират наш достойный! – заговорщицки подмигнул Вадим: «Мы – донские казаки!» - горделиво произнёс он, наигранно задрав нос кверху.      
             -Бляха-муха, а у меня к этому случаю есть «мерзавчик», -  хитровато прищурился Пётр, и  достал «чекушку» водки с белой головкой.
            - Как ты мог до сих пор молчать?! - с  шутливым упрёком отозвался Вадим, потрясая указательным пальцем, как дирижерской палочкой. - Только не лихач! Тут где-то лейтенант сопровождающий… Вот солдатская кружка времён Великой Отечественной… Наливай.
         - Да я только в Жмеринке её  купил, - оправдался Петр и, подражая заправским «пивцам», раскупорил зубами и вылил содержимое бутылочки в алюминиевую кружку,  распространив  запах спиртного.  Под общий тост - «за дружбу» - кружка  пошла по кругу. Когда ёмкость опустела, дружно заработали челюсти.
- Первым делом, братцы, оцените донского чебака, - это из последнего моего улова,  -  хвастливо напыжился Петька,  указывая на рассечённую дольками крупную тушку.
- Ну, что ты…ум отъешь!- убирая рёбрышки с оттопыренной губы, и высоко вскинув брови, - ответил Андрей с восхищением. Праздничная  приподнятость  царила в этой маленькой автономии. Хотя, невидимо для  друзей, в душе Андрея беспокойно ворочался червячок печали  о незабываемой утрате.
           - Братцы, давайте  сохраним наш «триумвират» на всё время службы,-
не шутя, предложил Вадим, со смаком  прожёвывая пирожок.
            - Мысль хорошая, но у командиров свои заморочки, - вытирая губы обрывком «крамольной» газеты,  отозвался Андрей.
              - Бляха-муха, не будем унывать. Нам нужно только хорошо захотеть. И всё получится,- бодро высказался Пётр, заталкивая в рот половину яйца.
Выпито было немного, но лица порозовели, и тонус приподнялся. 
Дружно взялись за папиросы. Заклубился сизоватый дым.
          Вы бы хоть курили по одному, - донёсся откуда-то издали начальственный голос…
        - Вот, видишь, надзорная служба не дремлет, - тихо прокомментировал Вадим, пряча в рукав папиросу…- И тут же: - А за стенками вагона такой чудесный день. В проёме двери  мелькают деревья - все в золоте!.. Петька! Тебе не приходило на ум, что поделывает сейчас твоя Валечка?
        - Она сидит за пианино… Её тоненькие пальчики извлекают чудные звуки
мелодии Шопена. Звучит вальс до диез минор второй опус. Это моя любимая музыка. Она это хорошо знает. И отождествляет меня именно с этой мелодией. Сейчас думает обо мне, изображая меня в музыкальном образе.
Андрей не пропустил эти слова мимо ушей. И сердце его сжималось щемящей тоской, а мысли устремлялись в неведомые края…туда, где скрывается его любовь.
- А ты, Вадим, сам не задумывался о махровом букете своих красавиц – подал ироничный голос Петька, и заговорщицки взглянул на Андрея.
- Мне ли задумываться? У меня же к ним отношения лёгкие…такое, как говорят ловеласы: наше дело шоферское – заехал, объехал и выехал - самодовольно захохотал Вадим, не отводя глаз от Петра. Андрей в перепалку не вступал. Ему хотелось молчать, удерживая в памяти дорогой сердцу образ. Но  казаки не оставили его в покое. Затейник Вадим спросил напрямую:
-Андрей, а тебе какую мелодию играет твоя красавица? Ответствуй! Мы  - одно целое… в трёх лицах.
 Андрей помолчал, раздумывая, как ответить?..
- Братцы, в отличие от вас, мне… и сказать нечего.
- Что, не успел влюбиться? – с недоверием глядя в глаза Андрея, наступал Вадим. Пётр тоже смотрел на Андрея с ожиданием, любопытство светилось в его немигающих глазах.
- Напротив. Это случилось очень рано.
- И что же? – Вся сутуловатая фигура Вадима с нарастающим интересом подалась вперёд. Андрей достал фотокарточку Вероники и показал друзьям, говоря:
- Случилось непредсказуемое. Несколько лет назад в одну ночь семья этой
девушки будто растворилась, куда-то исчезла… без следа…
- Да-а! Красуля, глаз не отвести,- прокомментировал Вадим, держа на ладони дорогой Андрею образ…Глаза особенные…длинные … - То-то я вижу, ты всё время её гипнотизируешь…
- Красивая девушка,- вежливо откликнулся и Пётр, - но, сам понимаешь, не в обиду будь сказано – моя Валечка лучше.
- Ну, ещё бы… - Иначе и быть не могло! – ответил Андрей с вымученной улыбкой.
- Так, говоришь, давно исчезла? – не унимался Вадим.
Андрею казался странным такой интерес к судьбе неизвестной девушки от человека, который сам определил своё отношение к женскому полу как лёгкое…
 Не хотелось Андрею продолжать этот разговор. И он, чтобы сменить тему, вслух произнёс абсурдный вопрос:
- А не проедем ли мы  Вахнярку?  А то вдруг докатим до Одессы…               
            Увлёкшись естественным мужским разговором на женскую тему, друзья не заметили, как поезд отошёл от станции, набрал скорость и стремительно приблизился к конечному пункту их принудительного путешествия. На реплику Андрея никто не ответил. Вадим и Пётр молчали. Их мысли были заняты  удивительным сообщением об исчезнувших бесследно людях: «Что бы это значило?»               
      Но вот поезд сбавил ход. Замедляясь, дотянул до станции. Остановился, и вагон дёрнулся назад.
- Выходи с вещами строиться!- скомандовал пробегающий вдоль вагонов офицер с блестящими «птичками» на голубых петлицах. – Прибыли. Вахнярка.
Вагон вдруг превратился в кишащий улей: началась выгрузка.
             
               9. КУРСАНТЫ

     Солнечное утро следующего дня Андрей встретил 30 октября на верхнем ярусе первой койки в казарме - солдатом. Накануне, сразу после черырёхкилометрового пешего марша с вокзала в часть, в общей гудящей массе прошёл санобработку в бане и был обмундирован. Преобразился до неузнаваемости. Самую отличительную черту его личности – щегольские усики, сбрили по указанию офицера на том основании, что он не принадлежит к лицам кавказской национальности. По мнению Андрея: в этом проявилась чудовищная дискриминация. Но протестовать в армии - себе дороже.
Услышав движение, он, откинув простынь, повернул голову на звук, огляделся.  Кое-кто уже встал, но общего подъёма не было. «Первый день щадящий» - подумал он, и, достав из-под подушки записную книжку, раскрыл её, увидел улыбающиеся глазки и губки милого лица, сказал:
      - Доброе утро, любимая.
Миндальные глаза Вероники смотрели на него с фотокарточки влюблено и весело. На Андрея нахлынула тихая волна мечтательности. Он отрешился от реального мира. Забыл про всё.  Но вдруг услыхал:
- Ты ли это, Аргунидзе? – С таким шутливым восклицанием приблизился к нему Вадим, изобразив  на лице ужас и всплеснув руками.
     - Бляха-муха, тебя и, правда,–не узнать! – заулыбался Пётр, остановившись рядом с Вадимом.
- Нет! Аргунидзе – теперь не я. Я – Аргунов, - ответил Андрей, не улыбнувшись.
Ты опять гипнотизируешь ненаглядную? Сглазишь!
Андрей досадливо поморщился и спрятал фотокарточку.
К вечеру он немного оживился. Даже повеселел. Целебную роль сыграло объявление, которое он  прочитал возле армейского клуба. Новичков приглашали в танцевальный ансамбль Дома офицеров. Андрей имел склонность к этому виду искусства, первые шаги к которому сделал ещё в школе. Решил записаться, и предложил друзьям последовать за ним.
      - Это будет нам спасительной отдушиной, заключил он, глядя на Вадима и Петра. Вы хотели сохранить «триумвират»?
      Такая неожиданная идея застала друзей врасплох. Они согласились, но  скрепя сердце.
           На следующий день их разъединили. Вадим и Петр оказались в четвёртом батальоне, Андрей - в третьем. И это,  обстоятельство побудило донских казаков активнее принять совет Андрея и записаться в танцевальный ансамбль, чтобы чаще быть всем вместе.
Началась учёба. Подразделение, в котором оказался Аргунов, строем явилось в учебный корпус. Командир  отделения из числа курсантов по форме доложил офицеру-преподавателю, что такое-то классное отделение прибыло на занятия в кабинет по источникам электрической энергии. Чопорный капитан, лет тридцати-тридцати пяти, в изысканной манере держаться - принял доклад, разрешил сесть. Сделал перекличку для знакомства с присутствующими. И начал живо излагать вводную тему, стоя перед длинной, во всю стену, классной доской. Говорил с воодушевлением. Быстро поворачивался к доске лицом, постукивая  мелом, живо набрасывал схемы… Когда взглядывал на аудиторию, тёмные, подвижные глаза временами вспыхивали весёлым блеском. Андрей с любопытством наблюдал его. Этот капитан интересовал своей непохожестью на других офицеров подчёркнутой элегантностью. Она проявлялась в тонких чертах лица, манере говорить, двигаться и даже в том, как «сидит» на нём офицерская форма, отутюженная, что называется, с иголочки. А погоны – особая статья – специально заломлены так, что в середине во всю длину образовано возвышение (ребро). И четыре капитанские звёздочки на каждом погоне не приплюснутые, как у всех, а объёмные, вздымающиеся на конус вверх, высокие, цветом напоминали платину. Речь его тоже была особенная. В построении фраз, в использовании лексического материала проявлялась начитанность. При этом был заметный и дефект: «р» не получалось у него. Но это воспринималось, как милая шалость.
Удовлетворив своё любопытство, Андрей вспомнил, что в кармане брюк покоится зачитанный до дыр сборничек стихов Сергея Есенина: дал почитать сосед по койке, вчера дружески расположившись к нему. С предосторожностями извлёк книжицу из кармана, и, как казалось ему, незаметно углубился в стихи. Но намётанный глаз преподавателя быстро обнаружил это.
- Кугсант Аггунов! – произнёс он, не повышая голоса, прервав лекцию.
Андрей встал и удивился: «как быстро запомнилась его фамилия».
- Повтогите, о чём я сейчас говогил?
Андрей молчал, двинув рукой, пряча под стол книжку.
        - Скажите, кугсант Аггунов, что пгедставляет собой химический источник электгической энеггии?
  - Сие мне не известно, -  подлаживаясь под стиль речи преподавателя, со скрытой  иронией, но серьёзным видом ответил Аргунов.
- Вы изъясняетесь, как гогодничий. А что пгячете там? Несите-ка сюда, - лицо преподавателя выражало состояние превосходства и надменности. Его тёмные глаза остановились на движущейся фигуре Аргунова.
Андрей нехотя, вразвалку принёс книжку стихов. Преподаватель, увидев имя автора, с оттенком возмущения произнёс:
- Для вас «Москва кабацкая» - интегеснее, чем источники электгической энеггии… Сядьте. Книгу возьмёте у командига готы. И впгедь, чтобы это не повтогилось.!
Возмездие за милую шутку Аргунова свершилось в тот же день. Пострадало всё классное отделение. Командир роты приказал взводному, в чьём распоряжении находилось «крамольное» подразделение, примерно наказать всех. «Чтобы никому неповадно было!..»  Экзекуция обрела форму полуторачасовой маршировки строем на плацу. С песнями. В личное время.
    Тяжело вживался Андрей в суровый армейский распорядок. Ещё тяжелее переживал ощущение полнейшего бесправия. Оно угнетало до такой степени, что некоторые новобранцы не выдерживали и насильственно сводили счёты с жизнью. Спасением для Аргунова стала самодеятельность, репетициями, музыкой снимавшая вечером накопившиеся за день стрессы.
В Дом офицеров Андрей вошёл со своими друзьями с первых дней службы. Прочитав объявление, написал рапорт, передал его командиру. Замполит части собрал такие рапорты из всех батальонов школы, составил список кандидатов в танцевальный ансамбль и вручил его хореографу Дома офицеров, экс-балерине Башкирского государственного театра оперы и балета Лолите Тиховской-Златовой, по совместительству являющейся супругой командира части. Замполит-подполковник Сибирцев, будучи другом семьи, выполнил её личное поручение.
Лолита Владиславовна, поблагодарив его за любезность, передала список мужу со словами:
- Милый, мне эти мальчики нужны. И обезоруживающе улыбнулась. Очаровательный взгляд её чуть-чуть грустных глаз, едва уловимо тронутый голубоватой поволокой, казалось, проникал в самую душу. Магическая улыбка её вызывала резонанс, подобно тому, как отзывается скрипичная струна, на звук другой скрипки… Обворожительное лицо её ещё хранило свежесть молодости, хотя ей было уже за тридцать... Полковник, казался, старше красавицы лет на десять, а, может быть, и больше… Он любил свою балерину и просьбы её исполнял неукоснительно…
В установленное время вблизи контрольно-пропускного пункта (КПП) на территории школы выстроилась небольшая колонна курсантов, среди которых был и Аргунов с друзьями. Дом офицеров находился за пределами части. Поэтому курсанты
шли на первую репетицию в сопровождении дежурного офицера. На красной повязке его рукава прочитывались четыре буквы жёлтого цвета – ДЕЖУ… По его команде курсанты вышли за проходную. Молодой офицер шёл впереди, чётко печатая шаг. Двадцать глоток, следовавшей за ним колонны, дружно  производили звуки, гармонично сливавшиеся в слова. Вдоль улицы задорно плыла песня:
           Несокрушимая и легендарная,
                В боях познавшая радость побед,
                Тебе любимая, родная армия
                Шлёт наша Родина песню-привет!
               

  Навстречу  колонне пронеслись с небольшими интервалами три легковых автомобиля, вздымая пыль на грунтовой дороге, и обогнал грузовик.  Курсанты, выйдя из-за поворота, увидели двухэтажное здание, фасад которого украшен четырьмя белыми колоннами. А несколько минут спустя, на приблизившемся здании, между колонн, прочли вывеску.  Бронзовой пудрой, «под золото», на красном фоне стекла искусно было выведено: «Дом офицеров».
      За высокой дверью, в просторном фойе от паркета, натёртого до сияющего блеска, как от зеркала, рассеянно отражались лучи клонящегося к закату солнца, проникающие через высокие окна. Это сияние ослепило входящих. Но, быстро освоившись с обстановкой, курсанты разбрелись, осматривая интерьер. Стены были украшены картинами из боевой русской истории. Среди них особенно выделялись: «Переход Суворова через Альпы», «Оборона Севастополя», «Русско-Турецкая война», «Куликовская битва», «Осада Пскова», «Покорение Сибири Ермаком»  «Запорожцы» … А кого не интересовали картины, те изучали «географию» здания. Из фойе две двери вели в концертный зал. Боковые проходы вдоль стен в конце коридоров обнаруживали широкие лестницы на второй этаж, где размещались многочисленные студии. Там же был репетиционный зал для танцев. Его отыскал дежурный офицер и доложил  хореографу о прибытии «артистов». Получив указание «заводить», вернулся в фойе.
        -Становись! – зычно произнёс он и вытянул левую руку на уровне плеча. Понимающие команду курсанты, мигом построились. Офицер, прохаживаясь перед шеренгой, сказал:
        - Сейчас вами командовать будет красивая женщина…- он сделал паузу и, резанув рукой перед грудью, как шашкой, сказал: - чтоб – никаких!..-  Приду за вами, - сдвинув рукав, он взглянул на большой круглый хронометр, - через два часа. Аргунов остаётся за старшего... И скомандовал:
       -  По одному в зал…марш!
     Андрей подумал: «Вот угораздило меня оказаться в списке первым»…               
     Лолита Владиславовна Тиховская-Златова – прекрасное дитя донбасских  степей, родилась и выросла в маленьком сельце Сталинской области, до самых крыш утопавшем в липовой роще. Когда-то немецкие колонисты - основатели поселения - так и назвали его – Липово. После окончания местной школы и семи лет прилежной учёбы в Ленинградском хореографическом училище, Лола всем существом своим проникла в тайны балетного искусства. Выпускной спектакль был запланирован на последние числа июня 1941 года в Государственном Академическом театре оперы и балета имени Кирова. Но этому не суждено было осуществиться, помешала начавшаяся война. Выпускников училища отправили в Уфу. Они составили ядро молодого Башкирского театра оперы и балета. Лолита образцово исполнила свои партии в таких известных спектаклях, как:
"Бахчисарайский фонтан" Асафьева, "Лебединое озеро" Чайковского, "Красный мак" Глиэра, "Лауренсия" Крейна, "Эсмеральда" Пуни, "Раймонда" Глазунова, "Голубой Дунай" Штрауса, "Дон Кихот" Минкуса, "Жизель" Адана. У неё была прекрасная перспектива. Но… Но непреодолимая сила молниеносно вспыхнувшей любви круто повернула её судьбу. В один из антрактов балетного спектакля за кулисами появился привлекательный и неотразимый офицер, мужчина-богатырь с мужественным лицом и острым взглядом. В руках у него была охапка великолепных хризантем. Он на веки похитил сердце красавицы-балерины. Это был известный ас, герой Великой Отечественной войны, полковник Георгий Арсеньевич Златов.
     Став женой начальника военной школы, Лолита сублимировала свою любовь к классическому балету, погрузившись в глубины русского народного танца.
Постигая новую танцевальную стихию, она руководствовалась патриотическим чувством, стремлением оказывать курсантам эстетическую помощь, помогая им освоить культурное наследие предков. Но курсанты ничего этого не знали. Они, в большинстве своём, пришли на репетицию, стремясь хоть на два часа забыть о казарме, старшине и жёстком распорядке дня. Собрались в коридоре толпой у входа в репетиционный зал. Аргунов распахнул дверь.
    - Смелее, смелее входите, друзья мои, - прозвучал навстречу мелодичный, приятного тембра, ободряющий женский голос. Добрая улыбка светилась на красивом лице молодой женщины, встретившей их у входа в студию. Это была Лолита Владиславовна Тиховская-Златова, хореограф Дома офицеров. Во всём облике её угадывалась балерина:  идеальная фигура в тонком голубом свитере и такого же цвета трико, одухотворённое лицо, сияющие, быстрые глаза, окаймлённые пушистыми ресницами, брови вразлёт и завораживающая улыбка, то и дело порхающая между уголками губ и лучистой синевою взгляда. Весь облик хореографа гармонично сочетался с живописным интерьером студии, в многоцветной декоративной росписи которой преобладали голубоватые тона.
       -Пожалуйста, рассаживайтесь, - мелодично звучал голос хозяйки, указавшей театральным жестом гибкой руки на откидные кресла, стоявшие вдоль стены.- Чувствуйте себя свободно. Очень похвально, что у вас явилось побуждение прикоснуться к искусству народного танца, – говорила она, - теперь важно уяснить, что народный танец – основа творчества всякого танцевального коллектива. В древности считали – танцы важнейшее из жизненных благ. А греческий писатель Лукиан  утверждал, что пляска не только услаждает, но также приносит пользу зрителям, хорошо их воспитывает. Пляска вносит лад и меру в душу зрителей, изощряя взоры красивейшими зрелищами, увлекая слух красивейшими звуками и являя прекрасное единство
душевной и телесной красоты. И достигает она всего этого в союзе с музыкой и ритмом.
     Народно-сценический танец прошел долгий путь развития. Он всегда был связан с жизнью народа, обычаями его. Накопил большое своеобразие форм, характерных движений, и благодаря творческим поискам лучших хореографов, продолжает обогащаться новыми выразительными средствами…
      Плавно лилась речь Лолиты Владиславовны. Она не стояла на месте, а едва заметно передвигалась в мягких балетках перед сидящей аудиторией, вглядываясь в лица слушателей. В какой-то миг останавливалась, лаконичным жестом подчёркивая смысловые акценты своей речи.  Юношеские глаза сфокусировали свой взгляд на артикуляции привлекательно ярких и подвижных губ красивой женщины. Что слышали они? О чём мечтали?
Андрей, словно в забытье, смотрел на хореографа, слышал её голос, а видел  свою незабвенную любовь и таинственную пропажу – Веронику Полянскую. Картины прошлого, будто в фильме, проносились перед его внутренним взором. Вот они, взявшись за руки, игривым бегом спустились с Двугорки, идут по благоухающей разнотравьем лесной поляне вдоль неутомимо журчащего по овражку ручья под многозвучный птичий пересвист, упоённые неземным ощущением счастья. А вот по той же Двугорке они летят вниз на лыжах, вздымая искрящуюся снежную пыль и звуковым шлейфом увлекая за собой радостный хохот. А вот в тёмный весенний вечер они с Вероникой у лесного костра, от которого – пламя к небу, а искры – к звёздам! Вероника восторженно декламирует певучие строчки:
        И я бреду по звёздам, как по кочкам,
        где поплавку Луны тонуть – не утонуть,
        стыдливо гаснет метеоров прочерк,
        Земли задевших девственную грудь… 
    Небесной музыкой звучащий её голос и легкокрыло  разносится окрест, взбадривая уже дремлющую лесную округу. На лице юной красавицы пляшущие отблески пламени костра, вокруг головы сияющий золотом нимб светло-русых волос. Улыбчивые глаза  Занозы хитровато поблескивают, как звёздочки. Она зажала в зубах стебелёк и, приблизившись, щекочет Андрею щеку. Он терпит,  искоса шутливо выслеживая «агрессора». А стебелёк уже подкрался к губам… и – ап! - оказался в ловушке. Теперь идёт борьба: перетягивание стебля. Это самый азартный момент: «кто - кого?» А, впрочем, это – не важно. В любом случае победа завершится поцелуем. Так и случилось…               
  Поглощённый воспоминаниями, Андрей решительно забыл, где он находится. И как бы очнулся на словах хореографа, перечисляющего терминологию народного сценического танца, и одновременно демонстрирующего соответствующие словам движения:
       - Вот такое понятие открытых и прямых позиций ног -  следите за мной,- говорит она,– и все взгляды сконцентрировались на искусных маленьких ножках бывшей балерины.- Существуют различные положения рук для танца - продолжала хореограф: на талии, скрещённые перед грудью, за спиной, за головой. А вот - подвижность стопы, бедра. Маленькие и большие броски, мягкое и резкое раскрывание ноги, ненапряжённая стопа, выстукивание, низкие и высокие развороты ноги, «верёвочка», «змейка», каблучные движения, опускание на колено, дробные выстукивания…- Всё названное она изящно продемонстрировала.
      - А теперь давайте проделаем всё это вместе. Становитесь впереди меня и повторяйте движения за мною…
       Это была первая репетиция, за которой последовали другие с нарастающей степенью трудности…
       Ночью Андрею снилось невообразимое: он танцевал… но не народный танец  с «хлопушками» и «топотушками», а классический балет… по мотивам  поэмы Байрона «Корсар». В роли пирата не герой поэмы Конрад, а он, Андрей
Аргунов, при этом партию гречанки Медоры исполняла его возлюбленная Вероника Полянская. Они, то вместе, то поочерёдно исполняли замысловатые и прекрасные  ПА. Очаровали публику совершенством танцев. Зал в восторге неистовствовал. Андрей в творческом экстазе испытывал эмоциональное потрясение, а ворвавшаяся на сцену публика, ликуя, многоруко качала его над головами!.. В этот торжественный момент  со смешанным  чувством восторга и тревоги он открыл глаза – перед ним возмущённое лицо старшины, который  усиленно расталкивает его со словами:
      - Тревога! Почему спишь?!
        Андрей, как очумелый, долю секунды таращит глаза… Вдруг прозрел, суетливо спрыгнул с верхнего яруса койки прямо в сапоги, и в одних трусах – на второй этаж, где в пирамидах стоят винтовки. Ухватив своё оружие, - оказался на плацу, в общем строю… в ушах ещё звучала прекрасная музыка балета…А он стоял навытяжку: в трусах, сапогах без портянок и с винтовкой на плече. За этот самоотверженный  поступок командир взвода лейтенант Щеглов перед строем поблагодарил Аргунова:
    - Вот как нужно выполнять команду «Тревога!», в строй обязан встать с оружием, даже если ты не одет! - подчеркнул он, приведя Аргунова в пример. Но старшина Довгань, не будучи посвящён в балетные перипетии аргуновской ночи, приговорил его за то, что не успел одеться, к двум нарядам вне очереди – чистить картошку на кухне… вместо репетиций в Доме офицеров.
.     В компании солдат другого подразделения, Аргунов, чистя картошку, слышал непрерывное балагурство на текучие, быстро сменяющиеся, но близкие  темы, ( любовь и коварство, измена и разлука…) перемежающиеся то выкриками возражений, то громким смехом, то одобрением, а ворох картошки  громоздился  египетской пирамидой. Нужно было начистить её на полторы тысячи ртов, т.е. - на половину общей численности курсантов школы. В это же время в другой столовой шёл подобный процесс. Но не это занимало мысли Аргунова. Он  с улыбкой вспоминал в деталях причину, приведшую его сюда вне очереди. «Оказывается, - думал он, - одно и то же явление может иметь две совершенно противоположные оценки. И обе, по существу, справедливые. А старшина Довгань,- потомственный крестьянин  с погонами, от которого всегда отдаёт самогонкой, даже более прав, чем взводный: команду выполнять нужно сразу…». Густой табачный дым вился над головами, как грозовая туча. Андрей тоже достал пачку махорки, свернул самокрутку,  и открыл на секундочку записную книжку, откуда выглянул чарующий лик его незабываемой Вероники. Взглянул на неё и тут же, чтобы не привлечь внимания окружающих, спрятал в карман гимнастёрки. Получив эмоциональный импульс, он удалился мыслями от военной школы, от чистки картофеля, клубни которого продолжал механически мусолить в руках, соскабливая с него «мундир» и прищуриваясь от махорочного дыма. А внутренним взором  нежно ласкал любимые черты прекрасного лица таинственно исчезнувшей девушки. Он едва уловимо прикасался к её светло-русым волосам, ощущал бархатные дуги тёмных бровей, изящный овал подбородка, припадал губами к её выразительным синим глазам, жадно целовал красиво очерченный рот, почти реально осязая дразнящую припухлость алых губ. Эти прекрасные видения, эти трогательные ласки были плодом фантазии Андрея: уже шестой год пошёл с тех пор, как девушка неожиданно исчезла, не оставив следа. А он, пряча от всех муки своих переживаний, не может забыть её, и бережно хранит в сердце своём её чарующий образ. Между тем, чистка картофеля закончилась. Отбыв часть наказания, Андрей не испытал чувства огорчения. Напротив, ему было приятно, что в разноплемённой толпе, одетой в одинаковую форму, занятой общим делом, сопровождаемым потоком шутливого многословия, он будто побывал на свидании наедине с любимой.
     Внеочередная чистка картофеля, доставшаяся Андрею, стала своеобразным «вознаграждением», но ещё не за последнюю его «конфузию». Новый случай произошёл несколько позже. А если точно – дело было зимой…
         
               
               10.«ПОЧЁТНЫЙ ШТУКАТУР»

    На школьной стоянке самолётов застыли на приколе только реактивные летательные аппараты:  Як–23 - один из первых образцов истребителей, потенциальная продолжительность полёта которого составляла всего 15 минут; МиГ-15 и МиГ-17 – перехватчики, и - бомбардировщик среднего радиуса действия - Ил-28, он же, при дополнении консольными баками для горючего и установкой в бомболюках пяти  мощных плановых фотоаппаратов, становился разведчиком с увеличенным до трёх с половиною часов временем полёта, и, соответственно, радиусом действия. Эти машины, отлетав свой ресурс, стали наглядными пособиями к теоретическим занятиям курсантов. Экспонатами.
        Для знакомства с реактивной техникой курсантов приводили на стоянку самолётов строем повзводно, (во взводе – два классных отделения – всего сорок человек). После команды «разойдись!» - строй у самолётов мгновенно превращался в аморфную массу, в толпу, обступившую техника, который что-то там рассказывал, стоя под фюзеляжем…  А что именно – не каждый имел возможность услышать. Улавливали только те, кто был ближе к нему.  Не слишком благотворную роль в познавательных целях играл зимний холод. Мороз, не шутя, щипал за уши, ледяными становились сапоги, морозя ноги. В защитных целях шапку по-зимнему подвязывали под подбородком, закрывая уши, а ноги поневоле «пускались в пляс». Все становились танцорами. И кто во что горазд – каждый притопывал. А для Аргунова к названным трудностям непременным дополнением была его любовь, с которой он «ходил в обнимку» даже на практические занятия. С этой «несговорчивой дамой», которая  не оставляла его ни на минуту свободным от неё, Аргунов - никогда не выпячивался вперёд, т.е. всегда оставался сзади. А  в списке взвода был самым первым. По алфавиту фамилия к этому обязывала.
        И вот неожиданность! Вдруг из-под фюзеляжа бомбардировщика - возглас техника самолёта:- Аргунов!
        - Я! – как автомат, откликнулся Андрей, не зная, что за этим последует.
      - Поднимитесь в кабину штурмана,- сказал офицер, - откройте бомболюки. Покажу там ваше электрическое хозяйство.
        Высокая алюминиевая стремянка стояла прислонённая к фюзеляжу у кабины лётчика. Андрей переставил её ближе к носу самолёта, потому что безошибочно знал, где размещается кабина штурмана. Это, пожалуй, и вся «сумма» его авиатехнических знаний была в его мозговом багаже на тот момент. Он попытался надёжно поставить трубчатую авиационную лестницу, которая выглядела слегка модернизированнее той, которой пользовался у бабушки Паши, когда взбирался на её чердак за голубями. Но стремянка скользила, не желая вонзиться в звенящую ледяную намерзь, отшлифованную множеством солдатских сапог. Однако приказ офицера и собственное упорство достигли цели. Андрей, наконец, с некоторой робостью, двинулся  по шаткой лестнице наверх, техник придерживал свободной рукой  стремянку. В другой руке - держал журналы обоих классных отделений. Многие взгляды из толпы сопровождали движение Аргунова наверх. Интерес вызывало ожидаемое открытие бомболюков. Особенно хотелось увидеть, как с этим справится курсант. При этом Аргунов сам не знал, как он это сделает, хотя помнил, что предварительно в кабине на пульте управления необходимо включить определённую систему тумблёров. «Каких? Их там, как звёзд на небе» - опасливо подумал он. Но напрасно беспокоился. Открывать бомболюки ему не пришлось. Случилось непредсказуемое. И настолько быстро, что всех взяла оторопь. Никто даже вскрикнуть не успел.
    Поднявшись на одну из верхних ступеней стремянки, Андрей отыскал в специальном углублении фюзеляжа ручку, с помощью которой открывается люк штурманской кабины, вздыбил его крышку, и, не зафиксировав специальным кронштейном, отпустил… Крышка, будто в раздумье, на мгновенье замерла в вертикальном положении. Но, ощутив себя свободной, как это бывает в момент катапультирования, птицей спорхнула на землю. Присутствующие, как в гоголевском «Ревизоре», оказались в немой сцене, в ожидании: «Что будет?». Но ничего не было: техник не проронил ни - слова, не издал ни - звука, будто ничего не случилось.  Вместе с Аргуновым он водрузил люк на место; и сам открыл бомболюки. Занятия прошли по плану. А старшина Довгань, узнав о происшествии, сказал:
        - Рядовой Аргунов, - в Ленкомнате обвалился потолок. К утру - чтоб там и следа не было! Материалы возьми в каптёрке.
     Андрей понимал, что сопротивление – бессмысленно. Взялся за дело, проявил сметливость, всё сделал, подружившись с гипсом, шпателем, тёркой и полутёркой. За отлично выполненное задание, командир взвода  лейтенант Щеглов объявил ему благодарность и шутливо присвоил  титул «почётного штукатура».
    Въедливый Непомнящий, за постоянно воткнутый его острый нос в полосу какой-нибудь газеты, удостоенный клички «газетный червь», недоумевал:
     -   Странно получается, старшина наказывает Аргунова, а командир взвода – поощряет его… Но не только «газетный червь» недоумевал, поражался этим сам Аргунов.
    С друзьями, Вадимом и Петром Андрей встречался только в строю, когда сборным отрядом шли вечером в Дом офицеров. И в танцевальном зале на репетициях. Хождение в другие батальоны не поощрялось. А в марте 1956 года, будто одержимый, пренебрегая установленным порядком, Аргунов опрометью бросился в соседний батальон к донским казакам, чтобы поделиться с друзьями страшной вестью… В голове Андрея всё смешалось в невероятный сумбур. Ему казалось, что небо рухнуло на землю. И он поспешил к друзьям, чтобы потихоньку обсудить происшедшее. Андрей был убеждён, что сообщением своим ошарашит Вадима и Петра, так же, как ошарашил его- командир роты. В тот день Аргунов был дневальным по казарме. И являясь свободным от смены, листал в Ленкомнате подшивку «Комсомольской правды». Вошёл командир роты капитан Гизатуллин:
         -Аргунов!  Снять со стен в казарме портреты Сталина, из Ленкомнаты удалить бюст, вымпелы с его изображениями. Всё - на свалку!
          Услышав это, Андрей оцепенел. А промелькнувшая мысль, несла убеждение – военную школу захватили враги!
        - Слушаюсь! – щёлкнул Аргунов каблуками сапог, встав навытяжку, несмотря на крамольные мысли в голове. Он хорошо усвоил постулат: «Приказ начальника – закон для подчинённо-го». Приказ командира роты он, безусловно, выполнил. Но этот факт ещё сильнее угнетал его. Воспользовавшись подходящей минутой, он помчался к донцам.
         Друзей отыскать удалось ему быстро. Готовые к построению они подтянутые, в шинелях, сверкающих свежей белизной подворотничках, до зеркального блеска начищенных сапогах курили перед крыльцом, у входа в казарму. Вадим первый заметил Андрея:
        Ты чего такой испуганный? На тебе лица нет! – воскликнул он.
        Сегодня я такое узнал!- пожимая руки друзьям,  с одышкой сказал Андрей. Сделал паузу, окинул взглядом задымленные лица Петра и Вадима… Сталин, оказывается, враг народа… Мне капитан приказал вынести его бюст, портреты, вымпелы с его изображениями на свалку…
        -Бляха-муха! Ну, и что ты так растревожился?- Пётр смотрел на Андрея в упор спокойно,- казаки немало натерпелись от него.  Доживём… и этого постигнет такая же участь… А - свято место пусто не бывает. Вождей на наш век хватит.
   Не ожидая такого ответа, Андрей смутился.
 - А ты, Вадим, так же думаешь, как Петька? – Андрей  не отводил пытливого взгляда от лица друга.
 - Я не хочу думать… Здесь за меня думает старшина. У нас в казарме он командовал экзекуцией. Тоже: бюсты, портреты, вымпелы – всё на свалку!
  - Где же правда истории? – рубанув рукой воздух, спросил Андрей, глядя на Вадима в упор.
    - Правды истории не может быть в принципе, - убеждённо заявил Вадим с решительным и суровым ответным взглядом, - ты думаешь, монах-летописец царапал свои манускрипты бесконтрольно, ни игумен, ни митрополит, ни князь не стояли у него за спиной… и не направляли его перо?..-  Как бы не так!? Всегда господствует «правда» того, в чьих руках власть. Потому что – у кого власть – у того и сила. Всё взаимосвязано. Раньше сила была у Сталина – все плясали под его дудку. И его правду исповедовали. А теперь сила в других руках…
        Андрей так глубоко не раздумывал, не анализировал. Его переживания были на поверхности сознания. Ему не верилось, что все заслуги Сталина, о которых говорили по радио, публиковали в газетах – был банальный блеф. И вот пришёл ясновидец, всё открыл, всё поставил с «головы на ноги…».  Он верил, что правда существует одна для всех. И аналитический ход мыслей Вадима был для него открытием.
Разговор друзей оказался коротким. Его прервал старшина командой:
        -  Становись!
        - Пока! Увидимся на танцах, - сказал Андрей, подняв приветственно руку, и побрёл в свой батальон.               
          Возвратясь в казарму, Аргунов  удивился: его взвода на месте нет. А старшина Довгань всей массой его большого бесформенного тела, без шинели, в расстёгнутой гимнастёрке, без пояса – тут как тут! Правда, тяжёлый самогонный дух старшины опередил своего носителя, нахлынув в ноздри Андрея.
        - Почему не на лекции? – Сурово спросил Довгань. - Немедленно в Ленкомнату!
- Слушаюсь! –  Аргунов, кинул руку к виску.
     - В Ленкомнате за столом перед взводом сидел, положительно зарекомендовавший себя у начальства, образцово дисциплинированный солдат Непомнящий, заикающийся «газетный червь» из одного классного с Аргуновым отделения, хорошо знавший аргуновские «подвиги».
- Городничий, - обратился он к Аргунову с интонацией сарказма, отразившейся у него  на  веснушчатом лице, -  почему опоздал? – Непомнящий  не стал картавить, пародируя капитана-электротехника, но конфузную ситуацию напомнил.
-Ходил в соседний батальон, хотел удивить новостью о культе личности. Не получилось. -  Они уже знают…- Андрей сделав клоунски серьёзное лицо, просто балагурил, хотя и не врал.
- Садись, не отнимай время, - И Непомнящий снова взялся за журнал «Известия ЦК КПСС», который дал ему ротный командир.
         Он читал нескончаемые обвинения в адрес Сталина. Солдаты со значением переглядывались: кто с выражением ужаса на лице, веря написанному, кто с сомнением, а кто с абсолютным неверием, с мимикой иронии на лице, покачивая головой.  В это время Аргунов, присев за последний стол, в противовес звучащим обвинениям, внутренним взором углубившись в собственную память, нашёл поддержку своему несогласию с утверждением журнала. А вскоре  убедился, что не только он в этом уверен. Выдался подходящий случай…
В воскресенье в школе нет теоретических и практических занятий. Зато наваливаются всевозможные спортивные, культмассовые мероприятия, что бы солдат от безделья не маялся: не бегал в самоволку, не искал самогон… В сущности – это был суворовский принцип. Он, безусловно, правильный. Но не всё правильное солдату нравится.  В это воскресенье Андрею повезло избежать «воскресных радостей» и даже – улизнуть на весь день из части, не нарушив Устава.


                11. «ПРОТЕСТАНТКА»

 Утро в семье Лейлы вместо того, чтобы быть торжественным, было суматошным: первый раз отправляют ребёнка в школу. Лейле пришлось встать рано, это для неё большое неудобство. Нужно было приготовить завтрак, чего она прежде не делала: Алексей завтракал в офицерской столовой, Анфиса в садике.   Теперь же нужно   собирать Анфису и непрерывно успокаивать... Наконец дочку нарядили  во всё новое, дали в руки портфель. Но радости на лице Анфисы  не было. Взгляд мрачный, в глазах слезы. А выглядела она привлекательно. Школьное платье с белыми манжетами,  таким же белым кружевным воротничком,  преобразили  девочку. В праздничный школьный ансамбль одежды её входили ещё белый фартук, белые носочки, и белые туфельки. Венчал её большой белый бант на рыжих волосах. Лейла  старалась развеселить дочку,  взяла за руку и подвела к зеркалу, чтобы Анфиса увидела  в нём  себя во всей красе. Но ожидаемого эффекта не получилось. Обречённо  глядя себе под ноги, девочка  послушно подала руку отцу, и они отправились в школу.
              Отсидев первый урок, Анфиса явилась домой.
- Ты почему так рано пришла? – спросила Лейла.
- А уже всё. Я не хочу больше быть в школе.
- Но так нельзя уходить. Уроки ещё не закончились.
- Я не хочу! Не хочу учиться!  Карапет сказал, что бы я попробовала учиться, а если не понравится, можно бросить школу.
Лейла молчала, раздумывая, что делать? Она понимала, что при таком
отчаянном сопротивлении, ждать чего-то путного от принудительной учёбы – дело безнадёжное. Лучше пусть ещё год походит в детский садик.
Анфиса стояла перед матерью в позе обвиняемого, ожидающего приговор:
круглое лицо её вытянулось и стало длинным, короткие светлые брови сползли к
переносице, узкие раскосые глаза, ещё больше сощурились, тонкие губы широкого рта сжались, только короткий приплюснутый нос торчал независимо и дерзко.   
          - А в садик ты хочешь ходить? – спросила Лейла у забастовавшей перво-классницы, с удовлетворением осматривая её внешний вид, начиная с крупного
белого банта на рыжей голове. Задержала взгляд на полных, красивой формы икрах ног подчёркнутых белыми носочками, возникавшими из недр аккуратных белых туфелек. В руке несостоявшейся школьницы, казалось, немыслимой тяжестью висел новенький портфель - вся аккуратно подогнанная руками Лейлы одежда вместе со школьными атрибутами оказалась для дочки ненужным маскарадом.
- В садик?! – переспросила Анфиса, не поверив своим ушам, - а ты серьёзно?
- Вполне серьёзно, - Лейла смотрела в лицо ослушницы строго, но в глазах искрились мелкие лукавинки. Анфиса это ощутила.
- Конечно, хочу! - Широкий рот девочки растянулся в улыбке.
И она запрыгала на месте с портфелем в руке, который будто лишившись
тяжести, обратился в пушинку. Радость Анфисы выплёскивалась через край.
- Ты теперь оставайся дома,  – сказала Лейла, выходя из-за машинки, - переоденься, одежду – на вешалку. А я сейчас же схожу в школу, заберу твои документы. Затем зайду в детский садик, там улажу дела о твоём «сверхурочном» пребывании на очередной год.   
      Несостоявшаяся школьница, следя взглядом за движениями матери, услышав эти слова, от радости снова зацвела широкой улыбкой, помигивая узенькими глазками.
        - Да, Анфиса, папа постоял на  школьной линейке или ушёл сразу?
Прозвучавший глосс матери, на мгновенье стёр озорную улыбку с лица ликующей девочки, а глаза расширил.
  - Папа очень спешил, ушёл сразу. Уходя, сказал: учись, дочка, старательно.
Учиться трудно, но необходимо. Я не хотела его расстраивать и промолчала…
Лейла подумала: «Как в этом ребёнке уживаются: высокая чувствительность и холодное бездушие? Отца она пожалела, не захотела расстраивать, а мне прямо и категорично заявила: «Я не буду... Я не хочу учиться». Она искоса взглянула на дочку, и  в памяти всплыло собственное детство. Свой протест против учёбы в школе. И слёзы матери. И уговоры ее. Ласковые слова: «доченька», «умничка ты моя», надо учиться, неучёный человек – тёмный человек..»,  «Красавица ты моя, поверь мне, без грамоты тяжело жить человеку…»…
«Не случайно говорят: «яблочко от яблоньки далеко не катится», Анфиса хоть и похожа чёрт знает на кого, но  и от меня ей кое-что досталось…, может, не самое лучшее…» - С этими мыслями Лейла принарядилась, напудрилась перед зеркалом и ушла из дома.  Анфиса поспешно сняла школьную форму, оставила всё на кровати, надела домашнее платье и присела в своём уголке с лоскутами и куклами. Она ни о чём не думала. Просто радовалась, что в школу ходить не надо… и перебирала разноцветные лоскутки, придумывая наряды для куклы.

       Алексей, представив Анфису классной руководительнице – молоденькой сероглазой  со светлыми локонами учительнице оставил Анфису на первой сентябрьской  линейке и  поспешил на службу. По пути, думая об Анфисе, которая сегодня получает «первое боевое крещение» в школе, вспомнил и свой первый класс,  сохранившиеся в памяти смешливые лица мальчишек и девчонок. На его лице отразилась улыбка, адресованная тем, далёким временам… Он шёл в штаб полка отчитаться  по итогам командировки. Проходя через спортплощадку, на которой занимались лётчики третьего состава на тренажёрах, отрабатывая технику катапультирования, увидел своего молодого друга-земляка, Владимира Манжолу.
       - Здорово, Володя! Сегодня вы в роли снарядов? –  пошутил Алексей
- Очень похоже, - улыбнулся приятель, снял с головы шлемофон, из- под которого выбились тёмные волосы, подал руку для приветствия.-  Сидишь на парашюте, а выстреливаемый заря, так долбанёт под зад, что катишься на колёсиках с ветерком вверх  до крайней точки, - пространно ответил Владимир.- Как командировка?
- Командировка удачная, всё необходимое получил и доставил. Иду в штаб доложить начальству .
- Это хорошо, если сам доволен. А как дома?
 - Дома?...  Дома тоже  всё хорошо, - бодро ответил  Алексей, -  сегодня дочку на первый урок в первый класс проводил; свой первый класс по пути вспомнил, - с улыбкой сообщил Алексей.
           Владимир видел оживлённое лицо друга, слушал его с рассеянной улыбкой, а сам думал и колебался: сказать или не сказать… Он понимал, что Алексей, как чаще всего случается в жизни, даже не подозревает об изменах Лейлы, хотя для некоторых окружающих это давно уже не тайна. А полковой  «особняк» Иванов, сосед Владимира по квартире и хороший товарищ, прозрачно намекнул: «Предупреди своего друга Алексея о тревожном положении с поведением его жены…».  Владимир, в разговоре с Ивановым проявил было готовность исполнить его совет, но  в настоящую минуту задумался: «Нужно ли это делать теперь, когда друг идёт с улыбкой на лице, являющейся признаком душевного покоя, выражением счастья?..» 
         Тут инструктор выкрикнул фамилию «Манжола»: подошла очередь катапультироваться Владимиру. Друзья простились. Алексей  не стал дожидаться, когда  Володя взлетит, ушёл в штаб полка, который находился в двух шагах от спортплощадки.
        Лейла,  объяснившись с директором школы, женщиной вдумчивой, к тому же постоянной  клиенткой «известной модистки», согласилась с её  доводами и отдала документы Анфисы «до следующего года».  В детском садике Лейла тоже долго не задержалась. Положительно устроив все дела, возвратилась домой и села за машинку выполнять срочную работу. Анфиса с   приходом матери, отложив в сторону сконструированные для куклы платья, спустилась на улицу, к мальчишкам.
          Вскоре, уходя в Дом офицеров, Лейла в воспитательных целях  сказала дочке всегда повторяемое: - осторожнее носись по подвалам! Долго не гуляй! И помахала ей ручкой.
               12. ОМРАЧЁННАЯ РАДОСТЬ

 Командир взвода лейтенант Щеглов, после завтрака   сказал старшине:
      -   Забираю Аргунова на весь день. По поручению начальника школы едем с ним в Тульчин. Когда вернёмся, провожу его в подразделение.
         За КПП (контрольно-пропускной пункт) стоял небольшой автобус. За рулём сержант сверхсрочной службы. Лейтенант сел не рядом с водителем, а с Аргуновым – в салон. И автобус тронулся.
     Узнав о предстоящей поездке, Аргунов обрадовался, но вспомнил те случаи, когда командир взвода, казалось бы – ни за что – перед строем вынес ему благодарности – насторожился. По его понятию, старшина, наказывая, был более прав. Хотя поощрение, конечно, приятнее. Но напрашивается вопрос: «почему?» взводный так поступает?
И нынешней поездке каждый солдат был бы рад. Но счастье выпало опять ему. И снова тот же вопрос: «почему?». Какую цель преследует этим его командир, недавний выпускник военного училища? Не может ли он быть сотрудником спецслужб, с намерением вовлечь его, Андрея, в ту же сферу?  С этими мыслями и подавленным настроением он подошёл к автобусу. Лейтенант вошёл в салон первым и присел в кресло у окна, поодаль от кабины водителя.
Андрей последовал за ним и сел на место, которое указал командир кивком головы, рядом с собой.
         - Из каких краёв? – спросил офицер без церемоний и раскрыл портсигар:
       - Закуривай, путь не близкий. Перекурим….
Аргунов уловил лёгкий запах спиртного.
      - С Дона, - ответил он, беря папиросу. И взглянув в молодое, с добрыми глазами лицо лейтенанта, прикурил от его спички.
        - Что поделывал?
         - Волам хвосты крутил…- шутливо ответил Андрей, колхозник. Возле трактора крутился на прицепке.
     В Тульчине не бывал? - сменил тему лейтенант.
          - Не случалось.
          - И ничего не знаешь о нём?
           - Знаю. Но мало… Небольшой городок. Исторически значимый. Когда-то была польская территория. Богдан Хмельницкий отвоевал её в период освободительной войны  украинского народа с ляхами. Позже в Тульчине было «Южное тайное общество» декабристов, которое возглавлял полковник Павел Пестель. Пушкин неоднократно приезжал к нему
           - И всё?
           - Ещё,  в Тульчине был штаб Суворова, задачей которого являлась охрана территории от украинской протестной борьбы, которую возглавляли гайдуки.
       -  Всё это так, гася тонкими пальцами о спичечный коробок папиросу, подытожил лейтенант. Но самой интересной достопримечательностью является дворцовый ансамбль воеводы Потоцкого. В составе ансамбля театр, манеж, турецкая баня, оранжереи, роскошный сад, пруды, каналы… Во дворце бывал Пушкин, ты прав. Он познакомился с дочерьми Потоцкого(младшего)Софией и Ольгой, которым посвятил «Евгения Онегина» и «Бахчисарайский Фонтан». В Тульчине же сохранился дом Декабристов… Всё увидишь сегодня своими глазами.
     Лейтенант снял шапку, ладонью пригладил тёмно-русые волосы, и в задумчивости вертел шапку на кулаке.                Аргунов, докуривая, вглядывался в юношески-молодое лицо офицера, скользя взглядом от светлых  и прямых, как перекладины, бровей до слегка раздвоенного подбородка с ямочкой посредине, задержался на  светло-серых с едва уловимой голубизной глазах, не преминув отметить чуть расширенный книзу нос и плотно сжатые губы. При этом думал: «неужели он…» Словом, из головы не выходило подозрение… И Андрей спросил:
-А вы - из каких краёв?
     Лейтенант перестал крутить шапку, взгляд обратил на Андреяя:
- Южный Урал, представляешь? Я из прекрасного города Уфы, - быстро ответил он. Автобус тряхнуло на выбоине. Лейтенант минуту молчал, потом продолжил:
    - Точнее, родился не в городе, а в ближней к нему деревеньке Дудкино, что за лесом, на  левом берегу реки Уфимки,- Андрей почувствовал, что лейтенанту приятно вспоминать детство (собеседник оказался словоохотливым человеком).- Но после смерти матери и гибели на фронте отца, - был усыновлён его боевым другом, которым является наш начальник школы, Георгий Арсеньевич Златов. Подрастал в доме его родителей, живших в Уфе на углу улиц Айской и Достоевского. Учился в 44-й школе, до неё было – рукой подать. А приёмный отец – командир авиационного полка, которым до гибели командовал мой отец, продолжал сражаться с оккупантами. После войны  он служил на Южном Сахалине. Встречались мы редко. Я закончил – Махачкалинское пехотное училища. К тому времени мой  отчим завершил лётную службу, был повышен в звании и  назначен начальником Вахнярской военной школы, женился в Уфе на прекрасной женщине, балерине Башкирского театра оперы и балета, Лолите Владиславовне Тиховской. Добился моего перевода в свою часть. «Теперь вся семья в сборе» - радостно сияя глазами, говорит за чаем моя приёмная мать. И все мы по-настоящему счастливы. Ещё она восторженно рассказывает о своём хореографическом ансамбле, что при Доме офицеров. С особой похвалой отзывается о способностях  Андрея Аргунова...
    Произнося последнюю фразу, лейтенант хитровато подмигнул Андрею с улыбкой. Андрей вспыхнул ярким пламенем  – а кого оставит равнодушным похвала?! Но, радуясь, про себя подумал, что это приятная, но всё-таки – ложь. Не чувствует он в себе таланта, хотя стихия танца ещё в школьные годы захватила его.
    -А вы не пробовали себя в хореографии? - спросил Андрей.
    -Нет. Я увлекался лёгкой атлетикой. Бегал на длинные дистанции. Но однажды выступил в другом амплуа. Совершенно неожиданно. Это был смешной случай. Мой друг, Стас Яворский - страстный боксёр, прибежал, запыхавшись, в читалку и, ничего не объяснив, торопит меня:
    - Димон! Быстрей за мной – на взвешивание. По дороге всё скажу… Бегу за ним, ничего не понимая.
    - У тебя полулёгкий вес в боксёрской категории. Выручай нашу команду,- на бегу кричит Стас. -  Мы узнали, что у соперников нет бойца с весом 57кг. У нас тоже нет. Тебе обеспечена чистая победа. Твоя задача: надеть перчатки,  выйти в трусах на ринг и ждать противника, который не появится. Судья поднимет твою руку и объявит победу. Понял? Команде нашего училища - плюс…
   - И действительно, мне присудили победу, хотя я в боксе – ни в зуб ногой! Вот такая смешная история.  Правда, когда  вспоминаю её теперь, коробит от стыда. – Закуривай… Лейтенант снова раскрыл портсигар. Закурили. Он молчал. Глаза его вдруг затуманились, наполнились слезами.
 -  Стас погиб…  Ещё до выпуска из училища... В горах сорвался в расселину… Очень похож ты на него, Андрей… как две капли воды… И не только внешне. Он, как и ты увлекался устным народным творчеством. Читал былины, сказки, притчи, легенды, сказания. Эта любовь к старине унаследована им от родителей, почитавших сохранившиеся отголоски древней русской культуры – священным наследием славянских предков. И у меня в детстве была большая красная книга – сборник сказок Афанасьева, которой я зачитывался.  А школьная учительница, Марья Николаевна, с интересным  треугольничком морщинок в основании носа, и тремя бороздками на лбу, в обрамлении каштановых волос с живым и увлечённым взглядом, была помешана на былинах, сказках и заклинаниях. С упоением рассказывала нам о Евпатии Коловрате, о Вольге и Микуле Селяниновиче… Она утверждала, что в каждом русском человеке живёт генетическая память о нашем родном и священном прошлом, которому прилепили название – язычество.
     Сблизило нас со Стасом общее увлечение славянской древностью… И у тебя в тумбочке я видел сборник сказок Афанасьева, с закладками… Старшина Довгань сказал: «Не нужны механику сказки. Что он, маленький?  Пусть самолёт изучает. А то - разорил кабину штурмана…»
  - Да не кабину… а крышку штурманского люка уронил… Такое могло случиться с каждым, -  поправил я старшину.         - --  Заберем сказки? – старшина твердил своё. Я не разрешил. -  -  Читай! Такое бы побуждение – каждому солдату…
    Теперь Андрей кое-что понял о характере отношения командира взвода к нему. Оказалось: это некое отождествление его, Андрея, с образом погибшего друга, Станислава Яворского.
  - А почему вы в мою тумбочку?..- Андрей не закончил фразу, упёрся взглядом в лицо собеседника, ожидая ответа.
Лейтенант молчал, вероятно, подбирая нужные слова… И, затянувшись, выдохнул вместе с дымом:
  - Обязан. В тумбочке курсанта должен быть порядок и ничего лишнего…
   Нелепые подозрения Андрея в адрес взводного отпали. Андрей осмелел. Ему не терпелось узнать, как относится лейтенант к теме «культа личности…», которая волновала его. Хотя больше всего беспокоила тоскующая любовь к Веронике Полянской. Но в этом деле он не ждал помощи от лейтенанта.
   - А что вы думаете о «культе личности»? – дымя папиросой, спросил Андрей, обратившись не по званию и не по имени, а просто на «Вы».
   - Я думаю, что культ личности - явление древнее и вечное. Он присущ не только высоким правителям, но и низовому руководству. А если говорить конкретно о Сталине – в основе его культа лежат действительные достижения.
Когда он возглавил руководство государством, Россия была технически отсталой. Сталин привёл её к высочайшим ядерным технологиям, развитой технике, плановой экономике. Это во многом обеспечило нам Победу в Великой Отечественной войне.
Советский Союз превратился в сверхдержаву. Темпы развития техники были фантастическими. Уровень жизни народа возрастал. Только злопыхатели и авантюристы, стремящиеся освободить для себя место в Мавзолее, могут утверждать, что все успехи в стране были достигнуты независимо от Сталина.
    - Мне легче стало на душе: не я один так думаю…- сказал Андрей.
- Родители живы?- лейтенант снова достал портсигар. Шапка его уже лежала на колене.
- У меня только мать. Отец на фронте остался…
- А дама сердца? Ждёт?
Андрей помолчал, глядя в лицо собеседнику, не зная, что ответить.
- Что, не было девушки?- допытывался лейтенант.
Андрей, молча, извлёк из кармана записную книжку, раскрыв в нужном месте, показал портрет Вероники.
-Ну, вот! А молчишь. Такая красота! Миндальные глаза, пышные волосы. А какая чарующая улыбка! Очень красивая девушка! – похвалил лейтенант, сверкая восторженным взглядом.
Андрей не стал рассказывать ему грустную историю. Зачем?
А лейтенант в свою очередь достал фотокарточку своей возлюбленной и горделиво протянул её Андрею.
- Это моя невеста,   сказал он, сияя лицом, - её имя – Светлана Грибникова, уфимка, жившая в Баку.
    Андрей смотрел на миловидное лицо черноволосой незнакомки с приятным профилем, подбирал подходящие слова для похвалы, невольно сравнивал её с Вероникой, и боялся быть не искренним в оценке невесты лейтенанта. Но, преодолев эмоциональные трудности, нашёл-таки чем порадовать собеседника. Лейтенант остался доволен отзывом. И в возбуждённом состоянии духа сказал Андрею.
- Давай будем на «ты». Только наедине. Я так любил Стаса Яворского!.. Обращайся ко мне, как он. Говори: Димон. Попробуй! Андрей, услышав такое предложение, ощутил чувство неловкости.  Не решаясь выполнить пожелание офицера, смущённо усмехнулся.
- Не смейся. Дай руку! Говори…
    - Димон, - ровной интонацией произнёс Андрей. И они, улыбаясь, пожали друг другу руки.
- Скоро моя свадьба… Светлана приедет. Комната в офицерском общежитии уже есть.  Сегодня купим с тобой кое-какую мебель, порадуем невесту… О, Андрей! А мы уже в Тульчине!  Смотри-смотри! Видишь белые колонны дворца  Потоцких? Скоро Дом декабрис… а-а-а-ай! – вырвался вопль под грохот удара. Автобус дёрнулся и заглох... Из него раздавались стоны…

                13.В ГОСПИТАЛЕ

      В сознание Аргунов пришёл на четвёртый день после случившегося, лёжа в палате реанимации Винницкого военного госпиталя. Открыл глаза, осмотрелся, увидел ещё две заправленные койки; всё вокруг белое: простыни, наволочки, косяки и двери, стены и панели. Коврики у кроватей тоже почти белые. Вошла молоденькая медсестра вся в белом. Лицо и волосы тоже белые. Только тонкие брови, длинные ресницы и глаза контрастно тёмные, а губы, как и положено им – сочно-вишнёвые. Андрей спросил:
Где я?
- Вы в надёжных руках военных врачей Винницкого госпиталя. Вам уже легче. Это видно по вашим живым глазам, - девушка вежливо улыбнулась.
-А где офицер? - спросил Аргунов.
- Потерпите минуточку. Я сейчас позову доктора, он всё вам расскажет. Хотите пить?
Он кивнул. Медсестра подала стакан с водой и вышла.
Вскоре появился высокий мужчина в белом халате, с выправкой военного, «прорехой» на макушке, сединой в висках и длинным шрамом поперёк щеки.  Он не улыбался, но и не напускал на себя строгость.
            «Фронтовик!» – подумал Аргунов, глядя на шрам от  ранения.
-Как чувствуем себя? – спросил он, выдвинув из-под стола стул и  присев на него. Тёмно-серые глаза пытливо смотрели в лицо Аргунову.
- Хорошо, - ответил Андрей после короткой паузы. Мгновение он прислушивался к себе; боли не было.
    -Можете сесть? Попытайтесь,- деликатно требовал доктор.
Андрей неспешно приподнялся и спустил ноги на коврик.
-Положите ногу на ногу, - не повышая голоса, командовал врач.
 Андрей выполнил требуемое.
-Так. Но не напрягайтесь, - врач встал и приблизился к Андрею. Резиновым молоточком стукнул по колену. Нога  подпрыгнула, как катапульта.
-Поменяйте ноги местами, - продолжал обследование врач. 
 И всё повторилось. Но этим не ограничилось. Был ещё целый ряд  исследовательских манипуляций. Из чего доктор сделал для себя необходимые выводы. И назначил лечение.
-- Ваша задача, молодой человек, если хотите быстро восстановиться, -  сказал врач в заключение,- не пренебрегать пищей, регулярно и своевременно принимать назначенное лечение, и почаще двигаться, а не только лежать. Да, ещё один совет - поменьше курите.
Врач не стал спрашивать, помнит ли Аргунов подробности события, которое привело его сюда. И в этом проявилась его мудрость – зачем травмировать психику напоминанием об аварии. Но Аргунов выжидал момент, когда можно будет задать врачу свой вопрос. И как только доктор собрался уходить, Андрей спросил:
  -Скажите, где мой командир?
 - Ваш командир нуждается в специфическом лечении. Он отправлен в Москву, - убедительно сказал военный врач. Его не смущала собственная ложь, которая, по его мнению, являлась спасительной для очень слабого человека, Аргунова.
Уже взявшись за дверную ручку, чтобы уйти, доктор, сообщил:
- В одиннадцать часов возьмём из позвоночника у вас спинномозговую жидкость. После этого вам необходимо три дня лежать на животе.
     Такая перспектива пробудила у Андрея чувство тревоги. Но, осознавая неотвратимость предстоящего, Аргунов «взял себя в руки». И событие состоялось удачно. Три дня спустя ему разрешили свободу движений.
     Из реанимации перевели в другую палату. Во всём похожую на предшествующую: три кровати, три тумбочки, окно. В ней уже был «постоялец». Сопровождала Аргунова чернобровая медсестра с губами цвета сочной вишни, которую, оказалось, зовут Люся.
      - Принимайте пополнение, знакомьтесь. Вдвоём вам будет веселее, - с улыбкой обратилась она к лежавшему на первой койке солдату. Он отложил книгу, повернул стриженую голову навстречу вошедшим и, обнаружив узкое лицо, острый нос и несколько заносчивый взгляд, назвал своё имя:
         - Самуил Левицкий. - И через паузу с нажимом. –  Москвич!
      Новосёл тоже представился:
    - Андрей Аргунов, из Вахнярской авиашколы, - и прошёл к последней кровати, у стены.  Средняя осталась свободной, будто граница.
         -Ба! Так мы из одной части! – воскликнул москвич.
Люся, одобрительно улыбнувшись, сказала:
        - Вот и прекрасно. Дружите. – И стремительно, прошла к выходу, развевая полы белого халата, и тонкий аромат духов.        - Ты вместе с офицером попал в реанимацию? - полюбопытствовал Самуил, желая уточнить свою догадку.
        - Не знаю ничего. Но в автобусе, когда  в него врезался грузовик, я был с офицером. Мы из Вахнярки приехали в Тульчин…
       -Значит, это о вас прошёл здесь слух, что привезли вертолётом двух «тяжёлых». А ночью офицер умер. Приезжал за ним начальник нашей школы. Будто этот офицер  –  его сын...
Аргунова потрясло это сообщение. На память пришли слова врача: «Офицер нуждается в специфическом лечении. Он отправлен в Москву»… «Вот что такое «специфическое лечение»…. «А Димон готовился к свадьбе» – с болью в душе вспомнил Андрей. 
    - Идём, покурим, - предложил Самуил.
    -У меня нет курева – сумрачно взглянув на соседа, ответил Андрей.
    - Да тут его – хоть день и ночь кури.
    Надев синие госпитальные халаты, молодцы, один другому не уступая в росте, прошли по коридору в комнату для курения, в которой стояли картонные коробки, заполненные рыжеватыми пачками махорки, с надписью - Маршанская.
      Аргунов шёл за Самуилом механически, мысли его печально кружились вокруг гибели Димона.
Самуил у залежей махры пошутил:
    - Тут старшины–распределителя нет… Кури-не-хочу!
         - Да-а… - протянул Андрей,  не вдумываясь в слова Самуила: из головы не выходил Димон…
     - По какому профилю специализируешься в школе? – полюбопытствовал Самуил, насыпая щепоть махры в оторванный кусочек гезеты.
     - Электрооборудование  реактивных самолётов – механик, - ответил Аргунов,- провел кончиком языка  по газетным строчкам самокрутки,   склеивая, и пригладил пальцем её.
      - А я – механик по эксплуатации самолётов…-  Самуил похлопал по карманам халата, ища спички.
     - Значит, ты в четвёртом батальоне. Там у меня друзья – Вадим Лютов и Пётр Дубовик.
     - Знаю, казаки с Дона. Своеобразные ребята: для них своя станица – центр вселенной. А казачество – самый героический народ России... Спичек-то  нет. Будем  «стрелять»…
         Вышли из курилки в коридор, вынув изо рта свои табачные изделия, огляделись, поджидая кого-нибудь со спичками. Андрей про себя отметил, что первоначальная важность москвича из Самуила испарилась. 
         Подошла девушка-библиотекарь  Не высокая, гибкая, с ухоженным личиком, обрамлённым русыми прядями прямых волос, светлый, приветливый взгляд. На левой руке у неё стопка книг, - в правой - тяжелая сумка с книгами. Ладную фигуру подчёркивает сияющей белизны халат, как и у медсестёр.
           -  Меня зовут Саша, - представилась она с улыбкой, - библиотекарь, обслуживаю пациентов госпиталя, доставляя  книги…
          - Не желаете ли, почитать что-нибудь?,- тихим, журчащим, как ручеёк, голосом спросила она.
          -У меня есть книжка…  дочитываю Аэлиту. Завтра сдам её. Пора в часть,- ответил Самуил.
           - А вы? – девушка перевела лучистый взгляд свой на Аргунова
          - Да. Хотел бы взять «Поэтические воззрения славян на природу» Афанасьева. Очень восторженно отзывалась об этой работе Наталья Серафимовна, моя учительница литературы. Обликом своим вы мне напоминаете её,- улыбнулся Андрей.
Действительно ли он уловил сходство или решил польстить библиотекарю, сказать трудно. Хотя по своему характеру он не похож на льстеца.
      - А вы что-нибудь уже читали Афанасьева? – поинтересовалась Шура, испытующе глядя в печальные глаза Андрея.
      - До службы  читал сказки, собранные им… И на службе почитываю в свободные часы. А теперь так неожиданно случилось, что времени хватит и с большой мифологической работой его ознакомиться.
      - Да, действительно, работа большая и весьма значимая.
 Ею в своём творчестве серьёзно пользовались Александр Островский, Блок,  Хлебников,  Есенин, Ремизов и другие писатели и поэты, - сказала Саша… И, прервала себя, приблизившись:
 - Подержите, пожалуйста, эту стопку - она передала Андрею книги, лежавшие на её руке.  Гибко наклонившись, поставила сумку на пол, прислонив к стене. Движения её были легки и грациозны. Из кармана извлекла карандаш и записную книжку. И беглым почерком набросала памятку.
     - А вы знаете, это произведение очень объёмное, - сказала Саша,- в трёх  томах…завтра принесу первый…
   Андрей тем временем пересмотрел авторов доверенной ему литературы, перебирая книги в руках. Из русских попались на глаза: Тургенев, Лев Толстой, Есенин, Бунин. Из зарубежных: Диккенс, Теккерей, Бальзак, Стендаль, Гёте.
         - А в сумке что?- полюбопытствовал Аргунов.
         - Советская литература, - живо отозвалась девушка, - и стала перечислять авторов: Фадеев, Шолохов,  Бакланов,  Бондарев, Залыгин, Виноградов, Розов, Симонов…
           - Саш, ты прямо в коридоре книгами «торгуешь»? – вклинилась шуткой немолодая медсестра, проходя мимо с блестящим никелированным сосудом в руках.
     - Да-да! Оглянувшись, шутливо подтвердила библиотекарь.
И едва задев Андрея рукой, отобрала у него порученные подержать книги:
   - Спасибо. Выздоравливайте. Завтра принесу ваш заказ. – Улыбнулась, и лёгкие каблучки её  застучали вдоль коридора к лестнице, ведущей на первый этаж.
   -   Вот сейчас мы и прикурим! - воскликнул Самуил, переминавшийся с ноги на ногу от нетерпения: когда же Аргунов
отпустит библиотекаря.
     - Вишь,- Самуил подмигнул и выставил руку указателем,
 вон, в конце коридорища, нарисовался пупсик, чуть выше валенка. Этот маленький человек – большой балагур. Он лётчик третьего состава, которые «летают» в основном на спортплощадке. К самолётам их подпускают редко. А он и рад. Хотя другие лётчики недовольны. Он новый Кулибин: приспособился часы ремонтировать. А летать не хочет. Боится. Зато в драмкружке, что у них при части – он артист. Большой поклонник своего конферансье. Часто пытается подражать ему. Сейчас подойдёт и что-нибудь «сморозит»…
       Между тем, невысокий мужчина, по виду – юноша, приближался.  Он был в синей госпитальной куртке и шароварах, - офицерам халатов не дают,- они должны выглядеть благообразнее. Приближаясь, юноша улыбался Самуилу, как знакомому, и уже что-то говорил. С каждым шагом он на глазах становился взрослее, чем казался издали. У него было продолговатое сизое лицо, чёрные с хитринкой глаза, слегка загнутый книзу кончик носа, будто он, проявляя любопытство, рассматривает подвижные губы. Тёмные волосы, зачёсанные вверх, курчавились на его голове. Во всём облике, как показалось Андрею, проглядывал артист.
        - Здорово, курцы! Почему нет дыма? – вопрошал «пупсик» со смехом, оказавшись рядом.
       - Нет огня, потому и дыма нет,- попытался скаламбурить Самуил. И взял в рот не прикуренную самокрутку.
       - Всё ясно! – с нажимом возгласил пилот в госпитальной униформе, шутливо нырнул рукой в карман, подражая клоуну, извлёк коробку и чиркнул спичкой. Её пламя, поколебавшись, лизнуло кончик скрученной газеты, и, повинуясь движению всасываемого Самуилом воздуха, проникло внутрь, в  содержимое самокрутки. Самуил выдохнул струю дыма, образовав дымовую завесу.
        - Я тоже из солидарности закурю махру, - с ужимкой заявил лейтенант,  и неумело принялся сооружать «козью ножку». Словом, через минуту сквозь дым в курилке с трудом угадывались лица. Аргунов, привычно затягиваясь, с интересом поглядывал на пришельца, ожидал от лётчика-актёра обещанное Самуилом… что «он что-то  «сморозит»». Ждать долго не пришлось. Закашлявшись от маршанской махры после первой затяжки и вытерев выступившие слёзы, он сказал:
         - На последнем концерте в полку, в котором я тоже принимал участие, наш ведущий - большой выдумщик и острослов- Олег Девятяров, выйдя на авансцену, приосанился, и, глядя в зал, где на первом ряду сидел командир полка с супругой и его заместитель по политчасти с женой, начал  с таинственным видом юмореску:
          -Жили на свете два друга. Вместе провели детство, школьные годы, вместе окончили военное училище, вместе стали служить в одном полку...
         Полковник и подполковник на первом ряду переглянулись. Присутствующие знали о дружбе командира и заместителя с детских лет. Зал улыбчиво насторожился в ожидании кульминации. Конферансье, делая вид, что не замечает
напряжения в публике, продолжает легенду:
          - Прошли годы совместной  лётной работы. Друзья стали во главе полка. И понимали друг друга с полуслова. Бывали минуты – заходит замполит к командиру полка, садится и молчит. Вспоминает… И внутренним взором видит картины прошлого, пережитого вместе, и задумчиво произносит:
         - Да-а!...
А полковник, будто и его мысли настроены на ту же волну, вторит:
         - Да-да-а!
Снова гость молчит, продолжая вспоминать былое… Молчит и хозяин. И вдруг тишину кабинета нарушает раздумчиваое:
         - Да-а!
И, словно эхо – голос полковника:
        -Да-да-а!
И - так несколько раз. Затем  гость встаёт и, взглянув на друга, произносит:
       - Ну, я пошёл…
    Зал весело воспринял шутку. Особенно энергично аплодировали полковник и подполковник – командир и заместитель командира части, явившиеся прообразами шуточных героев интермедии.
      Самуил и лейтенант хохотали над «содержательным» диалогом двух военачальников. Андрей вежливо улыбнулся. Его не отпускали мысли о погибшем командире. В курилку заглянула юркая женщина в белом халате:
         - Фу! А накурено! – вырвалось у неё.- И вы здесь, Калиман! Там вас ищут, идите к себе.
          Лейтенант, бросив окурок в урну, и от горьковатого привкуса махорки брезгливо скривив губы,  поспешил в палату. Андрей и Самуил последовали его примеру.

       
                14.  СНОВА В САДИК
    
    Новый день Анфиса ждала с радостью:  «Снова в садик!» - ликовала она.  Утром Алексей, одобривший решение Лейлы оставить Анфису ещё на один год в садике, проводил её до калитки, поздоровался с воспитательницей, встречавшей детей во дворе, и поспешил на службу. День был полётный. Погода безветреная, знойная.
То и дело он протирал лицо платочком. У казармы, на плацу,  старшины обеих эскадрилий, уже  выстроив личный состав, проводили внешний осмотр, готовя каждый своё подразделение к общему построению полка.  Офицеры, в ожидании командира части, толпились небольшими  кучками неподалёку, дымили папиросами, перекидывались шутками, поглядывая на часы.  Полковник Молодин  запаздывал.       Из штаба, запыхавшись, прибежал посыльный  и, кинув руку к виску,  коротко доложил дежурному офицеру:
           - Построение отменяется. Офицеры – в штаб!  Механики – по своим службам.
Готовить машины к полётам.
      
        Лейла, отправив Анфису в садик, а мужа на службу, разделась, намереваясь ещё поваляться в постели.  Осмотрела себя в зеркало,  огладила ладонями  упругую грудь, впалый живот, крутые бёдра. Привычный ритуал,  вызвал на её лице улыбку удовлетворения своим телом,  С этой  улыбкой она нырнула в постель, чтобы ещё понежиться.
          В дверь постучали. Досадливо поморщась, она воскликнула:
         -  Одну минутку! Накинула халат, висевший на спинке кровати, задёрнула простынёй постель, перед зеркалом поправила «рыжие космы», как она иногда  кокетливо называет свои роскошные волосы, подошла к двери и распахнула её. У порога стояла в виноватой позе одна из  постоянных клиенток, всегда гладко причёсанная, моложавая женщина лет пятидесяти, с фиолетовым оттенком волос и фиолетовыми губами - жена главного инженера полка подполковника Лебедева.
       -  Ах! Аделина Никандровна!  Входите!  Входите, пожалуйста, - с  медленным, но глубоким поклоном  рассыпалась в любезностях хозяйка.  (Случалось: Лейла бывала  довольно учтива, до слащавости. Хотя изначально, от природы в ней совершенно иная закваска.  Кто знал её в школьные годы, тот помнит и её   жаргон, на котором  разговаривают «сапожники».  Этот стиль речи  и теперь из неё не выветрился. Но, с годами она обрела  тонкое  чутьё, дающее импульс, когда необходимо быть вежливой. 
       - Ой, Лёлечка, простите меня ради бога за ранний визит. Я не предполагала застать вас в постели…
       - Это не беда. Входите же!
         Не успела Аделина Никандровна присесть и отдышаться после преодоления «тысячи» ступеней на пятый этаж, как объявилась новая гостья. Она, едва стукнув, приоткрыла дверь и просунула в проём крашеную в цвет ковыля голову. Из-под низкой чёлки, закрывающей весь лоб и брови, смотрели  насторожённые, немигающие  глаза, ни на миг не задерживающиеся в одной точке.
        - Можно к вам войти? – спросил грубоватый, как будто мужской голос.
        - Конечно, конечно, входите, - ответила Лейла, уже сидя за машинкой.
Проходите, усаживайтесь, где Вам удобнее…- вышла она навстречу очередной гостье.
           И снова стук в дверь…
          До обеда у Лейлы перебывало не менее дюжины заказчиц. Она снимала с них мерки, записывала в школьную тетрадь в клеточку, фамилии, размеры характер заказов, назначала время следующих свиданий для примерки. Улыбками встречала новых посетительниц, любезно прощалась с уходившими...
Это продолжалось до середины дня.      
         После обеда принарядившись  перед зеркалом,  касанием ладони нежно огладила лицо, алым цветом губной помады усилила яркость губ, влажным мизинчиком чуть оросила ресницы и  на модельных каблучках с элегантной сумочкой в руке, в широкополой изящной шляпке, под цвет белого  платья,   пощёлкивая каблучками, спустилась со своей «колокольни» вниз; и направилась в Дом офицеров. Хотя репетиции сегодня не было…
               
                15. ПРОЩАЛЬНЫЙ ПОЛОНЕЗ

  После ужина в госпитальной столовой, всё ещё находясь под впечатлением от встречи с библиотекарем Сашей, хорошо отозвавшейся о мифологическом произведении Афанасьева, и пообещавшей завтра принести эту книгу, Аргунов, войдя в палату, услышал музыку. Чарующая мелодия лилась из репродуктора, висевшего на стене у его изголовья. Звучал Полонез Огинского. На  его  грустном фоне шло повествование о беспокойной судьбе автора этой музыки. Историческая ситуация была тяжёлой. Восстание Костюшко, в котором  Огинский являлся одним из руководителей – разгромлено. Михаил вынужден покинуть родину, бежать из Польши. Прощание с возлюбленной, Ядвигой Ветковской, происходит у Галицкой границы. В этот трогательный момент Огинский дарит красавице свой «Прощальный» полонез. В пограничной будке нашлась арфа, - сообщает рассказчик. - На ней и сыграл автор  эту чудную мелодию.
        Потрясённый драмой в судьбе героев радиоповество-вания, неотвратимостью их  разлуки, Аргунов близко к сердцу принял участь влюблённых. Слово «разлука» остро касалось его лично. Сердце защемило. Стало жаль их. И себя тоже. Он вынул из тумбочки записную книжку, в которой хранится его заветный образ вечного поклонения, его святыня! Открыл - и возникло чарующее лицо его любимой Вероники Полянской. Она смотрела на него всё также открыто и доверчиво, вселяя добрые чувства надежды… обещание счастья…
        - Андрей! – неожиданно вторгся в его сознание инородным телом голос Самуила и разрушил иллюзорную идиллию, какой являлось эфемерное общение Аргунова с Вероникой.  Словно очнувшись от сна, Андрей приподнял голову, отведя записную книжку с фото в сторону, и взглянул на сожителя. Самуил, лёжа на боку, держал в одной руке книгу.
         - Где ты, где ты, где ты, Сын неба? – слышишь меня, Андрей?  Это фантастика… Аэлита… голос её любви звучит с «высоты» Вселенной. Но я не о любви, а о высоте… - Будучи ещё в Москве, я неоднократно слышал, что наши асы натурально взлетают на такую высоту, откуда столица видится, как наручные часы «Победа». Представляешь? Но такие полёты - засекречены.
         Андрей отвернулся к стене и молчал. Он услышал, но молчал. Думал: «А какое дело ему до этих полётов. Зачем они ему, если он уже который год не знает, где его любимая»?!
        Самуил минуту подождал, глядя в сторону не отзывающегося Андрея. Затем встал, приблизился к нему:
         - Чего раскис, дружище? – спросил он, наклоняясь, – любовь мучает? - Это дело надо перекурить… Кстати, покажи мне свою зазнобу.
        Андрею не понравилось слово «зазноба» и  хамоватый тон просьбы.
       - Пойдём курить, решительно сказал он. И встав с постели, спрятал в тумбочку блокнот…
        Новый день для Андрея начался, как повторение прошедшего: утренний туалет, завтрак, врачебный обход. «Климат» в госпитале, имея в виду температурный режим, был близок  экваториальному. Хотя за  окном, несмотря  на разбег первого весеннего месяца, зима ещё давала о себе знать снегопадами. Вот и сегодня на подоконнике со стороны улицы наметён «сугроб». И воспринимается как деталь пейзажа, гармонично вписанного в фон заснеженного скверика, на крону одного из обнажённых деревьев которого,  как краснобокие яблоки, упали  красногрудые снегири.  К этому времени, предупреждённые медсестрой Люсей о начавшемся обходе, Самуил и Андрей, прекратив курить, вошли в палату, заняли  свои места. Из репродуктора тихо звучал Шопен. В ожидании врача, Андрей разглядывал за окном зимний пейзаж. И снова  вспоминалось ему давнее мартовское катание на лыжах с Вероникой в лесу  на Двугорке. Её падение в сугроб. Тающий снег на щеках. Светлый взгляд её голубых глаз, исполненный любви и нежности. Приоткрытые губы, пылающие жаром … и его поцелуй. Этот эпизод в памяти Андрея запечатлён навечно. Он вспоминается даже тогда, когда нет, как сегодня, внешнего напоминающего мотива. Душа его, будто антенна, постоянно настроена на волну любви.
       Дверь палаты широко распахнулась, и вошёл врач в сопровождении медсестры Люси – обаятельной девушки с тёмными бровями и губами цвета сочной вишни. Врач, как и в предыдущие посещения своих подопечных, был сосредоточен.  Остановился возле кровати Самуила, медсестра подала ему карточку больного. Александр Петрович бегло взглянул на неё.
        - Вы уже месяц у нас?
        - Немного больше, - Самуил наморщил лоб, припоминая, - пять недель, - бодро ответил он.
        - А как ощущаете свою поясницу, радикулит не даёт о себе знать? -  Врач сделал жест рукой в область возможной боли; и смотрел вопросительно.
          - Не чувствую его.  Пора в часть.
          -Ну, хорошо. Завтра уедете, -  пообещал Александр Петрович. И подошёл к Аргунову.
           - А как вы, Голубчик?
           - Хорошо, - ответил Аргунов.
Координация установилась? Давайте-ка посмотрим. Станьте прямо. Носки вместе. Руки вытянуты вперёд. Глаза закрыты.
          Аргунов выполнил все команды. Но едва закрыл глаза, стал заваливаться на правый бок.
    - Не падать!- властно скомандовал врач и рывком подхватил Андрея.
    - А говорите -  «хорошо».
    - Запишите Аргунову, - обратился Александр Петрович к медсестре, - продолжить инъекции хлористого калия внутривенно.
      В палату заглянула библиотекарь Саша. Но, увидев, что идёт обход, остановилась в коридоре. И лишь когда врач с медсестрой удалились, Саша вошла в палату,
 оживлённая, сияющая, и весело поздоровалась.
   - Могу вас обрадовать, - интригующе взглянула она на Андрея, – заявку вашу выполнила.
   -А я сдаю «Аэлиту», - подошёл к ней Самуил, держа в руках книгу.
  - Секундочку, - взглянув на него, сказала Саша, - поставила сумку с книгами  на пол, достала из неё журнал учёта. Андрей заметил, что сегодня она в другой кофточке, но в таком же, как вчера, стерильно белом халате.
   - Давайте, Самуил, «Аэлиту». Я отмечу, что книгу вы сдали. Уезжаете, значит? В части у вас тоже должна быть библиотека. Мой вам совет:  продолжайте читать Алексея Толстого -  прекрасный писатель. Возьмите, например, его «Хождение по мукам»…
     - По «мукам»? - говорите, –  интонацией обращая в шутку название книги, переспросил он, склонный к каламбурам.
         - А вот ваш заказ - переключив внимание, Саша взглянула на Андрея, не придав значения последней реплике Самуила, протянула  увесистый том.  Андрей благоговейно принял старинную книгу обеими руками, - возраст которой был отмечен воздействием  времени и на её истёртой обложке, и на пожелтевших страницах. Восхищение светилось в его  наполненных восторгом глазах и улыбке. Радость Андрея, как в зеркале, отразилась и на лице Саши. «Не часто с такой любовью читатель принимает книгу из рук библиотекаря»- подумала девушка.
           - Андрей, а  чем прельщает вас эта книга? – Саша неотрывно смотрела в его лицо  сияющим взглядом. Андрей короткое время молчал: ему вспомнился разговор в автобусе с Димоном  по пути к городу Тульчину. Речь зашла о любви его невесты к творчеству Афанасьева. Спустя мгновение, ответил:
            - Я слышал о ней много хорошего, прежде всего, от своей учительницы, я уже говорил Вам об этом. И не только от неё.  Главное, как я понял, -  она воссоздаёт основы русского мышления с древнейших времён…  Изобилует яркими поэтическими образами  в стиле традиционных славянских верований, доносит нам представления о самобытной славянской культуре дохристианского периода, когда князь Владимир ещё не страдал вожделением к византийской княжне Анне, и не шёл на уступку назойливой Византии, настаивавшей на необходимости принять христианство на Руси…  Но пока это – всё. Может быть, скажу больше, когда прочту…- быстрым взглядом он указал на объёмную, в пятьсот страниц книгу, которую  почтительно держал перед собой обеими руками.
            -  Буду ждать,- улыбнулась Саша с наклоном головы. Светлые пряди  упали на лицо, скрыв улыбку и очарованный взгляд. Она взялась за сумку с книгами, чтобы уйти... -  какое-то мимолётное движение Саши ассоциативно воспроизвело вдруг в памяти  Андрея любимый образ Вероники Полянской…
       Казалось бы, ничего не значащий  этот эпизод вспомнился Андрею много времени спустя после госпиталя и окончания школы …


































                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ               

НАДЕЖДА
НЕ СБЫЛАСЬ























                1. НА СЛУЖБЕ               
               
 Этот эпизод неожиданно снова всплыл в памяти Андрея уже в полку, много времени спустя после госпиталя и окончания школы, на ночных полётах, происходивших на простёршемся  у подножия Малого Кавказа военном аэродроме.  Выпустив со стоянки на дальний старт «свой» Ил-28 Р,   лежа на чехлах, Андрей задумчиво смотрел в мерцающее звёздами небо.  В его глубине растаял последний звук удаляющегося разведчика. Прикрыв глаза, он, как на экране  увидел давно затерявшееся в памяти мгновенное видение , случившееся  в Винницком госпитале…  Тогда действующим лицом представилась ему не библиотекарь Саша, наклонившаяся над сумкой с книгами, как было в действительности, а иллюзия… Вероника Полянская, его вечная  любовь...
« Буду ждать, - улыбнулась Вероника с наклоном головы. Светлые пряди  её упали на прекрасное лицо, скрыв улыбку и очарованный взгляд…»
  И в этом кажущемся видении для Андрея нет ничего удивительного! Он временами  видит образ Вероники в очертании куста сирени или  плывущего облака,  в мерцающей сквозь тучу  трепетным голубоватым сиянием Луне, или скоплении звёзд …  А в красавице из танцевального ансамбля Дома офицеров Лейле,  которая с первого дня  появления там Андрея настойчиво добивается его расположения,  он не находит  никакого сходства с Вероникой.
          Андрей закурил, привычно свернув из махры самокрутку, перевел взгляд на длинный ряд габаритных фонарей, огненным частоколом в темноте ночи во всю трёхкилометровую длину очерчивающих границы взлётно-посадочной полосы…
   Не скоро вернётся самолёт: на три с половиной часа полёта заправлен горючим. Техник и второй механик ушли в казарму. Андрей остался.  Ему  хотелось побыть одному… Лёжа на чехлах, он задумчиво курил... В голову лезли воспоминания… Товарный вагон… разношерстные новобранцы... дорожные песни...  военная школа... Дом офицеров и танцевальный ансамбль во главе с экс-балериной…подозрительный взводный… радость и печаль от поездки  в город Тульчин… Винницкий госпиталь... нелепая смерть командира…   Эта смерть  тяжёлой глыбой и теперь лежит на душе Андрея. Ничто не предвещало беды. Димон  жил радостным ожиданием близкой уже  свадьбы. Общался в пути не как командир, а как товарищ, сообщил о пристрастии своей невесты к древней культуре ведической Руси,   к творчеству Александра Николаевича Афанасьева, принадлежащего  к мифологической школе… А сам… Трагична судьба хорошего человека…
          «А Саша так и не дождалась моего резюме о первом томе  Афанасьева
«Поэтические воззрения славян на природу»», – вспомнил он, -  не успел  дочитать  объёмную работу. Окрепнув, покинул госпиталь. Уехал в часть. Перед отъездом, возвращая  книгу Саше, отозвался с восторгом о прочитанном.  Но  обобщающего вывода сделать не смог. И  хотя  вины  его в том не было, чувство неловкости за не сдержанное слово тогда навалилось на него. Это же чувство, при воспоминаниях, посещает его и теперь.
        В боевой полк  прибыли  группой, собранной из разных подразделений  Вахнярской авиашколы -  шесть солдат : один механик по электрооборудованию самолётов, два - по эксплуатации, один - по  вооружению,  один по -фотооборудованию и один  по - приборам.  Старшим  на время пути в часть назначили Аргунова.  По счастливой случайности или по неведомой закономерности, в эту группу вошли и друзья Андрея – эксплуатационники  Вадим Лютов и Пётр Дубовик.
Начальник штаба полка подполковник Черток, рослый, сухощавый офицер с длинным носом и узкими, покатыми плечами, как у образцовых красавиц восемнадцатого века, приняв от Аргунова сопроводительные документы, всю группу направил во вторую эскадрилью. В казарме, в своём кабинете, встретил  капитан Ермошин, командир первого звена, временно замещавший командира эскадрильи, невысокий, собранный мужчина, с мелкими и довольно правильными чертами лица, орденскими планками на груди, знаком «Лётчик первого класса», в зеркально сияющих хромовых сапогах и  щегольских бриджах. Принял доклад:
-Товарищ капитан, - чётко выговорил Аргунов, упруго поднеся руку к виску, - выпускники Вахнярской школы младших авиационных специалистов прибыли в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения военной службы!
- Вольно! – сказал Ермошин, улыбнувшись, - рад пополнению. Обвёл тёплым взглядом всю команду рослых парней (почти вся группа  была ростом выше 180 см), за исключением Петра.
- Старшина Хохлов! – Окликнул командир.
- Слушаю, товарищ капитан! – Вытянулся в струнку, стоявший у проёма входной двери упитанный, низкорослый сверхсрочник с погонами старшины на плечах и пылающим, багровым, почти свекольного цвета лицом.
- Разместите людей и поставьте на довольствие! – распорядился офицер.
 И началась служба в боевом, прославленном в Великую Отечественную войну, Тильзитском, имени Александра Невского разведывательном полку,
  До  войсковой части (места назначения), не одни сутки добирались по железной дороге. Был май. Настроение   весеннее. Проявлялся интерес к новым, прежде не виданным живописным  местам. В пейзаже вдоль пути следования преобладали лесистые холмы и взгорья, местами прорезанные  тоннелями. Долго ехали по берегу моря, которое,  то сверкало ярким блеском, то туманилось справа от железной дороги.  На сутки специально остановились в  Сочи. У дежурного по вокзалу сделали в литере отметку об остановке. И сразу же пустились к морю. Ветер гнал волну к берегу. Ощущалась прохлада. Но как не выкупаться!  Быть у моря и остаться сухими?!.  В накатывающуюся волну нырнули все. Кто-то минуту-другую  барахтался в воде. Кто-то сразу выплеснулся  на берег, дрожа от холода. Подбородки тряслись, зубы стучали.  На высоком мостике спасательной станции, опершись на перила, улыбался молодой мужчина и почему-то качал головой. День закончился быстро. Ночь провели на скамьях в парке, под экзотическими деревьями, среди которых самыми узнаваемыми были туи нескольких разновидностей, кипарисы и пальмы.
Затем прибыли в Тбилиси. Предстояла  пересадка на поезд, идущий в Баку. Между этими поездами – несколько часов праздного времени.  Пользуясь им, всей группой побродили по городу, побывали на проспекте Руставели, с интересом прокатились на фуникулёре на гору Мтацминда, побродили    в парке. Всё было  прекрасно, но удручало одно…  В парке кучковалась молодёжь; и очень недобрыми взглядами провожала случайных экскурсантов. У местного жителя спросили: что бы это значило? Он пояснил: «В марте в Тбилиси случилась «заварушка», направленная  против «культа личности» в защиту Сталина. Демонстрантов военные разогнали…  Вот теперь молодёжь и не проявляет любезности к людям в солдатской форме». Мы всё поняли и отправились к мосту через кипящую бурунами рыжую Куру.
Стоя на мосту, с интересом смотрели на пенные гребешки волн.  Вадим Лютов прочитал вслух четверостишие из «Мцыри»:
                « Немного лет тому назад,
                Там, где, сливаяся, шумят,
                Обнявшись будто две сестры
                Струи Арагви и Куры…»

        Нам предстояла служба в долине Куры…
        Вечером сели в Бакинский поезд. Проехали станции: Навтлуги, Рустави, Гардабани,  Акстафа, Тауз, Дзегам.  И вышли  в Долляре. До Шанхора  -  четыре километра автобусом…
      - Ты не уснул, Андрей? -  раздался вблизи хрипловатый  голос Генки Мельчакова, возвратившегося из казармы механика, рыжеволосого солдата с веснушчатыми расплывшимися и всегда красными щеками, -  а я принёс штурманскую подвижную карту звёздного неба, будем с её помощью отыскивать на небосводе созвездия. Держи. Ты же хотел ?
        -  Да, - коротко отозвался Аргунов, прервав ход своих воспоминаний.
         -  Вот и фонарик для подсветки, - Генка присел рядом на чехлы
        - Кто расщедрился? –  спросил Аргунов.
        - У штурмана Ветрова взял.
        - Хорошо. Давай начнём с  Кассиопеи…-  Андрей, переменил позу и, опершись на локоть, поднял над головой  жёсткий картонный квадрат с подвижным кругом, на котором были обозначены созвездия. Генка  подсвечивал карту фонариком снизу…


               

                2.    К ШАМПАНСКОМУ

     Войдя в холл Дома офицеров, Лейла впервые обратила внимание на стенд с надписью, начертанной крупным шрифтом алой гуашью: «Передовики боевой и политической подготовки». Ниже - ряд портретов в аккуратных рамках, на красной бархатной основе, окрашенных бронзовой пудрой «под золото». В центре - сразу бросились в глаза два её любимчика, прикреплённые рядом – Савоськин Климентий и Митрошин Сергей. Под обоими снимками текст: «В воздушной стрельбе по конусу упражнения на «отлично» выполнили экипажи самолётов» К. Савоськина и С. Митрошина.  Полюбовавшись минуту красавчиками  в парадной форме лётчиков, Лейла огляделась – холл пустой, а где-то в глубине здания слышатся голоса, и тихо звучит баян. Она направилась на звуки. Её   торопливые шажки звучно отражались  на паркете , полол белого    платья, чётко обрисовывавшего её изящную фигуру,  ритмично покачивался из стороны в сторону в такт движению.
       -Ах! - вдруг вскрикнула она на одном из поворотов, оказавшись в объятиях Клима Савоськина. Он был в парадной форме, но это не мешало ему ребячиться, прижимать  Лейлу к себе, украдкой целуя в шею. В разгар этой игры, откуда ни возьмись, подскочил Сергей Митрошин, тоже при параде, с возгласом: «Ах, вот вы где! И я по Лейле соскучился!» - И тоже стал обнимать её и расцеловывать с другой стороны. Лейла вела себя внешне сдержанно. Она не визжала, не уклонялась от поцелуев, но настойчиво повторяла одну фразу:
- Остановитесь, разбойники, мы же здесь, наверное, не одни.
А внутри от такого бурного проявления приязни друзей, у неё ликовал весь организм.
Теперь Лейла поняла, почему её неудержимо влекло в Дом офицеров, хотя
репетиции сегодня нет. Она страстно желала видеть «членов своего кружка»,
хотя и не  была уверена, что они сегодня здесь. Угомонившись, все трое пошли в репетиционный зал.
          - Чем занималась сегодня? – спросил Савоськин, обратив к Лейле лицо и чувствительно сжав её  руку.
           - До обеда за машинкой сидела: строчила как Анка-пулемётчица. Бабы ваши наседают, торопят:  им новыми нарядами выпендриться невтерпёж!
            - О свежих событиях не в курсе?..
           - А что-то случилось? - насторожилась Лейла, отдёрнув руку
           - Случилось… Сегодня были полёты… но не пугайся: все живы.  Новички  первый раз летали без инструктора, самостоятельно.  У Манджолы в воздухе загорелся двигатель…. Савоськин  замолчал и смотрел неотрывно  в насторожённые глаза спутницы.
           - И что же дальше? – после паузы спросила Лейла.
             Митрошин видя, что Савоськин почему-то медлит, продолжил:
 - Посадив самолёт, от нервного срыва Манджола вскочил на свой  мотоцикл и рванул в Дзегам. Там чача целебная. С ним уехал и твой Алексей.
- И Алексей?..- переспросила Лейла.  Лицо её на мгновенье сделалось каменным:
-Ну, я ему сегодня устрою, - мало не покажется! – угрожающе произнесла она.
            Савоськин мягко возразил, погладив её плечо:
- Знаешь, Лейла, лучше бы этого не делать. И вот почему. В связи с  ЧП, предстоит замена двигателя на самолёте Манджолы, а  скорее всего, и ремонт всего самолёта.  Алексей очень скоро отправится в Вазиани. Так нужно ли устраивать ссору перед отъездом?  Всё само собой утрясётся. А сегодня он просто не мог не поддержать друга, - такие суровые обстоятельства...
- Ну, ты и дипломат, Клим. Или лучше сказать - адвокат. Одним словом, мастер выгораживать… - Лейла широко улыбнулась, обласкав его взглядом, полным обожания. - А, может, ты и прав, не стоит ругаться, раз он всё равно уедет… 
 - Да, мальчики, а зачем вы сегодня оказались здесь, ведь репетиция не планировалась?
Клим Савоськин весело выразил свои фантазии словами:
- Какое-то особое чутьё подсказывало мне, что встречу здесь Лейлу. Я горел желанием увидеть…  И не ошибся! Все засмеялись. Лейла, зачарованно смотревшая на подвижный рот Клима, перевела  взгляд на заговорившего Сергея, ожидая, что соврёт он:
- А я, не полагаясь на сверхъестественное чутьё, как убеждённый прагматик, сработал телепатическую программу для  Лейлы, включил вызов -  и она пришла, - ответил Сергей Митрошин. Снова прозвучал взрыв смеха.
- Лейла, теперь ты ответствуй на свой же вопрос – пожелали оба аса – почему оказалась здесь, хотя …
- Признаюсь, как на духу, - Лейла поочерёдно взглянула на ведущих её под руки спутников, - из дома выходила просто потому, что душа томилась, звала в Дом офицеров. И только, увидев вас, поняла, зачем шла сюда. Скучаю без вас, мальчики – и снова одарила обоих обожателей ласковым взглядом. Свой  пассаж Лейла произнесла с обворожительной мимикой, и милыми ужимками.
- Так. Главное мы уяснили: наша «троица» может нормально существовать только в полном составе, - подытожил Сергей Митрошин,- как Владимир Маяковский с супругами Брик, Лилей и Осипом. Правда, соответствие не полное, но сходство есть.…
         - Какой ты нескромный, Серёжа! Не всякую правду следует озвучивать словами…-  С кокетливой  улыбкой высказала укоризну Лейла
        - Грешен. Каюсь, - сдвинув брови и склонив повинную голову, шутливо изобразил Сергей собственное раскаяние, тут же добавил:
         - Не пора ли  заглянуть в буфет? Там холодное шампанское имеется. Надо закрепить наш союз…
- Да! Простите, мальчики,- перебила его Лейла, - я не сразу вспомнила… От души поздравляю вас с отличной стрельбой по конусу!
- Ты рассматривала стенд? – спросил Клим, от удивления покачав головой и возвысив голос.
-Конечно! – С задором отозвалась Лейла. - И сразу увидела вас… Только не поняла, что такое конус, по которому стреляют?
- Клим, твой черёд, доложи, - шутливо скомандовал Сергей, резко качнув головой в  сторону товарища.
Клим, приосанился, не улыбнувшись, изобразил из себя оратора перед большой речью, откашлялся, слегка гримасничая. И, наконец, придавая движениям губ утрированную торжественность, приступил:
         - Конус, это движущаяся в воздухе мишень. Представляет собой огромный парусиновый мешок без дна…- Клим сделал паузу, - многозначительно взглянул на   спутников. И продолжал. - Он одной стороной крепится за трос к лебёдке, которая устанавливается под фюзеляжем самолёта-буксировщика. Буксировщик в заданной воздушной зоне, отпустив конус на удаление, обеспечивающее ему безопасность  при стрельбе «нападающего», исполняет роль убегающего зайца, которого преследует охотник.
Стреляет по мишени стрелок – радист самолёта-преследователя из спаренной установки. Его умение поражать воздушные цели и проверяется в  стрельбе по конусу. Не думаю, что надо описывать детально: характеристику установки, какого цвета снарядами палят по нему…
- Всё очень понятно, - улыбчиво заявила Лейла, сделав шаловливые глазки, и повисла на руке у Клима. - Главное я знаю, что вы – молодцы!
- Теперь – к шампанскому!..- Снова призвал Сергей Митрошин.
И троица направилась в буфет.
           Опасное событие с загоревшимся в воздухе двигателем самолёта, которое  является чрезвычайным происшествием,  упомянуто было вскользь.  О чём же умолчали друзья Лейлы, коснувшись случившегося лишь в общих чертах?
          Да, в этот день в полку были  полёты. Третий эшелон, то есть, -  самые молодые лётчики, - делал самостоятельные взлёты и посадки уже не на учебных «спарках», в которых оборудована синхронно действующая, спаренная система управления из двух кабин: «ученика» и инструктора. И всякую неточность в действиях  подопечного (молодого лётчика) инструктор – лётчик первого класса - мог исправить, взяв управление самолётом на себя.  Это был очень ответственный день полётов. И надо же такому случиться?! – У Владимира Манджолы  загорелся левый двигатель самолёта в воздухе.
Он по рации доложил на командный пункт руководителю полётов. И продолжал пилотировать машину, стараясь сбить пламя. Из штаба ЗакВО (Тбилиси) поступила команда: «Экипажу самолёта № 17 – катапультироваться!», но Манджола  умелыми маневрами сбил пламя, и, заходя на посадку, попытался выпустить шасси – левая стойка не открылась.  Он убрал и правую стойку, и пошёл на второй круг по малой коробочке,  приказав штурману и стрелку-радисту распустить парашюты и обмотаться ими. Затем приземлился на «грунтовку» без шасси – прямо на  фюзеляж. Этим спас самолёт и свой экипаж. Он совершил подвиг! Катастрофическую ситуацию благополучно преодолел новичок.
        В такой чрезвычайной обстановке  все наземные службы действовали, как часы, - чётко, быстро, слаженно. Прежде всего – по условному паролю «ковёр» - посадили на ближайшие  аэродромы все машины, находившиеся в воздухе. Самолёт Манджолы встречали во всеоружии пожарные расчёты, кареты скорой помощи, другая техника специального назначения. На командный пункт прибыло всё начальство полка. Лейтенант Владимир Манджола стал героем дня, потому что, сохранив самообладание, блестяще справился в экстремальных условиях с необычной техникой пилотирования. Естественно, нервы пилота были на пределе. Поэтому, приземлившись, ( от пережитого потрясения)  вскочил на свой мотоцикл, который стоял рядом с мастерскими ТЭЧ (технико-эксплуатационной части)… Тут же оказался и Алексей, болевший за друга. Вместе они ринулись в Дзегам (селение в шести километрах от аэродрома с железнодорожной станцией), чтобы с помощью алкоголя снять доминирующий центр, проще говоря, нужна  была психологическая разрядка…

                3. «КОМАНДИР»

      После шампанского распростившись с друзьями, Лейла возвратилась домой и застала толпу  ожидающих её  клиенток. Теперь все они разместились в комнате Лейлы.  Яркие женщины, жёны офицеров, разговаривая наперебой, сидели на стульях вокруг машинки, а кому не хватило стульев, устроились на кровати Анфисы, которая была застелена просто байковым одеялом. Кровать Лейлы, будто в свадебном уборе  невеста, стояла нетронутой, покрытая белым покрывалом, на ней подушки  под  прозрачной тюлевой накидкой  возвышались «кандибобером».
Анфиса пришла из садика расстроенная. Короткие  брови соединились у носа и даже слегка наехали друг на друга, глаза сузились, разлапистый нос стоял торчком. Войдя в комнату, сказала «здрасьте» ни на кого не глядя. Женщины притихли, сосредоточив взгляды на девочке.
- Что случилось? – вопросом встретила дочку Лейла.
- Наших… никого нет. Вся группа чужая. Играть не с кем. Я среди них самая старшая…
- А воспитательница…
- И воспитательница другая, Татьяна Михайловна, маленькая, толстенькая.
Я её раньше не видела.
- Ну, милая моя, а что же ты хотела? Вся ваша группа ушла в школу учиться. Ты отказалась. Привыкай. Чем сегодня занималась?
- Была командиром.
- Рассказывай подробнее.
- Построила группу и командовала… сказала: шагом марш! И все ходили
строем. Воспитательница сидела на лавочке и улыбалась. Потом сказала, что я
молодец.
- Вот видишь, тебя похвалили… должна бы радоваться, а ты недовольна.
Потерпи. Пройдёт неделя, и ты со всеми подружишься. Есть хочешь?
- Нет. У нас был полдник. Я ела.
- Тогда можешь идти гулять. Я тоже скоро ухожу на репетицию.
- Посетительницы зашевелились, переглядываясь. Некоторым из них уже
давно можно было уйти домой, но хотелось ещё побыть в компании, послушать или рассказать какую-нибудь историю. Так бывает в деревнях у колодца. Случайно  соберётся несколько женщин с вёдрами, коромыслами, коловорот вертится, вода плещется, а они балагурят. Уже наполнив вёдра, продолжают стоять, нескончаемо   перебирая и смешивая новости со  старыми событиями.
Анфиса, не раздумывая, пустилась на улицу.
Только закрылась за нею дверь, черноволосая, с румяным лицом молодайка, одна из присутствующих, накручивая себе на палец прядь волос возле уха, с искрой возмущения в глазах высказала удивление: как это девочка не захотела идти в школу, такая скороспелка (!), вон груди выпирают (!), и ещё год будет ходить в садик? И вы не настояли на своём? Я бы не отступилась!
Лейла с лекалом и мелком в руке, колдуя над отрезом пан-бархата, размечала материал на вечернее платье по выкройке, внутренне воспламенилась, но не успела ответить на реплику.
- Вы бы не отступились! – Повторила конец задиристой фразы солидная дама, каштановые волосы которой были тронуты сединой, ухоженное лицо - в мелких, но заметных морщинках, серые глаза сосредоточенно-вдумчивые. – Вы бы принудили ребёнка непременно идти теперь же в школу. А вы подумали, каков резон от подобного насилия. Будет ли успех от невольничьего времяпрепровождения в школе? Добьётесь ли главной цели, а именно: получения знаний, ради чего только и стоит ходить в школу? Не добьётесь. Ребёнок не созрел для школы. Не смотрите, что она физически более развита, чем другие дети. Это особенности физиологии именно этого ребёнка. Вспомните, ведь не всегда в школу посылали с семи лет. Раньше началом учёбы в школе был определён возраст – девять лет.
И это было нормально. К этому времени дети становились взрослее, крепче, серьёзнее, собраннее. Но отдельные выскочки из чувства тщеславия, лишая детей детства, от самого рождения устраивали для них учебную каторгу. И кичились их ранними успехами, не заботясь о детских нервах, и в целом – о физическом их здоровье. Я полагаю, что этот ребёнок восстал, повинуясь своему внутреннему «барометру», интуитивно определив не  готовность организма к учебным нагрузкам. Естественно, девочка так не формулировала и не обосновывала свой отказ идти в школу. Она по-детски просто и прямолинейно заявила – не хочу учиться. Так рассказывала её мама…
Столь пространный монолог, щеголихи выслушали терпеливо и молча, но продолжать тему желающих не нашлось. Лейла тоже предпочла отмолчаться, подавив в себе первоначальный порыв возмущения.
Анфиса, выйдя в кухню и увидев Карапета в домашней одежде, пробежавшего из душевой к себе, передумала идти гулять на улицу, а направилась вслед за соседом к нему в комнату.
- Входи, входи, первоклассница, съехидничал Карапет, уже знавший, что
Анфиса снова ходит в садик, а не в школу.
- Я на следующий год пойду в школу, сказала девочка, пройдя ко второму
столу, что у самого окна, и усаживаясь на табуретку.
- Ну, хорошо, серьёзно согласился Карапет, будто его слово было решающим. - А чем теперь поделываешь?
- В садике командиром.
- Что ты говоришь?! И кем командуешь? – С шутливой интонацией допрашивал Анфису Карапет, сортируя целую пачку фотокарточек.
- Всю группу построила и - шагом марш! Дети слушаются, маршируют.
Татьяна Михайловна сидит на лавочке, смотрит через толстые очки, смеётся. А потом похвалила меня, сказала: «Молодец».
- А кто такая Татьяна Михайловна?
- Моя новая воспитательница.
- Ты, значит, теперь командир? В таком случае в школу можно никогда не ходить. А просто быть всю жизнь командиром в детском садике, как ты сейчас.-снова съехидничал Карапет с серьёзным лицом. И тут же добавил:
 - Вот я отобрал новые снимки, которые тебе можно смотреть, кладу перед тобой на стол. А эти, которые прячу в ящик стола, - нельзя тебе смотреть! Сиди, развлекайся, - сказал и направился к двери.
- А ты куда, Карапет? – наигранно плаксивым голосом почему-то воскликнула Анфиса
-  Нужно промыть сырые отпечатки в содовой воде. Я ненадолго выйду, - ответил он на ходу.
            Анфиса поинтересовалась, куда уходит Карапет, - не просто так.  Она хотела знать, успеет ли залезть в стол к запретным снимкам, пока он вернётся. И решила, что успеет. А увидеть запретное, с тех пор, как однажды ночью разбуженная в неподходящий момент странными звуками, она открыла глаза и рассмотрела при лунном свете, что происходит в маминой постели… затем повторявшееся и в последующие ночи, - стало непреодолимой потребностью Анфисы. Однажды она уже изловчилась, поднимая  упавшие со стола на пол снимки, подсмотреть запретные изображения. И всё это лишь возбуждало в ней возрастающий интерес. Вот и теперь, одержима болезненным любопытством, она готова немедленно нарушить запрет Карапета. Не мешкая ни минуты, едва закрылась за хозяином дверь, ринулась в ящик стола. Переворошила всё, долго не задерживаясь взглядом на каждом снимке, стараясь успеть увидеть как можно больше откровенных поз, неосознанно поддаваясь непонятному возбуждению. И взбудоражилась настолько, что вдруг забыла про осторожность, и стала подолгу всматриваться в некоторые изображения. Узнавала в чётко и рельефно выписанных эпизодах ночные видения в маминой постели. И, как заворожонная, не отрывала от них взгляда.
Когда Карапет вошёл в комнату, Анфиса даже не повернула в его сторону головы. Она сидела перед ворохом эротических снимков с диким блеском в раскосых глазах, напоминающих глаза тигрицы.
- Так не честно, Анфиса. Я же запретил тебе смотреть эти снимки, - недовольным тоном произнёс Карапет, приближаясь к столу. Он ещё от двери, увидел нарушение ...
Анфиса, будто и не слышала его слов, заладила своё:
- Карапет, я тоже так хочу, - говорила она, показывая  снимок, который
держала в руках. На нём было лицо красивой женщины, искажённое страстью,
с расширенными зрачками глаз и раскрытым ртом в трепетном ожидании… крупным планом. Подобную картину с участием мамы Анфиса видела ночью на её кровати.
- Что ты себе взяла в голову? Ты ещё маленькая для этого. Прекрати. Иначе попадёт нам с тобою от твоей мамы здорово. Не обрадуешься. Говорил же - нельзя тебе смотреть это. А ты послушалась? Так мы с тобой можем поссориться…
            Анфиса насупилась, сдвинув к переносице брови и, молча, вышла из комнаты. Домой возвращаться не стала. Спустилась вниз, на улицу. Вечер уже наступил. На небе заискрились первые звёзды. В стороне посёлка лениво лаяла собака. Лейла присела на лавочку под клёном, и, подняв голову, взглянула на своё окно. В груди кипела обида на Карапета, в голове вертелась нетерпеливая мысль: когда же уйдут мамины клиенты?
 
       В это время в Дзегаме, у калитки дома под большими старыми вязами, стоял в ожидании седоков, опершись на подножку,  красный мотоцикл «Ява». А в небольшой комнате, за бутылкой чачи Владимир Манджола, как юлу, покручивая пальцами гранёный стакан с недопитой  прозрачной жидкостью,  с запинками уже повторно  рассказывал о пережитых мгновениях смертельной опасности . Напротив него сидел Алексей, подперев подбородок рукой и сосредоточенно глядя в лицо друга. Вынув изо рта дымящуюся папиросу, он сказал:
         - К счастью, Владимир, всё закончилось благополучно. Весь экипаж жив и здоров. А двигатель… менять неизбежно. Да и весь самолёт ремонта  требует…
        Захмелевший Владимир улыбался и  согласно кивал головой:
       - Это опять предстоит тебе, Алексей, поездка в Вазиани, - сказал он,  -  отставил стакан и закурил.
Алексею в облаке табачного дыма мерещилось угрюмое лицо Лейлы. Он предчувствовал её недовольство и сознавал правоту жены. В наступившую паузу сказал:
- Дружище, я вижу, ты уже вошёл в  своё  обычное состояние: с лица улетучи-лась бледность, оно обрело  живой, розоватый цвет. Речь стала логически стройной и спокойной.  Не пора ли нам  домой?
- Хорошо, Алексей,- сразу же согласился Владимир, - давай на посошок…- он взял бутылку, приподнял на уровень глаз, у самого дна колыхнулся скудный остаток.  Владимир выцедил  в оба стакана до последней капли, сказав:
         -  Врагу – ни грамма! И улыбнулся:
          - Поехали!
                4. « ЯВИЛСЯ!..»

            Едва Анфиса вошла в дом, после ухода гостей, и, пройдя мимо матери, строчившей на машинке, присела в своём игровом уголке, всё в том же обиженном на Карапета настроении, как  дверь распахнулась, и на пороге появился отец. Он не  выглядел пьяным, но вместе с ним и даже опережая его, в комнату проник запах спиртного. Выражение лица его, против обыкновения, было холодным, взгляд – хмурым. Во всей фигуре  офицера, возвратившегося домой, ощущалась какая-то неприкаянность. Хотя он старался выглядеть бодрее, чувствовалось, что у него внутри огромной глыбой лежит тяжесть.
Лейла, отложив работу, уставилась на него вопрошающим взглядом. Молчала, заняв выжидательную позицию. Он снял фуражку, китель, положил всё на кровать. И сам присел рядом, сложив руки на коленях.
- Ну, чего молчишь? Рассказывай, где был, что видел? – заговорила жена негромким  голосом, но  с ехидной интонацией, глядя на Алексея с намеренно резким прищуром глаз.
- Был на службе…-  Алексей сделал упор ладонями о колени, и, подавшись туловищем немного  вперёд, сказал: - случилась катастрофа, во время полёта  загорелся двигатель у Владимира Манджолы. Весь полк переживал за него. К счастью, всё люди живы. А машину придётся на завод…- заменой  двигателя дело не обойдётся, он же на «брюхо» её посадил… Мне снова в командировку, в Вазиани ехать предстоит.
- Опять в командировку? – переспросила Лейла, будто не расслышала,
хотя даже по прогнозу друзей своих знала, что очередная поездка для Алексея
неизбежна.
- Вот жизнь!- досадливо махнула Лейла рукой, - мы тебя дома почти никогда не видим, - сетовала она с интонацией огорчения и упрёка, подперев лицо кулачком и глядя на мужа исподлобья. - Неужели только тебе одному всё надо? Это твоя безропотность, это твоя безотказность! Правильно говорят, кто везёт, того и погоняют.
- Лейла, - я же служу в армии, обязан подчиняться приказу командира беспрекословно - тихо сказал Алексей, внушительно глядя в лицо жены
- А другие что ж?
- А другие выполняют другие обязанности.
- Тебе просто нравится уезжать из дому, - гнула свою линию Лейла,
умышленно нагнетая обстановку. Хотя сама же была заинтересована в частых отлучках мужа.
На эту реплику Алексей благоразумно промолчал.
        Спокойный тон, в  котором он изложил ситуацию  и не забытый Лейлой совет  «членов её кружка» в Доме офицеров  о целесообразности мира перед очередной поездкой Алексея, охладили пыл хозяйки. Она заметно  преобразилась. Лицо подобрело.  Голос зазвучал мягче000, примирительно. (В нужный момент Лейла легко подключала свои природные артистические способности).  Она встала из-за швейной  машинки. Предложила поужинать. Но Алексей попросил чаю. Анфиса, возвратившаяся домой раньше отца, тоже отказалась от еды, ограничилась чаем. Чаепитие прошло в благодушной обстановке. Вечер закончился в атмосфере мира и покоя. Хотя этот мир  был очень хрупким и больше походил на перемирие.
      Последующие дни у Алексея прошли в хлопотах, связанных с приездом комиссии из штаба округа, для расследования случившегося происшествия в воздухе. Эксперты осматривали, ощупывали  «потерпевшую » машину, опрашивали лётный экипаж и техников наземных служб. Местное начальство полка, сопровождавшее высоких гостей,  толпилось тут же.
       Собрав необходимую информацию, комиссия убыла восвояси, самолёт демонтировали, погрузили в железнодорожный состав и отправили на завод.  Уехал и Алексей.

           Время, как известно, не стоит на месте. Порой только кажется, что оно незыблемо; и каждый наступивший день похож  на день прошедший…
          Алексей осязаемо чувствовал поспешный бег времени. Сидя в вагоне пассажирского поезда, он задумчиво смотрел в окно на сменяющиеся под стук колёс пейзажи, не видя их, захваченный неотступными мыслями.  Какими мыслями? О чём они? На подобные вопросы он бы  определённо и ясно не ответил.  Душа наполнялась чувством боли и смутной вины  своей… Хотя, его ли это вина? .. Командировки…командировки… Дочка подросла, будто без него…  То она в круглосуточном садике по настоянию матери, то его долго нет дома… Она уже  почти школьница… А эта перемена в Лейле: заметное охлаждение… Хотя она никогда не была с ним слишком ласковой и нежной…   А он?..  не хотел отпустить её на курсы, чтобы не расставаться ни на минуту…   а сам неделями не бывает дома!..
       Вспомнилась Алексею первая невероятная встреча с Лейлой, у аэропорта …  в славном городе Карахаузе…-  Сказочное!.. Фантастическое событие! Сама судьба, сотворив для неё невыносимые обстоятельства, гнала это обездоленное, но прекрасное существо ему навстречу… На счастье!.. Отчаявшаяся Лейла не могла этого знать. С глазами полными слёз, с растрепавшимися в порывах ветра рыжими волосами, в расстёгнутом пальто, волоча по земле сумочку – всё своё достояние, она летела искать себе избавление от душевных  мук - прорубь… Как радовался Алексей этой встрече, как он был счастлив! Он и теперь не утратил ощущение счастья. Но прибавилась к нему и горечь…  Есть моменты, которые вспоминать  не хочется… При этом он не допускает даже мысли - жить с Лейлой порознь… жить без неё…
         В купе царило оживление; пассажиры, в большинстве своём  – женщины,   шумно обсуждали какую-то   общую тему. Алексей ничего не слышал. Он осторожно выбрался в тамбур, чтобы покурить. И до сумерек стоял  в одиночестве, прислонившись плечом к стенке, покачиваясь вместе с вагоном под неумолчный перестук колёс.  Окутанный папиросным дымом, он витал  в облаках со 
своими неугасающими  мечтаниями о Лейле и немеркнущей надеждой на долгое счастье с ней. 
                5.   ТЕЛЕГРАММА               

                Лейлу преследовали неудачи в  попытках сблизиться с Аргуновым  на регулярных репетициях и всё сильнее беспокоили её.  Почему он такой неподдающийся? – недоумевала она.   Первый случай в её жизни, когда мужчина не желает её замечать; пренебрегает её расположением.  Могла ли она спокойно смириться с этим?! Даже сон потеряла . Теперь  не нежилась в постели до обеда, а вставала после ухода Анфисы и, совершив ежедневный ритуал перед услужливым зеркалом, приводила в нужный вид охапку рыжих волос; и выпив чашку чая, садилась за машинку и  сосредоточенно строчила нескончаемые заказы. Но  и в напряжённый период работы своевольные мысли не оставляли её в покое. Перед глазами то и дело возникал «твердый орешек» – неподатливый  Андрей Аргунов -  рослый, светловолосый солдат с крупным прямым носом и холодными  зелёными глазами, глубоко сидящими под нависающим  белым лбом.
    Каждый день она с нетерпением ждала вечера, чтобы, придя на репетицию, снова увидеть его. Это была радость для глаз. Но успокоение и тогда  не наступало.
    А сегодня для Лейлы выдался особенно мрачный день.  Нарядная, изящная, придя в Дом офицеров, она не обнаружила его в танцевальном зале. С тревожно бьющимся сердцем подошла к его друзьям - Вадиму и Петру;  опечаленные глаза её излучали  короткий вопрос… «где он?».  Друзья без слов  поняли его и   сообщили печальную весть: Андрей по телеграмме срочно выехал на похороны матери.
        Аргунову  предстоял  путь не близкий.  До станицы Каракорумской  добирался то автобусами, то самолётами, пересаживаясь с одного на другой, теряя время на ожидания очередного рейса в аэропортах. Домой явился с  опозданием. Свежий могильный холмик с венками и деревянным, наскоро сработанным крестом,  едва вместился на старом кладбище, у самых ворот,   На кресте кто-то торопливым почерком начертал: Аргунова Анастасия Васильевна (1914-1956).
           Сестра Даша, прилетевшая с мужем из Ашхабада днём раньше Андрея, в чёрной кофточке с чёрной повязкой в светлых волосах, видя, как он искоса смотрит на крест, виновато опустив глаза, сказала брату:
          - Нарушила я давний завет матери, которая … «в случае чего» -  категорически возражала против   церковного ритуала с  «попом» …и против креста на могиле. 
Ритуала   я не разрешила, а крест…  за горло взяли меня старухи, которых подбила баба Куксиха … - целый балаган устроили…и я сдалась. 
Андрей помолчал, потом, обняв сестру за плечи, отозвался:
           - Раз уж так случилось - не выдёргивать же его теперь… это будет похоже на скандал… Пусть стоит. Хотя и мне это … Мимикой он досказал своё отношение.
            За длинным поминальным столом, как на древней славянской тризне, собрались  на следующий день не только те, кто сразу после похорон  вчера участвовал в поминках, но  и те, кто на погребальный обряд не смог поспеть, как, например, Андрей.  Столы расставлены встык один к другому во всю длину двора  и накрыты   белыми скатертями. На столах незамысловатая крестьянская еда. Преобладали блюда из картошки, в разных  вариациях; хлеб, овощные салаты. И  свекольный самогон в  бутылках с высокими пробками из кукурузных кочанов.
        За столом в тёмном платочке сидела мать умершей, Горпина Ивановна. Моложаво выглядела она в свои преклонные годы, хотя из-под платочка выбивалась седина. По обеим сторонам от неё разместились ближние и дальние соседи умершей, бывшие бригадники   из колхоза, с которыми Анастасия начинала свой трудовой путь, сослуживцы из районной больницы, где она работала последние годы.
        Женщины перешёптывались. До слуха Андрея достигали отрывочные слова: «жалко… молодая …жить бы да жить…»
      После первой рюмки  шепот обрёл более отчётливое звучание, удерживаясь в   рамках  траура. Высказывались сожаления о рано прервавшейся жизни хорошего человека. После второй – гомон  усилился, слова стали  звучать громче. А богомольная  баба Куксиха, свечница  Крестовоздвиженской церкви  – низкорослая, как подросток, но, пышная, как здобная булочка, и вся округлая, с голосом звучным и  визгливым, перекрестившись, разохотилась  сказать проповедь:
       - Прости, Господи, меня грешную, не в осуждение скажу слово истины: хорошая женщина Анастасия, слов нет, всегда готова была оказать помощь человеку в нужде,  одно плохо  - неверуюшшая…( за столом  все замерли, прислушиваясь…А  богомолка продолжала)…  никогда, бывало-ча, лоб не перекрестит; в святую паску грешила работой: то стирку затеет, а не то - в огороде тяпкой машет… Потому господь и наказал её сердечной хворью… И упокоил… А  мать Анастасии – святая женщина,  Горпина,  - и ныне цветушшая и крепкая - взгляните на неё - все церковные праздники почитает, в церкву, не жалея ног, за пять километров ходит…  на свечки не скупится… Святое причастие принимает…  И живёт себе на радость. Здоровьем Бог не обидел…
        Женщины стали оглядываться на пышущую здоровьем Горпину. Она, будто смутившись, опустила глаза, приоткрыв рот и обнажив крепкие белые зубы,   без нужды теребила на груди концы тёмного платочка, покрывающего её седую голову. Полные щёки её побагровели … то ли от самогона, то ли от хвалебных слов «проповедницы».  Она молчала.
       -  А ты, Мартыновна,-  послышался  голос из дальнего края стола, - заговорила ровесница бабы Куксихи, худощавая, с морщинистым лицом, Вера Никаноровна, - вспомни–ка, святая Горпина хоть одному человеку оказала какую-то помощь?
     - А это для святости не требуется: нужно почитать святых угодников божиих и церковные празники…  и благодать Господа нашего, Иисуса Христа, спущаица на душу веруюшшего…
        Несогласные голоса возроптали за столом. Но в этот момент вошел во двор и приблизился к столу Макар Фёдорович, главный врач  и хирург районной больницы, в хирургическом отделении которой работала  медицинской сестрой Анастасия Васильевна. Узнав из телефонного сообщения своей супруги о скоропостижной кончине  своей медсестры, главврач прервал служебное пребывание на Всесоюзном семинаре хирургов, и поспешил в Каракорум. И только теперь добрался до места. Со скорбным лицом он выразил свое соболезнование  Андрею, его сестре  Даше, Горпине Ивановне;  и обратился со словами доброй памяти об Анастасии Васильевне Аргуновой ко всем присутствующим за столом. Речь его была короткой, но проникновенной,  исполненной чувства искренней благодарности
в адрес доброй, человеколюбивой и очень скромной труженице здравоохранения, самоотверженно отдававшей всю себя делу служения людям.
      Верующие после его речи дискуссию не возобновили. Макар Фёдорович, присев рядом с Андреем, по-отечески тепло и успокоительно пожал ему руку. Главврач хорошо осведомлён о «святости» Горпины Ивановны из воспоминаний Анастасии. Андрей тоже помнил многое… Особенно запечатлелись в памяти бабушкины слова  времён войны, от которых мать долго  не могла прийти в себя и в отчаянии плакала навзрыд…
     Была зима конца 1941 года. Здесь проходила передовая линия фронта, постоянно подвергавшаяся артиллерийским обстрелам и бомбардировкам. Территория оккупирована. Анастасия с детьми  из милости, прятались от артналётов в погребе Федосии Сероштанки, не имея никаких средств к жизни. Некоторое время один раз в сутки мать Горпина или младшая дочь Луша, приносили им в кофейнике варёные зёрна кукурузы или пшеницы. Но вскоре мать Горпина, боясь за свою жизнь, сказала дочери:
       «Настя, мы не можем, дочка,  больше рисковать жизнью под пулями  с этим кофейником…  Ты возьми деток, выйди на улицу и замёрзни…-   кому  ты с ними нужна?!»
      Этот дельный совет спокойно прозвучал из уст родной матери, теперь обретшей титул «святой», потому, что не скупится на свечки и ходит в церковь к причастию…
        Макар Фёдорович недолго задержался за столом. Андрей вышел с ним со двора на улицу, с обеих сторон обрамлённую  деревьями, уже отмеченными золотыми  и красноватыми вкраплениями ранней осени. Тёплая голубизна неба, местами подёрнутая прозрачной сероватой дымкой, была озарена ярким, но не горячим солнцем.  Лёгкий ветерок чуть-чуть шевелил, зачесанные вверх чёрные волосы Макара Фёдоровича. Андрей, чтобы не окуривать спутника, перешёл на другую сторону   и закурил не армейскую махру, а папиросы. Молчание длилось недолго. Макар Фёдорович как бы собирался с мыслями, с чего в подобной ситуации корректнее всего начать разговор…
       Спросил о службе. О планах на будущее… Андрей на службу не жаловался. О планах на будущее определённо сказать ничего не мог. Хотя принял решение:
в Каракорум после демобилизации не возвращаться.      
        - Во мне колобродит бродяжий дух, - сказал он  с усмешкой, взглянув на Макара
Фёдоровича сверху вниз: спутник был ниже ростом, хотя заметно плотнее.  Андрей не пояснил причины существования этого неспокойного духа, настроенного на поиски Вероники. Такая  была причина. Но Андрей на эту тему не распространялся. Макар Фёдорович для себя объяснил «бродяжий дух» молодостью собеседника, стремящегося познать мир. Он сказал:
       - Андрей, если всё-таки вернёшься сюда, непременно, в первую очередь появись у меня. Адрес ты знаешь?
      -  Спасибо. Знаю.
Сестре Даше  Андрей коротко сообщил свой план и предложил: 
         - Продай этот дом. «Сюда я больше не ездок!». Уеду на службу…После демобилизации наведаюсь к тебе в гости. А там  - видно будет…
Никому не рассказал Андрей, приснившийся ему ещё до службы в армии сон,
в котором слепая прорицательница , пользовавшаяся  авторитетом у обращавшихся к ней, сказала ему: ищи свою красавицу в пустыне…  Это озадачило его. Но вселило  надежду.
               
                6.    ГДЕ ТЫ БЫЛА?

                Возвратясь из садика, Анфиса заигралась с ребятами в развалинах,  попавшей  во время войны под бомбовый удар пятиэтажки, царствующих радом с жилым домом.  Набегавшись, пришла домой и обнаружила  дверь комнаты отпертой, а мамы дома нет.  Одежда её брошена, как будто в спешке, на кровать… «Похоже, что она где-то неподалёку» - подумала  Анфиса.  Вышла на кухню, тронула дверь Жорика – закрыто. Подошла к двери Карапета. Не успела дёрнуть за ручку, дверь, как по волшебству, распахнулась и оттуда выскочила мама, взлохмаченная и потная, будто из парной…
- Где ты была, Анфиса? А я с ног сбилась, ищу тебя везде. Видишь, даже в
пот бросило – скороговоркой выпалила Лейла
- Вижу-вижу, не мигнув глазами, как-то двусмысленно произнесла Анфиса, вспомнив мамины ночные «пируэты»… при лунном сиянии, но на вопрос ответила просто:
- Я играла с мальчишками.
Войдя в комнату, Лейла вознамерилась было сделать замечание, почему Анфиса переодевшись, разбросала одежду по кровати, не собрав её на вешалку. Но, видя, что её собственная одежда тоже разбросана, промолчала.
Дочь со своими тайными мыслями держала себя замкнуто. Лейлу, почти захваченную врасплох, её молчание тяготило.
- Как поиграли? – со слащавой интонацией, как бы подстраиваясь,  спросила мать – не ссорились?
- Играли, как всегда. Правда, вначале Федька косой заорал
про «дойки», обозвав меня коровой. Но мальчишки заступились, и он сказал:   
«Ладно, не буду больше». И стал подлизываться… В подвале сказал мне, что я красивая. И мы помирились…
,          - А как ты прошла невидимкой, что я тебя не заметила? – спросила Анфиса.
- Во дворе никого не было, когда я подходила к подъезду, - ответила мать.
- Значит, в это время мы прятались в подвале или бегали в развалинах…
- Хорошо, давай будем ужинать. Я хочу сегодня лечь пораньше. Что-то
притомилась за последние дни. Пока мы с тобой вдвоём, давай отоспимся.
- Давай, - коротко ответила Анфиса.
Поужинали на кухне. Убирая со стола, Лейла спросила:
          - Привыкаешь понемногу к своей новой группе?
Вместо ответа, Анфиса с невозмутимым видом, глядя на мать, задала  свой вопрос:
- Мам, а можно никогда  в школу не ходить?
Лейла внутренне вспылила, но заговорила сдержанно:
-  Никогда не ходить в школу никто нам не разрешит. По закону у нас в стране каждый ребёнок обязан ходить в школу и хорошо учиться. Лишь идя мне навстречу, хорошо знакомая директор школы разрешила тебе начать учёбу на год позже, чем положено. Ты рада. Но не знаешь, чем это обернётся для тебя впоследствии. Если уже теперь тебя обзывают «коровой», что будет через год? Ведь твой организм развивается быстрее, чем у других детей. На будущий год ты придёшь в первый класс и будешь выглядеть среди своих одноклассников – тёткой! Понимаешь это? Вот я приготовила тебе на утро одежду, в которой пойдёшь в садик. Всё лежит на машинке.
Анфиса зевнула и, раздевшись, вытянулась в постели, прикрыв лицо простынкой. Лейла тоже легла, выключив свет. В эту ночь луны в окне не было. Но, прячась где-то за углом, она сеяла достаточный свет, что бы в комнате можно было хорошо различать даже мелкие предметы.
Лейла ждала в эту ночь  гостя…. Анфиса долго притворялась спящей. Вспоминался ей Федька Косой, липнувший сегодня в подвале со своими извинениями, объятиями и поцелуями: «Дылда здоровенная!..» - думала Анфиса беззлобно, и сравнивала его с Вовкой, который в садике за поцелуй давал девочкам поносить тёмные очки в белой оправе. Вспомнился ей и тот случай, когда она и Вовка, уединившись в подсобку, разглядывали и ощупывали друг у друга «интересное место»…  Вспоминая, ждала ночного гостя…
          Из наблюдений она знала: когда уезжает в командировку отец, непременно появляется в постель к маме какой-нибудь его заместитель...
Уснула в самый неподходящий  момент… И проснулась только услыхав,что за гостем закрылась дверь. Досадно было. Ночные события вызывали интерес.
Дразнили её. Пробуждали любопытство и желание самой испробовать нечто подобное. Она даже воображала в качестве своего партнёра соседа Жорика, который ей очень нравился...
Утром она самостоятельно собралась и ушла в садик. Мама после длительного ночного бдения продолжала почивать. Ей предстоит большая дневная работа, накопилось множество заказов, каждый из которых требует срочного исполнения. Пусть поспит труженица ночи. Хотя, нет! Сосед Жорж сегодня холост. Его жена легла в больницу с дочерью Валечкой. Он одинок и опечален. При этом помнит, что Алексей уехал в командировку. Дочь Анфиса только что убежала в садик. А красавица Лейла – совершенно одинока! Тихо, чтобы не разбудить раньше времени Карапета,  Жорик на цыпочках в одних носках приближается к заветной двери. Мягкое нажатие на дверную ручку, и «врата блаженства» гостеприимно распахиваются, принимая входящего. Тихо прикрыв за собою дверь, он щёлкнул, повернув ключ в замке…

                Командировка Алексея в Вазиани  затянулась. Он прислал телеграмму, чтобы Лейла не беспокоилась, в которой сообщил, что вынужден там задержаться по делам службы ещё на неделю. Лейла не слишком огорчилась такой задержкой. Хотя для виду посетовала при посетительницах, чтобы не выглядеть в их глазах равнодушной. И продолжала жить по своему распорядку: утром после туалета и завтрака – швейная машинка, приём посетительниц, примерки, лясы-балясы. Под вечер – Дом офицеров – репетиции. Ночью – «приём и обслуживание гостей». Анфиса предоставлена сама себе: утром, когда мама ещё спит, сама собирается и уходит в садик. Домой возвращается, когда мама  уходит в Дом офицеров. Анфисе дома не сидится одной. Она идёт на улицу к мальчишкам и бегает в подвалах, играя в прятки или в казаков-разбойников. А если соседи дома, приходит к ним. Забавляется с Валечкой и Жориком. Но предпочтение всегда отдаёт Карапету, Они стали друзьями. Анфиса этим особенно гордится, потому что у них есть своя тайна…
               
                7. С ВОЗВРАЩЕНИЕМ
 
       В полк Аргунов возвратился после похорон матери, не отбыв и половины отпуска. Друзья недоумевали: как можно?... Андрей молчал. А про себя думал: «В Каракоруме» его удерживала только мать, пока была жива. Станица, хотя и родился в ней – не имела для него силы притяжения. Он сам этому удивлялся, и,  размышляя, доискивался причины. Ведь родина - для всякого человека место святое…
      Друзья старались отвлекать Андрея от горестных дум; считали, что он сосредоточен только на смерти матери: чужая голова – потёмки.  Траурные дни не затмили  Андрею  образ любимой и горестное исчезновение её.  Находясь в состоянии печали по умершей матери, он думал и о Веронике.   Служба шла  обычным порядком: материальная часть на стоянке самолётов, обслуживание дневных, ночных  полётов, наряды часовым к знамени полка. Первые дни по возвращению в часть Андрей отказывался ходить в Дом офицеров. И это было понятно. Друзья ненадолго оставили его в покое. Но хореограф забеспокоилась…
         - а больше всех беспокойное нетерпение проявляла  Лейла: «Когда же придёт Андрей»? – расцветая широкой улыбкой, и в то же время, поблескивая грустными глазами, спрашивала она Петра и Вадима, стоило им только  появиться в танцевальном зале. Для этого у неё, конечно, был мотив, ведь Андрей её партнёр в танцах…
         Но даже когда Андрей оказался в Доме офицеров, для Лейлы особой радости не прибавилось. Конечно, Аргунов был  вежлив, корректен в обращении со своей партнёршей.  Подчёркнуто - вежлив и корректен. Но именно эта подчёркнутая корректность резко обозначала  границу отношений,  за которую он сам не переходил и  не позволял Лейле.  А его друзья – Вадим и Пётр буквально сгорали от желания сблизиться с этой красавицей. Особенно Вадим,  который  в старших классах  заслужил у девочек прозвище – «Ловелас». Пётр в отношениях с девушками тоже был «парень не промах». Только перед призывом в арию он бросил якорь у ног Валечки, высоко носившей свою маленькую головку с тёмной чёлочкой,  светлыми озорными глазками; получил фотокарточку на память и  прослушал в её исполнении на фортепьяно  его любимую музыку Шопена. Теперь убеждён, что Валечка от него никуда не денется: она ждёт его «железно». А сам томится в мечтаниях о  Лейле. Особенно разжигают его воображение  изящные, быстрые ножки танцовщицы.
Андрея же ничто в ней не прельщало, будто он был совершенно слепой к женской красоте. Хотя красоту Вероники ценил и помнил, живо рисовал воображением и всем сердцем к ней стремился. Но трудно сказать, как бы он повёл себя с Лейлой, не будь в его мечтаниях образа Вероники...
       Время шло,  Лейла не теряла надежды…  Перед Октябрьским праздником  в Кировабад приехал Краснознамённый  ансамбль  имени Александрова. Все окрестные воинские части ринулись на концерт вместе с  самодеятельными творческими коллективами. Андрей прихватил свой фотоаппарат, который взял из дома, уезжая после похорон  в часть. В старших классах он был увлёчённым фотолюбителем. На концерте  «защёлкал» всю плёнку.  В лаборатории фотографической службы проявил её и напечатал фотокарточки. А на очередной репетиции всему ансамблю раздарил снимки, чем вызвал всеобщий восторг, благодарные слова и улыбки, громкие обсуждения – подарок понравился.  Лейла тоже получила фотокарточку. С интересом и похвалою рассмотрев её, и, загадочно улыбнувшись, шепотом сказала:
       - За мной должок. Расплачиваться натурой?.. - глаза её лукаво гипнотизировали Андрея.  Он ответил с серьёзным выражением лица:
       -  Нет, это бесплатно.
Не добившись цели и на этот раз, Лейла стала строить новый план-западню для
уловления «Твёрдого Орешка».  Она решила попросить Андрея прийти к ней домой и сфотографировать кота Тишку, любимца всех соседей, обитающего на общей кухне. Но вскоре отбросила эту мысль. Поняла, что такой повод слишком незначителен; на него Андрей не «клюнет». «Нужно что-то серьёзнее…» - подумала она. И остановилась на Анфисе. Да, пусть сфотографирует Анфису, которую Андрей никогда не видел, нужно, мол, послать фотокарточки  бабушке, другим родственникам… На просьбу Лейлы Андрей ответил согласием.  Она же выбрала время, в которое ни Анфисы, ни  Алексея дома не было.
          Андрей пришёл для фотографирования девочки. Лейла встретила его радушно с улыбкой и бесконечными извинениями, что  «по уважительной причине» Анфисы дома нет. Предложила чай, но Андрей от чая отказался, и хотел было сразу  уйти. Но Лейла, стараясь не упустить свой шанс, попросила сфотографировать её.
        - Присядь на минутку. И отвернись:  я мигом переоденусь… – нежным голоском проворковала Лейла, сладко глядя в глаза  гостю.  Андрей молча присел и отвернул-ся, оказавшись повёрнутым лицом к зеркалу. Лейла, как бы прячась за узкой дверцей раскрытого шкафа, стала снимать платье.  Захватив подол обеими руками, взметнула его над головой. Обнажившееся туловище до самой шеи, отразилось  в зеркале… Андрей видел уставившийся на него с дерзким вызовом красно-коричневый сосок  напряжённой груди, мраморный живот с тонкой талией, и кокетливым пупком, красиво очерченное бедро, узкую сиреневую полоску миниатюрных трусиков… - всё, что не спряталось за дверцей шкафа. Он ощущал импульсы, излучаемые прекрасным телом Лейлы, каждая клеточка которого дышала желанием...  Непроизвольно  и звучно сглотнул слюну, едва не поперхнувшись… Лейла услыхала этот звук и горячая волна надежды прихлынула к сердцу. Она  задержала подол вверху, … (Казалось бы, возникший эпизод,  расшевелит и мёртвого).  Но Андрей не сдвинулся с места: устоял! Понимал, что эротический эпизод заранее был продуман; и  смотрел на «представление»,  не смущаясь.  Про себя отметил, что руки  Лейлы вместе с подолом задержались   вверху, обнажив всё тело,  значительно дольше необходимого для переодевания…
       Но вот дразнящее зрелище окончено. Лейла одета в новое  светло-сиреневое платье, неброской нежностью  обрисовывающее изящную фигуру. Андрей  в репортажном темпе с художественным вкусом  ловит наиболее _удачную  экспозицию, многократно щёлкает затвором фотоаппарата, фиксируя объект съёмки в разных ракурсах…   И  фотосессия окончена. Время удалиться. Он  вежливо откланивается. Опечаленный взгляд  Лейлы просительно проникает ему
в самую душу, как бы говоря: «останься…» Но Андрей – непреклонен. Он ни на минуту не забывает свою Веронику.

                8.  МАРИАМ
       

В Доме офицеров обычный день репетиций. Разгорячённая Лейла,
 отрабатывая задорную «Русскую плясовую», в перерыве выбежала в трико выпить стакан лимонада в буфете. В коридоре лицом к лицу столкнулась… с Мариам.  От неожиданности отпрянула назад: глазам своим не веря... Через мгновение набросилась на  свою любимую подругу детства и отрочества, захватила в объятия с невероятной силой . У Мариам перехватило дыхание… Потом хлынули слёзы радости и умиления.
- Какими судьбами, Марьяша?! Я уже и мечтать перестала, что мы когда-нибудь увидимся. Ты прямо из Башкирии? С кем ? – ошарашенная неожиданностью встречи, лишённая способности соображать, Лейла не сразу поняла, что остановившийся рядом с Мариам молодой офицер – это спутник подруги, с ним она и приехала… Откуда?
Мариам, после жарких объятий и поцелуев, быстро придя в себя, представила Лейле мужа, при этом  отрекомендовав ему свою лучшую подругу и к тому же родственницу.
- Я тебе рассказывала о ней много хорошего.
При этих словах, не отнимая своей руки из тёплой ладони офицера, Лейла, как истинная скромница, смущённо опустила глазки. И подумала: «Что же хорошего обо мне можно было рассказывать много?»
Мариам продолжала:
  – Мой любимый муж, Дмитрий Трофимович Щукин – отчаянный ас: на одном работающем двигателе совершил посадку. Правда, с тех пор не летает. Но у него ответственная служба в штабе округа, в Тбилиси, «особая», - о которой я ничего не знаю. Да, Димочка?  Сослуживцы называют его просто: «особняк».
Дмитрий, сжав руку Лейлы в своей руке, в продолжение речи говорливой супруги стоял с полуулыбкой на невыразительном, почти не запоминающемся лице, какие «носят» представители спецслужб, как пленник отрепетированной учтивости, и немигающим взглядом следил за текучими изгибами ярко-красных губ, производящих поток разнообразных слов. Но не упускал из поля зрения и другой образ, который изрядно волновал его. Всё было прилично и весело. Лейла пригласила друзей к себе на чай. Однако Дмитрий почувствовав огонь бурлящей крови в руке Лейлы, на миг унёсся в сферу запретных фантазий: Лейла воспламенила его. Боясь это обнаружить, он под предлогом служебной занятости, уклонился от посещения, дав подругам возможность побыть наедине.
По пути на квартиру Лейлы, едва расставшись с Дмитрием,  Мариам, в который раз, снова поцеловав подругу, сказала
 - Лёля, сгораю от любопытства, как же ты доехала тогда в Туркмению без денег, без билета? И почему вдруг оказалась в другом краю, в Шамхоре?
           - Уметь надо, - пошутила Лейла, усмехнувшись. - В двух словах об этом не скажешь, Марьяша.
- Такой переполох  ты устроила. Отец твой обеспокоился неузнаваемо. До твоего бегства, я не замечала в нём обычной для родителей привязанности к тебе. И вдруг он преобразился. Поиски извели его до неузнаваемости. И оказались для него безуспешными. А я молчала, как партизан… Ты наладила с ним связь?
         – Начну «от печки». Из Стерлитамака автобусом ехала с билетом до Уфы, от Уфы поездом до Кинеля – тоже с билетом. А дальше…через две пустыни – без билета, на фаллосе. Не шучу. Именно так и было. Твоё предвидение оказалось пророческим, а совет - оправданным.
- А подробнее,- Мариам напряженным взглядом неотрывно смотрела  в глаза подруге. Временами кивала головой.
     - Подробнее? - Лейла сделала паузу и продолжала: 
 -  Приехав в Кинель, я ждала поезд из Москвы, следующий до Ташкента. Всё время ожидания было заполнено страхом. В голове и даже в сердце занозой торчала мысль: а вдруг не возьмут… Вдруг не возьмут меня без билета? Денег нет. Что делать? Нет пути ни вперёд, ни назад. Чужой город. Чужие люди. И я среди них, как былинка в  чистом поле. Томительно долго тянулось время ожидания. Но вот поезд пришёл. Сердце забилось чаще, сильнее. Пассажиры вышли из  вагонов. Проводники встали каждый у своего тамбура. Я прошлась, присматриваясь к их лицам. Старалась определить, кто из них добрее, кто согласится взять меня без билета. Больше ни о чём не думала. Только бы взяли! Будь что будет!  А «чему быть, того не миновать» - я раньше слышала такие слова.
Возле одного вагона стоял молодой черноволосый парень с красивыми усиками. Он увидел меня и не отводит глаз. А глаза чёрные, как смола, так и горят, так и сверкают. Осматривает меня с головы до ног и с ног до головы. Видно, я ему приглянулась. И он мне понравился. Я подумала: «Наверняка придётся кому-то «дать», так если это неизбежно - пусть будет с удовольствием. Только бы согласился взять меня в вагон».
- Лейла, а бобыля Хатыбалу в этот момент не вспомнила? Когда просто из любопытства нам хотелось «попробовать» - о красоте заботы не было?
 - Не говори! Я и сама об этом подумала. Вспомнила, как охотилась за ним
у дороги в лесу. Но не напрасно. Потом и тебя привела к нему «в науку».
- Было дело. Теперь смешно вспоминать… - улыбнулась Мариам - ну, Лёля, продолжай, что дальше?
 - Дальше? Я подошла к нему. Говорю:
 - Довези меня до Ташкента…
Он с минуту пожирает меня глазами. Потом говорит: «Садись. Билет есть?».
Я отрицательно покачала головой.
 - Ну, как же без билета? Без билета нет мест. Могу взять только в служебное купе. Но спать будешь вместе со мной на одной полке. И будешь меня слушаться. Пока доедем до Ташкента - я твой господин. Поняла? Согласна?
 - Да, - ответила я, не задумываясь, обрадовавшись, что не отказал.
 - Не так. Повтори полностью, что я сказал.
 - В служебном купе, - сказала я, глядя не в глаза ему, а на тонкие усики, - спать буду с тобой вместе на одной полке. Пока доедем до Ташкента – ты мой господин. Буду тебя слушаться.
 - Дальше, я думаю, рассказывать нечего. Всё, что ты можешь себе вообразить – было. Было даже и невообразимое. Проводников в вагоне оказалось двое. И фантазии у них - за глаза. От Ташкента до Ургенча в другом поезде всё повторилось, но с другими проводниками. Вот почему говорю: до сестры через две пустыни доехала на фаллосе. Даже от Ургенча (с реки Амударьи) на каюке по каналу Шават, почти до Куня-Ургенча добиралась за такую же плату.
 - Что ты на это скажешь, Мариам? – Лейла легонько провела ладонью по
холёной щеке подруги.
 - Всё хорошо, что хорошо кончается, - вот что скажу. Ты очень решительная. Молодец. Я – трусиха.
- Послушай, Мариам, у меня идея. Хочу быстро сшить тебе лёгкую кофточку. Это будет мой подарок тебе в честь встречи. Я тут у офицерских жен в большой чести как модистка. Возвратишься в Тбилиси, будешь щеголять шамхорской
модой. Сейчас придём ко мне, сразу сниму мерку, раскрою материал, сметаю - и  тут же примерим. Идёт?
       - Трудно отказаться от заманчивого предложения. – В качестве ответного жеста подарю тебе одно из своих платьев. Они в гостинице. Тебе примерка не по-
надобится, мы же с тобой, как на одну колодку сделаны. Решено. Теперь продол-
жай.
      - Так вот…  Тогда я приехала в посёлок Куня-Ургенч и жила у сестры. В бараке: теснота, дети маленькие. Сестра и её муж – строители. Знакомый прораб из городской строительной конторы предложил им работу в городе. Прорабу нужны были хорошие специалисты. Дали квартиру. Вскоре семья сестры переехала в город Карахауз. Я - с ними. Меня, как малолетку на стройку не взяли.
А нужно было найти работу. Куда не обращусь, ответ: «Вам только тринадцать лет. Принять не можем». Принял, как он выразился, на свой страх и риск, редактор местной газеты на должность курьера и подчитчицы. Он же помог поступить в вечернюю школу, а потом – в педучилище. И ушёл на войну… Признаюсь честно, город закружил меня. Столько было нахальных поклонников, не отобьёшься… А прежде всего за покровительство, за доброе расположение, за оказанную помощь – всем надо было платить… натурой. Все любят попользоваться телом красивой девушки. Ты это знаешь. Да и сама советовала как нужно вести себя с проводниками в поезде, чтобы доехать бесплатно. Помнишь?
- Помню. Конечно, помню, - кивнула головой Мариам, - А как ты оказалась в Шамхоре?   
          - Ну, теперь о том, как я оказалась в Шамхоре… В Карахаузе было много
различных случаев, которые можно отнести в разряд рискованных. И вот однажды произошло то, чего я не хотела и очень боялась. Накануне Нового года – это было уже после войны, - случайно встретился мне или специально выждал момент мой первый городской обожатель, рабочий типографии, и предложил отметить праздник у него дома. Вдвоём. Мы с ним были близко знакомы. Он напористый, нахальный… Я побаивалась его. Может, потому  и поддалась ему быстро, в самом начале работы в редакции. Но потом были другие встречи, другие общения. О них он догадывался, а, возможно, что-то знал. Мужики же болтливы. Но с ним повторялись близкие контакты от случая к случаю. Приближался Новый год. И это был очередной случай.
Когда я стала собираться, чтобы уйти на это празднество к нему, соврала Ханипе, что встречать Новый год пригласила меня к себе подружка. У неё будут только девочки и её родители. Они меня проводят. А если заночую у них – не беспокойся. Сестра, зная мою лживую натуру, не поверила и от беспокойства не находила себе места. Я рассердилась и ушла, сказав в гневе:
- Успокойся, ничего со мной не случится! Ты всё время паникуешь…
Но оказалось, что сестра не напрасно волновалась, она была права. Не нужно было мне врать ей. И это его приглашение…забыть и не вспоминать! И уж, конечно, идти туда тем более не надо было!..
- А что же случилось? – Заинтригованая Мариам не удержавшись  от вопроса,   высоко взметнула подкрашенные брови, под самый завиток, спадающих на лоб каштановых волос, и так застыла в ожидании ответа.
- Случилось не сразу. Сначала всё было хорошо. Мы вдвоём провожали Старый год. Пили коньяк. Чувствовали себя непринуждённо. Ну, сама понимаешь, так, как чувствуют себя мужчина и женщина, ни в чём себя не ограничивающие.
Были раскованны. Даже за стол садились без одежды. Правда, я накидывала на себя простынь. Старый год проводили с фантазией. Керим экспериментировал. Я добросовестно принимала требуемую позитуру. Всё шло, как по маслу. Но Керим много пил. И незаметно прикорнул, навалившись на меня. Я подумала: «Не прозевать бы главный момент праздника». Выбралась из-под его руки, стрелки часов  приближались к двенадцати. Расшевелила его, указав на время, мол, пора поднять бокалы для встречи Нового года. Керим приободрился. Выпрыгнул из постели. Я, для полного ощущения праздника, чтобы выглядеть торжественнее, на этот раз накинула на себя праздничную кофту и юбку.
     - Ты как на парад собралась,- открывая новую бутылку «Плиски» и слегка морщась, хихикнул Керим… Вдруг – стук в окно, затем - в дверь. Я вздрогнула.  Прислушалась.  Керим, шатаясь, голый пошёл открывать внешнюю дверь. Споткнулся о порог, чуть не упал. Удержался, схватившись за косяк. Возвратился в компании двух мужланов. Оба пришельца были ростом ниже Керима, но плотнее. Лица молодые. Скуластые. Черты азиатские. Если бы не расплюснутый короткий нос у одного, и горбинка на носу другого - их не отличить! В педучилише (за глаза) девчонки парней с такими лицами называли - «басмачи» (бандиты). Представляешь, явиться в чужой дом за полночь!...   С какими глазами?! Гостей не ждали. Хорошо ещё, что я хоть поверхностно оделась…   Я сказала «хорошо»?  Хорошо было бы для порядочных людей… А пришли подонки. Они втроём устроили мне «варфоломиевскую ночь…» и прихватили следующий день. Новогодней ночи трём «жеребцам» в безудержном разгуле пьяных фантазий не хватило. Меня терзали до вечера следующего дня, то по очереди, то все сразу. И только когда уже они сами изнемогли и уснули, мне удалось улизнуть. Сестра, увидев меня на пороге квартиры, совершенно измочаленную, покачнулась и, если бы я не поддержала её, рухнула бы на пол. Она не спала всю ночь, переживая за меня. Оставив детей дома одних, ходила по улицам, в надежде разыскать пропажу. Пришла к подруге, у которой я якобы должна была встречать Новый год. ( Я же сестру обманула). Естественно, меня там не оказалось. Она впала в обморок…
- Мариам, видишь, мы подошли к дороге, она, как граница, отделяет собственно воинскую часть, где расположен аэродром и солдатские казармы от жилого массива, где живут офицеры с семьями -  я прервусь и расскажу тебе - попутно о нашем городке. – Потом вернёмся к теме. Дом офицеров, как ты помнишь, остался позади. Он за казармами авиационного полка и обслуживающего полк батальона. Теперь будет двухэтажное здание школы. А за ним П-образная пятиэтажка на пятьсот квартир. В ней живут семьи офицеров и сверхсрочников. В ночное время здание постоянно охраняется часовыми. На первом этаже размещается госпиталь, две столовые, два магазина, швейная и обувная мастерские. И жилые квартиры командного состава авиаполка и батальона. Верхние этажи занимают семьи офицеров званием пониже. По численности таких семей гораздо больше, чем квартир в этом доме. Поэтому некоторые семьи лётчиков и весь технический состав используют коммунальное жильё. Мой муж – авиатехник. В трехкомнатной квартире пятого этажа мы имеем среднюю по размерам комнату. В двух других живут ещё две семьи.
- Понятно, - сказала Мариам. Ей  не терпелось услышать
продолжение, как же развивались дальнейшие события, после бурной Новогодней ночи. Лейла это почувствовала.
- Тот памятный Новый год стал для меня незабываемой вехой в жизни. Нежданно-негаданно он перевернул мою судьбу, - продолжала Лейла  уже за дорогой. - Некоторе время Ханипа «дулась» на меня. Не разговаривала. Но  понемногу отношения стали налаживаться, как вдруг выяснилось - я беременна. Можешь себе представить?.. Это в Туркмении, где будущий муж до самой свадьбы не должен видеть даже лицо невесты. А тут - незамужняя беременна! Ужас! Скандал! Соседки  (местные женщины) и так постоянно зудели сестре в уши, что, мол, я очень вольно себя веду. И теперь, если моя беременность станет им известна – заклеймят позором. А каково старшей сестре слышать хулу?! Ханипа, как никогда раньше, разбушевалась. В гневе она изрыгнула из наболевшего сердца в мой адрес убийственное слово - джаляп! (проститутка!)». Я, вместо того, чтобы промолчать – виновата же, - тоже взорвалась! Схватила свою сумочку с документами и, как пробка из бутылки,  вылетела из квартиры сестры, как когда–то в Башкирии из родительского дома. Куда бежала, выпучив глаза – сама не знаю. Но не бранное слово так меня шибануло.  Я его заслужила! Шибанул меня дурацкий её вопрос: «Ты хоть знаешь, от кого из трёх бандитов у тебя будет ребёнок?».
 - Это надо было додуматься, чтоб такое спросить!… Откуда я знаю? Там всё шло вперемешку…
Мариам, слушая этот взволнованный рассказ, попыталась представить себе картину, в центре которой её дорогая подруга Лейла, лишённая одежд, как на нудистском пляже, а вокруг неё изощрённо пляшут три голых «козла», насквозь пропитанные парами алкоголя и табачным дымом.
- Я теперь боюсь спросить: куда же ты всё-таки пошла? – с улыбкой выговорила Мариам.
- Оно и видно, что боишься! – расхохоталась Лейла и прижала подругу к
себе.
- Выскочила я в такой безрассудной горячности на улицу, - чучело-чучелом! - не соображая, куда бегу и зачем. – Оказалась возле аэропорта, хотя и в мыслях не было куда-нибудь лететь. И, о чудо! Судьба тут оказалась ко мне благосклонной. Зарёванную, всю в слезах и соплях остановил меня офицер. Не скажу - красавец, а симпатичный, хотя черты лица крупные! Ростом выше меня на голову. Шинель облегает спортивную фигуру. Он встал на пути:
 - Остановитесь, красавица! У Вас трагедия? Кто-то из родных умер, или дом сгорел? Что случилось? Такой красоты лицо как  Ваше природа создала исключительно для радости. А Вы в печали… - Он взял меня за руку,  участливо заглянул в глаза
- Да уж если и горе постигло, всегда можно помочь… Говорите, что с Вами?- настаивал незнакомец. Своим платочком промокнул мне слёзы на щеках,  не отводя своего взволнованного взгляда. Я перестала хлюпать, заулыбалась. И рассказала ему «свою историю». Вымышленную, конечно. Тут же сочинила, хотя местами попадалась в ней и правда. Если коротко, это выглядело так: был у меня возлюбленный, дело шло к свадьбе, я забеременела, а он бросил меня и женился на другой девушке. А моя старшая сестра, за то, что я беременна, выгнала меня из дому. И теперь мне, хоть в омут головой… Пустила слезу. Разжалобила своим лживым рассказом воина в погонах авиационного офицера. В пору было самой  ему нос платочком вытирать. И что ты думаешь? Мягким оказалось сердце авиатора. Дрогнуло, не устояло перед опечаленной красотой. Понравилась ему заплаканная бродяжка с несчастливой судьбой. Он предложил мне руку и сердце, и настоял теперь же лететь с ним к месту его службы – в Шамхор. Оказывается, он в Карахаузе был проездом, и ожидал очередной рейс в Ашхабад – промежуточный аэропорт. Вот такой неожиданный сюрприз судьбы – мне ли на счастье, ему ли на беду?   Послышался звук мотора. Со стороны Ашхабада шёл на посадку самолёт. Я спросила:
 - А ты не обманешь? И тут же: - А чужой ребёнок? Будешь потом всю жизнь упрекать….
 - Он не чужой. Ребёнок наш. Мы сразу зарегистрируемся. И никто не должен знать ничего лишнего.  Поспешим к кассе за билетами, - сказал он.
Из Ашхабада мы вылетели в Баку, оттуда в - Кировабад. А там до места –
автобусом.
        -  Смотри, Марьяша, сейчас мы с тобой проходим мимо школы, дальше ты видишь нашу пятиэтажную громадину. Сразу огорчу: лифта нет. Будем подниматься по винтовой лестнице ножками. Твои модельные туфельки не привыкли к таким восхождениям. В Тбилиси другие условия. Ну, не удивительно, то – столица республики. А наш город районного значения. К нему прилепился военный городок. А вон, неподалёку, возвышается гора. Это Малый Кавказский хребет. Мы живём у его подножья. Мариам оглядывалась по сторонам, стараясь всё увидеть, всё запомнить, сохранить впечатления.
        - Интересная местность. Так близко горы я вижу впервые, - сказала Мариам.- Да, Лёля, чтобы я не забыла, как только придём к тебе, сразу запиши свой адрес и адрес Ханипы для меня. Лучше сделать это не откладывая, пока пришла в голову эта мысль. Так  будет надежнее.

                9. У  ЛЕЙЛЫ

  И вот они уже на пятом этаже. Мариам в гостях у Лейлы. В небольшой комнате, окно её  выходит в просторный двор, на территории которого  разбит уютный сквер. Хозяйка, не откладывая, воплощает свой замысел. Уже выкроила и сметала кофточку, обещанную подруге, и делает ей примерку.  Встретившись после долгой разлуки повзрослевшие девочки, став замужними женщинами, с восторгом вспоминают свои отроческие проделки, весело реагируют на эпизоды, доставившие в своё время особое наслаждение.
         Прежде всего, виртуально возродили бобыля Хатыбалу, преподавшего им первые уроки «свободной любви». А затем - сеновал. Свои бесчинства на нём с двоюродным братцем Нигматулой. И от души хохочут. Лейла – не зная удержу. Она всегда смеялась с такой невероятной силой, как не мог никто другой. Некоторые несдержанные особы называли этот её заразительный смех – ****-ким.        Из их открытого окна в глубину двора то и дело выплёскивается именно этот смех.  Лейла не умеет сдерживать или приглушать его. Она смеётся во всю мощь лёгких.

 - Какой пронзительный, какой противный смех! - Так только путаны хохочут - брезгливо поморщилась сутуловатая женщина с увядшим лицом, выгуливающая в скверике свою собачку, и, покосившись на «крамольное» окно, откуда донеслись раздражающие звуки, с сердцем дёрнула поводок своего пуделя. Четвероногое, не привыкшее к грубому обращению, с недоумением и укоризной уставилось на хозяйку.
- А мне нравится этот смех, - добродушно улыбнувшись, сказала более молодая и стройная компаньонка, со следами былой красоты на ухоженном лице, ласково поглаживая болонку, приникшую на руках к её груди, -  он такой беззаботный, такой искренний... Смех, наполненный ощущением счастья. Я, к сожалению, так смеяться не умею…

Естественно, этот короткий диалог женщин, прогуливающихся со своими четвероногими любимцами возле огромной «пятиэтажки», не мог достичь слуха восторженных подружек, заново переживающих милые сердцу события, которые  они теперь скромно называют подростковыми шалостями…
         - Марьяша, подойди ближе к трюмо…видишь, что-то  теснит твою чудную грудь. Такой красоте простор нужен. Свобода… При этих словах Лейла игриво сжала упругую выпуклость. И указательным пальцем, как бы поставила точку прямо в сосок.
-Исправим! – тут же раскатилась хохотом хозяйка. – Снимай кофточку.
Подруга, сверкнув ослепительно-белыми зубами, тоже усмехнулась, но тише, и,
подняв руки вверх, осторожно высвободилась из смётанной на живую нитку одежды. Лейла вдруг звучно сглотнула слюну, прошептав:
- Как ты хороша, Мариам, так и хочется потискать!.. Помнишь, как бывало?
- Помню. И не возражаю…
- Мама, зачем ты тётины сиськи гладишь? – вдруг из дальнего угла комнаты донёсся резкий голос дочери. Лейла вздрогнула, будто неожиданно грохнул раскат грома. Это был шок! Увлёкшись собой, женщины забыли о присутствии ребёнка, на редкость тихо игравшего в своём уголке цветными лоскутами. Девочка, как все дети в подобных случаях, казалось, ни на что не обращала внимания, полностью сосредоточившись на своём занятии. Но она всё видела и всё слышала. Лейле пришлось оправдываться:
- Что ты говоришь, доченька? Я же тёте примерку делаю…
- Это так делают примерку? - не глядя на мать, с невинной интонацией в голосе спросила восьмилетняя Анфиса, продолжая возиться с лоскутами.
Лейла, сражённая вопросом, не нашлась что ответить. Промолчала.
- Знаешь что, подруженька, - сказала Мариам, - пойдём ко мне в гостиницу. Мой «особняк» вернётся не скоро. Да и твой, я думаю, из командировки раньше не приедет. Пусть Анфиса поиграет немного одна. А мы примерку у меня закончим.  Заодно возьмёшь платье, которое я хочу тебе подарить…
- Ма-ам! Я тоже  с вами пойду… - принялась было канючить Анфиса, сдвинув к переносице короткие светлые брови, кривясь и растягивая тонкие губы широкого рта. Раскосые глазки её тоже прищурились.
- Мы ещё никуда не уходим. Успокойся, - резко ответила мать, окатив дочку холодом взгляда.
- Марьяша, присаживайся ближе, я уже заканчиваю смётку, накрою на стол, попьём чай, спешить некуда, - сказала Лейла и подмигнула подруге.
- Анфиса, садись с нами.
- Я чаю не хочу, - не меняя мимики, ответила девочка.
- Не пей! Я не принуждаю, - сказала Лейла, громыхая посудой.
Закапризничавшая Анфиса, отказавшись от чая, осталась в своем игровом уголке с куклами и яркими лоскутками – обрезками от платьев, которые шила Лейла. Развернула несколько шоколадных конфет, которыми угостила её тётя Мариам, достав их из своей модной сумочки.
         Взрослым хотелось на время уединиться, но из-за ребёнка не получалось. И
за чаем намёками они решили перенести это «мероприятие» на завтра, когда Анфиса будет в садике.
Провожать гостью увязалась и Анфиса, не захотела отстать от взрослых.
Но, когда, спустившись вниз, вышли на улицу, и она увидела во дворе
играющих в пятнашки мальчишек, сказала:
- Мам, я останусь с ними, а ты далеко не ходи.
- Хорошо. Играй. Я провожу тётю Мариам только до дороги и возвращусь, - эти слова Лейла сопроводила жестом руки.
Едва только Анфиса отбежала к ребятам, Мариам задала вертевшийся на языке вопрос:
- Лёля, ты счастлива со «своим»?..
- Ты знаешь, Мариам, если честно, я ни с кем не смогу быть счастлива, - ответила Лейла после паузы, в течение которой раздумчиво покусывала подкрашенные губы.- Так много я их познала, что с одним быть постоянно теперь просто невмоготу...  Мне всё новые и новые нужны. Пока такая возможность существует, во мне живёт иллюзия ощутимого счастья. При этом - «мой» для меня, - инвентарная мебель с номером моей квартиры. Вот и всё.
- Но, когда ты была в критическом положении, он тебя спас?..- с удивлением задала вопрос подруга, устремив твёрдый взгляд в глаза Лейлы. -  Правильно я тебя поняла?
- Правильно. Этого не отрицаю. - Чистая правда!  В тот момент я его боготворила. Но только - в тот момент. Память женщины короткая, если её бог – удовольствие, достигаемое без всяких условностей,  не ограниченное никакими рамками.  Никакая добродетель не может длительное время преграждать путь искушённому человеку к любимому наслаждению.
- Не берусь оспаривать твоё убеждение. Я тебя понимаю. Сама пережила
нечто подобное, - сказала Мариам, с полуулыбкой, не отводя  взгляда от лица подруги,- после института, где в смысле достижения удовольствий, о которых ты говоришь, среди массы студентов не только не было каких-либо ограничений, но напротив, существовал широчайший выбор субъектов для известной цели. Я даже не один раз искусственно прерывала беременность. Выйдя замуж, став женой - я страдала нынешней твоей болезнью.
     -   Ты говоришь об этом в прошедшем времени. А что же произошло?
      -   Что  произошло? А то, что элитный поток разнообразных самцов, часто сменявших друг друга, вдруг заменил всего один мужчина, отнюдь не сексуальный гигант... Я испытывала дискомфорт…Знакомая врач-психиатр назвала меня нимфоманкой. При этом сказала, что нимфомания - психическая болезнь. И если не осознать опасность этого состояния и не прекратить сексуальный разгул, переборов себя, - банальным образом можно угодить в «психушку». Меня это испугало. А главное, я боялась потерять своего пилота. Понимала, что без него я – ничто. И стала преодолевать свои привычки терпением. Постаралась увлечься живописью, подменить одно увлечение другим. Не скажу, что преуспела в творчестве, но оно дало мне главное: возможность переключить своё внимание с явления вредного – на занятие безобидное. Произошла сублимация. И, ты знаешь, помогло. Меня уже не «тянет на сторону», удовлетворяюсь стараниями мужа, - подытожила Мариам. А за прошлый свой разгул я поплатилась тем, что никогда не смогу стать матерью. Для меня это страшный приговор!..
- Ну, что сказать? Ты молодец! Умеешь взять себя в руки. А я баба слабая… нет воли к сопротивлению. Вот - втемяшилось  побыть с тобой сейчас наедине и – хоть пропади, а сделай! Дойдём до гостиницы! Успеем, пока твой « особняк» вернётся? – Лейла не постеснялась саморазоблачения…
- Не смею противиться. Но… как  Анфиса? Она сказала: «Только до дороги…»- напомнила Мариам.
- Ничего, подождёт! - Не сдавалась Лейла. - Да она заиграется с мальчишками и не вспомнит про меня. Давай поспешим!.. Она у меня – тоже экземпляр! В садике те ещё номера откалывает! Есть в её группе симпатичный мальчик – Вова Дёмин. Все девочки в него влюблены. Он это знает. И пользуется их отношением к себе.
- Как пользуется? – спросила Мариам, недоумевая.
 - Нашёл способ: приносит в садик тёмные очки в белой оправе. Даёт по очереди девочкам поносить. А за это каждая из них расплачивается поцелуем.
В какой-то день девочки сговорились посмотреть его голым… Зазвали за
беседку во дворе, повалили на землю и сняли шорты. Посмотрели и сделали в попу «укол» (элемент игры в больницу). Инициатором, как выяснила воспитатель, была Анфиса. Потом Вова с Анфисой помирились и заключили договор: он ей покажет
свою «колбаску» - за это она ему – свой «вареник». И, уединившись в подсобку, - (каморка, где технички хранят свой инвентарь) выполнили условия договора,  не только осмотрев  сокровища… друг у друга, но и потрогав руками. Об этом Вова, как хороший мальчик, рассказал дома своей маме. А она пришла ко мне с заказом и поведала, сокрушённая, во всех подробностях. Насмешила меня до слёз. Что тут страшного? Во все времена это любопытство у детей было. Всегда исхитрялись как-то друг у дружки подсмотреть… И так будет вечно…ха-ха-ха! А взрослые… кто из мужчин не знает, что за «сокровище» прячет женщина у себя между ногами. А тоже, как дети…ха-ха-ха! Но Анфиса, меня перещеголяет. Посмотри на её комплекцию. Ей только восемь лет. А как сложена! Через два - три года – пиши пропала… Сейчас она за пацанами носится, сломя голову. Потом будет всё наоборот. Она и теперь даже меня на дурные мысли наводит, а как поглядывают на неё мужики… Приезжай, Марьяша, почаще. Мне хоть отдушина будет для того, чтобы откровенно, без оглядки говорить обо всём, что на ум взбредёт.
        - Буду стараться, исходя из обстоятельств... А адреса ты мне дала?
        - Да, я положила сложенный   листок на твою сумочку.
        - А-а ! Вот он.- Мариам заглянула в редикюль. – За разговорами не заметила, как спрятала, - пояснила она и улыбнулась.
        - А как ты восприняла рождение Анфисы? – после короткой паузы спросила Мариам.
    - Ну, как… восприняла?.. Как неизбежность…- подумав, ответила Лейла и,
вспоминая это событие, увлеклась.

             
                10. НЕИЗБЕЖНОСТЬ

           -    Анфиса родилась восемь лет назад, в первом осеннем месяце, крупным ребёнком. Лицо у неё было скорее отталкивающее, чем привлекательное. Конечно, с рождения у всех детей лица не блещут красотой. Но Анфиса и подрастая, не становилась красивее. Хотя фигура и рост по мере взросления приближались к образцу, которым служила её мать, то есть, - я. А характер с рождения проявился в неукротимом вопле. Голос резкий, пронзительный. Руки и ноги «дёрганые», непослушные. А  с первыми шагами Анфисы началась беда... – Тут Лейла закатила глаза и покачала головой.- Начав ходить, главным занятием её было – сбрасывать на пол всё, что оказывалось в пределах досягаемости её рук, рвать и крушить. И, если запрещали ей безобразничать, падала на пол, истерически двигая ногами, во всё горло орала. При этом обнаруживался рот огромный, а взгляд – дикий. Упрямство её выпирало наружу…
        Лейла  держала подругу под руку, и сбоку поглядывала на её лицо, стараясь видеть впечатление, какое производит рассказ. Мариам  слушала, сопереживая, не отводя взгляда от лица Лейлы.
   - Удивительно быстро растёт Анфиса. И в поступках её обнаруживаются жадность, хитрость, лживость, завистливость. Это стало заметно проявляться  по мере обретения речи.  В начальные годы жизни Анфиса вызывала серьёзную тревогу своим замедленным психическим развитием. До двух лет она не разговаривала. То есть, всякое «каля-баля» говорила безумолку, с разнообразными интонациями. И - ни единого признака членораздельной речи. Физически же формировалась ускоренным темпом. В детсадовском возрасте наибольший интерес, как ты уже успела заметить, вызывали у неё половые отличия мальчиков и девочек. К родителям особой привязанности не проявляла. Может быть, потому, что и мы не часто уделяли ей внимание: отец каждый день на службе, или в командировке. Когда случается ему быт дома, занят какими-нибудь бытовыми делами: стирает, готовит пищу, моет пол. А когда берёт в руки книжку и подзывает Анфису, дочка прячется за мою спину  или бежит в свой уголок к куклам, не желая приближаться к книге.  Я часто на репетиции в Доме офицеров, или сижу за машинкой, занята швейной работой. А главное – я просто не люблю  возиться с ребёнком.  Алексей, располагая меньшим количеством времени, всё-таки чаще бывает с  девочкой. Но большую часть времени  Анфиса, когда не в садике, предоставлена  сама себе. Она свыклась со своим обособленным положением. Воспринимает его как должное. И книги, которые покупает для неё отец со стихами Майкова, Плещеева, Тютчева, сиротливо лежат  на этажерке. Занятия, которые пытается организовать с ней отец, девочке не нравятся. Она воспринимает их, как тяжёлую повинность. Ей хочется на улицу, к мальчишкам, с которыми ладит лучше, чем со своими сверстницами. И как подумаю, что всё это только цветочки – ягодки меня ждут впереди… ха-ха-ха!
     - Да-а! - Задумчиво произнесла Мариам…  До гостиницы уже - рукой подать, - сказала она, - а в моём окне горит свет, хотя на улице ещё светло, - удивилась Мариам:  муж, что ли пришёл, или, уходя, не выключили…
- Сейчас у дежурной спросим ключ. Если его взяли, значит, муж уже вернулся.
- В таком случае я сразу поворачиваю оглобли назад, - сказала Лейла. Если он спросит, почему меня отпустила, - у тебя есть оправдание: Анфиса просила меня вернуться домой быстро. Согласна? А завтра приходи ко мне в любое время. Анфиса будет в садике. Муж – в командировке
- Хорошо, - согласилась Мариам.
- Ключа от 20-го номера нет. Его уже взяли, - сообщила дежурная, моло-дящаяся, аккуратно ухоженная женщина с искусственной завивкой обесцвеченных и выкрашенных в цвет спелого овса волос, едва подруги приблизились к конторке, за которой она сидела..
- Ну, - до завтра, Марьяша,- сказала Лейла, поцеловав подругу в губы. И они расстались.
               
                11.  ВТОРОЙ ВИЗИТ

            На следующий день утром Лейла, отправив Анфису в садик, почистила на
кухне примус, чтобы не возиться с ним при гостье, спустилась в магазин за хлебом и сладостями. И на обратном пути, почти у самого входа в подъезд, встретила подругу. Мариам тоже несла кульки с печеньем и конфетами и свёрток с обещанным платьем.            -       - Вчера забыли мы с тобой про платье, - усмехнувшись, сказала  Мариам…- ты дальше холла не прошла, заторопилась домой…
        - Ничего! – с улыбкой ответила Лейла, - и сегодня оно ко мне не опоздало…ха-ха-ха!
Теперь подруги, подобно альпинистам, снова совершали совместное восхождение на пятый этаж, преодолевая крутизну подъёма. Мариам была в тех же светло-серых модельных туфельках на тонком каблучке, что и вчера, но в другом,  более светлом платье, так же как и предыдущее хорошо подчёркивающем красивую  фигуру. Лейла не уступала гостье в щегольстве.  Платья она шила  себе с хорошим вкусом, сама. А обувь заказывала местным модельным мастерам, и в этих изделиях выглядела не менее изящно, чем гостья в  обуви Тбилисской фабрики.
Поднявшись с двумя передышками, остановились на верхней  лестничной площадке. Лейла сказала:
- Сегодня специально для тебя, подружка, проведу короткую экскурсию. Сейчас мы войдём в прихожую, из которой попадём на общую кухню. Вчера мы всё это видели, но не акцентировали на нём внимание. Входи. Видишь, на кухне три стола, три примуса и у каждого стола полка с посудой. Понимаешь, что это значит?
- Это значит – владения трёх хозяек, - не задумываясь, ответила Мариам.
- Правильно. Вот эти три двери ведут в обиталище каждой семьи. А вот эти, четвёртая и пятая - в ванную и туалет.  Живём мы мирно и дружно. Общие праздники отмечаем вместе… А теперь я ставлю чайник на примус. Будем пить чай.
 - Давай не будем спешить с чаем – предложила Мариам, слегка прищурив глаз.
- Принимается, - хозяйка поняла намёк.
Войдя в комнату, Лейла заперла дверь на ключ. Обе  разделись. Мариам тут же примерила сшитую кофточку. Повертелась перед большим зеркалом. При этом лицо её светилось восторгом. Славная получилась кофточка. Довольная Мариам принялась целовать Лейлу. Затем, сняв обнову, бросилась в постель, увлекая за собой подругу…
- Знаешь, твоя вчерашняя идея, взбудоражила всё прошлое в памяти
моей… Я не могла уснуть… - так мне захотелось к тебе «на примерку», томно сказала Мариам, прижимаясь своею грудью к груди Лейлы… Одновременно Лейла, прикрыв глаза, самозабвенно ласкала тело подруги…
Прошло время. Устав от взаимных ласк, подруги продолжали лежать в обнимку. Мариам спросила:
- Лёля, никак не могу сообразить, где же ты берёшь то «многообразие…», без которого, как говоришь, не только жить, но даже уснуть не можешь?
   - Очень лёгкий вопрос. Мы – воинская часть. Это значит, вокруг нас – скопление мужчин. А где ты видела, чтобы молодой мужчина без вожделения смотрел на женщину? Особенно на - красивую?… Всё остальное – дело техники. Понимаешь? Если конкретно, для начала назову тебе своих прекрасных соседей. Молодые мужчины – очень достойные люди. Сверхсрочник Карапет, например. Холостой парень. У него один нос чего стоит! Огромный, с горбинкой, а конец слегка раздвоенный. Не нос, а – красавец. Нос Карапета – это наглядная вывеска его мужского достоинства. Он даёт полную характеристику своему хозяину, как идеальному мужчине. И не обманывает. Поверь. Я убедилась. При этом Карапет – фотограф-любитель. Но любитель – не значит  дилетант. Видела бы ты, какие портреты делает, сук-кин сын! А как красоту чувствует, и как пользуется ею!.. На все позы мастер! Он тайком делает и такие фотографии, где люди парами, или группами бесшабашно предаются любовным играм. Очень откровенные снимки! Не всем показывает. Хотел и меня так же запечатлеть. Просил. Я не рискнула… Хотя очень хотелось увидеть себя, на «фотке… в чём мать родила»… Но нет! Не удержусь. Признаюсь. Я немного соврала тебе. Однажды он всё-таки уломал меня… Снял. Отпечатал. Карточка – шик! Но я настояла - и мы порвали её сразу, едва успев посмотреть. И плёнку сожгли.
         Другой сосед – Жорик Пащенко. Чудо человек! Красавец. Молодой офицер. Детей любит, играет с ними, учит акробатике. Анфиса к нему  очень привязана.
Мы так играть с ней как Жорик, не умеем. Его жена – профессиональный парик-махер. Мастер – высший класс, как будто с ножницами  родилась. Каждое утро бреет его перед построением полка. Дочка Валечка, младше Анфисы, капризненькая от недомоганий. Но с Анфиской дружит. А мы с Жориком душа в душу живём. Разумеется, только тогда, когда моего мужа дома нет. И его жены…
В другое время – просто соседи. Моя Анфиса со всеми соседями дружит и ко всем обращается по-свойски, на «ты». Это их умиляет. «Общаясь на «ты», люди ближе становятся друг другу» - говорит Карапет, оправдывая Анфису». – «Маленькая она ещё. Когда подрастёт – решит с кем и как разговаривать» - заступается за неё Жорж. Карапет и Жорж – постоянные «члены моего кружка». Понимаешь, да?
             Мариам с улыбкой   смотрит на подругу, ждёт пояснений.
- Могу подробнее рассказать, как произошло моё сближение с ними.
- Это любопытно, - двинула бровями  Мариам, и поцеловала Лейлу в щёчку.                - Алексей, заполучив меня в жёны, ощущал себя на седьмом небе. Он не мог налюбоваться мной. Я тоже любовалась собой, поминутно вертясь перед зеркалом. По моей прихоти, первое, что сделали по приезде на место, то есть, сюда – купили большой трельяж. Вот этот. Я перед сном, раздевшись, и сразу же после сна, с затаённой тревогой изучала перед зеркалом, не портится ли моя фигура, не исчезает ли осиная талия.
У Алексея началась монотонная армейская служба с учебными тревогами,
ночными дежурствами и командировками. Для меня потекли дни сплошной пра-здности. По утрам я долго валялась в постели. Алексей на службу уходил,   не завтракая. Обедал в офицерской столовой. С постели я поднималась, когда надоедало лежать. Или давал о себе знать голод. При этом не было чувства тревоги, что кто-то упрекнёт в безделье. Сладкая, беззаботная жизнь. Прежде об этом только мечталось. Новизна жизни в городке на самой верхотуре огромной пятиэтажки
вскоре стала для меня обыденностью. Серой. Однообразной. А значит, по-
тускнели заслуги Алексея. Я томилась от одиночества. Вспоминались бесшабашные дни, когда я могла слоняться - с кем попало, где вздумается... Затосковало сердце по утраченной свободе. Чего-то хотело. Куда-то рвалось. Я нервно комкала, прижимала к груди подушку Алексея, совсем не думая о нём. В такую минуту приоткрылась дверь. В комнату заглянула соседка:
- Лейла! – окликнула она. – О! Вы ещё в постели! Не присмотрите ли за
моей малышкой? Если Валечка заплачет, вы - услышите… Я оставила комнату открытой. Там, на тумбочке рядом с кроваткой соки, фрукты, печенье, вода… А если задержусь, к обеду придёт муж. Он сменит вас на «боевом посту». Хотите, я буду называть вас Лялей. Такое миленькое имя… Оно для вас. Вы не обидитесь?
- Не обижусь. Я привыкла. Меня уже переименовывали, подружка звала Лёлей, - ответила я.
- Вот и чудненько! Я побежала в дамский салон – муж любит видеть жену красивой…
Так я стала Лялей. Алексей возражал: не нужно менять родное, привычное имя. Мол, в памяти бережно хранится первая встреча… нежный голос красавицы… звучание необычного имени… Но видя, что я, нахмурив брови, молчу – смирился. И как ребёнок, радовался, что у его жены общительный характер, что я быстро сблизилась с соседями, чему во многом способствовала свадебная вечеринка. Застолье всегда сближает людей. Да, мужу я позже сказала, мол, ты для себя сам решаешь, как меня называть: Лейлой, Лялей или Лёлей… Он твёрд – только Лейла!
- А о вечеринке ты ни словом не обмолвилась до сих пор, - заметила Мариам
- Исправлюсь, - какие мои годы…- захохотала Лейла, растянув сверкнувшие влагой губы и открыв два ряда белых зубов.
- Получив от соседки новое имя и титул няньки, я не стала ждать, когда малышка заплачет. Спустила ноги с кровати, накинула на плечи халат и,
отправилась взглянуть – как Валечка? Перешагнув порог, окинула быстрым взглядом всё содержимое комнаты: шифоньер, кровать, диван, комод,
стулья. На комоде несколько фотокарточек в рамочках, над кроватью два пор-
трета: он и она – хозяева комнаты. Она в белом платье, чуть напомаженная, со щеголеватой причёской. Губы и глаза в улыбке. Он в офицерской форме с новенькими погонами лейтенанта – выпускник училища с юным лицом школьника старших классов. Во всём облике – выражение счастья.
Неподалёку от комода, в углу, рядом с тумбочкой, накрытая лёгкой тканью
детская деревянная кроватка. В ней тихо посапывает во сне миленькая девочка
трёх лет с курносым носиком и слегка выпяченными розовыми губками. Всё в по-
рядке. Можно уходить. Но тут вдруг послышались шаги. В комнату вошёл отец
спящей девочки. Тот, что на портрете. Но уже не школьник в офицерской форме, а мужчина, стремительный в движениях, с решительным и твёрдым взглядом тёмно-серых глаз и сухощавым, аскетичным лицом, обветренным под южным солнцем, но не лишённым красоты.
Оглянувшись и увидев вспыхнувший взгляд хозяина, который с самого моего появления в Шамхоре поглядывал на меня по-особому, я заволновалась. Пыталась что-то сказать, но язык плохо повиновался и мысли путались:
- Это ты?.. Вы?..ты?...я…я сначала испугалась, подумала, что не ты… потом оказалось…
 - Я бессмысленно теребила халат, пытаясь запахнуться. Руки не слушались. Дрожали. Левая грудь всё высовывалась наружу. Жорж всё понял в одну минуту. Красноречивее слов были мои глаза. Он в них увидел сигнал к капитуляции. И призыв…
- Я помогу, - гипнотическим голосом выговорил он фразу, тихо, но властно. Приблизился. Привлёк меня к себе. Я почувствовала его силу и власть над собой. Халат соскользнул… Я не сопротивлялась...
- Я беременна, - только и сказала ему.
- Это не мешает, - шепнул он мне на ухо уже на диване. И поцеловал в шею. Случилось то, чего втайне я уже  ждала. Признаюсь, когда поблизости
от меня есть мужчина, я просто не могу спокойно жить, пока не стану обладать им.
Между тем, Алексей во мне души не чаял. Он видел во мне одни достоин-ства. Ограждал от домашних забот. Стирал.  Убирал. Готовил еду…  Утром, собираясь на службу, по комнате ходил на ципочках. Из комнаты выходил, неся обувь в руке. Обувался за дверью, которую не запирал, чтобы не греметь замком,  и не разбудить меня. Да и зачем? Вокруг все свои!
- Как в сказке ты оказалась…  Почему-то кажется, что в жизни так не бывает, даже при исключительно хороших взаимоотношениях. Сужу по своей семье, - отозвалась Мариам.
- Видишь ли, Марьяша, всё дело в характере человека, в силе его любви и
доверии.  Алексей безоглядно верил мне. И поэтому легко подвергался обману. Знал бы он обо мне правду – не бывать мне здесь никогда!
- Лёля, романтическую историю возникновения тайной связи с Жоржем ты
рассказала. Очень занимателен момент преследования…  А как было с Карапетом?
- С Карапетом у меня это случилось вскоре после «события» с Жориком. Как-то, умываясь на кухне, ощутила чью-то руку, поглаживающую моё бедро. Оглянулась – Карапет, другой сосед, что в самой маленькой комнате живёт, фотограф.
- Ну, ты и «засоня», до обеда спишь, - сказал он, скаля зубы, и щипнул за ягодицу.
- Это что, утренний массаж? - спросила беззлобно,- я просто не могу раньше встать. Просыпаю, - добавила, улыбнувшись.
- Приду завтра будить – весело пообещал он.
- Приди… разбуди, если смелый – захохотала я. - А вдруг кто увидит?
- Я опытный конспиратор. Скажу, за солью приходил.
- И он не обманул. Утром, уходя на службу, Алексей по привычке зашнуровал у своей двери ботинки, и тяжёлой поступью (изо всех сил стараясь шагать тихо), протопал по лестнице вниз. Всё стихло. Карапет через кухонное окно выследил, как Алексей вышел внизу из подъезда и направился в часть. После этого, ни минуты не мешкая, бесшумно открыл дверь и вошёл в мою комнату. Решительно повернул ключ, торчавший в замке, и заперся изнутри. Мне кажется, я не проснулась. А будто в дрёме смотрела фильм, на который детям до шестнадцати лет билетов не продают. Сама же была в нём действующим лицом. А, проснувшись, увидела, что Карапет лежит рядом и тяжело дышит, будто вагоны разгружал…
Алексей, ослеплённый любовью ко мне, ни  секунды не сомневался в
супружеской верности моей . Он об этом не задумывался, даже мысли не допускал
о возможной измене!.. Человек он – простой, как говорят - от сохи. Вырос в сельской семье. Трудяга. Знает своё дело. После школы – военные курсы авиаторов. Войну прошёл от Северного Кавказа до Берлина с авиационным полком. Любит технику. Ни разу не был ранен, не контужен. По его же словам, до встречи со мной любовное чувство дремало в нём, будто ожидая своего часа. Свой досуг он делил между книгами  и лобзиком. В книгах больше всего интересовала славянская древность, которую теперь именуют язычеством. Возникавшие передышки от чтения заполнял выпиливанием замысловатых орнаментов. Кое-кто из сослуживцев подшучивал над ним за такое странное увлечение. Он спокойно воспринимал  шутки, - даже не помышляя хоть когда-нибудь отказаться от столь увлекательного для себя дела. Да, вот этот радиоприёмник он собрал сам из отдельных деталей. Он охотник и рыбак. То есть, увлечений хватает…Нельзя сказать, что женский пол был к нему равнодушен. Он рассказывал несколько случаев, когда подвергался заигрываниям со стороны прекрасных дам. Но устоял, остался непоколебимым. Ждал судьбу свою – это меня, значит, - ха-ха-ха-ха!
Прежде в этой комнате жили два холостяка, оба техники авиационные. Они хорошо ладили между собой. Перед отпуском Алексея, приятеля перевели в другую часть. Можно подумать, что это игра Фортуны, повернувшейся лицом к Алексею. Будто высшие силы даже жильё приготовили к предстоящему супружеству, о котором сами действующие лица ещё даже не помышляли. А когда в аэропорту Карахауза произошла эта спасительная для меня встреча, Алексей подумал: «Прощай лобзик, моя давняя привязанность, ты теперь уже – в прошлом». И решил это без тяжёлого чувства, - так он сообщил мне.
И действительно, в начале нашей совместной жизни, Алексей  не брался за
лобзик. Мы частенько ходили в Дом офицеров на концерты, в кино, заглядывали
на репетиции кружков художественной самодеятельности, участниками которых
были жёны офицеров, некоторые молодые выпускники  лётных училищ и солдаты.  Мне очень нравился танцевальный ансамбль. А ещё – кружок кройки и шитья. Но в танцевальный по причине беременности идти было несвоевременно. А в швейный – можно. И Алексей, как ни тяжело ему было отпускать меня по вечерам из дому, подчинился здравому смыслу. Мне же нужно было приобрести специальность. А у меня к швейному делу было стремление. И способности. Беременность в этом  - не помеха.
Теперь я и Алексей стали видеться реже. Днём я отсыпалась. Кое-что
делала по дому. И между делом обслуживала ближайших «членов моего кружка». Ты понимаешь? Выполняла домашние задания по кройке и шитью. Наводила на себя внешний лоск. И ко времени прихода Алексея со службы, уже была готова идти на занятия в Дом офицеров. И так три раза в неделю. Алексей некоторое время грустил вечерами, читал о верованиях славянских предков, о жизни Древней Руси, и в перерывах  снова взялся за лобзик.
Учёба на курсах закончилась до рождения Анфисы. Но ещё до окончания,
меня уже осаждали заказчицы. И я хорошо подрабатывала…
- Лёля, - прервала Мариам ,- мы, кажется, ушли  от темы: ты не сказала о приходящих…- эта сюжетная линия интересовала её больше всего, хотя логичнее было бы ожидать от неё других интересов, поскольку она сама встала на путь добродетели…   Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.
- Нет, подруженька. От темы не ушли. То, что тебя особенно интересует, ещё впереди. Я последовательно расскажу о рождении ребёнка, о вечеринке по случаю рождения Анфисы и далее – то самое… Ну, как ты сама понимаешь, моё
 появление в Шамхоре для всех приятелей Алексея, сослуживцев и соседей по квартире оказалось неожиданностью. А иначе  не скажешь, если событие это явилось неожиданностью и для нас самих. Алексей, уезжая в отпуск, не имел намерения жениться. Хотя в письмах мать не забывала напомнить, что он уже достаточно подрос, и давно наступило время, чтобы подумать о создании семьи.
Первыми узнали о случившемся соседи. Мы заявились под вечер. Все
соседи были дома. Встретили нас весело, шумно. Организовали на кухне общее застолье. Сдвинули к середине все столы, из комнат собрали стулья. Алексей предусмотрительно запасся шампанским и коньяком. Закуски хватало.
Карапет вытащил тумбочку, установил на неё патефон. Сам же заводил пружину и ставил пластинки. Нет, не Карапет, он здесь тогда ещё не жил. Эту комнату он занял после отъезда своего предшественника, Антона. Здесь жила  молодая семья Скворцовых. Антон – молодой лётчик, ровесник Жорику. Вскоре он поступил в академию, и они уехали.  Был страстный любитель вальсов. Особенно вальсов Штрауса.  Поэтому звучали: «Голубой Дунай», « Сказки венский леса», «Деревенские ласточки»; а ещё - «Дунайские волны», «Вальс Над волнами», «Вальс цветов», Вальс «Грусть», «Амурские волны». «На сопках Манчжурии».  Я - много танцевала с Жориком. Хотя и  Антон не отставал в своих притязаниях на меня. Из вежливости соседские мужчины ( исключая Алексея, который танцевать не научился), приглашали  Лолу Степановну и Ангелину Тимофеевну. Было весело. Шампанское и коньяк своё дело сделали. Алексей сидел за столом улыбающийся, счастливый и гордый, что его жена всем пришлась по душе: весёлая, общительная непоседа, красавица. Его смуглое лицо сияло радостью. Он несколько раз порывался спеть песню про Ермака, который сидел в бурю на диком берегу Иртыша, а гром непрестанно гремел и сверкали молнии… Но никак не мог справиться с мелодией. И не находя дружной поддержки, быстро умолкал. А вот с другой песней получилось удачно. Когда все изрядно захмелели, Алексей запел «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была…» И вдруг включились все. Спели здорово. И сами же себе дружно аплодировали. Были тосты. Пожелания вечной любви и счастья. Дружбы и взаимопонимания. Ну, как всегда. Это уже традиция… Так произошла моя первая встреча с обитателями нашего общежития. Прошло уже довольно времени.  С тех пор так дружно и живём. Уже почти родственниками стали все. Никаких склок. Всё корректно и доброжелательно. Подразумеваю всё, что на поверхности, на виду… Ну, ты понимаешь…
- Конечно, понимаю, откликнулась Мариам, пошевелясь, будто пробуждаясь от дрёмы – так сосредоточенно  она слушала рассказ подруги.
   - А вечеринка после рождения Анфисы тоже была организована здесь же. И походила на описанный вечер первой встречи. Разница заключалась в том, что народу было битком … Офицеры в гражданских костюмах пришли  с жёнами. Дамы поначалу блистали вычурными туалетами, соревнуясь друг с другом за превосходство. К тому времени я уже была не неизвестной девчонкой, как на первом вечере встречи, а молодой, но талантливой портнихой. У меня уже сложился авторитет. Меня величали модисткой…
            Столы накрыли в комнатах. А танцевали на кухне. К счастью, она довольно просторная. Я без ложной скромности могу сказать, - была примой среди блестящих дам. В танцах меня перехватывали из рук в руки. Не давали присесть. Нарасхват!  Алексей весь вечер не видел меня. Он как добросовестный папа бдительно дежурил у детской коляски, которая стояла в уголке нашей комнаты: давал Анфисе соску, поил из бутылочки молоком, менял пелёнки… да-да! Всё именно так и было. А я порхала белой птичкой в горячих объятиях пылающих вожделением мужчин. Моё белое платье, мелькавшее то тут, то там, было центром внимания всего общества. В разгар того вечера офицерские модницы забыли о соперничестве друг с другом, они были очарованы моей молодостью, красотой и грацией. И не отводили от меня взглядов: доброжелательных, завистливых, злобных. А я ощущала себя на высоте блаженства и без конца хохотала от счастья. Представляешь, не было ни одного мужчины, который бы смотрел на меня  не очарованным взглядом! А сколько трепетных губ, шептавших мне в танце жаркие слова о любви с первого взгляда. Сколько взволнованного дыхания, обжигавшего мне лицо! Сколько прикосновений неистовых, жадных рук! И, казалось бы, не такой уж весомый повод для грандиозного празднества, а веселье не кончалось, хотя время уже давно перевалило за полночь.
После того, как под утро утомлённые гости разошлись, Алексей сказал мне:
- Ты сама – праздник! Я, стоя у коляски, трепетал от страха - боялся, что тебя украдут.
Не знаю, в самом ли деле он так чувствовал, или, чтобы польстить мне, придумал такой комплимент… Но с этого времени популярность моя как портнихи ещё больше возросла. Дамы шли толпами. Я не успевала выполнять заказы. Они мирились с этим. Но настоятельно просили не отказывать им. Хотя в городе была известна другая портниха, постарше и опытнее меня. И Алексей признался, что праздник рождения Анфисы раскрыл для него ещё больше ту грандиозную
ценность, которую я собой представляю. Пользуясь такой оценкой, я сразу же
закинула удочку на счёт возможности своего участия в танцевальном ансамбле при Доме офицеров. Алексею деваться было не куда. Хотя, и я это понимала,
после моего окончания курсов кройки и шитья, он надеялся, что я буду вечерами дома. Тем более, что у нас появился младенец. По-хорошему, имей я совесть,
сама должна была бы остепениться и привязать себя к грудной Анфисе. Но я – не скрываю этого – эгоист в высшем проявлении этого свойства... Словом, он отпустил меня в танцевальный ансамбль, а сам стал несмышлёнышу матерью: пеленал, кормил, лечил, мурлыкал песенки, разговаривал с ней…
В Доме офицеров я была не новичком...
- Лёля, ты обозначь0 вехи с момента бурной новогодней ночи в Карахаузе, что когда происходило до настоящего момента.
- Хорошо… Бурная ночь – это встреча Нового года, когда три придурка меня накачали. В январе я обнаружила, что «тяжёлая». В первых числах февраля об этом узнала сестра. Скандал. Я хлопнула дверью и оказалась возле аэропорта.
Встретился офицер. Утешил. Приголубил. Взял в жёны. (Как в сказке) Полетели с ним в его часть через Ашхабад, Баку и Кировабад.   С марта по август,  включительно, была на курсах кройки и шитья в Доме офицеров. В конце сентября родилась Анфиса. Все считали, что недоношенная, потому что с момента женитьбы прошло всего восемь месяцев. Хотя – никаких дефектов.  Октябрь сидела с младенцем. В ноябре пошла в танцевальный… В последующие годы я продолжала участвовать в выступлениях вокально-танцевального ансамбля.
      Повторюсь. В Доме офицеров я была не новичком. Проучившись почти полгода на курсах кройки и шитья в его стенах, примелькалась, заимела знакомых среди певцов и танцоров. В вокальной группе уже были знакомые мне некоторые офицеры из молодых. Скажу прямо – хорошо знакомые, близко…
- Очень близко? - с двусмысленной улыбочкой уточнила  Мариам.
- Ближе не бывает! – С нажимом проговорила Лейла и закатилась хохотом.
У них хорошие имена – Клим Савоськин и Серж Митрошин – молодые, здоровые мужики, хорошо согреть умеют. ..  Меня давно приглашали в хор. А я хотела в танцевальную группу ансамбля. Но, сама понимаешь, разумно ли было в моём «интересном» положении заниматься танцами. Хотя мечтала. И хореограф в то время приглашала войти в её танцевальный коллектив, когда ещё внешних признаков беременности у меня не было. Но я то знала… Пообещала руководительнице подключиться позже. И частенько наведывалась в их репетиционный зал… А после роддома, обретя свою прежнюю форму, пришла в хореографическую группу смело. Уверена была в своих способностях. И не ошиблась: теперь меня называют – «прима», ну, не балерина, конечно. Мы же разучиваем народные танцы.
           Летом нынешнего года пришли в нашу танцевальную группу трое солдат из нового пополнения: Андрей Аргунов, а с ним его друзья  Вадим Лютов и Пётр Дубовик.  Это для меня – событие! Потому что Андрей мне подходит как никто другой по всем пунктам: молодой, красивый, сильный … Но, - неприступный!               
До него я к внешности мужчин не присматривалась – был бы мужик. А тут… не знаю, что со мной случилось? А он, будто и не видит меня…
Представляешь, как меня задевает, что он не обращает на меня внимания. Один он! Хотя другие мужчины - глаз не отводят. Может, эта его холодность так сильно взбудоражила мой «спортивный» азарт?
          Но, несмотря на это печальное для меня обстоятельство, жизнь идёт  своим чередом. Живой поток любителей ласк красивой женщины не иссякает. Не занятое Андреем место не пустует. Наведываются батальонные офицеры из «караулки», делая обход постов во время ночных дежурств.  Наш дом тоже пост  под ночной охраной…  Ради «спортивного» интереса иной раз сама иду на клиента, посещаю офицерские семьи под предлогом «примерки». Всё происходит в  нашем же  «необъятном замке», под общей крышей.
        - Не поняла, что значит «под предлогом примерки»? – недоумевает Мариам, косясь в стоящее неподалёку трюмо.
         - Ну, представь, у меня как у модистки постоянно толпятся щеголихи –
офицерские жёны. Ни один фасон платья у нас не должен повторяться. Все наряды исключительно оригинальны, неповторимы. Уйма заказов. Очередь. Некоторым приходится долго ждать. А каждой хочется получить свою вещь быстрее, чтобы блеснуть. Они осаждают меня иной раз толпами. У досужих женщин язык, что помело: чего только не наслушаешься. Между прочим, и о том, что жена, скажем, Петрова легла на сохранение, а жена Сидорова – повздорив с мужем, уехала к матери, а жена Иванова укатила на курорт и так далее… Я слушаю и «мотаю на ус». Потом, будто ничего не зная, прихожу к Петровым или Сидоровым с примеркой… , то есть, надо примерить, скажем, смётанное платье, или кофту, понимаешь?
        Мариам кивнула головой.
Меня учтиво встречает её временно осиротевший муж. Он - сама корректность, сама обходительность, обаяние. Предлагает, кофе… Я проявляю «нерешительность, стесняюсь». Он любезно настаивает… Я, «сдержанно», уступаю. Приближаюсь к столу. За мной ухаживают, пододвигают стул. Появляется кофе…с коньяком… И тут «вдруг узнаю», что жены дома нет и будет нескоро…И начинают разворачиваться главные события… Продолжать до «победы»? Или уже всё понятно? Это общая схема, раскрывающая формулу: «идти на клиента, применительно к нашим, военным условиям»…
     -    Мудрёно всё … но понятно, - улыбнулась Мариам, - а приходящие, значит,
 это офицеры батальона, которые дежурят ночами в караульном помещении?
       - Именно так. Наведается. Возьмёт своё… И – в «караулку».
        - А соседи?
        - Соблюдаем осторожность.
        - Дочку куда деваешь?
 - Анфиску?.. Она, набегавшись за день «до упаду», спит «без задних ног». Возле неё, хоть из пушки пали, не услышит!..
 И, скажу откровенно, несмотря на такое разнообразие, самые яркие впечатления сохранились в памяти с первых наших шагов на «этом» пути. Чаще всего я с добрым чувством вспоминаю соседа-бобыля Хатыбалу, его «лесную расправу надо мной на сене в его телеге» и Нигматулу,  нашего братца, отличавше-гося «подвигами» на сеновале…  Да ещё, пожалуй, поездку в поезде через две пустыни… Это – незабываемое!…
- А ты знаешь, всё никак не скажу тебе, Нигматула погиб, - с печалью в голосе сообщила Мариам. - Дурацкий случай…
- Что ты говоришь?! – Воскликнула потрясённая Лейла, выпучив глаза.
В выражении её лица в мгновение собралась вся мировая скорбь.
- И как это случилось? – едва не плача, спросила она.
-Нигматула уходил от меня  ранним утром. Моих родителей дома не было, и мы ночевали на нашем сеновале. Вспоминали тебя, и о том - как было весело нам втроём. Я вышла с ним за калитку. Оранжевое солнце выкатывалось из-за крон дальних деревьев, между которыми проглядывали подкрашенные тёплыми тонами крыши хат. Вся ширина улицы, а ты помнишь, она у нас – необъятная, - поросла спорышом, и густо сверкала бесчисленными бриллиантами капель росы. Только по самой середине, довольно узкой полосой протянулась грунтовая дорога. Нигматула шёл босиком по траве и, как будто гасил  сверкающие бриллианты. Они под его ногами осыпались и гасли. И следом за ним тянулся длинный тёмно-зелёный шлейф, напоминающий необычную лыжню. Я, глядя ему вслед, любовалась  меняющимися яркими красками неба, и этой зелёной лыжнёй. Откуда ни возьмись – грузовик. Он появился слева. И катил по серой ленте грунтовой дороги, вздымая пыль. Уже обогнал Нигматулу. Как вдруг брату вздумалось догнать его и, вероятно, вскарабкаться в кузов. Нигматула был самый лучший бегун в школе. И быстро набрав темп, настигал машину. В этот момент шофёр резко сбросил газ. Грузовик, будто споткнулся. И встал. Нигматула со всего маху ударился о задний борт лицом и тут же упал на дорогу. Изо рта, из носа хлынула кровь. Когда я подбежала к машине - брат был мёртв.
Мгновенное оцепенение охватило подружек… Само слово «смерть» обладает таким парализующим свойством.
         В дверь постучали. Увлёкшись беседой, женщины не расслышали или не придали значения, прозвучавшему стуку. Несколько секунд спустя стук повторился. Лейла вскочила с постели. Мариам последовала за ней. Суетясь, надевали бельё. В третий раз  стук прозвучал более настойчиво и громко.
- Кто бы это мог быть? – недоумевая, тихо проговорила Лейла вслух, взглянув на одевающуюся подругу, - муж ещё не должен приехать… разве что кто-нибудь из модниц?..
     Одевшись, Лейла, окинула взглядом разбросанную постель, быстрым движением накрыла её простынёй, и побежала к двери. Повернула ключ - дверь распахнулась. В дверном проёме появился среднего роста мужчина в офицерской форме авиатора.
       Ба-а! Алёшка! А что так рано? - Воскликнула Лейла с интонацией холодного удивления, хотя старалась придать голосу больше теплоты, чтобы слышалась в нём хоть и фальшивая, но радость.
Проницательный взгляд глубоко сидящих под надбровными дугами  глаз Алексея тепло коснулся супруги и чуточку дольше задержался на гостье.
 В этот момент Мариам успела разглядеть его привлекательный образ и выделила  шутливый взгляд сверкающих умом  и добротой глаз, умеренно мясистый и по-крестьянски задиристый нос, тяжеловатый подбородок и небольшой рот.  Едва офицер переступил порог, Лейла, изображая поцелуй, ткнулась лицом в бритую, но уже ощутимо колючую щеку мужа. Сняла с него фуражку,  из рук взяла чемоданчик с бельём и отошла к столу, освободив проход в комнату возвратившемуся из командировки хозяину.
- Это ты, наверное, по лобзику соскучился? – ироничным вопросом одарила супруга мужа, сопроводив реплику своим «фирменным» смехом.
         - Нет. По тебе - улыбнулся Алексей, приглаживая взъерошенные фуражкой
русые волосы, и, оборотясь лицом к незнакомой даме, тихим голосом сказал:
          - Здравствуйте.
          - Это моя подруга, Мариам, - представила жена гостью, - ты, вероятно, помнишь, я тебе на рез о ней  рассказывала, как мы собирали грибы в лесу, как однажды на нас покушался мужик-молоковоз… соскочил со своей телеги и… за нами(!)… а мы с Мариам – наутёк…спасались бегством…
        - Очень интересная история… И вам удалось убежать? – С неожиданным любопытством обратился Алексей к Мариам, подавая ей руку для знакомства.
         - Нет…то есть да! – Мариам беспомощно взглянула на Лейлу…
          - Конечно, мы убежали – уверенно помогла хозяйка- мы нырнули в кусты, а он… он, видимо, побоялся бросить лошадей и бетоны с молоком, которые  стояли на телеге.
         - Очень приятно, Мариам, хорошее у вас имя. А меня Алексеем родители назвали…по святцам. Вы здесь в гостях или по служебной надобности?
          - Муж прикомандирован по служебным делам, а я – «хвостом» за ним. И вот теперь в гостях. Так неожиданно мы встретились с Лёлей! Я на седьмом небе от счастья! Рада и знакомству с вами. Вы такой положительный…
О-о! Это для меня уже много… Перебор, – засмущался хозяин. Ему непри-
вычен оказался комплимент. Лейла похвалами не баловала его. Он подошёл к жене и тихо сказал:
           - Лейла, ополоснуться бы мне с дороги… В автобусе было невыносимо жарко и пыльно… Все окна – нараспашку…
        Мариам засуетилась:
        - Я уже ухожу, обещала мужу скоро вернуться, а засиделась. Вы извините… .
         - Да не спешите, я вас не потесню. Я под душем, мне бы только бельё, -извиняющимся тоном сказал Алексей
          - Хорошо Лёша, - бельё в этом шкафу, посмотри сам, нагрей воду. Я провожу Мариам, раз уж она обещала мужу... Пока возвращусь, ты ополоснёшься.
- Можно и так, - спокойно согласился Алексей.
И дамы ушли.

               
                12. «Я МЕЧТАЛА О ТАКОМ»      
               
 Спускаясь с пятого этажа по лестнице, Мариам наклонилась, чтобы поправить туфельку и, придерживаясь одной рукой за локоть подруги, спросила:
- Лёля, мне интересно, что особенного у этого Андрея, что ты,  пользуясь  завидным вниманием многих мужчин, так восторженно отзываешься именно о нём? Очень любопытно. Увидеть бы его…
- Хочешь увидеть? Послезавтра у нас очередная репетиция. Пойдём с тобой вместе.  Я познакомлю вас.
-Мне любопытно, - сказала Мариам, справившись с туфлей, и мечтательно взглянув в    пространство, будто воображением стараясь нарисовать его образ.                                -          Когда Лейла сказала про Аргунова, что он будто и не замечает её - это была правда. Но правда эта относилась не только к ней, а ко всему женскому полу. Он не хотел замечать никого из женщин. Причиной всему, – живущая в его душе - незабываемая Вероника.
  - Ну, а как тебе - мой?.. – поинтересовалась Лейла мнением Мариам о своём муже, едва возникла пауза.
        - Ну, как?.. - Собранный, лицом покрасивее моего аса. Волосы русые, густые – симпатичные. Привлекательны вдумчивые глаза, которые приоткрывают наличие ума. Речь сдержанная. Нрав весёлый. Довольно такта.  Культурный, надёжный мужчина. Ничего, что не лётчик. Мне, только ты не ревнуй, понравился он. Немногословен и корректен. Без грубости и без жеманства. И, похоже, очень покладистый. Не каждый бы из мужчин, вернувшись из командировки, спокойно перенёс твое распоряжение: « бельё возьми сам… нагрей воду…и пока я приду, - ополоснись».
       - Вот именно, все эти качества в нём в избытке… и мне претят! Он всегда всё смягчает…делает сам, чтобы меня лишний раз не обеспокоить. Нет у него такой струнки, как у других мужчин… сказать властно, чтобы ощущался голос мужчины, мужа, хозяина в доме… А он… где должен от меня как от жены потребовать – просит через «пожалуйста», например, нужно ему чтобы я погладила брюки, или постирала рубашку… Он сначала приглядывается к моему настроению, потом начинает заискивать с поцелуями…
        - Чего ты хочешь? – уже не выдерживают мои нервы… И вот только тогда узнаю, что ему конкретно надо сделать… Мне обрыдла его рафинированная вежливость. Ни единого мата от него не услышишь… И мне запрещает наслаждаться свободным словом… А самая большая слабость у него – Анфиса. Она не сходит с языка. Казалось бы: кто она ему? Удивляюсь, что это он сейчас о ней не спросил? Может быть потому, что знает – она в садике.
 - Ну, как тебе такой мужчина, муж?
         - Ты знаешь? Признаюсь честно, я мечтала о таком. Но, к сожалению, - мой
«особняк» - совершенно другой породы. Он более чем на сто процентов соответствует всем твоим запросам… Правда, я его и такого люблю. А тебе
оценить Алексея по достоинству мешает… как бы это сказать поделикатнее? –
Ну, словом, он затерялся среди других, обладающих тобой, разнообразных и многих, круг интересов которых очерчен исключительно темой сиюминутной «любви». Другие подробности твоего существования их не интересуют, они далеки от
них ... И у тебя по этому поводу к ним – никаких претензий. Но Алексей –
совсем в ином положении. Он член семьи, где всегда отыщутся какие-нибудь про-блемы, трудные, не решаемые и приводящие к конфликтам… Даже незначитель-
ные перебранки оставляют свой след, накапливаются, исподволь формируют
негативное отношение к главе семьи… Это моё мнение. Возможно, ошибочное.
Короче говоря, мужу, жена которого постоянно нежится под ласками других
мужчин, просто невозможно быть хорошим. Таково его положение…
- Я поняла тебя, Марьяша.  Может быть, ты права. Над этим я не задумывалась. Всё идёт по инерции. И едва ли, я смогу иначе.
- А среди прочих, как ты называешь: «членов твоего кружка» можешь кого-нибудь выделить, как свой идеал? – Мариам, прищурившись, с улыбкой наблюдала за лицом подруги.
- Среди прочих? У прочих мой идеал – исключительно фаллос, его параметры и возможности…
- Ты как прежде – на своём «коньке», - усмехнулась Мариам, окинув подружку любящим взором. Меня, например, напугала перспектива разрушить психику, стать нимфоманкой… А кроме того, нельзя забывать, что половым путём передаются скверные болезни…- Я тебя не осуждаю. Не поучаю. Со временем выводы сделаешь сама…
- Возможно. Хотя… А ты никогда не жалеешь, что так резко ограничила свои интересы, изменила свою судьбу, зажала её в «ежовых рукавицах нравственности»? Ведь сколько вокруг заманчивых возможностей!…Сколько соблазнов!… Протяни руку – и пользуйся. Всего только чуть-чуть хитрости, самую малость изворотливости ума… чуточку бесстыдства и раскованности поведения… И сразу жизнь – насыщеннее, полнее, разнообразнее! Столько захватывающих, пьянящих ощущений… Но они все – мимо тебя! А ты довольствуешься одним «особняком» и мысленно награждаешь сама себя виртуальными «медалями» «За мужество, верность и преданность…». Сама же этим гордишься… исключительно только перед собой. Никто другой твоим подвигам не поверит. Даже женщины.
- Да я, признаться, именно перед собой и хочу выглядеть в нравственном смысле безупречной, насколько это возможно, учитывая прошлые вольные похождения. Мнения других людей на этот счёт меня не интересуют.
С некоторых пор во мне укоренилась такая потребность. Это я тебе без рисовки, как подруге говорю. И вовсе не для того, чтобы стать образцом для других. Собственное поведение – это личное дело каждого…
Лейла почти не вслушивалась в слова подруги, шла рядом молча.
- Лёля, Алексей не обидится, что я тебя увела. Вот уже дорога…
- Да, пора мне возвращаться, - ответила Лейла, и подумала: «Вовсе не
из-за Алексея, а тема наскучила».
- Придите к нам в гостиницу, когда Алексей отдохнёт с дороги. Познакомлю его с моим «особняком». Посидим в ресторане, что при гостинице. Мужчины найдут общие темы для бесед, - предложила Мариам.
- Хорошо, Марьяша, я мужу передам приглашение. Но не уверена, что согласится. Он уклоняется от знакомств и не любитель посещать «злачные места»
 - это его обозначение ресторана… Но в любом случае, не вздумайте уехать не простившись. Приходите к нам, Марьяша. У вас день отъезда определён?
- Нет. Сказал: по окончанию какого-то расследования… А что это?
Не знаю.
Прощаясь, подруги поцеловались.
               
                13. РАЗМОЛВКА

Оставшись один, Алексей Всеволодович нагрел в колонке воду, отвёл душу под хлёсткими струями из-под лейки,  вспоминая, как они с Лейлой, впервые, после дальнего пути из Туркмении в Азербайджан  устроили по инициативе и с участием соседей романтический праздник, начавшийся именно с этого душа. Тот праздник не поддаётся теперь описанию. Хотя память хранит  само событие  в мельчайших подробностях, и фантастическое впечатление от него. Алексей и теперь легко проникся ощущением того состояния счастья, которое, казалось, свалившимся с неба прямо ему на голову.  И его так много! И, думалось, оно будет таким же огромным вечно! Для постороннего взгляда, способного видеть явление без романтического   флёра,  Алексеево счастье воплощалось в смазливом личике и привлекательной фигурке мимоходом обретенной жены, бедной страдалицы, по её словам, несправедливо обиженной, готовой от безысходности броситься в омут. …Но Алексей  своё счастье не разбирал по косточкам, он видел его купно: огромным,  сияющим и  был горд собственным поступком, что спас  человека, - своё неведомое, но кем-то злым обречённое на гибель счастье.  По праву спасителя, воспользовался им. И поныне пребывает в состоянии эйфории. Да, пьянящее ощущение счастья совершенно ослепило. Он искренне радовался  появлению на свет малышки. И не возражал против непривычного имени - Анфиса, которым заблагорассудилось матери назвать новорожденную девочку. Он и теперь любит Анфису как родную  дочь. Любит и Лейлу.
      Мысль Алексея, нежившегося под тёплыми струями душа, своевольно и прихотливо перемещалась во времени, выхватывая из памяти то один, то другой эпизод, не соблюдая хронологической последовательности событий…
        …Дело шло к осени. Близились роды. Лейла, глядя на  «вышедшую из
привычных габаритов» талию, сильно расстраивалась. Но всё равно вертелась
перед зеркалом. В середине сентября родилась дочь. Алексей предложил назвать
её Лейлой.
- Пусть будет у меня две Лейлы, - сказал он, не шутя,  перенося достоинства старшей на её крошечную отрасль. Хотя слово «крошечная», применительно к новорожденной подходит лишь фигурально. В действительности это был здоровый и довольно крупный ребёнок, весом свыше четырёх килограммов.
- Для одного тебя две Лейлы – это слишком много, долго не протянешь,- ответила жена, меняя пелёнку, и закатилась своим ошеломляющим  хохотом. – Анфисой её назовём. Была у меня в детстве подружка с таким именем. Она очень нравилась мне. Сами родители её характеризовали двумя словами: «оторви и выбрось!». Это была заноза! Не только девчонки её боялись, она и мальчишкам спуску не давала. Но они принимали её в свою компанию, как атаманшу. Что за разбойничья натура!.. По садам совершали ночные вылазки. На колхозную бахчу. А то и в огород… Курила она больше чем ребята. Даже вино с ними пила. Красивая была, чертовка! Я завидовала ей. Волосы чёрные с синеватым отливом, как вороново крыло, крупными волнами. Глаза и брови тоже чёрные на нежном бело-розовом лице, как бы припорошенном на щеках золотистым пушком. Губы пухленькие, яркие. Носик маленький…И… - вот удивительно - из девчонок только меня признавала…
- Хорошо. Пусть будет Анфиса, - безоговорочно согласился Алексей,
сопроводив своё одобрение  улыбкой.
Когда стала известна дата выписки  жены с младенцем из роддома, Алексей принялся наводить дома порядок. Обмёл пыль. Протёр подоконник. Перемыл посуду. Горячей водой с мылом стал натирать пол, проникая в самые дальние углы, куда не всегда достаёшь рукой. Даже  заплетённое паутиной ружьё, висевшее на стене, основательно вычистил. Он изо всех сил старался сделать жене приятное.
И Лейла оценила это по достоинству:  Алексей получил жаркие объятия и целую дюжину горячих поцелуев… Не отгоняя, ласкающих душу воспоминаний,  Алексей, после купания сидел возле тумбочки и выпиливал лобзиком из фанеры, скопированный с текинского  ковра туркменский орнамент.               
        Работа лобзиком, стала для него в отсутствие жены  давно привычной формой отдыха. Лейла, проводив подругу, и,  возвратясь домой, застала мужа за этим занятием. Пиликанье её раздражало. По своей грубоватой прямолинейности, она временами отпускала обидные реплики. Не сдержалась и теперь:
- Ты, едва появившись дома, опять завёл свою «шарманку» - сдвинув брови, с холодным выражением лица сказала она, перешагнув порог. - То ты в командировке – тебя дома нет. То ты дома, но сидишь с лобзиком в обнимку, и снова, будто в командировке…тебя дома нет.  Она старалась  уязвить больнее, чтобы муж почувствовал себя виноватым…
Алексей не вскипел, не фыркнул, не выругался.  Он отложил раздражающий жену инструмент. Подошёл к ней. Обнял за талию, прижал к себе и принялся целовать в шею, в щёки, в губы, переполняясь чувством любви и нежности.  Лейла слабо сопротивлялась. И Алексею трудно было понять: в чём смысл сопротивления? С этим долго разбирались… в постели.
          Усмирённая Лейла, победно восседая верхом, как наездница на горячем скакуне, ещё бурно дыша, сообщила мужу, что они приглашены в гости.  В гостевой программе  главный пункт -  посещение ресторана…
Алексей, поглаживая жену, влюблёнными глазами смотрел в её пылающее жаром лицо, сияющие восторгом глаза, видел вздымающуюся высоко грудь, некоторое время молчал, улыбаясь.  Продумывал форму отрицательного ответа, чтобы объяснение было убедительным и не вызвало у жены прилива новой волны недовольства.
- Видишь ли, любимая, - приложил ладони к щекам и,  притянув лицо жены к своему лицу, коснувшись его губами, - заговорил Алекскей, - Дмитрий Трофимович Щукин, представитель военной спецслужбы, т.е. особого отдела, который занимается вопросами политических преступлений. Потому и кличка у него – «Особняк». На наш аэродром из Штаба Округа, базирующегося в Тбилиси, он не на экскурсию прилетел и не для того, чтобы его супруга навестила нас. А для расследования… какого-то «дела»… о котором я  не имею ни малейшего представления. Понимаешь?
(Уловив в интонации мужа, смягчаемые им нотки последующего отказа, Лейла отстранилась и выпрямилась).
 Алексей продолжал: - И вот кто-то из наших офицеров увидит меня в ресторане в компании с уважаемым Особняком… Какая мысль ему придёт в голову? Он не знает, что «Особняк» - муж подруги моей жены, а я до этой минуты «особняка» ни разу в глаза не видел… Этого из наших никто не знает. Но, увидев нас вместе, составят для себя совершенно ошибочное представление. Ложное.  А я этого не хочу.
- Ты всегда найдёшь, как отговориться, - вздохнула Лейла,  уже вообразившая себя в ресторане в тщательно продуманном наряде… и сверкнула на мужа
взглядом, не скрывающим раздражения. Через минуту выбралась из постели, оделась. Алексей тоже встал.
- Нам бы перекусить чем-нибудь, - предложил он, убирая с тумбочки лобзик и другие принадлежности. Не отозвавшись, Лейла вышла  на кухню. Поставила чайник на примус. Собрала вазочку с сахаром, масло на стол. Нарезала батон. Пили чёрный чай. Молчали. Лейла «дулась».
- Любимая, я не возражаю, если ты пойдёшь к ним в гости одна. Понимаю…
подруги, долго не виделись… Всё объяснимо. При других обстоятельствах я бы
тоже… но теперь… Скажи, что я приболел. Думаю, поймут. Мариам знает, что я
только что с дороги…
- Нет уж, потом будешь попрекать меня…
Алексей не настаивал. После чая он снял пижаму. Надел форму.
- А куда ты собрался? – удивилась Лейла.
 - В садик за Анфисой.
- Да она сама дорогу знает. Сколько тут идти?!
- Лейла, пойдём вместе встретим ребёнка,- Алексей ласково погладил ладонью рыжие пряди жены.
- Нет уж, иди тогда один, - махнула рукой, - делать тебе нечего,-
крикнула вдогонку мужу и повернулась лицом к зеркалу.
     По пути в садик Алексей думал о ребёнке, стараясь отогнать от себя
тягостные впечатления нынешнего дня, начиная с возгласа, которым встретила
жена его возвращение домой. Да, он думал о ребёнке, которого признал своим, дав слово Лейле, что никогда не напомнит ей о тайне его зачатия. И свято соблю-
дает обещание, стараясь быть ребёнку родным отцом. Но по мере роста Анфисы,
в ней открываются черты, которые не могут быть родственными ему по природе
своей. И они всё назойливее  проявляются в  ней, вызывая у Алексея внутреннее беспокойство.
         Вспомнился ему самый первый праздник Анфисы, её день рождения, отмечавшийся во всех  комнатах общей квартиры трёх хозяев. Правда, с большой натяжкой можно говорить, что был праздник новорожденной.
В действительности праздновали взрослые. Кроха, которой было не более десяти дней от роду, как маленькая королева, убранная в  кружева, спала в новенькой оранжевой коляске. Алексей специально выбрал яркий цвет, едва только узнал, что родилась девочка. На удивление родителей, в этот день Анфиса, будто чувствовала на себе ответственность за тишину в доме, держала себя образцово. Она не капризничала, не включала «иерихонскую трубу» своего пронзительного голоса. Тихо спала. Комнаты и кухня были полны гостей. Двери соседей  -  распахнуты, и вся квартира целиком представляла единую праздничную площадку. Гостями были супружеские пары офицеров.
           Но военные, так же, как в свадебный вечер, когда Алексей представил Лейлу друзьям и сослуживцам как жену, преобразились, явившись на праздник в гражданской одежде. Дамы, соревнуясь друг с другом, щеголяли яркими нарядами. Лейла царила среди самых юных жён, затмевая своею красотой ранее признанных красавиц. Танцевали под патефон, сменяя пластинки…
              - Здравствуйте, Алексей Всеволодович! – прервала наплыв воспоминаний, белокурая нянечка в белом, коротком, до колен, халате из группы Анфисы, встретившаяся  ему на территории садика. - Вы за дочкой?
- Добрый день, Танюша…да, я за Анфисой, можно забирать?
  - Можно. Я сейчас приведу её. Подождите минутку вот здесь, в палисаднике на скамеечке. У них был тихий час. Они одеваются. Я скажу Анфисе, что папа пришёл. А! Вот и она! Самостоятельная! Одна приходит из дому, одна домой идёт.
- Папа! Увидев отца, вскрикнула Анфиса и пустилась бегом ему навстречу.
«Удивительно. Редкий случай: Анфиса проявляет такую активность при встрече. Чаще она подходит, не торопясь, без эмоций.» - подумал Алексей.
 - Да не беги, споткнёшься, - предостерегла Татьяна. - Куда там!
Анфиса подбежала к отцу. На лице у неё были тёмные очки в белой оправе.
Родные обнялись, расцеловались. Алексей спросил:
Анфиса, ты теперь всегда ходишь в тёмных очках?
- Нет, - ответила девочка – это мне сегодня Вовка дал поносить.
- Но я как-то видел у тебя такие же…
- Правильно. Это они и есть. Вовка мне второй раз дал. Он и другим девоч-
кам давал…восьмилетняя Анфиса не объяснила отцу причину Вовкиной щедрости. Она уже понимала, что об этом лучше не говорить.
Отец и дочь, простившись с Татьяной, взялись за руки, и пошли за калитку садика.
Лейла, сидя перед зеркалом, не отводила глаз от своего лица. Она себе.
нравилась. А в голове вертелась мысль о ресторане. Она думала: «Если пойду
к Мариам, дам повод Алексею для недовольства. А не пойду, лишу себя удоволь-ствия посетить ресторан… Как быть?»
Но,  не успев принять решение, услышала голос Анфисы, донёсшийся
с кухни.
- Уже явились, - холодно в полголоса проговорила Лейла, - и тут же открылась дверь, и в комнату вошла Анфиса, а вслед за нею – Алексей. Анфиса держала в руках бумажный стаканчик с мороженым, осторожно слизывая ещё возвышающийся бело-розовый холмик языком, который по временам, высовываясь изо рта, напоминал ягоду клубники. Родившееся у Лейлы раздражение, вызванное отказом Алексея идти в гости к Мариам, выплеснулось мгновенно, едва увидела в руках Анфисы мороженое.
 - Ты не думаешь, что ребёнок может застудить горло! Тебе - лишь бы подольститься… - резко выговорила Лейла, обратившись к Алексею, не повернув в его сторону головы и не назвав его по имени.
Алексей молчал. Он знал из опыта, стоит произнести хоть слово в своё оправдание, - тут же обрушится на него их целая лавина. А скандала не хотелось.
 - Мама, смотри, я осторожно, - сказала Анфиса, демонстрируя свой клубнич-ный метод потребления мороженого. – Мама, мама, смотри!
Лейла не сразу взглянула на дочь:
 - И опять ты в этих очках!.. Вовка дал? Что у вас с ним, любовь? – в глазах
Лейлы мелькнули шальные чёртики.
 - Просто так дал - соврала Анфиса, постеснялась сказать правду. - Он всем девочкам даёт – добавила она, глядя на мать через тёмные очки, отняв ото  рта мороженое.
 
                14. ЗАПИСКА

        В семейных распрях ночь часто исполняет  роль  миротворца. Примирила она и Лейлу с Алексеем. За утренним чаем - Лейла улыбалась.  А к  уходу мужа на службу, погладила форму. Дала свежий носовой платок. Прощаясь, у порога  супруги  поцеловались.
Анфиса самостоятельно умчалась в садик раньше отца, не позавтракав дома: «А то Инна Петровна, её воспитательница, будет недовольна, что девочка в садике отказывается кушать. Подаёт плохой пример для других детей».
Лейла, собрав грязную посуду, оставила её на кухонном столе, возле примуса и, повертевшись перед зеркалом, припудрив носик и подкрасив губки, отправилась в гостиницу к Мариам. Шла с полной уверенностью,  что муж подруги ушёл в штаб полка, и Мариам теперь в номере одна…и нет никакой помехи… С этими фантазиями она вошла в холл гостиницы. И каково же было её разочарование, когда администратор – сорокапятилетняя дама с седеющими, искусственно завитыми волосами, декоративно нависающими над невысоким лбом, с лицом, сохраняющим следы былой красоты, и красной повязкой на рукаве, сообщила негромким голосом:
- Супружеская пара Щукиных из 20-го номера сегодня рано утром улетела в Тбилиси. А для вас оставлено письмо. Получите, пожалуйста. И администратор, с доброжелательной улыбкой, подала через барьер, отделяющий служебную часть помещения от общего зала, голубоватый конверт, на котором было торопливой женской рукой начертано всего два слова: « Лейле - Мариам».
Поблагодарив учтивую женщину, Лейла вышла на улицу и тут же вскрыла не заклеенный конверт. В нём была записка следующего содержания:
«Дорогая Лёлечка, неожиданно мужа в срочном порядке отзывают в штаб округа. Очень жаль, что мы лишены возможности даже проститься с тобой. Будем надеяться на новую встречу. Твой адрес у меня есть. Теперь не потеряем друг друга. Целую много-много раз, любящая тебя, Мариам. Мой  адрес: Тбилиси, проспект Руставели, д.117, кв.36. М. Щукиной».
Прочтя записку, Лейла вскипела. Ей вспомнилось, как она упрашивала мужа навестить подругу. А он отказывался и приводил свои доводы. «Я как чувствовала!..» - с жаром подумала она, и, спрятав письмо в сумочку, заторопилась домой. Но дойдя до дороги, будто очнулась от забытья, вспомнила, что у неё непочатый край работы, которая с появлением Марьяшы отодвинулась на задний план. «Может уже сейчас кто-то из заказчиц стоит у двери в ожидании примерки?»    -    И предчувствие не обмануло. Действительно, у своего подъезда она столкнулась с женой командира части, худощавой и бесформенной, хотя довольно стройной Людмилой Никифоровной Молодиной. Общительная и недурна лицом сорокалетняя женщина была дружески расположена к Лейле, нередко делала заказы, с благодарностью и похвалой отзывалась о способностях, даже таланте Лейлы-портнихи.  Теперь пришла посоветоваться и подобрать фасон к платью, которое она желает пошить к предстоящему праздничному вечеру по случаю дня рождения мужа.
 - Как хорошо, Лялечка (теперь уже многие так называли Лейлу), что я вас встретила, - сияя лицом, сказала Людмила Никифоровна, и обняла Лейлу за талию.- А вы чем-то огорчены?
- До слёз! Вначале выпало такое счастье, случайно, после долгой разлуки
встретила здесь свою подругу детства. Она же мне родственница. Но пообщались мало. А проститься - вовсе не довелось. Неожиданно улетела с мужем в Тбилиси. Оставила записку у администратора гостиницы. Извиняется, мол, мужа срочно отозвали в штаб округа.
- А ваша подруга – жена «особиста»? - уточнила Людмила Никифоровна.
  По словам жены, его «особняком» зовут, - ответила Лейла.
- В сущности, это одно и то же. Вы знаете, я что-то слышала краем уха о прилетевшем в штаб полка «особисте», но мне не показалось это интересным, и я ничего не сохранила в памяти…
- Лейла по-своему расценила слова жены командира и переменила тему.
- А вы, Людмила Никифоровна, ко мне с заказом?
         - Видите ли, Лялечка, послезавтра у Зиновия Кононовича день рождения, уже приглашён на празднование цвет полка, вы же представляете, что дамы будут наряжены в пух и прах. И мне не хочется ударить в грязь лицом. Просмотрела свой гардероб – всё битком забито, а глазу остановиться не на чём. Хочу тоже блеснуть чем-то новеньким с вашей помощью. Я рассчитываю на вас.
 - Из всех сил буду стараться вам помочь, дорогая Людмила Никифоровна! - проворковала Лейла и закатилась своим фирменным смехом, так, что прохожие стали оглядываться. Этот заразительный смех не очень сочетался с серьёзностью намерения. Но такова манера Лейлы.
Женщины поднялись в комнату, присели у стола. Лейла нагромоздила на нём гору журналов мод. И закипела работа. Просмотр и обсуждение фасонов заняли не один час.  Приходили и другие клиентки: кому-то из них нужно было снять мерки перед кройкой и принять заказ,   кому-то примерить платье, уже находящееся в работе…   Лейла переключалась на сиюминутное дело, затем снова возвращалась к столу, за которым в поте лица трудилась супруга командира полка,  выискивая для себя оригинальный фасон вечернего платья.
Наконец высокая гостья нашла искомое. Попросила сделать быстрее и, простившись, ушла. Находясь при деле,  Лейла на какое-то время, будто забыла о «провинности»  Алексея,  повлекшей за собой целую драму - Мариам улетела, не попрощавшись... Да. Забыла, только ненадолго.  А, снова вспомнив,  внутренне кипятилась, мстительно, с ожесточением подбирала слова обидные, строила фразы ядовитее, желая крепче уязвить мужа. Чтобы он прочувствовал! И с нетерпением  поджидала его.  Но к  приходу Алексея, вся желчь перегорела и злость обратилась в обиду. Вскоре Алексей появился дома, Лейла припала ему на грудь и безутешно разрыдалась. Он тихо гладил её волосы и целовал в макушку.
- Не расстраивайся, Золотко моё… давай  дождёмся моего отпуска и съездим в гости к твоей подруге в Тбилиси.  Сколько тут ехать?! Двухсот километров не будет.
- А вспомни,- сокрушалась Лейла, - мы уже сколько лет не можем никуда выбраться… Опять модницы меня не отпустят…
 - А куда подевалась Анфиса?- нежно вытирая ладонью слёзы со щёк жены и целуя глаза, спросил Алексей.
- Что это ты так припозднился с вопросом?- хихикнула Лейла, - она у соседей.

 Анфиса  играла с Валечкой в её комнате. У  Вали было ангельское личико, а характер – далеко не ангельский. Девочка выглядела худышкой, под большими  глазами синие тени. Она часто болела и оттого постоянно капризничала. А с Анфисой вела себя дружелюбно и спокойно. Поэтому Лолита Степановна, мама Валечки, всегда радуется приходу соседской девочки, которая приносит с собой спокойствие, садовский опыт игр, а ещё цветные лоскутки, которые очень нравятся дочке. При Лолите дети, сидя на коврике, спокойно играют куклами, посудкой, аптечкой, книжками, кукольным театром. Такая игра поощряется мамой Валечки. 
Но сегодня, с детьми занят Жорж, Валечкин папа.  Он  пришёл со службы, а Лола, являясь профессиональным парикмахером, ушла обслуживать клиентов на дому. Жорж, в отличие от супруги, любитель подвижных игр. У него дети не сидят на месте, а кувыркаются, крутят обруч, играют с мячом, делают «мостик» с колен. Валечке и Анфисе весело играть с Жориком . Он у них не командир, не начальник, а товарищ: кувыркается вместе с ними. Это детям нравится больше, чем возня с куклами под строгим присмотром Лолиты Степановны.
            
                15.  СЕРДЦЕ КРАСАВИЦЫ

 Старшина Хохлов, со своей неугасающей свекольного цвета физиономией вышел в щеголеватых хромовых сапогах на крыльцо казармы, взглянул в сторону курилки, затем окинул взглядом ближний плац, кого-то ища. На глаза попался Гайнулин, низкорослый, упитанный солдат с рябоватым лицом. Старшина, увидев его, выдал свою любимую шутку:
         - Ну, шо, Гайнулин, татары сала не ядут? – и расхохотался, широко раскрыв рот, довольный собственной остротой.
        - В армии ядут! – улыбнулся Гайнулин.
        - А  где троица неразлучных? Танцоры наши где? Разыщи их.
         - Они, кажется, в классе материальной  части, - ответил солдат и побежал в казарму.
 Через минуту на крыльце появились Аргунов, Лютов и Дубовик.
        - У вас сегодня репетиция будет?- спросил старшина, обводя взглядом лица танцоров.
      - Да, будет! – ответили они в один голос.
     - Ну, хо-ро-шо, - произнёс он в растяжку после паузы, как бы в раздумье. – Назначим  к знамени других… А на завтра у нас планируется поход добровольцев в горы,- сообщил он, взглянув на Аргунова, зная его спортивную активность.- Пойдёте пилинилизьмом заниматься?
     - Чем - чем?- переспросил Аргунов, - приподняв брови и шутливо навострив уши.
   - А чем в горах занимаются? – удивился старшина непонятливости солдата.
   - Может, альпинизмом?- уточнил Аргунов.
   - Ну, нехай будет по-твоему - альпинизмом… какая разница? Пойдёте на Малый Кавказ?
  - Обязательно!- продолжая смеяться над неологизмом старшины, ответили солдаты.
             На репетицию триумвират шёл, начистив  до сияющего блеска пуговицы, эмблемы  и подшив свежие подворотнички.  Андрей на узкой тропе, слегка петляющей мимо стадиона, шёл замыкающим, за Петром. Впереди, слегка  сутулясь, двигался Вадим.  Андрей курил и молчал, вспоминая слова предсказательницы  о том, что Веронеку надо искать в пустыне… Почему в пустыне?- думал он. И прокручивал в памяти названия  величайших пустынь, которые специально выискивал  на географических картах:  Сахара, Гоби, Калахари, Большая песчаная, Каракум, Кызылкум… Сколько их в мире!.. Но Вероника хотела побывать в Каракумах, - вспоминал он.         Вадим и Пётр переговаривались о своём, более близком и определённом. Они оба подружились с молодыми женщинами из «Шанхая», улучив подходящее время, наведываются к ним. И вполне  довольны таким общением. Вадим на «гражданке» не оставил определённую воздыхательницу по себе:  много их было…. Пётр, хотя и был убеждён, что Валечка ждёт его терпеливо и преданно,- время от времени воспроизводя музыкальный образ отсутствующего любимого  из обожаемых  им мелодий Шопена, но на себя нравственную узду не надел. Пользовался благами жизни теперь, без зазрения совести. Андрей не завидовал им, и не осуждал.  Он следовал своим твёрдым принципам: он любил Веронику, был верен и предан ей, и твёрдо убеждён, что после службы непременно отыщет её, чего бы это ему ни стоило. Вадим и Пётр, иногда подшучивали над ним…
      
       Перестрадавшая и утешенная Алексеем Лейла, быстро и тщательно одеваясь перед зеркалом, собралась в Дом офицеров. Алексей нежно ухаживал, помогая ей, как преданный паж. Выходя из комнаты, она мимоходом поцеловала мужа в щёчку, и  взглянула на свои новые модельные туфли, как они на ноге?
         В фойе Дома офицеров Лейла и  солдатский «триумвират» встретились. Обменялись приветствиями и улыбками. Только Андрей сказал своё: «здравствуй» с серьёзным лицом. Сердце Лейлы болью  ощутило холодность такого приветствия.  Но через минуту оно уже порхало радостно: Лейла  увидела  обоих пилотов - Митрошина и Савоськина, « членов своего кружка», они беззаботно жонглировали словами, шутили, не прячась. На виду у всех. Там это естественно: ансамбль, общие интересы – никаких подозрений! Савоськин сообщил некоторые сведения, связанные с приездом «особиста» из Штаба Округа. Лейлу очень интересовала эта тема. Ей хотелось узнать всё как можно подробнее. Оказывается, у приезжего было задание: расследовать подлинную причину и обстоятельства голодовки, которую объявил младший сержант второй эскадрильи Владимир Статюх, возмущённый злобным к себе отношением старшины, Михаила Хохлова, допускающего в нарушение Устава чрезмерно частое назначение его в наряд, неоднократно сопровождавшееся угрозой: «Я тебя сгною в караулке!». Однако причину экстренного отзыва «особиста» в Тбилиси Савоськин не знал. А Лейлу именно это интересовало больше всего. Потому, что неожиданно разлучило её с Мариам. Митрошин спросил Лейлу:
- Как чувствует себя твой благоверный после возвращения из командировки? – Он счастлив, что видит меня, - играя глазками, ответила Лейла.

                16.   НА ОЗЕРЕ
               
           Для Анфисы год пролетел незаметно. В новой садовской группе она скоро обрела  друзей. И весь текущий год была «командиром» - главной помощницей воспитательницы. Тамара Михайловна очень сожалела, когда  для Анфисы подоспело время снова, во второй раз, покинуть садик и всё-таки идти в школу. Она подарила любимой своей помощнице большого лохматого медвежонка и расцеловала как родную дочку, пожелав успехов на новом, серьёзном этапе жизни – много-много «пятёрок».
      Отец прикладывал немало старания и сил, чтобы дочь полюбила книгу. И мало-помалу дело налаживалось. Анфиса уже без напоминаний бралась за Букварь, полюбила складывать слова из декоративных кубиков с буквами.  К Новому году она уже могла читать и писать целые предложения. С арифметикой дело шло ещё лучше.
 Новогоднюю ёлку, пока мать была на репетиции,  они с отцом наряжали  игрушками, которые делали  своими руками: красили гуашью бумагу, вырезали из неё полоски, соединяли и склеивали, образуя разноцветные цепи. Из картона вырезали различных зверушек, птичек, рыбок, раскрашивали и развешивали на пахнущей зимним лесом ёлочке, которую принёс домой отец. Только светящиеся гирлянды да яркая звезда для верхушки были покупными. Анфиса, следя за умелыми руками отца, старательно подражала ему и тут же удивлялась, что у неё тоже получается. Весёлое, радостное было время. Карапет у себя ёлку не ставил. А у Валечки Пащенко была красивая ёлка, которую родители украсили покупными игрушками. Анфиса, увидев её, тут же забыла радость собственного творчества и позавидовала малышке. Ничего не поделаешь: таково проявление её характера.
        В школе тоже бывало, если кто-то прочитает задание лучше неё  и получит оценку баллом выше, она расстраивалась, даже плакала. Зависть - болезнь переходчивая. Она и в Лейле в избытке  .
        В канун Нового года в Доме офицеров новогоднюю ёлку посетили офицерские семьи с детишками разного возраста. Там  установили вертящуюся огромную лесную красавицу. Всю усыпанную сиянием огней. А местная художественная самодеятельность порадовала гостей отличным концертом.
Анфиса увидела и свою мамочку в вихревых танцах. Лейла блистала красотой и мастерством танцовщицы. Дома супруги Шалаевы в честь праздника, у ёлки роскошно сервировали стол с вином, но соседи настояли на совместной встрече Нового года.  И все переместились  на кухню. Всё было дружно и весело. Хорошим воспоминанием остался этот праздник.
       Зимние каникулы Анфиса провела на санях и  лыжах, которые заботливо припас отец заблаговременно. Частенько и сам с ней «катался», держа сани за верёвочку. А по вечерам читали книжки. Мама, если не строчила, а смётывала что-то, тоже прислушивалась.
     После успешного окончания Анфисой учебного года, отец, заранее обещавший дочке поездку на летних каникулах к бабушке на Кубань, слово сдержал. Он отвёз её и, оставив  на попечении своей матери, возвратился в Шамхор продолжать службу.
Бабушка  Федосья жила в деревне,  на берегу большого озера, у берега которого заканчивался её огород. Анфиса пристрастилась загорать в укромном месте, у воды. Расстелет покрывало на траве в конце огорода, глаза накроет панамкой и подставляет солнышку попеременно, то бока, то живот, то спину, то обнажит грудь.
        Рослый соседский мальчишка, веснушчатый и жилистый Григорий, заприметил, что у бабки  Федосьи во дворе появилась приезжая девчонка. Выследил  место, где она принимает  солнечные ванны.
     Поспешил с новостью к друзьям, разлёгшимся у самой кромки воды на влажном песке, принялся рассказывать на своём мальчишеском жаргоне с азартом, чуть не захлёбываясь:
        - Вы бы взглянули, что за бабень! Вот такие буфера! – он, изображая свой рассказ в лицах, приставил полусогнутые  ладони к своей груди, образовав две выпуклости, - а попень (!) - так из плавок и вываливается. Я видел, как она загорала…
     - Да о ком ты? - Двое его друзей, Женька и Санька, с виду семиклассники,  повернув головы к остановившемуся перед ними Гришке, заинтересовались сообщением.
     - Приезжая. У бабки Федосьи живёт,-  спокойнее сказал Гришка, разминая папиросу.
     -  Тоже винишком балуется? – усмехнулся остролицый Санька с намёком на Федосьино увлечение.
     -   Это нужно  проверить, - отозвался Женька, поддерживая загорелым кулаком отвисающий тяжёлый подбородок.
     - Надо наших девок подговорить, чтобы они зазвали её завтра в лес за ветками: для Зелёных Святок… (Приближалась Русалочья неделя  - древний славянский праздник, (по-церковному- Троица), который в станицах и деревнях Кубани почитают с давних времён и в честь него украшают жилища ветками деревьев и душистыми травами).  Пусть, мол, бабку свою порадует. Поглядим что за птица, но трогать не будем. Надо дать ей время привыкнуть к нам,- высказал идею остролицый Санька. - А на Троицу свозим её одну  на остров… вина прихватим…  Твоя лодка в порядке? – спросил у  Григория.
    - Как всегда! -  Григорий,  прикуривая папиросу, кивнул  в сторону небольшой заводи, на мерцающей воде которой, у прибрежных зарослей куги, покачивалась плоскодонка, на борту была надпись - «Чайка». 
   - Женька! А ты чего молчишь?- спросил веснушчатый Григорий.
  -Молчу потому, что не нравится мне  эта затяжная канитель. Не надо никаких девок. Всё сделаем сами сегодня же. Давайте сбросимся на вино и закусон!
  - При мне нет денег, - сдвинул плечами остролицый Санька и вскинул брови.
  - А у меня трёшка - вытащил из кармана смятую трёхрублёвую купюру Григорий.
- Давай её сюда, - потребовал Женька, убрав кулак из-под тяжёлого подбородка, нависшего над спортивно накачанной шеей – Женька посещал секцию бокса.
 - Санька! Тебе почётное задание, коль уж ты без денег, вот  мой червонец, сбегай в магазин, купи две бутылки «Вермута», это будет стоить два рубля четырнадцать копеек. Буханку хлеба – 20 копеек. Килограмм колбасы за один рубль шестьдесят копеек. И килограмм шоколадных конфет «Каракум» - пять рублей пятьдесят копеек. Будем угощать даму. Сдачу не забудь… - заключил Женька.
   - А ты, Гришка, найди стакан или кружку: дамы из бутылки не пьют, - распорядился Женька.- Да, ещё нож понадобится,  чем хлеб резать будем?..
  - В лодке кружка есть, а нож вот в кармане - дымя папиросой, ответил веснушчатый Гришка.

               
                17. «ГОЛЮБЧИК»

      В Шамхоре на аэродроме всё шло обычным порядком. Полёты дневные, полёты ночные, техническое обслуживание самолётов, караульная служба, а в свободные часы, каждый придумывал себе занятие по своему вкусу, в соответствии с духовными потребностями. Если таковые имелись в наличии.
        Вадим, едва выдавалась свободная минута, брался за карандаш и альбом, делая беглые наброски солдатских фигур, пустынного ландшафта на фоне гор, или сосредоточенно  писал портрет какого-нибудь усидчивого добровольца. Он мечтал стать художником. А в удобном случае,  слегка сутулясь, направлял свои стопы в «Шанхай». Холодноватый греческий профиль Эрики при  встрече с ним, оживлялся  улыбкой, но спокойно, без особого проявления радости, примерно так, как это бывает, когда супруги прожили вместе уже не один десяток лет. Поцелуй у неё получался не как неудержимый импульс пылкой любви, выплёскивающейся из горячего сердца, а как проявление учтивости. Это мучило Вадима. Хотя он утешал себя тем, что связь с Эрикой временна: закончится его служба и всё прекратится. Он спокойно уедет, а его место сразу же займёт следующий… ведь в «Шанхае» все женщины, как эстафетные палочки…
          Именно такой «презент» получил Пётр, приняв «из рук» демобилизовавшегося старослужащегося Кости Зленко сорокапятилетнюю Катерину, в знак благодарности подарив её бывшему обладателю  бутылку сорокаградусной чачи. Скольких  проводила за годы своей жизни в «Шанхае» - она уже и не помнит. Костя Зленко в вечер прощания привёл Петра к Катерине, познакомил и со словами Евангельского напутствия:  «любите друг друга», поцеловал Катюху последний раз и удалился. Пётр остался осваивать обретённое задёшево «пристанище любви». Он помнил, что его ждёт Валя, которая,  в минуты тоски по любимому, непременно садится за фортепьяно и наигрывает мелодии Фредерика Шопена, олицетворяя ими отсутствующего рядом с ней Петю. Но это не мешало ему в интимном общении
 с другой женщиной…
                Андрей даже не помышлял о подобном времяпрепровождении: при нём всегда была Вероника(!). И книги. Вечером-бег на длинную дистанцию. Иногда  наведывался  в художественную мастерскую к Джумамураду Сейтакову, художнику полка, с которым регулярно наматывал круги по дорожкам стадиона. Именно на стадионе они и подружились. Любовь к бегу сблизила Андрея с симпатичным туркменом из Фирюзы. Джумамурат был художником полка.
 Аргунов, появляясь в мастерской, тоже пробовал кисть зубным порошком по красной ткани.
        - Хорошо получается, - подбадривал Джумамурат.- А теперь попробуй маслом. Вот загрунтованый фанерный планшет, а вон на листке текст. Разметь карандашом и напиши. Киноварь на столе, кисти рядом.
Андрей потрудился. И на белом планшете возникла надпись:
«Болтун – находка для врага!»
    - Молодец! Приходи чаще, мне помощь будет, - похвалил Джумамурат.
Но Андрей чаще ходил в библиотеку, брал русских классиков  и уединялся.  Зимой пристанищем был класс материальной части, в котором стоял наглядный экспонат – реактивный двигатель в продольном разрезе. Усаживался за последний стол и погружался в чтение. Летом было ещё проще: неподалёку от казармы, раскинулось царство травяных джунглей, где Андрей для себя с книгой устраивал лёжбище. В первой эскадрильи тоже был свой  отшельник, дагестанец Багауддин Шахшаев.  Низкорослый человек, с торчащими из-под носа, подобно зубной щётке, усиками, с вечно смеющимися глазами, излучавшими доброту с примесью иронии. На гимнастёрке (великоватой по размеру), поблескивал так называемый «поплавок» - голубоватый ромбик, покрытый эмалью, с Гербом СССР в центре, свидетельствовавший о высшем образовании.  Багауддин, до службы в армии успел закончить  факультет русской филологии Махачкалинского государственного университета. Он любил дагестанских писателей, особенно Расула Гамзатова. Но удивительно - в неописуемом восторге пребывал от древнерусской литературы. Мечтал после окончания службы заняться исследовательской работой по теме: «Взаимовлияние русской и дагестанской литератур». С ним было интересно беседовать. При встречах  Багауддин использовал  своеобразную форму приветствия: «Ну, как живёшь, голюбчик?»- спрашивал он, подавая руку: голос тихий, спокойный, взгляд смеющийся (говорил с лёгким акцентом).  Он никогда не злился, хотя частенько подворачивался под горячую руку старшины (только потому, что был не такой, как все (!): рядовой, а с высшим образованием).       
     Лёжа неподалёку друг от друга в траве, приятели читали каждый своё. Багауддин временами вслух цитировал особенно понравившиеся стихи Расула Гамзатова. Андрей отрывал взгляд от  князя Андрея Болконского, бегущего перед глазами по строчкам со знаменем в руках, вслушивался в звучание мудрых мыслей Расула в русском переводе, глядя на эмоционально выразительную мимику лица увлечённого соседа.      К удивлению Андрея, Багауддин не ограничивался исключительно дагестанской литературой. Он с увлечением читал русские сказки, былины, суеверия - любил русский фольклор, и древнерусскую литературу. Оказывается, в университете он изучал труд Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», которым Андрей увлёкся в Винницком госпитале, но дочитать не успел. Услышав от Багауддина имя Афанасьева, Андрей вспомнил своего командира взвода из Вахнярской авиационной школы - Димона,  погибшего в Тульчине в автомобильном столкновении. Вспомнился и тот дорожный разговор с ним о сказках Афанасьева, которые старшина намеревался «конфисковать» из его, Андрея, тумбочки, а Димон запретил…
А однажды Андрей услышал, как Багауддин, лёжа в траве в двух метрах от него, произносит вслух, будто смакуя:
                Не лепо ли  ны бяшет братие,
                начати  старыми словесы
                трудных повестей о полку Игореве,
                Игоря Святославича?
                Начати же ся тей песни
                по былинам сего времени,
                а  не по  замышлению Баяню!
                Боятнь бо вещий,
                аще кому хотяще песнь творити,
                то растекашется мыслию по древу,
                серым волком по земли,
                шизым орлом под облакы…
 
От удивления Андрей приподнял голову, оторвавшись от своей книги, и был поражен выражением блаженства на лице Багауддина, с которым он произносил древнерусские слова.
         - Это  настоящая словесная живопись!- с восхищением сказал товарищ без акцента.  И такая красота родилась на Руси ещё в двенадцатом веке (!). Представляешь, на каком высоком уровне уже тогда было литературное творчество русичей, на основе которого и мог возникнуть такой поэтический шедевр как это «Слово о полку Игореве…». И, помолчав, добавил:
       - Думается мне, князь Владимир, ради собственных амбиций и византийской принцессы Анны, затормозил культурный процесс на Руси, основанный на ведической вере славян. Новая религия прытко принялась утверждать себя, уничтожая достижения предшествующей культуры, чем подорвала нравственно-этическую основу славянской жизни. Это привело к двоеверию, или к полному неверию… откуда родился атеизм…
       Андрей  слушал товарища, не всё из сказанного понимая.  Не хватало знаний. И мысленно давал себе обет: «Непременно, после службы поступлю на факультет филологии». Перед глазами вдруг явственно возник образ школьной учительницы литературы Натальи Серафимовны и её бывшей сокурсницы Анастасии Даниловны, матери Вероники, которые посеяли в души школьников добрые семена любви к основам древней русской культуры.

                18.    РАССЛЕДОВАНИЕ

         В один из августовских дней приземлился и зарулил на стоянку первой эскадрильи транспортный самолёт ЛИ-2. Из него вышла большая группа высоких военных чинов и несколько  гражданских лиц. Весь  состав этой комиссии направился к штабу полка. Подобное случается весьма редко, поэтому вызвало всеобщий интерес. Некоторое время спустя, эта высокая комиссия, предводимая командиром полка Молодиным, возвратилась на стоянку самолётов и принялась осматривать машины… Каждую… Процесс был длительный. Но, наконец, закончился. И гости улетели.
      Что бы это значило? – произнёс Андрей, вставляя в нишу самолёта подзаряженные аккумуляторы (он имел в виду комиссию). Рядом стоял  Оскар Маяускас, стрелок-радист этого самолёта, прикуривая папиросу «Беломор…».  Он, улыбнувшись, ответил:
     - Твоё любопытство я удовлетворю, мы же члены одного экипажа. Но это секрет.
Может случиться, что прилетит ещё комиссия из Москвы…
Андрей, закрыв обшивку, обернулся с удивлённым лицом.
    - Оскар, ты - не Шерлок Холмс?
 Маяускас перестал улыбаться и огляделся:
     - На прошлых полётах…- так начал он, сделал паузу, выдохнув струю дыма, - помнишь, закрасили номер нашего самолёта?
     - Помню. И что с того? Это случается во время учений, когда на нашем самолёте рисуют щирокую чёрную полосу поперёк фюзеляжа или закрашивают номер…
    -  Правильно. Полосу рисуют во время учений. А номер закрашивают с целью разведки с нарушением границы…- пояснил Оскар. – В тот день, мы вылетели без сопровождения, и сразу пересекли границу соседей… Штурман открыл бомболюки и включил все пять плановых фотоаппаратов… И тут нас засекли... и турецкие перехватчики взяли в «клещи»…- Маяускас  жадно, как бы взахлёб, сделал кряду несколько коротких затяжек, вспоминая происшедшее и заметно волнуясь…
          Из  рассказа Оскара, для Андрея сложилась захватывающая картина, которую можно назвать «дерзкий финт». Но прежде, чем её описать, для читателя необходимо  предварительное  пояснение…
      Итак.  Хотя разведывательный полк дислоцировался на территории Зак.ВО, штаб которого находился в Тбилиси, специальные, наиболее важные разведывательные задания командир полка полковник Молодин,  получал непосредственно из Москвы.
       Обычно на разведку  самолёты уходили парами. Ведущий был снабжён специальным оборудованием, способным подавлять  встречные сигналы радаров противника. Ведомый  экипаж  выполнял разведывательную задачу фотографирова-нием.  Но на этот раз было по-другому. Задание,  вероятно, имело настолько  важное значение, что осуществлял его непосредственно  командир полка, лётчик первого класса – ас Молодин  на самолёте с закрашенным  бортовым номером 10,  без сопровождения.
       После события, в центральной печати мгновенно появилась нота протеста со стороны сопредельного государства за преднамеренное нарушение границы. Для  разбирательства в межгосударственном конфликте приезжала специальная комиссия, сначала из штаба округа, а после неё, - ещё более высокая – из Москвы с представителями протестующей стороны. Но… как и следовало ожидать,- никаких нарушений не обнаружила.
     А произошло следующее: самолёт ИЛ-28Р без бортового номера , пилотируемый полковником Молодиным, оказался над территорией Турции. С ближайшего аэродрома поднялись  перехватчики. Взяли нашего разведчика в «клещи»: два истребителя по бортам, один за кормой и один давит сверху. Ведут полонённого на свой аэродром. Молодин, качнув крыльями, обозначил готовность подчиниться. При подлёте к чужому аэродрому, открыл тормозные щитки-закрылки, выпустил шасси, продемонстрировав начало посадки. Конвоиры, увидев это,  успокоились, их малые, лёгкие и  более маневренные самолёты  быстро сели на параллельные посадочные полосы. После короткого пробега, свернули на боковые рулёжные дорожки. Оглядываются самодовольные конвоиры, глазам своим не веря: что за дьявол? Пленённый самолёт,  шедший на посадку, успел убрать щитки-закрылки, шасси  и, как чёрт пронёсся  на бреющем  полёте  вдоль посадочной полосы, едва не задевая землю, в сторону границы. Прежде,  чем расторопные турецкие асы опомнились, разведчик  был  уже над своей территорией. В чём состояла задача одиночной разведки, знал только командир полка.
         Известие о подобной дерзости полковника Молодина, несмотря на его секретность, быстро распространилось в полку и наполнило сердца чувством гордости за  геройский поступок своего командира. Савоськин  и  Митрошин даже Лейле сообщили эту новость на очередной репетиции. Она, естественно, сделала большие глаза, покачала головой, изображая высшую степень удивления, но на душе
у неё «скребли кошки». Смутное чувство тревоги вызывали мысли о полученном письме от свекрови. Было не до героических подвигов командира полка…
      
               
                19. ОПАСЕНИЯ

       Отправляясь на репетицию, она обнаружила в своём почтовом ящике конверт.
Почерк на нём был кривой, старушечий. С каким-то недобрым предчувствием надорвала конверт и прочла письмо на ходу, по пути в Дом офицеров. Интуитивная тревога оказалась не напрасной. Сердце матери чует беду ребёнка на расстоянии…
Письмо было от свекрови. Она сообщала, что Анфиса зачастила плавать с большими мальчиками на лодке на остров. Там проводит весь день. А возвращается
домой, покачиваясь, будто пьяная. Пахнет от неё вином. Запретов не признаёт. Как бы беды не случилось? Приезжайте скорее…
         Это сообщение напугало Лейлу: «голова пошла кругом…»  Алексей был в командировке. Решение  напрашивалось единственное: надо срочно ехать! И хотя Савоськин и Митрошин, в своих интересах, склоняли её повременить «до завтра», провести весёлую ночь дома, мол, утро вечера мудренее… - она решила не откладывать. Увидев вошедшего в танцевальный зал Андрея и двух приятелей его,  поклонилась издали. Деловито подошла к хореографу, сообщив о необходимости срочно выехать в Армавир за дочерью, и не оставшись на репетиции, ушла на вокзал, узнать расписание поездов, намереваясь отправиться ближайшим.
Выйдя на перрон, увидела только что прибывший транзитный пассажирский из Тбилиси, следующий маршрутом до Баку.  Ей нужно в противоположную сторону. Направилась в кассовый зал, к расписанию поездов… Путь преградил ей Исмаил Касымов, прибывший поездом из Тбилиси. Давненько не появлялся он на её горизонте.
       Лейла сделала шаг в сторону, чтобы обойти, но Исмаил уже крепко держал её за  руку.
    - Куда ты сбежать от нас собралась? – бесцеремонно задал он шутливый вопрос серьёзным тоном. И тут же улыбнулся, видя, что лицо Лейлы напряжено и серьёзно.
    - За дочкой надо ехать, - холодно  ответила Лейла, - в Армавир.
    - И зачем ехать, на ночь глядя? Утром поедешь. Вот,  смотри, в шесть часов отходит Бакинский поезд. А ночь будет нам праздником – не встречались целую вечность! Я очень соскучился по тебе!
   - Исмаил, твои слова – ещё одно подтверждение  тому, что у мужчин сердце железное …
 -  Вот уж тут ты совсем не права! – прервал Лейлу офицер.  Дай шанс, и ты сумеешь убедиться, насколько оно мягкое и доброе, – говоря эти слова, он поднёс руку Лейлы к губам, и Лейла ощутила тепло его жадных губ…
     Бурную ночь провели они вместе. В Армавир Лейла уехала утренним поездом. На следующий день  добралась к дому свекрови. День был солнечный, знойный. Рейсовый автобус пересёк железнодорожную линию и свернул мимо камышовых зарослей в поселок. Остановился у  небольшой автостанции, под навесом которой толпились пассажиры.
          Выйдя из автобуса, Лейла поправила поля белой шляпки и огляделась. Из рассказов Алексея она знала, что Федосья Ефимовна, мать мужа, живёт где-то в начале поселка, у озера. Камыши наводили на мысль, что это недалеко.   
       - Вы кого-то ищете? – спросила Лейлу проходившая мимо женщина с ведром, повязанным сверху белым платочком. 
      -  Лейла с удивлением взглянула на неё. Но,  сообразив, что ей предлагают помощь, ответила: 
        - Да, я ищу Федосью Ефимовну Шалаеву…
        - Так я вас доведу, мне тоже в ту сторону, - улыбнулась женщина. – Мы с ней соседи.- И они пошли рядом.
       -  Жара! Стадо беспокойно себя ведёт, - обратила женщина загорелое лицо своё под шалашиком белой косынки к Лейле.- Слепни досаждают… На дойку ходила, -  кивком головы указала на ведро в руках. Лейла взглянула в указанном направлении, не стараясь вникнуть в слова спутницы. Она думала об Анфисе.
        - Знойное время. Мальчишки всё в воде бултыхаются. Целыми днями на острове, - не умолкала спутница, - Мой Гришка не отстаёт от друзей – трое  восьмиклассников! А недавно что учудил? Приплыл пьяный… Все они были пьяные.  Я оказалась на берегу, когда их лодка ткнулась носом в песок. Под вечер с острова приплыли… Три больших лба в  плавках выходят на берег и покачиваются. Я своему Гришке дома полотенцем  по заднице настегала!.. Да что это ему? Как мёртвому припарка… Он и не почесался. .. Но парни – это ещё пол- беды…- провожатая переместила ведро из одной руки в другую и остановила взгляд на кокетливой шляпке приезжей, что-то смекнула про себя и не отводя глаз, закончила мысль , -  а с ними была девочка лет тринадцати…
едва на ногах стоит, бедная, среди мужиков, придерживаясь руками то за одного, то за другого, в одних крошечных голубых трусиках и на  крупной для её возраста груди – узенькая   полосочка голубой ткани. Только соски прикрывает. Смелая, - думаю, - городская… Как бы беды не было… 
Лейла закусила губу. Но расспрашивать не стала…
       Федосья Ефимовна оказалась во дворе, когда соседка подвела гостью. Засуетилась. Прихрамывая, торопливыми шажками приблизилась, обняла и облобызала невестку в щеку. Провожатая, сделав своё дело, удалилась, не привлекая к себе внимания.
        - А где Анфиса? - первым делом спросила Лейла, растревоженная рассказом спутницы…
       Свекровь по напряжённому лицу невестки чувствовала её «взрывное» настроение  и не решалась сразу сказать, что  Анфиса с ребятами на острове. Она  настойчиво приглашала   гостью в хату. Скрепя сердце, Лейла перешагнула порог сельского дома, навстречу пахнуло стойким запахом чабреца, сохранившимся со дня
«Зелёных святок», когда всё помещение было устлано ароматными травами, а по углам стояли ветки декоративных деревьев: дуба, вяза, берёз и клёнов.
     -  Остуди лицо с дороги, - предложила хозяйка, наливая в алюминиевый таз воды, - сейчас сядем за стол, выпьем чаю и всё обсудим…  Или молока хочешь? Холодное козье молоко. Очень целебное, - уговаривала Федосья Ефимовна. Лейла от молока отказалась. Умывшись, взяла себя в руки и дождалась чаю. Белую шляпку положила на застланную цветным покрывалом хозяйкину кровать, села на табурет за кухонный стол, оглядывая белёные стены, увешанные фотокарточками. Среди них увидела лицо Алексея в групповых снимках школьной поры и уже в форме офицера. Но при этом мысли её витали вокруг образа дочери…
        Хозяйка между тем разливала в чашки зеленоватый чай,  заваренный мятой, выставив на стол в тарелке крупные пирожки с яблоками. Сахар-рафинад стоял в открытой прямоугольной пачке, рядом – вазочка с клубничным вареньем, чашки на фаянсовых блюдечках, с цветными каёмочками, и алюминиевые ложечки.
      Лейла крепилась, ожидая рассказа свекрови, есть ничего не могла, только пригубливала чай. Федосья Ефимовна тоже была в затруднении. Ей хотелось сказать что-то утешительное. Но что сказать?.. Ведь Анфиса и теперь на острове… И это продолжается довольно давно… Не зря же она написала тревожное письмо, призывая родителей приехать…
      - На острове Анфиса, - сказала хозяйка, не поднимая глаз, - трудно мне сладить с ней. И страх одолевает: вдруг чего?.. На Лейле не было лица…  Она заторопилась к берегу.  Федосья Ефимовна - с ней… Лейле казалось: день никогда не кончится… Вдвоём они то ходили вдоль берега, исподволь слушая шелест камышей, то присаживались на траву, обмениваясь короткими репликами: разговаривать не хотелось; то снова принимались ходить вдоль берега, неотрывно глядя в сторону острова, на сверкающую на солнце водную гладь.
             Бесшабашная молодёжь в лёгком подпитии, вдоволь развлекшись на острове, под вечер пустилась в обратный путь. Анфиса в  тех же кокетливых трусиках и едва заметном  на груди лифчике ещё издали увидела на берегу даму в белой шляпке, и сердце её похолодело – мама!
      - Мама! – выдохнула она почти шепотом,- глаза её выражали ужас (!)
      - Вот если я беременна, мама мне даст на чай (!), - сказала она дрожащим голосом. – А вас поубивает! - И вмиг съёжилась, держась  за бедро Григория; рука её, как и голос, дрожала…

                20.  НЕОЖИДАННОСТЬ

          Алексей, возвратившись из командировки, с дорожным чемоданчиком в руке
сошёл с поезда, пересёк территорию перрона к выходу в город, и остановился в ожидании местного автобуса. Несколько минут спустя, он - уже ехал, стоя на передней площадке, в расположение воинской части. Мысли его намного опережали движение и уже были дома…  «Он  обнимал и целовал Лейлу, по которой соскучился так, что - хоть волком вой!». На очередной остановке, выйдя из автобуса,  встретил давнего приятеля, с которым некогда исходил  немало километров в береговых зарослях тугаёв, вдоль рыжей,  шумливой и бурной Куры, неся ружья на изготовке. Егор Леонтьевич Леонов был опытный охотник – следопыт. По едва уловимым приметам он определял направление, по которому прошёл зверь. Алексей рядом с ним чувствовал себя школьником. Но способным. Это всегда отмечал Следопыт. Однако женитьба Алексея расстроила их давно сложившийся тандем. При встречах Егор Леонтьевич не раз  высказывал сожаление, что Алексей слишком долго не прикасается к ружью.  И теперь весело встретившись, пожав друг другу руки, они даже слегка обнялись. Офицерская форма не препятствие для дружеских объятий.
     - Ну,  Алексей, к нынешнему охотничьему сезону готов? – сразу спросил Егор Леонтьевич. - Народная мудрость гласит: «Готовь воз зимой, а сани летом…».- заулыбался он. При этом его густые, кустистые брови слегка импульсировали…
Алексей тоже улыбался, хотя в глазах затаилась грусть, и уверенно сказать, что готов к новому сезону – не мог. Уже несколько лет  ружьё его висит на стене, как декоративная деталь интерьера. Однажды, правда, он мимоходом смахнул со ствола паутину…  Но теперь принудил себя сказать, что постарается быть в готовности, однако, с оговоркой -  если супруга не восстанет.
       Да-а, это может быть непреодолимым препятствием…- сочувственно проговорил приятель, и лицо его стало серьёзным.
       Домой Алексей летел, как на крыльях. На пятый этаж вздымался через две ступеньки.  Ему грезились жаркие объятия Лейлы. На кухне встретила его   светло-волосая в крупных буклях  супруга Жоржа Пащенко. Она  заулыбалась и подала ключ от комнаты Алексея. А он уже держал в руке свой, извлеченный из кармана.  Недоумение отразилось на его лице, но поданный ключ он взял, продолжая смотреть в лицо соседке вопросительно. Соседка пояснила:
        -  Лейлы дома нет. Она уехала, и оставила ключ для вас… «на всякий случай». Алексей остолбенел, ничего не соображая: куда и зачем уехала Лейла, и для чего ему второй ключ, если у него есть свой? С минуту он стоял в оцепенении. Затем, будто пробудясь, отпер дверь и вошёл в комнату. На столе лежала размашисто начертанная записка Лейлы, а рядом - конверт с почерком матери. В записке значилось:
«Срочно выезжаю за Анфисой, чтобы унять беспокойство твоей матери». И подпись, - Лейла.
Текст письма ещё сильнее расстроил Алексея. Он присел у стола, невольно взялся руками за голову… Через минуту дверь без стука приоткрылась и в щель проникла кудрявая голова в буклях:
        -Алексей, вам сюда подать обед или выйдете к нам,  на кухню…
      - Да… не беспокойтесь, пожалуйста. Спасибо, я не голоден,- ответил он, положив руки на край стола.
       - Ничего не хочу слышать! – прозвучал голос из кухни. И на подносе, как на скатерти–самобранке, перед Алексеем нарисовался полный обед из трёх блюд.
Он  сказал: «спасибо!». Но к еде не притронулся… Надел чистую форму и  отправился в полк доложить штабному начальству о выполненном задании.
       Не дойдя до штаба, на стоянке самолётов первой эскадрильи встретил главного инженера полка подполковника Лебедева, высокого, худощавого, но с большим животом и опущенными плечами,  верхней частью туловища очень похожего на начальника штаба Чертока.  Но женственная фигура начальника штаба обладала чёткой походкой строевого офицера. А Лебедев в движении переваливался с бока на бок, будто обкормленная утка.
     Алексей поприветствовал начальника по всей форме, отдав честь и доложив о выполненном задании.  Лебедев подал ему руку (на  гражданский манер). В штаб идти Алексею не понадобилось.
    Возвратясь домой, он забрался под душ, долго стоял под прохладными струями, отфыркиваясь, в стремлении отогнать назойливые мысли, связанные с письмом и запиской. Безуспешно… После «водных процедур» принудил  себя  немного поесть. Затем, слонялся по комнате -  туда-сюда, как белка в колесе, не находя себе места. Перед глазами всё время были лица Лейлы и Анфисы…  Мельком увидев на стене  ружьё, вспомнил встречу с Егором Леонтьевичем. И своё обещание: подготовиться к охотничьему сезону…Нехотя, снял запылённое оружие со стены. Поискал ветошь, чтобы протереть, держа его в руке… Затем прислонил ружьё к спинке кровати, разыскал коробку с патронташем и всеми охотничьими «причандалами», там же была и ветошь. Смахнул пыль с поверхности, разобрал  на части, каждую тщательно протёр, прошёлся шомполом в стволах, пересмотрел патроны в патронташе, большая часть которых предназначалась для птиц и другой мелкой дичи. Но были  ещё два, на всякий случай заряженные картечью. Эти  в патронташе держались отдельно.
       Приводя в порядок ружьё, Алексей вспомнил свой последний трофей – убитого зайца. Егору Леонтьевичу в тот раз не повезло. И они с одним трофеем на двоих пришли к Дарье Ивановне, супруге Егора Леонтьевича… (Она не любила зайчатину). Хозяйка посмотрела на  длинноухого с неодобрением, и спросила, не улыбнувшись:
        - Так что вам его – вместе со «смехом»?
Охотники уловили шутку в вопросе и поняли намёк: надо снять шкурку… И жаркое получилось  - на славу!
      А потом Алексей уехал в отпуск и возвратился с супругой…К ружью больше не прикасался все эти годы. А поездка в отпуск оказалась на редкость счастливой, особенно её завершающая фаза, когда он, стоя у аэропорта, увидел бегущую красивую, но… растрёпанную  незнакомку… Она-то и стала его женой.
               
                21. БЕЗ МУЗЫКИ
               
   Донской триумвират, в составе рядовых второй авиаэскадрильи Андрея Аргунова, Вадима Лютова и Петра Дубовика явился на репетицию в Дом офицеров в тот момент, когда хореограф Элеонора Иосифовна Гайтанова, слегка похудевшая, со свежей причёской, стоя перед группой участников художественной самодеятель-ности, пришедших несколько раньше, сообщала неожиданную новость. С сокрушённым видом и несколько упавшим голосом говорила:
    -   Друзья мои, произошло не предвиденное: Геннадий Павлович (баянист), приглянулся Кировобадскому руководству авиационного полка, что базируется в районе  Менгечаурского водохранилища. Он прельстился на предложенные ему условия и нас покинул. По этой причине случился вынужденный «таймаут». Дней десять репетиций не будет. За декаду, надеюсь, руководство Дома офицеров,  подберёт новую достойную кандидатуру музыканта. Потерпите немножко, не расстраивайтесь. Мне тоже жаль, что возник перерыв, - заключила Элеонора Иосифовна, глядя на лица притихших танцоров. Лейлы среди них не было.
         В это время Лейла поездом возвращалась домой, с припухшими от выплаканных слёз, но уже сухими глазами. На Анфису, прикорнувшую на нижней полке, напротив матери,  не смотрела. Лицо было повёрнуто к мутному стеклу, за которым угадывались мелькающее вдоль насыпи кусты и деревья, то вдруг открывался пустынный простор… В её душе - даже кошки не скребли – полнейшее опустошение! Она не знала, что думать и что делать… Анфиса сотворила такое, что не поддаётся никакому осмыслению… И не чувствует себя виноватой…
          Уехала Лейла, не простившись, со свекровью. Подавленная… Разбитая…Едва ли не обезумевшая… Из головы не выходил диалог с дочерью:
        - Что парни делали с тобой? – спросила Анфису,  глядя на дочь сурово.
        - То, что с тобой делали дяденьки ночью, когда папы дома не было!- с вызовом глядя в глаза матери, ответила Анфиса, распространяя винный дух. Лейла задохнулась и минуту молчала.
       - Ну, ты бессты-ыжая! – злобно сверкнув глазами,  выдохнула мать                и снова замолчала.
                ххх

             Танцоры, простившись с хореографом, удручённые  разошлись группами, по пути  обсуждая  «предательство»  баяниста. 
            - А с виду был та-акой патриот (!), - прозвучал чей-то молодой и звучный  женский голос.
              - Все мы патриоты с виду! – откликнулся  грубоватый мужской. 
          Солдаты, отделившись от общей массы, первым делом закурили. Петька, с дымящейся самокруткой в зубах, раздумывая о поступке баяниста, и как бы продолжая свой  внутренний оправдывающий его монолог,   произнёс вслух:
           - Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.
            - Да! – односложно подтвердил Вадим, пряча в карман махорку.
             -Да-да! – Шутя, в унисон ему произнёс Андрей, вспомнив лётчика-юмориста из Винницкого военного госпиталя…
          Друзья не очень сокрушались. Возникший перерыв в репетициях сразу придумали чем заполнить. Вадим сказал, что у него теперь будет больше времени для проявления  активной любви к Эрике. И она, может быть,  перестанет грустить,  чаще станет улыбаться ему и… даже целовать. Петька иронично хмыкнул, мол, ему и так довольно поцелуев…  Толстогубая Катька целует так, что даже искры сыпятся…  Андрей  в диалог с друзьями  о поцелуях не вступал…  Он лишь  вздыхал   украдкой, пряча  в душе сокровенные   чувства к Веронике Полянской. Уже который раз она является ему во сне. На днях он  видел её,  как в натуре:  идёт навстречу  в развевающемся на ветру светлом платье, улыбается и протягивает руки к нему, глаза сияют радостью, а за её головой утреннее солнце золотистым сиянием диска создаёт нимб, окрашивая полыхающие на ветру светлые кудри в цвет золота.
          Возле казармы встретился им улыбчивый Багауддин Шахшаев:
         - Ну, что, голюбчики, всё танцуем? – спросил он, продолжая улыбаться.
         - Не только,- подмигнул Вадим.  Петька хохотнул: - ещё девок любим…
(Голюбчик, будто не услышал Петькиных слов.)
         - Танцы развивают ноги… - подытожил он, улыбчиво глядя на Андрея.
- Аргунов понял иронию. И подумал, как бы продолжая мысль Багауддина: «А голова остаётся не развитой». Эта мысль застряла в его мозгах, будто заноза. «Как удивительно -  случается момент, когда слово, сказанное кем-то, побуждает взглянуть на себя как бы со стороны… и понять, что ты на пустяки тратишь время…». И решил: «С этой минуты оставить даже мысль о танцах, а всё  личное время посвятить книгам. Танцы – это развлечение, пустая трата времени. К демобилизации нужно как можно лучше подготовиться для поступления в университет».
        На следующий день,  стоя на первом посту у знамени части, размещённом в штабе полка, он отдавал честь входившим штабным начальникам по-ефрейторски - на караул: свой автомат, лежащий на груди, одним движением рук обращал в    вертикальное положение перед своим лицом, сам, пребывая в положении «смирно!».  Входивший офицер, отдавал честь знамени. Когда штабные вошли  в свои кабинеты, и в  коридоре наступило временное затишье, Андрей расслабил одно колено, и витал в облаках собственных мечтаний.  Сразу являлась светлая головка с грустными глазами, но улыбчивым лицом красавицы Вероники, она смотрела влюблено ему в глаза и молчала. Её  взгляд опалял любовью и затаённой тоской. Андрей вспоминал ворожбу слепой провидицы, советовавшей ему искать Веронику в пустыне.  Лейлу он никогда не вспоминал.

                22.  ВОЗВРАЩЕНИЕ
       Скорый поезд, следующий маршрутом из Москвы до Баку, приближался к станции Шамхор. За окном мелькали столбы с бегущими  проводами, за которыми до самых гор простёрлась пустынная степь. Лейла ещё раз осмотрела себя в зеркало, вмонтированное в спинку дивана, на котором она провела беспокойную ночь, отметив синие круги под глазами - следы тягостных переживаний; взглянула на Анфису (виновницу такого беспокойства), уже собравшуюся к выходу, взяла дорожную сумку и направилась в тамбур. Анфиса понуро шла следом. Проводник – усатый мужчина в униформе, не отводя  взгляда от красивого лица идущей  женщины, открыл перед нею дверь в тамбур, - мягким голосом сказав: «Не торопитесь. Две минуты стоит. Успеете» и улыбнулся, широко растянув тёмные усы. В Шамхоре кроме Лейлы и Анфисы, никто из пассажиров не выходил. Когда поезд, тормозя, тихо приблизился к перрону, Лейла, глядя Анфисе в глаза, сказала:
           - Папе – ни слова!..  Скажешь…было весело с девчонками. Но бабушка боялась за меня, и запрещала отлучаться из дома в лес и на озеро. Я не послушалась.  Она рассердилась и  пожаловалась маме в письме.
       Сойдя с поезда, Лейла осмотрелась, где же Алексей? ( Из Тбилиси она отправила ему телеграмму: «Соскучились.  Встречай.  Поезд «Москва – Баку», вагон – 10». Алексей, получив сообщение, расцвёл, воспрянул духом, но служба задержала его.  Он, подъехал к вокзалу автобусом в последнюю минуту, когда поезд, замедляя ход , останавливался.  Издали  увидел любимую фигурку дамы в белой шляпке, спускавшуюся на пустынный перрон   из тамбура вагона по ступеням вслед за девочкой.  И - летел на всех парусах  к заветному вагону. Встреча была радостной. Лейла сумела изящно и весело сыграть свою роль, хотя  душу гнетил мрак.
 Анфиса держалась за руку отца,  они шли через весь перрон к автобусной остановке. Алексей в другой руке нёс багаж Лейлы. А она, взяв себя в руки, шла рядом и весело рассказывая о радушной деревенской встрече с его матерью, Федосьей Ефимовной, которая старалась быть любезной.
    Алексей смотрел в сияющие глаза супруги с умилением – давно он не видел её в таком приподнятом настроении.  А Лейла из всех сил старалась создать в глазах мужа иллюзию полного благополучия и рассеять все его  сомнения, которые могли вызвать оставленные на столе письма.
       Дома к радости Алексея от встречи  с семьёй прибавили соседи свою радость. Они соскучились по Анфисе и по Лейле. И решили отметить встречу коллективно, как большой праздник, с шампанским. В дружеском ужине участвовала семья Жоржа Пащенко и семья Алексея. Карапета дома не было. Весёлые тосты и приём пищи сопровождались оживлёнными разговорами, без определённой темы. И, когда шампанское заиграло в крови, Жорику, уверенному, что никто из застольной  компании  тайной истории не знает, захотелось рассказать о недавнем  подвиге командира полка Молодина. О том, как умело он обвёл вокруг пальцев турецких асов-перехватчиков. Все слушали, раскрыв от удивления рты, из вежливости делая вид, что  до этой минуты о таком событии не знали. Охали и ахали, выражая восторги.
        Вдруг Лейле сделалось  плохо. Она корчилась от боли в желудке. Алексей не знал что делать. Подхватил её на руки и понёс в комнату.
Жена Жоржа, Лолита Степановна, поправив свои светлые букли, побежала вниз, в квартиру главного инженера полка Лебедева, к телефону. Вызвала скорую помощь. Лейлу госпитализировали в реанимацию инфекционного отделения. Состояние больной было критическим. Весёлый праздник встречи завершился печалью. Предполагалось острое пищевое отравление. Как это могло случиться за общим столом, где пищу принимала не только Лейла, а вся компания? Непостижимо! Высказывались предположения, что, может быть, источник болезни возник ещё в вагоне-ресторане, где Лейла с Анфисой обедали в дороге… Но никто ничего не знал определённо.
         Слух о болезни модистки распространился уже на следующий день. Модницы обеспокоились: инфекционное отделение…- это надолго(!). Людмила Никифоровна, супруга командира полка  Молодина, недавно заказавшая платье,  поднялась на пятый этаж в комнату Шалаевых. Дома застала только Анфису. Получив подтверждение о болезни Лейлы, Людмила Никифоровна посокрушалась: « как же ты будешь без мамы, девочка? В этом отделении её долго не выпишут. И скоро в школу тебе… А папа всё по командировкам…» - Поживёшь у меня, пока маму выпишут из больницы?- Хорошо, я буду у вас, когда папа уедет,  но сейчас он дома , ушёл  в полк на службу - ответила  Анфиса, не дичась.
        Людмила Никифоровна, придя домой, позвонила  в больницу, спросила о состоянии здоровья Лейлы Зерифовны Шалаевой. Ответ последовал неутешительный: «состояние тяжёлое, но не безнадёжное. Посещения её пока под запретом». К концу дня, когда пришёл со службы отец, Людмила Никифоровна появилась снова. Она высказала своё предложение, оказать ему помощь, пока супруга встанет на ноги. Помощь будет заключаться в том, что Анфиса, до возвращения матери  из больницы, будет жить у Молодиных, и ходить от них в школу. Алексей – человек трезво мыслящий, понимал, что это очень счастливая возможность оставлять Анфису в  надёжных руках. Спросив согласна ли дочь, он  с благодарностью принял предложение Людмилы Никифоровны.

                23.  БОЛЕЗНЬ

     Лейла, оказавшись в больнице, страдала не только от своего недуга физически, но ещё и морально. Она переживала за Анфису: не случится ли у неё беременность? Знакомая как-то давно рассказывала ей, что медицина знает случай, когда пятилетняя девочка забеременела от пьяного родственника…Пятилетняя! А Анфисе – девять. В Индии девятилетние уже считаются невестами: в девять лет  девочек  там выдают замуж… «Не допусти, Аллах!» - произнесла Лейла сокровенное обращение вслух, теребя нагрудный христианский крестик. Она не знала молитв. Хотя от рождения считалась православной. Крестил её отец. Он же надел на неё крестик с распятием. Она не снимала его ни при каких обстоятельствах только потому, что это вещь  из рук её отца, перед которым ощущала себя  непростительно виноватой. А теперь в беспокойстве о возможной беде, лезли на ум и просились на язык просьбы к небесам о милости …
      Анфиса с отцом наведалась к матери в канун его отъезда в командировку. Но их близко к больной не подпустили, разговаривали через окно на втором этаже. Какой это  разговор? Нужно было кричать каждое слово, чтобы его можно было услышать… Постояли, глядя снизу вверх, затем помахали ручкой и ушли. Лейла никак не могла спросить  Анфису о  самочувствии, нет ли каких подозрений…
Отец поздним вечером должен был уехать. Анфиса, простившись, взяла собранные вещи и ушла к Молодиным. Её устроили в бывшей комнате сына, теперь уже взрослого человека, живущего в другом городе. Анфиса знала в этом подъезде девочку Катю, двумя годами младше её. Они ходили в один садик. И были знакомы. В тот же вечер, получив разрешение временной опекунши, Анфиса вышла гулять во двор. И дети встретились.
        - Мы теперь с тобой соседи, я рядом живу, - сообщила Анфиса.
        - Переехали? – прищурила глазки худенькая  Катя с тёмно-русыми косичками, схваченными  красным бантиком, и подтолкнула согнутым указательным пальчиком   очки к переносице.
        -  Нет, маму в больницу положили, а я у Молодиных живу.
        - В больницу?- переспросила Катя.- Идём к нам. Я маме скажу…
        - Да не нужно… - Анфиса сдвинула плечами.
Но  Катя побежала в дом и  сообщила  эту печальную новость.  Молодая женщина, Катина мама, которую звали Нина Петровна, в цветном переднике, с большой и красивой заколкой в каштановых волосах,  не раз посещавшая с заказами модистку, с сочувствием отнеслась к сообщению о болезни  и вышла пригласить  Анфису в гости. Пили чай с бубликами и малиновым вареньем. В  это время возвратился  домой  отец Кати, дюжий детина:  огромный ростом и широкий, как шифоньер. Его за глаза кое-кто и называл так – «шифанер».  Катюшка сразу, выскочив из-за стола, повисла на шее отца.  Он подбросил её вверх, как пушинку, и посадил на плечо. Анфиса, отставив чашку, наблюдала за игрой и, глядя на Катю, улыбалась.
      Звали этого великана Иван Степанович. Он сразу всё узнал об Анфисе. И сказал:
    - Нечего прятаться за столом, давай к нам!
Нина Петровна, улыбкой поддерживая игривую атмосферу, всё же пыталась урезонить  большого шалуна, но он любил беситься с детьми и не слушал её увещеваний. Подхватив одной рукой Анфису, вышедшую из-за стола и, усадив на свободное плечо, повёз детей по квартире со смехом и визгом.
      - Вот так всегда у нас, когда папа возвращается домой, - оправдывалась хозяйка перед Анфисой. И это ещё ничего! А чаще бывает - затеют прыжки  с шифоньера, и летает Катюша к отцу на руки без парашюта, от хохота дом ходуном ходит.
     - Хорошо, что напомнила. Это мы и теперь проделаем, - смеясь, сказал Иван Стппанович, подсаживая девочек на шифоньер…
     - Да ты бы хоть чаю попил, Ваня, призывала хозяйка мужа к столу. Но не тут - то было. Девочки уже стояли на верху шифоньера. Катюша резвилась, смеясь. Анфиса  робела. Ей непривычна была такая игра – с прыжками.
А Иван Степанович командовал. Первой прыгает Катюша. Приготовиться Анфисе. И, стоя внизу,  вытянул свои большие руки вперёд  и вверх, дал команду:
       - Прыжок!
Катерина, худощавая и лёгкая, как былинка, чуть присев, бесстрашно оттолкнулась, и, не успев и глазом мигнуть, стремительно  оказалась в объятиях отца, хохоча и тиская его за шею. 
       Иван Иванович сказал дочке:
         - Готовься к следующему прыжку, - и снова подсадил её на «верхотуру».
      -   Анфиса, теперь твой черёд…Прыжок!
         - Крупная по всем параметрам Анфиса, с замиранием сердца присела…но оттолкнуться не смогла. Смеясь, выпрямилась, во весь рост, не решаясь прыгнуть, и закрыла лицо ладонями.
        Иван Иванович не отступался. Он подбадривал: смелее! смелее! И прихлопывал в ладоши. В игру включились все. Нина Петровна, и Катюша  тоже стали хлопать в ладоши, приговаривая: сме-ле-е!
Анфиса собрала всю свою волю в кулак (!).
        - Сделай вдох и…- Прыжок! – повелительный голос Ивана Ивановича придал решимости.
     И Анфиса, ничего не видя, будто с закрытыми глазами, оторвалась от шифоньера …и… едва успев сделать вдох,- с открытым ртом и широко распахнутыми глазами оказалась в могучих руках, прижатая к груди великана.
      - Страх преодолён. Молодец! – зааплодировали все хором. Следующий прыжок ты сделаешь смело. И хозяин снова поднял Анфису на шифоньер…


     24.      НЕПРИСТУПНЫЙ               

     В полк с оказией пришло сообщение из Дома офицеров от хореографа Элеоноры Иосифовны Гайтановой. Она извещала участников художественной самодеятельности о том, что занятия в танцевальном ансамбле возобновляются, новый баянист приступил к работе.  Ждёт танцоров. Это известие застало «казачий триумвират» в курилке. Дежурный по части офицер Крицкий, с красной повязкой на рукаве, подошёл, улыбаясь. «Казаки» встали, приветствуя его.
         - Вас там девочки заждались, а вы тут раскуриваете, понимаешь! – пошутил он..
Вадим и Пётр вопросительно посмотрели на Андрея, ждали его решения: пойдёт он на репетицию или нет. Андрей, дымя самокруткой, молча, покачал головой. Докурив, сказал:
       - Я прекращаю  ходить в танцевальный...  Настало время подумать об учёбе. Хочу после службы сразу поступить в университет. Для этого нужно готовиться уже теперь. Там столько свободного времени, как у нас здесь, не будет.
       - Мы тоже настроены учиться…  Ты же знаешь, я хочу в Суриковский,.. Петька, человек практический, – в политех  решил…
     -  Вам так много читать, как будущему филологу – не требуется. Школьной программы по литературе хватит, чтобы связно конспектировать технические  лекции. Пока ещё можете поплясать, -  улыбнулся Андрей.
       - Пожалуй, мы так и сделаем, - включился Пётр. А что сказать хореографу. Она ведь, непременно, спросит: «Где ваш товарищ»? И Лейла подойдёт с вопрошающим  взглядом…
        -Элеоноре  Гайтановой скажите, что у меня служебные задания, рассчитанные на длительный  срок.  Пусть для Лейлы подберёт другого партнёра. Это будет ответ им обеим.
        И друзья разошлись. Вадим и Пётр – в Дом офицеров. Андрей – в библиотеку, где  он был своим человеком.
       Заведующая      Молодина  уважала  активных читателей. Андрей был в их числе. Он рассказал ей о своём желании поступить после демобилизации в университет на факультет русской филологии. И просил помочь составить примерную программу чтения художественной  литературы, которую важно прочесть заранее. Она разыскала вузовскую, просмотрела её. И когда Аргунов пришёл снова, Валентина Тимофеевна вышла к нему в небольшой читальный зал – седая, кудрявая, заметно пополневшая, но энергичная, -
 присела к столу, за которым сидел Аргунов:
       - Вот, смотри, Андрей, я тут набросала кое-что…- она положила перед ним лист бумаги, придавив его ладонью. И глядя на Аргунова, голосом  по-молодому звучным, сказала:
      - Начать следует с античной мифологии.  Затем последует греческий эпос. Сюда относятся «Илиада» и «Одиссея» Гомера. Это понадобится тебе обязательно. Затем - греческая лирика. Надо будет почитать переводы стихов Алкея, Сапфо, Анакреонта. Пока это… Далее, древнегреческий театр и драма. (Представители:  Эсхил, Софокл, Еврипид). Разберёшься с греками, перейдём к Риму. Возьми вот эту книгу: «Легенды и мифы древней Греции», автор Н.А. Кун. Почитай, законспектируй. Трудно удержать всё в голове. А конспект будет под рукой. Следом приступишь к Гомеру. «Илиаду» можешь взять сразу»…
       Получив обе книги, Аргунов поблагодарил   Валентину Тимофеевну за помощь и вышел. По пути к своей казарме, раздумывая о редкой доброжелательности заведующей библиотекой, готовой бескорыстно помочь, встретил  Багауддина. Пожав руки в приветствии, Андрей показал приятелю  книги. Шахшаев, чьё знакомство с этой литературой состоялось уже давно, взял в руки «Мифы…» с улыбкой одобрения, кивнул Андрею:
         -Давай отойдём с дороги.- Открыл книгу. Вслух прочитал: «Боги и герои», перекинул страницу: «Происхождение мира и богов»…
        -  Хорошо, что начинаешь с античной мифологии. А ещё лучше, если бы параллельно штудировал и античную славянскую... К   сожалению, по славянам нет отдельной книги мифов…
          - А как же без книги? – спросил Андрей, отходя на обочину.
          - В этом трудность… Славянская мифология и религия формировались до новой эры на протяжении длительного периода. Это происходило при выделении древних славян из индоевропейской общности народов. Славянских письменных источников не сохранилось. Над ними поусердствовала экспансия новой религии. Но в сочинениях византийских, европейских, арабских, скандинавских  авторов по крупицам учёные собирают славянскую мифологию. Существуют исследовательские работы Сахарова, Афанасьева, Зелинина , Рыбакова… Некоторые сведения даёт археология, этнография.  И очень важный источник «Слово о полку Игореве».
      - Всё это для меня – тёмный лес,… хотя «Слово…» немного помню из школьной поры, - сказал Андрей.
      - Ничего, прояснится. Ты читатель прилежный, - глаза Голюбчика, как всегда, излучали иронию.
     - А куда тебя несут твои стопы? – шутливо изрёк Андрей.
    - В библиотеку. Хочу взять Гальковского - «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси».
     - Да едва ли такая книга здесь будет... Я у Валентины Тимофеевны спрашивал, по прибытии в полк, Афанасьева - «Поэтические воззрения славян на природу». Покачала седой головой: «У нас этой книги нет».
     - Мне она обещала запросить из республиканской библиотеки по межбиблиотечному абонементу, - подмигнул Голюбчик. – Если пришла, перечитаю, кое-что тебе расскажу. Пригодится  по мифологии и фольклору.
       И приятели разошлись.

                25.  ЭТОТ МОЛОЖЕ

       В танцевальном зале Дома офицеров  ещё не все самодеятельные артисты  собрались. Но было шумно. Ближе к входу толпились пришедшие раньше. Кое-кто уже успел переодеться в трико, подготовился  к репетиции. В толпе смеялись, двигались, обменивались репликами, чувствовалось, что за время отсутствия занятий хореографией, артисты соскучились друг по другу, по общению и танцам. Вадим и Пётр сразу отметили, что Лейлы в коллективе нет. Тут же узнали, что она болеет. Осмотревшись,  увидели: в конце зала, у дальней стены, возле стола хореографа нового баяниста. Он выглядел заметно моложе прежнего, сидел, держа  баян на коленях и, глядя на  Элеонору Иосифовну, слушал её наставления, вероятно, относящиеся к предстоящей репетиции. Брал несколько звучных аккордов, и пускал пальцы в разбег, следя за мимикой хореографа.  Длинные, пепельного цвета волосы его, во время игры спадали на низкий лоб отдельными прядями . По окончанию музыкальной фразы, он, расширив пальцы, загорелой рукой, как гребёнкой, зачесал их на место.
        Элеонора Иосифовна, увидев  появившихся в зале солдат, кивкам головы подозвала их к себе. Первый вопрос был об  Аргунове:
        - А где же ваш третий товарищ, Андрей?
Вадим, руководствуясь просьбой Андрея, изложил причину его отсутствия, чем вызвал досаду, отразившуюся  на лице  хореографа. Но вслух она не высказала её.
      Баянист, пользуясь свободной минутой, встал, водрузил баян на стул, на котором сидел, поправил на нём ремень, и, скользнув быстрым взглядом по лицам солдат, уже готов был уйти, но, заметив вопрошающий взгляд хореографа, сказал:
        - Выйду покурить.
        -  Хорошо. Покурите; и начнём репетицию, - сказала Элеонора Иосифовна.  И призвала всех приготовиться.
                ххх
      
         Второклассница Анфиса пришла из школы с новым портфелем, который подарила ей заботливая Людмила Никифоровна, в новой школьной форме – тоже подарок нынешней опекунши. Временная мама, приготавливая ей пищу на стол,   расспрашивала об уроках, всё ли ей понятно, не сердится ли на неё учительница, подружилась ли она с кем-нибудь из девочек или мальчиков в школе. Анфиса отвечала, а самой нетерпелось быстрее выскочить из дома. Переодевшись в домашний ситцевый сарафан, лёгкий и широкий, она ела торопливо. Ей полюбилась игра  – прыжки с шифоньера. И она с радостью навещала квартиру дружелюбных соседей, где живёт её теперешняя подружка Катя.
      Анфиса спустилась на первый этаж, а Кати с мамой дома не оказалось.  Иван Степанович сказал:
       - Заходи, прыгунья, не стесняйся. Мы можем и без Катюши попрыгать. Анфиса, перешагнула порог. Иван Степанович прикрыл дверь.
       - А Катя не обидится, что я без неё тут распрыгалась? - теребя кончик рыжей косы, которую держала руками у самого бантика, полыхающего ярким цветом, из вежливости спросила Анфиса.  Ей  хотелось остаться.
      - Ну, что ты! Чего ей обижаться, - успокоил Иван Степанович, поддёрнув  пижамные брюки, и заулыбался.- Она придёт и ей для прыжков места хватит.  Анфиса промолчала, не двинувшись с места. И хозяин, подхватив под колени, поднял её  на  шифоньер. Ладони его сохраняли дразнящее ощущение упругости юного тела. Он смотрел снизу на улыбчивую прыгунью, возвышавшуюся над ним, в ожидании нового прикосновения…  Анфиса игриво мешкала и улыбалась, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Отчего широкий подол лёгкого сарафана свободно  парил  вокруг её крепких ног, не скрывая тела.
       - Ну, р-раз! – скомандовал, Иван Степанович.
Она прыгнула, через секунду обхватив шею великана, прижалась к ней ртом, как это делала Катюша, и рассмеялась, широко растянув губы. При этом глаза её, сузившись, превратились в щелочки.  Иван Степанович крепко держался руками за  её  тугие бёдра.
         - Ты с мальчиками играла …- почему-то вздумалось ему спросить, - в папу и маму?
       -  Они со мной играли, - ответила Анфиса, помолчав.
      - И как это было?
      - Они привезли меня на лодке на остров.  Напоили  вином… 
     - А потом?
    - Играли в папу и маму…
    - Сколько мальчиков?..
    -Трое.
    - Твоя мама знает?
    - Она бы меня заругала...  Я не сказала ей, - соврала Анфиса.
    - Ну, прыгай ещё! – весело подбодрил дядя Ваня, будто не придав значения короткому диалогу, и снова подсадил  Анфису на  шифоньер.
       Она слегка крутнулась на верху, распустив подол сарафана веером. Затем прыгнула.  Руки дяди Вани скользнули по её бёдрам смелее.…  Анфиса коснулась его шеи губами.
    - А теперь ты хотела бы… в папу и маму?  – дядя Ваня не договорил. Что-то распирало его изнутри.
   - Да, - коротко ответила Анфиса, кивнув головой.  И снова коснулась шеи губами…
          Понравилось ей играть с дядей Ваней, когда Катюши с мамой  дома нет. И она в последующие дни стала  наведываться, когда дядя Ваня дома один… В другие дни  навещала   Карапета. Он очень радовался её приходу. И уже не прятал от неё запретных снимков. Да Анфиса как-то и поостыла к ним…  Не забывала она и Жорика с Валечкой. Там возникали  спортивные игры, в которых участвовал сам хозяин. Он кувыркался вместе с девочками, помогал им делать мостик и стойки на руках и голове. Анфиса показала ему новую игру – прыжки с шифоньера. Валечка долго не решалась повторить прыжок вслед за Анфисой.  Но со временем преодолела страх.
         Изредка Анфиса вспоминала отца. А он всё не являлся. По матери, казалось, она не скучала.
       
      
            26.  ПО-ТОВАРИЩЕСКИ

         Вадим и Пётр, возвратившись после репетиции в казарму, рассказали Андрею в подробностях о проведённом вечере в Доме офицеров. Они сидели в курилке, перед входом в казарму, где без конца  мелькали фигуры входивших и выходивших солдат.
Андрей слушал и курил. Казалось, сообщение о новом баянисте, о разучивании нового народного танца, о беспокойстве хореографа по поводу его, Андрея, отсутствия, и даже  о болезни Лейлы его никак не коснулось. Он молчал и, как человекоподобный агрегат, механически всасывал и  выпускал дым. Лишь время от времени мигал веками.  И это напоминало: он – человек, и в нём пульсирует жизнь.
        Вдруг у него прорезался голос. Он неожиданно сказал:
       - Давайте навестим Лейлу. Это будет по-товарищески. Мы  же из одного коллектива… Голосуем! За?.. Против?.. Воздержавшиеся?- окинув взглядом друзей, усмехнулся  и подытожил:
           - Единогласно! Сегодня уже поздно к ней. Пойдём завтра, после полётов.
      Вадим и Пётр, конечно, были за то, чтобы навестить больную. Но внутренне каждый из них немало удивился поведению Андрея. Психологически тонкая задача, чтобы её решить сразу. Что движет поступками человека, который в одном случае отторгается от определённого субъекта, в другом – тянется к нему… А для Андрея всё было ясно: для любви Лейна ему не   требовалась – у него в душе живёт Вероника, а нравственный долг товарищества - обязывает проявить  внимание к Лейле, тем более, что она болеет.
       На следующий день, когда самолёты, возвратившись с заданий, зарулили на стоянку, «казачий триумвират» набросил чехлы на гондолы двигателей «своих» самолётов, и быстрым шагом направился к старшине. Краснощёкий Михаил Иванович  удивился: почему эта троица «неразлучных» явилась со стоянки самолётов в казарму без строя. Андрей, не придерживаясь формы, просто сказал, что наш товарищ из ансамбля лежит в больнице и нужно его навестить. «Если мы опоздаем к обеду, пусть наши порции остаются  на кухне». Старшина не возражал.

 «Артисты» сообща наскребли, достав из брючных карманов вместе с махорочной пылью, оставшуюся  роскошь на плитку шоколада. И пришли в больницу.
 
     Лейла уже оправилась от болезни и томилась ожиданием выписки: «Сегодня во время обхода были выписаны и ушли из палаты домой три женщины, поступившие в отделение после неё. Почему её «маринует» доктор? Оставил одну… И взгляд у него какой-то…». – раздумывала  она, двигаясь мелкими шажками по палате вперёд-назад, вперёд-назад.  На окне нервно трепетала занавеска, уподобившись слабо натянутому парусу, издавая флажолетный звук басовой гитарной струны. Это играл ветер, свободно влетая в открытую форточку.
     Лейла остановилась у окна, взглянула с высоты второго этажа на пустынный двор,  переходящий в обширный сквер с тронутыми золотом осени тополями, ясенями, акацией. Но её взгляд не задержался вдали. Перед самым окном покачивалась ветка крупного заматерелого клёна. В ней тоже поблескивали золото, медь и серебро осеннего времени… Неуправляемая мысль Лейлы исподволь унеслась далеко в прошлое. Вспомнился отцовский двор,  подаренной  графиней Смирновой-Ветковицкой хаты; обширный сеновал – её любимое пристанище с подругой Мариам и двоюродным братцем Нигматулой,  два огромных тополя, трепетавшие у окна листвой, навевая грусть. 
       Разыгравшаяся  память услужливо представила  ближний к селению лес, петляющую между деревьев дорогу, по которой сосед-бобыль возил с фермы молоко… незабываемую охоту на бобыля… его смелые руки и телегу с сеном…до сих пор, кажется,  колет ягодицу какой-то жесткий стебель, торчавший в сене…Это была её первая и очень желанная победа! Как давно  это было… - Мысли бурным потоком текли в её рыжей голове.
       Она вспомнила своё своевольное детство… Неожиданное даже для неё самой бегство из дома... пассажирский поезд «Москва-Ташкент»… Кызылкумы…Каракумы…Неистощимые проводники… Карахауз… Усатик Аразгелды…. редактор газеты Максимов…печатник Керим…Аллаберды Амангелдыев – первый секретарь горкома ВЛКСМ…директор школы Оленин…директор педучилища Амансахат Мырадов… Драматичный  Новый Год и три бывших зэка… офицер у аэропорта… Шамхор и далее…в том же духе - всё это вехи её жизни, её судьбы… Память хранит много лиц, близко узнавших её, как плату в благодарность за внимание и разные услуги…
Теперь вот дочка, Анфиса, повторяет её путь… своими маршрутами. Не зря говорят: «Яблочко от яблоньки далеко не падает».  - Но, не допусти Аллах, чтобы  она забеременела!..
      Беспокойная ветка клёна всё качалась перед глазами, будто листая страницы памяти, а занавеска под ветром издавала мелодию осени…
     Вдруг дверь в палату распахнулась. И в проёме двери возникла женщина в белом халате. Лейла узнала в ней медсестру Лиду.
    - Вас к телефону, - сообщила Лида.
Услышав это, Лейла от удивления  высоко вскинула брови: «Кто бы мог ей звонить?». Но поспешила следом за вестницей.
     - В ординаторской! – Крикнула Лида, оглянувшись.
Оказалось, позвонила учительница Анфисы. И сообщила, что девочка заболела, её тошнило. Медсестра дала ей какой-то успокоительный препарат. А классная руководительница отпустила больную домой.
     - Дома кто-то присмотрит за ней, - спросила учительница.
     - Да-да! Спасибо вам, Лидия  Львовна. - Не беспокойтесь, - ответила Лейла и положив трубку, зашлась слезами. Случилось худшее! Именно то, чего она больше всего боялась. «Нет сомнений, - Анфиса беременна… - Что же делать?.. Сначала  срочно выйти из больницы!..
     - А где можно найти Сергея Петровича? – спросила она у появившейся Лиды, вытирая платочком глаза.
    - Он сегодня дежурный по отделению, будет позже, - ответила медсестра, удивлённо вглядываясь в расстроенное  лицо Лейлы,  но, не решаясь спросить: что случилось?
      Едва Лейла возвратилась в палату, как вскоре последовал новый вызов к телефону. На этот раз звонила  Людмила Никифоровна Молодина. Она просила не волноваться. За Анфисой она присматривает внимательно. Рвота у девочки прекратилась. Она успокоилась и уснула.
      Лейла, поняв, что сегодня ей из больницы не выйти, настроилась ждать лечащего врача. «И, может быть, придётся открыть ему тайну Анфисы, тайну её болезни…в расчёте на его помощь. Другого выхода нет», - думала она.
     Время ожидания тянулось долго. Лечащий врач, сделав утренний обход, выписав здоровых, дав назначения больным,  ушёл по служебным надобностям в администрацию. Ему предстояло ночное дежурство в своём отделении.
    Лейла, снова побродив по пустой палате, прилегла на кровать. Было уже далеко за полдень, когда явилась медсестра Лида и подала ей шоколадку «Алёнка» и записку, сказав, что к больной пришли солдаты и передали ей «это».
    -  Взгляните в окно.
      Удивлённая Лейла, не прочтя записку, сначала заглянула в карманное зеркальце. Тронула рукой свои рыжие волосы. И подойдя к окну – не поверила глазам своим:
       -  Ах, батюшки!- воскликнула она и расцвела в улыбке, глядя вниз, на лица солдат. Представить только - явилась вся троица! И, воздев руки к небу, машут ей и улыбаются! Даже Андрей! Вот уж неожиданность! Вот уж радость!
Лейла тоже принялась махать руками и  выкрикивать слова привета.
      - Кончай болеть, выходи! Без тебя ансамбль не танцует, хотя и баянист новый! – Сообщил во весь голос Вадим.
      - Да-да!- подтвердил Пётр. Андрей молчал, только улыбался.
Лейла радостно кивала головой и посылала воздушные поцелуи. Разговаривать из палаты на таком расстоянии было трудно. Она приложила руку к сердцу и кланялась, показывая свою благодарность приятелям  за посещение. Крикнула:
       - Спасибо! Завтра выйду! -  В этом она почему-то была уверена.      Свидание  было коротким.  Но оно подбодрило Лейлу, будто вдохнуло новые силы. Хотя мысль о болезни Анфисы лежала на душе тяжёлым камнем. Простившись с неожиданными гостями, она взялась читать записку. В ней было мало текста, - то же самое, что они кричали ей со двора:
«Лейла! Скорее выходи. Все соскучились. Без тебя танцы не идут. Новый баянист не знает, что с нами делать. Мы ждём. Приходи!». И подпись: «Триумвират». Шоколадку, повертев в руках, разглядывая изображённую на ней сказочную Алёнку,  положила в тумбочку. Снова, пройдясь по палате, подошла к окну. Двор был пуст. На том месте, где ещё недавно стояли навестившие её солдаты, ветер лёгким вихрем вздымал и закручивал воздушной спиралью опавшую листву… Постояв минуту-другую, отошла и села  за  стол, подперев ладонью подбородок. Её взгляд был устремлён  в себя. Она думала обо всём сразу - и в голове был полный сумбур. Приятно, правда,  вспомнился приход солдат, в её глазах вспыхнул озорной огонёк, но радость при мысли, что Андрей жестоко пренебрёг ею, - сразу погасла. Это мучило и обижало её.  Разжалобив себя, сидела она за столом с полными глазами слёз. В этом состоянии застал её, вошедший в палату Сергей Петрович, её лечащий врач. Она вздрогнула (!). Взглянула на него, слёзы скатились по щекам. Лейла поспешно вытерла их  ладонями. И опустив руку на стол, смотрела на врача с надеждой, как на единственно возможного спасителя её и Анфисы от огласки и позора.
      Врач присел рядом и, глядя в лицо Лейлы, положил свою ладонь на её руку, не произнося ни слова.  Лейла не меняя позы, почувствовав тепло его руки,  которое почти мгновенно достигло её сердца, едва заметно улыбнулась.
       За долгий срок пребывания в больнице она узнала, что её лечащий врач, похоронив жену, уже длительное время холост: «Он слишком щепетилен в выборе женщины, - говорила медсестра Лида, - потому и не женат повторно». Ему пятьдесят лет.  Но выглядит значительно моложе. Лицо без морщин. В густых тёмных волосах седина не проглядывает. Широкие тёмные брови, слегка приподнятые, как бы сообщают о хорошем настроении своего хозяина.  Взгляд строгих серых глаз, смягчённый тёплой  улыбкой, излучает искорки доброты. Губы сомкнуты, но в полуулыбке.  А на подбородке - симпатичная ямочка.
     Лейла, взглянув в его глаза, смутилась. А он, взяв её руку, поднёс кисть к губам.
Сергей Петрович был  обходителен с Лейлой и нежен. Большую часть ночи они провели вместе, за исключением тех пауз, которые он устраивал для обхода своего отделения. К утру - они были на  «ты». И врач знал самую большую проблему, заботившую Лейлу – «болезнь» Анфисы. Только историю этой болезни Лейла изложила в ином свете. Это в её характерном стиле.
      - Устраним эту проблему - сегодня же. И не в больнице – такой факт не утаишь, - а у меня дома, - сказал Сергей Петрович. Сделаем это во второй половине дня. Я подъеду за вами к твоему дому в два часа. Гинеколог будет ждать вас. После операции пару дней поживёте  в моём доме… если не захотите остаться навечно…, - улыбнулся доктор. И добавил: это необходимо для девочки.
       Ранним утром Лейла и сияющий счастьем  врач - покровитель,  сидя рядом на краю кровати, завтракали, по очереди откусывая  от добытой из тумбочки шоколадки. Лейла подносила развёрнутую плитку к его губам, он, улыбаясь и глядя в красивые глаза, приоткрывал рот и одновременно прижимал к себе ещё не одетую «кормилицу».
       - Ты поспи ещё, целуя, сказал он, а мне пора. И вышел.
 После обхода Лейла, переполненная восторгами  восхитительной ночи, и несколько успокоенная по поводу Анфисы, улыбаясь яркому солнцу, ясному небу и дружному щебетанию птиц, шла с автобусной остановки  домой.



























                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ               

 КОВАРСТВО
И
РАСКАЯНИЕ















               









                1. БОЛЬНОЙ

       Алексей приехал в Вазиани с плохим самочувствием. А точнее  - больной. Трудно было дышать: не хватало воздуха, ноги подкашивались от охватившей тело слабости, под левой лопаткой остро ощущалась боль. На такси приехал в расположение воинской части, превозмогая боль, доплёлся до офицерской гостиницы и, окончательно выдохшись, свалился в кресло прямо в вестибюле. Администратор гостиницы вызвала скорую помощь. Спустя несколько минут,  он, без сознания, оказался в госпитале.
      В чувство привели в реанимации. Он открыл глаза – перед ним люди в белых халатах. За окном было светло. Ему мерили артериальное давление. Снимали кардиограмму.  Название диагноза никто из медперсонала не произносил. Разговаривали тихо. Делали инъекции.  Еду принесла  в палату медсестра Лиза, невысокая, полнотелая девушка с маленьким носиком на круглом лице, окаймлённом волосами соломенного цвета. Освещённые улыбкой, вспорхнувшей из маленьких губ её глазки, излучали дружелюбие и  солнечное тепло.  Но даже привлекательный облик медсестры аппетита Алексею не прибавил. Он почти не ел. Дышалось трудно. В голове шумело. Мыслей не было. Никаких желаний. Пустота. Он лежал на спине, временами, приподнимая тяжёлые веки, и тоскливо смотрел в потолок…
        Так продолжалось довольно долго. Но военные медики своё дело знали. Лечащий врач, кандидат медицинских наук, подполковник  Знаменский………. приложил немало сил, чтобы поставить Алексея на ноги. И организм больного, благодаря врачу и обслуживающему персоналу медиков, под влиянием регулярных процедур, постепенно собирался с силами. И настал день, когда Алексея перевели  к  выздоравливающим…
       Дверь угловой палаты на втором этаже первого корпуса госпиталя была приоткрыта.  Лёгкий сквозной поток воздуха через открытую форточку, шевеля занавеску,  устремлялся, освежая помещение,  в просторный коридор. Два  лётчика, не обращая внимания на колышущуюся занавеску, на залетающий в их палату ветерок, увлечённо обсуждали произведение итальянского писателя Джованни Боккаччо – «Декамерон». Капитан Боровиков – черноглазый и смуглолицый,  опершись на локоть правой руки, и приподняв черноволосую голову, обращённую лицом к собеседнику,  лежал у ближней к  двери стены.  И, придерживая на  бедре  изрядно потёртый том, громким голосом рассказывал, посмеиваясь, другому обитателю, сидевшему у противоположной стены на своей кровати, опустив ноги на пол, как в четырнадцатом веке во время чумы во Флоренции группа молодёжи решила развлечься. Майор Заречный был слушатель активный, он ещё раньше прочитал эту книгу. И пересказ Боровикова оживлял в его  памяти  известные эпизоды.  Поэтому в иные моменты он не мог сдержать себя, чтобы не вклиниться в повествование какой-нибудь репликой, или комментарием…
        - А каков монах-доминиканец! Проходимец и плут…Как он ловко обставил интригу искущения благочестивой Барбары!.. Развратник!
       - Да-а! И он там не один такой!.. Католические  монахи показали свою «святость»! – С интонацией сарказма подтвердил Боровиков.
      - И как ловко, соблазнитель придумал «святое дело»: «родить пятого евангелиста…» - изумлялся Боровиков кощунственной изобретательности монаха - лжеца, покачивая головой…  В этот момент в распахнутую дверь вошла, как снегурочка, вся в белом, медсестра Лиза:
      - Извините,  прерву вас на минуточку…. Сейчас  к вам поселится ещё один товарищ. Доктор определил его на это свободное место, - она взялась за спинку кровати, стоявшей посередине палаты, аккуратно заправленной, по установленной форме. - Оркестра для встречи не надо. Но ваши дружелюбные улыбки  не повредили бы ему…- весёлым взглядом коснулась она лица  Боровикова, потом  Заречного. Они  на её шутку отозвались улыбками согласия. – Вот и прекрасно, - одобрительно кивнув головой, проговорила медсестра Лиза. И вышла.
      Вдруг в форточку с писком влетела синица. И заметалась под потолком, не находя пути назад. Обитатели палаты от неожиданности напряглись, следя за её виражами.
       - Может, спасалась от кобчика?- предположил майор.
       -Это к гостям,- сказал Боровиков. - Очень своевременно и символично!
А птица, устав летать в тесном пространстве, ударилась, цепляясь за стену, и сползла на пол у кровати Заречного. Оба жильца подхватились со своих мест и принялись ловить её, чтобы оказать помощь.
Боровиков охотился с простынёй в руках. И в какой - то момент накрыл её…
       В эту минуту вошла медсестра. И остановилась в изумлении, не понимая: что происходит?
Алексей  вошёл за нею следом, и остановился, наблюдая эпизод с хлопочущими птицеловами.
      - Синица уже у меня в руках, осталось поймать журавля в небе! -  пошутил Боровиков, поднявшись с колен. Взял одной рукой скомканную простынь, другую, сжатую в кулак, поднял на уровень лица, показывая беспокойно вертящуюся из стороны в сторону головку пойманной пернатой гостьи, удивлённо мигающей глазками.
         Медсестра, умиляясь, поднесла пальчик, коснувшись клюва:
         - И что вы с нею сделаете? – спросила она
        - А что бы вы хотели? – вопросом ответил улыбающийся Боровиков.
        - Выпустить в окошко…- Лиза резким движением приподняла раскрытую ладонь кверху, обозначив пантомимой воображаемый момент освобождения птицы.
        - Хорошая мысль. Эту благородную миссию  спасения природы доверяем вам, держите. И  Боровиков осторожно передал медсестре трепетное тельце, порывающейся вырваться из плена птицы.
       . Всё внимание хозяев было приковано к случайной нарушительнице покоя. Алексей неприкаянно переминался с ноги на ногу. И наблюдая происходящее, вспомнил случай из своих охотничьих похождений.  Однажды  в августе, в день открытия  охотничьего сезона, он ранним утром приехал на поезде на пустынный полустанок. Пешком добрался до небольшого озера.  Ходил, держа ружьё на изготовке, приглядываясь к шуршащим под ветром камышам…к  воде, над которой молочно-белым маревом витал утренний пар, поглядывал в светлеющее небо - не мелькнёт ли стая уток или чирков…
      Вдруг слышит - шум от быстрых взмахов крыльев. Вскинул ружьё, не целясь, – бах!  бах!
Тут же услышал шлепок на воде… «Попал!» - возликовала душа. Но собаки у него нет…- Трофей нужно добыть из воды самому. Разделся и – в воду, не мешкая. Пустился вплавь к тому месту, где должна быть его добыча. Но утка, оказавшись лишь  раненой, спасалась «бегством». Алексею пришлось приложить немало усилий, чтобы догнать её, прежде чем она успеет достичь камышей. Был у него навык умелого пловца. Догнал беглянку. Принёс домой… И подарил соседке, Лолите Степановне, супруге Жоржа Пащенко. В последний момент, передавая утку, он с противной жалостью ощущал, как трепетно бьётся сердце птицы от предчувствия неизбежного…
       Воспоминание не мешало ему видеть, как медсестра Лиза, подставив стул к тумбочке, сняла тапочки и в одних капроновых чулках с модными тёмными  стрелками на полных икрах, убегающими под подол халата, будто по лесенке легко взошла на подоконник. На миг  оглянувшись, будто желая убедиться: активны ли зрители,  выставила  руку наружу в открытую форточку, и, разжав ладонь, освободила вырывающуюся из руки птицу.   Ощутив свободу, с радостным писком синица почти мгновенно растворилась среди зарослей бузины и сирени. В палате захлопали в ладоши.
      Лиза, выполнив свою благородную миссию, улыбающаяся обернулась, как артистка,  лицом к публике, готовая спуститься с пьедестала. Боровиков, стоявший близко, смеясь, проявил галантность: распахнул объятия для оказания даме помощи. Но медсестра, будто не заметив его выразительный жест, наступила на тумбочку, затем – на стул, спрыгнула на пол.
      - А вы всё стоите? – обратилась она с вопросом к Алексею. Занимайте эту кровать. Бельё здесь свежее. Знакомьтесь со старожилами…
     - Спасибо, спасибо, - не всё сразу, - ответил Алексей, засовывая свои пожитки в тумбочку. Лиза вышла. Боровиков спросил:
    - Вы тоже  с лёгкими?
    - Нет, с сердцем…- ответил Алексей и присел на постель, не сняв синего госпитального костюма.
   - А с какого вы аэродрома? - поинтересовался майор Заречный.
  -  Аэродром Долляр, разведывательный Тильзитский полк, - повернув лицо к майору, ответил Алексей.
   - Вот как! А я тоже оттуда. Из Бакинского бомбардировочного, - сказал Боровиков. Соседи с вами…
    Алексей кивнул головой. Помолчали.   Мысли Алексея витали далеко за пределами госпиталя и этого грузинского города Вазиани. Соскучившись по Лейле и Анфисе, душой он был дома.  Сокрушённо думал о  болезни, свалившейся ему на голову, прямо в командировке… Теперь уже знал, что у него случился инфаркт миокарда…
      Затянувшуюся паузу прервал майор Заречный, обратившись к новосёлу:
     - Простите, как ваше имя?  Я – Корней Иванович,- представился он сразу.
      - Алексеем меня зовут, – ответил Шалаев, - и добавил,- будем знакомы, Корней Иванович…
А я – Степан, - отозвался Боровиков.
      - Очень приятно, - взглянул в его сторону Алексей, стандартно отреагировав тихим голосом.
       - Вот и познакомились, - подытожил Корней Иванович. И продолжал, - перед вашим приходом, Алексей, мы с капитаном обсуждали книгу итальянца Джованни Боккаччо «Декамерон»… Сто новелл. Занимательная вещь. Капитан только что дочитал её.  И,- обратите внимание, - не расстаётся: держит в руках…В ней Степан  увидел много различных проявлений любви, эротические картинки…   А я, когда читал её, - зациклился на монашеских проделках, на их развратных поступках, лицемерии и ханжестве…
        - Вам не случалось её прочесть? Интересно бы услышать и ваше мнение. Что вы думаете об этой книге?..
       - Что я думаю о книге «Декамерон»?..- Алексей помолчал.-  Вопрос неожиданный. Да. Я читал её. Это давняя эпоха…Ранний итальянский Ренессанс… середина четырнадцатого века… самый пик разгула католической инквизиции… Христиане на кострах жгут так называемых еретиков, ведьм, - всех инакомысля-щих… Суровое время. А во Флоренции разыгралась эпидемия чумы. Люди умирают, как мухи… Боккаччо был свидетелем  этой беды.  Его «Декамерон» - это сто разных по тематике новелл, рассказанных молодыми людьми в удалении от города, … Они реалистически отражали  действительность того времени. Книга  проникнута жизнерадостным юмором, гуманистическими идеями, духом свободомыслия и антиклерикализма, неприятием аскетической морали. Это многоцветная панорама нравов итальянского общества.
     – Удивительно, что не сожгли попы на костре этого Джованни, как сожгли  Джордано Бруно, хотя  церковная инквизиция свирепствовала, - раздумчиво проговорил Корней Иванович…
       - Боккаччо за своё произведение подвергался со сторон католической церкви    суровому давлению, - сказал Алексей, - его принуждали отказаться от «Декамерона» как произведения вредного, подрывающего нравственные устои общества и дискредитирующего религию.  Писатель тяжело переживал эту ситуацию и был на распутье: подумывал сжечь «Декамерон». Но Петрарка настоял, чтобы Боккаччо не поддавался  давлению.  «Декамерон» с многочисленными купюрами был опубликован  почти через двадцать лет после его написания, – в 1470 году. Хотя многие из новелл первых дней «Десятидневника» имели хождение в рукописных списках среди культурного слоя людей задолго до завершения автором работы над книгой. Но время было ужасное. Костры пылали по всей Европе.
        - Да-да, - подтвердил Корней Иванович, - христианская инквизиция Италии, Франции, а особенно Испании десятками тысяч сжигала людей. Это было жуткое время… У нас помалкивают, а тоже жгли…ведьм, волхвов, еретиков…
      
          - У нас?- удивление отразилось во взгляде, в резком движении бровей на лице Степана.
 - А как ты хотел? – сказал Корней Иванович, - католическая церковь и  наша – близнецы-сёстры, дети одной матери…
         - Почему? – наша же православная, - недоумевал  Степан Боровиков, совершенно далёкий от истории Церкви, глядя то на Алексея, то на Корнея Ивановича.
       - На твой вопрос: «почему?» -  одним словом не ответишь.  Длинная история, - сказал Корней Иванович. -  Католики, являясь единой церковью, до 1054 года имели два центра: Рим и Константинополь. При этом гордыня обуяла обоих предстоятелей, папу Римского и патриарха Константинопольского: каждый из них претендовал на первенство. На этой почве …с разными нюансами возник  непреодолимый конфликт. В 1054 году Папа Римский  и  Патриарх Константинополя предали друг друга анафеме и разорвали отношения. Для этого нашли предлог. Патриарх Константинополя сразу же переименовал   подчинённую себе католическую  церковь  в «ортодоксальную», чтобы  наименованием (внешним признаком), она отличалась от Римской «католической». И таким образом отмежеваться от Рима. Ортодоксия греч.- « Правое исповедание». Если сказать упрощённо,  эта ситуация выглядит, как в детских перебранках: «Эх-эх! А наша церковь правильнее вашей церкви…». Хотя теоретической основой христианских церквей, включая католическую, и так называемую православную, (а также все протестантские), является Библия. А у католической и православной даже главное богослужение – Литургия – одно и то же.
Да и то сказать: могла ли измениться суть Константинопольской церкви от изменения названия, если  её догматы и богослужения формировались в течение многих веков!? Существуя под новым названием, она в действительности оставалась той же католической церковью, с годами привнося какие-то незначительные дополнения к службам.
      - Откуда вы всё это знаете? – не переставал удивляться Степан, широко раскрыв зелёные глаза.- У вас в лётной школе был урок истории религий?
Алексей, заваривший эту религиозную кашу, молча, прислушивался, привалившись на подушку.
      - Шутишь, Стёпа, в лётной школе историю религий нам не преподавали, – раздумчиво сказал Корней Иванович. Но среди моих родичей был священник – брат отца. Представь себе: один брат священник, а другой – просто хороший человек. Они часто беседовали на  темы, касающиеся религии. Я – тоже, растопырив  уши, прислушивался. Меня интересовала загадочная сфера, в которой дядя Арсений исполнял какую-то роль, переодеваясь в блестящие одежды… Мои родители в церковь не ходили.  Я, повзрослев, окончив лётное училище, почитав литературу, тоже стал задавать дяде Арсению вопросы… о причине, побудившей князя Владимира запретить исконную славянскую религию и вместо неё принять из побеждённой им Византии чужую веру. При этом, жестоко понуждая своих подданных славян стать христианами, упорно не желавших отречься от веры отцов. Интересовался вопросом смешения язычества и насаждаемого христианства. Расспрашивал о взаимоотношениях православия и католичества; о  сжигании на кострах людей христианской  инквизицией в Европе…и на Руси в течение многих столетий, вопреки библейской заповеди - «НЕ УБИЙ…». Он давал ответы подробные и весьма критические…
       - Извините, товарищи, вас приглашают на обед, - заглянув в палату, показала улыбчивое лицо медсестра Лиза, и мгновенно исчезла. 
               
                2. В «ШАНХАЙ»

       Навестив Лейлу, Андрей, Пётр и Вадим - «казачий триумвират» возвратились в казарму. По пути все трое «смолили махру», дымя самокрутками. Какое-то время шли молча. Каждый сохранял в памяти это короткое свидание и видел перед собой  взволнованное лицо красивой женщины, радостно улыбающееся им за оконным стеклом второго этажа, машущей руками и выкрикивающей слова привета.
      -Бляха –муха,  вы заметили, как она обрадовалась нам? – заговорил Пётр, толкнув Андрея локтём.
      - Конечно, обрадовалась, - отозвался Вадим, взглянув на Андрея.- А ну-ка полежи целый месяц в больнице!..
Андрей молчал, сосредоточенно глядя перед собой. Докурив до жжения пальцев, бросил под ноги, затоптал окурок и  раздумчиво сказал:
        - Что-то  мужа её, старшего лейтенанта Шалаева, не видно…
        - Он  в госпитале. Уехал в командировку в Вазиани и угодил в госпиталь с инфарктом. - Я слышал в штабе полка разговор офицеров,  Брыдюка и Брыкова, когда стоял на посту у Знамени, - сообщил Вадим.
      Снова возникла пауза. На  слова Вадима никто не отозвался, хотя, вероятно, каждый подумал: «Бывает же так!..»
    -  А хореограф как обрадуется завтра, когда скажем, что Лейла уже выписалась из больницы, - предположил Пётр.
    -  Может быть, она ещё не придёт на репетицию… - возразил Вадим, с затаённой надеждой удерживая в голове,  что Лейла завтра уже будет дома, а мужа дома нет… Прищуренные глаза его мечтательно улыбались…
  - Может и не придёт... Но главное,- уже не больная, - согласился Пётр   -  Будем заходить в казарму или прямо в столовую, - спросил Пётр, оглянувшись на Андрея?
  - Да наша эскадрилья уже, наверняка, в столовой.  Идёмте прямо туда,- предложил
Вадим.
   - А ложки и кружки где возьмём? - взглянул на Вадима Андрей.
   - Правда. Надо в казарму сначала зайти, -  согласился Вадим.
И они завернули к казарме. Длинное одноэтажное здание на высоком фундаменте под шиферной крышей, в котором размещались обе эскадрильи  разведывательного полка, стояло в конце неогороженного стадиона. Свернув с тротуара, друзья прошли между стадионом и подросшими зелёными насаждениями деревьев местных пород, окаймлявших  широкой полосой всё здание казармы. На высоком пороге встретил их Гаврилюк – рослый солдат, дневальный второй эскадрильи с кинжалом на поясе, красной повязкой на левом рукаве и папиросой в зубах. Он, пользуясь полным отсутствием  контингента, покинув пост, вышел покурить.
       - А вы чего не на обеде?- спросил он.
       - В больницу ходили к товарищу, - ответил Вадим. – А теперь забежали за ложками…  И проскочив коридор, в котором размещались: бильярдный стол и стол для настольного тенниса, вошли в «покои» второй эскадрильи, каждый к своей тумбочке. Через минуту,  вооружившись инструментом для приёма пищи, торопливым шагом скакали к столовой. Из-за казармы батальона, за которой дорога круто поворачивала и терялась за зданием, донеслись звуки  строевой песни и быстро нарастали:
                Несокрушимая!
                И легендарная!
                В боях познавшая радость побед.
                Тебе любимая,
                Родная Армия
                Шлёт наша Родина песню-привет.
                Шлёт наша Родина песню-привет.
«Казачий триумвират» по голосам узнал свою эскадрилью, возвращавшуюся после обеда из столовой в казарму. Поравнявшись с движущимся  навстречу строем, все трое увидели приотставшего старшину- краснощёкого  Михаила Ивановича Хохлова, следующего за поющим подразделением. Он остановился, сказал, что обед для троих оставлен на кухне. И добавил: «Аргунов, ты пообедай и – атдахать... Сегодня в наряд на первый пост - часовым к Знамени полка». «Есть!- ответил Андрей». И пружинисто кинул раскрытую руку к виску, отдав старшине честь.
      Пообедав, друзья разделились. Андрей ушёл в казарму «атдахать»,  а Вадим и Пётр направили стопы к своим зазнобам в «Шанхай», который размещался неподалёку от солдатской столовой.

                3. ЛЕЙЛА ПОСЛЕ БОЛЕЗНИ
   
         Войдя в подъезд своей пятиэтажки, Лейла будто окунулась в другое время. Возникло давно забытое ощущение…из прошлого, когда они с Алексеем, преодолев немалое расстояние  из Туркмении, через Баку и Кировабад, добрались до Шамхора и …впервые она, поддерживаемая спутником, вошла в этот подъезд. И, поднимаясь по этим нескончаемым ступеням, ощущала себя счастливой, хотя изрядно устала. Алексей участливо заглядывал в её глаза, то и дело спрашивая: «Ты не устала?». И поддерживал под руку. «Что же случилось с ним теперь? Почему целый месяц от него ни слуха, ни духа?..»- подумала Лейла холодно, с усилием переставляя ноги со ступеньки на ступеньку. И останавливалась передохнуть на каждой лестничной площадке. «Отвыкла брать высоту» - подумала, взглянув наверх, держась за перила.
«А вот на этой площадке, тогда… встретил нас Жорик, и помчался назад сообщать, что «Алексей приехал с женой…»
        Наконец,  пятый этаж… С нахлынувшим чувством радости человека, возвратившегося домой, она распахнула дверь, перешагнула порог и оказалась на кухне. Хлопотавшая у примуса в неизменных крупных буклях Лолита Степановна, увидев Лейлу, на миг выпрямилась, опустив от неожиданности, руки. И тут же, -оказавшись рядом, радушно заключила «блудную дочь» в объятия, восклицая: ой, ой, ой!  Какая радость! И запричитала: как же это так случилось, что и ты, и Алексей одновременно угодили в лечебницы(?)... ты здесь в больницу, а он в Вазиани – в госпиталь… Бедненькая Анфисочка – целый месяц сиротка, без отца, без матери… Наведывалась она к нам частенько, домой, кажется, не заходила…я не видела…
      От предложенного чая Лейла отказалась. Торопилась принять душ, чтобы,  не мешкая,  забрать у Молодиных Анфису и к двум часам подготовить её и всё необходимое.  Но, войдя в свою комнату, поняла, что прежде чем идти в душ, нужно хоть немного облагородить своё жилище: за истекшее время всё покрылось пылью,.. «И это на пятом этаже, при закрытых окнах!»- удивлялась она, оценивающе глядя на себя в своё любимое трюмо. Себе она всё ещё нравилась, хотя наслаивающиеся годы жизни уже вносили в её моложавый облик едва уловимые изменения. 
        Быстрыми движениями, собрав пыль с зеркала, швейной машинки, со стола,  с подоконника, даже с висящего на стене над кроватью  ружья; перестелила постель, сменив простыни, протёрла пол и нырнула в душ. Дала себе волю понежиться под приятными струями. И вдоволь насладившись царским блаженством, в лёгком халате предстала перед любимым зеркалом. Лицо полыхало жаром. Она любовно оглядывала себя, оглаживая тело руками. Надела свой лучший наряд, феном просушила рыжие волосы, соорудив высокую причёску, какие некогда носили прелестные княжны. К Молодиным шла, ощущая себя уверенно. В мыслях  царила Анфиса, хотя память удерживала и сообщение соседки  о том, что Алексей в госпитале: «Вот, оказывается, почему не было вестей от него?»- подумала она без волнения. Никакие чувства не всколыхнулись. Просто в сознание проникла определённость: он в госпитале. А вот Анфиса…
        Лейла нажала на кнопку звонка. Послышались  торопливые и лёгкие шажки.
 Дверь распахнула Анфиса. Увидев мать, она - молча уткнулась ей лицом в грудь и  заплакала. Лейла, поглаживая рыжую голову дочери, тоже прослезилась. Хозяев дома не было.
         - Анфиса, мы не можем ждать, пока придут хозяева. Нужно быстро приготовиться к приезду врача. Ключ у тебя есть от этой квартиры?- спросила Лейла.
        - Да.
         - А у Людмилы Никифоровны?
         - Тоже есть.
        -  Давай листок бумаги или промокашку. И ручку. Оставим ей записку, что очень спешим к врачу.
     Вскоре они уже поднимались в свою квартиру. Лейла придерживала Анфису под руку и поглядывала на её бледное лицо.
        - Тебе плохо?
        - Так себе…- уклончиво ответила она.
        - Дома, приготовляя одежду для Анфисы, чтобы она могла одеться после душа,
Лейла сказала, что скоро приедет за ними доктор и отвезёт их к специальному врачу, который обследует и полечит… Ему не  нужно всё  говорить, как было на острове…
И сделала необходимые наставления…
      
        После посещения врача, Анфиса болела недолго. Но Лейла дней десять не отпускала её в школу, представив директору справку с «правдоподобным» диагнозом  о болезни дочери…
     Лейла не удержалась, чтобы не забежать в Дом офицеров, Хотя старалась не оставлять Анфису без присмотра. Весь ансамбль был в сборе.
Её окружили…объятия, поцелуи, восхищённые восклицания, реплики, типа: «как ты похорошела!»… «вот кому болезнь на пользу!»… «как ты прекрасно выглядишь!»… «мы по тебе соскучились!»… «приходи скорее на репетицию!»…Но подошла хореограф - и всё  стихло. Элеонора Иосифовна обняла Лейлу, поздравила с выздоровлением и, улыбаясь, сказала: «Мы ждём тебя, красавица» и представила её новому баянисту:
       - Это наша «прима»! Знакомьтесь...
      -  Николай Павлович, - назвал себя приятный молодой человек, с улыбкой пожимая маленькую тёплую ручку Лейлы, и  завороженно глядя в её прекрасные манящие глаза. В свою очередь Лейла тоже с интересом задержала на привлекательном  лице баяниста свой заинтересованный взгляд, не торопясь отнять у него свою  руку. Знакомство происходило в окружении всего коллектива танцоров. Образ Николая Павловича покорил Лейлу. Ей понравился весь его светлый облик: бледное сухощавое лицо, пепельного цвета волосы,  зачёсанные вверх, прямой аккуратный  нос, тонкие губы небольшого рта и светло-серые глаза, смотревшие на неё с очарованием…
      Вадим и Пётр тоже подошли к Лейле с добрыми словами приветствия. Она озарила их ласковым взглядом, поблагодарив, но к великому удивлению друзей, даже вскользь не поинтересовалась об Андрее.
   -Бляха – муха! Что бы это значило? - недоумевал Пётр, взглянув на Вадима, когда они возвращались после репетиции в казарму.
  - А ты видел, какими жадными глазами она смотрела на баяниста? – вопросом ответил Вадим.
   - Ты думаешь, в этом причина?
   - Предполагаю.

                4. НА ГАУПТВАХТУ

   Закончились дневные полёты. После ужина, Вадим и Пётр ушли в Дом офицеров на репетицию, Андрей, привычно уединившись, сидел за последним столом  в классе материальной части перед  потёртой книгой, вероятно, прошедшей через многие руки. Он дочитывал «Илиаду» Гомера. Составив с помощью библиотекаря Молодиной программу подготовки к вступительным экзаменам в университет, упорно ей следовал.
     Перевернув последнюю страницу поэмы, вернулся к её началу. Стал бегло просматривать, перелистывая страницы, и восстанавливая в памяти весь ход событий, связанных с Троянской войной…
     -Вот он, на месте, - сказал Пётр, приоткрыв дверь. И перешагнул порог. Вслед за ним вошёл Вадим. Друзья возвратились в казарму после репетиции.
     Андрей отодвинул книгу, смотрел на обоих с выражением ожидания на лице: что скажут нового? Но Вадим воскликнул:
    - Вижу, ты дочитал Гомера. Посвяти. Коротенько. Я что-то помню: был в Древней Греции слепой поэт Гомер. Написал поэмы «Илиада» и «Одиссея». Но содержания не знаю. Хотя интересует меня античность. Кое-что  читал из  Софокла, Еврипида, Менандра, Лукиана… а Гомера - нет. Это более ранний период античности…
       Андрей слушал Вадима, остановившегося возле его стола, и взглянул на Петра, устраивавшегося через один стол – напротив.
     - Да, ты прав, это действительно более ранний период, мифологический, когда многие народы слагали мифы о богах, - согласился Андрей, - но в мифах Древней Греции, в большей их части, рассказывается не столько о богах, сколько о героях. Хотя боги тоже присутствуют и участвуют в делах людей. А герои – это сыновья богов, рождённые земными женщинами. Чувствуешь, как тесно  общались боги с людьми? Мифические герои совершали подвиги в битвах с чудовищами, гордились своею силой, сражаясь в междоусобицах. Таковой была великая Троянская война, описанная Гомером в поэме «Илиада».
         Из-за чего же началась она? - спросил Пётр, тоже прислушивавшийся к рассказу Андрея.
       - Началась война из распри богинь. На свадебном пиру, по случаю женитьбы
героя Пелея и морской богини Фетиды, богиня раздора бросила золотое яблоко на пиршественный стол, предназначенное «прекраснейшей». Каждая из трёх присутствующих на пиру богинь – Гера, Афина и богиня красоты Афродита - была уверена, что яблоко должно  принадлежать ей. Начался раздор. Верховный бог Зевс-громовержец дал задание Троянскому царевичу Парису рассудить спор. Богини, как  у нас теперь стало нормой, старались подкупить арбитра. Каждая обещала большую награду ему. Парис предпочёл стать мужем красивейшей из женщин, что сулила ему Афродита, и отдал яблоко ей. После этого Афина и Гера сделались вечными врагами Трои.
        Афродита обещание выполнила: помогла Парису обольстить жену царя Менелая – прекраснейшую из женщин Елену (дочь Зевса) и увезти её в Трою.
       Все цари Греции и Малой Азии, которые когда-то сватались к Елене, но не получили её руки, объединились против Трои в огромное войско под предводительством Агамемнона, брата царя Менелая…
       - На построение! – приоткрыв дверь, выкрикнул дневальный, - командир эскадрилье здесь…
     Эскадрилья построилась на плацу перед казармой. «Триумвират» - в её составе.
- Равня-а-айсь! Смирно! – скомандовал  краснощёкий старшина Хохлов. Чеканя шаг, подошёл к командиру и по всей форме доложил, что эскадрилья по его приказанию построена.
-  Вольно! – скомандовал майор Бадалян.
- Вольно! - продублировал команду старшина.
  Командир в отутюженной форме с минуту прохаживался, поскрипывая сверкающими сапогами, перед строем, молча. Невысокий. Плотный. С продолговатым сизым  лицом от проглядывающих корней сбритых волос,  и крупным, с горбинкой, носом. Сосредоточенный. (Он недавно прибыл в полк с Сахалина, выполнив там с блеском какое-то чрезвычайно важное боевое правительственное задание).
     - Где Сигаев?- спросил он
     - Сигаев, выйти из строя! – скомандовал старшина.
Сигаев вышел, сделал поворот «кругом» и замер перед эскадрильей. Он был подтянут. Выбритое лицо спокойно. Подворотничок аккуратно оттенял плотно облегающий загорелую шею ворот гимнастёрки. Начищенные пуговицы и пряжка ремня – сияли металлическим блеском.
    - Сегодна у нас произошло тягчайшее нарушение воинской дисциплины, - с хрипотцой сообщил командир эскадрильи, обведя строй  суровым взглядом, - рядовой Сигаев оказал неповиновение офицеру.  Нарушен Устав.  Неслыханный, дерзкий поступок! Поэтому назначаю Сигаеву пятнадцать суток строгого ареста - на всю катушку …с отбыванием наказания на гауптвахте танкистов, в одиночной камере. У нас своей гауптвахты нет. Нарушения в полку не предусматривались.
      - Старшина! - назначьте конвой и доставьте нарушителя на место.  Разойдись!               

     - Интересно, что за история? – спросили  Сигаева  свои ребята, обступив его кольцом, пока назначенный конвоир Селезень сходил в казарму за автоматом.
     - Да ничего интересного, - ответил он, раскуривая папиросу. – Из капонира ТЭЧ вытащили тягачом самолёт после регламентных работ. Оставили его напротив стоянки  самолётов первого звена, нашей эскадрильи,  не на своём месте, а перед моим самолётом. В сущности это был косметический ремонт:  кое-что кое-где подкрасили, в том числе покрасили бежевой краской внутренность бомболюка, но сделали это не аккуратно.
Бежевая краска испачкала  фюзеляж, забрызгав его по всему периметру бомболюка натуральный серебристый цвет. Этот «академик» - (так иронично прозывали солдаты хромоногого старшего лейтенанта, недавнего выпускника академии), оказавшись рядом,  подошёл к моему самолёту.  Увидев меня, подозвал к бомболюку выставленного самолёта из капонира ТЭЧ. Я подошёл. Он приказал мне отчистить наждачной бумагой фюзеляж от бежевой краски. Я сказал:
    - Кто испачкал его, - тот пусть и чистит. «Академик» рассердился. Куда-то побежал. Я сел под этим бомболюком. Вот он возвратился. Злой.
   - Встать! – кричит мне ещё издали.
Я сижу и не смотрю на него. Он повторил команду. Я не сдвинулся с места. Он снова  похромал в сторону штаба полка. Вероятно, искать нашего командира эскадрильи. Но не нашёл. Позже, наверное, пожаловался. И вот теперь мне возмездие…
       Вышел из казармы  Селезень, высокий с крупным лицом грубой чеканки. На  ремне у него, перекинутом через плечо, болтался заряженный автомат ППС (пистолет-пулемёт Симонова) немецкого образца.  И повёл Сигаева под конвоем в заключение к танкистам.

               
                5.    В КУРИЛКЕ

    Алексей, Степан и Корней Иванович обедали  за одним столом и молчали. Предобеденный разговор о религии продолжал будоражить мысли.  И каждый был сосредоточен на этом.
     Пообедав, зашли в «курилку» (специальная комната для курения, с жёсткими креслами и урнами для мусора). Там уже дым витал синеватым облаком. А курильщики – молодые офицеры в синих госпитальных костюмах стояли почти у входа тесной кучкой, «травили» байки и хохотали, не сдерживаясь.  Наши знакомые прошли дальше, остановились у окна обособленно. Степан раскрыл коробку папирос «Казбек» с изображённым на ней скачущим всадником на фоне гор.  Все закурили. 
        - Алексей, а почему  князь Владимир запретил исконную  на Руси веру и принял  чужеродную религию? – Спросил Степан, – в этом  он желал обрести какую-то практическую пользу или из-за нелюбви к язычеству?..
       -  Слишком дорогая плата … за простое «из-за нелюбви», - сказал Алексей.- Народ не мог добровольно отказаться от веры отцов. Всеми силами противился. А его не уговаривали, а – мечом по шее… Многие за преданность исконной вере  поплатились жизнью. Очень многие!  Но единого мнения на причину такого крутого княжеского шага в среде учёных историков нет.
      - А что представлял собой  этот… князь Владимир? – допытывался  Степан.
      -  Князь Владимир Святославич, который принудил Русь принять христианство – одна из  самых неоднозначных  фигур нашей истории, - с неопределённой мимикой произнёс Алексей. -  В Повести Временных Лет, являющейся первой Киевской летописью и основным источником по началу русской истории, периода с 980 до 986 года, князь Владимир показан в наихудшем свете. Личность его изначально сомнительна. Владимир – побочный сын Святослава и его рабыни (ключницы)  Малуши. Низменные черты его характера проявляются в предосудительных действиях. Для примера:  попросив руки Рогнеды, дочери Рогволода -  правителя Полоцка, - получил от неё отказ: он для Рогнеды был неприемлем в качестве мужа по своему низкому происхождению -  сын рабыни. Владимир не смиряется с этим. А собрал войско, захватил Полоцк, изнасиловал Рогнеду при родителях. Потом родителей Рогнеды и  братьев её убил.
        Обманом захватил Киев, убил своего брата Ярополка. В результате подлого коварства и братоубийства, стал властителем Киева. Был Владимир обуян похотью.  Имея кроме Рогнеды  ещё нескольких жён, содержал  300 наложниц в Вышгороде, 300 – в Белгороде, 200 в Берестове. В блуде был ненасытен. Словом, в моральном смысле личность весьма  неприглядная. При безмерной развращённости был властолюбив, коварен и кровожаден.   
      При всех его низменных качествах, Византийская церковь, в благодарность за принятие им на Руси христианства, проявила корыстолюбивую неразборчивость и постыдную щедрость, приравняв Владимира к евангельским апостолам, ученикам Христа. С тех пор его именуют –  святым и равноапостольным. Это ли не парадокс?!
     -  Ещё какой парадокс! – отозволся Корней Иванович.- Ведь отмена язычества и принятие христианства крещением – означала изменение не только религиозной системы, но основы всей культуры и даже мышления народа. Какие бы ни были мотивы власти, народ,  искони живший по нравственным и духовным законам предков, не мог в одночасье принять чуждое ему вероисповедание, отказавшись от веры отцов.
         - И что, народ, так приверженный своей древней вере, не заступился за своих богов? – Недоумевал Степан, вскинув в удивлении брови и покачивая головой.
        - Заступался! Новгород весь восстал против крещения: «Лучше нам умереть,  чем отдать богов наших на поругание»! – оглашал  на улицах города тысяцкий – Угоняй, - ответил Алексей. - Иоакимовская летопись – единственная, которая сохранила рассказ о крещении Новгорода огнём и мечом дядей Владимира – Добрыней с его воеводой Путятой. С ними прибыло в Новгород большое войско и епископ Иоаким Корсунянин.…
    -     Многочисленные источники свидетельствуют, что в других местах, при поддержке княжеской дружины, христианские миссионеры  бесцеремонно относились к местным святыням. Языческие святилища публично разрушались, а на их месте возводились христианские церкви.
       - У вас тоже родственник был священником, как у Корнея Ивановича? – не унимался Степан, проводив мимолётным взглядом покидавших курилку шумных весельчаков.
       - Нет, у меня была верующая бабушка. Христианка. К моему удивлению, она абсолютно ничего не знала о церкви, которую посещала регулярно, и о религии, которую «исповедовала». Бабушка за ручку и меня водила в церковь.  Покупала в церковной лавке  свечи, и, возжигая, ставила их на подсвечники перед иконостасом, крестилась на иконы и клала пономарям на подносы пожертвования из своих скудных средств, а в конце службы целовала крест и руку священника. Бабушкины подружки, сверстницы её – были точно такими же верующими. С возрастом меня стала смущать такая «тёмная» их вера… Я  искал литературу, чтобы прояснить своё сознание. И увлёкся историей религий… христианских. Много интересного нашёл. И даже - страшного…
       - А что могло быть страшного? Пастыри призывают прихожан к смирению. Сами тоже смиренные…
       - Вот-вот! С  этим своим смирением церковники взирали на пылавшие костры, на которых живьём сжигали людей, следуя бессмысленной  идее … борьбы с ересью и еретиками, с инакомыслием. При этом сами же создавали вокруг своих жертв атмосферу дьявольщины…  И это тебе не представляется страшным? – спросил Алексей, от вскипавшего возмущения переходя на «ты».
        - Тебе не попадался на глаза рассказ Бальзака «Ведьма»? Там очень наглядно показаны жуткие методы морального и физического истязания людей «святыми отцами церкви».  Из прекрасного человека нелепейшими, бессмысленными наговорами, омерзительной ложью,  по побуждениям своекорыстия, стяжательства, церковного сановника, в его алчном стремлении завладеть имуществом жертвы, из неё сотворили словесное чудовище, подвергли ужасным пыткам и после всех нечеловеческих мук и страданий – сожгли на костре. Наши церковники теперь изворачиваются, пытаясь оправдаться, мол, жертвы нашей инквизиции не сопоставимы с жертвами инквизиции европейской…там сожгли больше…
          Лицо Алексея, покрытое мертвенной бледностью, вдруг посинело.
 Он стал задыхаться, прижав руку к груди в области сердца. И повалился на пол. Корней Иванович и Степан от неожиданности суетливо и неловко взмахнули руками, стараясь в падении подхватить Алексея. И это им удалось: взяв на руки, они унесли его в палату. Степан во всю прыть помчался в ординаторскую к врачу. Медсестра прикатила коляску. И Алексея снова увезли в реанимацию.
   
                6. В РАЗДУМЬЯХ
         
         Дома Анфиса, сидя за столом, «делала уроки» и всё поглядывала в зеркало.
Ей нетерпелось улизнуть от  задачника  к подружке Кате и дяде Ване, который неутомимо устраивал весёлые игры с прыжками из шифоньера. Лейла строчила на машинке и временами косилась в сторону Анфисы. Видела в зеркале её томление над учебниками, рассеянный взгляд. И вздыхала. Тяжёлые мысли угнетали её. Невероятное событие, приключившееся с дочерью в гостях у бабушки… и все последствия его - ни на минуту не выходили из головы: «Что ждёт её в будущем?» -
неотступно терзал вопрос. Исподволь возникали параллели из собственного детства… подружка Мариам, братец…Нигматула и сеновал в родительском дворе…. сосед - бобыль Хатыбала…  бегство в пустыню к Ханипе…
          -Мам, я пойду к Кате, погуляю, а потом доделаю уроки.- Анфиса, не мигая, устремила на мать свой раскосый взгляд. Лейла помолчала, внутренне колеблясь:
разрешить или не разрешить…
          - Хорошо. Иди, но не забудь доделать уроки. Я же уйду на репетицию…Ты у меня взрослая, самостоятельная… И Анфиса, сняв домашнее платье и  переодевшись перед зеркалом в новый сарафан, ушла, оставив учебники и тетради на столе. Лейла проводила её задумчивым взглядом. Мысль толклась на непроизносимых словах: «…второклассница после аборта… А что с нею будет дальше?..». Вышла из-за машинки. Прошлась в раздумье по комнате. Остановилась перед зеркалом. Своё лицо ей не понравилось. Осторожно тронула мизинчиком под глазами слегка обозначившиеся синие  тени. Сокрушённо покачала головой: «Беда не проходит бесследно…» - повторила вслух чьи-то слова. А перед глазами всплыл образ Николая Павловича, нового баяниста, с которым она уже не раз имела короткие дружеские беседы в перерывах между репетициями. Оказалось, что она знает и супругу Николая, молодую женщину с приятной внешностью, которая неоднократно заказывала Лейле сшить платья для своих девочек. Они приходили на примерку не один раз. Обе дочки немного старше Анфисы. А Николая Лейла узнала только в Доме офицеров, после своей болезни. Теперь образ его занял в душе Лейлы большое и устойчивое место. Она частенько думала о нём лёжа в постели. И вот теперь он всплыл в памяти такой же, как всегда на репетициях, светлый, весёлый, даже торжественный. Николай очаровал Лейлу с первой встречи. Это заметили даже солдаты, Вадим и Пётр, в тот вечер, когда впервые она  появилась в танцевальном зале после своей болезни, и хореограф представила её новому баянисту, сказав: знакомьтесь, это наша «прима».
           Стоя у зеркала, Лейла, будто по тайному зову  далёкого голоса, огляделась. Комната была аккуратно убрана. Перед глазами мелькнула заправленная, накрытая белым покрывалом супружеская постель с ковром на стене и двустволкой, ложе которой касалось ковра, тумбочка за спинкой кровати. На ней конверты…
          Лейла вспомнила:  вчера достав из почтового ящика письмо от мужа, так и не вскрыла его, отложив на «потом»…Теперь, подойдя к тумбочке, неохотно надорвала конверт и, холодным взглядом, быстро пробежала  по фиолетовым строчкам, отмеченным беглым, чуть прыгающим почерком.  Она уже знала от соседки и жены командира полка, ухаживавшей за Анфисой во время её болезни, что Алексей лежит в госпитале, что у него приключился инфаркт миокарда, и что он уже идет на поправку… В этом письме было то же сообщение, но каждая строчка буквально дышала пылающим чувством любви Алексея к жене и дочери, и неистовым желанием поскорее увидеть и обнять любимых.  Но эти пламенные любовные изъяснения  не зажгли  холодное сердце женщины, чьи взоры были обращены совсем в другую сторону…
       А на репетиции она вся светилась любовью к баянисту Николаю. Он это чувствовал, видел и отвечал взаимностью. Очень скоро стал её ночным, а иногда и дневным гостем. В коммуналке, где проживала Лейла, произошли некоторые изменения. Комната Карапета опустела.  К моменту возвращения Лейлы из больницы, он демобилизовался по окончанию контракта. Жорик, когда помех не было, ещё наведывался к ней. Но это – между прочим. Всё внимание Лейлы было собрано на баянисте Николае. И очень не хотелось ей возвращения мужа. А он так  страстно об этом мечтал.
       Вдруг стук в дверь. Лейла открывает. На пороге светлолицая девушка в белом берете. В руках телеграмма с  сообщением из госпиталя о рецидиве: инфаркт у Алексея повторился, и он снова в тяжёлом состоянии в реанимации. «Вот как тут не поверишь в мистику?» - думала она, держа в руках подрагивающий бланк телефонограммы. Но чувство сострадания не шевельнулось в её душе, подавленное   эгоистическим порывом радости: теперь нежеланная встреча её с мужем на неопределённое время откладывается…
      Николай наведывается к Лейле, не скрываясь от Анфисы. Встреч с соседями избегает. Анфиса, учится без особого рвения, а в школе значится в числе
«хорошисток». И продолжает дружбу с Катюшей. Особенно радуется, когда удаётся попрыгать наедине с дядей Ваней…  Жорика… то есть Валечку, дочку его, тоже навещает охотно.
        У Лейлы голова «идёт кругом»… Она переполнена счастьем от общения с Николаем, но  сердце замирает от мысли, что это счастье  неизбежно закончится с возвращением мужа… Не желает…не может даже представить снова рядом с собой Алексея. Ласками, нежным шепотом, вперемешку с поцелуями настойчиво склоняет Николая покинуть Шамхор вместе с ней. Тайком. И уехать в Туркмению. Она чувствует, что под её пылким  сердцем уже  трепещет крошечная новая жизнь, причиной чего является всё тот же Николай.  Но удерживает это в тайне, потому что не знает, как воспримет эту новость виновник такого события. И старается сохранить это состояние, чтобы в перспективе оно скрепило отношения с любовником.  А он, даже не подозревая о стратегических планах возлюбленной, восхищённый, очарованный красотой и  обаянием Лейлы, её пламенными ласками, уже готов на всё.
        Близился конец октября.  День был пасмурный. Но аэродром жил своей кипучей жизнью. С дальнего старта разведчики устремлялись в небо. Грохот и пронзительный вой реактивных двигателей оглашал округу. Но Лейла ничего не слышала.  Её мысли; всё её существо было  занято другим: она взволнованно ходила по комнате и собирала вещи, самое необходимое. Упаковывая, поглядывала в окно, явно кого-то ждала. Волнение отразилось  на её лице. Левое веко непроизвольно подрагивало. Она повернулась к своему  любимому зеркалу и на миг приложила два пальчика к глазу, как бы стараясь удержать, прекратить своевольные импульсы. Затем, взглянув в окно, увидела приближающегося  со стороны Дома офицеров Николая.
Сердце её встрепенулось радостно.       
- Анфиса! – окликнула дочку, которая мыла посуду на кухне.
        - Ты звала, мам? – девочка приоткрыла дверь.
        - Да. Спустись вниз и скажи дяде Коле, - он подходит к дому - пусть подгоняет такси.
       -  Мы уезжаем? – спросила Анфиса, двинув бровями, и, глядя, как  поспешно мать снимает с окна занавески.
       - Да. Оставь посуду. Оденься. И быстро вниз!…
       - А папа?
       -  Успокойся! Не он твой папа…- Лейла взглянула на дочку строго.

               
                7. СНОВА ПОБЕГ               
            
   Оранжевая «Победа» лихо неслась по асфальтированной дороге, пролёгшей по Куриинской низменности вдоль Малого Кавказского хребта, тянувшегося нескончаемой грядой с правой стороны. Лейла, в напряжении сидевшая за спиной шофёра, только тогда вздохнула с облегчением, когда машина оказалась за городом, хотя  Шамхор ещё маячил позади. Она, ни с кем не простившись, крадучись покидала его, испытывая чувствительные укоры совести: ведь именно этот город  в тяжёлую минуту дал прибежище ей на добрый десяток лет. Обласкал её судьбу… Но Лейла старалась заглушить в себе звучание тонких струн души. Со своего места она видела  в полупрофиль на переднем сидении пасмурное, как текущий день, лицо Николая, который курил в приоткрытую форточку и время от времени поглядывал на черноусого шофёра, сосредоточенно крутившего баранку. Николай был задумчив. И, видимо, не случайно. Ради привлекательности и весёлого нрава Лейлы, он оставил в этом городе свою жену и двух дочерей, возрастом  немного старше Анфисы, которых любил. Анфиса сидела, отвернувшись от матери. Она прислонилась лбом к стеклу; и, казалось,  смотрела на меняющиеся очертания, будто ползущих параллельно дороге, гор. Но видела  не горы, а образ отца, который из-за болезни сердца лежит в госпитале в другом городе, и от которого они с матерью по-воровски убегают с чужим дядей куда-то далеко… Мучила её непонятная фраза матери, из которой следовало, что её папа – не её папа… С этими мыслями она, ни на кого не глядя, – варилась в собственном соку…

        В Кировабаде сели на поезд, следовавший до Баку. Николай  запасся на дорогу вином,  Лейла провизией. В плацкартном вагоне  пассажиров было не много. Рассовав вещи по закуткам, сразу принялись за еду. За окном проносились пустынные места. Дядя Коля налегал на вино. Лейла от него не отставала. Радовалась, что Николай оживился. Анфисе есть не хотелось. Она не понимала, что с ней происходит, но не было в душе ощущения радости путешествия. Внутри будто ёжик ощетинился в ней. Чтобы пробудить в девочке аппетит, Николай дал ей немного вина. И  она действительно поела с аппетитом .
        И выйдя в проход, остановилась у окна, глядя, как мелькают телеграфные столбы, будто меряющие пустынную степь огромными шагами, а  между ними, провисая, тянутся нескончаемые провода, на которых местами, как куры на насесте, примостились птицы. Взрослые за столом засиделись: дядя Коля откупорил вторую бутылку вина…  На лице Лейлы отразилось счастье: она видела перед собой довольное, улыбающееся лицо Николая. Хотя в глубине души её гнездилось что-то тёмное,  о чём думать не хотелось; и она старалась поскорее отмахнуться…
       А Николаю захотелось музыки: он достал из чехла баян. И  развернул мехи, издав тихие  мелодичные звуки …  Пальцы его бегали по клавиша резво, мелодии менялись одна за другой. Временами он останавливал игру, и наполнял стакан…  Лейла смотрела в его лицо влюблено и поощрительно…  Наконец их сморил сон. 
          Вино, выпитое Анфисой для аппетита, попало ей не только в желудок, но и в голову. Она, то стояла у окна, глядя в тоскливую степь, то слонялась по проходу вдоль вагона, то  выходила в тамбур. Мимо взад-вперёд сновали мужчины в вагон-ресторан и обратно. Анфиса с любопытством оглядывалась на них, провожала взглядом. Девочка – подросток  в ярко-красном пальто, меховой шапочке, щеголеватых красных ботиночках с меховым воротничком, красиво подчёркивавшим полные икры, привлекала внимание подвыпивших мужчин. Некоторые поглядывали с вполне определённым интересом. О чем думала Анфиса, провожая взглядами посматривавших на неё любопытных усачей, -  знает только она. Но когда двое из них, на хорошем подпитии, заговорили  с ней, она им улыбнулась, будто обрадовалась.
          -  Скажи, красавыца, гдэ твая мама? – спросил высокий черноволосый парень,   с бутылкой в руке,  глядя ласково в раскосые глаза Анфисы.
          - Она спит, - с улыбкой ответила  девочка.
         - Тэбэ одной скучно, - мягким голосом сказал тот, что ростом ниже и, заискивающе улыбнулся. - Хочешь кушить цитрусовые? У нас есть харошие мандарыны! Пойдём к нам, угощать будем.
       - Я боюсь…  А далеко? – поинтересовалась Анфиса.
      - Да тут рядом, через адын вагон. Мы тэбя патом сюда праводым, - пообещал
высокий парень.- Гиви меня зовут, Гриша по-вашему. А он – Шота, а можно – Шурик…
        И они втроём, выйдя из тамбура, через переходную площадку прошли  плацкартный вагон к купированному – своему. Но в купе вошёл только Гиви-Гриша  с Анфисой.
      -  Садысь, не стэсняйся. Вот тэбэ мандарыны (он снял с верхней полки коробку и поставил на стол).  Куший сколка хочишь! У нас – многа!  Тэбэ жарка. Сними палто. Будь как дома. И такые  красывые  волосы зачем прячешь под шапкой?  Тебья  как зовут? – спросил Гиви, сняв шапку и расстёгивая пуговицы пальто.
     - Анфиса, - ответила она, - не сопротивляясь настойчивой помощи.-  На её губах блуждала лёгкая улыбка. Ей нравилось это купе, неправильная речь молодого мужчины, его добродушные ухаживания.  Она держала в руках неочищенный мандарин, глядя, как Гиви, сняв с неё пальто и шапку, положил всё на верхнюю полку, и   пригубливает бутылку с пивом, звучно смакуя после каждого глотка.
        - Куший мандарын, зачем дэржишь в руках?!. - Попробуй это… Очень вкусное… чешское – протянул  ей бутылку.
Анфиса сделала два-три глотка и вспомнила, как на острове с мальчишками пила вино…потом - злое лицо матери… врача в белом халате и резиновых перчатках… остановилась, отдала бутылку и принялась очищать мандарин, а в голове  уже плыл лёгкий туман…  чешское пиво соединилось с выпитым за обедом  вином…
 Она заулыбалась. Осмелела. Страх прошёл. Гиви, не сводивший с неё глаз, снова протянул ей бутылку. На этот раз Анфиса без робости и опасения  сделала несколько глотков…
… Она  не помнит, долго ли гостила у радушных хозяев купе. Но знает, что одевали её Гиви и Шота вдвоём.  Шота особенно старался, натягивая ей на ноги чулки повыше…  Мужчины вместе проводили гостью до её вагона, подарив на прощанье большой кулёк мандарин. Анфиса,  принесла  ароматный гостинец и положила на стол. Лицо её ещё пылало жаром… мужского гостеприимства. Голова  кружилась от чешского пива, а пол вагона норовил уйти из-под ног. Она присела на свободное место за проходом, и, прислонившись к стенке, прикрыла глаза. Её мать и дядя Коля, посапывая, безмятежно спали.

                8. « А ГДЕ БАЯНИСТ?»               

       Исчезновение Лейлы обнаружилось уже вечером в день её отъезда. Она не явилась на репетицию. Баяниста тоже ожидали долго и безуспешно. Хореограф Гайтанова недоумевала: «А где баянист? Что за причина?». Кое-кто из танцоров вслух высказывал догадки, типа: может быть, заболели? Это первое, что приходит на ум. Конечно, может такое быть. Но странно, что заболели одновременно… (Николая и Лейлу многие уже привычно «объединяли»). Варясь в одном котле, тайные отношения долго не скроешь. Вадим в этой ситуации увидел хороший предлог и загорелся желанием навестить Лейлу, узнать, мол, причину её отсутствия.
       - Хорошая мысль, Вадим, - сказала хореограф. Окажите услугу коллективу, - попросила она, - сходите к нашей приме поскорее, справьтесь о её здоровье. А вас, Пётр, прошу узнать причину отсутствия Николая Павловича. Что с ним? Ансамбль его ждёт. И поскорее возвращайтесь. А мы пока разогреемся, повторим новые па. Солдаты ушли. Коллектив был расхоложен. Долго и вяло переодевались. Обменивались мнениями. Для этого был очевидный и очень необычный повод.  Сама хореограф казалась  озадаченной и от этого будто не собранной. Репетиция не настраивалась. А вскоре возвратились гонцы. Новость, которая  с ними пришла, ошеломила весь ансамбль: Лейла и Николай Павлович из Шамхора  сбежали вместе - все буквально оцепенели(!). Затем поднялся галдёж. Было что обсуждать: ведь Николай Павлович бросил жену и двух дочерей, а Лейла оставила больного мужа, ещё не вернувшегося из госпиталя…
         О случившемся доложил Пётр. Он застал покинутое Николаем Павловичем семейство в расстроенных чувствах. Дочери были печальны; они сидели у стола в школьной форме, молчаливые и поникшие, их мать – в гневе(!) ходила по комнате.
Она энергично и громко характеризовала Лейлу непечатными эпитетами. Не скупилась  на приперченное слово и в адрес своего сбежавшего супруга, о чём узнала от знакомой, случайно видевшей, как он с Лейлой и её дочкой загружали вещи в такси…
       Вадим существенной информации не принёс. Он видел соседку Лейлы с большими буклями на голове, которая хлопотала у примуса с алюминиевой ложкой в руках (это, как мы знаем, была супруга Жоржа Пащенко). Она сказала лишь то, что дома у Лейлы никого нет, а где они – не знает.
       Репетиция не состоялась. Возникла старая проблема – где найти музыканта?
Танцоры разошлись по домам унылые, с язвительной откровенностью перемывая по пути косточки бывшей примы и нового баяниста.
      Вадим и Пётр, возвращаясь  в казарму, предполагали вслух, что новость, которую они несут, - поразит Андрея. Его застали, против обыкновения, не за столом в классе материальной части, а у окна в казарме, рядом с вешалкой: они с «Голюбчиком», как наездники, оседлав табуретки, оживлённо беседовали, сидя друг перед другом. В руках Андрей держал какую-то книгу.
     - Вы всё обмусоливаете язычников и христиан? – со смешком спросил Пётр, подойдя вплотную.
    - На этот раз – нет! – голюбчик – мифологию, -  улыбчиво  ощетинясь  щёткой усов, ответил Багауддин.
Андрей, взглянув на друзей, бросил:
    - Что-то скоро вы сегодня оттанцевали?
    -  Да мы и не танцевали, - буркнул Вадим.
   -   Что, опять баяниста нет?- как бы, между прочим, проговорил Андрей.
   -   Вот ты даёшь! Откуда знаешь?  - удивились Вадим и Пётр.
    -  Да я наобум брякнул…
    - А попал в точку! Можешь себе представить, баянист сбежал вместе с Лейлой!
    - Сбежал с Лейлой?..- Андрей испытующе взглянул на Вадима, затем перевёл взгляд на Петра. И промолчал. Багауддин в обмене репликами не участвовал. Он выжидающе смотрел на Андрея, который в эту секунду, услышав о бегстве Лейлы, внутренним взором видел свою незабываемую Веронику…

                9. «ПРИЩЕПА»            

     Супруга командира полка Людмила Никифоровна, покровительствовавшая Лейле, частенько навещала её не только с целью сделать очередной заказ, но и просто взглянуть на красавицу, обменяться несколькими словами. Нравилась ей Лейла своей внешностью и мастерством швеи. А какова она была в танцах! Вихрь! И языком её бог не обидел…
Всё это располагало «командиршу» к дружбе с красавицей. И перед мужем она была
щитом для Лейлы. Угождая супруге, полковник Молодин закрывал глаза на некоторые важные обстоятельства. Фактически Лейла, открыв «швейпром» в офицерском общежитии, нарушала определённые установления. Эта её швейная деятельность с официальной точки зрения, расценивалась, как «подпольная».
Ответственность за это лежала на командире части. И когда до Людмилы Никифоровны дошёл «слух», что Лейла из Шамхора сбежала, она с сердечным трепетом поднялась на пятый этаж,  не веря услышанному, торопилась узнать достоверно: так ли это?
       Соседка Лейлы в крупных буклях на голове, сообщила «командирше» совсем мало: знает только то, что уже два дня в комнате Лейлы никого нет, дверь заперта,  а ключ лежит тут же, у двери под ковриком.
       - Давайте заглянем внутрь, - предложила Людмила Никифоровна.
        Жена Жоржа Пащенко замялась в нерешительности.
       - Вы, Лолита  Степановна, только присутствуйте при этом, как свидетель, дверь
открою я, - сказала «командирша» и, нагнувшись, извлекла ключ из-под коврика.
 Когда дверь распахнулась, глазам женщин предстала картина общего беспорядка в комнате: на окне не было занавесок и гардин, постель была не прикрыта, пуховые подушки без наволочек брошены на полосатый матрац, ковра, прежде висевшего на стене  у постели не было, но ружьё оставалось на своём прежнем месте, над кроватью. И любимое трюмо Лейлы тоже стояло близко у швейной машинки. Старая полка с книгами Алексея тоже не тронута.
       - Значит, «слух» не обманул… - сбежала! – в раздумье проговорила жена командира, испытывая чувство неловкости  перед мужем:  брови её были нахмурены, взгляд суров. – И сбежала очень поспешно: взяла только лёгкие вещи…
Что же стряслось?
         Дома она извиняющимся тоном рассказала мужу, когда он возвратился со службы:
       -Зиновий, у нас неприятное событие, - сказала она, не глядя мужу в глаза, почему-то ощущая  свою вину, - Лейла убежала тайком, даже ближние соседи об этом не знали.
        Полковник устремил внимательный взгляд на супругу; выслушал её и молчал. На лице не шевельнулся ни один мускул. Раздумывая, закурил; и продолжал после чая сидеть за столом.  Спустя какое-то время, сказал:
         - Важно, чтобы Алексей не узнал об этом, пока лежит в госпитале…
    
    В это время Алексей снова из реанимации переселился в свою палату. Из старых знакомых в ней ещё оставался  майор Корней Иванович Заречный. Он  встретил Алексея энергичным  возгласом приветствия. Они обнялись. Степана Боровикова  в госпитале  уже не было. Майор Заречный - тоже готовился к завтрашней выписке.
        -  Как близко вы принимаете к сердцу «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»!- сочувственно произнёс майор, глядя на Алексея, который устраивался на прежней своей кровати. – Вас они довели до повторной реанимации…
        - Знаете, Корней Иванович, - Алексей присел, обернувшись лицом к майору, -эти «предания» - исконная основа нашей культуры, корни нашей жизни…без корней не может существовать ни одно растение. А человека вынуждают, подсовывая ему вместо собственных корней – инородную «прищепу» в виде христианской религии и культуры. Человек – противится. Его принуждают силой. Угрозой лишения жизни. Из чувства самосохранения, он пытается приспособиться к чуждым условиям существования; и чахнет. Организм органично не приемлет эту прищепу. Человек теряет свой прежний моральный облик, народ утрачивает собственную идентичность. Всякие хитроумные подпорки не спасают положения. Нация насильственно превращается в аморфное скопище разрозненных, часто чуждых друг другу людей, формально принадлежащих к одному общему этносу. И всё потому, что нацию кастрировали чуждые элементы с помощью местной силы, заинтересованной в том, чтобы народ не был единым и могучим, чтобы им легко можно было манипулировать, науськивая друг против друга…
       - Эту проблему думающие люди  принимали близко к сердцу и в прошлые века.
Но правящая верхушка держалась за свои интересы, сохраняла их силой власти, подкреплённой оружием.  И это продолжается. Только  теперь лицемерно делаем вид, что ищем национальную идею для объединения нации, никогда не упоминая об обрубленных корнях её, и настойчиво насаждаем и идеализируем «прищепу».
      - Видите ли, Алексей, я бы не хотел  расстроить вас снова. Тяжёлая эта тема для вас. Я рад вашему возвращению. И сожалею, что задел ваши старые раны. Целиком разделяю ваши взгляды. Умом. Но эмоции не подключаю. Конечно, это можно назвать равнодушием… Но…что делать?! Я знаю, - переживания в этом случае бессмысленны; прошлое не вернуть. Трудно себе даже вообразить, сколько поколений прошло по земле с тех пор(!). Многое забылось. Правда, названия языческих праздников, имена богов, символику народная память сохранила. Но не сберегла того трепетного отношения к природе, которую почитала святыней и мифологически олицетворяла в образах многих своих божеств. Не все это помнят. Потому что, -  на протяжении прошедшего тысячелетия, апологеты пришлой религии делали всё возможное, чтобы вытравить из памяти славян всю их изначальную сущность. Летописцы творили тенденциозные записи в своих свитках, клирики, крестя младенцев, присваивали им чуждые славянской традиции имена, называя исконные славянские запретительным термином – не канонические. То есть, верховное христианское руководство (епископат), на века вперёд продумал способ перекроить славянские народы до неузнаваемости, на свой лад. Самую большую нелепость они на века вперед закрепили, переименовав славянский день  Солнца, который немцы сохранили в своём календаре, в «воскресенье». Чтобы в сознание каждого человека изо дня в день внедрялось вымышленное событие, как  реальное.  Они многого добились.  А сколько падающих перед иконостасом на колени старушек, не ведающих о вере предков; и заикнись им об этом – они же тебя  обзовут  еретиком… Конечно, инородная вера – чужда для нас, как прищепа тополя к яблоне. Она никогда не станет органичной. И всегда будет порождать в среде думающих людей только распри. Но плетью обуха не перешибешь. У кого власть - у того и сила. Много чего можно сказать о способах принудительной перелицовки сознания нашего народа. Но это будет только расстраивать вас…  Взгляните, - за окном прекрасная погода. Солнце искрится. Чистый снег сияющей белизной слепит глаза.  Новый год не за горами…
        Алексей улыбался и молчал.  Ему нетрудно было понять, что майор пытается переключить его внимание, отвлечь от больной темы. Но до конца это не удавалось.
Мысль то и дело возвращалась к «запретному». Хотя погода за окном была  прекрасная; и они открыли форточку, чтобы впустить свежий поток воздуха. При этом Алексей вспомнил, как Степан и Корней Иванович ловили, влетевшую в палату синицу, а медсестра Лиза, взобравшись на подоконник с трепещущей птицей в руке, и торжественно выпустила её на волю.
       Корней Иванович, лёжа на кровати, взял с тумбочки  книгу, с шелестом перевернул страницу. Алексей тоже прилёг. Едва прикрыл глаза, явился любимый образ, по которому истосковалось сердце – его красавица Лейла. Все ночи и дни, ему кажется, он бредил ею. И никак не может дождаться желанной встречи.

                10. КОНЕЦ  ПУТИ          

     А Лейла всё удалялась. Докатив поездом до Баку, она с Анфисой и Николаем Павловичем перекочевала с железнодорожного вокзала в аэропорт и вылетела в Ашхабад. Её душу переполняла смута – смесь радости и горя. Радостно было оттого, что замысел её удался: Николай позволил себя уговорить и увезти; и теперь сидит рядом с ней в самолёте, у прохода. Это вселяет надежду на будущее…  Другое дело Анфиса… Она, отвернувшись, прильнула к иллюминатору и, неотрывно смотрит вниз, на ползущие просторы Каракумов, кажется, совсем без забот. А у Лейлы не выходят из головы апельсины, которые дочка принесла, побывав в гостях у кавказцев… «Как с ней быть?» - этот тревожный вопрос, как дамоклов меч, все время над головой. Хотя подробностей Лейла не знает, но ей представляется худшее…
         Ночь пересидели в аэропорту Ашхабада. По желанию Николая Павловича, день провели, знакомясь со столицей республики.  К вечеру Ан-2 доставил их в Карахауз.

       Гостей не ждали. Лейла с сестрой не переписывалась с самого того дня,  когда Ханипа, узнав о её беременности, в гневе отчитала «проказницу», а Лейла, ошеломлённая крутым разносом, возмущённо хлопнула дверью, и, встретившись у аэропорта  с офицером, улетела в Шамхор. И теперь не оповестила Ханипу о своём приезде: «Пусть будет сюрприз» - подумала она, этим решением облегчив  себе задачу, чтобы не утруждаться, придумывая текст телеграммы.
      Самолёт приземлился в том же аэропорту, из которого она неожиданно для себя когда-то улетела с Алексеем. Вспомнила то давнее событие, когда всю зарёванную, встретил её  тут офицер,  утешил и  осушил  глаза своим платочком.  Какую неописуемую радость  ощутила она в тот, почти трагический для себя момент,  мистически веря в то, что эту встречу послала ей  судьба-спасительница!.. Но мгновенную вспышку памяти Лейла постаралась тут же погасить. Теперь с нею рядом был не Алексей, а  Николай Павлович; и Анфиса.
      От аэропорта автобусом они доехали до переулка Зелёного, что неподалёку от городской больницы. Пешком свернули за угол. Под кронами изрядно выросших в отсутствие Лейлы карагачей, перед стандартной восемнадцатиквартирной «двухэтажкой», сердце Лейлы  заторопилось, зачастило ударами, невольно стеснилась грудь.  Казалось, не хватает воздуха. Не ожидала Лейла такого волнения. Остановилась, чтобы перевести дух, окинув взглядом забытый дом с голубями на шиферной крыше. На карагаче ворковали горлицы…  Ей припомнился переезд из Куня-Ургенча в Карахауз и тот  самый первый момент, когда они с Ханипой и усатиком Аразгелды высаживали детей из грузовика и разгружали домашнюю утварь. Лейла смахнула рукой набежавшую слезу. И вошла во двор. Николай и Анфиса – все с поклажей - последовали за нею.
       Встреча с Ханипой была бурной. Не помня себя от радости, а - тем более - не помня обиды за содеянное младшей сестрой, она плакала и смеялась одновременно, расцеловывая и тиская в объятиях Лейлу, и бегло смахивая рукавом невольные слёзы. Конечно, хозяйка сразу догадалась, что десятилетняя девочка Анфиса – дочка Лейлы, а приятный мужчина со спиртным душком – Николай Павлович, муж сестры и отец Анфисы. Лейла не стала в первый же момент разочаровывать сестру уточнением, что отец Анфисы – совсем  другой человек. Тем более  Лейле не хотелось назвать имя подлинного отца своей дочери, что это всколыхнуло бы память Ханипы о вопиющем событии давней новогодней ночи, припорошённом примиряющей пылью времени.
       Гости разместились в квартире быстро - кто где, сложив в одном свободном углу свою ношу. Разговоры не прерывались. Одновременно жарились пирожки, на которые Ханипа была большой мастерицей. Из коротких сообщений Лейла узнала, что после её бегства, Ханипа со временем повторно вышла замуж. У нового мужа её было  трое сыновей. Старшие, родные дети Ханипы, повзрослев, разъехались. И теперь при ней трое мальчишек  второго мужа, который дома появляется редко, работает с выездом, сооружая колодцы на отгонных пастбищах в Каракумах. Сейчас мальчики ещё в школе, учатся во вторую смену.
      Но вскоре, когда поджаристые, с оранжевыми боками пирожки украсили стол, появились и «грамотеи», возвратившиеся из школы. Первым вошёл самый младший  - третьеклассник Риф. Он оставался на занятии кружка авиамоделистов. Вскоре явились и  старшие  – пятиклассник Ахат и семиклассник Газим. Все  невысокого роста и очень похожи между собой, темнолицые и  с короткими, узковатыми носами.
         – В отца уродились, - улыбаясь, сказала Ханипа, указав на  приёмных сыновей.
         Мальчишки, увидев у себя в доме незнакомых людей, усаживающихся за стол, засмущались. Ханипа подбодрила их, сказав, что это наши родственники. Николай Павлович, почти всё время молчавший, с интересом слушая разговор сестёр, пожал мальчикам руки, а Лейла и Анфиса, знакомясь, весело поцеловали их. Николай из своих дорожных запасов достал бутылку креплёного вина с названием «Ашхабадское». Ханипа извлекла из серванта миниатюрные, как напёрсток, рюмочки. Николай наполнил эти шкалики.  Школьники, включая Анфису, втайне желавшие ощутить лёгкий туман в голове, не отказались от вина.  И вся компания, в честь приезда гостей, дружно и весело пригубила «столичный» напиток. Гомон за столом усилился. Зелёный чай и пирожки с картошкой и капустой уплетались за милую душу. А когда Николай повторно наполнил рюмки и все хором, дотягиваясь друг к другу  вытянутыми руками через стол, чокнулись, и осушили крошечные ёмкости, осмелевший Газим спросил Николая, указывая на чехол с баяном:
       - Вы не могли бы сыграть что-нибудь весёленькое?
Николай с удовольствием взял в руки баян - и квартира наполнилась игривой музыкой. Анфиса попросила сыграть вальс. Ей захотелось потанцевать. В школе Шамхора она была в числе приличных танцовщиц. Поговаривали, что в ней проявляется материнская наследственность.  Ибо знали, что её мать – Лейла в Доме офицеров является «примой»  танцевального ансамбля.
       И вот зазвучал вальс.Десятилетняя Анфиса смело подошла к Газиму, самому старшему из братьев, и пригласила на танец. Он, дичась, со смущением вышел из-за стола, но вскоре освоился. Юная пара увлеченно кружилась. Ведомым оказался Газим.  Все с интересом наблюдали за танцующими. Лейла испытывала чувство, подобное гордости за  свою дочь, но с оттенком необъяснимой ревности. Когда Газим, осмелев, после танца привёл Анфису под ручку на её место и поклонился ей, - все зааплодировали. А дядя Коля трижды крикнул: «Браво!». Это было красиво. Вечер музыки ещё некоторое время продолжался.  Но гостей сморила дорожная усталость.  И пора было рассредоточиться на ночлег.
        Лейла с Николаем получила комнату, в которой ещё до войны, вожделенный  усатик Аразгелды, убаюкивал её, неожиданно застав  на кухне у казана с пловом без одежды, а затем отнёс досыпать в отведённую ей постель… В этой комнате, как в музее, всё сохранилось с тех пор на своих прежних местах, ничего не переменилось. И живо напомнило Лейле то блаженное время...   
           Из трёх мальчишек, лишь старший - Газим имел свою отдельную комнату. Все остальные спали в зале. Для Анфисы отдельной кровати не было. Ханипа спросила:
        - С кем из мальчишек ты будешь спать?
        - Лейла при этих словах взглянула на сестру с укоризной.    
        Ханипа поняла значение этого взгляда и успокоила сестру:
        - Они дети. Что они понимают!
        И Анфиса отправилась в комнату Газима.      
 Лейла, чтобы не создавать дискуссию, промолчала, а сама подумала: «Анфиса не без умысла  выбрала самого старшего...»

                11.  ВЗВИНЧЕННАЯ ПАМЯТЬ
      
           Зимний день в долине беспокойной Куры был хмурым. Туманное небо, прятавшее за нагромождениями кучевых облаков дневное светило, казалось мрачно-серым. Главный Кавказский хребет, будто растворился в зыбкой, непроницаемой мгле. Выпавший ночью снег, поспешно таял, едва долетев зо земли. Лишь кое-где сохранялись беловатые островки припорошенной травы. Чахленькие безлиственные  деревья метались из стороны в сторону, терзаемые сильными порывами ветра. Полы солдатской шинели, уподоблялись парусам. Андрей шёл понурый и безучастный ко всему окружающему. Он не видел ни кучевых облаков на сером небе, ни зыбкой мглы, скрывавшей горы, ни подверженных порывам ветра голых деревьев, не ощущал  и самого ветра. Идя по  кругу вдоль пустынной беговой дорожки стадиона, силой воображения  видел он только Веронику Полянскую. Свою вожделенную мечту, свою ненаглядную мучительницу, своё, затерявшееся счастье. Никого другого  не хотел видеть. И нестерпимо мучил своё сердце неутолимой жаждой любви. Это нынешнее состояние – его хроническая болезнь с периодическими обострениями, для исцеления от которой медицинских препаратов не существует. Никакие заменители не имеют лечебной силы. Нужна только сама Вероника Полянская – юная красавица, его единственная любовь!  Память будоражилась непроизвольными воспоминаниями  ранних школьных лет, когда они с Вероникой были неразлучны: за партой сидели рядом, из дому в школу и из школы домой – тоже ходили рядом. Вёснами бродили в лесу, собирая букеты синих подснежников, восхищались весенним ликующим  сиянием солнца и чарующим пением птиц. Зимой бродили в окрестностях на лыжах или спускались с холмов. Каким весельем сверкали  лучезарные глаза Вероники! Как одухотворённо светилось изнутри её прекрасное лицо! Андрей всё это видел теперь, как повторяющийся фильм.  Упоённый любовным счастьем в видениях былого, Андрей продолжал шагать - в никуда, не считая километров вокруг стадиона. Он пристально, с большой любовью вглядывался в   невозвратное прошлое.  Мечтательно жаждал его повторения. При этом ощутимо обжигал ему губы первый поцелуй, случившийся неожиданно в снежном сугробе, когда Вероника , не устояв, на хорошей скорости зарылась в свежий снег, и он принялся вызволять её оттуда. Сейчас Андрей мысленно, по отдельным деталям,  разглядывал её изумительный портрет. Воображение живо рисовало пышные светлые волосы, тёмные  брови, длинные густые ресницы, лучистые голубые глаза, аккуратный, без малейшего  изъяна, нос, пухленькие губы небольшого рта,  нежный овал подбородка…   Он от души наслаждался видением, созданным его памятью и фантазией. И продолжал свой бесконечный путь вокруг стадиона…  Вспоминались нескромные шутки друзей, освоившихся в «Шанхае», как в родном доме. Пётр, посмеиваясь, говорил: 
       «Андрей, пока ты отыщешь свою Веронику, сохраняя целомудрие, утратишь способность пользоваться своим мужским достоинством. И чем ты порадуешь её, отыскав?»
         Вадим иронизируя,  гнул ту же линию, что и Петр. Но в своём стиле. Он призвал на помощь гиперболу и заявил:
        «Андрей собирается прожить, как мифический праотец Адам, 960 лет. Куда ему спешить?.. Успеет ещё отыскать Веронику…
        «Бляха-муха,  Вероника – не Ева…её век короче…- не промолчал Пётр.- Айда с нами в Шанхай, пусть это будет практика… Найдём тебе Кошечку…».
        Андрею эти пошленькие шутки не нравились. Он считал их для Вероники  оскорбительными, а для себя – неприличным  отвечать на этот вздор. Отмалчивался.
   - Андрей!- вдруг услышал он голос Петра и остановился, оглядываясь: «Лёгок на помине…»- мелькнула мысль. Оклик повторился.
       -  Андрей, иди в казарму, тебя старшина ждёт! Я уже обегал всю территорию… -
кричал Пётр, едва выбежав на стадион.
       Андрей, ускорив шаг, пошёл на зов.

      -  Аргунов! – громко окликнул старшина, когда Андрей и Пётр вошли в казарму, - готовьтесь в наряд на первый пост: чтобы пуговицы блестели, как на небе звёзды, сапоги сияли, как зеркало, а подворотничок белизной слепил глаза!.. Эти слова старшина не устаёт повторять изо дня в день.
        После построения и развода по постам, Андрей по стойке «смирно» с автоматом на груди, подтянутый в шинели  уже  стоял в штабе у Знамени полка. А неприкаянные мысли его блуждали где-то далеко в одном-единственном вожделенном стремлении: увидеть и обрести  затерявшуюся  в подлунном мире его олицетворённую любовь, его прекрасную Веронику…Никакие аргументы друзей, никакие их рационалистские доводы на Андрея не влияли. Он был влюблён до безумия. И это всепоглощающее чувство являлось для него законом жизни.
 
                12.  ПЕЧАЛЬ  ФИНАЛА          

          Неутолимая жажда любви Алексея к Лейле  всё возрастала. Выписавшиеся из госпиталя капитан Боровиков и майор Заречный – собеседники, прежде находившиеся рядом с Алексеем,  своими дискуссиями на темы, затронутые Джованни Боккаччо в Декамероне, привлекали и его внимание к временам эпохи Возрождения, и вообще - к теме религии…  И, - как бы уводили  на короткое время от его насущных забот.  Он отвлекался от назойливых мыслей. И это слегка облегчало его существование вдали от дома. Но когда   Степан и Корней Иванович, сначала один, затем – другой, разъехались по своим частям  и Алексей остался в палате один –  он не находил себе места. И принялся усиленно проситься домой.
       - Рядом с родными людьми я скорее излечусь и окрепну!- убеждённо говорил он своему лечащему врачу, который призывал Алексея не торопиться с выпиской. И некоторое время, методично реализуя назначенные процедуры, продолжал удерживать его в госпитале. Но, видя, что насильственное лечение не на  благо, отпустил его домой.
       Соскучившийся, но счастливый предвкушением близкой встречи с дорогими людьми, Алексей, казалось, летел душой на крыльях, а поезд, к великой его досаде, еле тащился, останавливаясь у каждого столба. Или так  ему казалось. Он -  не хотел слышать дорожных разговоров случайных попутчиков, вспыхивающих пустячных споров, бессмысленного смеха. От всего этого он удалялся в тамбур и курил папиросу за папиросой. И безудержно фантазировал, создавая самые идиллические картины  долгожданной и теперь уже близкой встречи со своей ненаглядной красавицей – Лейлой, которую безмерно любил.
         Но вот слово «Шамхор»  музыкой прозвучало из уст усатого проводника…
        - Не забывайте свои вещи, кто выходит в Шамхоре – повторял проводник, проходя вдоль вагона
        - Сердце Алексея забилось в груди трепетной птицей. Подхватив свой дорожный чемоданчик, он первый оказался в тамбуре. Закурил.  Поезд, прогромыхав колёсами на стрелочных переводах, переходя из одного пути на другой, и раскачивая вагоны, теперь  подкатывал к перрону вокзала. Он тормозил, погромыхивая сцеплением и шумно выпуская пар. Алексей жадно вглядывался  в замедленное мелькание пристанционных построек, узнавая знакомые их силуэты. И вот - остановка. Он вслед за проводником первый сбежал по ступенькам на перрон и прытко пустился к  автобусной остановке. Ожидающих пассажиров не было. «Вероятно, только сейчас отошёл автобус» - предположил Алексей. Накрапывал дождь, хотя приближался Новый год. Только теперь Алексей заметил, что небо сумрачно, солнца нет, всё вокруг уныло, серо и безотрадно. Не придав этому особого значения, он не спрятался под навес. Внутренне  ликовал.  Снова закурил. И тут подкатил автобус. Он смял папиросу, бросил в урну, пулей влетел в салон.
И мысленно поторапливал водителя, пока не показалась его пятиэтажка…
         
      Войдя в подъезд,  с радостью вспомнил тот далёкий день, когда они с Лейлой, приехав из Кировабада, впервые вместе поднимались по этим нескончаемым ступеням. Он поддерживал её под руку и заботливо спрашивал: ты не устала? Она бодрилась, и, остановившись, прижималась своим прекрасным лицом к его груди, ощущая шершавую ткань офицерской шинели.  А потом… встретился сосед Жорж Пащенко, торопившийся в магазин… Но поздоровавшись, побежал наверх и там объявил: «Внимание! Алексей с женой! Встречайте!».
     Весело вспоминая дорогие сердцу эпизоды прошлого, Алексей оказался  на пятом этаже, и с напряжением ликующего восторга, предвкушая через мгновение желанные объятия и поцелуи, перешагнул порог кухни.
     Увидев его, соседка с буклями – Лолита Степановна, бросилась со слезами ему на шею. И, безутешная, держала с минуту в своих объятиях, рыдая и не произнося ни слова. Это встревожило Алексея. Он не знал – что и подумать… Сердце сбилось с ритма, стучало, замирая, с перебоями.
    - Бедненький ты наш! – жалобно проговорила  Лолита Степановна, отпустив Алексея из своего плена.
      Алексей оцепенел от нахлынувшего страха. Первой мыслью было – Лейла скончалась… Это – самое худшее, что мог он предположить. Но, как  был поражен, оказавшись в своей комнате!.. Увидев покрывшийся пылью беспорядок:  подушки без наволочек, брошенные как попало на кроватях, голое окно, без занавесок,  пустые шкафы, хранившие одежду Лейлы и  Анфисы, и короткую записку  на тумбочке, в которой рукой  Лейлы  было небрежно начертано три слова и вместо подписи - инициал: «Алексей, нас не ищи! Л.» - он  окаменел, как столб.
      Неоднократно перечитав  смертоносную, как выстрел, фразу, –  не верил своим глазам!  Ноги подкосились. Весь, обессилев, с колыхнувшейся в руке запиской, он опустился на край развороченной постели Анфисы. И замер.  В голове опустошение – никаких мыслей! Сердце стучит гулко, будто набат. Глаза туманятся.  Чётко видится только ружьё, висящее перед глазами над их супружеской кроватью… Послышался стук в дверь. Вошла Лолита Степановна.
      - Давай перекусим, Алексей, - предложила она,  видя его понурую голову.
 Алексей молча, будто отмахнувшись от мух, качнул головой...
         Позже, после службы, приходил  Жорж. О чём-то говорил. Алексей слышал его голос, но слов не понимал и на все предложения отрицательно качал головой. Курил, папиросу за папиросой. В сумерках, большое любимое Лейлой зеркало смутно отражало его согнутую фигуру, как бесформенное тёмное пятно… Под утро Алексей резко встал, как человек принявший окончательное решение, надел патронташ, осмотрел ружьё, и вышел с ним из дому. Путь его пролёг к тугаям, что окаймляют берега бурливой Куры… Домой в этот день он  не вернулся.
    Не вернулся Алексей домой и в последующие дни. В полку объявили тревогу. «В ружьё» подняли обе эскадрильи. Вооружённые автоматами солдаты  прочёсывали окрестности.
          Алексея нашли в глухих зарослях…  мёртвым. И быстро похоронили на городском кладбище в Шамхоре. На могиле поставили скромный памятник со звездой. Мрачная эта история не скоро забылась. Командованию полка пришлось пережить неприятные минуты. Друзья Алексея скорбели молча. Знакомые Лейлы, особенно бывшие  клиентки и танцоры из ансамбля, близко знавшие модистку и приму,  долго перемывали недобрым словом её косточки.  А особенно супруга, убежавшего с Лейлой баяниста Николая Павловича…         

        Пётр и Вадим с осуждением отозвались о поступке офицера, мол, «смалодушничал, из-за бабы лишил себя жизни. Мало ли баб вокруг! Только и ждут приглашения…».
Андрей был весь в себе.  Непроизвольно сопоставлял Веронику с Лейлой. Ставил себя на место Алексея в подобной же ситуации… И молчал. Но его молчание свидетельствовало о том, что друзей в этом вопросе он не поддерживает. Хотя бегство Лейлы, послужившее причиной трагедии,  не одобрял. И к Алексею относился с сочувствием. Но, преодолевая чувство скорби, продолжал целенаправленно двигаться к своей намеченной  цели.  Осознав важность задуманного, жёстко придерживался избранной линии. Всё своё свободное от службы время   заполнял чтением произведений  литературы. Посещал библиотеку, беседовал с Молодиной. Некоторые темы обсуждал  с Голюбчиком  Багауддином. При этом испытывал чувство жалости к умершему офицеру.

                13.  НА НОВОМ МЕСТЕ    

        Беглецы, прибывшие в Карахауз, и нашедшие пристанище у Ханипы – старшей сестры Лейлы, не мешкая, лишь  день спустя, настроились на деловой лад. Утром всей семьёй вышли из дома. Ханипа, накинув на седую голову цветную косыку, с добрыми напутствиями проводила их со двора. Лейла и Анфиса направились в школу: девочке  необходимо продолжать учёбу; а Николай пошёл искать работу. День выдался удачный. Николаю сразу повезло. Он начал поиск с Дома пионеров, понимая, что в этом учреждении музыкант - фигура необходимая. Но не всегда имеется в наличии. Так и вышло. Дворец пионеров оказался в соседстве с гостиницей аэропорта. Рядом – остановка автобуса, куда приехал Николай Павлович.   Войдя в кабинет, на двери которого висела табличка с отливающим бронзой словом – «директор», он окинул быстрым взглядом интерьер. Кабинет был небольшой. Стандартный. Как большинство директорских кабинетов такого уровня: рабочий стол, за которым склонившийся  над бумагами  хозяин, приподнял голову, едва заметив входящего посетителя. К нему торцом вплотную придвинут другой стол. По обеим сторонам   - стулья.  И вдоль глухой стены – тоже стулья.   За спиной хозяина кабинета, тщательно отретушированный портрет руководителя страны. У стены, на одном из стульев – баян без чехла.
       Увидев входящего посетителя, темноволосый молодой человек, с чуть длинноватым носом, но не портящим красоты его  лица, и  широкими губами;  осанистый и стройный, встал, и, сделав два шага навстречу, подал руку и заговорил тихим голосом, не стремясь спрятать приятную улыбку.:
      -    Меня  зовут Юлий Данилович Шигин.
      - Николай Павлович Лойко, -  в ответ представился  гость, пожимая руку директора, и тоже улыбаясь.
        Такой  приём окрылил Николая Павловича. И он,   не смущаясь, ещё не отпустив сжимаемую руку, сказал  коротко и прямо:   
   -       Ищу работу музыканта, я – баянист.
      - Очень хорошо. Рад познакомиться с вашим творчеством. Вам - и карты в руки: вот баян,- директор кивком головы указал на инструмент.
       Николай Павлович привычно взялся за дело: растянув мехи и, подобно молнии, кинул пальцы сверху вниз по клавишам, в том же темпе пронёсся вверх, и перешёл на попурри русских народных песен. Затем принялся за классику. Лицо музыканта сияло внутренним светом, звучали Даргомыжский, Римский-Корсаков, Шопен, Моцарт, Бетховен…
      Юлий Данилович, прельщённый красотою исполнения классических произведений, смотрел на музыканта зачарованно.
       - А Бах получится на баяне?- спросил он неуверенно…
      -  Николай Павлович переключил  регистр - и кабинет наполнился органной музыкой. Звучала фуга Баха…
       Домой он возвратился уже в статусе сотрудника Дома пионеров, и навеселе…
 По пути заглянул в ресторанчик с названием «Пахтачи». Не на радостях зашёл туда, а чтобы, захмелев, немного забыться. В какой-то торопливой горячности, будто во сне, убежав из дому,  он уже в дороге пробудился. А, перелетев пустыню, осмотрев столицу края и, прибыв на место – основательно пришёл в себя, но… - дело сделано. Возврата нет. А душа томится. Совесть  терзает: две родные дочери- подростки, прекрасные дети … и добрая, заботливая супруга – брошены им ради эфемерного счастья… Так безотрадно думал он сидя в углу за столом  перед графинчиком с водкой, отчуждённо осматривая небольшой зал, стены которого расписаны масляной краской, изображающей  поле хлопчатника, где юные девушки в ярких национальных платьях с улыбками на лицах собирают белые, как  первый снег, щедрые дары земли. Всё  красиво, но не созвучно его душе.  Он с детства рос среди других красот и душой сроднился с ними…
          Пока  Николай Павлович давал концерт классической музыки директору Дома пионеров, а затем, терзаемый чувством неосознанного раскаяния, оглядывал росписи в зале ресторана, пригубливая рюмку с горячительным напитком, Лейла устроила Анфису в первую школу. Её приняли во второй класс. Правда, во время собеседования с директором, руководитель вынужден был подавлять в себе рвущееся наружу удивление комплекцией новой второклассницы, по виду соответствовавшей ученицам класса…не ниже шестого.
Во время этой встречи, доброжелательный Степан  Иванович Лопаткин, инвалид Великой Отечественной войны, лишённый руки, -  подсказал Лейле, что второй школе требуется учитель трудового воспитания, обладающий навыками кройки и шитья. Это была своевременная и ценная для Лейлы информация. Она, оставив Анфису в школе, не мешкая, пошла по указанному адресу,  но директрисы на месте не оказалось. Лейла решила придти позже и возвратилась домой.
       Ханипа обрадовалась возможности поговорить с сестрой наедине.
Тут Лейла решилась рассказать ей давнюю историю встречи, у аэропорта с Алексеем, когда она, более десяти лет тому  назад, обидевшись, летела, сломя голову, не зная – куда?..
        Такая неожиданная встреча понравилась сестре.  Но - это было лишь начало рассказа… Ханипа подумала, что нынешний муж Лейлы – тот же Алексей… Только почему она называет его Николаем? Лейла продолжила повествование о Николае… И - огорчила сестру. Очень сокрушалась Ханипа, узнав, что Лейла сбежала от мужа, да ещё в то время, когда Алексей лежал в госпитале… Не одобрила она Лейлу, но говорила об этом сдержанно, боясь вызвать у сестры непредсказуемую реакцию.
       Николай, несмотря на терзавшее  его раскаяние, пришёл домой  «навеселе» и с двумя бутылками Ашхабадского крепкого. Пряча свои расстроенные чувства, Ханипа, умевшая взять себя в руки, весёлым возгласом приветствия встретила его. Лейла тоже присоединилась с улыбкой, хотя чувствовала, что Николай слишком увлекается вином и теперь это ей  уже не нравилось.
  -   С сегодняшнего дня я уже на работе, - с хмельным задором заявил Николай, подхватил баян, и взял два-три  звучных аккорда… меня приняли в Дом пионеров.
      Лейла лисичкой приблизилась и обняла его за шею, хитровато улыбаясь и ласково заглядывая ему в глаза:
    - А я Анфису определила в школу и завтра, надеюсь, тоже получить работу.
Ханипа, хлопотавшая на кухне, позвала:
     - Идите  обедать.
     Лейла и Николай, не мешкая, присели к столу. Зажурчало, в рюмки вино. Чокнулись за удачу Николая и за будущий успех Лейлы. И весело приступили к плову. Ханипа умела  приготовить вкусно.
        На следующий день Лейла заторопилась во вторую школу. Директор, Нина Дмитриевна Хаит- пышная и хорошо сформированная женщина, с голосом приятно звучащим, встретила Лейлу в своём кабинете. И оказалось, что Лейла, учась в педучилище, сидела за одним столом с этой Ниной, только тогда у неё была девичья фамилия – Аравина. Встретились тёпло: узнали друг друга и обнялись.
        Лейла стала учителем по трудовому воспитанию девочек, в её программе  значилось: обучение кройке и шитью. Девочек отделили от мальчишек, которыми руководил мастер производственного обучения – столяр-краснодеревец Геннадий Иванович Чернявский.
      Так начиналась деловая жизнь «беглецов». Каждый из них притирался внутри вновь обретенного коллектива. В школе Лейла встретила некоторых из старых знакомых, с кем когда-то постигала азы учительской профессии в педагогическом училище. Они уже заочно окончили институты. И Лейла, хотя радовалась встрече с бывшими однокашницами, внутренне ощущала себя морально приниженной. Да и на зарплате это сказывалось. И в её голове родилась идея поступить в техникум и получить диплом специалиста близкого  профилю нынешней своей работы. Но пока такой возможности не представлялось. Теперь нужно было думать, как лучше устроить свой быт. В квартире сестры  было тесно. И Лейла, где только было возможно, расспрашивала: не сдаётся ли жильё для квартирантов.
       Николай Павлович быстро вошёл в круг своих обязанностей. При этом  не хотел пользоваться казённым инструментом,  привык к своему и всякий раз, отправляясь  на службу, брал  баян из дому.  Случалось, что они с Лейлой ехали в автобусе вместе, она в школу, он во Дворец пионеров. 
         Однажды в такой момент увидел их в автобусе Афанасий Михайлович Шарипов, директор музыкальной школы. Красивые женщины –  хроническая болезнь его с юности, к зрелым годам обрела обострённую форму: он засмотрелся на Лейлу и не мог отвести взгляда. Очень приглянулась ему эта эффектная женщина. И матёрый ловелас, чтобы приблизиться к ней,  избрал хитрый ход. Подошёл к её спутнику, который держал чехол с баяном на коленях, обратился к нему с вопросом:
         - Простите, могу ли я узнать, где коллега работает? И не согласится ли он стать преподавателем музыки по классу баяна в детской музыкальной школе? Я  директор, - представился он и подал руку. Зовут меня Афанасий Михайлович, улыбнулся он Николаю Павловичу и с этой улыбкой оборотил лицо к  Лейле. Она, расширив глаза, взглянула  на незнакомца сбоку, и, не сумев скрыть  удивления, обернулась к нему. Что побудило её так внимательно вглядываться в лицо незнакомца? В его облике мелькнуло что-то знакомое. Она напрягла память… И поняла: привлекло отдалённое сходство с Андреем  Аргуновым… Хотя у незнакомца волосы чёрные и выглядит он заметно старше Андрея. Но облик привлекателен… И Николай Павлович, приподняв брови, окинул незнакомца пытливым взглядом. Мысленно отметил: « благообразное лицо, весёлый и добродушный взгляд, интеллигентная манера обращения… соответствующий внешний вид: светлая сорочка с галстуком, тёмно-синий костюм, лёгкое пальто, тоже синее – весь  облик  напоминает учителя. Всё это просквозило в его голове единой мыслью в мгновение. Он, приподнявшись, пожал протянутую руку:- Николай Павлович,- назвал себя. А в голове, будто многоголосым эхом волна за волной накатывала прозвучавшая фраза: «…  стать преподавателем по классу баяна?..»
       -  Знаете, Афанасий Михайлович, столь серьёзное предложение прозвучало так неожиданно… и в таком месте…- Николай Павлович тронул себя двумя пальцами за кончик носа (у него была такая привычка: в момент сосредоточения касаться пальцами кончика своего носа). - Теперь же затрудняюсь ответить вам что-то определённо. А работаю  с недавнего времени во Дворце пионеров.
       Случайные собеседники уже стояли друг против друга, покачиваясь вместе с торопливым автобусом, и придерживаясь: кто за стенку, кто за спинку кресла.
      - Понимаю вас, Николай Павлович, - согласно кивнул головой директор, краем глаза не упуская из виду Лейлу. – Давайте сделаем так: сегодня же вечером приходите в музыкальную школу, это - на Почтовой улице. Я с супругой там проживаю.  За чаем обсудим всё обстоятельнее.
       Договорились о встрече в семь часов вечера.
        В гости к Афанасию Михайловичу   Шалаевы пришли всей семьёй. Николай Павлович и Лейла особенно тщательно принарядились. Муж придирчиво выбирал галстуки, всё примеривал, несколько раз менял их. Лейла долго колебалась в выборе платья: что надеть – яркое или более сдержанных тонов? И это понятно. Они хотели понравиться директору. Николай Павлович уже воображал себя учителем музыки. Этого желания он не утаил и  от Лейлы. А она, наряжаясь, видела в воображении приятный образ директора, напоминающий ей Андрея Аргунова – её не сбывшейся мечты. И в душе что-то не очень  ясное – затеплилось. Шевельнулась смутная, ещё не вполне оформившаяся иллюзия. Хотя уже возникла тайная надежда на что-то приятное. Словом, душу её наполняло что-то туманное, но в розовом свете.  Анфисе в гости идти не хотелось. Но, стремясь, лишний раз не раздражать родительницу, чтобы не слышать её истерического голоса,  не возроптала.  А вскоре, себе на удивление, поддавшись праздничной атмосфере сборов, которую создавали старшие члены семьи, загорелась любопытством: а как там? а что там? Тоже  постаралась принарядиться. Надела сиреневое  платье в мелких цветочках.  Слегка подкрутила свои рыжие волосы, собрала их на затылке в пышный «хвост». И, выждав момент, когда взрослые освободили место перед зеркалом, повертелась, придирчиво оглядывая себя. Затем надела меховую шапочку и ярко красное пальто, в которых была одета, когда  ехала из Шамхора. И вспомнился ей  Гиви-Гриша, кавказец с усиками, что всё приговаривал: «Куший мандарыны, у нас их много», ухаживая за нею в своём купе: снимал это пальто и шапочку, и ладонью гладил её волосы, пока у неё не закружилась от пива голова …  Красные ботинки, с меховыми воротничками, Анфиса обула в последнюю очередь, и  вышла на крыльцо, ожидая родителей.
       Музыкальную школу отыскали быстро: улица Почтовая, на которой она размещается, почти в самом центре города. Напротив школы – кафе «Молодёжное». Чуть поодаль, за углом, – хлопкоочистительный завод. Просторный школьный двор огорожен невысоким забором. Подойдя по тротуару к учебному корпусу, калитку обнаружили открытой. Лейла взглянула на часы, стрелки показывали без пяти семь.
     - Не опоздали, - с улыбкой сказала она, обернувшись к мужу,  и   едва не столкнулась с Афанасием Михайловичем.
      - Ой! – вскрикнула она от неожиданности.
      - Не пугайтесь! – весело отозвался директор, беря её руку и поднося к губам. – Я вышел встретить вас.  Очень хорошо, что пришли,- проговорил он, теперь пожимая руку Николаю Павловичу. – А это новое поколение музыкантов? – спросил он и  поцеловал Анфису в щёчку.  Радушие встречи окрылило гостей. А Лейла, услыхав, его вопрос о новом поколении музыкантов, подумала: «А, в самом деле, почему бы Анфисе не учиться музыке?». Эта мысль засела у неё в голове.
           Войдя в дом, гости ещё больше убедились в гостеприимстве хозяев. На столе уже кипел, отсвечивающий серебром самовар, чайная посуда расставлена, в вазах громоздились сладости и фрукты. После обычной церемонии знакомства с хозяйкой – её звали Рафия-апа, к сожалению, очень болезненная женщина. Лицо её было бледное, как стена, голова завязана чёрным платком. Она старалась улыбаться, но делала это с большими усилиями, превозмогая боль. Так вот, после знакомства с супругой Афанасия Михайловича, все разместились за столом. Николай Павлович сразу же выставил  бутылку марочного вина «Безмеин», принесённого с собой. Хозяева переглянулись. И Рафия–апа, поняв значение взгляда супруга, торопливо прошла к серванту и принесла бокалы.
      Пока хозяин разливал вино, Николай Павлович, не откладывая в долгий ящик, благодарил его за лестное предложение, стать учителем музыки в музыкальной школе. И при этом посетовал, что он, к сожалению,  будет некрасиво выглядеть перед директором Дворца пионеров, если покинет это учреждение, едва начав работать.  А как быть, не знает. 
       Афанасий Михайлович слушал речь Николая Павловича, перенося горлышко бутылки с льющимся вином от бокала к бокалу и следя за янтарной струйкой. Дослушав монолог гостя, хозяин загадочно улыбнулся; Анфисе плеснул немного и  с улыбкой прокомментировал, подавая ей  бокал: детям много пить вредно.  И теперь, когда наполненные бокалы были подняты в руках, он сказал:
        -  Уважаемый Николай Павлович! Беспокойство ваше понятно. Но препятствие, которое вас смущает, доложу я вам, устранено. Я уже переговорил с Юлием Шигиным, и мы пришли к решению, что у вас есть возможность работать в музыкальной школе, оставаясь музыкантом Дворца пионеров. Предлагаю выпить за нового учителя музыки. И поднял свой бокал.
     Все сдвинули бокалы, раздался мелодичный звон хрусталя. Но Рафия-апа совсем «скисла». Она пить не стала, извинилась и, сильнее стягивая на голове чёрный платок, согнувшись, поплелась в другую комнату. Анфиса  лишь пригубила вино, и отставила бокал. Николай Павлович выпил одним глотком и торжествовал: лицо его порозовело и сияло радостью, чего давно с ним не случалось. О чае на время забыли.
      Афанасий Михайлович, повторно наполняя бокалы, взглянув на Лейлу и Николая Павловича, спросил:
     - Какие проблемы вас ещё волнуют? – хозяину захотелось немного порисоваться.
    -   Есть ещё одна тяжёлая проблема, - осмелилась подать голос Лейла.
     - Какая? – Афанасий Михайлович остановил свой тёплый взгляд на Лейле, любуясь её лицом.
     - Не можем найти жильё. Никто не сдаёт  квартиру…
     -  А у нас в школе пустует двухкомнатная…  Завалена всяким хламом. Если вас она устроит, занимайте хоть завтра, - последовал ответ директора.
     -  Афанасий Михайлович, вы - не волшебник ли? – с ликующим лицом воскликнула Лейла. Это – фантастика! Конечно же, вполне устроит нас двухкомнатная квартира. Как только вас благодарить!..
       Стук в дверь прервал излияние её благодарности. И в комнату вошёл новый гость, молодой, темноволосый  с чуть длинноватым носом, не портящим красоты его  лица, стройный; одет в  клетчатое демисезонное пальто и без головного убора. На лице -  широкогубая улыбка.  Это Юлий Данилович Шигин, директор Дворца пионеров.
     - Как кстати, друг! - приветствовал его хозяин. Я уже подумывал, что  не придёшь сегодня. А очень нужен  именно сегодня… Тут хорошие люди мучаются без жилья и с работой не всё утряслось…. Присаживайся к столу. Да. Сначала познакомься с дамой – милая супруга Николая Павловича, уже известного тебе баяниста. - Хозяин жестом указал в сторону Лейлы,- и её прекрасная дочь, будущая артистка Дворца пионеров. Я уже зачислил её в музыкальную школу по классу скрипки, сделаю из неё  знаменитого музыканта.- Афанасий Михайлович говорил это с шутливой интонацией.
         Юлий Данилович, сняв пальто, оправил галстук, подошёл, учтиво поклонясь, пожал руку Лейлы,  представился. Глаза его жадно скользнули обжигающим взглядом по лицу красивой женщины. Восторженный  Николай Павлович радостно следил за происходящей сценой. Анфиса тоже, подав руку гостю, назвала себя, когда тот приблизился к ней.  Она приняла за шутку слова директора, когда тот сообщил, что зачислил её в музыкальную школу по классу скрипки.
         - Не удалось скоро освободиться, потому и заставил тебя переживать, - объяснил свою задержку Юлий Данилович, глядя в глаза хозяину и выставляя на стол бутылку шампанского.
        - Вижу, - ты предчувствовал, что у меня будет праздник! Очень хорошо! Сейчас перейдём к шампанскому, а для начала выпей «безмеина»,- Афанасий Михайлович
подал гостю бокал с вином. А сам принялся трудиться над пробкой, откупоривая шампанское.
       - Юлий, успокой Николая Павловича, пусть он из твоих уст услышит, что ты согласен на его совмещение работы во Дворце пионеров и в музыкальной школе,- подсказал хозяин, хлопнув пробкой.
     - Да, действительно, согласен. Мы уже это обсудили с Афанасием Михайловичем, подтвердил Шигин, кивнув головой и серьёзно взглянув на Николая Павловича.
    - А вы подыскали себе работу – всё никак не спрошу – обратился хозяин к Лейле.
     - Да, устроилась во второй школе учителем по труду. Буду обучать девочек кройке и шитью. Модистка я. Или портниха, как вам угодно.
     - Что вы говорите?!- с удивлением произнёс Юлий Данилович. А я никак не могу найти руководителя кружка кройки и шитья для Дворца пионеров. Вот если бы вы согласились! - Шигин смотрел на Лейлу с нескрываемым восхищением.
    -  Но - я же в школе буду занята…
    - Правильно. Но в школе вы будете заняты днём. А у нас занятия вечером.
 Спасайте наше положение. Возможно, не поверите в совпадение… Вот так же, как вы с Николаем Павловичем, работала  семейная пара: он – баянист, она – руководитель кружка. Хорошо работали.  Но - вдруг приспичило: куда-то уехали…  Соглашайтесь!
   - А школа не станет возражать против совмещения?- лицо Лейлы приняло озабоченное выражение.
   -  Вы же будете работать в личное время без ущерба для школы…- отозвался Юлий Данилович.
   - Право, предложение заманчивое, - вопросительно взглянув на Николая Павловича, произнесла Лейла раздумчиво…- Безусловно, я согласна, но нам необходимо какое-то время для бытового обустройства. Афанасий Михайлович выделил нам жилье. Нужно привести его в порядок и переселиться. Как только с этими делами закончим, я приступлю к работе. Хорошо?
   - Никаких возражений! (жестом руки подчеркнул директор, и глаза его засветились радостью) – Лейла… простите, не знаю вашего отчества…
   - Друзья,- прервал Афанасий Михайлович, -  шампанское уже налито. Предлагаю тост за успешное разрешение всех проблем, - весело провозгласил он.
Дружно вспорхнули над столом у самовара звуки одобрения. И нежно  прозвучал хрусталь, соприкоснувшись с хрусталём… Чаю в этот вечер не повезло. Его пригубливала только Анфиса.  Правда, пару глотков шампанского в общем хоре пивцов,   она тоже потребила.
        За неделю напряжённых трудов, нежданно-негаданно обретённое Шалаевыми жильё  обрело благообразный вид. В облагораживании  изрядно запущенной квартиры  в поте лица трудились технички музыкальной школы, на этот подвиг «благословил» их директор Афанасий Михайлович. И сам частенько наведывался, чтобы своим вниманием вселить больше энтузиазма подчинённым работницам. Он принёс и включил радиоприёмник, чтобы веселее работалось под музыку. Под звуки песен волшебницы Александры Пахмутовой  они удалили весь содержавшийся в помещениях хлам, выскребали мусор, оклеивали стены обоями, мыли окна, полы. Тут же, повязав цветной косынкой  свои рыжие волосы, наряженная поверх платья в домашний халат, хлопотала Лейла. У неё на подхвате служил Николай Павлович. Счастливые лица обоих были озарены переполнявшей их радостью. «Ещё бы! Из безнадёжности – прямо в «рай!» - так прочитывалось их душевное состояние.
Старая квартира в одноэтажном глинобитном доме ожила. Правда,    мебели, в обычном понимании этого термина, естественно, у Шалаевых не было.
Но самое необходимое, с миру по нитке, собрали: у Ханипы отыскалась старая, но пригодная кровать и небольшой столик для кухни, здесь же, в музыкальной школе обнаружили свободный стол. Его приспособили для зала. Кровать поставили для взрослых. Для Анфисы купили раскладушку. И, по настоянию матери, - скрипку, на которую Анфиса не хотела поднимать глаза. А она, заключённая в чёрный футляр, заняла почётное место на стене в изголовье кровати. Топливом для обогрева квартиры и приготовления пищи директор разрешил в эту зиму пользоваться школьным. Счастливые новосёлы поражались добротой и щедростью директора. Лейла не один раз говорила ему,  светясь от счастья:
       - Не знаю, как  и  благодарить вас, дорогой Афанасий Михайлович!?  Приходите к нам  в  любое время! Дорогому гостю мы всегда рады!
Директор молча улыбался. А вот недавно сказал:
       - Обживайтесь, всё само собой со временем… - И замолчал, глядя со значением в красивое лицо молодой женщины. Этот взгляд Лейла истолковала, как ей хотелось... И перестала волноваться. Она уже приступила к работе во Дворце пионеров. Приближался праздник Нового года. Николай Павлович, получив класс баяна в музыкальной школе, познакомился со своими учениками. И старался за короткое время, оставшееся до Нового года, подготовить с ними  хоть скромненькую концертную программу. Анфиса ходила в школу. И ни на минуту не забывала, что в доме на стене висит скрипка, как напоминание о её предстоящих мучениях.    Афанасий Михайлович, помня настоятельные приглашения Лейлы, наведывался к ним сначала только вечерами, когда вся семья уже была в сборе. Но однажды Анфиса  пришла из школы двумя часами раньше: не было двух последних уроков, учительница заболела. Дверь в дом оказалась заперта изнутри. Она постучала.
Подождала минуту и постучала снова. Дверь отперла мать, разгорячённая, лицо полыхает, как спелая вишня, волосы на голове взлохмачены, распахивающиеся полы не застёгнутого  халата она придерживает рукой… и подаёт деньги:
     - Сбегай сразу за хлебом, говорит она, и забирает из рук портфель. Анфиса, по пути в магазин, ещё не выйдя из двора, что-то «скумекала», почему  мать заперлась днём, и, решив проверить догадку, забежала в учебный корпус «музыкалки»- дядя Коля оказался в своём классе. Она была сообразительная девочка. Этот случай показал ей,  что Афанасий Михайлович приходит в гости не только когда все дома...  А, в общем, для Анфисы это не  было новостью. Тайному событию она не придала особого значения.
     А вскоре Афанасий Михайлович в присутствии всех членов семьи перед самоваром  помешивал ложечкой  чай. Выдалась тихая минута, слышались только позвякивания чайных ложек  и фрагмент радиопередачи, в которой шла речь о смещении маршала Георгия Константиновича Жукова с поста министра обороны СССР.  Афанасий Михайлович осторожно проговорил: к добру ли это? Задумался.
И вспомнился ему первый парад Победы: Он на Красной  площади. Выстроены войска. Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский объезжает соединения, приветствуя воинов. Парад принимает  Маршал Советского Союза  Георгий Константинович Жуков. На трибуне Мавзолея И.В.Сталин, М.И.Калинин, К.Е Ворошилов и другие члены правительства, военачальники, гости… Чеканя шаг, колонны фронтовиков в новеньком обмундировании  со всеми регалиями на груди парадным маршем двигаются по Красной площади. В руках бойцов, опущенные долу боевые знамёна поверженных фашистских дивизий, которые воины-победители несут затем, чтобы бросить их к подножию Мавзолея В.И. Ленина, символизируя этим бесславный конец античеловеческой авантюры. Он тоже с брезгливым чувством омерзения несёт какой-то штандарт. Среди наград Родины на гимнастёрке у него особой группой выделяются  ордена Славы всех трех степеней». И минуту спустя, тут же за чайным столом он стал рассказывать о своих военных подвигах. Был он  командиром взвода полковой разведки. Добывал ценные для командования документы, брал «языка». А однажды не только взял в плен трёх вражеских солдат, но и  увёз в расположение своего полка немецкий грузовик с боеприпасами...   Все замерли, вслушиваясь в повествование, даже перестав пить чай. А взгляд рассказчика вдруг наткнулся на чехол скрипки, висевшей на стене. Без перехода, поднося чашку к губам, директор сказал:
      - Подготовительные занятия со скрипкой, не дожидаясь будущего года, можно начать уже теперь.  У Анфисы сердце замерло, лицо покрылось бледностью.  Лейла, заметив стресс, предостерегающе мигнула Афанасию Михайловичу. Неожиданно возникшая тема быстро замялась. А позже Лейла объяснила директору, что это была бы слишком большая психическая нагрузка. Ведь Анфиса только что начала учёбу в новой для неё школе, в новом коллективе, где вся обстановка и учителя новые. К этому надо привыкнуть. Афанасий Михайлович с таким доводом согласился.
       Но с начала очередного учебного года установил жёсткий порядок. Чтобы не беспокоить родителей в доме, Анфиса должна в шесть часов  уже быть в его кабинете с инструментом, и выполнять домашнее задание. Часто он приходил тоже рано и контролировал, как идёт работа. Для Анфисы это была каторга. Но она подчинялась и соблюдала дисциплину. В первый и второй  годы её учёбы  директор мягко вносил поправки, если она ошибалась. Но со временем становился суровее и требовательнее. Порой даже был несдержан. Неправильно взятая нота вызывала в нём вспышку гнева. Он взвинчивался. Кричал. Бил по пальцам рукой или доставал своим смычком. Однажды, когда Анфиса была уже в третьем классе музыкальной школы, ( а в общеобразовательной – в шестом), ранним зимним утром он, подкравшись, стоял за дверью своего кабинета, в коридоре. И слушал, как Анфиса играет. Она, штудируя «Полёт шмеля», вдруг  ошиблась, взяла не ту ноту. Он вскочил разъярённый, ударил по пальцам, истерично накричал… Анфиса, долго  терпевшая подобные вспышки гнева, на этот раз не сдержалась. Страдания причинила ей  не боль от удара  по пальцам, а ущемлённое самолюбие: «Она уже не ребёнок.  Ей тринадцать лет. У неё раннее физическое развитие. Она привлекательно  сформированная  юная женщина…».  Брызнули слёзы.  Анфиса свалилась на диван -  безудержные рыдания заполонили кабинет.  Директор оторопел. Он не знал, что делать. Приблизился к ней,  причитая: «ты прости меня, Анфиса, я погорячился…», стал гладить её голову, осушать губами слёзы на щеках. Лейла была безутешна. Она ещё больше разжалобилась. А обидчик, виновато присев рядом, всё нежнее и ласковее сцеловывал горючие слёзы её закрытых глаз, обцеловывал мокрое  лицо,  шею, губы и гладил чуткой ладонью вздрагивающее тело, успокаивая девочку. Но,
  вдыхая её волнующие флюиды, сам впадал в возбуждение. Анфиса под гипнотизирующей магией его  рук притихла, как бы прислушиваясь к знакомым уже ощущениям, а он всё смелее ласкал юное тело, безвольно отдавшееся нахлынувшей стихии опьяняющей волны чувств. И врачеватель уже не мог себя остановить …  С этого утра между Анфисой и директором установились мирные отношения. Больше он не бил её по рукам и обходился без грубых окриков. А она вдруг воспылала интересом к ранним утренним занятиям, так и не полюбив скрипку…


                14.   НЕПОСТИЖИМОЕ            
      
     В Шамхоре бывшие соседи Лейлы – Жорж и Лолита Степановна Пащенко – долго переживали случившуюся трагедию… Да и как забыть? Жили  общительно, дружно, как подобает  хорошим соседям.  Ничто не предвещало беды. И – вдруг такое… Лейла сбежала… Алексей застрелился…
    О трагедии постоянно напоминает пустующая комната, в которой ещё недавно жили Алексей и Лейла с Анфисой. Отношения между соседями были доброжелательными, ссор не возникало, напротив, при надобности практиковалась взаимопомощь.
        Печальные мысли бродили в светловолосой голове с крупными буклями.
А комната бывшей семьи Шалаевых пустует.  Никто не решается занимать её, хотя  нуждающиеся в жилье не переводятся. Люди суеверно опасаются навлечь на себя печальную судьбу исчезнувших её обитателей.
         Кое-кто из бывших клиенток Лейлы, из окрестных сёл, по неведению, до сих пор приходит, как прежде, с заказом на пошив одежды. И узнав о случившемся, печально качает головой, или  закатывает  глаза и осеняет себя крестным знамением.
         Танцевальный ансамбль в Доме офицеров, будто замер.   Лишившись музыканта, коллектив не является на репетиции. Вадим и Пётр охладели к танцам. Почти всё свободное время проводят у своих зазноб в «Шанхае», никак не умея заставить себя взяться за книги, хотя по примеру Андрея давно имели намерение начать подготовку к вступительным экзаменам в институты. Правда, Вадим с альбомом и карандашом не расстаётся. И в любую свободную минуту делает беглые наброски. А за книги никак себя не усадит.   Но Андрей строго выдерживает свою линию. Он по рекомендациям  Голюбчика - Багаутдина, а особенно библиотекаря Валентины  Молодиной, с завидным интересом и усидчивостью одолевает  античную литературу Греции и Рима, при этом, не только не забывает свою возлюбленную Веронику, а беспрестанно томится мечтаниями о ней.
               
                15.  СНОВА  СВАДЬБА

       -  Опять свадьба?! – Лейла с возмущённым лицом и пылающими гневом глазами уставилась в худой затылок  Николая, видя в большом зеркале его намыленную щеку.
        Продолжая бриться, Николай молчал. Сбоку от него, на столе мелькал меняю-щимися картинками  экран  телевизора.
       - Значит, и сегодня ночью ты будешь ползти домой накарачках, а я, как верблюд, - тащить твою шарманку на своём горбу! – возвысила голос Лейла. - Как мне  осточертело это за пять лет! Чего молчишь?
        Лицо её, утратив прежнюю свежесть, заметно поблекло, прежде изящные черты расплылись, вокруг глаз короткими, но глубокими бороздками, будто лучики, поселились морщинки.  Когда-то манящие своей пунцовой пышностью губы, на которых игриво трепетала, как весенний мотылёк, улыбка, -  утратили свою полноту и яркость,  уголки обвисли. Отчего весь облик   стал пасмурным.
    -  А что я могу  сказать? Слаб человек!..-  Не могу отказаться, когда меня просят…-  не оглядываясь, Николай в зеркале перевёл взгляд на лицо Лейлы. – Ты сидишь рядом, - выручила бы: раз-другой выпила и мою рюмку…
       - Правильно, во мне  нашёл причину…-  возмутилась Лейла, часто мигая глазами; и присела на диван. – Я и без твоей подсказки вынуждена опорожнять рюмки, чтобы тебе меньше досталось…
      - И не подерётесь!.. – донёсся сверху грубоватый голос Анфисы, с шутливой интонацией.
        Услыхав перебранку, она вышла из своей комнаты наверху и, отпустив  довольно громкую реплику, стала спускаться по широкой лестнице вниз. Николай видел её отражение в зеркале.
       Сначала показались её крепкие, привлекательной формы босые и выше колен голые ноги;  затем – подол розового платья, ( едва прикрывающий нижнее бельё),  прихваченного   выше талии узким пояском, подчёркивающим развитую грудь.  Рыжая голова с «хвостиком» на затылке и улыбающимся  узкоглазым лицом показалась последней. Одета она была обыденно, но Лейла, пребывая в расстроенных чувствах, сдвинув брови,  резко спросила:
        - Ты куда нафокстротилась?
       -  Иду на репетицию, в  Дом пионеров, - глядя в глаза матери, ответила Анфиса, поправляя на плече ремешок фотоаппарата.
       - А это зачем?- Лейла кивком головы указала на камеру.
       - Учитель сказал, «чтобы стать настоящим фотографом, - нужно не расставаться с фотоаппаратом; и постоянно искать интересный объект для съемки»…
       - Ладно, иди уж, - прервала её мать. – Мы на свадьбе, скорее всего, задержимся. Ты придёшь раньше – ключ будет под ковриком у двери.
        Анфиса кивнула головой, вступая в розовые босоножки; наклонившись, поправила ремешки на пятках, вышла на улицу и загадочно улыбнулась, оглянувшись на дверь.
Она схитрила, ответив матери, что идёт на репетицию. Хотя, действительно, направилась в Дом пионеров. Но у Лейлы сомнений не возникло, потому что Анфиса не первый год ходит в танцевальный кружок. И пользуется там авторитетом «примы», как некогда сама Лейла купалась в Шамхоре в лучах славы, заслужив эту честь, изяществом исполняемых ею плясок и танцев.
         Не так давно Анфиса была особо отмечена на последнем концерте, который Дом пионеров организовал в пионерском лагере «Чайка».  Там, после вихревого русского танца, горком комсомола наградил её почётной грамотой. А после концерта, директор Дома пионеров  Юлий Данилович Шигин лично пожал ей  руку и с весёлым лицом сказал слова благодарности. Ему приятно было порадовать пионерку, которая давно вызывает в нём чувство приязни привлекательными формами взрослой барышни, каждая клеточка которых переполнена сочным дыханием жизни. Анфиса, как говорят:  «из молодых да ранняя», была девочка  – не промах, частенько закусывала нижнюю губу,  встречая Юлия проходящего по коридору в фотолабораторию. И трудно ей было сдерживать свой порыв, пробуждавший различные фантазии, подобные тем, что одолевали её в Шамхоре, когда она видела соседа Жорика…
           Но вот представился замечательный случай: в момент, когда после награды, полученной от горкома комсомола директор, пожимая ей руку, высказывал слова благодарности за её талант и мастерство, она, глядя ему в глаза, сказала:
         - Юлий Данилович, давно хочу попросить вас о помощи, но всё никак не решусь…
          - Говори смело, что в моих силах…- пожалуйста! - подбодрил директор.
           - Мне подарили на день рождения фотоаппарат, а я ничего в нём не понимаю, даже плёнку в кассету зарядить не могу, - щёки Анфисы ярко пылали, глаза сияли солнечно.
           - Да в чем же тут проблема? Приходи со своим фотоаппаратом завтра к десяти, я буду в фотолаборатории. Всё тебе расскажу, и плёнку зарядим.
          Была суббота. Анфиса явилась к десяти без опоздания, даже чуть-чуть раньше. Всюду тишина. Дёрнула ручку двери с табличкой: «фотокружок», дверь открылась. И гостья, поправив ворот новой кофточки, и вдохнув полную грудь  воздуха, будто  для храбрости, уверенно застучала каблучками по прихожей, которая напоминала школьный класс. На стене висела доска, на которой была начертана какая-то схема, под ней,  на полочке  лежал мел и тряпка. Вдоль класса выстроились два ряда столов с приставленными стульями. «Здесь занимается кружок фотолюбителей, которым руководит сам директор» – мысленно отметила Анфиса.
          Юлий Данилович, вероятно, услыхав стук каблучков, вышел из темноты лаборатории навстречу, щурясь на свету. Анфиса, едва выговорив «здрасьте», остановилась перед ним - праздничная, и немного смущённая, слегка покачивая бёдрами и шевеля губами.
           - Входи, входи наша очаровательная знаменитость! – сказал он, улыбаясь. – Сейчас займёмся, весело кивнул на аппарат, висевший у Анфисы на плече.
            Перешагнув, вслед за ним, порог, Анфиса увидела в слабо подсвеченной полутьме лаборатории красный свет фонаря, перед которым на невысоком столе стояли кюветки с растворами. И пахло чем-то «химическим». Этот  знакомый  запах напомнил ей шамхорскую фотолабораторию Карапета.  Он время от времени устраивал её в ванной.  Вспомнились и его запретные снимки, к которым   он долго не подпускал её.  Хотя потом…
       - А что вы печатаете?- спросила Анфиса, подойдя к кюветкам ближе, возле которых, перед фотоувеличителем присел Юлий Данилович.
      - Можешь посмотреть, возьми пинцетом,- подсказал он, не отводя завороженных глаз от привлекательной фигуры гостьи, двигающейся в красноватом сумраке, чей облик давно теснится в его голове, будоража запретными мыслями.
        Анфиса в этом замкнутом пространстве тёмой комнаты, лишь слегка подсвеченной красным фонарём, рядом с давно привлекавшим её интерес мужчиной, невольно внутренне взвинтилась, сердце билось часто и гулко, кровь стучала в виски, дыхание участилось. Неумело, управляясь пинцетом, чуть дрожащими руками, она достала из кюветки с фиксажем мокрый отпечаток, и  увидела на нём  эпизод своего танца, исполненного  на концерте в пионерском лагере «Чайка». Фотограф нажал на спуск в момент её вихревого вращения, когда подол юбки солнце-клёш  взлетел к  небесам,    обнажив ноги до солнечного сплетения. На снимке она себе показалась дразняще - нескромной.
         -  Юлий Данилович, зачем вы меня так сняли? – бросив снимок в кюветку,
 подступила она вплотную к нему.  Фотограф, ещё при входе Анфисы, уловил распространяемые ею флюиды, волнующие и напрягающие всё его существо. Теперь, когда она оказалась  так близко, он с трудом удерживал себя в рамках. На вопрос ответил коротко:
         - Красиво же! –  И улыбчиво взглянул в отсвечивающие красным блеском её  глаза             
       - Да что тут красивого! – девочка дёрнула кверху подол и без того короткого платья и, шлёпнув себя по бедру, переспросила - что красивого?
          -  Вот это! – Юлий, с усилием сдерживаясь, всё-таки  провёл  трепетной ладонью по открывшемуся телу... Анфиса улыбалась ему,  не опуская ткань.  Слабея духом, он  не в силах был отнять руку… Этот момент оказался пыткой для него. Её флюиды  пьянили, лишали рассудка, мозг помрачился, рука легонько повлекла бедро к себе... Анфиса, будто ждала этого движения, завалилась ему  на колени,
как от толчка в спину.    Ощутив его руку  на своей груди, она издала тихий, замирающий стон, непроизвольный звук капитуляции…
       Случившееся в тот день в лаборатории… она теперь прокручивала в памяти множество раз, как киноленту, и мечтательно улыбалась, снова спеша к Юлию Даниловичу получить новый урок  фотографии… А вечером, непременно пойдёт к бабушке (так Анфиса называет старшую сестру своей матери - Ханипу) «на пирожки». Эти субботние «пирожки» с ночёвкой стали у неё правилом с того самого времени, когда они по приезде из Шамхора  временно там поселились. Полюбились ей бабушкины пирожки. Особенно вкусны они, когда за столом собирается вся шумная компания мальчишек, её двоюродных братьев. Больше всего ей понравился самый старший из них - Газим. Он и выглядел богатырём: высокий, скуластый, с развитыми мышцами и крепким торсом, но с невыразительным лицом. Для Анфисы его лицо было - не главное. Зато руки у него  ласковые… Это поняла она ещё в ту ночь, когда по приезде в Карахауз их уложили на ночлег в одну постель, как несмышлёных детей… Вокруг приятных и памятных   моментов витали мысли Анфисы, когда она уже подъезжала  в автобусе к Дворцу пионеров.
       В это время нарядная, подкрашенная Лейла, в новом белом платье с блёстками (Лейла всем цветам предпочитала белый и часто шила себе именно белые платья) и в  кокетливой шляпке с модной белой сумочкой в руке и Николай в белой рубашке и отглаженном костюме  с баяном шли пешком в противоположном направлении.  Примирившиеся после ранней утренней перепалки, они улыбались друг другу: Николай дал зарок  «не напиваться» (в который раз?!).
            Свадьбу праздновал директор средней школы, Степан Иванович Лопатин, грузный человек с простым добродушным русским лицом,  на котором нос выглядит «задиристым парнем». Участник войны.  На пиджаке – два ряда орденских планок, левый рукав его пустой и заправлен в карман.  Он женил своего сына Тимура, инженера строительной организации.
            Развесёлое празднество пело и плясало  весь день и даже за полночь. Николай – что было сил - наяривал на баяне. Разудалая пляска взвихривала пыль столбом. Голосисто взмывали к небу рифмованные слова песен. Дружно звенели бокалы. Николай очень старался не нарушить зарок, данный Лейле – «не напиться»… но - не получилось! Крупные, выпуклые звёзды пустыни, сдержанно пламенея вселенским огнём,  видели, иронично перемигиваясь, с какими героическими усилиями, но без триумфа, пара широко попраздновавших  людей устремлялась домой … Ища свой дом, Николай и Лейла  перемещались разными способами передвижения параллельным курсом. Лейла, как и предсказывала утром, тащила на себе баян,  согнувшись в три погибели, а Николай – то, поднимаясь, то, падая – не поспевал за нею. И временами, вероятно, с целью ускорения, норовил по-пластунски… Но не хватало ресурса…  Хотя и Лейла, при всей своей лидерской быстроте, не могла бы обогнать черепаху.
          Анфиса домой явилась, конечно, намного раньше своих «предков». Получив у Юлия Даниловича желаемый урок, вполне удовлетворённая, она побывала и на репетиции танцевального кружка. Дома, раздевшись, накинула лёгкий куцый халат, перекусила на кухне, и, зная свою постоянную обязанность, набрала в дворовой колонке в ведро воды, включила на всю громкость магнитофон и, начав со  второго этажа, принялась влажной тряпкой освежать пол. (К этому ежедневному ритуалу побуждает палящее южное солнце).
         Крашеные полы увлажнить – минутное дело. Под громкую музыку, размашисто орудуя половой тряпкой, Анфиса закончила с комнатами второго этажа, и, пятясь, принялась за лестницу, то и дело, подтягивая за собой ведро. И ещё не дошла до последней ступеньки, как вдруг под гром музыки ощутила нескромную руку на своём бедре.  Вскрикнула и оглянулась, но уже была поймана в крепкие мужские руки. Это проказничал сосед.
        - Вот ты  нахал,  Мухамед, - игриво болтая ногами у него на руках,  отреагировала на своё похищение пленница, (Похищение не испугало её – не первый раз).  А он, посмеиваясь, нёс её под лестницу, на диван. Музыка продолжала долго греметь. А когда  вторгшийся гость, наконец, угомонился, Анфиса встала с дивана и,  вытерев подолом халата пот с лица,  улыбаясь, произнесла Мухамеду угрозу:
      - Погоди, вот узнает Наргуль – будет тебе на чай! И мне достанется…
        Довольный  Мухамед, молча, ухмылялся, подкручивая чёрные усы.
       В этот вечер на пирожки к бабушке Анфиса не пошла.       
 Под утро  проснулась от громкого стука в дверь. В первый момент была ошеломлена неожиданностью. Соскочила с постели, стараясь сообразить, что это? И догадалась: «запоздалые предки явились», а ключа под ковриком нет: забыла положить его на место. Босиком в нижнем белье помчалась вниз. Каково же было её изумление, когда мать с баяном на плече и перепачканный отчим ввалились в дом! Картина - не  поддавалась описанию…
                16. «ИДИ, НО СМОТРИ!..»       
 
      Солнце было уже высоко, когда Николай Павлович, разбуженный по его заказу Анфисой, с усилием и тихими звуками, похожими на стоны, держась за голову, оторвал её от подушки, осторожно потормошил Лейлу, - она отмахнулась:
     - Иди один,- хрипло прозвучал её голос. И повернулась лицом к стене.
Делать нечего – он музыкант, без него – нет праздника. Поэтому, несмотря на головную боль, -  должен идти на продолжающуюся свадьбу и создавать атмосферу веселья. Мучительно искривив лицо, спустил на пол сухощавые бледные ноги. И ощутил шуршание ткани под стопой. Это оказался его новый щегольской костюм, грязным комом сваленный у кровати, живо напомнивший вчерашний весёлый день.
       Преодолевая собственные муки, он с большими усилиями собрался и, взяв баян, ушёл. Анфиса хлопотала на кухне. Лейла отлёживалась в постели.
      Спустя час, Анфиса поднялась на второй этаж, заглянула к матери.
     - Блинчики поджарила, - сообщила она, присев на край кровати и глядя на прикрытые глаза. Веки Лейлы дрогнули и открылись.
    - Может, поешь? – участливо воспринимая мутноватый взгляд матери, спросила Анфиса.
    - Не хочется…- тихо ответила Лейла, снова прикрывая глаза.
    - Мама, тебе легче станет, выпей чаю; и я с тобой, - мягко настаивала Анфиса. 
    -Ну, неси сюда, - снова тихо сказала мать и проводила дочку взглядом.
    Завтрак, как по щучьему велению, явился на серебристом подносе, уставленном, пиалами, мелкой посудой с вареньем и мёдом, тарелочкой с блинами, фаянсовым чайничком, слегка дымящимся и источающим аромат напитка. Лейла ела мало и нехотя, не вставая с постели. Поднос Анфиса разместила на придвинутой тумбочке. И сама присела на стуле.
       После чая, убрав посуду,  Анфиса принялась за лёгкую уборку, без напоминания, что случается с нею не так часто. И это её занятие скорее походило на демонстрацию деятельности, чем на серьёзную работу. Она влажной ветошью прошлась по подоконнику, махнула ею по лицевой части комода, шифоньера, стала переставлять книги на этажерке, протирая их корешки. Лейла, наполненная своими мыслями, механически следовала взглядом за действиями дочери. Вдруг с полки с глухим звуком упал на пол альбом, и несколько фотокарточек вывалилось из него. Лейла вздрогнула. Анфиса виноватым взглядом стрельнула на мать, и стала собирать снимки. Лейла, праздно следя за действиями дочки, вдруг увидела в её руках мелькнувшее фото танцевального ансамбля, где и она во всей красе. Фотографировал их в Кировабаде перед концертом военного ансамбля имени Александрова, Андрей Аргунов - её не заживаюшая рана. 
       - Дай-ка мне этот снимок! – попросила Лейла …а лучше давай весь альбом,- протянула она руку. При этом почувствовала, что сердце стало биться трепетнее и чаще,  настрой заметно оживился. Память включилась в работу, услужливо представляя картины былого. Лейла приподнялась, устраиваясь удобнее, села, альбом положила поверх простыни на ноги, держа фото в руке. Взгляд с интересом скользил по знакомым лицам. На фото были молодые, улыбающиеся женщины, с разнообразными причёсками, в праздничных одеждах, жёны офицеров лётного полка – в большинстве своём жильцы пятиэтажки, в которой в продолжение последних  десяти  с лишним лет, наполненных многими событиями, бурлила и её жизнь. А вот и солдаты, Вадим, Пётр – её воздыхатели… Но третьего их друга на снимке нет. Хотя эта фотокарточка – его рук дело. Он, помнится, привёз из дому фотоаппарат, после похорон  матери. И сделал этот снимок в Кировабаде. «Где он теперь, моя тайная радость и боль?»
         Раскрыв и перелистывая альбом, Лейла отыскала и другие фотокарточки, которые отпечатал Андрей, среди них были особенно памятные… те, что он сделал у неё в комнате. Этот эпизод она живо представила себе,   и те намерения, которые владели ею, и побуждали проделывать хитроумные маневры, чтобы увлечь, соблазнить Андрея на сближение… Да особенно хитрого ничего и не было. Просто она устроила переодевание себе, обнажилась при нём…, якобы прячась за дверцей шкафа…  Но он был твёрд, как кремень, будто и не замечал её открывшихся прелестей…
      - Что за бездушный камень…этот Андрей?! – произнесла Лейла вслух и задумалась.
      - Ты мне что-то сказала, мам? - отозвалась Анфиса снизу.
     -  Нет. Это я сама… себе,  а чем ты там занимаешься?
    -  Да в зале протираю, - Анфиса оторвала взгляд от экрана тихо журчащего телевизора и, взяв ветошь в руку, поднялась с дивана. Она подумала, что мать собирается сойти вниз. Сегодня Анфиса с самого утра старалась показать ей  своё прилежание, деятельную заботу о чистоте в доме. Она хотела заслужить  расположение родительницы, чтобы избежать воркотни, когда за ней зайдёт Светка, которая уже пригласила её к себе с ночёвкой.  Но Лейла продолжала сидеть в постели с альбомом в руках. Фотокарточки пробуждали в ней множество воспоминаний, былых разговоров и непроизнесённых мыслей. Дольше всего она вглядывалась в фото, на котором запечатлена большая часть ансамбля. И как бы чувствовала прикосновение тёплой руки Андрея, печатавшего  когда-то и проявлявшего этот снимок. «И почему он втемяшился мне… неискоренимо? - думала Лейла. – Правда, с появлением в ансамбле Николая Павловича и отсутствием в то время Андрея, образ его немного приувял…» 
           - Анфиса, -  вдруг оторвалась от фотографий Лейла –  я давно не слышу, чтобы ты занималась на скрипке… Не хватало ещё, чтобы Афанасий Михайлович мне сделал за тебя выговор!
    -  Мам, я закончила уборку и сейчас же берусь за скрипку, - ответила Анфиса, хотя ей этого очень не хотелось.  Вскоре в соседней комнате послышались звуки настраиваемого инструмента. Но Анфиса вспомнила, что скоро придёт Светка, и, сказав матери, что спустится вниз, чтобы не «скрипеть ей на нервах». Принялась играть гаммы уже внизу. Затем перешла к этюдам.
        Успокоенная Лейла, снова обратилась к фотографии и к прерванным мыслям.
об Андрее…Да, именно с появлением в ансамбле  Николая Павловича и отсутствием в то время Андрея, образ его немного померк.  К тому же – случился срочный отъезд её, дальняя дорога, обустройство на новом месте…текущие бытовые хлопоты, постоянное присутствие рядом ещё не разочаровавшего  Николая Павловича… и само - день за днём - уходящее время, отдаляющее от душевных терзаний прошлого – всё набрасывало тонкий флёр постепенного забывания. И, вот случай…упавший альбом и попавшаяся на глаза фотокарточка воскресили всё с прежней остротой и силой. Даже смерть Алексея теперь вызывает в душе отклик печали. Хотя меньше волнует, чем пробудившаяся мгновенно память о неразделённом  чувстве к Андрею.
           Внизу  скрипнула дверь. В комнату вошла Света Ким, узкоглазенькая, черноволосая в красном платье красивая кореяночка, подружка и одноклассница Анфисы. Девчонки обнялись.
      - Мам, Света пришла! – сообщила Анфиса,   положив скрипку на диван.
     - Здравствуйте, тётя Лёля! – крикнула гостья.- Разрешите мне украсть Анфису до завтра. Родители уехали к моему брату в Ургенч, а мне одной боязно…
В эту минуту, ожидая, что скажет мать, Анфиса стояла, прищурившись, и плотно сжав губы.   
- Здравтвуй, Светочка! – донёсся сверху не очень бодрый голос Лейлы. - Пусть Анфиса поднимется ко мне. Девочки перемигнулись.  Анфиса, резво мелькая бойкими ногами, заторопилась по лестнице наверх. Когда она поднялась, Лейла прикрыла альбом, и, сдвинув брови, сурово глядя на дочь,  тихо, но внушительно сказала:
         - Иди, но смотри (!)… за ноги  тебя не держу, но если принесёшь мне в подоле…- пеняй  на себя!
          Анфиса, зная за собой «грешки», первый из которых знает и мать, слушала, опустив глаза, и рассматривая пальцы своих ног. Потом,- молча, кивнула головой, мол, поняла. И вскоре девочки удалились.
        «Ох, уж эти ночёвки у подруг (!)… » - сокрушённо покачала головой Лейла, не раскрыв альбома, и глядя куда-то в зыбкое, бледно- жёлтое и прозрачно-голубое пространство  за окном, где царит Солнце.  Мгновенно  память представила ей и собственную ночёвку  в новогоднюю ночь у «лжеподруги»… вследствие чего  на свет появилась Анфиса. И тот урок – незабываемый (!)… Память движет её мысль  по цепочке событий… Будто сейчас перед глазами: расстроенное и злое лицо Ханипы, срывающийся голос, и…  ругательное слово. Бегство Лейлы из дома. Аэропорт. И…случайный офицер в форме авиатора – её спаситель! Лейла задерживает мысль, в деталях разглядывая ту, далёкую встречу со своим, будто с неба свалившимся мужем.  «Печальна судьба доброго человека» - осознаёт она, но себя ни в чём не винит… Хотя именно она – злой гений с чарующей красотой, причина его гибели. Лейла, поддавшись не прошеной печали, перевернула следующую страницу альбома. И увидела фотокарточку Мариам, присланную  в письме из Тбилиси. Она выглядит  элегантной дамой с изящной причёской тёмных, поблескивающих волос и слегка ироничным взглядом, в лёгком светлом плаще, красиво облегающем скульптурную её фигуру, с модной сумочкой в руке, а рядом – её экс-ас, «особняк» в клетчатом костюме и больших тёмных очках, с улыбкой на невыразительном лице. В этом письме Мариам сообщает о предстоящем  отъезде из Тбилиси  в Североморск: особняка переводят на другое место службы. «Так мы и не увиделись …  -  подумала Лейла с горечью…из-за Алексея. Теперь – тем более встреча нам не светит! Вот жизнь!.. Снова прервалась связь.  Хотя у Мариам есть адрес Ханипы... Не дождавшись от меня письма, она может написать сестре…» - успокоила себя Лейла.
          Придерживая альбом рукой,  Лейла откинулась на подушку, мысленно путешествуя во времени по своей судьбе…и судьбам встречавшихся ей людей.
А сколько было встреч!.. Явных и тайных… Но одна, самая важная для неё, не состоялась. Лейла снова взглянула на фотокарточку, на которой были изображены танцоры, а в их числе, и друзья Андрея – Вадим и Пётр. Только его нет!
        Снизу донёсся звук хлопнувшей двери - Лейла насторожилась 
       - Кто там? – окликнула она.
       - Это я, Ханипа.
      - А-а, сестричка? Присядь там! Я сейчас спущусь.
      «Давненько я здесь не была, - подумала Ханипа, - присев на краешек дивана перед выключенным телевизором, и оглядывая зал (на сером экране, как в зеркале,  отразилось её лицо, обрамлённое светлой косынкой). Да, после похорон сына Лейлы, это первый раз.  Бедный мальчик…».
         Сын Лейлы, Арсен, родился раньше положенного срока, летом в год её возвращения в Карахауз. И едва  набрал нужный вес, был сдан в детские ясли, в группу круглосуточного пребывания. Домой забирали его только на выходные дни. Он был слабым ребёнком. И, прожив четыре года, умер. Сердобольная Ханипа без врача определила диагноз болезни ребёнка: недостаточность материнской любви и  ласки. Эта смерть очень расстроило старшую сестру. И она, скрывая обиду на Лейлу, не приходила к ней. Хотя  у себя дома принимала  как гостью и родственницу. А сегодня пришла по особому случаю: на её адрес пришло письмо из Североморска. На конверте  в скобках значилось – для Лейлы.
         Ханипа заметно постарела, волосы стали серыми от седины и почти не отличались цветом от косынки, покрывавшей голову, морщины изрезали лоб и вокруг губ, тело стало дряблым, утратив живой цвет, движения - замедленными и неловкими, но живость карих глаз сохранилась.    
       Лейла тоже за последние годы заметно изменилась: куда-то подевалась её осиная талия, грудь обвисла, черты лица будто размыты. Уголки, когда-то заманчивых губ, опустились, вокруг глаз появились морщинки. Правда, она умела с помощью искусственных средств  придать лицу некую привлекательность. Но это создавало совсем другое впечатление. А без них зеркало откровенно сообщало ей произошедшие перемены, и она стала обращаться к  нему без прежнего восторга. А то и просто с  унынием в глазах. Для утешения, случалось,  доставала из гардероба своё чёрное барханное платье, сшитое  в начальный период прохождения курсов кройки и шитья в Доме офицеров Шамхора. Прикладывала его к себе перед зеркалом и от возникавшей картины несоответствия, испытывала двойственное чувство: радости и печали. Радости - оттого, что когда-то была словно куколка, свидетелем чего является это платье с осиной талией, а печали – потому, что эта её красота ушла безвозвратно в небытие.
        Ханипе послышался звук тяжёлой поступи. Это Лейла спускалась по лестнице со второго этажа.  Ханипа встала навстречу ей. Сёстры обнялись и поцеловались.
       - Как хорошо, что ты пришла, - сказала Лейла, улыбаясь, - сейчас будем пить чай с блинами, - и вышла на кухню. Зажгла газ под чайником и возвратилась с вопросом:
       - Что поделывает  твоя молодёжь?
       - А-а! Что им? – Двинула бровями Ханипа, - утром все убежали на рыбалку, вон и тебе передали рыбы, я на кухне  её оставила. Теперь все ушли на футбол, сказала она, усмехнувшись, и махнула рукой.
       - А Бабаджан–ага приехал?
       - Нет, бабай не приехал.  Он всё колодцы копает на отгонных пастбищах  в Каракумах. Прошлый раз приезжал совсем больной. Тяжело там. Как он доработает до пенсии? – сокрушенно проговорила Ханипа, думая о муже, и покачала головой.
       - Да–да, сочувственно отозвалась Лейла, помолчав, - такое пекло там и работа адская…
        Засвистел чайник. Лейла с  полотенцем в руке поспешила на кухню. И вскоре возвратилась с подносом. Принесла блины, сладости.  Разливая чай в пиалы, подумала о своём баянисте, который веселит народ на свадьбе, а вечером приползёт на четвереньках…
       - А как твой?- Ханипа поинтересовалась о Николае.
       - Не знаю что тебе и сказать, сестра… Измучилась я с ним… Сто раз уже пожалела об Алексее… Тот любил меня до самозабвения. Всё готов был сделать ради меня: мягкий был в моих руках, как воск.  «Подкаблучник» - с неприязнью думала я тогда. А мне хотелось мужчину волевого, властного…
     - Ханипа пригубливала пиалу, морща нос,   слушала жалобу сестры, и тоже горевала об Алексее, по временам вытирая ладонью  слёзы.   Она знала, что этот бедный человек застрелился после бегства Лейлы.
    -  Николай бесится, - продолжала Лейла, поставив пиалу на стол, - оттого, что всё ему здесь не по нутру: жара, суховеи, ни дождя, ни облачка, вода в Шавате рыжая, деревья опутаны серыми клочьями грязного хлопкового волокна, летящего из циклонов хлопкоочистительного завода, барханные пески подступают к самому городу, арыки без воды,  горлицы и те не так поют, как  шамхорские… Но прежде всего, он жалеет о покинутом Шамхоре, а главное - о дочерях. И о жене тоже… Позарился он тогда на мою красоту. Потом пресытился. Красота вскоре истаяла. Но возврата ему нет. И он заливает своё горе вином. Сдружился с директором Анфисиной школы, тот частенько наведывается к нам. Оба бражничают.  Директор музыкальной школы, тоже - выпить не дурак! Поэтому Николай, если не на свадьбе, то дома, потчуя гостей, напивается. А бывает, со Степаном за углом пивнушки прямо с горлышка… И так, с самого приезда нашего в Карахауз он не может остановиться, начав пить ещё в дороге. Правда, был небольшой просвет,  когда директор музыкальной школы выделил нам жильё. Николай тоже порадовался. Приободрился.
Но сравнительно трезвый период продержался недолго:  Афанасий Михайлович оказался компанейским парнем, охочим до выписки…
      - Ох-хо-хо…- вздохнула Ханипа, - глядя на Лейлу и забыв про чай. Она сопереживала, сочувствовала сестре, и, в то же время, понимала, что поддерживать разочарование Лейлы нельзя. А нужно найти слова  утешения…
    - Конечно,- начала она, - тяжело видеть  мужа часто пьяным. Это хоть кого обидит. Я понимаю тебя. Но нельзя при этом, сестричка, забывать, что он, являясь теперь главой вашей семьи, сумел быстро добиться жилья в музыкальной школе. Пусть это была глинобитная кибитка. Но на первый случай она вас выручила. У меня вам было тесно. А потом ему дали вот эту квартиру. Опять же – для вашей семьи. Так уж заведено здесь: мужчине быстрее дадут, чем женщине… И теперь вы в хороших хоромах живёте: три комнаты на троих… Может быть, не надо с ним обходиться слишком строго?  Может ему надо больше ласки? Я не знаю. Тебе виднее. Всякое на ум приходит… - осторожно высказала свою мысль Ханипа.
     - Если б ты видела, как он полз вчера накарачках домой, а я, согнувшись в три погибели, тащила на себе его баян, - изливала боль души Лейла, глядя сестре в глаза,- тебе бы не пришла в голову мысль о ласке и нежности к нему. Ты меряешь всё по себе. Твой Бабаджан-ага месяцами торчит в Каракумах, приедет на недельку, ты и нежишь его, не зная на какое место  усадить, чтобы ему приятно было. Так ведь он там не водку жрёт, а пашет, как вол, в невыносимых условиях знойной пустыни… чтобы заработать денег для семьи.
     Ханипа снова вздохнула:
     - Не обижайся, сестричка, я не оправдываю Николая… пьянка – это беда, но в нём есть много хорошего, - гнула  свою дипломатию Ханипа. И то, что вы теперь в такой хорошей квартире живёте… если бы не он, может быть, вы до сих пор у меня теснились… А ты рыбу положила в холодильник? Она уже очищена...
    - Нет. Я сейчас пожарю её.  Ты посиди пока, включи телевизор.
    - Лейла, ты жарь, а я уже пойду: Решат обещал приехать, - придумала Ханипа, в ответ на недоумённый взгляд сестры, – а меня дома нет… Приходите ко мне с Николаем. И Анфиса пусть не забывает про субботние пирожки, - улыбнулась Ханипа. – А где она теперь?
        - Ушла с подружкой; в кино, наверное…- ответила Лейла, следя взглядом за движениями рук сестры.
 Ханипа, обувшись, вышла. Ей не хотелось дольше продолжать разговор о Николае. Её аргументы в защиту «виновника» были исчерпаны, а нападающая сторона не прекращала свои набеги. Лейла, кивнув головой, минуту смотрела ей вслед, выйдя на крыльцо. Ханипа, ссутулившись, удалялась. Но вдруг остановилась, взялась за голову:
          - Бай-бо-о-ой! (Вырвалось в голос). Совсем голова пустой!- сокрушалась она с улыбкой, возвращаясь к крыльцу. Лейла смотрела на неё с удивлением…
           - Письмо тебе принесла и чуть не утащила обратно, - отдавая конверт, сказала она. Лейла, взглянув на почерк, воссияла лицом, и, обняв сестру, принялась целовать.
           - От Мариам!- воскликнула она, подпрыгивая от счастья, - спасибо дорогая сестричка!
          Ханипа, уходя домой, задумчиво улыбалась.
          Лейла живо  вбежала в комнату, подумала: «Для кого сейчас буду жарить рыбу?»…  Не выпуская письма из рук, вышла на кухню, положила гостинец в холодильник, и, поднявшись к себе на второй этаж, снова забралась в постель, отодвинув альбом, и, с радостным нетерпением и трепетом в сердце надорвала конверт, на котором были изображены синие подснежники. Дрожащими пальцами извлекла листочек, вырванный из школьной тетради в клеточку, ещё не зная, что он пахнет северным сиянием. Но почерк Мариам, в размашисто начертанных на одной страничке словах, взволновал до  слёз:
            «Здравствуй моя миленькая подруженька Лёлечка! Верю, что это письмо ты всё-таки получишь.  Посылаю его на адрес твоей сестры Ханипы. Я уже писала тебе в Шамхор.  Но письмо вернулось с почтовой пометкой на конверте: «Адресат выбыл». Не знала, что и думать. Куда ты ещё могла направиться? Когда мы встречались, планов у тебя таких вроде не было.  Но понимаю, в жизни случаются неожиданности.  Думаю, ты прояснишь мне эту ситуацию.  О себе коротко. Я живу за Полярным кругом на Кольском полуострове, у самого берега Баренцова моря. До Мурманска (областной центр) от нас 25 км. Есть железнодорожная линия и  автострада.  Муж служит. Я домохозяйничаю. Скучаю по тебе ужасно.  Получишь письмо, ответ не задерживай. Это мой пробный шар.  Когда связь наладится, напишу и о нашей поездке в Башкирию. А пока ограничусь этим сообщением.  Целую тебя, золотая моя, тысячу раз, и жду ответа. Твоя Марьяша».
         Лейла поцеловала письмо и с блаженной улыбкой на лице откинулась на подушку. Глаза её светились восторгом и смотрели в пространство мечтательно…
         Мысленно она уже составляла подруге ответное письмо. И некоторое время спустя, встала с постели, и принялась за дело:
       «Здравствуй любименькая Марьяшечка! Твоё долгожданное письмо только лишь своим явлением вдохнуло в меня свежие жизненные силы.  Получив этот конверт, украшенный подснежниками, на радостях подпрыгивала, как сумасшедшая – Ханипа свидетель. Она смотрела на меня и качала головой. Во взгляде выражалась безнадёжность... Конечно, из письма я мало узнала о тебе. Но главное – ты есть! 
У меня много чего накопилось сообщить тебе, но боюсь ошеломить. И всё-таки скажу, но коротко. Теперь судьба снова вернула меня в Карахауз. С новым мужем. Был от него у меня сын. Не выжил. Алексей, возвратясь  из госпиталя в Шамхор, и обнаружив мою прощальную записку, - застрелился.  Теперь о нём очень жалею. Николай Павлович страдает по своей брошенной семье, – пьёт. Отношения холодные. Он разочарован. Я изменилась. Сама не узнаю себя в зеркале. И  ты, когда увидишь – не узнаешь: раздобревшая, состарившаяся бабень. Анфиса – каждодневная тревога моя и боль… Вспомни мои предсказания о ней...Как в воду глядела… Приезжай! Всё поведаю, как на духу. Целую тебя, ненаглядная моя, бесчисленное множество раз. Твоя горемычная Лёля».
Уложила послание в конверт,  провела языком по клеевому его  краю. Запечатала. И написав адрес,  положила в свою сумочку, чтобы   опустить в почтовый ящик.

                17.  «КОГО ЗАКАДРИМ?»               
 
         Получив короткое, но суровое напутствие матери, Анфиса выслушала её с понурым видом.  В своей комнате, беспечно стерев с лица показную маску смирения, торопливо переоделась в светлый льняной костюм, поправила перед зеркалом брови,  проведя по ним двумя пальчиками, сложенными щепоткой, распустила рыжие волосы, чёрным карандашом подкрасила ресницы, бледно-розовой помадой коснулась губ, и быстро   спустившись по лестнице, следом за  Светой вышла  на улицу. Лейла ответила на прощальный возглас девчонок, и, услышав звук захлопнувшейся двери, снова углубилась в свои мысли, перелистывая шуршащие страницы альбома фотографий.
      По крыльцу простучали и заглохли быстрые каблучки резвых ног. На лицах девочек вспыхнули радостные улыбки, отразившие внутреннее состояние обретших свободу подружек. На выходе из двора Света, слегка наклонив голову, с вопросом заглянула в глаза  подруге:
      - Твоя мама болеет?
      - Да, болеет, - усмехнулась Анфиса, - после «вчерашнего»… на свадьбе  пила за себя и за дядю Колю, чтобы ему меньше досталось. Спасала его от самого себя.  Но своим подвигом не спасла  от перебора: домой возвращался по-пластунски.- При этих словах, Анфиса движением плеч и рук карикатурно изобразила, как передвигался дядя Коля. - Утром добудиться не могла: ему же снова нужно было идти на свадьбу – музыкант… Мама отлёживается. Не пошла сегодня. Фотки пересматривает. В воспоминания ударилась. А твои когда уехали? – скороговоркой всё выпалила Анфиса, дробно стуча каблучками по асфальту тротуара.
     - Сегодня.- Света кивнула головой. - Я проводила их и с вокзала сразу к тебе. Венерку встретила… смотрю – раскачивает бёдрами, нафуфыренная, стрелочки в уголках глаз… Подойдёт, сказала, к нам в «читалку». А мы пока полистаем журналы. И Хачика поймаем, он всегда там штаны протирает.
   -  А Хачик ещё не знает, что твои предки укатили в Ургенч? – игриво прищурила глазки Анфиса.- Вот обрадуется!
  - Я думаю…(Света мечтательно прикрыла глаза). - И опять всю ночь спать мне не даст, - с шутливым брюзжанием откликнулась подруга, и улыбнулась. – А тебе кого  из чуваков на эту ночь закадрим?
    - Кто раньше подвернётся, - захохотала Анфиса.
   - А если хочешь, пошлю Хачика разыскать Бевза...
   - Беса?- Анфиса, шутя, изломала фамилию своего прошлого партнёра.
  - Пусть это на крайний случай… (Анфиса захохотала) – Хочу свеженького…
            В читальном зале городской библиотеки почти все столы были заняты. Среди посетителей, листающих журналы, уткнувшихся в книги,  было много знакомых старшеклассников. Хачик сидел за дальним столом в углу один. И сосредоточенно смотрел в раскрытый журнал, наклонив голову так, что прядь чёрных волос упала на лоб.
Светлану и Анфису он увидел, когда услыхал
обращённые к нему тихие слова, которые произнесла Анфиса:
      - Вовка, тебе сегодня предстоит совершить подвиг: Светкины родители укатили в Ургенч.- Она сказала это,  не поздоровавшись.
       Хачик поднял голову и увидел Светлану и Анфису.
 От этого сообщения смуглое лицо его расплылось в улыбке и порозовело. Он понял намёк, сразу вспомнив прошлую коллективную ночёвку в доме Светланы.
      - А кто ещё у нас в компании? – Хачик перевёл вопрошающий взгляд с улыбчивого лица Светланы на присевшую с ужимкой на  стул  Анфису?
     -  Она ещё не решила, кого закадрить для себя,- ответила за подругу Света, тоже присаживаясь к столу.
    - Да?  Предлагаю моего кента, он  давно мечтает рассмотреть твои глаза поближе        - А кто это? – Анфиса не отмахнулась от предложения, а проявила интерес.
        - Это Валерка Варьян, новичок нашей футбольной команды, отличный мужик. Тебе понравится…
        - Ах, вот вы где(!), - вполголоса проговорила Венера, неслышно оказавшись за спиной Анфисы.  Всем привет!  (Её глаза,  подведённые тушью, настолько были узкими и раскосыми, что даже в Корее не признали бы  своей).
      – Вы уже всё обговорили? Мой Боря (Борода) ещё не знает, что сегодня ночёвка  у Светы.
   - Не беда, Венера. К началу танцев всё равно все соберёмся в парке. Оттуда и двинем  к Светке, - успокоила Анфиса, (удерживая в памяти имя - «Валерка Варьян)».- Садись, не маячь,  ноги не казенные…

Венера присела и взяла в руки «Огонёк». Но - даже не развернув журнал, предложила:
    - Пойдёмте сейчас в кино, посмотрим, что за «Весна на Заречной улице»?
   Все переглянулись. Никто не возразил.      И компания, выйдя из «читалки», отправилась в кинотеатр, который находился рядом с библиотекой.

                18.  ХОХОТ СЫЧА

         На карагаче перекликались горлицы. В Каракумах вечерело. На безоблачном небе робко  проявлялись бледные звёзды. Сумрак густел, и звёзды становились крупнее и ярче. Нагретый за день палящим солнцем воздух, раскалённые кирпичные стены домов – всё дышало жаром. В квартире Лейлы стояла духота. Хозяйка вышла на улицу, на топчане, устроенном под виноградными лозами, взяла перевёрнутое вверх дном ведро, наточила из колонки воды и стала поливать двор. Первые брызги  на асфальте сразу же испарялись, издавая тихое шипение, как шипит упавшая на печку капля.  Постепенно асфальт почернел: был залит водой.  Лейла вошла в квартиру, распахнула  окна. И снова вышла на улицу, под виноградные кусты,  присела на топчане. Вдруг подъехала машина.  Привезли домой Николая. Его высадили из салона и, поддерживая под руки, вели двое покачивающихся мужчин, третий нёс баян, издавший  вздох со звуками. Лейла, взявшись руками за бока и сощурив глаза, несколько мгновений наблюдала эту картину: возвращение баяниста с праздника. Вдруг сделала несколько шагов навстречу. Но, передумав, вернулась и распахнула перед этим странным шествием дверь в комнату. Мужчины, довели Николая, едва переставлявшего ноги,  до дивана и  уложили его. Баян поставили на стол. И быстро удалились. Николай, лёжа на боку, что-то простонал и замер. Но веки его вздрагивали. Лейла, подойдя к нему, пощупала пульс. Сняла с него туфли,  вынесла в коридор. И снова, возвратясь, остановилась возле него, разглядывая  обрюзгшее лицо, от которого исходил отвратительный запах спиртного. Она сразу  ощутила тошноту и побежала на кухню к помойному ведру. Весь день крепилась после вчерашнего перебора, а тут вдруг прорвало… Немного погодя, облегчившись, умылась и поднялась к себе наверх. Раздевать Николая не стала: «пусть проспится так» - подумала она и присела на край кровати. Зла в душе не было. Душа будто онемела или опустошилась. Не хотелось ничего видеть и слышать. «Вот так бы всю ночь сидела, положив руки на колени, и смотрела на заглянувшую в окно луну» - подумала Лейла, следя за наплывом прозрачного облачка, словно серой вуалью прикрывшего ночное светило, пригасив его сияние. С улицы в открытое окно  доносились тоскливые звуки сверчков, навевающих ощущение осени. Воздух посвежел. Дышать стало легче. Хотя на лице ещё сохранялась влага. Лейла дотянулась до тумбочки, достала платочек, промокнула щёки, подумала: «Что там поделывает Анфиса?». У Лейлы не было сомнений, что все три подружки теперь гуляют с парнями. «Про Светку и Венеру уже давно ходили разные слухи… О них говорили даже в учительской…  Про Анфису в школе помалкивают, может оттого, что я рядом и они щадят меня» - так рассудила Лейла. И вспомнила свою учёбу в вечерней школе, сердечный приступ, так напугавший директора, который переполошившись, бегал в свой кабинет к аптечке за валидолом. Потом вместе с ним пошли в кабинет …
       Память листала страницы прошлого…перед глазами возник Федот Михайлович, сладкоречивый редактор газеты, спасавший её от внезапной боли в районе бёдер поцелуями…и первый секретарь горкома комсомола…и директор педучилища… и три бандита в новогоднюю ночь… Затем, будто луч света, возник образ Алексея…Сердце Лейлы сжалось от боли, мучило чувство вины и запоздалое раскаяние… Долго сидела с болезненной мыслью о трагической судьбе  этого замечательного человека. Затем, чтобы отвлечься, спустилась вниз, вышла на кухню, попила воды, не подходя к храпевшему Николаю, возвратилась к себе наверх…
       И тут её мысль унеслась к давним планам, связанным со своим будущим.  Она ещё по возвращении в Карахауз решила поступить в техникум, чтобы закрепиться в школе на  своей должности учителя кройки и шитья основательно. Но всё никак не получалось, мешали разные бытовые причины, а, прежде всего – отсутствие нормального жилья. Теперь эта проблема отпала. Уже почти год как получили трёхкомнатную квартиру. Просторно стало. И уютно.  Самое время браться за ум, поступать в техникум. И Лейла уже готова к поездке.   Ждёт телеграмму от родственницы, которая в письмах обнадёжила, что при сдаче экзаменов, помощь ей будет обеспечена. Родственница давно работает кастеляншей в студенческом общежитии текстильного техникума и со всеми преподавателями имеет хорошие связи. «По возвращении после экзаменов,- думала Лейла, - начнётся другая, напряжённая жизнь: работа, учёба… По свадьбам пусть Николай ходит один: и в каком бы состоянии ни был – сам таскает на себе свою «гармошку»!
       Луна снова очистилась от прозрачной пелены и смотрела в окно ярко и приветливо. Вдруг с крыши школы-интерната, что за дорогой, за высоким дувалом (глиняным забором) прячется, напротив окна Лейлы, закатился хохотом сыч. Истерический этот звук наполнил всё существо Лейлы  тревогой. Тяжёлое предчувствие камнем навалилось на сердце. Снизу послышалось бормотание Николая. Лейла спустилась по лестнице, намереваясь взглянуть: что с ним?  Но он, повернувшись на другой бок, затих. Лейла возвратилась к себе с сумбуром тревожных мыслей… Не выходила из головы Анфиса… «С кем поведёшься…» - гласит народная мудрость…- так раздумывала Лейла, подразумевая подружку Светку…  и сама же себе ответила: « Да как сказать?.. Анфиса тоже рано просветилась…»
         Вспомнив  о девчонках,  Лейла не обманулась в своих предположениях… Все три подружки-одноклассницы, собравшись у Светки в доме, были с мужчинами. Сначала  организовалось весёлое застолье. Затем хмельные танцы под магнитофон. А после… после - разбрелись парами по отдельным комнатам ... Утром мужчины разошлись по своим рабочим местам. Девчонки после бессонной ночи ещё долго зоревали, нежась в постелях. Потом собрались в комнате Светки   с хохотом обменивались личными впечатлениями, которыми щедро обогатила прошедшая ночь; со знанием дела оценивали мужское достоинство своих нынешних партнёров, сравнивали с их предшественниками. Затем вышли покурить.
       Приближался  август – последний месяц лета.  Неожиданно директор Дома пионеров, Юлий Данилович Шигин, «самую заслуженную активистку» Анфису наградил  путёвкой в Артек. Анфиса испытывала огромную радость.  Лейле, правда, это доставило немало хлопот. Однако, сборы совершились быстро, и заслуженная пионерка улетела в Крым.
                ххх

       Николай Павлович  долго страдал после отшумевшей свадьбы. Прибыв  домой на «Волге» жениха, несколько дней выглядел полумёртвым, лежал на диване без движений, был подавлен морально и угнетён физически: нет здоровья – откуда быть радости?! Он, почти ничего не ел. Несколько дней  спустя, с трудом приподнялся и сидел на краешке дивана, лениво растягивая мехи баян. Всё наигрывал заунывную мелодию песни «Извела меня кручина, подколодная змея…».  Но постепенно стал приходить в себя. Нынешним утром даже улыбнулся в ответ на ехидный вопрос, спустившейся сверху Лейлы:
         - Живой, мученик?
         И тут - надо же такому случиться? - только-только Николай приободрился и воспрянул духом, как в гости явился  Афанасий Михайлович Шарипов, директор  музыкальной школы со свёртком в руке.  Лейла по известным признакам сразу определила, - в газету завёрнута бутылка…
         Сдерживая своё раздражение  от предчувствия, что снова будет пьянка, и притворно улыбаясь, рассказала гостю новость:  дочь  Анфиса теперь в Артеке и она уже сообщила письмом-телеграммой, что  чуть более чем за неделю успела износить новые босоножки, путешествуя по горам. Попросила денег, чтобы купить замену… Афанасий Михайлович, не придал  значения словам об изношенных босоножках, изобразил на лице  радость за такой прекрасный подарок судьбы для Анфисы. Николай тоже улыбался, но так, будто пересиливая зубную боль.  Он видел фальшивую радость Лейлы и понимал, что внутри у неё всё кипит. Но  она  уже хлопочет на кухне: гостеприимство не отменяется,- какое бы настроение у хозяев ни было…
               И вот она, рыжеволосая, напудренная с подкрашенными губами в ярком халате, на котором цветут розы, с подносом в руках, и  широкой улыбкой  снова появилась в зале. «Умеет Лейла перестроиться – артистка! – подумал Николай». А она - защебетала, захихикала.
       - А почему же Рафия-апа не пришла к нам?- ( резко сменив тему), хозяйка устремила свой вопрошающий  взгляд на гостя, присаживаясь к столу рядом с Николаем.
         - Болеет она. Голову перевязала чёрным платком и легла на диван, постанывая. Привет вам передала, - ответил Афанасий Михайлович, развернув свёрток, и выставил на стол бутылку водки с белой головкой.- У неё не прекращаются головные боли. Каких только лекарств  ни пьёт…  Болезнь сделала жену капризной да измождённой…
        - Болезнь никого не красит, - посочувствовала Лейла.
       -  Николай, привстав, с бутылкой в руке колдовал над фужерами…
Едва успели выпить «по единой…» - на пороге  новый посетитель, улыбчивая белокурая девушка  с телеграммой в руке.
       - Распишитесь, пожалуйста.
         - Это из Уфы.- Взгляд Лейлы сразу уловил главное. Рука её, оставляя в тетрадке разносчицы телеграмм автограф, дрогнула. Текст  прочла  вслух: «Лейла срочно вылетай экзамены тчк.  Встречаю завтра аэропорту тчк. Флюра».
               
                19.  ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

       Канун сентября. Пионерия выстроилась перед началом занятий на «школьной линейке», а председателя совета дружины почему-то в школе нет… « Где же Анфиса» - забеспокоился директор. Прозвенел звонок. Ученики с классными руководителями разошлись по классам. Директор поднялся в свой кабинет. А из головы не выходит Анфиса. Почему её нет в школе?
 В тот же день пришёл  на улицу Фиделя Кастро с частным визитом, как друг семьи, рассчитывая исподволь узнать о причине отсутствия в школе «пионерского вожака». Не забыл он прихватить с собой и бутылочку горячительного...
         С этим руководителем школы познакомил Николая Павловича директор Дома пионеров Юлий Данилович Шигин,  приятель Лопаткина. И новые знакомые почувствовали друг в друге родство душ. Лейла со временем стала называть директора просто Степаном, который зачастил к ним в последние год-полтора. Нередко они вместе сиживали за бутылочкой «Ашхабадского» крепкого..., а то – и за «белоголовой».    
          Степан про себя вспоминал, что в первый момент знакомства, когда несколько лет назад, Лейла привела Анфису в конце второй четверти  учебного года во второй класс, внутренне поражался ранней взрослостью девочки, о чём сама за себя говорила её комплекция. И, начиная с той первой встречи, глаза его всё время прельщались видом этой пионерки. Особенно очаровала она его на одном из концертов, который к новогоднему празднику подготовил Дом пионеров, где  Анфиса с отменной лихостью выдала на сцене зажигательную  русскую пляску. Вскоре по инициативе директора, Анфиса стала председателем совета дружины. ( А позже, по его же рекомендации, она будет избрана секретарём комсомольской организации школы, ученического состава). Учителя-комсомольцы имеют своего комсомольского вожака.
         Встретил Лопаткина Николай Павлович и сразу же доложил гостю, что хозяйка улетела в Уфу поступать в студенты. Анфиса ещё в Артеке. На хозяйстве он один.
Первый тост  посвящался Лейле.  «За успешную сдачу экзаменов» - провозгласил друг семьи и звучно соединил свой фужер с фужером Николая Павловича.  После первого, с короткими паузами между ними,  последовали другие тосты…

                20.  «БЕЗЪЯЗЫКАЯ ДРУЖБА»      

     Анфиса в Артеке освоилась быстро, преодолев на самолётах путь из Карахауза в столицу Крыма, с пересадкой в Ашхабаде, где была укомплектована вся пионерская группа из Туркмении. В Симферополе из аэропорта в лагерь, называвшийся «Горный», - самый отдалённый из всех лагерей Артэка,  расположившийся на поросшей лесом горе, прикатили автобусом. Был вечер. В сумерках выгружались на площадке между двух зданий, в одном из которых предстояло жить новичкам. В освещённых окнах  соседнего здания мелькали тёмные тела  обитателей.  Там жили африканцы. Крупные парни. «Интересное соседство» - мелькнуло в голове Анфисы»- и она загадочно улыбнулась.
      Подружились быстро. Это легко делается, когда интересы совпадают. А они пришлись в самый раз! И то, что африканцы из Сенегала не знали ни слова по-русски, а пионерка из Туркмении не владела английским – не явилось препятствием для тесного общения, удовлетворяющего обе стороны. Дружба сводилась к уединённым прогулкам в горы, в лес. Эти частые экскурсии, особенно с Джеком – высоким восемнадцатилетним парнем с синим пионерским галстуком на шее, и явились причиной того, что Анфиса износила новые босоножки за первую же неделю пребывания в лагере. И Лейла, посетовав на непредвиденные расходы, вынуждена была прислать деньги на покупку новой обуви. И предупредила письмом-телеграммой, чтобы Анфиса обращалась с обувью аккуратнее. Одновременно сообщила, что получила вызов на вступительные экзамены и вылетает в Уфу.
       От переводчицы Анфиса узнала, что  в Сенегале членами пионерской организации являются школьники трёх возрастов, и каждый возраст отмечен определённым цветом галстука. Самые старшие, восемнадцатилетние пионеры, носят галстуки синие. Поэтому и её друг Джек был с синим галстуком.
         Конечно, жизнь лагеря «Горный» была подчинена определённому режиму. И все мероприятия организовывались  коллективно. Но…кто очень хотел уединиться,  мог найти время. Анфиса с этим ловко справлялась.
       Сорок дней для заезда – срок немалый, но для Анфисы он пролетел, « как молния». Приятных впечатлений накопилась масса, а особенную радость  доставило ей   общение с сенегальцами. Очень понравилось, что эти взрослые парни, удивительно изобретательны и опытны в тонкостях тайных любовных отношений.
        Расставание с Артеком, а особенно с африканцами, было трогательным: многие пионерки, прощаясь со своими краткосрочными возлюбленными навсегда, проливали слёзы чуть не вёдрами. Анфиса тоже была безутешна: прильнув к синему галстуку сенегальского пионера Джека, не могла сдержать потока  слёз. Группа африканцев в аэропорт уезжала в первой партии.
      Затем автобусами в аэропорт Симферополя доставили пионеров Туркмении. Три часа полёта отделяло их от Ашхабада. Сидя у прохода, Анфиса, с любопытством  озиралась по сторонам,  и  рисовала в воображении встречу со Светой и Венерой  – своими лучшими подругами, их расширенные от удивления глаза  от её умопомрачительных рассказов о захватывающей дружбе с африканскими пионерами, абсолютно не владеющими русским языком…         

               
                21.  В ШКОЛУ С ОПОЗДАНИЕМ    
   
      Лейла в Уфе долго не задержалась. Экзамены для неё ни особых трудов, ни переживаний не составили. Можно сказать, они были лишь формально обозначены.
Учителя техникума, узнав, что Лейла модистка, приняли её с радостью. И не ошиблись. В последующем на каждой очередной сессии она была  «выше головы» загружена работой, хотя, казалось бы – мало ли в в миллионном городе способных портних! А в начале Лейлу представила как модистку проворная жена  одного из старших сыновей Зерифа-албасты.
        К отцу Лейла не наведалась. Мучительно взвешивала она: как поступить?
Мачеху она не любила. И не хотела её видеть. А отцу не решалась показаться на глаза потому, что любила его, и было  стыдно перед ним появиться после совершённого бегства  и многих лет молчаливого проживания вдали от дома.
«И что ему сказать? Чем похвалиться? Чем порадовать старика? В голову лезли воспоминания  прошлого, которые едва ли порадовали бы его: после бегства из дому, бегство от Ханипы, затем - бегство от мужа, который застрелился … Нет, она решила не встречаться.
       Получив задания  и книги в библиотеке, возвратилась в Карахауз в начале первой декады сентября.  Каникулы Анфисы удлинились сроком пребывания в Артэке до десятого сентября.
       Прилетев из лагеря, Анфиса горела нетерпением поскорее   встретиться с подружками, особенно со Светкой Ким, поверенной всех её тайн, и поделиться переполнявшими  впечатлениями. Но не удалось. Лейла урезонивала:
      - Ты же понимаешь, что на целых десять дней опоздала на учёбу. По всем предметам отстала. Теперь нужно срочно приготовиться к завтрашнему дню занятий. Седьмой класс – не шутка! Придётся навёрстывать упущенное.  В школе и увидишь своих подружек, в одном классе ведь учитесь!
       Анфиса дулась, но, опустив голову, молчала. Понуро взялась за школьную форму и принялась гладить платье, фартук, манжеты, воротничок.  Она гладила, а душа обреталась ещё в Артеке, в горах с Джеком- африканцем…а то вдруг как по волшебству переносилась на улицу Тахиаташскую, где первым в ряду, за высоким забором, стоит  дом Светки Ким, злачное место их вольных увеселений.
       Утром  вставать не хотелось. До седьмого класса Анфиса училась во вторую смену, можно было понежиться в постели подольше. А теперь нужно вставать по-солдатски, что очень трудно… Но мать подала голос -  и Анфисе пришлось встать.
      В школе она появилась в аккуратной форме, с пионерским галстуком на груди, портфелем  и тремя красными нашивками на рукаве форменного платья, что означало – председатель совета дружины. Войдя в свой класс, и едва успев обняться  с подругами, - вдруг вызвали  к директору.
       - Ну-ка, ну-ка, пионерское начальство, - покажись! Иди ко мне ближе! – потребовал Степан Иванович  ( инвалид Великой Отечественной войны), как только вошла Анфиса в кабинет.  Он встретил её стоя у стола. Ученица  без смущения приблизилась вплотную и на секунду уткнулась лбом ему в грудь. Директор нежно провёл ладонью по её щеке и, наклоняясь, поцеловал в губы.
       - Осторожно! Могут  войти…- Произнося эти слова, Анфиса  отстранилась.  И директор присел к столу.
      - Вижу, ты хорошо отдохнула. Выглядишь – молодцом! Я не знал, что ты в Артеке… Началась учёба - тебя нет…Домой к вам ходил, чтобы узнать… Но уже вот-вот звонок. Хочу поскорее встретиться…
      - Теперь же я в первую  смену учусь…- Анфиса смело смотрела директору в глаза, - а после обеда родители могут появиться… Надо подождать, пока  запомню их распорядок: кто когда возвращается с работы…
     Раздался заливистый звук медного колокольчика. Анфиса ушла на урок.
Учительница объясняла поэму «Кому на Руси жить хорошо…», а Светлане, сидевшей с Анфисой за одной партой, хотелось скорее  узнать новости…  она то и дело отвлекала Анфису вопросами… И получила выговор. На перемене Анфиса сказала ей:
       - Светик, поговорим после уроков в парке.
       - Почему в парке, а не у меня дома, - заморгала узкими глазками удивлённая подруга.
       - Меня держат на коротком поводке. Я ещё вчера вечером хотела придти к тебе. Но, увы! Родительница озабочена, что я пропустила много занятий. И давит на меня, чтобы навёрстывала, никуда не отлучаясь. Не расстраивайся, изловчимся, найдём  время. Я и сама хотела бы  скорее. Но мать действительно права.

                22.  «ПОГОДА В ДОМЕ»

       Николай Павлович сидит на краю дивана с прикрытыми глазами, покачиваясь, и, с трудом удерживая на острых коленях баян, едва  растягивает мехи. Голова опущена, пепельные волосы слипшимися прядями свисли на лоб. Мехи баяна, сжимаясь, будто вздыхают. Короткие пальцы вяло  перебирают клавиши, извлекая трогательную  мелодию народной песни:
                Извела меня кручина, подколодная змея…      
         Это очередной приступ меланхолии. С годами Николай Павлович хандрит всё чаще. Глядя со стороны, кажется, он и сам не понимает, что с ним происходит. Когда у него «ни в одном глазу» - не находит себе места. Слоняется по квартире, будто ищет пятый угол... А, захмелев, повисает головой на грудь, сидит   в обнимку с баяном. Скучает он по своим дочерям, может быть,  и по Татьяне, законной жене своей…
     Так думает Лейла,  разглядывая себя в зеркале, изредка косясь на тоскующий баян и музыканта.  И себя не узнаёт: как она изменилась за последние годы(!), как подурнела... Тронула пальцем синеватые мешки под глазами, коснулась расплывшихся щёк, поблекших  шероховатых губ. Тяжело вздохнула, вспомнив чьи-то слова: «Красота – субстанция хрупкая, а значит – временная». Да. Исчезла моя красота, будто её никогда и не было: ноги, как колодки, талия – шире бёдер… Цвет лица – бурый…Глаза потускнели, утратили прежний свой блеск… Конечно, Николай всё это видит и понимает – соблазнившись тогда моей красотой, - за химерой погнался, которая, словно растворилась, исчезла навсегда. А потерянного не воротишь. К тому же ещё - это дикое место, пустыня, пески, зной…люди другой культуры…
          Лейла понимает его переживания, но это не означает, что она мирится, одобряя хандру. Напротив! Она злится на него. Вспыхивает, взрываясь по пустякам. Это приводит к недовольству друг другом, к семейному разладу. И он, чтобы утешиться, частенько норовит заглянуть в бутылку. Потом страдает вместе с баяном.
К ночи Лейла отправляется спать на второй этаж, а ему велит оставаться внизу на диване.   Это  повторяется, становясь делом обычным. Укореняется отчуждение. Всё на глазах  Анфисы, которая в отношения старших не вмешивается, но внутренне не одобряет мать.
        С самого раннего детства Анфиса не испытывает к матери тёплых чувств. А причина  в Лейле, которая, поймав семя  бандита, ещё в утробе своей возненавидела будущего младенца. И родив Анфису, отдалилась от неё, переложив  заботы о новорожденной на мужа. Ребёнок не знал материнской ласки и нежности.
      С младенческих лет, черствея душой по отношению к родительнице, Анфиса с готовностью  откликается на редкие проявления тепла посторонними людьми. Нравился ей приветливый сосед Жорик Пащенко, привязалась к  фотографу Карапету, второклассницей оказалась на острове в компании сомнительных подростков, затем полюбила прыгать с шифоньера в крепкие руки великана дяди Вани… В поезде пошла с чужими мужчинами в их купе… И подобное поведение утвердилось в Анфисе, стало  чертой её характера. Не самой лучшей чертой. Понимала ли это Лейла? На первом плане были у неё свои личные интересы, проявлявшиеся в легкомысленных отношениях с мужчинами… Анфису кормила, одевала и это считала достаточным, ни о чём более  серьёзно не задумываясь. Воспитанием ребёнка себя не обременяла. Теперь вся семья жила как будто вместе, и в то же время – каждый сам по себе.
        Николай Павлович, которого Анфиса называла – дядя Коля, когда был не на работе, изливал свою тоску-печаль в заунывной музыке. Лейла, злясь на него, забиралась на второй этаж и яростно, будто пулемётными очередями, строчила на электрической швейной машинке. Анфиса при любой возможности норовила  из дому улизнуть…
         Любимым местом для неё было жилище подружки Светки Ким. Особенно привлекало оно в дни, когда родители Светланы уезжали к сыну в Ургенч. Дом вставал на дыбы. Собирались в нём любители «острых ощущений». Все девушки-одноклассницы – Венера Тен – пышногрудая с неправдоподобно раскосыми узкими глазами, подрисованными чёрной тушью, Тая Муха, комплекция которой больше бы подходила для фамилии – «Слон». Люда Крашенинникова – худощавая, всегда перетянутая широким чёрным поясом так, что  напоминала  гигантского муравья. Тамара Черепахина, стилизовавшая себя под мужчину: короткая стрижка, брюки и развинченная  походка создавали такой образ. Юная хозяйка приюта для разгульных сборищ Светлана Ким – невысокая, плоскогрудая, как доска, узкоглазая,  с лицом улыбчивым, приятным. И Шалаева Анфиса, с широким ртом, крупным бюстом, полными икрами ног и тоже с узкими глазами, но отличной от кореянок конфигурации. Эта  девичья компания -  почти всегда в постоянном составе.
                Анфиса возрастом старше всех подруг. В первый класс не хотела идти.         
 Лишний год «прохлаждалась» в детсадике.  В дружбе – девочка расчётлива.  В делах «тонких» – изобретательна, с очень ранним любовным опытом…
      От матери знала, что в учительской поведение Светы, Венеры…  словом, бойких девочек, с кем она водится по вечерам, часто обсуждается, и учителя при этом покачивают головами с укоризной. Поэтому в школе Анфиса подчёркнуто выпячивала свою дружбу с Наилёй Асфандияровой, положительной – но пресной. Семья Асфандияровых  уважаемая в школе, учителя знали, что отец Наили служит в аэропорту, а в свободное время своими руками возводит дом. Мать Наили - билетёрша и уборщица в кинотеатре. Супруги Асфандияровы в паре очень активно посещают    школьные собрания, участвуют в различных мероприятиях. Всё это и создало им авторитет.
        Как председатель совета дружины, Анфиса на переменах между уроками посещала другие классы по разным пионерским делам. И постоянно водила за собой Наилю, создавая  видимость для учителей, что она дружит со скромными девочками.  Став комсомольским секретарём,  она продолжила эту показную линию поведения.  Когда строительство дома  Асфандияровых было завершено и жилище  обставлено необходимой мебелью,  Наиля  пригласила Анфису к себе в гости. Пришли  после  школьных уроков. Их встретил Ислам Садыкович, отец Наили. Мать была на службе.
          Анфису поразило радушие хозяина. Он выставил на середину комнаты стул, посадил обеих школьниц  себе на колени и принялся обнимать и расцеловывать их, по очереди прижимая и тиская, при этом безостановочно производя поток ласковых слов.  Такая горячая встреча очень понравилась Лейле. Она и после ухода из гостей всё ещё ощущала  на своём теле очень смелые руки Ислама Садыковича... Но это не возмущало её, а будоражило  приятные ощущения, которые хотелось  повторить. И зная, что завтра после школы Наиля пойдёт на службу помочь матери убирать зрительный зал кинотеатра, Анфиса в  тот день расчётливо явилась  в дом Асфандияровых одна.
       Ислам Садыкович  приходу её обрадовался, но не удивился: он ещё вчера по известным ему признакам  понял, - Анфиса придёт…и спросит Наилю, зная, что её дома нет. Так и случилось.  По-вчерашнему  выдвигая стул, ответил на вопрос гостьи, что Наиля помогает матери.  И это к лучшему, шутливо заметил он -  для тебя сегодня  свободны оба  колена.  При этих словах подхватил школьницу на руки.
        Анфиса хохотала, весело воспринимая, как игру, его бесцеремонную прыткость, и не отворачивалась от поцелуев, которые не только нежили юные щёчки, но обжигали и губы. От ласк кружилась голова. И как сквозь туман доходили до сознания пылкие слова о красоте и нежности её юного тела. Пьянили  ощущения дразнящих прикосновений. Нарастал и захлёстывал шквал поцелуев! А смелые руки  хозяина не знали границ. О финале весёлой игры «история умалчивает». С этого дня Анфиса зачастила в гости к Асфандияровым, когда  хозяин был  в доме один…
         Справедливости ради заметим, что  в мутной  воде пересудов, где  учителя полоскали имя Светланы Ким, истина была искажена. В  действительности она заслуживала порицаний меньше, чем Анфиса.
        Учась ещё в шестом классе, Анфиса проживала на территории музыкальной школы, которая размещалась на улице Почтовой, рядом ДЮСШ. И не раз видела тренера Сухорукова, высокого, сухощавого молодого мужчину, быстрый взгляд тёмных глаз которого, при встрече с ней вспыхивал ярким огоньком и останавливался на её лице. Это волновало её. Она отличалась от других девочек ранним ускоренным взрослением, и безудержным влечением к мужскому полу,  ощущала себя «охотницей».  Это качество преобладало в ней и руководило поступками. 
       Она воспламенилась  желанием приблизиться к Сухорукову, тренеру ДЮСШ (детско-юношеская спортивная школа), забубённая слава  которого щекотала уши  некоторым девочкам-подросткам. Пришла в секцию баскетбола,  которой он руководил.
        От этого шага, зная намерение своей ученицы, заранее настойчиво отговаривал Афанасий Михайлович, заботясь о сохранности её пальчиков для скрипки, чтобы избежать возможного повреждения. Она не подчинилась. Хотя для баскетбола у Анфисы не было подходящих качеств. Прежде всего, она невысокого роста. И это главный недостаток для спортсменки  в этом виде спорта. Но Сухоруков, руководствуясь какими - то  соображениями, принял её.  И помимо общих тренировок, в которых и Анфиса принимала участие, он назначал ей индивидуальные занятия, мотивируя желанием подтянуть её до общего спортивного уровня своей команды. Брал  с собой  на соревнования  в Ашхабад, где она почти всё время просиживала на скамье запасных. Иногда выпускал её  на площадку под самый конец игры. Но Анфису это устраивало. А больше всего  ей нравились индивидуальные занятия, когда они в спортивном зале оставались с тренером  только вдвоём, и можно было общаться на «ты»…  Сухоруков тоже был доволен.
     Лейла рассказала своей подружке Светлане Ким, некоторые, не всем известные особенности индивидуальных тренировок с тренером Сухоруковым. Света была скромная и целомудренная девочка. Всё, что она узнала, сначала шокировало её. Но Анфиса рассмеялась. И рассказала ещё одну   свою историю, вспомнив как  в поезде  Гиви-Гриша и Шота-Шурик угощали её мандаринами и чешским пивом… потом вдвоём одевали её… И вскоре Света воспламенилась желанием стать женщиной…
Анфиса усмехнулась:
      - Это проще пареной репы. Сухоруков быстро тебе устроит...
      - И что же, я подойду и скажу ему: так, мол, и так…- улыбнулась Света.
      - Не переживай, я за тебя это скажу, - пообещала Анфиса. И сказала.
      Сухоруков с серьёзным лицом ответил: пусть приходит в спортивном костюме в спортзал на тренировку. И ты с ней…  Сделаем из неё баскетболистку. Так Анфиса помогла Светлане стать женщиной. И дальше всё пошло-поехало…
        Мужская половина, причастная к разгульным увеселениям в доме Светы – переменчива, текуча. Самыми приверженными к ночным «бдениям» с этой девичьей компанией проявляли себя футболисты местной команды «Пахтакор». Анфиса являлась их главной «дамой-покровительницей», и, как шутили сами футболисты – «скорой помощью»…
          У Светки в доме, во время отсутствия родителей, обычно совершалась коллективная  «развлекуха»:  звенели стаканы, гремела музыка, визжали девушки, хохотали парни. В общении – никаких частнособственнических проявлений, типа:
  Гриша – мой, Катя – моя.  Все – общее! И девушки и парни... Слово «ревность» - под запретом!
          Лейла, конечно, этого не знала. Но смутная догадка постоянно копошилась в мыслях её  о том, что Анфиса с подружками не бросается в панике прочь от приближающихся парней, а парни, увлекая девушек в укромные местечки, не устремляют свои любознательные взоры на звёздное небо и не касаются тем астрономии - их интерес известен... И Анфиса с ним очень близко знакома ещё со времени посещения  бабушки на Кубани. Плод этого раннего «знакомства» пришлось тайно удалять с помощью доктора -  узкого специалиста…
         Тяжёлые воспоминания частенько посещают Лейлу, наполняют душу тревогой, причиняют беспокойство и сердечную боль: а вдруг снова повторится?..  Память услужливо преподносит и свой подобный опыт. Включается поток воспоминаний и мелькание забытых образов, начиная с охоты в лесу на бобыля Хатыбалу ( первый свой любовный опыт на телеге молоковоза…) И далее…далее…, вплоть до встречи с  новым  баянистом художественной самодеятельности  авиационного полка,  Николаем Павловичем; и бегства с ним из Шамхора …Он почти завершил когда-то нескончаемую череду паломников, стремившихся осязаемо приобщиться  к телесному изяществу красавицы-Лейлы. Теперь она ощущает себя «списанной в тираж», с опаской поглядывая на своё  отражение в зеркале.    
      Утешает только то, что она теперь студентка. Что у неё есть возвышенная цель. И она к ней стремится, берясь за книгу и выполняя  контрольные работы.
      Исподволь вспоминается близкий по теме разговор  с  Мариам, происходивший в Шамхоре, и тогда ей  – Лейле, очень не нравился. Теперь всё изменилось… Хотя иной раз она намеренно в мыслях воспроизводит эпизоды своих юношеских восторгов  и ощущает в душе бальзам. С особенным наслаждением  снова и снова переживает бегство к Ханипе и безбилетную поездку через две пустыни в служебном купе вагона скорого поезда, где одним из проводников был красавец Пирнепес, хотя  и его напарник Бахтияр тоже не был уродом... Но всё это осталось в прошлом. А теперь её судьба – редко-редко  улыбающийся Николай Павлович…то ли муж, то ли квартирант…Что думает о ней этот человек? Лейла не знает.  Ей всё чаще  снится  или грезится далёкий Шамхор, до беспамятства влюблённый в неё Алексей и небольшая комната на пятом этаже военного городка, как средоточие былого счастья.  И эти видения вызывают в душе  трепет радости и тоску печали с острым  чувством своей вины…
         Из скорбного плена утраченного милого  прошлого оторвал Лейлу  хриплый голос Николая Павловича.  Он проговорил:
-  Лейла, очень болит сердце, и звучно сжал мехи баяна…(В светлых глазах его затуманенной мутью разлилась блёклая зелень тоски...)
      -   Дать валидол или капли валокордина? – Лейла смотрела на его жалкое выражение лица, обвисшие пряди пепельных волос, на сжатые мехи баяна, и в  душе её в этот момент, смешавшись, боролись горечь, злость и жалость. Она сразу поняла, чего он хочет, но, словно издеваясь, предложила - другое…
       Он молчал, глядя на неё жалко и просительно…
      - Возьми в буфете. Но только одну рюмку, как лекарство… - холодно произнесла она и закусила губу.
      Николай Павлович, поставив баян на стул, вышел на кухню. В этот момент в окне мелькнул почтальон. Лейла нетерпеливо выскочила ему навстречу. И не зря.
Не успев опустить конверт в почтовый ящик, молодой, безусый парень, отдал его Лейле в руки. Письмо было от Мариам.  Лейла тут же надорвала конверт и присела на топчане. Глаза жадно впились в строки со знакомым почерком:
               
          «Здраствуй, моя хорошая, дорогая Лёлечка! Поразила  ты меня своим письмом. Я, конечно, безумно рада весточке. Но события… Не знаю, что сказать про упомянутые тобой события, особенно о такой страшной гибели Алексея… И теперь ты сожалеешь о нём… Что сожалеешь – это понятно, он того заслуживает… Не знаю, как тебя утешить, золотая моя, что сказать?
        В прошлом письме я обещала рассказать тебе о нашей поездке на родину… О встрече с твоим отцом и мачехой… Уместно ли это теперь? Может быть, в следующий раз? Пусть пройдёт какое-то время. Хотя, как я поняла, это произошло с Алексеем не теперь, а давно…Бедненькая ты моя, подруженька… А, знаешь, наверно, коротенько я всё-таки скажу… Видела их порознь. Сначала, придя к ним домой, встретилась с  Айхылу- апай, твоей мачехой. Как она убивается по  тебе… Постарела.  Раздалась вширь. Лицо в морщинах, Волосы белые. Глаза только остались всё такие же, голубые, но очень грустные. Слёзы так и брызнули, когда она увидела меня… Расспрашивала, как живёшь, всё ли у тебя хорошо и непрестанно вытирала глаза ладонью. Я утешила её, заверив, что у тебя всё хорошо, что у них теперь есть внучка Анфиса. И передала им от тебя привет. Мне жалко стало смотреть на неё. Я поскорее ушла. Она передаёт тебе целый ворох самых сердечных пожеланий и просит не обижаться на неё. Зла тебе она не хотела.  Жалеет, что тебя теперь с ними рядом нет.
        Отца твоего, Зерифа, встретила на улице на следующий день.  Он всё такой же здоровяк. Но рыжие волосы вперемешку с серебром. Представляешь, заговорив о тебе, не сдержался, в глазах блеснули слёзы. Продолжает служить в церкви. И целительство не оставил. Он тоже жалеет, что ты «где-то скитаешься», а не живёшь дома. Просил, чтобы ты, если не можешь приехать, хотя бы письмо написала.
        У меня всё по-старому. Сижу дома, как наседка. Мой ас служит. Временами куда-то уезжает. По-службе, говорит, ничего не поясняя. Я и не требую. Зачем мне его служебные секреты – «особняк»…
           Целую тебя, моя золотая Лёлечка, ласточка моя. Люблю тебя и скучаю.
Пиши. Я с нетерпением жду ответа. Твоя Марьяша.

                23.   КОНФЛИКТ В КЛАССЕ

                -                                -  Не дам Ляльке рекомендацию для вступления в комсомол, – глядя «англичанке» в глаза,  решительно заявила Анфиса. Лицо её было напряжено, узкие глаза  ещё больше сузились и смотрели холодно и зло…
             К десятому классу Анфиса перестала быть  пионерским вожаком. Её, по инициативе директора, избрали  руководителем школьной комсомольской организации ученического состава, (у молодых учителей был свой лидер).
        - Анфиса, почему ты не даёшь Ляле  рекомендацию? –  на уроке переспросила  классная дама 10-го «А» Розалия Исмаиловна, учительница английского языка,
 лицо  заинтересованное: Ляля – её племянница.
   - Почему? – Анфиса  снова прищурилась, ноздри её затрепетали, - три года назад, когда  вступал в комсомол весь класс, она ехидно посмеивалась, и своё заявление не подала. А теперь, в десятом классе, когда  приближается время окончания школы, она задумалась о поступлении в институт…  и ей понадобилась рекомендация… для характеристики… Узнала, что на конкурсных вступительных экзаменах это имеет важное  значение. Только ради своей выгоды она решила  стать комсомолкой. Поэтому я не хочу дать ей рекомендацию, - пространно ответила Анфиса.
    - Ну, хорошо… - с особой интонацией произнесла эту короткую фразу «англичанка». И отпустила класс на перерыв.
       Анфиса, имея намерение по окончании школы поступать  в пединститут на факультет английского языка, этому предмету уделяла внимания больше, чем другим. А  с момента конфликта, ещё старательнее  «зубрила» английский, поняв тайный смысл  фразы «ну, хорошо», как угрозу. Но выше «тройки» оценок не получала. Ляля вступила в комсомол и без  рекомендации  Анфисы. Именно такой исход был заранее известен. Но Анфиса настолько ненавидела эту одноклассницу, что не смогла победить в себе ревнивое чувство зависти и, пользуясь  сложившейся ситуацией, бездумно вымещала свою злобу. Ляля превосходила Анфису по всем пунктам: была стабильно успевающей по всем предметам, обладала привлекательной внешностью, отличалась особой аккуратностью и чистотой в одежде, и в поступках. В музыкальной школе в игре на скрипке была лучшей ученицей. Анфиса и в этом уступала ей.
 
                24.  ЛЕЙЛА ПЕРЕД СЕССИЕЙ

   Ближе к середине дня солнце вскарабкалось почти в зенит. Заканчивался май. Дыхание знойных Каракумов незримой волной окутывало город.  Серые от пыли листья карагачей, уныло прикорнувших вдоль высохших арыков, утратили свою живую упругость и бессильно повисли. Раскалившийся воздух замер в палящей неподвижности. Всё живое забилось в тень. Улицы опустели. Кое-где мелькал лишь редкий прохожий.
Во дворах однотипных 18-квартирных домов тоже не было движения. В это время Лейла Шалаева, изрядно утратившая  свою былую свежесть, изумительную красоту фигуры и лица, о чём всё же напоминают слегка поблекшие глаза да ещё густые рыжие волосы, хлопотала на тесной кухне. Нынешний её облик свидетельствует: в молодости у неё не было недостатка во внимании мужчин. Она готовится к отъезду на длительный срок. И по этому случаю устраивает для друзей и близких вечеринку. Теперь колдует у газовой плиты, задыхаясь от  жары и обливаясь потом в кухне-душегубке. От этой адской духоты или по другой какой-то неосознанной причине она всё явственнее ощущает, что откуда-то изнутри, вскипая, прорывается наружу волна озлобления. Не доискиваясь причин, поддалась этому чувству. Ощутила себя самой разнесчастной в мире, обманутой всеми и брошенной.  Подстрекая себя к импульсивным поступкам, распаренная и взмокшая, неожиданно даже для самой себя, рванулась из кухни в зал:
      - Анфиса!- распахнув дверь, резко окликнула дочку и, глядя на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей во второй ярус комнат, прислушалась: нет ли движения наверху. Из кухни, обогнав её, рванулся горячий поток воздуха, насыщенный запахами жареного мяса, укропа, петрушки, шинкованного лука...
      Чувствительные ноздри сожителя, слонявшегося от безделья из угла в угол нижней комнаты, от этих пряных ароматов вздрогнули. Он, приподняв свои водянистые глаза, тоже взглянул на верхнюю площадку:
   - Спит ещё… - тихо и даже робко произнёс он, стараясь не раздразить и без того заметно взвинченную супругу. И угодливо заглянул в её пышущие злобой глаза.
      - Сколько можно спать?! Вот что значит - шляться по ночам! До утра! – Визгливо выплеснулось раздражение распалившейся хозяйки. Лицо её ещё заметнее побагровело.
      Разбуженная истерическими воплями матери, Анфиса, едва успев осознать происходящее, сморщила гримасу так, что широкий и тонкий рот ей уродливо искривился, узкие глаза превратились в тёмные щелочки, а разлапистый нос стал похож на лопату. Губы одним коротким словом беззвучно, но грубо помянули гулящую женщину. А вслух смиренным голосом произнесли:
    - Встаю…
    - Набери воды и протри полы! Спишь! А тут дышать нешем!
(В минуты гнева Лейла произносила некоторые слова с башкирским оттенком).
    - Счас! Оденусь…- отозвалась Анфиса, спустив одну ногу с кровати. Привычно поцеловала свой золотой крестик с распятием, висевший на тесёмке между грудей. Прочитала «Отче наш».
    С большей охотой Анфиса занималась уборкой, когда дома никого не было. Жара ей была – нипочём: работала она почти без одежды. На всю громкость включала внизу проигрыватель. И музыка гремела так, что дрожали стены. Иногда Тойдык-соседка (справа), возмущалась, стучала в стену кулаком и что-то кричала.  Но Анфиса продолжала своё. Начиналась уборка с комнаты матери и отчима. Потом она переходила в свою комнату. А затем – на лестничную площадку… Случалось, протирая ступени лестницы, и пятясь вниз, Анфиса не слышала как в комнату входил сосед (слева)- молодой, крепкий мужчина, с пылкими глазами и тоненькими чёрными усиками, отец четверых малышей, умыкал её, унося под лестницу, на диван… Давно установился такой порядок…
     Но сегодня обстановка другая: «полно народу» и это портит девушке настроение. Раздумывая и грустя, Анфиса выдвинула из-под кровати старый чемодан. Из недр его извлекла  розовые мини-бикини, подарок дяди Самигуллы.
Надела, испытывая ощущение ласки.
Подойдя к трельяжу, крутнулась на пятке левой ноги, и улыбка одобрения затрепетала на её лице: она смотрела в зеркало и видела нижнюю часть тела, отразившуюся в нём.  У неё были не длинные, но стройные ноги, плотные, красивой формы. А, подняв взор на своё широкоскулое лицо, с узкими и раскосыми прорезями глаз, вдруг заскучала. Улыбка сползла с лица. - Особую неприязнь вызывал собственный, по её выражению, уродский нос. Он, как заноза в сердце, мучил, причинял боль и портил настроение...
     Отойдя от зеркала, накинула халат,  сбегала вниз за водой. Теперь посреди комнаты  стояло наполненное ведро, в нём светился покачивающийся отблеск слепящего солнца, рядом лежала половая тряпка – старое спортивное трико, в котором прошлым летом вместе со своим классом она ездила на уборку хлопка. Но прежде чем взяться за полы, Лейла принялась наводить порядок в книгах на этажерке. Мысль её при этом пульсировала, перепрыгивая с предмета на предмет. Неприятной занозой в сердце торчал недавний окрик матери. Самолюбивая, своевольная и скрытная дочь Лейлы, рыжеволосая восемнадцатилетняя девица, ждала с нетерпением скорейшего отъезда матери. В голове роились не оформившиеся мысли…  Самым отчётливым было ощущение, что Самигулла-эбы уже, должно быть, приехал, и, как всегда  ждёт её, спровадив своё семейство из дому под каким-нибудь «важным» предлогом…   От этой мысли и предвкушения предстоящей встречи с мужчиной-богатырём по телу пробегал приятный трепет, и щекотало где-то внутри…
 - Анфиса,- снова донёсся визгливый голос матери.
Этот зов, будто нож по сердцу – раздражал её. Но она умела маскировать свои чувства. И ответила спокойно:
  - Я уже убираю, мама.
    Закончив расставлять книжки, на нижнюю полку положила стопку тетрадей по разным предметам. Среди них была одна неподписанная, толстая, с гибкой обложкой. Анфиса раскрыла её в середине, пробежала быстрым взглядом заглавие, вызвавшее на лице улыбку: «Забава в старости». Подержала в руках, как бы раздумывая, куда бы её припрятать… Не попалась бы на глаза матери… (это был своеобразный дневник – учёт её побед). И заложила её под рабочие тетради, на самый низ. Удовлетворённо осмотрела этажерку, и, отойдя от неё, принялась за швабру.  Упруго наклонясь, окунула тряпку в ведро с водой, мокрую навесила на поперечину швабры, и половица за половицей стала увлажнять пол. Смочив обе верхние комнаты, пятясь, стала протирать ступени широкой лестницы, ведущей в нижний этаж.
    В это время отчим (дядя Коля – так Анфиса называла его)- худощавый мужчина с пепельными волосами, зачёсанными вверх, сквозь жидкий слой которых проглядывала бледная кожа, с морщинистым лицом, изнывающий от непреодолимого желания «выпить», почёсывал свой нос. Он маялся по комнате, и косил глазами на крепкие ноги падчерицы, двигавшиеся на верхних ступенях лестницы. Куцый халат ничего не скрывал.
   Краем глаза Анфиса видела зрителя. Но, зная достоинство своих ног, не смущалась. Ей доставляло удовольствие дразнить отчима. Этим она удовлетворяла своё мстительное чувство за свои прошлые «страдания», когда в отсутствие отца, дядя Коля тайно посещал мать, в одном шаге от её кровати устраивал ночные представления. А она задыхалась от неизъяснимого волнения, наблюдая разнообразные картины их любовной игры. Повзрослев, не упускала случая отыграться за  прошлое. Частенько устраивала свои переодевания так, что он неизбежно на них натыкался.
     Но теперь, взглянув на часы, она вдруг заторопилась: «загнала» дядю Колю на диван и быстро покончив с нижней комнатой, выпрямилась, тыльной стороной ладони стёрла пот с лица. И вышла с ведром на улицу. Выжав тряпку, тут же выплеснула воду под поникший виноградный куст. И вдруг увидела, что тётя Кафия вместе с детьми уходит со двора. Увидев Анфису, соседка улыбнулась:
    - Вам хлеба не надо: мы по магазинам пошли, могу принести, - предложила она.
    -Спасибо, тётя Кафия, уже купили, - с улыбкой ответила Анфиса, стоя перед ней, подбоченясь. А при этом подумала: «С малышами не раньше чем через час вернутся». И закусила нижнюю губу. Лицо её приняло хитрое выражение. Решительно бросив в ведро скрученную сверлом половую тряпку, вытерла руки о подол халата и устремилась на противоположную сторону своего дома, к подъезду, где живёт близкая мамина подруга-тётя Кафия, только что ушедшая с детьми в магазин. Анфиса знала, что её муж – великан Самигулла-эбы сейчас дома один. Он ждёт…        Нетерпеливо рисуя в воображении заманчивую картину желаемого, она постучала в дверь и сразу открыла её. Тапочки оставила в коридоре и босиком перешагнула порог. Тут же, оглушонная радостным восклицанием хозяина, очутилась в его могучих руках. Неуёмный в своих любовных проявлениях неуклюжий великан так тискал тело школьницы, что у неё трещали кости, а он, как опьяненный, повторял два слова:
     - Красавица! Царица!
И тыкался своею дублёной на каракумских ветрах под палючим солнцем физиономией в её улыбающееся лицо.
     - Вот ты сильный, дядя Самигулла, восхищённо глядя ему в глаза, говорила Анфиса, поглаживая волосатую грудь…
     В это время дома у Анфисы разыгралась сцена. Уставший от томления на трезвую голову дядя Коля, решился заглянуть на кухню, чтобы попросить водки. Едва приоткрыл дверь, как  навстречу ударил перегретый, насыщенный запахами специй воздух, и особенно холодный взгляд из пылающего огнём, потного лица Лейлы.
     Взвинченная хозяйка уже давно предчувствовала это «явление»... И поднимая брови, про себя удивлялась: «Что это поклонник Бахуса так долго мешкает с челобитной?» А он, будто услышал зов - возьми и явись!
     Лейла имела нрав крутой и вздорный. Частенько перебирая в памяти моменты своей прошлой жизни, непременно заостряла внимание на неприятном, делала запоздалые выводи и,    раздражаясь, «заводила» себя так, что в эту минуту – ух!- не подходи! Теперь была именно такая минута.
     Чистя картошку, шинкуя лук, крутя ручку мясорубки, поджариваясь и истекая потом возле скворчащей сковородки с прыскающими котлетами, она душой рыдала о своей горькой судьбе, которую на каждом шагу подстерегают неприятности. И всё это плата за её доброту! «И ещё этот аболтус…бездельник…пъяница…горе-музыкант… навязался на мою бедную голову!..» А тайный голос памяти исподволь шепчет: «Ведь ты же сама перед ним выплясывала… И самодеятельность Дома офицеров, в сущности, тебе для этого только и нужна была. Не он навязался, а ты. Разбила две семьи. Увезла из приличного города за тридевять земель в пустыню… Ему всё это чуждо. Он места себе не находит. Томится здесь». И внутренний голос правды ещё больше разозлил Лейлу. Увидев просительную мимику на его лице, ощутила прилив враждебности.  Ещё не услышав произносимых слов, выпалила:   
    - Водки не дам до вечера!
И Николай Павлович, молча, робко притворил за собою дверь кухни. Но сразу же, будто осмелев, распахнул её и с напряжённым лицом, на котором от сдерживаемого гнева трепетали крылья ноздрей, сказал:
     - Ну, хоть сто грамм… голова раскалывается…
Почувствовав его импульсивно прорывающееся упорство и с трудом сдерживаемое негодование, Лейла подумала: «Если сейчас не уступлю, мы поцапаемся до крови… И тогда что за праздник будет вечером, когда соберутся гости?..»
      Молча, налила ему в витиеватую посудинку с золочёным венчиком и, подавая, сурово молвила:
     -Только одну рюмку! До вечера не проси!
Николай Павлович одним глотком потребил содержимое, и, отказавшись от предложенной котлеты, ушёл в зал. Вскоре послышались звуки баяна, постепенно оформившиеся в заунывную мелодию русской песни «Извела меня кручина-подколодная змея»…
     Анфиса выскочила от Самигуллы распалённая,цветом, как красный  помидор , готовый брызнуть соком... И торопливо перейдя на свою сторону дома, мигом нырнула в душ, стоявший близко у забора…
  - Искусительница… с любовным чувством произнёс Самигулла, стоя у распахнутой двери и с умилением, отразившимся  на лице, провожая горящим взглядом удаляющуюся фигурку девушки, её мелькающие ножки.- Сладкая искусительница!- повторил он, не в силах постичь происходящее… участником чего является он сам.
   -  Слово «искусительница» - ключ к правде. Три года назад семиклассница Анфиса, дочка соседки Лейлы, с которой Кафия-апа, его жена, дружит уже несколько лет, пришла попросить лекарства.
    Это был будничный день. У Самигуллы-эбы и его бригады монтажников шла неделя отдыха. В тот день он находился дома один. Она постучала в дверь и сразу распахнула её, вот как сегодня, и вошла босиком, с рыжим хвостиком волос на затылке и в коротеньком красном халате.
   - Вах-вах-вах! Красависа! Цариса! Прахады, дочка! – восторженно встретил девочку хозяин. – Как выросла ты! Сапсем взрослый стал. Помню тебья вот такой: он обозначил рукой на уровне своего колена.- Мне, кажется, я тебья ещё и на руках насил… А теперь ты сапсем взрослый. И такой красависа! Прахады-прахады… чаем угощу, - он тронул девочку за плечо. И хотя Анфиса знала, что он никогда на руках её  не носил и что никакая она не красавица: нос сплюснутый, глаза раскосые и узкие, рыжий хвост волос, как метёлка, всё же слова, сказанные хозяином, произвели на неё магическое действие. Сердце забилось, затрепетало птицей, щёки зарумянились от приятного волнения. Но вопреки переполняющей душу радости, она, как заправская артистка, изловчилась изобразить на лице страдание.
   - Что с тобой?!- тревожно воскликнул хозяин, обеими руками взявшись за её щёки.
   - Сердце… - держась за грудь, проговорила Анфиса - приложи руку… взяла его ладонь и приложила к груди. От неожиданности кровь ударила мужчине в голову. Сквозь тонкую ткань он ощутил упругую юную грудь и частые удары, но схитрил…
   - Не прослушивается…- покачал головой, сдерживая дыхание.
   - А так?- она просунула его руку под халат и придержала её на груди.
   - Да! Теперь слышу…, пьянея от бурлящей крови в собственном сердце, с придыханием произнёс он. Но таблетки тут не помогут. Нужно срочно делать массаж… растирать грудь…
   - Делайте что-нибудь… - простонала она. И Самигулла с дурманящим наслаждением старался… Анфисе лечение понравилось.
С тех пор она периодически повторяет визиты к своему целителю.
    Этот случай напоминает схожую ситуацию, созданную Лейлой в вечерней школе на дополнительном занятии по истории. Конечно, Анфиса о ней не знала, но способ обольщения, который избрала она, свидетельствует о бузусловном генетическом родстве двух затейливых женщин – матери и дочери.
   
  …  Войдя в душ, Анфиса поправила брезентовую занавеску, служащую  вместо двери. Дёрнула за пояс халата… Повернула ручку на баке с водой: из лейки хлынул горячий дождь. Он не освежил разогретое тело. Намокшие волосы потемнели, слиплись прядями, приплюснулись к голове. Экономя время, она только обозначила купание, чтобы дома наглядно объяснить своё отсутствие. Накинув на мокрое тело халат, вынырнула из-под брезента. И встретила взгляд тёти Кафии, возвращавшейся из магазина… Мгновенно почувствовала, как по телу пробежали мурашки: «ещё бы немного задержалась, и…». Мальчишки гордо вышагивали вслед за матерью, щеголяя новыми босоножками. Старые туфли несли в руках. Женщина держала «авоську» с продуктами.
     - С обновой вас! – весело поздравила Анфиса. И подхватив ведро с тряпкой, как ни в чём не бывало, вошла в дом. Из зала доносились звуки знакомой мелодии.
«Понятно,- решила она, значит, дядя Коля уже хлебнул».
               - Ну, ты совсем закупалась! – возгласом и холодным взглядом.
 отразившим её настроение, встретила мать  Анфису, вошедшую в дом с мокрыми волосами. 
   - Долго, что ли? – Приподняв брови, и понизив голос, спросила Анфиса. Лейла, раздувая ноздри, угрюмо молчала, подставляя чашки под краник самовара. Семья садилась за утренний стол.
   Выждав минуту, Анфиса, глядя, как дядя Коля, сняв с плеча ремень баяна, поставил его на диван и усаживается за стол,
сказала:
    - Сейчас пойду, приглашу Светку на вечер, не сидеть же мне одной со стариками…
    - Со старика-ами! – передразнила мать.
    -  Мне подруга нужна. Скучно мне с твоими гостями. Кстати, кто будет сегодня?
    - Как всегда наши соседи: Самигулла-эбы с Кафиёй, Мухамед Чарыев со своею Наргуль; директор музыкальной школы Афанасий Михайлович с Рафиёй, директор твоей школы Степан Лопаткин, директор Дворца пионеров Юлий Данилович Шигин…
   
    - Ну, вот! Все твои друзья!..- прервала Анфиса.
    - Ладно-ладно, иди, приглашай,- махнула рукой мать, и плотно сжав губы, отвернулась. Она недолюбливала Светку Ким, если сказать мягко, за то, что ходило много слухов о якобы непристойном её поведении. И если в этом роде что-то приходилось слышать о своей Анфисе, она, непременно, относила «навет» за счёт её связи со Светкой: мол, это тень подружки пачкает мою дочь. Такие оправдания мать высказывала в общении с соседями или другими знакомыми. Для себя же у неё в защиту Анфисы  оправдательных доводов не было. «Способности» её Лейла узнала давно. Она их даже предвидела. И поделилась своим прогнозом с подружкой Мариам, когда та навестила её в Шамхоре. С раннего детства эти «способности» дочери напоминали ей «кого-то очень близко знакомого», когда о «генах» Лейла ещё ничего не знала…
       После завтрака Анфиса, поднявшись в свою комнату и сменив куцый халат на такое же короткое, выше колен, платье, тёплого, светло-розового цвета, без рукавов и  воротничка, отчётливо обрисовывающее довольно броские формы её тела, вышла из дому. В белых туфлях на высоких  тонких шпильках сильные ноги её, открытые выше колен, стали, как будто длиннее, придавая телу особенную, привлекательную стать. Высокое солнце с безоблачного неба щедро обливало яростным светом всю её скульптурную фигуру.
   Анфиса шла мелким, но быстрым шагом, слегка покачивая обрисовывающимися одеждой бёдрами. Чуть завитый «хвост» рыжих волос, у основания схваченных декоративным зажимом с блёстками, метался из стороны в сторону в такт её шагов, поблескивая на солнце. Во всём теле ощущалась избыточная сила молодости и уверенность в себе, отразившиеся на лице в самодовольной улыбке, изогнувшей приоткрытые тонкие губы, и чуть презрительном прищуре глаз, излучающих негасимый огонь хищницы. В этот момент глаза её напоминали охотящуюся тигрицу.
     Проходя мимо блёклых, полуживых карагачей с обвисшими листьями, выстроившихся вдоль безводного арыка, однотипных, как воробьи, похожих друг на друга «двухэтажек», с заваленными разным хламом балконами и облупившейся штукатуркой стен, она  не обращала на них внимания. Прищуренными глазами смотрела  в пространство перед собой, а, - в сущности,- в самое себя, в свои мысли. А мысли кружились вокруг фамилий гостей, которые назвала мать.
   Явятся они сегодня отпраздновать завтрашний отъезд её на последнюю экзаменационную сессию. Но не сами фамилии занимали теперь Анфису, а их носители-мужчины, каждый из которых тайно является «членом её кружка», не подозревая, что не он один удостоен «такой чести». И все будут бок о бок - за одним столом…  Это возбуждало в ней странное, необъяснимое чувство… и даже смешило её…
     С этим мысленным багажом она и пришла к Светлане, чтобы увести её к себе на вечеринку проводов матери. О своих дорожных раздумьях она воздержалась рассказывать. Подружка на сборы много времени не затратила. Они перед уходом, покурили во дворе, обмениваясь ничего не значащими фразами. И направились к дому Анфисы.
    
                25. ВЕЧЕРИНКА

     Когда Анфиса со Светой вернулась домой, на диване рядом с дядей Колей уже сидел главный мамин гость – директор музыкальной школы Афанасий Михайлович Шарипов, крепкий, рослый, осанистый мужчина. К  заметным его внешним «дефектам» можно отнести только лысину, обширно воцарившуюся на его прямоугольной голове уже после возвращения с фронта. Ничто так пагубно не сказалось на его буйной шевелюре: ни зной, ни холод, ни вражеские обстрелы, как монотонное брюзжание его возлюбленной супруги. Она присутствовала здесь же, за столом, с головой, перевязанной чёрным платочком, болезненная, бледная, но в гостях терпеливая, без стонов и причитаний. Молчала и прислушивалась к выговору, который Лейла, выйдя с кухни навстречу явившимся девчонкам, делала Анфисе за якобы  длительную задержку у Светланы.
   - Можно было бы и пораньше придти, - заключила мать.
    Увидев Анфису, Афанасий Михайлович заулыбался, переменил тему, заговорил оживлённее, вспоминая  о (придуманной им) первой встрече со своей новой ученицей:
      - Трогательно было видеть её такую… такую… (он старался тщательно подбирать слова, поглядывая то на Лейлу, то на Анфису, желая, чтобы его рассказ был приятен обеим, но никак не мог найти подходящего определения…- «маленькую», «хрупкую» - не подходило, потому что в свои одиннадцать лет, она при невысоком росте, уже была со всеми признаками взрослой женщины, что называется - акселератка). И он сказал, повторив фразу:
      - Трогательно было видеть её такую юную… такую увлечённую…  со скрипкой…
     Конечно, насчёт «увлечённости» - сказано было слишком смело с явным перебором. Но все улыбались, включая дядю Колю, ничего не возразив. Анфиса, молча,  опустила глаза, глядя в  пол, в её голове толпились совсем другие воспоминания, и давние и очень свежие. Для Светы слова директора были откровением.   
     - Я сразу разглядел в ней талант, - подытожил директор. Афанасий Михайлович частенько любил прихвастнуть. И в каждом случае,  морща лоб, вдруг высоко приподнимая брови, добавлял знакомую фразу о себе: «Я - старый татарин – стреляный воробей, на мякине не проведёшь. Сам вокруг пальца обведу любого…». Вторая часть афоризма, как бы и не к месту… - В то же время эта шутка была правдой. С самого первого момента, как только Лейла Зерифовна с дочкой и… мужем появились в Карахаузе, Афанасий Михайлович стал другом семьи. Сорокадвухлетнему скрипачу очень понравилась фигуристая хохотушка Лейла, легка на ногу и остра на язык. Он помог ей устроиться на работу во Дворец пионеров,
познакомив с его директором Шохиным, который вскоре тоже стал другом семьи;  принял в музыкальную школу в качестве учителя музыки мужа Лейлы, помог семье обрести жильё, дочку Анфису, по просьбе матери, определил в свой музыкальный класс. Внешне вся его добродетель выглядела бескорыстно. Однако она осуществлялась благодаря привлекательной внешности понравившейся ему женщины. Каждый член обогретого добротой  семейства был искренне благодарен ему. А Лейла почувствовала себя обязанной…  Хотя внешне добрая услуга Афанасием Михайловичем адресовалась не Лейле, а Николаю Павловичу. Акцент был смещён с умыслом…
    Конечно, прежде чем что-то получить, он многое сделал… Но деятельное участие его имело свои скрытые мотивы…
   За окном стихла перекличка горлиц. Спускались сумерки. Девчонки, чтобы создать прохладу, полили двор водой.
С первой звездой появились приятели, Степан Иванович Лопаткин и Юлий Данилович Шигин, директора средней школы и Дворца пионеров. Пока в доме между гостями и хозяевами шёл оживлённый обмен приветствиями, у крыльца появились соседи Наргуль и Мухамед Чарыевы и Кафия с Самигуллой - Якуповы. В квартире зазвучал встречный марш. Дядя Коля ожил и со своим баяном был на высоте. Анфиса и Света в роли официанток выполняли все команды Лейлы, сервируя стол. Разместившиеся вокруг него  гости, обменивались репликами, переговариваясь друг с другом. Над накрытым столом витали отрывочные фразы, перемежающиеся вспышками  смеха. Лейла с молодыми помощницами, завершив сервировку, тоже водворилась в кругу гостей. Выглядела она празднично. Весь вечер  была восторженна, словно и не случалось днём неприятных минут и дурного настроения. Сосед Самигулла, пока Мухамед откупоривал спиртное, успел рассказать анекдот. Все захохотали. Тут же Афанасий Михайлович встал с бокалом в руке, пожелал Лейле удачи на защите дипломной работы и счастливого возвращения. Тост дружно поддержали звоном бокалов.  Шумно проходила вечеринка. Между тостами звучала музыка. И даже песню пытались спеть: «Давно, друзья весёлые, простились мы со школою…». Но не все помнили слова её. И не допели. Анфиса и Света чувствовали себя в этой компании стеснённо. Спиртное школьницам не полагалось (хотя немного вина им всё-таки дали). Отрывочные фразы, которыми гости обменивались за столом, их не интересовали. Улучив подходящую минуту, они отпросились у Лейлы уйти к Светлане. Со вздохом Лейла отпустила Анфису, но наказала прийти домой пораньше, чтобы помочь ей добраться на вокзал с вещами и книгами, потому что «на Николая надежды нет, он до обеда будет не в себе…». Подружки удалились.
   Неподалёку от дома, перейдя улицу Мира, в девятом квартале они сели на пятый автобус. И быстро оказались возле дома Светланы. Её родители из Ургенча ещё не возвратились. Оставшись дома одни - никаких встреч на этот вечер не планировалось - расположились перед включённым телевизором с бутылкой сладкого вина «Гулялек». Здесь им запрета не было.
Пили, не жеманясь, – не перед зрителями…
На мониторе Александр Масляков вёл КВН: перед ним и зрительным залом «кривлялись» студенты… Передача девчонок не увлекала. На Анфису что-то накатило… У неё не выходили из головы члены «её кружка», праздновавшие проводы её матери … «Какие бесстыжие мужики… эти руководители!» - думала она,  разливая остатки вина в чашки. На расстоянии, в минуту, когда  к ней не   прикасались руками, они неприятно удивляли Анфису… «За столом сидят рядом со мной, как ни в чём не бывало… такие благородные,- и не подумаешь, что они развратничают со школьницами»…   Света переключила «телек» на другой канал. На нём диктор говорил о предстоящем пленуме ЦК КПСС, о не оправдавших себя совнархозах… В его речи дважды прозвучало имя нового руководителя государства, которым стал Леонид  Ильич Брежнев. Девчонки покрутили носами, допили вино и вышли во двор покурить. (В доме Светлана курить не рисковала, чтобы сохранившимся запахом не  насторожить родителей).
    Покачиваясь, подруги вышли на улицу. Выпитая бутылка вина «ударила» в голову. Для устойчивости облокотились на забор. Над ними чёрным бархатом разостлалось ночное небо, мерцающее золотой россыпью звёзд.  Анфиса переваривая свои сумбурные мысли, курила молча, глядя на пустынную улицу, по которой изредка проносились машины. Мысленно она обвиняла мужчин, не беря в учёт свои хитрые ужимки, которые провоцировали их. Света сказала:   
 - Ты знаешь, Анфиса, какое удивительное чувство испытала я, прикоснувшись на вечеринке своим бокалом  к  бокалу директора нашей школы… Только представить себе: бокал к бокалу - ученица и директор!.. Будто сдвиг произошёл в моей голове, и её заволокло туманом…
   - Да-а?- иронично протянула подружка, пыхнув дымом и поиграв глазами:  - Это голову тебе «заволокло туманом» от прикосновения его чашки?  А что бы ты сказала, если б он поцеловал в губы и залез рукой к тебе под кофточку?
  - Ты с ума сошла! Чтобы директор… Надо же такое сморозить!…
 - Да?.. (Анфиса выдержала паузу и приблизила к Светлане лицо, глядя на неё в упор).- Никому не говорила, а тебе скажу… Наш директор ни чем не отличается от футболистов, с которыми мы устраиваем весёлые групповухи… У меня с ним… - с шестого класса… И не только с ним… С директором Дворца пионеров… С директором  музыкальной школы… и с моими соседями – со всеми, кто сидел с нами за одним столом, исключая дядю Колю. Он ещё впереди…
   - Непостижимо!- Света, расширив глаза, покачала головой.-
   - Непостижимо? – А ты вспомни тренера Сухорукова, который
«сделал из тебя баскетболистку…» - ухмыльнулась Анфиса.
   - Тренер да… Только тогда мы сами это затеяли… Я высказала тебе пожелание, а ты провернула…
- Но,- если  с директором это правда,- здорово! Очень здорово! На твоём месте я бы в «дневник своих побед» всё это вписала. У меня таких величин в списке нет.
   - А ты, похоже, не веришь? – не унималась Анфиса с интонацией возмущения, - Степан и с дядей Колей подружился для прикрытия нашей с ним связи, чтобы не вызывать подозрения, когда приходит в наш дом в отсутствие родителей… Они все такие друзья нам…
    Свете не верилось. Но она не хотела расстраивать Анфису и соглашалась: 
 - Верю, подружка. Точно – все мужики – самцы, кем бы они ни служили. У меня их в коллекции уже больше сотни, с описанием событий. Веду учёт с того дня, как мы решили соревноваться: кто больше…, помнишь?
   - А я записываю только имена,- отозвалась Анфиса.- У меня перевалило за две сотни…   Уже надоело топтаться у вокзала, подыскивая клиентов…
    Светлане вдруг сделалось плохо. Анфиса, уложив её в постель, заметно покачиваясь, сделала ей уксусный компресс. Ночь прошла беспокойно. Утром Анфиса, напоив больную крепким чаем, оставила в постели выздоравливать. Сама же отправилась домой, чтобы вовремя проводить мать на поезд.

               
.                26.  ОТЪЕЗД ЛЕЙЛЫ

         
Николай Павлович, как  Лейла и предвидела, утром лежал  в постели «пластом». Рассчитывать на его помощь было бессмысленно. Хорошо, что Анфиса явилась вовремя. Поезд из Гурьева на Ташкент проходил по станции Карахауз в 10 часов 20 минут по московскому времени. Мать и дочь с вещами пришли на вокзал заранее. Остановились на перроне, ориентировочно, где должен быть шестой вагон, в который куплен билет. Перрон был безлюден.  До Ташкента редкие пассажиры садятся здесь. И скорый поезд стоит всего две минуты. Случается иногда, берут билет до Ургенча, чтобы не трястись туда  в автобусе. Анфиса нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, оглядывалась по сторонам. Ей разговаривать не хотелось. И казалось, не о чем говорить. Внутренне она радовалась, наконец, мать уезжает и не на короткий срок, а на целых полгода: писать дипломную работу, потом – защищать её…  Поезд запаздывал. По радио объявили, что он придёт через двадцать минут. Для Анфисы эти минуты  показались самыми длинными. Особенно потому, что мать заполняла их назиданиями. Главным беспокойством Лейлы было: вдруг под «пьяную лавочку» поведение дяди Коли станет… слишком вольным… «Пьяному море по колено» - вспомнила она поговорку. «Не ночуй дома. Ночуй  у бабушки» - наставляла Лейла Анфису. Дочь слушала и кивала головой. А  на уме у неё было что-то своё… Пришёл поезд. Лейла вошла в вагон. Анфиса подала вещи, книги. Помахала ручкой, и поезд укатил. Он ещё не скрылся из виду, Анфиса крутнулась на каблучке, - так проявил себя её внутренний настрой  в настоящую минуту; и  заторопилась домой…
                ххх

          Светлана после ухода Анфисы долго оставалась в постели. При попытке встать, сильнее кружилась голова, и тошнота подкатывала к горлу. Ни есть, ни пить, ни смотреть телевизор – ничего не хотелось. Слабо шевелилась мысль вокруг хмельного откровения Анфисы о невероятных её победах.  Света не в силах была постичь: как это могло произойти с директорами школы…
      Вдруг звонок.  Он мгновенно вывел Светлану из состояния тупой неподвижности. Она вскочила и – к телефону. В трубке голос Венеры:
    - Как ты там после проводов тёти Лейлы? Жива?
    - Еле жива,- ответила Светлана слабым голосом с вымученной улыбкой, - приходи, увидишь!
      Через четверть часа «нафуфыренная и  расписная» Венера в красном платье уже сидела у постели больной и красочно повествовала, как они вчера «всей кодлой  тусовались» у Тайки Мухи, без надзора старших: её тётушка  залегла в больничку». Мальчики сожалели, что тебя и Анфисы с нами не было.
     - Ты, наверное, голодная? Чем тебя накормить?
    - Ничего не хочется…-  брезгливо поморщилась Света.
    - Это зря… Нужно себя пересилить…- внушительно наставляла Венера, а если «на сухую» не получается, - прибегнем к методу заправских алкоголиков:  «пять грамм…». Я  сейчас сбегаю, магазин  же рядом…
   -  Напрасно  затеваешь…- проскрипела Света, кривясь.
   - Ничего не напрасно. Я сейчас: одна нога здесь – другая там… 
       Венера хлопнула дверью – Светлана зашевелилась. Лениво поднялась. Умылась. Встала перед зеркалом. Рассматривала бледное лицо, тускло уставившееся на неё из зеркала. Провела ладонями по щекам, шевельнула бровями, выпятила губы трубочкой -  макияж накладывать не хотелось.  Возвратилась Венера с покупками. Принесла «Рислинг», лимон, плитку шоколада, сыр. Устроились у стола на кухне, на нём стояла вчерашняя пустая бутылка «Гулялек» и немытые чашки, как напоминание молодой хозяйке о причине её затянувшегося недуга. Света сидела за столом безучастно, не шевелясь, с лицом, напоминавшим театральную маску, на которой застыла мимика брезгливости. Венера, «заговаривая зубы» Светлане, без умолку рассказывала   о вчерашней тусовке, и, убрав  со стола лишнее, деятельно колдовала над бутылкой вина. С полуулыбкой на ярком лице, часто мигая хитроватыми узкими глазками, вкручивала штопор в пробку.  Вот пробка хлопнула, выскочив из бутылки, Светлана, смотревшая на неё, вздрогнула, как от неожиданности. Венера разлила янтарную жидкость в свежие чашки.  И одну из них подала отчуждённо сидевшей за столом  Светлане. Она сморщила нос, но чашку взяла.
      - За скорейшее твоё выздоровление! – провозгласила Венера тост  с улыбкой. Соприкоснувшиеся чашки издали тихий и глухой звук. Венера повелительно смотрела на Свету. Под её давящим взглядом Светлана пригубила вино:
     - Фу! Какая кислятина твой рислинг! - скривившись, вскрикнула она.
     - Это для тебя самое целебное лекарство, - с серьёзным лицом Венера изрекла повелительно:
  - Пей!
Превозмогая себя, Светлана сквозь зубы  процедила содержимое, пустую чашку отодвинула подальше. И не прикоснувшись к нарезанному лимону, взяла с тарелочки дольку шоколада. 
     Вскоре взгляд болящей повеселел. Венера продолжала руководить:
     - Выйдем во двор подышать свежим воздухом, заодно покурим. Света    не возразила.
    - Ну, что там вчера у Мухи?.. – глубоко затянувшись, Светлана выпускала дым через ноздри двумя струями.
   - Да нового, пожалуй,  ничего не было…гвоздём тусовки опять был танец живота, как и в прошлый раз, когда вы с Анфисой рьяно участвовали.  Грузная Муха топлес показала класс… свалилась со стола… Правда, её подхватил Коська Храмов. А то  шмякнулась бы об пол всем своим достоянием. У неё подломился гвоздик. А каблуки она носит – ого-го… высоченные!   Предсталяешь?.. Насмешила всех. А остальное по-прежнему…
        Из комнаты донёсся телефонный звонок.
Прервав рассказ и бросив сигарету, Венера пустилась бегом на призывно прозвучавший  сигнал.
        - Это по мою душу, - выйдя, сообщила она с  усмешкой, - мой хахаль соскучился, призывает…  Идём ещё по одной  тяпнем, и я отваливаю. Светочка, ты уже вполне здорова. А что Анфиса, провожает мать?
     - Да. Она уже должна была проводить. Но что-то не является…
                ххх
     Анфиса явилась к Светлане на следующий день. Утром. Ликующая. В макияже. Узкие глаза подведены чёрным, в уголках чёрные стрелочки, рыжие ресницы, стали вдруг чёрными, тонкие губы будто утолщились, обретя пурпурный цвет зари. Неизменным остался только приплюснутый нос. Одета была в светлый льняной костюм – юбка значительно выше колен. Белые туфли на высоких шпильках, подобных тем, которые вчера подвели Тайку Муху, исполнявшую на столе танец живота.
 Встретились подруги весело. Обнялись, поликовались. Светлана к этому времени тоже была накрашена; но одета в домашний халат.
   - Умница, что явилась, пропавшая душа,- шутливо высказала упрёк Светлана, едва Анфиса появилась на пороге, - вчера жду-пожду, а тебя нет как нет, хоть умри! Спасибо, Венера пришла с «живою водой» воскрешать меня из полумёртвых… «Рислинг» помог и тёплое участие подруги. Идём на кухню.
   - Ой, Светочка, ум помутился… А что было вчера!.. - ни в сказке сказать, ни пером описать…- произнесла Анфиса присаживаясь у стола.
       Светлана налила в чашки вино, оставшееся после вчерашнего лечения.
   - Молодец Венерка, что нашла живую воду – одобрила Анфиса,
пробуя напиток.
    - Так что же было вчера? – Света с лукавинкой в глазах взглянула на подругу, напомнив её восторженную фразу.
    - Ты не поверишь, Светик, только поезд отправился, в диком восторге я вскричала: - Ура, мама уехала! Я захлёбывалась от счастья, избытка сил и свободы. Ощущения полной, ничем не ограниченной свободы! Мне хотелось кричать, чтобы об этом моём счастье услышал весь мир! Хорошо, что перрон был пустой, а то подумали бы –  девка свихнулась…
   Лейла сделала ещё пару глотков из чаши, глядя на  Свету.
И продолжала:
   - Провожая мать на вокзал, я изнывала под  тяжестью  чемодана и унылого её  нытья по поводу пьянства дядя Коли. Мать грузно ступала рядом тоже с багажными сумками в руках. Временами останавливались передохнуть, она жаловалась на боли в ступнях. Но высоким каблукам не изменила. По приходу поезда, взбираясь по крутым ступенькам в вагон, последней фразой её было (многократное напоминание): «за ноги тебя не держу, но чтобы в подоле…ты мне не принесла. Ночуй у бабушки: пьяному дяде Коле – море по  колено». Теперь мне кажется, она что-то чувствовала… И то сказать: кто как не она лучше знал все мои опасные проделки с раннего детства?..
    Путь от вокзала домой - минут семь ходьбы. А я почему-то торопилась, невольно ускоряя шаг, стремясь как можно скорее оказаться дома… Внутренний порыв властно руководил мною. Никогда раньше подобного чувства  не испытывала. Мой торопливый шаг, будто подогревался изнутри азартом охотника.
Мне хотелось скорее увидеть дядю Колю в обстановке, когда матери  нет - и не будет в течение нескольких месяцев. Как он посмотрит на меня? Что скажет? Пойдёт ли в «наступление» сразу или мне придётся сдаться самой? Ожидание этих мгновений подгоняло сильнее кнута. Я чуть не сломала каблук, подвернув ногу, торопясь перед машинами перейти улицу Мира. Почти в двух шагах от дома. А вот и наш двор: блёклые от безводья карагачи, сухой арык, ограда, душ; отблески в стёклах окон  слепящего солнца, весёлая перекличка горлиц… У входа, под окнами с жёлтыми занавескми, топчан, оплетённый виноградными лозами, крыльцо… Стучу в дверь. Тишина. Почти без паузы снова стучу, сильнее… Достаю из сумочки свой ключ. От нетерпения не могу попасть в замочную скважину, рука дрожит...
     Оказалось, что весь мой пыл – впустую, дома никого нет.
   Светлана, внимательно следившая за взволнованным лицом подруги, ещё плеснула в чашу вина. Анфиса, взглянув ей в глаза благодарно, поспешно сделала глоток. И продолжала:
   - В коридорчике разулась. Босиком прошлёпала по лестнице на второй этаж. Заглянула в обе комнаты – никого! Разочарованно спустилась вниз, включила телелек, смотрю на экран, а вижу только свои фантазии: «Входит дядя Коля,
набрасывается на меня как тигр, готовый растерзать свою добычу…». Я именно этого хочу. Но его нет. В раздумье вышла в коридор, спрятала свои туфли. В эту минуту послышалась возня за входной дверью. Я поспешно вошла в комнату и присела на диван перед телевизором. И вот – дядя Коля. Под «мухой». Но не до потери памяти. Моё присутствие здесь оказалось неожиданным. И потому в позе отчима проявилась растерянность. Рот раскрылся от удивления. Но через мгновенье он уже овладел собой:
    - О, ты уже здесь? Проводила? - В его голосе угадывалась радость. Он присел на другой конец дивана, прямо под лестницей. Между нами было метра полтора незанятого пространства. Стал оправдываться, почему не пошёл провожать жену. Разжалобился воспоминаниями о несправедливых претензиях матери, бесконечных скандалах, грубости жены, о том что последнее время не подпускала к себе, будто он и не мужчина…  И… - теперь уехала на несколько месяцев.
   Я слушала, соглашалась с ним, потому что это была правда. Действительно, у матери скверный характер. Но для меня сейчас
 не это главное. Я поняла, что никакого тигра из него не получится. И если самой не сделать шаг ему навстречу, не «завести» его, будет упущен подходящий момент. А это не в моих интересах. При самых чувствительных словах его монолога
я встала и, решительно сделав два шага, приблизилась и поцеловала его в губы. От неожиданности он вскочил, как ошпаренный. Глаза сверкнули яростным блеском. Резко вскинул руками, чтобы схватить меня. Но я с хохотом ускользнула. Самым надёжным убежищем для себя избрала диван. Вскочила на него и прижалась у изголовья спиной к стене. Он, будто протрезвев, прытко, как вратарь на мяч, броском рванулся к моим ногам. Это начало игрового поединка мне показалось смешным. Стараясь увернуться, я хохотала. Вот он изловчился схватить за голени. И потащил к себе. Я, продолжая хохотать, сползла по  стене на подушки. Понимала, что, сделав первый жест, он просто хотел поцеловать меня в ответ, в знак благодарности за участие. Но я спровоцировала его своим бегством на диван – крепость для заведомой капитуляции. Между тем он добрался до моего лица, стараясь поцеловать. Но я умышленно дразнила, хохоча уклонялась… И тогда он обеими руками сжал мою голову, приблизил к себе и впился губами в мой рот. Во время этой борьбы его невинные намерения просто поцеловать меня в благодарность  за сочувствие, переменились. Целовал он страстно и долго, будто в знойный день пил воду из родника.
Я поняла: охота удалась – зверь в капкане…
     Остаток дня и половину ночи дядя Коля являл свою мужскую доблесть. В полночь автобусом он, как  деликатный кавалер, проводил меня к бабушке, а сам, не заходя к ней, возвратился домой. Я же, изобразив из себя дисциплинированную дочь, не ослушалась маминого совета…
    Анфиса умолкла, бесцельно следя за движениями рук Светланы, разливающей остатки вина по чашам. А память  с быстротою молнии прокручивала в голове встречу  с бабушкой, и её откровения о своей сводной сестре-матери Анфисы. Это происходило так:
    «- Ну, што,  уехала наша кошевник? - грубоватым голосом произнесла Ханипа,- вытирая руки о кухонное полотенце и улыбаясь, - едва Анфиса появилась в дверях.
   - Да, я проводила её. А почему ты так говоришь о матери?
   - Пошему-пошему?.. Каждый год ехай-ехай… Всю жизнь ехай... На месте не сиди. Лейла в поезде живёт …
     Бабушка, произнося эти искажённые слова, старалась улыбаться, но интонация выдавала её недовольство. Анфиса подумала, что она сердится за то, что мать «повесила» на её шею обузу…  будто мало ей своих хлопот – трое пацанов…
   - Да, мать любит поезд, я это заметила. А где хлопцы?- спросила ночная гостья, остановившись среди кухни.               
   - Старшие гуляют. А малыш спит.
Анфиса повела носом и сощурилась, изображая удовольствие:
   - Пирожками пахнет, - с улыбкой заметила она.
   - Правильно, я только что напекла. Гуляки с улицы придут и скажут: дай поесть - голодные, как волки. И утром не помешают. Садись, покушай. Будешь шяй? Нюхай, какой пахуший, индийский… - приблизила к носу Анфисы раскрытую пачку с изображение слона.
    - Хорошо-хорошо, выпью чаю и пироги попробую. С чем они?
    - Это секрет. Будишь кушить – узнаишь.
    - А почему ты сердишься на мать?
    - Да ну её!.. Непоседа, вот что.- Бабушка перестала улыбаться, брови сошлись на переносице.- Уже сорок лет, а келле ёк (безголовая). С молоду – задерихвост! Такой привышка…
(Ханипа-апа, волнуясь, не могла чисто выговаривать русские слова).
     Раньше я никогда тебе не говорила... Ты маленькая была. Теперь ты взрослый барышня - восемнадцать лет. Пора знать всё, чтобы плохой не сделай. Я приехал в Карахауз… в каком же году? Ух, как давно это было! Как ты теперь, молодая…  меня муж привёз. А твоя мать сюда одна приехал, всего  тринадцать лет ей ... Как думаешь? Без денег, без еды – в такую даль…
Тогда от Ургенча и поезд сюда не ходил… Башкирка-непоседа… Ей кочевать хотелось. Наши деды табуны гоняли. В ней течёт их кровь.
    - А ты, апай, ты не башкирка? Почему тоже оказалась здесь?
  - Башкирка я, кызым, но приехал сюда уже взрослой. Я же сказал, - муж меня привёз…
  - Когда она после дороги, вот так как ты за столом, пила чай  у дастархана, я спросил:
  - Как ты сумел через две пустыни – тысячи километров – добраться сюда без денег, без еды, без билета?
   Она смеётся:
  - Верхом на проводниках…
  - Хорошие у тебя ишаки, - тоже пошутила я, думая, что и она шутит. Но оказалось…  это всерьёз. За безбилетный проезд она с проводниками спала, как последний джаляп!..
  - Говори яснее, апай, я не поняла…
  - Я тоже не сразу поняла. Мачеха потом письмо прислал. Оказываесся, Лейла и Мариам связались с каким-то бобылём… Потом безобразно спали на сеновале с двоюродным братом… Мачеха сказал, что пожалуется отцу. Лейла обиделся и дал дёру ко мне в одном платье и тапочках… Где ум? Но я не ругал её. Только спросил: что? как? Она не стеснялся, всё-всё рассказывал. Гемме! Я такого ишшо не знал. Вах-вах-вах-ва-а-ах! Как стыдно мне был… «чего говоришь, чего делишь… голый двум мужикам проводникам сразу…» И от Ташкента до Ургенча точно так же. А по Шавату… от Ургенча до Куня-Ургенча какой туркмен мог взять на кают бродячую девку бесплатно?... Денег у неё - тю-тю… Опять раздвигай ноги… Поездка ему понравился. Рассказал весело. С тех пор очень любит поезд. Так бы и жил в нём... Учиться не хотел. На работе редактор заставил в вечернюю школу пойти. Потом в педучилище…»
     Светлана, разлив вино, пустую бутылку поставила под стол, подала чашу Анфисе:
     - За твою новую победу! – придав торжественный вид лицу,
молвила она. И улыбнулась. При этом узкие чёрные глаза сильнее сузились, подкрашенные губы растянулись, раздвинув порозовевшие щёки в стороны.
     - Смешная победа, но весёлая. Знала бы моя мама!..- захохотала Анфиса… – И мне пора уходить, я обещала прийти утром, - добавила она и приложилась к чаше.
      Расставшись со Светой, тут же села на подоспевший автобус и вышла в девятом квартале, откуда до дома ей было очень близко. Но домой не дошла. Не успела пройти и ста шагов, возле неё остановился мотоцикл с коляской. На нём двое из футбольной команды Мухан Мамедов, плотный крепыш среднего роста с короткой стрижкой прямых черных волос и усиками под небольшим, но чуть-чуть горбатым носом и Курбандурды Курбансахатов, высокий, худощавый, с длинным чубом, зачёсанным наверх, длинным носом, без усов - близко знакомые парни…
    - Привет, Здена! – сказал Курбан, держась за руль. Хорошо, что встретили тебя. Садись в коляску, съездим в тугаи, к пионерскому лагерю…
   - Не могу. Я должна быстро идти домой.
  - Домой мы тебя привезём. Долго не задержимся.
  - Да уж, скажешь! Аппетит приходит во время еды…- Отозвалась Анфиса с иронической улыбкой.
   - Мухан, обещаем не затягивать? – оглянулся Курбандурды на товарища.
   - Конечно, обещаем! Садись, Здена…
   - Куда же вас денешь, охламоны? Поверю на этот раз. И она села в коляску. До лесистых зарослей было километра три. Большую часть расстояния проскочили по городу: мимо строительной организации, завода железобетонных изделий, хлебокомбината, элеватора, жилого массива.
На выезде из города, обогнули нефтебазу. И вскоре показались заросли тугаёв. Свернули с дороги, ведущей в пионерский лагерь, стараясь попасть в глухое место. Но, едва остановились, услышали шум и увидели мелькающие между деревьев фигуры резвящихся пионеров. Место оказалось занято.
    - Курбан, проскочи на старое наше место, помнишь? За лагерем, - подсказала Анфиса.
Курбан повернул руль вправо, лавируя между деревьями, обогнул стороной пионерский лагерь, отыскал между кустов укромную полянку. И расстелив на ней видавшее виды покрывало, разместились на нём  вокруг бутылки кубинского рома. Анфиса пить отказывалась, но парни настаивали: мол, для большего кайфа, надо хоть чуть-чуть выпить. И она сделала глоток шестидесятиградусного напитка. Дальнейшее событие описанию не подлежит…
     В город возвращались через два часа – быстро бежит время.  У общежития строителей, что на углу улиц Мира и Фиделя Кастро, Анфиса выбралась из коляски. И едва мотоцикл отъехал, Анфиса ещё не сделала и трёх шагов, возле неё остановился красный «Москвич»…
   - Здена, мы тебя уже полдня ищем! – заискивающе улыбаясь, сказал загорелый  парень, приоткрыв дверку.
    Анфиса увидела в машине трёх футболистов – все члены той же команды, из которой были парни на мотоцикле.
   - Я не могу никуда ехать. Мне нужно домой, - сказала она.
   - Да мы не долго. Садись, съездим в тугаи. И привезём тебя сюда же.
   - Вот вы, нахалы бессовестные… - проговорила Анфиса, садясь на заднее сидение. И они рванули в тугаи…
     Возвратясь из очередной экспедиции, она первым делом забежала в своём огороде в душ под гореячую воду. А уже потом вошла в дом, где дядя Коля изнывал от нетерпеливого ожидания: когда же она явится домой… И хотя внутреннее раздражение всё нарастало, при появлении Анфисы, он его подавил и  расплылся в благодушной улыбке, ласково обняв падчерицу и страстно поцеловал в губы…
     Лето Анфисы проходило в праздности, которую она разнообразила тем, что днём ублажала отчима,  вечер проводила с подругами в весёлой мужской компании, а ночные сновидения смотрела после  бабушкиных пирожков, у неё же.
    Лейла в письмах сообщала, что много работает на преподавателей: шьёт им на заказ разные вещи, а они оказывают ей помошь в написании дипломной работы. Наставляла Анфису быть осторожной в выборе друзей и своих поступках. И просила не упускать из виду свой дом, навещать его время от времени, «а то – вдруг чего дядя Коля натворит: от пьяного всего можно ожидать».
   В ответ Анфиса слала матери свои лучшие пожелания в написании дипломной работы, и скорейшего возвращения домой,
так как она очень скучает без неё. «А о доме, мамочка, не беспокойся, я  не упускаю его из виду» - утешала она мать.
   Между тем лето близилось к осени, когда Анфиса вдруг почувствовала, что она «залетела». И хотя общение с мужским полом у неё не имело границ, причину случившегося она отнесла за счёт дядя Коли. У него же были серьёзные основания сомневаться потому, что он принимал все меры предосторожности, учитывая крайне неестественную ситуацию сложившихся отношений отчима и его падчерицы, которой ещё предстоит заканчивать одиннадцатый класс. Но свои сомнения Анфисе он не высказал, а свозил её в Ашхабад, отыскал рисковую акушерку… И таким образом они совместно спрятали концы в воду.
   Возвратившуюся Лейлу, к её немалому изумлению, Николай встречал «трезвый, как стёклышко» с широко раскрытыми объятиями и с повинной головой за «былое бражничание». Он этот маневр продумал заранее: «не допустить и тени подозрений о порочной связи…- любым способом» И это удалось.
   В школах начался учебный год. Вся семья Лейлы, начиная с неё, разошлась по своим «рабочим»   местам: Анфиса за парту в одиннадцатый класс, Николай Павлович – в музыкальную школу,
Лейла – в кабинет труда, где она обучает девочек кройке и шитью.
    Жизнь поначалу, казалось, вошла в нормальную колею. Николай Павлович, не прерывая тайной связи с Анфисой, старался удерживаться в рамках приличия, хоть внешне.
Анфиса тоже не вызывала у матери никаких подозрений. Дома выполняла установившийся минимум обязанностей, чтобы не навлекать гнев матери. Когда Лейлы дома не было,  не уклонялась от притязаний дядя Коли… В свободные часы отправлялась к Светке и там «весело» проводила время.
   Однажды весной, перед выпускными экзаменами, шла она к Светке пригласить подружку на мамин день рождения. Как всегда, одета была неброско: белое платье, значительно выше колен, талию перетягивал узкий плетёный поясок с двумя чёрными кистями, свисавшими сбоку. На её крепких ногах поблескивали чёрные туфли  на высоком тонком каблучке. Рыжую голову держала она высоко, из стороны в сторону, в такт шагов покачивался хвост волос, собранных блестящим зажимом. Мыслей, казалось, никаких не было. Шла с полным ощущением молодости и довольства жизнью.
     День был яркий. Солнце щедро расточало свои ослепительные лучи. Деревья ещё не утратили  живой зелёный блеск. Весело перекликались горлицы. 
    Вдруг недалеко впереди, в конце тротуара, остановилась  серая «легковушка» и перед нею распахнулась дверца ...
     Анфиса не сделала «большие глаза». Не впала в растерянность. Она узнала машину. (У неё была хорошо натренирована память на номера машин и телефонов). И завершая несколько шагов, остававшихся до неё, вспомнила серьёзного мальчика, с короткой стрижкой чёрных волос, безусого, улыбчивого и скромного, с искристым блеском чёрных глаз. А главное - его незабываемую фразу, которую он произнёс, подойдя к ней в парке на танцплощадке и пригласив на вальс: «Вы такая неприступная…».
     От этой неожиданно высокой оценки, услышанной о себе, Анфиса задохнулась, сверкнув благодарным взглядом в ответ. Но в определении себя не узнала. А было приятно. Позже она  ещё  долго повторяла понравившиеся слова…  иногда, оглядевшись, произносила  вслух, и в этой фразе слышала небесную музыку... На вид культурному мальчику - лет двадцать пять. Он учитель туркменского языка в национальной школе. Так представился  во время танца. После вальса прогулялись по аллеям парка под музыку, льющуюся с танцплощадки. Затем поехали в серой машине кататься по городу. Он назвал себя - Алтыбай Какабаев. Анфиса соврала, представившись «Зденой».
    Алтыбай вёл себя скромно, не проявляя мужской активности. Спутница, не дождавшись его преследований, сказала:
    - Алты, ты не видишь во мне женщину…
Он понял намёк. Остановил машину и поцеловал нетерпеливую подругу.
    - В тебе просыпается мужчина, - подзадорила «Здена» и захохотала, лукавым взглядом осеняя красивое лицо спутника. -          А как правильно ударение писать: не стОит или на стоИт? – снова захохотала искусительница. Она круто гнула свою линию.
    - И стОит и стоИт - правильно! - ответил он, улыбнувшись,- переходи на заднее сидение…
   Как только они оказались на длинном диване, Алтыбай спросил:
    - А что это за железка у тебя на груди?
    - Вот ты любопытный! Это крестик. Он тебе мешает? Я православная христианка!
    - Ты, что ли верующая?
    - Да. И мать моя верующая. А дед священник.
    - И молитву знаешь?
    - Конечно. Мама научила… «Отче наш». Она говорит: крест и молитва – твой оберег. Слушай: - Отче наш, иже еси на небеси
да святится имя твое, да приидет царствие твое…
    - Понятно, - прервал приятель. Но мы отвлеклись от главного… Какую позицию предпочитаешь?..
    - Мне любая подходит,- хихикнула «Здена». Выбирай сам.
     - Тогда – «пионерская»…
     Так они познакомились ближе…
     Анфиса рассказала эту историю Светке, от которой у неё секретов нет. И они решили в компанию для групповых игр его не приглашать: «он, как пионер, не вписывается в команду «наших» футболистов»,- заключили десятиклассницы…
    - Привет, Алты! Меня ждёшь?- Весело спросила Анфиса, подойдя к машине.
    - Садись, подвезу,- подав руку, улыбнулся он. Анфиса вошла и захлопнула дверцу. Друзья поцеловались.
    - Куда прикажете?- шутливо спросил Алтыбай, улыбчиво глядя в раскосые глаза.
    - К подружке шла…- качнув головой, ответила «Здена», не закончив фразу.
    - Хорошо. Куда ехать? Командуй, - подмигнул водитель.
    - Рули в направлении новой бани, не доезжая до неё, сверни на Тахтинскую улицу.  Первый угловой дом справа… остановись. Доехали быстро. Остановившись, Алтыбай приобнял «Здену» за плечи, спросил:
    - Кто тут у тебя?
    - Света Ким, одноклассница.
    - Приходи завтра в парк в девять вечера. Буду ждать на крайней скамейке в восточной части парка. Поцеловал и распахнул дверцу.

     У Анфисы «ухажёров» было много. Но все они, будто поток, являлись «текучими». Постоянного - не было. И она от этого, казалось, не страдала. И теперь приглашение уже очень «близко» знакомого Алтыбая в парк на свидание «по-пионерски» … не то, чтобы озадачило её – нет. Но вызвало в душе какое-то  странное чувство. И мысль витала вокруг этого, когда она вошла во двор Светланы. На бельевой верёвке вдруг увидела свежевыстиранное постельное бельё, старушечьи платья, рубашки хозяина… И поняла: «Светкины родители приехали». Войдя в дом, столкнулась со Светланой, уже готовой к выходу из дому.
Девчонки обнялись и поцеловались.
    - Здравствуйте, тётя Соня и дядя Миша,- крикнула она в другую комнату, стоя рядом со Светланой у порога.- С приездом!
     - Здравствуй, Анфисочка,- дружно отозвались старики, - проходи, будем чай пить.
     -  Спасибо, тётя Соня, я только на одну минутку, хочу Свету с собой увести. У мамы день рождения сегодня, немного попразднуем. Можно мне забрать её.
    - Конечно, можно. Только вы же на улицах поосторожнее будьте. А то всякое случается…
    - Мы будем осторожны!- ответила Анфиса, хитровато взглянув на улыбающуюся Светку, и подружки шмыгнули на улицу.
    - По пути она рассказала Светлане о неожиданном приглашении на «пионерское» свидание.
    - Сходи, полюбопытствуй… ты, помнится, говорила, что вы с ним уже сблизились…
    - Да, было дело… - усмехнувшись, ответила Анфиса.- Схожу, конечно…  - А недавно  увидела: в общаге строителей обитает новый кадр. Ростом с каланчу, волосы светлые, «фотокарточка» ничего! Хочу приударить. Надо как-то разведать его пути-дороги… чтобы встретиться. Света поддержала намерение подруги. И тут они подошли к дому Анфисы.
     Все гости уже были в сборе. Все те же лица. Те же разговоры. Те же шутки. Располневшая Лейла в ярком платье выглядела царицей. Дядя Коля «пилил» на баяне. Замолкал. Прислушивался к анекдоту, который, смеясь, рассказывал Афанасий Михайлович. Потом принялись за водку и закуски…
    Девчонкам всё это было не интересно. И они, выпив по рюмке вина, отпросились у Лейлы в кино.
               
                27. АЛТЫБАЙ

    На свидание Алтыбай явился джентльменом: в белой крахмальной рубашке, отутюженных серых брюках с острыми стрелочками, дымчатых туфлях, под цвет брюк. Время рассчитал точно. Ровно в девять он уже находился в парке  у последней скамьи, что ближе к Шавату.   Нарядная Анфиса  тоже не замешкалась. рыжие волосы были  пышно начёсаны, схваченный зажимом хвост, подкручен. Брови и ресницы подчернены. Яркое своей пёстротой платье в тёплых тонах из туркменской ткани, искусно подогнанное по фигуре, выгодно подчёркивало девичьи прелести. Изящные бордовые туфли на высоком каблуке, красиво облегавшие стопу, гармонично сочетались цветом с платьем, а ноги при этом выглядели ещё более привлекательными.
     Алтыбай тепло приветствовал Анфису, элегантно поцеловав ей ручку, а затем прикоснулся к губам. Встреча выглядела естественно и свидетельствовала о взаимной приязни молодых людей, связанных любовным чувством. В первый момент встречи слова не звучали. Диалог состоял из улыбок. Лишь спустя несколько мгновений Анфиса вслух заметила: ну и стрелки у тебя – руки порежешь! Алтыбай улыбнулся. И взяв её под руку, увлёк за собой из парка.
     - Сегодня танцев нет, прогуляемся по городу, я кое-что тебе покажу, - сказал он, теснее прижимая к себе спутницу. Анфиса, едва ли не впервые испытывала такое деликатное обращение кавалера к себе. Даже показалось, что у парня серьёзные намерения.  И пожалела, что поторопилась раскрыться, задав при первой же встречи нескромный вопрос: как правильно ставить ударение в слове -  не «стОит» или  не «стоИт»?
     Перешли мост через канал Шават. На улице Тахтинской свернули в тихий переулок.
     - Сейчас ты увидишь, какой чудный уголок я завёл, чтобы не тесниться нам на заднем сидении машины, - сказал Алтыбай, погладив Анфису по щеке. И поцеловал. Открыл входную дверь во двор,(именно дверь, а не калитку) и они оказались в зелёном коридоре из сплетения виноградных лоз по металлическому каркасу. Дверь в добротный дом Алтыбай отпер ключом. Анфиса поглядывала по сторонам с любопытством и насторожённостью. Пройдя небольшой коридорчик, вошли в комнату, где кроме письменного стола и широкой, застеленной пёстрым покрывалом тахты было два стула, тумбочка и вешалка для одежды. Пол не застелен. Алтыбай посматривал на Анфису сбоку, стараясь увидеть на её лице впечатление от этого «уголка любви» - так он про себя именовал эту комнату. Но лицо Анфисы казалось равнодушным.
    - Чаем тебя не угощу, а вином – пожалуйста, - сказал кавалер, заглядывая в узкие глаза подруги. И поцеловал в губы. Из тумбочки достал бутылку «Рислинга» с двумя фужерами. Анфиса почему-то отмалчивалась. Новая обстановка для неё была не привычна. Но, выпив вина, повеселела. Хоть, глотнув напитка, сморщилась и сказала:
     - Фу, кислятина!
А потом выпила. И оживилась. Алтыбай дал возможность ей освоиться. Предложил опробовать тахту. Лейла расхохоталась:
«о-про-бо-вать!» - с иронией повторила она сказанное им слово врастяжку, и кокетливо покривлялась:
     - Давай, опробуем… - ответила, смеясь…
   
     Спустя какое-то время, всё ещё лёжа в постели, Алтыбай, лаская, перебирал пальцами рыжие волосы, нежащейся рядом Анфисы, как бы просто из любопытства, спросил:
   - Кто тебе ближе всех из подруг?
   - Они все одноклассницы, - взглянула ему в глаза Анфиса.- Все близкие. Время проводим вместе.
   - И ты о нашем сегодняшнем вечере расскажешь всем?
   - А что, это секрет?
   - Не секрет, но мне интересно, как ты поступишь?
   - Светке Ким уж точно рассажу!
   - И как она, по-твоему, отреагирует?
   - Она скажет: «Классно! Молодец!».
   - А кто у неё приятель?
   - А это тебе зачем? Ты ещё вздумаешь выпытывать интимные подробности обо всех подругах?
   - А, по-твоему, это большая тайна и мне знать её не полагается?- спросил Алтыбай, притянув голову подруги,  и принялся обцеловывать лицо, глаза, шею, губы…
   - Ой! Так и задушить человека можно. Я даже задохнулась!
   - От тебя - не секрет, но для чего тебе это?
   - Видишь ли, дорогая, важно знать, какие люди посещают твоих подруг. Девчонки молоды и беспечны. Их простотой и общительностью  могут воспользоваться недобрые люди, и даже враги государства…
    - Ну, ты даёшь!..- скептически повела бровью Анфиса.
     - Послушай, Анфиса. Мы живём в пустыне, которая граничит с враждебным нам миром.  Через границу не прекращаются попытки проникновения к нам чужаков. И не всегда удаётся своевременно  обезвредить их. Они какой-то период находят пристанище себе у чабанов на отгонных пастбищах, рассказывая им легенды о себе. Чабаны – люди доверчивые. Дают им приют и пищу, какую-то информацию. Обжившись в песках, чужаки пробираются в населённые места. А потом расползаются дальше по стране, к интересующим их объектам… Понимаешь? А это не просто туристы-лихачи, а шпионы и диверсанты…
    - А девочки тут причём?
    - Девочки, как и чабаны, не зная, с кем общаются, могут давать им пристанище.
    - Фу! Какие страсти ты мне наговорил!- Криво улыбнулась Анфиса, освобождаясь от его объятий.- Почему ты решил, что мои подружки могут укрывать пришельцев?
    - Ну, будем откровенны: твои подружки – девицы довольно лёгкого поведения, некоторые из них вступают в близкие отношения с первым встречным…
      Анфиса прикусила губу, зная и за собою такой «грех»,
но с этим утверждением не согласилась:
    - Неправда это!- сказала она.
    -  Неправда?! Тебе нужны доказательства?
Алтыбай откинул простынь, перелез через Анфису, спустился на пол босиком, отодвинул стул с одеждой подруги, другой стул – со своей одеждой, освободив подход к столу.  Извлёк из ящика пакет с фотоснимками и снова забрался в постель.
    - Давай будем искать доказательства моей правоты,- сказал он, доставая из пакета фотокарточки, на которых были изображены пикантные моменты с нескольких «групповух», и развернул их веером.
      Чтобы сразу не шокировать Анфису, Алтыбай заранее отобрал снимки, на которых она тоже фигурирует, в другой пакет. И держал в столе в резерве: на крайний случай, если она будет упорствовать…
    - Увидев запечатлённый на снимках «кошмар», Анфиса побледнела. Но, не обнаружив среди пьяных оргий себя, чуть-чуть успокоилась. И спросила:
    - Кто же это всё сделал?
    - Это сделал специалист, профессионал, служащий в системе государственной безопасности. А вы и не знали, кто среди вас!
Вот тебе наглядный пример.
    Анфиса, потупясь, молчала.
    - Убедилась в моей правоте?
    - А что, учителям теперь вменили  в обязанность заботу о безопасности государства?- не ответив на вопрос, спросила Анфиса.
    - Я уже не работаю в школе. Теперь моя служба состоит в обеспечении государственной безопасности,- ответил Алтыбай.
    - Значит, ты мне врал тогда? – приподнялась Лейла на локте, с возмущением глядя приятелю в глаза.
    - Не врал, а не всё сказал в первую встречу. Теперь ты знаешь всё. Кстати, председатель областного комитета госбезопасности Чалабаев знает о нашей дружбе. И просил передать тебе его просьбу: оказывать мне посильную помощь.
Он знает, что ты активная комсомолка, комсомольский вожак.
Он очень серьёзно к тебе относится…
    - А что я могу делать?- спросила Лейла, сдвинув плечами.
    - Ты можешь давать нам для анализа информацию. Прежде всего, нам важно знать: кто из мужчин участвует в ваших увеселениях? Я уже объяснил тебе - зачем? Будут тебе и другие поручения.
   - Так ты только ради этого и танцевал со мной? – обиженным тоном спросила подруга.
   - Ну, что ты говоришь? Это потом у руководителя возникла мысль, что моя подруга может оказывать нам помощь. Он очень рассчитывает на тебя. Согласна помогать нам? Будешь числиться у нас внештатным сотрудником.
   - Справлюсь ли я с этим? Не знаю, - будто робея, произнесла Анфиса.
   - Не сомневайся. А для того, чтобы ощущать себя мобилизованной, напиши о своём согласии полковнику Чалабаеву. Это необходимая формальность. Я продиктую текст.
Спустись к столу, вот твоё бельё, - Алты встал и подал Анфисе её вещи. Минуту спустя, она придвинула стул и оказалась за столом. Бумагу и ручку достал из ящика хозяин комнаты. Стоя за спиной девушки, Алты диктовал:
   - Пиши вверху: Полковнику И.Г.Чалабаеву
                от А.А. Шалаевой

Ниже: Прошу зачислить меня в службу государственной безопасности в качестве внештатного сотрудника.
Поручаемые мне задания обещаю выполнять прилежно.
  -  Поставь свою подпись и дату, - подсказал Алты.
 Анфиса расписалась.
- Вот и всё. - Алтыбай пылко поцеловал подругу. А листок с коротким текстом вложил в папку и спрятал в стол.
 - Теперь можно ещё потребить «Рислинга» и - в постельку, понежиться,- наливая вино в фужеры, сказал Алтыбай.
   Нежились долго, пока Анфиса не запросилась домой:
   - утром же в школу, - проворковала она, освобождаясь из объятий друга. Приятель вдруг снова удивил её: он показал фото парня, которого она несколько раз видела во дворе общежития строителей и вознамерилась его «закадрить». О своём намерении  недавно сообщила Светлане. И вдруг теперь, отдав снимок в руки Анфисе, Алты сказал:
    - С этим парнем тебе  нужно познакомиться. Он живёт в общежитии на углу улиц Мира и Фиделя Кастро, Для этого следует выбрать подходящий момент, чтобы знакомство выглядело случайным.  Надо подружиться с ним, увлечь искренностью твоего отношения к нему, расположить к себе. Тут придётся проявить немалую долю артистизма. И получить как можно больше информации о нём.  Я убежден, - у тебя есть актёрские способности. Это тебе специальное задание. Если возникнет экстренная необходимость встречи, звони по номеру 5-13-81. Трубку возьмёт дежурный. Представишься псевдонимом «Кубинская». Назовёшь меня.  Он разыщет.
    Анфиса, идя под руку с приятелем, улавливала его слова и думала: «всё это звучит, как в шпионском детективе… И я в нём – действующее лицо…»
    Алтыбай проводил Анфису до двора.
В последние минуты встречи напомнил, что с подругами и друзьями она должна общаться, как прежде. Ни у кого не должно возникнуть никаких подозрений. Не нужно только самой проявлять какую-либо экстравагантную инициативу. И подругам о том, как провели вечер сегодня, тоже сообщать не нужно.
    -Следующий раз увидимся через неделю. Буду ждать тебя в нашем «уголке любви». В какое время тебе удобно? 
    - Как в этот раз, в девять вечера,- ответила Анфиса, ещё удерживаемая в объятиях…
 
      К себе в дом  она  вошла за полночь. Дядя Коля и мать уже спали. Не нарушая тишины,  заглянула на кухню, перекусила, не садясь за стол. И поднялась в свою комнату. Всё это время, с момента прощания с Алтыбаем, её не покидала мысль о необычном событии, о котором она никогда и помышлять не могла: о вступлении на службу в органы госбезопасности. Но, раздевшись и нырнув в постель, уснула быстро.
    Наступивший новый день диктовал привычный порядок действий: утренний туалет, завтрак, сборы в школу и – на уроки. Была весна. Приближались выпускные экзамены. Учиться уже надоело. Но звонок прозвенел. Все вошли в класс. А учителя нет. Должен быть сдвоенный урок химии. Кто-то подал идею: давайте сбежим в парк. И почти весь класс прошествовал через школьный двор, пересёк улицу и – вот он парк. Вскоре к беглецам явился гонец, из числа оставшихся в классе, с приглашением на урок: учительница уже на месте. Но беглецы в класс не вернулись, сказав послу, что он, мол, никого не нашёл.
    На третий урок, а это должен быть урок английского языка, в классе собрались все. Англичанка – классный руководитель отличившихся беглецов, вместо урока, устроила разборку: кто виноват в происшествии? Виновницей признала комсорга класса – Анфису. И отправила её к директору с извинениями за весь класс.
    Войдя в кабинет, Анфиса сказала:
    - Розалия Исмаиловна прислала меня извиниться за проступок всего класса.
    - А почему тебя? – спросил директор, встав из-за стола и приближаясь к посланнику.
    - Потому, что я комсорг класса, - сказала Розалия Исмаиловна…
    - Хорошо, скажи классу, что я простил. Пусть хорошо готовятся к экзаменам,- молвил директор и поцеловал Анфису.
    - После шестого урока я дома одна... Сегодня можно… - проинформировала ученица директора и удалилась.
        Анфиса  вернулась в класс и сообщила, что все прощены и должны серьёзно взяться за учёбу.
                28.   НЕ ХВАТИЛО БАЛЛОВ

        В  школе прошли выпускные экзамены. В числе других выпускников Анфиса получила аттестат зрелости. Пыталась поступить в пединститут в Башкирии. Не набрала нужного количества баллов. И вернулась в Карахауз.  Она не забыла задание Алтыбая. И, продолжая свои прежние связи, старалась «случайно» встретиться с парнем из  общежития строителей. Частенько специально проходила замедленным шагом мимо этого здания, посматривая во двор. Иногда видела его мельком. Но, помня, что встреча должна выглядеть случайной, не рисковала нарушить заданное условие. И дело, в котором она имела не только служебный интерес, но даже личный, никак не   продвигалось.
      А однажды, сев в девятом квартале в автобус первого маршрута, ехала в баню.
Вдруг увидела парня, за которым уже давно охотится. Он почти на ходу вскочил в переднюю дверь. Шофёр для бегущего навстречу притормозил специально. Анфиса хорошо разглядела его: высокий, худощавый, спортивный, хотя слегка сутуловатый, лцо загорелое,  нос крупный, волосы русые. Под мышкой – сверток. Сквозь прорвавшуюся газету проглядывает махровое полотенце. Вскочил и остановился на передней площадке...


       На очередной встрече с Алтыбаем Какабаевым Анфиса сообщила:
     -  Наконец-то удалось  познакомиться с интересующим вас  объектом, но побудить его к откровенности никак не удаётся. Узнала, что он художник. Окончил Московский институт имени В.Сурикова. В Карахауз направлен по распределению института. Работает в художественной мастерской, где руководитель Захаров. Живёт в общежитии строителей временно, по договорённости Захарова с начальником строительного управления Шевченко.
        Алтыбай успокоил:
       -  Не отчаивайся, главное ты уже сделала – возник контакт. Остальное произойдёт со временем.  Не прекращай свиданий с ним, не молчи при встречах, если он молчит. Рассказывай что угодно, можешь придумывать небылицы, только не молчи. Можешь даже предложить ему себя в жёны.
        Совет был очень простой и даже излишний. Анфиса по своей природе очень разговорчивая девица, чтобы не сказать – болтливая. Но это придало ей больше смелости в проявлении инициативы.  А последняя рекомендация: стать женой Вадима - показалась ей странной, но симпатичной.
       Вечером они встретились с Вадимом у общежития. Направились в парк «Дружбы» через мост. Вадим по обыкновению молчал, слушал, что говорит Анфиса, но никак не проявлял своего участия, своего отношения к её рассказам - ни словом, ни звуком.
А она рассказывала о школе, о взаимоотношениях между учениками, о своих учителях, о конфликте с одноклассницей, о праздничном концерте, который подготовили старшеклассники с её участием. Вадим молчал.
         Анфиса решила рассказать одну-две  истории, происшедшие  с её участием, рассчитывая  пробудить у каменного Вадима соблазн:
        - Однажды,- начала она, - дело было к вечеру, я вошла в девятом квартале в автобус пятого маршрута, маленький такой. Сидения были заняты, и я села на место кондуктора, который отсутствовал, у самой кабины водителя. За рулём увидела парня…помню, он  закончил нашу  школу двумя годами раньше меня, и к этому времени уже отслужил в армии.  Стеклянная перегородка между кабиной  и салоном была только за спиной водителя, т.е. правая половина её, у сидения кондуктора, отсутствовала, и кабина свободно соединялась с салоном. Водитель повернул голову, увидел меня и улыбнулся. Вероятно, он узнал во мне бывшего секретаря школьной комсомольской организации, которым я являлась до десятого класса.   В одиннадцатом я уже была просто комсоргом своего класса. Так вот, проехав один пролёт, от остановки девятого квартала до кинотеатра «40 лет ТССР», автобус остановился, и водитель объявил: автобус идёт в парк!
         Люди засуетились, поднялись с мест и вышли.  Я сижу.
 Автобус тронулся и на бешеной скорости, проскакивая все остановки, и даже автобусный парк, понёсся за город. За кладбищем свернул с основной дороги на грунтовку.
        Куда ты меня везёшь? – кричу ему.
        Он молчит. Не поворачивает головы  в мою сторону.
 Остановился  в глухом месте, между барханами. И – хвать меня  за руку через проём. Я вскочила и побежала в конец салона. Остановилась у задней двери, где было длинное сидение, во всю ширину автобуса. Он настиг меня…
      - Ну и что? – спросил Вадим из вежливости..
      - Ничего…потом вывез.
Вадим молчал. Анфиса минуту-другую ждала его реакции. Потом сказала:
      - А вот ещё случай…На каникулах после десятого класса, принарядившись, вышли мы под вечер со Светкой Ким, моей лучшей подружкой, из её дома, намереваясь прогуляться в центр, к парку. Ещё не успели отойти от двора – возле нас остановилась белая «Волга». За рулём майор Бадалянц,  из  ГАИ. Лёвой его зовут. Нос огромный, с загнутым концом, брови широкие на переносице срослись, глаза жадные, поблескивают.  В женской среде – очень известная личность – вертопрах!
      - Далеко собрались, красавицы? – спросил он, посмеиваясь, - могу подбросить…
      - Давай прокатимся, - говорю Светке, уже держась за ручку  и открывая дверцу. Светка согласилась.
        - Куда  везти вас,- оглянулся улыбчивый Лёва?
        - Мы хотели бы побывать в песках, куда парни увозят девушек, а возвращают женщин. Там мы ни разу не бывали,- соврала Светка.- Любопытно посмотреть…
       -  Что за место в песках? – переспросил Лёва, улыбаясь. Сейчас увидите.  И прибавил газу.
         Через два квартала остановился, сказал:
        - Нужно занести записку. И вошел в магазин. Вышел с внушительным пакетом и положил его в багажник. Нам дал по шоколадке.
       - Подкрепляйтесь, не помешает, так же улыбаясь, сказал и пришпорил своего «Пегаса». Мы были настроены легкомысленно. Жуём Лёвин шоколад и похохатываем над собственным балагурством.  Проехали кладбище, пост ГАИ, пустующий к вечеру.
      - Смотрите, слева, начали строить у нас электродный завод. Видите, ограждение, штабеля плит… Но нам не сюда, - сказал Лёва. И повернул вправо, съехав с асфальта на укатанную грунтовку, круто вилявшую змеёй между холмами барханов. Вдруг из-за очередного холма навстречу нам выскочил синий «Жигуль». Сразу узнав майора ГАИ,  парень, сидевший за рулём, поклонился. А женщина на заднем сидении, забилась в угол и закрыла лицо рукой.
       - Вот, видите, они уже всё сделали. Обратно едут довольные, но девушка не хочет, что бы её узнали, - прокомментировал Лёва, смеясь. И проехал дальше, ища чистого места для привала. И вот остановка. Мы вышли, хлопнув дверцей, дожёвывая шоколад. Лёва открыл багажник. Извлёк поклажу. Расстелил покрывало. На газеты выложил походный закусон: хлеб, колбасу и бутылку коньяка.
     - Первую экскурсию полагается вспрыснуть, - сказал он, озорно взглянув на нас.   Все засмеялись.
      - Располагайтесь, как дома, берите пример с меня – он уже был в одних трусах и без рубашки.
     - Мы заколебались.
     - В чём дело? – спросил он, - туристы вы или не туристы?
    -  Да мы без лифчиков, - призналась Света.
    - Пустяки, я на вас смотреть не буду.
 Лёва налил коньяк в стаканы:
    - Выпьем за то, чтобы наш отдых хорошо удался, - провозгласил он, со звоном соединив свой стакан с нашими… Следующий тост по очереди  пили на брудершафт. Потом – за простоту общения. И Лёва напомнил, что мы не соблюдаем форму одежды в «праздник туристов»… Пришлось раздеться.  Лёва, достав новую бутылку, налил: «за любовь».
      - Этот тост закусываем поцелуями, - категорично заявил он.
     - Давайте я вас поцелую, но пить больше не буду, - еле ворочая языком, сказала я, уже пьяна… Лёва не согласился…   Из песков он привёз нас  полумёртвыми. Высадил у Светкиного двора и уехал. В городе возиться с нами не стал. Мы добрались в дом по-пластунски.
   -   Утром пытались со Светкой восстановить в памяти подробности вчерашней туристической вылазки – не всё удалось вспомнить. Но ужасные слова Лёвы, его гомерический смех и наш истерический вопль ужаса – не забыли. Он сказал: «Вот бы сейчас увидели вас учителя ваши! И расхохотался.  Мы ошалели, представив себе эту жуткую картину…»
      Вадим прослушал и этот рассказ, молча, и в конце не задал вопросов. Улыбнулся и закурил. Он всю ситуацию понял. Даже и те моменты, которые сами участницы не смогли восстановить в памяти по причине сильного опьянения. Мнение об Анфисе и её подружке Светлане у него сложилось вполне определённое. Он подумал: «Они здесь все такие…»
      Анфису, теперь наблюдавшую за ним, разбирало любопытство: «неужели он действительно  такой стойкий?». Её разжигал азарт, хотелось сломить его упорство, подчинить  себе, своему желанию. И она вдруг вспомнив подсказку Алтыбая ,  глядя Вадиму в глаза, произнесла:
     -  Возьми меня в жёны. – И после паузы добавила: - хоть ненадолго… рожать  не буду…
       Вадим, не ожидавший ничего подобного, молчал. Но, мысленно прокрутив всю ситуацию,  которая сейчас является фоном его жизни, минуту спустя, сказал:
     - Только на один год… Цель твою понимаю: тебе нужен благовидный покров, который бы спрятал  все твои похождения… Для этого сгодится даже кратковременное замужество…
    - Какой ты добрый! – восторженно отнеслась она, и приблизилась с поцелуем.
      Этому диковатому решению Вадима, предшествовала следующая мысль:
     « Ещё в стенах института мечтал я, по окончании учёбы создать серию живописных полотен маслом на основе собранных во время летних каникул этюдов, осуществить несколько художественных выставок и вступить в творческий Союз художников СССР. Это моя «голубая» мечта. Даже прибыв сюда, в Каракумы, я был полон надежды на успешное осуществление задуманного. Но недавно узнал от местных художников Бустанова, Семиразумова, Колобова, Захарова, что здесь на базе выставок масляной живописи нет реальной перспективы вступления в Союз художников СССР. Кое-какие надежды можно питать лишь мастерски владея акварельной графикой. А к этой технике письма я мало расположен. Что из этого следует? Поработаю год-два, отдам свой долг за учёбу в институте, накапливая этюды для будущих картин, и возвращусь к себе на Дон. Там тоже художники нужны. А чтобы не тратить время на вечерние хождения в поисках смазливой мордашки, поживу этот год с Анфисой… Они здесь все такие…»
    И после столь «скоропалительного» решения, он в тот же вечер привёл Анфису в свою келью. Проводил только за полночь.  И, к большому удивлению, узнал, что Анфиса – дочь Лейлы Шалаевой, сбежавшей вместе с баянистом из Шамхора. В следующий вечер они встретились с Анфисой и вместе пришли к Лейле, расплывшейся, как каравай на дрожжах, на котором черты прежней красавицы едва угадывались, и Николаю Павловичу, покрывшемуся морщинами, с померкшим взглядом, заявив о своём решении - жениться. Для Лейлы это стало радостным событием. Во-первых, встреча с Вадимом воскресила в её памяти самый счастливый, самый радостный период её жизни, романтические мечтания и порывы к тайному возлюбленному Андрею Аргунову. Во-вторых, душа её вдруг обрела покой: Анфиса - в надёжных руках, и мысли об опасности, которая тенью ползёт за дочерью, теперь не будут беспокоить... Николай Павлович, почти не помнил Вадима. До своего бегства с Лейлой из Шамхора, он мало успел поработать музыкантом в ансамбле. Но, видя настроение Лейлы, и сам отнёсся к гостю дружелюбно, хотя какая-то тень залегла на его морщинистом челе…
    Собираясь к будущей тёще в гости, Вадим купил коньяк и вспомнил её любимые шоколадные конфеты - Кара-Кум. Теперь вся семья сидела с гостем за столом. Анфиса сияла. Естественно, молодые получили одобрение на брак от  матери и её мужа. Через неделю Вадим и Анфиса зарегистрировались в ЗАГСе. Вадим решил: развестись и через год не поздно будет, а пока всё должно выглядеть, как подобает, прилично.
Анфиса, казалось, не верила своим глазам, что в её паспорте поставлен штамп, свидетельствующий о законном браке. Встретившейся у них во дворе бабушке Ханипе она с восторгом показывала штамп в своём паспоте:
   - Смотри-смотри, апай, вот штамп – говорила она хохоча…
 Вадим понимал причину её восторга…   
     Лейла предложила молодым жить у неё одной семьёй. Вадим отказался. Анфиса переселилась к нему в общежитие в его крохотную «келью отшельника» - так он именовал своё жилище.
Не попав в институт, она пыталась поступить на работу, но на стройку разнорабочей не хотелось, а квалификации никакой не было. По рекомендации приятельницы Лейлы, поступила нянечкой в детский сад. Свидания с Алтыбаем Какабаевым не прервались. На очередной встрече с ним доложила, что « его задание успешно выполнено: она вышла замуж за «интересующего службу безопасности человека». Довольный Алтыбай горячо расцеловал подругу-сослуживца.
    Анфиса не прервала и другие связи. И, несмотря на обещание – не рожать, почти сразу «затяжелела», а к концу года родила двойню: мальчика и девочку. Вадим понял, что теперь он «привязан к Анфисе капитально». Слова обещания, как говорится, к делу не пришьёшь. А штамп в паспорте – без всяких оговорок… Посетовал своему начальнику мастерской Захарову, что жильё, в котором он с трудом умещался один, теперь приходится делить на четверых… Захаров, хорошо расположенный к Вадиму, воспользовавшись своими связями в обкоме, добыл ему трехкомнатную квартиру. Лейла и Николай Павлович помогли кое-как обставить её необходимой мебелью. Вадим с семейством из общежития перекочевал в девятый квартал в новую «двухэтажку». Его веранда «смотрела» через улицу Тахиаташскую на кинотеатр «40 лет ТССР».
   Анфиса, находясь в послеродовом декретном отпуске дома, при новорождённых, кроме собственного дневника, начатого по примеру подружки Светки, делала кое-какие записи для Алтыбая.
Он в условленное время проходил мимо её подъезда, и Лейла в коротком и незаметном контакте передавала ему эти записки.
В них были помечены некоторые факты биографии Вадима, которые Анфиса постепенно узнавала. При этом удивлялась, что за причина, побуждающая серьёзную службу заниматься пустяками? Ведь невооружённым глазом видно, что Вадим не шпион…
     Вскоре Анфиса отдала детей в ясельную группу.
Теперь, как говорится, руки у неё были развязаны. И она, пока Вадим трудится в художественной мастерской, пустилась по старым адресам…  Со своими приятелями из футбольной команды зачастила в тугаи…
     Николай Павлович удерживался от пьянства, пока Анфиса жила дома и продолжала тайное общение с ним. Но после её замужества, снова запил. А Вадим уже не мог терпеть разгула Анфисы, напомнил о  том, что они создали брачный союз всего на один год, и отправил её к матери. Лейла о своих горестях написала в письме к Мариам:
    «Здравствуй, дорогая подруженька! Радость моя!
В предыдущем письме я писала тебе о невероятно радостном событии – встрече с одним из участников нашего танцевального ансамбля Вадимом  Лютовым, другом «моей несбывшейся мечты - Андрея Аргунова». Анфиса подружилась с ним и вышла за него замуж. Родились прекрасные двойняшки: Стасик и Сашенька. Дети – копия отец – все черты лица, как скопированы с Вадима. Растить бы малышей да радоваться… Так куда там! Взбрело ему на ум разойтись. «Мы, - говорит,- на год договорились пожениться». Марьяша, ты можешь представить себе такую нелепость? Штамп в паспорте на год ставят?… Голова - кругом идёт…  Вадим отправил Анфису с детьмя  домой. А у мужа Николая новые приступы затяжного пьянства.
    Кошмар! Отвезла я дочку с её малышами в Уфу. Пусть там живёт у родичей. Этот умник ещё спохватится… Пиши, золотая моя, я очень жду твоего письма. Целую, твоя Лейла».
    

























       КНИГА ВТОРАЯ
    
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

               

КАЗАЧИЙ
«ТРИУМВИРАТ»
















                1.АШХАБАД
               
            С момента бегства Лейлы Шалаевой из Шамхора прошли годы... Давно демобилизовались солдаты,  участвовавшие вместе с ней в танцевальном ансамбле авиационного полка. Разъехались в разные концы страны.
          Казачий «триумвират», расставаясь при демобилизации , эмоционально принял единодушное соглашение поддерживать дружбу перепиской. Но жизнь закружила в своём водовороте каждого из них. И связи прервались надолго.  В родную станицу Каракорумскую возвратился после демобилизации только Пётр Дубовик.
         Вадим, вопреки своему категоричному заявлению о том, что никогда не  женится, обзавёлся семьёй ещё до демобилизации.  Временная его шанхайская зазноба, Эрика, стала  женой. У неё, оказалось, уже был трёхлетний сын,  о котором Вадим не знал. Жил он у бабушки в старом городе. Со всем семейством Вадим уехал на Сумщину: постеснялся возвратиться в родную станицу из армии с семьёй – «пересудов не оберёшься»...
         Особенно памятный и желанный Лейле Андрей Аргунов, верный своей мечте поступить в университет, сразу направился к сестре Даше в Ашхабад.  В том же году успешно сдал экзамены на вечернее отделение филологического  факультета.   Стремился именно в Каракумы не  потому, что там найдёт у сестры пристанище. В мыслях постоянно жила  другая, сокровенная причина… А лучше сказать – мечта. Он не забывал слова слепой гадалки, которая сказала: «Свою любовь ищи в пустыне»… 
         Знал Андрей, что пустынь в мире  – не сосчитать! И глядя на смуглое лицо незрячей  ворожеи, с иронической  улыбкой  подумал: « Искать человека в пустыне, не зная,  в какой именно, всё равно, что искать иголку в стоге сена». Но по какому-то мистическому побуждению внушил себе, что его Вероника Полянская может оказаться  в Каракумах. А может быть, такая мысль возникла не случайно: он вспомнил, как однажды на уроке географии Вероника, глядя на карту, мечтательно шепнула ему: «Вот бы побывать в Каракумах»…
        Из Шамхора в Баку Андрей прикатил поездом. В аэропорту   дождался рейса на Ашхабад. Сидя в кресле первого салона и посматривая в иллюминатор на  зеркало Каспия, отражающее слепящую яркость солнца, затем - на бурые с желтыми вкраплениями  просторы пустыни,  он вспоминал прочитанные статьи в  подшивках газет: «Правда», «Известия», «Труд» о жутком событии десятилетней давности - землетрясении в Ашхабаде. А образ Вероники не выходил из головы.  Андрей обратился к святым пращурам с просьбой  о помощи ему в поиске своей любимой. «Дорогие Боги Славянские! Бог Род, Бог Сварог, Бог Свентовит, Бог Перун, Бог Велес, Бог Ярило, Богиня Лада, Бог Ра, Богиня Макиш, Бог Даждьбог, Бог Триглав, Бог Митра, Бог Хорст, Бог Семаргл – все Боги Славянские, всесильные, всемогущие  любящие. Для Вас ничего невозможного нет! Будьте милостивы  мне, помогите разыскать  мою любимую Веронику Полянскую. Не могу ощущать без неё радость дарованной Вами жизни. Других женщин мне не надо. Умоляю  дорогие Боги, не оставьте мою просьбу без внимания. Слава Вам и сердечная благодарность моя!»
    - Пристегните ремни. Самолёт идёт на посадку, - прозвучал мелодичный, но требовательный женский  голос из репродуктора.
       В аэропорту Ащхабада, получив багаж и сдав его в камеру хранения, Аргунов решил не сразу ехать к сестре, а, (чтобы чувствовать себя независимо), сначала определиться с работой. Первым делом отыскал редакцию газеты «Туркменская искра». Но редактора на месте не оказалось. Его пригласили в отдел пропаганды ЦК КПТ…
        Сидя за обедом в кафе «Бахар» (Весна), что у здания аэропорта, Андрей ел рассеянно, часто протирал лицо платочком, и одновременно  решал: как быть дальше?  В секретариате редакции «Туркменской искры» сказали, что у них штат  сотрудников полный. Фотокоров два. «Загляните в «Комсомолец Туркменистана» - посоветовал Юлий Кенигсберг, ответственный секретарь газеты, грузный  мужчина уже в годах, в тяжёлых очках с толстыми линзам. - Можно попытаться в Мары или Карахауз…». Андрей  ничего не знал ни о том, ни о другом городе. А в комсомольскую печать не хотелось.  Но, закончив обед, поехал  в редакцию газеты «Комсомолец Туркменистана».
        Редактор молодёжной газеты, как и ожидал Андрей, не очень  молодой русоволосый, энергичный,  с внимательным взглядом вдумчивого человека, оказался на месте. Сидя перед расчерченным макетом, он обсуждал  с ответственным секретарём редакции,  молодым быстроглазым парнем – Юрием Рябининым, очередной номер, готовившейся к выпуску газеты.
       - Присядьте, ответив на приветствие  Аргунова, жестом руки указал редактор  на диван, -  мы сейчас закончим.
        Андрей присел у ближнего края на кожаный диван, оглядывая небольшой кабинет, лишь на одной стене которого, выше головы редактора, был портрет генсека. Вдоль глухой стены ряд стульев, по сторонам дивана на жардиньерках кустистые, но без цветов, розы в крупных керамических сосудах.
        Вскоре деловое обсуждение закончилось. Ответственный секретарь, взяв макет,  вышел. Редактор взглянул на  Аргунова.  Андрей несколько смущённо встал, теребя пилотку в руках. И представился, сообщив о желании работать в газете в качестве фотокорреспондента на постоянной основе, но внештатно. 
       - А почему внештатно?- редактор испытующе  прищуриля…
Андрей почувствовал возрастающее внутреннее напряжение: ведь он всего лишь фотограф-любитель…
       - Я только что демобилизовался и хочу поступить на заочное отделение в университет. Для занятий нужно время. Внештатная служба, по-моему, даёт больше возможности для этого…  И у меня нет опыта практической работы в газете… это немного пугает…
         Редактор, раздумывая, закурил, и минуту молчал.
       - Опыт сам собою не приходит, его приобретают в процессе деятельности, - сказал он после паузы. – Бояться ничего не надо… Университет – дело хорошее. Очень правильное принял решение – учиться. А внештатная работа в редакции хотя и обещает  больше свободного времени… но она не может пообещать  стабильную зарплату. А это для жизни фактор существенный. Исключительно на гонораре прожить трудно.  К тому же «внештатник» -  это как бы свободный художник: «хочу – сделаю то, хочу – это…».  Ни обязательности, ни ответственности… А газета – существо суровое, требовательное… Внештатно – не рекомендую. Если хочешь связать судьбу с газетой – поступай в штат и подчиняйся всем нашим требованиям. Для учёбы времени   будет достаточно. Ведь ты непосредственный  его хозяин.  Или я не прав? – редактор пытливо взглянул в глаза Андрею.
        - Прав, конечно… - ответил Андрей и замялся.
        - А что же  смущает?
        - Я только с самолёта. Ещё без жилья… (Андрей заранее решил: не обременять семью сестры своим присутствием, поэтому не сказал редактору, что в Ашхабаде живёт его сестра).
          - Понял затруднение.   Этому  можно помочь...
  И поднял   трубку:
          - Здравствуйте. Это редактор «Комсомольца Туркменистана», Демидов. - Да-да, Сергей Иванович. Сейчас к вам подъедет наш новый сотрудник, Аргунов Андрей Андреевич. Вы сразу узнаете его, он в солдатской форме. Устройте, пожалуйста, комфортнее его дня на три. Спасибо.
«Всего на три дня?» - сердце Андрея на миг сжалось и стукнуло с перебоем.   
 Положив трубку  и обратив лицо к Аргунову, редактор пояснил:
          - Потом обоснуешься в нашем редакционном общежитии. Это для тебя будет значительно дешевле, и, я думаю, удобнее. Оно сейчас пустует. Держим на всякий случай для «гастролёров»… среди пишущей братии есть такая бродячая категория  «лётчиков»…вот они-то и работают «внештатниками»… Так. Тебе три дня даю для отдыха после окончания военной службы. Хватит?
Андрей кивнул.
        - Если вопросов нет, отправляйся в гостиницу. Устройся.  Поброди по городу…  Никогда не бывал в Ашхабаде?
        - Нет, - Односложно ответил Аргунов, не мигнув глазами.
        - Для газеты интересно первое впечатление «свежего» человека. Сделай фотоочерк особенно понравившихся мест. Это и будет, так сказать, вступительный творческий экзамен…
        Из кабинета редактора Андрей вышел удовлетворённый. В гостинице администратор зарегистрировала его по воинской служебной книжке  и вручила ключ с биркой № 19.  Номер оказался двухместный. Пустой, т.е. Андрей в нём один. Ещё в троллейбусе,  по пути в гостиницу, созрел у него план: получив место, поехать в аэропорт, где организуются автобусные экскурсии по городу и получить первое знакомство. Теперь он раскрыл на столе свой лёгкий ручной чемоданчик, в котором лежали  Сказки Афанасьева – подарок любимой учительницы, фотоаппарат, бритва и туалетные принадлежности.  Освежился под душем. Взял с собой фотокамеру и, заперев номер, оставил ключ у дежурной.  На остановке троллейбус не заставил себя долго ждать.
          В аэропорту девушка с броской внешностью через мегафон приглашала желающих принять участие в автобусной экскурсии по «прекрасной столице южной республики».  Андрей купил билет. Вскоре собравшиеся экскурсанты образовали  возле специального автобуса полукруг. Белокурая экскурсовод, стоя в центре  изогнутой шеренги, «обкатанным» языком с хорошей дикцией, предваряя начало осмотра города, сказала вступительное слово:
         - Ашхабад – столица Туркменской Советской Социалистической Республики, одной из пятнадцати суверенных республик, образующих Советский Союз. Это самый южный из крупных городов СССР. Он представляет собой цветущий оазис, расположенный к югу от пустыни Кара-Кум, у предгорий Копет-Дага.
         В 1917 году, когда трудящиеся Туркменистана установили в крае Советскую власть, Ашхабад был небольшим селением. Став центром автономной области, а в 1924 году – столицей союзной Советской  республики, город начал быстро развиваться и превратился в один из крупных экономических и культурных центров Советской Средней Азии.
       Расположенный в зоне сейсмической деятельности, Ашхабад в 1948 году пережил сильное землетрясение. Советское правительство, все республики СССР оказали пострадавшему городу большую помощь. Восстановление шло быстрыми темпами. Из руин поднимался красивый и благоустроенный город с широкими озеленёнными улицами, стройными архитектурными ансамблями, парками, бассейнами. В строительстве зданий широко применялись антисейсмические железобетонные крепления.
        Восстановлена и успешно развивается экономика Ашхабада. В городе работают десятки промышленных предприятий – заводы нефтяного оборудования, электротехнических изделий, кабельный завод, стекольный комбинат, прядильно-ткацкая, шелкомотальная, трикотажная, обувная фабрики и другие. Мировой известностью пользуются изделия ашхабадских ковровщиц.
        В городе находятся Академия наук Туркменской ССР, объединяющая около  шестидесяти научно-исследовательских учреждений республики, университет и другие высшие учебные заведения, театры, музеи… Сейчас вы увидите всё это своими глазами.
      - Садимся в автобус, и едем по городу...
        Экскурсия продолжалась в течение двух часов. Маршрут проходил по местам,  где не осталось следов природного катаклизма. Впечатление сложилось приятное. В памяти запечатлелись красивейшие здания ЦК КПТ, Академии наук ТССР, Министерства народного образования, Туркменского государственного университета им. Горького, Совета Министров ТССР, Драматического театра им. Пушкина, Туркменского академического театра им. Молланепеса, Музея изобразительных искусств; памятник В.И.Ленину, памятник Махтумкули: красивейший проспект Свободы – главная магистраль города. В парке  против госуниверситета высится огромный  обелиск с вечным огнём – памятник воинам-туркменистанцам, погибшим в Великую Отечественную войну. Неподалёку от памятника Махтумкули  - здание картинной галереи и музея краеведения республики. Вблизи, напротив парка культуры и отдыха расположилось здание центральной гостинцы «Ашхабад». В продолжение экскурсии, Андрей не упускал случая запечатлеть на фотоплёнку интересные моменты.
         После экскурсии, закончившейся возвращением в аэропорт, Андрей купил в киоске карту Туркмении, газеты, получил в камере хранения свой багаж – вещмешок
с армейскими пожитками,  и отправился в гостиницу.  Приятные  впечатления от экскурсии слишком скоро уступили место его постоянной скорби о Веронике.
В номере, отодвинув графин с  колыхнувшейся в нём водой,  разложил на столе довольно большую карту республики. Пристально вглядываясь в условно изображённые  просторы пустыни, будто ожидал явление чуда,  взволнованно заговорил вслух:
         - Где же ты, радость моя?.. Дорогие Боги Славянские! Бог Род, Бог Сварог, Бог Свентовит, Бог Перун, Бог Велес, Бог Ярило, Богиня Лада, Бог Ра, Богиня Макошь, Бог Даждьбог, Бог Триглав, Бог Митра, Бог Хорст, Бог Семаргл! Вы всесильные, всемогущие и любящие  Боги мои. Для Вас ничего невозможного нет! Будьте  милостивы ко мне, помогите разыскать  мою любимую Веронику
Полянскую. Я не могу без неё ощущать радость дарованной Вами жизни. Других женщин мне не надо. Умоляю вас, дорогие Боги, не оставьте мою просьбу без внимания. Слава Вам и сердечная благодарность моя! Но прочитанной молитвой, которую придумал сам, не ограничился.
 И перешёл к заклинанию:
    «Встану я и пойду в чистое поле, в эту бескрайнюю степь. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низёшенько,  и скажу так: гой еси Огонь и Полымя!  Не палите здесь скудных деревьев, а буен Ветер, не раздувай полымя! А сослужите службу верную, великую:  выньте из меня тоску тоскучую и сухоту плакучую.    Понесите её через боры – не потеряйте,  через пороги -  не уроните, через барханы, моря и реки – не утопите, а вложите её  в любимую Веронику – в белую грудь, в ретивое сердце,  чтоб она обо мне тосковала и горевала денно и полуночно, в сладких яствах бы не заедала, в меду, пиве и вине не запивала, а всем сердцем своим устремлялась мне навстречу».
        Это заклинание, запомнившееся Андрею из прочитанных «Поэтических воззрений славян на природу», он тайком повторяет вслух уже не первый раз, а мысленно твердит бесконечно. Глаза его невольно увлажнились. Губы дрогнули, ощутили вкус соли, скатившейся каплями по щекам. Он присел к столу. Закурил. Задумался.
  Мысли прыгали, будто спешили  наперегонки.  Вероника не отпускала…
          За окном вечерело. В животе послышалась воркотня. Давал себя знать голод. Выложив содержимое чемоданчика на кровать, Андрей отправился с ним в магазин. Купил батон, брикет маргарина и сто граммов  самых дешёвых конфет – «подушечек». Средствами он был не богат, приходилось тратиться с оглядкой. Переложил со стола карту на тумбочку. Перекусил. Запил стаканом воды из графина. Включил радио и прилёг на кровать. Из репродуктора захлёбывающийся мужской голос разносил Бориса Пастернака за его роман «Доктор Живаго», опубликованный за границей, которому присудили Нобелевскую премию. Андрей напрягся, вслушиваясь. Но… отяжелевшие веки  сомкнулись. И утомлённый за день, перелётом и экскурсией, он, будто провалился в сон.
        Утреннее пробуждение сопровождалось смутной тревогой. Но тревога оформилась в слова:
           «Правильно ли я поступил, что не сразу поехал к сестре?» - задал он себе запоздалый вопрос. -   Могут обидеться: мол, приличнее было бы сначала навестить родных,  а потом уже всё остальное…
    «Ничего, - тут же успокаивал  себя, -  оформлюсь в редакции, тогда и заявлюсь к ним  с повинной головою.   Авось простят…».
         Первую половину следующего  дня Андрей провёл в прогулках по городу с фотоаппаратом, экспонируя уже вторую фотоплёнку.  После обеда сидел в читальном зале библиотеки. Выписывал из БСЭ информацию о городах Туркмении, заблаговременно готовился к предстоящим командировкам. И радовался, что читальный зал открыт до десяти часов вечера.
   
                2. В ФИРЮЗУ


  Утром третьего дня, после освежающего душа, перекусив своими скромными припасами, решил съездить в Фирюзу. Пережёвывая кусочки батона с маргарином и «подушечками», вспомнил слова одного из экскурсантов: «Фирюзу надо посмотреть -  красивейшее местечко». И вот он уже в автобусе мчится в   расщелине по  извилистой  асфальтированной дороге в  предгорьях Копет-Дага. 
       В Фирюзе  Аргунов приблизился к  большой группе туристов, выстроившихся перед огромной чинарой. Гид, молодой, загорелый мужчина  в лёгкой спортивной одежде сообщал им о Фирюзе:
    -    Дачный посёлок этот разместился в живописном ущелье на высоте около 800 метров над уровнем моря. В самый знойный период лета здесь прохладно. Надеюсь, вы это чувствуете. А в Ашхабаде в это время люди изнывают от жары. Хотя расстояние от Ашхабада до Фирюзы всего сорок километров. О Фирюзе в народе издавна сложилась легенда. Присутствующие настроились на интересный рассказ…
    -    Жил в незапамятные времена в этих местах садовник Бахарлы, - так начал гид. - У него было семеро сыновей. Однажды играли они на берегу быстрой речки в ущелье и нашли необыкновенной красоты камень. Принесли отцу. Садовник показал находку звездочёту. Мудрый старец предсказал – драгоценный камень принесёт его обладателю большое счастье, но и не меньшее горе. Прошло некоторое время - и радость озарила дом садовника: родилась долгожданная дочь. Имя ей дали по названию красивого камня – Бирюза, иначе Фирюза. Когда девушка достигла  поры замужества, молва о  необыкновенной красоте её распространилась далеко вокруг. И прислал к ней сватов  могущественный царь. Но гордая девушка отвергла чужеземца. Тогда владыка снарядил воинов, чтобы силой увезти дочь садовника. В ущелье вражеский отряд встретили семеро братьев Фирюзы. Они обрушили на всадников огромные камни. Воины повернули обратно. И во второй раз снарядил царь войско, и снова братья взяли верх над  незваными пришельцами. Только в третий раз  воины могущественного царя смогли проникнуть в сады Бахарлы. Жестоко бились с царскими слугами сыновья садовника, им помогала Фирюза.  Она громко звала на помощь джигитов из соседних селений – именно с той поры появилось в ущелье раскатистое эхо. Подоспевшие на помощь джигиты обратили в бегство чужеземцев, но семеро братьев остались лежать на бранном поле. Обезумевшая от горя Фирюза заколола себя кинжалом. Бахарлы похоронил детей там, где они приняли смерть, и оставил на могиле семечко чинары. Прошли годы, из малого семечка вырос могучий восьмиствольный платан. Народ назвал его  «Семь братьев и сестра», а ущелью дали имя Фирюза. Вот видите, и сейчас перед вами стоит, напоминая о легенде, красавица-чинара. Утверждают, что ей свыше  трёхсот лет, диаметр ствола у основания четыре метра, высота её более 30 метров. Правда, сохранилось лишь семь стволов, восьмой разбило грозой.
        Выслушав заинтересовавшую его грустную историю, Аргунов отошёл от группы туристов, намереваясь самостоятельно побродить по ещё не утратившим зелёный наряд улицам Фирюзы. Но не успел пройти и двадцати шагов, как вдруг навстречу из территории пионерского лагеря «Солнышко», вышел невысокий человек, пристально вглядывающийся в лицо Андрея. Аргунову показались его черты  знакомыми.
       - Ба! Да это же Аргунов! – неожиданно  вскричал встречный.
       - Андрей остановился, слегка ошеломлённый. И тут же узнал бывшего сослуживца, демобилизовавшегося годом раньше.
       - Здорово, Джумамурат! Не ожидал встретить здесь знакомого!
 И вот тебе на!.. - Бывшие однополчане тепло обнялись.
       - Я здесь живу, - сказал Джумамурат, а ты - какими судьбами?..
А я теперь живу в Ашхабаде. Сюда заглянул сегодня из любопытства. Уж слишком нахваливали это местечко – прямо рай земной!
       - А ты так не считаешь?
       - Я еще не достаточно осмотрелся. Хотя мне здесь нравится: горы, ущелья, зелень, прохлада… Похоже на рай.
      - Правильно ты говоришь, - улыбаясь в усы, одобрил Джумамурат. – Идём ко мне в гости, увидишь мой дом, где я живу. Угощу зелёным  чаем и туркменским пловом. Андрей согласился. По пути Джумамурат интересовался о своих полковых приятелях, оставшихся служить до окончания срока, о возможных переменах в части, о цели приезда Андрея в Ашхабад. И рассказывал о себе:
      - Так же, как в полку, занимаюсь оформительской работой. Художник – оформитель в пионерском лагере не меньше нужен, чем в армии: панно, плакаты, транспаранты и многое другое – всё на мне. А пионерских лагерей здесь – не сосчитать. Дел хватает. Скучать не приходится.
       Идти оказалось не очень далеко.  От фантастической чинары прошли квартал вдоль высоких домов, и началась частная застройка. Джумамурат жил в одноэтажном доме старинной туркменской архитектуры. Двор был крытый, увитый виноградными лозами, создающими тень и сохраняющими прохладу и свежесть – айван. Он напоминал садовую беседку  с круглым столиком и шезлонгами вокруг. Мамаджан-апа, мать Джумамурата, немолодая, но юркая и очень общительная  женщина, увидев гостя, засуетилась в приветствии, приглашая в дом. В комнате для гостей было прохладно и мало света. Виноградные листья прикрывали окна от солнечного света и зноя. И в гостиной сохранялась прохлада.
      Джумамурат и Андрей, облокотясь на подушки, возлегли за дастарханом, перед ними, словно по волшебству, возникли дымящиеся чайнички и пиалы, сладости и фрукты. На лице Джумамурата играла улыбка удовлетворения: он видел, как радостно сияет лицо гостя. Хозяин любил свой дом и место, где живёт – древнюю Фирюзу. Он пригубливал пиалу, не забывая интересоваться планами Андрея, и взахлёб расхваливал свой дачный посёлок, спешил поделиться его историей:
     - Фирюза, как заселённая долина,  существует уже много веков, - сказал Джумамурат. - Первое упоминание о ней сохранилось с начала X11 века.  К концу X1X века Фирюза стала приобретать черты дачного посёлка. Но особую роль в её развитии сыграла Откябрьская революция,  она открыла для Фирюзы новую жизнь. Здесь стали организовываться дома отдыха трудящихся. В посёлке выросли современные многоэтажные здания, кинотеатры, кафе. Круглый год работают санатории. Тысячи ребятишек заполняют пионерские лагеря. Здесь создана туристическая база, куда приезжают туристы из Украины, Латвии, Литвы, Эстонии, Казахстана, Белоруссии, Узбекистана и других республик…
        - А вот плов, - сказала  улыбчивая Мамаджан - апа, внося на вместительном блюде дымящийся и благоухающий пряным ароматом рис. Поставила блюдо на дастархан, приговаривая:
        -  Кушать  плов надо пока он горячий,   разговаривать можно потом…-  И рядом с блюдом  возникла бутылка красного туркменского вина «Гулялек». Джумамурат замолчал, улыбчиво реагируя на слова матери, и принялся откупоривать бутылку. Обед продолжался неспешно. Хозяйка  к дастархану не присела, чтобы не мешать мужскому разговору.  Пригубив виноградного, Джумамурат   стал ещё веселее и разговорчивее. Темы были  «прыгучие». С начала он  всё-таки допросил Андрея, чем он собирается заниматься. И Андрей легко поделился своими планами: учиться в университете и работать фотокорреспонентом молодёжной газеты «Комсомолец Туркменистана». Конечно, о главной цели своего приезда в Ашхабад он умолчал. Умолчал и  о том, что в Ашхабаде живет его замужняя сестра, которую он ещё не навестил. Может быть, последнее обстоятельство и удержало его упомянуть о сестре. Он испытывал чувство неловкости. И предполагал, что Джумамурат не поймёт его…
       - Вот и хорошо, будешь частенько приезжать ко мне. Я тебе все лучшие места здесь покажу.
        Когда разговор касался  авиационного полка, в интонациях Джумамурата ощущалось тепло. Он вспомнил героический полёт командира  Молодина в Турцию, вызвавший шумиху в прессе и приезд заграничной делегации, с целью расследования. Стал восторгаться подвигом командира части. Потом на память пришёл ноябрьский праздник и поездка в Кировабад на концерт знаменитого военного ансамбля им. Александрова.
       - У меня от того праздника сохранилась фотокарточка всего полка, - сказал он и поднялся с ковра. Принёс объёмистый  альбом.
        -  Вот, смотри. Тут обе эскадрильи и самодеятельность.
        - Большое фото, - отметил Андрей, закусывая дыней. Вытер о полотенце руки и взялся за фотографию. При  заметной величине фото, люди на нем  выглядели очень мелкими, потому что их много. Но Андрей быстро отыскал весь «казачий триумвират» и кое-кого из танцевального ансамбля.
Попала в поле зрения и Лейла, напомнив ему  настойчивые, но безуспешные свои преследования его…
        - Хорошая память сохранилась у тебя, - одобрил Андрей, возвращая фото. В альбоме было ещё много любительских снимков. Три года службы  - достаточное времени, чтобы столько нащёлкать… Разглядывая их, Андрей вспоминал и свои фотки. И тот случай, когда Лейла попросила его сфотографировать её  дочь… но, «по уважительной причине» дочери  дома не оказалось…
       После вина и плова бывшие сослуживцы ещё долго пили зелёный чай вприкуску с дыней…
      Провожая Андрея на автобусную остановку, Джумамурат сказал:
      - Приезжай ко мне в любое время. Где мой дом ты теперь знаешь. Не окажется меня дома, мама быстро разыщет. Я покажу тебе красивые окрестности, побываем в горах, проведу тебя по интересным тропам в Чули, в Бахарден… к подземному озеру, поплаваешь под землёй…
Здесь кругом очень красивые места. Вот ты теперь с фотоаппаратом, давай я щёлкну тебя возле этой четырёхсотлетней чинары, и вон  там, возле скульптуры взлетающего орла…
         Возвращался Андрей в Ашхабад в восторженном настроении. Неожиданная встреча с бывшим сослуживцем всколыхнула дремавшую память. За окном автобуса мелькали крутые повороты дороги в узких теснинах обступивших гор, возвышающихся по обочинам,  он смотрел на них с восторгом человека, впервые прикоснувшегося взглядом к настоящим горам. А  память своевольно вплетала картинки прошлого… Вот они с Джумамуратом на спортплощадке упражняются на перекладине, вот на кольцах Джумамурат демонстрирует  упражнение «крест», а вот он делает сальто на брусьях... Но самым любимым их занятием был бег на длинные дистанции. Чаще всего они с Джумамуратом бегали вокруг стадиона. Общение у них сложилось на почве  интереса к бегу, хотя принадлежали к разным подразделениям авиационного полка: Андрей служил во второй эскадрильи, а Джумамурат – в первой. К тому же Джумамурат  опережал Андрея на год службы. И занятие у него было особенное.  Числился он в полку механиком, а работу выполнял художника-оформителя. В армейских подразделениях это очень важная «отрасль», которая принадлежит сфере пропаганды.
Сблизившись на спортплощадке, Андрей иногда наведывался в мастерскую художника, когда не было репетиций танцевального ансамбля. В предбаннике мастерской толпились  уже отслужившие   панно, натянутые на подрамники холсты, старые лозунги на выжженной, выцветшей красной «китайке».
Однажды, войдя в мастерскую, Андрей увидел Джумамурата за работой:
он широкой кистью  по грунтованному железу писал киноварью: «Воин! Будь бдителен – враг не дремлет!».
      - Дай мне что-нибудь написать, - разохотился Андрей.
      -  Хорошо! – сказал приятель, - вот тебе жидкий зубной порошок с клеем, а в углу возьми натянутый на подрамник красный материал – и за работу. Текст перед тобой на бумаге…
       Андрей, не смутившись, положил подрамник на два табурета и довольно быстро, как в школьных прописях, размашисто «каллиграфическим» почерком начертал заданный текст. После его усилий на красном фоне значилось: «Болтун – находка для врага!».
     - А что? Неплохо! – оценил работу Джумамурат, - заходи  чаще – мне облегчение будет.
      Но  Андрей предпочитал делить своё время между танцами, чтением и продолжительным бегом. А теперь это пустячное событие вспомнилось с приятным чувством…
       Возвратясь  в гостиницу,  Аргунов освежился под душем, покурил и прилёг на постель, воспроизводя в памяти события дня. Ощущение радости от встречи с бывшим сослуживцем ещё давало себя знать, всё было благостно, но душу исподволь сосала тоска по Веронике. О ней Джумамурату Андрей даже не заикнулся, хотя на будущее продумывал план, как подключить его к поиску, не рассказывая всего…
   
                3. У СЕСТРЫ

    На следующий день, после выходного, выбритый, по-солдатски подтянутый с начищенными  пуговицами,  блестящей, пряжкой ремня и сияющими сапогами, но без погон, явился Аргунов к редактору.  На плече у него висел фотоаппарат «Киев», в кармане лежали две заэкспонированные фотоплёнки.
      - Как отдохнул? – поинтересовался редактор, закуривая после приветствия. - Садись, рассказывай. – И придвинул ему папиросы. Андрей тоже закурил, говоря:
      - Отдохнул отлично, - взглянул  в улыбающееся лицо редактора без робости, - побывал на экскурсии, осмотрел город.  Познакомился с Фирюзой. Прекрасное местечко. Случайно встретил там однополчанина, который демобилизовался год назад. Погостил у него. Он  предложил в следующий  приезд проводить меня в горы, в Чули, к подземному озеру  Бахарден…  Вот две плёнки защёлкал. Не знаю, что для фотоочерка выбрать… Всё нравится. Даже восхищает!
    - А чем твой приятель занимается?- спросил редактор.
   -  Он художник-оформитель. Украшает дома отдыха, пионерские лагеря.
    - Хорошее дело. Не теряй с ним связь. Плёнки отдай Мирмамедову в фотолабораторию, он проявит. Потом посмотрим… А теперь вот что. Переселяйся в наше общежитие на улице Свобода, 44, кв. 30., там навели «марафет». Становись на воинский учёт, прописывайся. И – вперёд! Чем быстрее с документами уладишь, тем скорее приступишь к делу. Деньги есть, не голодаешь?
     - Нет, не голодаю.
     - Вот и хорошо. Действуй! Хотя…подожди… У тебя кроме солдатской формы одежды нет? Тебе нужно обрести вид гражданского человека. Напиши заявление на аванс. Сейчас присядь здесь и напиши. Проси 300 рублей. Я подпишу. И сразу купи туфли, брюки, рубашку и какие-то мелочи. И ещё.  На носу вступительные экзамены в университет. Ты молчишь. Передумал учиться?
       - Нет, не передумал. Три года мечтал об этом, - с волнением в голосе ответил Андрей.
       - Так надо же готовиться к экзаменам!- в интонации и взгляде Сергея Петровича отразилась укоризна.
        Спазм перехватил горло Андрея, а на глаза выступили слёзы.
«Поразительно! Сколько заботы проявляет обо мне этот чужой человек … как о родном сыне» - мелькнула мысль в голове Андрея. Он кашлянул в кулак, стараясь скрыть мгновенную слабость.
        - Давай Андрей поступим так, - после паузы снова заговорил Сергей Петрович, - получи аванс, купи себе вещи и отправляйся в Фирюзу. Побывай со своим приятелем в пионерских лагерях, сделай снимки лучших пионервожатых, прогуляйся по окрестностям Фирюзы, дойди до Бахардена и накопи  коллекцию интересных материалов. Сдай их Мирмамедову. Это будет загон (запас) для газеты. И садись за учебники. После вступительных экзаменов студенту Аргунову от редактора пощады не будет! Понял? Отработаешь!  А пока…выполни задание и садись за книги. Придёшь в редакцию со студенческим билетом. Отчитаешься, - с напускной строгостью завершил свою речь редактор.
       Через час-полтора, примеривая в двухкомнатной редакционной гостинице  купленные брюки, туфли и рубашку, Андрей с благодарностью думал о редакторе: «Какой человек!.. Да, много людей хороших, но не настолько!.. И задание... Ну, для чего газете столько пионервожатых, или пейзажей?.. Это он затребовал только для виду: маскирует собственную доброту».
                Сергей Петрович, оставшись в кабинете один, с нажимом провёл ладонью по лицу со лба к подбородку, закурил, вышел из-за стола, прошёлся по кабинету в задумчивости. Ему вспомнились собственные первые шаги на газетном поприще. Вот также и он, как Андрей Аргунов пришёл в кабинет редактора в гимнастёрке. Только-только закончилась война… На груди поблескивали  медали – свидетельство бесстрашия воина. А в кабинете  он робел. И сердце билось неровно.  Происходило это не в Ашхабаде. И газета была не республиканская, а  районная. Седой редактор, довольно ветхий человек, мудрый и прозорливый, с первого взгляда внимательных серых глаз, увидел и понял, что происходит теперь в душе юноши, вернувшегося с войны…
          - Садись, сынок, - сказал он умиротворяющим тихим голосом. Будь спокоен. У тебя всё получится. Не святые горшки обжигают…
          Имя редактора  было - Светомир Всеволодович. Сначала он  переодел меня в цивильную одежду.  Потом принялся кропотливо лепить из меня журналиста… «Не случайно у этого редактора было имя – Светомир…
Именно такие люди несут Свет Миру. И Доброту…».   
        Андрей, переодевшись, привычным движением рук аккуратно сложил гимнастёрку и армейские брюки, распахнул дверцы гардероба, чтобы спрятать эти отслужившие вещи, увидел себя в большом зеркале преображённым. И на мгновенье застыл на месте. Зелёные глаза его оценивающе скользили по всей фигуре от головы до ног. Он себе нравился. И молчаливо признался в этом.
       - Теперь можно и сестру навестить! – сказал он вслух с воодушевлением.
И, не откладывая, достал записную книжку и первым делом поцеловал портрет Вероники. Шутливо спросил её:
      - Не узнаёшь, красавица? Это всё тот же я - твой Андрюша…
Прочитал адрес сестры.  И вышел из гостиницы. Вскоре он уже был на улице
Молламурта, 52, и звонил в квартиру № 3. В подъезде первого этажа трёхэтажного дома было три двери.  Он стоял у первой  справа. В руке  держал только коробку конфет. Прошла минута. За дверью внутри квартиры возникали какие-то звуки, ощущалось движение. Андрей снова нажал на кнопку звонка. Дверь приоткрылась и выглянула кудрявая головка молодой женщины в светлом халате:
       - Вам кого, молодой человек? – спросила она и мгновенно…будто задохнувшись, всплеснула руками… Андрюшенька! Вот ты разбойник! Входи же скорей! Обняла и поцеловала брата.
       - Ни письма, ни телеграммы… вот разбойник! Проходи, проходи смелее.
Видишь, у нас полумрак, жалюзи опущены, чтобы солнышко не так сильно палило. Пройди сразу в душ, освежись, пока я приготовлю на стол.
       Андрей, привыкая к скромному освещению, осматривался. Первое, что  увидел – чёрное фортепьяно. Оно выдавало увлечение и профессию хозяйки. Поодаль – книжные полки.  Статуэтки на комоде и фотокарточки в рамках с подставками. Была среди них и фотокарточка Андрея.
        - Даша, а где фото твоего супруга? Я же его ещё  не видел. Он  на службе?
       - Да, на службе. А фотокарточка вот… наш военачальник, капитан...
       - Снимок хороший, - похвалил Андрей, - а лицо чёрное, местный?
       -   Это он так загорел... Наш он, каракорумский!
       - А как зовут его? – Андрей улыбнулся, - а то не буду знать, как обращаться…
      - Зовут его Денис. Отец у него Афанасий. Тоже служил офицером.  Фамилия - Есаул. И я  теперь – Есаул…ха-ха-ха! – красивое лицо Даши  озарилось весёлостью.
     - Ну, иди в душ, ополоснись, чтобы не так жарко было. И – за стол. Вентилятор крутит, а воздух гонит горячий…
       После душа порозовевшее  лицо Андрея сверкало влагой. Светлые, как у сестры, но ещё мокрые волосы, казались тёмными.  Даша, с удовольствием пригубливая чай, неотрывно смотрела на брата, внимательно улавливая каждое его слово.  Андрей отвечал на её вопросы и тоже наслаждался зелёным горьковатым напитком. На столе кроме фруктов и сладостей, из домашних припасов сестры, стояла бутылка марочного вина «Безмеин» и раскрытая коробка трюфелей, принесённая Андреем. Но брат накануне  хорошо подкрепился. И теперь, решительно отказавшись от вина,  наслаждался естественным вкусом чая, не прикасаясь к сладостям.  Он посвятил сестру в свои планы, касающиеся поступления в университет, сообщив, что уже принят на службу в редакцию молодёжной газеты и обеспечен жильём. Сестра с улыбкой удивления покачивала головой:   
       - Какой ты у нас предприимчивый! – с восхищением сказала она.
 Раздался звонок.  Даша взглянула на часы.
       - Денис, - сказала она и заторопилась открывать дверь.
       - А у нас гость, - сообщила  мужу после поцелуя, - брат приехал.
       - Отлично, знакомь! – прозвучал басовитый голос.
       - Андрей, слыша диалог, встал навстречу приближающемуся Денису, который показался ему Геркулесом в военной форме офицера. «Такие гиганты в Каракоруме и не водятся, - шутливо подумал он.- Где же Дарья его нашла?».
Мужчины весело пожали друг другу руки, и Денис тоже присел к столу.
        -  А что же вино до сих пор под «замком»? – спросил хозяин,  удаляя пробку, и взглянул на супругу.
        -  Я предлагала, но Андрюша отказался: жарко, - говорит, - поспешила оправдаться хозяйка.
          Теперь выпили за встречу,  затем – за семейное счастье,  за успехи Андрея на предстоящих экзаменах в университете.  Между тостами Андрей посвятил Дениса в свои дела. А от него узнал, где Геркулес отыскал себе «это сокровище». Под «сокровищем», известное дело, подразумевалась красавица Даша.
       -  По всему видно – это судьба! – звучал басовитый голос Дениса, загорелое лицо его дышало радостью и повествование разворачивалось в зримую картину.
       -  Так совпало. Ехал я из Каракорума, после отпуска, на службу в Ашхабад… Нижнюю полку в плацкартном вагоне  занимала красивая девушка. Я сразу узнал прелестную землячку, которую помню с того времени, когда она училась в шестом классе. А я был в выпускном… Приглянулась она мне тогда. Но экзамены в школе, а вскоре – вступительные экзамены в военном училище… Словом, свидание не состоялось. Прошло несколько лет. И вот этот случай… Судьба! – Денис обворожительно взглянул на Дашу…
      - Да после окончания музыкального училища было у нас  распределение. Мне выпал жребий – Туркмения. Испугалась я, но делать нечего. Поехала. И тут эта встреча… Я не сразу узнала Дениса. Только в общении выяснилось, что мы учились в одной школе. Если у него и были какие-то намерения в школьные годы, то у меня ничего подобного не было. Я тоже считаю: это судьба. И очень счастливый случай. Не говоря уже о семейном счастье, которое нам сопутствует, я оказалась спасена от тяжёлой, но неизбежной для меня перспективы работать в сельской школе и жить где-то в ауле или в райцентре. Это лишь благодаря замужеству, меня оставили в Ашхабаде.
В той поездке Денис был настоящий джентльмен. Он так очаровательно ухаживал за мной. Это неподражаемо! – Даша в восторге возвела глаза горе.
      Денис, счастливыми глазами глядя на раскрасневшуюся супругу, улыбался, но её воспоминания  не прерывал.
      - Особой нежностью запечатлелась та  памятная поездка левой руке моей, что ближе к сердцу... Мы стояли в проходе, у окна.   Денис целовал её, то каждый пальчик отдельно, то ладонь – пока не преодолели всё пространство пустыни. Я млела от счастья. Мы оба с Денисом тогда  будто с ума посходили: приехали в Ашхабад и сразу зарегистрировались. Пожили немного на частной квартире, а вскоре Денис получил эти хоромы: две комнаты, кухня, прихожая… Всё отлично!  Только бы солнышка поубавить.
       Чаепитие продолжалось весело. Андрея приглашали остаться ночевать, но он, сославшись на завтрашнюю поездку с заданием в Фирюзу и необходимость кое-какой подготовки, от предложения отказался и уехал в гостиницу.

       4. БАХАРДЕН

        Андрей снова в Фирюзе.  Джумамурат весело встречает  приятеля.  В его сверкающей улыбки, крепком пожатии руки, порывистом объятии, громком голосе приветствия – все признаки искренней радости. Он Андрею говорит:
         - Для выполнения такого простого задания, которое ты получил  в редакции – никаких препятствий! И  это вскоре подтвердилось: заведующие пионерскими лагерями охотно сообщают имена лучших комсомолок. Потоком льются подробности их успешной работы.  Андрей  торопливо заносит всё в блокнот и щёлкает затвором фотоаппарата. Девушки сияют улыбками. Им весело от происходящего. Съёмки портретные  и коллективные, где пионервожатые вместе с пионерами в живописной местности,  захватили Андрея. Джумамурат при нём был в роли парламентёра и ассистента. Андрей, выполняя редакционное задание, внимательно приглядывался к составу воспитателей и пионервожатых: не мелькнёт ли ему на радость прекрасный лик его ненаглядной Вероники Полянской…
               Работа в пионерских лагерях продвинулась быстро.  И ещё оставалось достаточно времени, чтобы совершить поход в живописные  Чули.  Джумамурат  не скупился на похвалы в адрес этого горного местечка, расположенного северо-западнее Фирюзы в ущелье горной речки Алтын-Яб  (Золотой источник). Андрей  был заинтересован поскорее выполнить задание редактора и засесть за учебники. Экзамены в университет вот-вот начнутся.
    После съёмок приятели пообедали в пионерском лагере, и пустились по семикилометровой извилистой тропе пешком из Фирюзы в Чули. Их горный путь пролегал по живописнейшим местам. Спускающаяся вниз тропа, завершилась у территории утопающего в зелени горного дома отдыха «Чули». У прекрасного плавательного бассейна, который питается водой горной речки Алтыйн-Яб – по-другому: Чулинки, сделали привал. Искупались в студёной воде, температура которой в самое жаркое время не превышает четырнадцать градусов. За время пути Андрей защёлкал целую плёнку великолепными пейзажами. Друзья были довольны прогулкой. В пути  любовались окрестной природой.  Душа каждого из них была настроена на лирический лад. Андрей решил осторожно подключить Джумамурата к поискам Вероники  Полянской,  но осторожно не получилось. И он рассказал всё, вызвав у приятеля, как показалось, глубокое сочувствие. Джумамурат и сам ещё не женат: не накопил достаточно денег для того, чтобы уплатить калым за  туркменскую невесту. Любит девушку Зохре,  конечно, красавицу и пользуется у неё взаимностью. Но родители не отдают её, требуют денег.
          Нынешним путешествием приятели остались довольны. И решили завтра же побывать на подземном озере Бахарден. К вечеру они вернулись в Фирюзу.  За ужином Джумамурат спросил:
       - Андрей, ты когда-нибудь спал в юрте?
       - Нет.
       - Есть шанс прикоснуться к древнему  туркменскому обычаю… Или будем спать здесь, в доме?
       -  Конечно, хочу ощутить себя настоящим туркменом, - ответил товарищ и засмеялся. - А комары нас не съедят?
        - От комаров у нас есть защита – пичхана. Ты сейчас всё увидишь.
На улице их уже поджидали крупные каракумские звёзды, ярко выделяясь на фоне бархатисто-чёрного неба. Они с любопытством проглядывали сквозь переплетения виноградных лоз, увивающих айван. Юрта стояла во дворе поодаль от входа. Друзья не сразу отправились ко сну. Приятно было ощутить красоту и свежесть летней ночи. Андрей закурил. Джумамурат взял под язык щепотку насвая (табак с добавками, приготовленный по специальному рецепту). Тиха была фирюзинская ночь. Только сверчки слегка нарушали тишину, навевая грусть, и будили мысль о том, что не за горами осень.
         Джумамурат приподнял войлочный полог, закрывавший вход в юрту. И пропустив Андрея вперёд, вошёл следом.  Полог опустился.  На короткое время друзей поглотила густая тьма. Но освещение было предусмотрено. Мгновение спустя, зажглась лампочка, осветив пространство внутри шатра.        Андрей осмотрелся. Разборная деревянная конструкция, округлая у основания, вверх вздымалась конусом и сплошь была обтянута голубоватым войлоком. Пол тоже  устлан войлоком.  Никакой мебели не было. Постели располагались на полу,  под нависающим марлевым пологом (пичханой), каждая отдельно.  Вместо матрасов - курпачи (ватные стёганые подстилки),  подушки и простыни. Всё это вызывало у Андрея интерес, и он с любопытством вникал в детали, касающиеся юрты. Джумамурат в этой теме был хорошо осведомлён.  Он рассказывал:
     -  Для кочевников, тесно связанных с природой, жизнь в юрте была не прихотью, а необходимостью. Не случайно считается, что юрта -
- гениальное изобретение древних  предков.  Она стала основным видом жилища в степи.  Юрту  устанавливают быстро, в течение часа,  и столько же времени требуется на её разборку. Для кочевников она отлично служила летом и зимой. И продолжает служить на отгонных пастбищах. Некоторые туркмены держат юрту даже в городских дворах. Самый близкий этому пример перед тобой… Джумамурат сделал паузу, улыбаясь.  Свет погас. Это колдовал приятель, продолжая начатую тему о юрте. Друзья улеглись каждый под свою пичхану.
         - Джумамурат, а ты давно был в Бахардене? – спросил Андрей, откладывая в сторону вторую подушку – ему не терпелось поскорее узнать о таинственном подземном озере.
        - В Бахардене я был и давно и недавно, - ответил приятель. Давно – это до службы в армии, когда пещера ещё не была хорошо  обустроена. Дно пещеры было покрыто глыбами известняка, сорвавшимися со сводов, а в ряде мест - толстым слоем помёта летучих мышей, накопившегося за многие века. Дневным светом освещалась  только передняя часть пещеры, приходилось пользоваться факелами.  Тропа среди глыб подводила прямо к воде. Берега озера представляли собой отвесные скалы.  Трудно сказать, когда образовалась пещера с озером. И всё же ясно, что прошли уже тысячи, а, может быть, и миллионы лет с момента её появления. Первые научные сообщения появились о ней в конце X1X века. А практический интерес  возник после того, как была проложена Закаспийская железная дорога. Служащие железнодорожной станции Бахарден для удобства спуска в пещеру, по собственной инициативе установили деревянную  лестницу. С того времени пещера стала посещаема жителями Ашхабада и окрестных районов…- ты не спишь?
           - Нет, я с интересом слушаю тебя, хотя глаза уже слипаются, - ответил Андрей.
           - Понял. Давай будем спать.  Завтра всё увидишь своими глазами. Теперь там многое изменилось…
  Накопившаяся за день усталость давала себя знать. Вскоре оба приятеля уснули. И не заметили, как пролетела ночь. Гортанные звуки перекликающихся горлиц разбудили утро. Путешественники тоже проснулись. Со вчерашнего дня было решено встать пораньше и, доехав автобусом до Кизыл-Арвата, а затем, проехав село Келята, выйти на шоссейную дорогу, ведущую в сторону гор к входу в пещеру Бахарден. Туркменское название её «Коа-ата» значит «Отец пещер». Об «Отце пещер» придумано много различных легенд, представляющих её  местом обитания всесильных духов. И происхождение её приписывалось  сверхъестественным силам. Часть легенд связана с чудесным исцеляющим  действием сероводородной  воды, имеющей температуру  без малого сорок градусов. 
         Приятели за два с половиной часа добрались до  села Келята и, выйдя из автобуса, прошли ещё семь километров по своему маршруту, достигнув цели.
Перед ними открылся вход в пещеру. Он начинался у основания горы большим отверстием, имеющим вид широкой пятиметровой арки. У входа сразу же начинается спуск по лестнице в обширное подземелье на глубину, приблизительно, десяти метров. Справа у входа на большом плакате  в декоративной раме, прочитали текст, начертанный масляными красками крупным шрифтом, представляющий собой информацию о пещере с озером под заголовком:
      Подземное озеро Бахарден:
     В течение последних лет по решению правительства республики были выполнены большие капитальные работы по очистке и благоустройству  Бахарденской пещеры и прилегающего к ней участка. Сюда проведена электролиния, повсеместно устроено электроосвещение, построено асфальтовое шоссе. Вход в пещеру принял архитектурное оформление. Сооружена капитальная лестница, бетонированная дорожка до самого озера, благоустроенная купальня.
        Пустынное ранее место у входа в пещеру, превращено в культурный, зелёный уголок природы. Бахарденская пещера с  замечательным целебным озером стала излюбленным местом отдыха  жителей республики и приезжих гостей из многих областей страны.
          Путешественники  спустились в пещеру и увидели, что
 подземелье обширно уже в самом начале. Длина его значительно превышает двести метров, ширина метров шестьдесят, а высота зала - до двадцати метров.
          Озеро  расположилось в дальней части пещеры, и заняло чуть менее половины  зала. В воде уже плескались  более ранние посетители, опередившие Джумамурата и Андрея,  слышались их весёлые голоса. Приятели, раздеваясь, всматривались  в изумрудно-голубую воду, отдающую запахом сероводорода. Вода была настолько прозрачна, что даже при искусственном  свете на дне видны мелкие камешки.
           Отводя душу в ласковой воде, друзья продолжали осматриваться. Удивляло бесчисленное множество летучих мышей,  напоминавших пчелиный рой, обитающих в этом древнем подземелье, где они чувствуют себя особенно комфортно.
            Накупавшись до утомления, приятели выбрались на поверхность и забрели в кафе, разместившееся на открытом воздухе, под тентом, продуваемое лёгким ветерком. Легко догадаться, что называлось кафе «Бахарден». Подкрепившись, побродили в окрестностях пещеры. В горной расщелине обнаружили огромный овраг, в который стекает избыточная вода подземного озера.  Андрей то и дело щёлкал затвором фотоаппарата. Интересного материала на плёнках накопилось предостаточно.  Пора в обратный путь. На попутной машине добрались до развилки «Ашхабад - Фирюза». Здесь друзья тепло простились до следующей встречи. Джумамурат уехал в Фирюзу заниматься оформительской работой, Андрей поспешил  в Ашхабад, планируя сдать в редакцию фотоматериалы и переключиться на подготовку к вступительным экзаменам в университет.
           Заэкспонированные фотоплёнки Мирмамедов принял из рук Андрея в лаборатории. На черноусом лице его трепетало любопытство. Не мешкая, он проявил их и ещё сырые стал осторожно рассматривать, удерживая свисающую плёнку за перфорированные торцы. В лабораторию заглянул редактор:
            - Ну, как?- спросил он, глядя на Андрея и приближаясь к нему. Мирмамедов, не отрывая взгляда от плёнки, удерживаемой в левой руке, правую -  приподнял, над сжатым кулаком дерзновенно возвышался большой палец.
           - Хорошо! - перевёл редактор язык жеста в слово и пожал Андрею руку.
                ххх
            Переживания абитуриентов известны и памятны всем, кто даже очень давно поступал в учебное заведение… С тревожным блеском в глазах, как тени, толпами спешат от списка к списку вывешиваемых итогов каждого очередного экзамена. С замиранием сердца ищут горемыки торопливым взглядом свою фамилию, обуреваемы вопросом:  «повезло - не повезло»? Андрей тоже в этой толпе,  с теми же, как у других, обострёнными чувствами. Вот он с радостным трепетом в груди увидел свою фамилию …
«Ура! - возликовало сердце – последний экзамен сдал… по конкурсу прошёл… зачислили-и-и!!!»
       Через три дня, получив в деканате филфака студенческий билет и зачётную книжку, с чувством гордости, которое непременно распирает душу новоиспечённого студента, он явился к редактору.
       - Ну, вижу-вижу, выглядишь молодцом, хвались! – воскликнул Сергей Петрович, вставая из-за стола навстречу, когда Аргунов вошёл в кабинет.
      - Готов к труду и обороне! Всё сдал, - шутливо доложил Андрей редактору,  пожимая руку в приветствии. Вот свидетельства – предъявил зачётную книжку и студенческий билет.
      - Это первая твоя серьёзная победа! Поздравляю! Так держать и впредь! – весело отозвался редактор, садясь за стол.
      – Закуривай. Настраивайся на трудовые подвиги. Через минуту папиросный дым окутал лица собеседников.
         - На этот раз задание тебе более  ответственное, - произнося эти слова, лицо редактора обрело серьёзное выражение, лоб наморщился, брови напряглись, светло- серые глаза смотрели сосредоточенно…
               
                5.    В  НЕБИТ- ДАГ
          Задание Андрей получил действительно серьёзное. Предстояло ему лететь в Небит-Даг. В руках он держал командировочное удостоверение. И внутренне слегка робел.
    - Ознакомься с городом. Побывай на промыслах.  Привези фотоснимки интересных людей,  комсомольцев и ветеранов нефтедобычи…Очерк о трудовых достижениях нефтяников. Да-да, очерк! Не смущайся!  Можешь  и этим не ограничиваться. Всё делай, руководствуясь своим профессиональным чутьём. Ты теперь профессионал! Мирмамедов оценил твои фото высоко. Несколько снимков сгруппировал для фотоочерка. Я с ним согласен. Всегда надо брать на себя повышенные задачи, это  способствует творческому росту, - сказал редактор, одобрительным взглядом оглядывая Андрея, одетого уже  не в военную форму, а в лёгкую голубую тенниску и  серые брюки с острыми стрелочками. На ногах  поблескивали новой кожей дымчатые  туфли…
      -  Хорошо выглядишь, Андрей! Ты уже настоящий ашхабадец… студент, журналист - похвалил Сергей Петрович, закуривая (редактор почти не выпускал папиросы изо рта, так часто курил).
Андрей смущённо улыбнулся. Взглянул на часы. До вылета ещё было достаточно времени, чтобы заглянуть в редакционную гостиницу, в которой он хорошо обосновался после переселения из городской гостиницы  «Ашхабад».  Простился и вышел.
           В гостинице выдвинул из-под кровати свой маленький чемоданчик, достал записи, которые сделал в библиотеке, но прежде чем заглянуть в них, открыл портрет Вероники, подмигнул ей и произнёс: - лечу искать тебя.  Мельком взглянул на информацию:
        «Небит-Даг (Нефтяная Гора) – центр огромного нефтяного района,  сообщён дорогами, пролегающими в песках пустыни, с нефтепромыслами Кум-Даг, Челекен, Котур-Тепе, охватывая всю Западную Туркмению»…  Какое-то время держал блокнот раскрытым, задумчиво глядя в окно. Закрыл блокнот. Бросил его  в чемоданчик, туда же - бритвенные принадлежности, полотенце, фотоаппарат – и в аэропорт…
      Теперь, глядя в иллюминатор на бескрайнюю желтовато-бурую пустошь, местами золотистую, местами тёмно-серую, думал не о новом городе, построенном людьми среди кочующих песков, не о нефтепромыслах и трудовом героизме покорителей пустыни, добытчиках «чёрного золота» земли. Он видел неотступный, незабываемый, почти осязаемый образ своей милой, своей желанной, своей ненаглядной возлюбленной Вероники Полянской. Им владело волнующее побуждение, пьянящее желание, - во что бы то ни стало(!)  - разыскать, увидеть, зацеловать дорогого человека, оно не давало простора мысли, бьющейся в пределах безудержных эмоций.
        После посадки и короткого пробега, самолёт остановился неподалёку от скромного здания аэровокзала. В поселение Андрей добрался автобусом.  Он отметил, что пустыня подступает к  жилому массиву с трёх сторон;  с севера его окаймляют горные вершины Большого Балхана.
            Из автобуса Аргунов вышел у одноэтажного здания конторы нефтепромыслового управления. С подавляемым внутренним  волнением вошёл в коридор и почти столкнулся с невысоким, грузным человеком, обветренным, черноволосым, встретившим его добродушным взглядом медлительных глаз, над которыми  нависали широкие чёрные брови. Это оказался начальник нефтепромыслового управления  в Небит-Даге Агабаев. Он по связи был предупреждён о приезде корреспондента и сразу догадался, что встретившийся гость и есть тот  самый корреспондент. Крепким рукопожатием и дружелюбной улыбкой приветствовал начальник представителя молодёжной прессы.
        В просторном кабинете, украшенном коврами, с диспетчерским пультом, телефонами, стульями вдоль стен для совещаний,  за столом, беседуя с руководителем, журналист делал пометки в своём блокноте, не забыв предварительно щёлкнуть фотоаппаратом. После продолжительной беседы  Чары Мухамедович познакомил корреспондента со старшим инженером отдела технического контроля  Сергеем Георгиевичем Барановым, тоже невысоким, аскетической комплекции человеком с лицом рабочего аристократа,  и попросил его показать гостю всё нефтепромысловое хозяйство, обеспечить встречу с рабочими и специалистами. Баранов добросовестно выполняя поручение руководителя, водил корреспондента по посёлку, рассказывая историю его строительства среди кочующих песков,  показал столовую, клуб, три дня кряду возил его по промыслам. Баранов оказался человеком весёлым, жизнерадостным, исполненным недюжинной энергии и энтузиазма. Говоря о вещах серьёзных, успевал выдать уместную шутку. При этом очень увлечённо рассказывал об одном из крупнейших месторождений нефти в Котур-Тепе:
        - В Котур-Тепе, - говорил инженер, воодушевляясь, и бледное лицо его приобретало розовый цвет  - мощные нефтесодержащие пласты, скважины дают до 300 тонн нефти в сутки. «Чёрное золото» в Котур-Тепе высокого качества. В нём мало смолисто-асфальтеновых веществ и почти нет серы. Из неё можно вырабатывать высокий ассортимент первосортных товаров: дизельное топливо, смазочные масла высших сортов, ценные виды сырья для химической промышленности.
           Приятным итогом каждого дня был  ароматный туркменский плов, зелёный чай и чарджоуская дыня. Совместную трапезу с журналистом и коллегами разделял  начальник  нефтепромыслового управления  Чары Мухамедович Агабаев.
        Ночевал Аргунов в отдельной комнате холостяцкого общежития, которая с большим вкусом и размахом обставлена специально для  приезжих гостей.  Все три дня журналиста были насыщены работой. Он побывал на промыслах, встретился с людьми, сделал много снимков и текстовых записей для очерка. При этом всюду старался выведать хоть какие-то сведения о Веронике Полянской. Но пока ничего  утешительного не просвечивало…
          По возвращении из командировки, представленные им в редакции  материалы, получили заслуженную   оценку.  Редактор дружески похлопал по плечу и сказал:
    -   Молодец Андрей! Хорошо справился с задачей.
      На очередной «летучке» Сергей Петрович в присутствие всего коллектива редакции отметил успехи Аргунова, указывая на фотоочерк об Ашхабаде. А его фотоматериалы из Небит-Дага, опубликованные в «Комсомольце», вывесили на специальную доску поощрений. Это не могло не радовать Андрея. В приподнятом состоянии духа он купил в магазине культтоваров рамочку, принёс в гостиницу и сразу же завёл в неё увеличенную в лаборатории Мирмамедова фотокарточку своей Вероники Полянской и водрузил на стол.
        - Будь здесь хозяйкой, - сказал он, глядя на портрет,  из   которого улыбалась красивая девушка. Походил по комнате, глядя  на неё
 мечтательно. Закурил.  Вышел на кухню, поставил на плитку чайник,
включил газ. Заглянул в холодильник. Он был почти пустой, но к чаю
нашлась булочка и пакетик масла. Доставая свои припасы, Андрей с
благодарностью подумал про редактора за его заботу: «Какой человек! – всё
предусмотрел…благоустроенное жильё: две комнаты, кухня, санузел, ванна, 
 холодильник»...
        Но пользовался  Андрей только одной, меньшей комнатой, в которой стояла лишь его кровать  и стол с тумбочкой и телефоном.
 Вероятно, она предназначалась для спальни в двухкомнатной квартире. Вторая комната – большая,  и в ней стояло три кровати, возле каждой тумбочка; три стула и стол. На стене репродуктор. И пару репродукций картин – среднерусские пейзажи.
        Андрей пил чай на кухне, когда раздался телефонный звонок. Он поспешно вошёл в свою комнату.
       - Алло!..  Привет, Джумамурат! Всё отлично! Да, из командировки вернулся и здесь уже кое-где побывал.  Всё хорошо! А как ты?
Конечно, приезжай! Буду рад! В горы? С удовольствием!  Хорошо. Приезжай  сегодня, с ночёвкой. Правда, у меня во дворе нет юрты …  ха-ха-ха! Ну, добро, приезжай утром. Пока!

                6.   ДЖУМАМУРАТ
         В наступивший день приятель удивил Андрея. Он явился в тельпеке из белого барашки, завитки которого нависали на самые глаза, в ярком стёганом халате и брезентовых сапогах.
                -  Сегодня ты - настоящий туркмен! – восторженно выкрикнул Андрей, пожимая приятелю руку. Джумамурат, довольный произведённым впечатлением, горделиво улыбался.
                -  Собирайся, пойдём в чайхану чай пить. Посидим и там решим, куда сегодня нам направиться. Хотя … я бы предложил посмотреть Нису, её руины…
                В чайхане было не очень людно. Солнечная сторона оказалась свободной. Сели за столик у окна с белой занавеской.
                Джумамурат оказался отличным краеведом. Наливая  из чайничка в пиалу зелёный напиток, тонко благоухающий особым ароматом, он, глядя на светящуюся в солнечном луче струйку, спросил:
             - Ты думаешь, Ашхабад всегда был таким большим и красивым?
              -  Признаюсь, я воспринял этот замечательный город таким, каким он предстал перед моими глазами теперь. О его прошлом  не успел задуматься, - ответил Андрей. Не хотел разочаровать друга тем, что знает и его трагическую судьбу…
               - Этому я верю. У тебя были другие заботы, - пригубливая пиалу, отозвался Джумамурат:- подготовка в университет, газетная работа… Но я скажу тебе, что город не старый, а место, где он расположен, имеет давнюю историю.
          Здесь, у подножия Копет-Дага первые поселенцы появились около девяти тысяч лет назад. Занимались земледелием. Жили  большими семьями в домах, построенных из сырцового кирпича. Сеяли ячмень, приручали коз, овец, коров, верблюдов, лошадей. Поля орошали,  сооружая арыки. Занимались скотоводством. О многом свидетельствуют археологические раскопки в Анау,  Багире, например, о том, что люди тут жили до конца одиннадцатого века, время от времени отражая набеги чужеземцев. Но силы были неравны. И жители поселения надолго покинули родные места. Однако через  продолжительное время  люди  вернулись сюда снова.  Соорудили крепость,  построили дома, насадили сады, засеяли поля; появились кварталы ремесленников – гончаров, металлистов, оружейников; развернулся многоголосый базар…
             - Джумамурат, за соседним столиком прислушивается один тип к твоему рассказу, - приглушённым голосом подсказал Андрей.
             - Пускай прислушивается,  секретов нет, не оборачиваясь, усмехнулся товарищ, вытер платочком пот на лице и продолжал.
               - Но беда снова подкралась неожиданно. Явились орды монголо-татарских завоевателей, превративших всё в руины. Лишь спустя семь веков   на развалинах люди воздвигли новую крепость. Она просуществовала до первой мировой войны. Вокруг крепости выросло туркменское село Ашгабад. Это был обыкновенный аул, с узкими кривыми улочками, с глинобитными мазанками.
              - Ты так говоришь, будто сам всё это видел, -  с удивлением отозвался Андрей.
              - И ты увидишь, - ответил Джумамурат, - побываешь в Безмеине или Карахаузе, загляни в старый город – и всё поймёшь. До сих пор эти кривые улочки с глинобитными кибитками и высокими дувалами  там обитаемы, хотя рядом – новый город.
               - Извините, я на минутку отвлеку вас, обратился  из-за соседнего столика молодой человек с чёрными усиками на приятном молодом лице, в белой рубашке с коротким рукавом. 
          Джумамурат оглянулся:
                -  Садиддин! – воскликнул он, узнав приятеля,  и порывисто встал, раскрыв объятия…
Андрей с интересом наблюдал восторженную встречу обнимающихся  бывших   одногруппников  по художественному училищу. Садиддин был  выше ростом  и такой же сухощавый, как его друг, скрывающий свою комплекцию под полосатым стёганым халатом. Улыбчивое лицо его  менее загорелое, чем у товарища. Глаза из-под чёрных бровей сверкали весело, стреляя быстрыми взглядами. Он приветливо кивнул Андрею, продолжая общение с другом.
   - Долго мы с тобой не встречались, - сказал Джумамурат, тиская в объятиях Садиддина. – Я уже  год назад отслужил в армии. Как ты, всё там же в художественной мастерской Карахауза?
-  Да,  в Карахаузе, но не в мастерской, а в краеведческом музее,- ответил приятель, присаживаясь  к столу. В армии не служил. Так получилось. Что-то  с сердцем. Какой-то порок. Работая в мастерской, остро ощутил тягу к истории. Поступил на истфак в университет. Теперь уже на пятом курсе заочно…   Женился  на той  девушке – Гульчатай, помнишь?
            - Как же, конечно помню, красавица была, за нею многие из нашей группы ухлёстывали…
             - Художница. Мои портреты пишет. Хоть на выставку отсылай…ха-ха-ха! – похвалился Садиддин.    (В этот момент сердце Андрея больно сжалось: ему явился  образ Вероники Полянской).  А увлечённый Садиддин  продолжал:
               - Отец её, Бабаджан Нарметов, в обкоме партии заведующий отделом пропаганды. Он настоял, чтобы я оставил художественную мастерскую и возглавил новый, открывавшийся тогда краеведческий музей.  Мне кажется, он сделал это из опасения, что я сопьюсь. Художники частенько за воротник закладывают… Не хотелось мне уходить  из коллектива, но пришлось. Какое-то время скучал по кисти, запаху льняного масла и общению. Но всё проходит…   Уже привык к музейной работе. Интересно приобретать новые экспонаты для музея, создавать экспозиции, оформлять выставки. Частенько наведываюсь  к руинам Нисы. Там археологи ведут раскопки, и удается иногда заполучить кое-какие артефакты для нашего музея.
                - Что ты говоришь! – возликовал Джумамурат – А мы сегодня собрались с Андреем после чая побывать в Нисе. Не составишь ли нам компанию? Очень было бы кстати. Ты – историк,  просветил бы нас немного.
                - Согласен. Правда, я хотел пригласить вас в кафе, отметить встречу туркменским винцом…
                - Идея хорошая. Но давай сначала съездим, трезвыми глазами посмотрим на нашу древнюю столицу. Я бывал на руинах в прежние времена. Но тогда серьёзности не хватало. Возраст был не тот. Теперь же хочется подробнее узнать о ней. Едем?  А вино от нас не убежит.
              - Хорошо. Я согласен, едем, – ответил Садиддин, и поднялся со стула.
               Менее чем за час экскурсанты добрались до цели. Расстояние всего восемнадцать километров. По пути Садиддин рассказывал приятелям легенду:
               … В те  далёкие времена, когда в Нисе правил Нурахмед, а в соседнем Анау – Пирахмед, Аллах высочайщим своим указом запретил любовь. Вопреки строгому запрету дочь и сын этих правителей, случайно встретившись, полюбили друг друга. Зная, что им грозит, они бежали. Скитаясь в степи, среди сыпучих барханов, мучимые жаждой, они пришли к горам, отыскали одинокий родник, хотели из него напиться, но он иссяк на глазах. Влюблённые пошли дальше в горы, нашли речушку, но не успели припасть к ней губами, как она испарилась на глазах. Юноша стал копать, чтобы добраться до подземных родников. И когда он был уже у цели, проведал о том Аллах, разгневался, послал к ослушникам ангела смерти Эзраиля.
             Посланник божий решил, было немедленно осуществить приговор Аллаха, но, взглянув на девушку, влюбился, да так, что потерял волю над собой. А когда девушка заговорила с ним, ангел потерял дар речи.
               И в тот же миг из-под земли забил ручей, такой же хрустальной чистоты, как сама любовь. Чувства молодых были настолько велики, что  природа тоже ослушалась грозного повелителя. Молодые решили поселиться у истока родника любви, чтобы поведать миру о своей истории. И рассказывали они о том языком музыки и песни, ибо великие чувства родили в сердце юноши поэта, а девушка стала дутаристкой, перекладывала слова любимого на музыку…

                7. У  РУИН   НИСЫ
                Ещё не доехав до места, путешественники в лобовое стекло автобуса увидели  в предгорьях Копет-Дага два больших холма. Это было городище древней Нисы. Подъехали к нему и вышли. Автобус покатил до  Багира.
           Взору путешественников представились глинобитные стены, полукруглые башни и широкий ров, опоясывающий руины.  Стены и башни местами совсем обвалились, остались следы когда-то стоявших здесь ворот.  Все эти заброшенные руины произвели волнующее впечатление. В воображении витало что-то величественное, грандиозное. Андрей не выпускал из рук фотоаппарат, с которым не расстаётся ни днём, ни ночью.
       Садиддин сразу же вошёл в роль экскурсовода. Указывая широким жестом вытянутой вперёд  руки на панораму раскинувшихся руин, он с утрированно серьёзным видом начал повествовать.  Но  шутливый тон мигом улетучился. Он сказал:
        -  Смотрите, эти две мощные парфянские крепости в виде холмов, удалённые друг от друга всего на два километра, уже давно находятся в сфере внимания историков и археологов. Первые раскопки Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедицией состоялись здесь в 1946 году и с тех пор ежегодно сюда приезжают учёные. Но основные исследования были сосредоточены на Старой Нисе и сделанные там яркие открытия произведений древнего искусства на длительное время заслонили Новую Нису, почти забытую и гораздо менее известную.
          Как это ни парадоксально, но Старая Ниса гораздо моложе Новой.  Археологи установили, что самые ранние следы человеческой деятельности на месте Новой Нисы относятся к IV-II тысячелетиям до новой эры. В VI веке до новой эры при первых Ахеменидах здесь уже стояло крупное поселение - пограничная крепость, преграждавшая путь воинственным кочевникам с севера. Была она и при Александре Македонском, и при его преемниках - Селевкидах, а расцвела и превратилась в огромный античный город площадью около 18 гектаров во времена Парфянской империи. Потомки первого парфянского царя Аршака - вождя кочевого племени дахов-парнов, считавшие Нису колыбелью своей великой державы, построили здесь храм и царский некрополь, а во II веке до новой эры воздвигли неподалеку особый священный город Митридаткерт - тот, что теперь именуется Старой Нисой. Эпоха могущества Аршакидов была довольно долгой - более трех столетий, на протяжении этого времени процветала и Ниса.
   - После установления власти Сасанидов, - рассказывает Садиддин, проявляющий себя хорошим учителем истории или превосходным лектором, - для парфян настали черные времена. Правда, в начале своего правления, когда их власть была ещё не очень крепка, Сасаниды привечали представителей парфянских родов, поддерживавших их в борьбе с Аршакидами, но, окрепнув, они неумолимо стали искоренять парфянскую вольницу. Притеснениям стали подвергаться не только представители рода Аршакидов, но и все парфяне. С политической карты страны исчезло название Парфия. Места исконного обитания этого народа стали называться Абаршахром (Верхней страной) или Хорасаном. Гордиться своим парфянским происхождением в Сасанидском государстве стало опасно для жизни. Народ вынужден был отказаться от своего имени, а всех жителей древней Парфии стали безлично именовать хорасанцами. К концу своего правления Сасаниды добились поставленной цели - память о парфянах, казалось, исчезла навсегда. Людей, говоривших на парфянском языке и называвших себя парфянами, в мире не стало. Но народ как таковой в действительности не исчез, меняя своё название, язык и обычаи, он продолжал жить на своей земле и в жилах современных туркмен течет значительная доля парфянской крови.
              От Нисы последних эпох дошли до нас величественные даже в руинах остатки ее мощных крепостных стен со следами бесчисленных разновременных надстроек.
             В XIX веке заканчивается история города Ниса и начинается история ее развалин.
  - Ниса сегодня представляет собой древнее городище,  датирующееся I тысячелетием до н.э. – I тысячелетием н.э. Городище состоит из дух крепостей: Старой и Новой Нисы, - подитожил рассказчик.

        - Садиддин, блестящей лекцией ты заслужил пятёрку с плюсом, давай  зачётную книжку, запишу вместо профессора истории, - пошутил Джумамурат. Андрей горячо поддержал высокую оценку прослушанной лекции. Они шли между развалин, курили, обмениваясь впечатлениями, а мысль каждого витала приблизительно в схожем ракурсе: жили когда-то здесь люди, любили, растили детей, страдали от набегов враждебных племён, мужественно защищали свою землю, наслаждались коротким счастьем и страдали от потерь… Теперь эти громадные холмы  и стены  представляют собой большой  памятник прошедшему времени, культуры, истории борьбы  сражавшегося за право жить на своей земле талантливого древнего народа -парфян, потомки которого и теперь живут на территории нынешней Туркмении.
          В Ащхабад приятели возвратились под вечер. В автобусе перекидывались редкими словами.  Состояние подавленности овладело Андреем. Жаль было парфян.
Не выхоили из головы слова Садиддина: « Сасаниды добились поставленной цели - память о парфянах, казалось, исчезла навсегда. Людей, говоривших на парфянском языке и называвших себя парфянами, в мире не стало…» Это сообщение занозой врезалось в сердце Андрея … В его  стране   тоже естественное словосочетание «русский народ» правители заменили другим, - «советский народ», чем - то перекликавшимся с «хорасанцами»…
         По возвращении, в  Ашхабаде на автовокзале приятели зашли в кафе «Бахар»  Заказали ужин и вино. Звучала музыка. Невидимый  бахши  вдохновенно  выводил мелодию на высоких нотах. Под потолком бесшумно крутился пропеллер вентилятора. Официант быстро принёс заказ. Вино немного оживило утомившихся путешественников. Первый тост был посвящён памяти древних парфян. Второй, - Садиддину-лектору, в знак благодарности за его просветительский труд,  третий, последний,  -  выпили за дружбу.
       После ужина дружно и весело усадили Джумамурата в автобус и отправили в его родную Фирюзу. Андрей пригласил Садиддина переночевать у него в гостинице. Но Садиддин отказался: у него в номере городской гостиницы документы, которые завтра утром понадобятся для служебных дел.
   -   Появишься в Карахаузе, заходи ко мне в музей, - предложил Садиддин Андрею, - он  располагается напротив старого универмага на улице Карла Маркса. Буду рад, приезжай.
    И новые знакомые разъехались по своим гостиницам.
      

                8.  В КЕРКИ

 Андрей уснул почти на ходу, едва перешагнув свой порог. Спал крепко, но недолго. Проснулся за полночь, и в памяти сразу же  возникла, ещё вчера давившая на его сознание мысль о крайне угнетённом положении парфян в собственном государстве: властители лишили народ права даже называться парфянами.  Он переворачивался с бока на бок, но сон не приходил. Тогда встал и взялся за перо. В одном порыве выразил свои  чувства на бумаге. Это негативное возбуждение Андрея подогревалось ощущением схожести положения русских людей, переименованных в «советский народ».
     Утром Аргунов поведал редактору о совершенной  накануне экскурсии к руинам древней  Нисы, вручил ему фотоплёнку и своё ночное творчество – эссе. Планёрка прошла быстро. Ответственный секретарь редакции Юрий Рябинин, держа в руках макет текущего номера, сказал, что для соблюдения географии публикаций,  в последующие номера газеты нужны материалы из промышленных, сельскохозяйственных предприятий, учебных заведений о лучших комсомольских бригадах и звеньях  Чарджоуской, Марыйской  областей. Очень  нужен рассказ одного из участников начала строительства большого Каракумского канала.
       Андрей, в соответствии с заданием,  получил командировочное удостоверение в Чарджоускую область. И теперь  летел в город Керки с неугасимой надеждой на возможную встречу с Вероникой Полянской.
        За истекшее время Аргунов заметно  возмужал лицом и телом. Сразу после демобилизации, вспомнив, как несправедливо поступил с ним офицер в Вахнярской военной школе, заставив сбрить пушистые щегольские усики, мотивируя тем, что он не кавказец, -  первым делом отпустил аккуратные усы и  шевелюру.  Светлые волосы его были, по мнению Джумамурата, отражением его характера – буйно растущие и непокорные .  Они добровольно никуда не хотели прилечь. И Андрей, зачёсывая их назад, всю копну  прижимал к голове блестящим дугообразным зажимом, который концами ощутимо упирался в виски. В новом образе, без военной формы, в гражданской одежде, едва ли узнала бы его, случайно встретив на улице, бывшая поклонница Лейла.  Он, правда, никогда не вспоминал о ней.
Все его помыслы были устремлены к немеркнущему образу любимой одноклассницы - Веронике Полянской. Каждую командировку, начиная с самой первой, которая для Аргунова была, прежде всего, поиском исчезнувшей любимой, а уж потом – выполнением задания редакции, он помечает в блокноте, чтобы не оказалось пробела в посещении населённых пунктов.  В записной книжке значатся места его посещений.
        Глядя в иллюминатор на однообразный пустынный пейзаж, Андрей вспомнил те дни, когда    проживал в гостинице «Ашхабад». Один в двухместном номере. Было просторно.  Читал стихи Махтумкули в русском переводе. То и дело возвращался к излюбленным сказкам Афанасьева, вспоминал заведующую полковой библиотекой Молодину, оказывавшую ему посильную помощь в литературных занятиях. Приходили на ум  фрагменты из «Поэтических воззрений славян на природу».   Из репродуктора лилась чарующая мелодия знаменитого бахши, которая  оживляла памятные картины бескрайней пустыни.
       В третий вечер пребывания в номере, Андрей, как уже практиковал не раз, поднялся с кресла, отложил книгу, выключил свет и вышел на балкон. Звёзды, будто спелые  фрукты фантастического сада, казалось, гроздьями тянулись к земле. Светящиеся окна многоэтажных домов, подобными же гроздьями тянулись навстречу звёздам. В воздухе уже ощущалась ночная свежесть.  Андрей закурил. Опершись на перила и глядя вниз,  пропускал через себя разнообразные звуки вечернего города. Отчётливее всего проявлялись проносившиеся троллейбусы, временами издающие пронзительный скрежет и высекающие синеватые  вспышки молний на контактах траллей.  Почти непрерывный поток легковых машин, нёсшийся по ещё разогретому асфальту, порождал густой монотонный шорох.
        Дымя папиросой, Аргунов мысленно восклицал:
«О, Вероника! Где ты? Где ты, Дочь Земли?»  В его душе и в сознании - не переставал звучать не получающий ответа  вопрос. Вдруг в  номере зажёгся свет. Андрей с удивлением вошел с балкона. У свободной кровати, заправленной стандартным для гостиницы образом, стоял средних лет невысокий и довольно невзрачный мужчина с небольшим чёрным чемоданчиком в руке.
       - Я - дядя Вася - весёлый человек, - не поздоровавшись, с бесцеремонной шутливостью, а можно сказать, - развязно, представился гость. Эти слова мгновенно вызвали в памяти Аргунова давнюю картину,  времён его танцевальной увлечённости в Шамхоре… да нет! –  более давнюю: из Винницкого госпиталя… где однажды самодеятельные артисты из собственного состава медработников организовали для военнослужащих, находящихся на излечении, концерт. Перед тем, как объявить номер, юркий конферансье в яркой раскраске и наряженный, как попугай ара, под клоуна, выйдя на авансцену, представился такими словами:
       - Иван Иваныч Помиранцев – любитель музыки и танцев…
Вспомнив давнее, Андрей смотрел на пришельца молча, раздумывая: «Что за клоун  дядя Вася объявился тут?»,  Ждал: что будет дальше? А дальше ничего особенного не было. Дядя Вася поставил чемоданчик на пол, двинул его ногой под кровать. И, разобрав постель, улёгся, не проявляя никакой весёлости. Правда, улыбаясь, задавал вопросы: «Из каких краёв?»; «Надолго ли?»;  «А почему именно в Ашхабад решили приехать,…тут граница рядом?», «А в Заунгузской  экспедиции есть знакомые?»…
на эти вопросы, внутренне досадуя на богиню судьбы за то, что она подсунула ему такого любопытного сожителя,  Аргунов коротко отвечал.   И, судя по бестактности новосёла и характеру задаваемых им вопросов, догадывался, что это за субъект… При этом, хотя никакой вины за собой не чувствовал, испытывал некоторую  необъяснимую тревогу. Долго не мог уснуть. Утром проснулся с больной головой. В редакцию пришёл с дурным настроением. А новосёл улетучился из номера рано, оставив свой чемоданчик под кроватью. «Может быть, - думал Андрей, - в чемоданчике встроенный диктофон…  Если это слежка, то слишком наглядная… А может быть, им нужно теперь специально показать      что за мной следят, чтобы, спугнув меня, увидеть: какие действия стану совершать?.. Какая глупость!»
     Андрей постарался переключиться мыслью на командировочное задание. Вспоминал свои выписки:
    Керки – город,  центр Керкинского района  Чарджоуской области.
Расположен на левом берегу реки Амударьи;  на правом берегу — пристань и железнодорожная станция Керкичи (на линии Каган — Душанбе).  14,3 тыс. жителей  Заводы: хлопкоочистительный, стройматериалов, ремонтно-механический, молочно-маслодельный. Мясо - и хлебокомбинаты; ковровая фабрика. Рыбпромхоз. Педагогическое училище. Известен с 10 в.;  с 1925 — город…
                Но из головы  не выходит «дядя Вася - весёлый человек»… Навязчивая тема даже Веронику оттеснила на задний план. Морща лоб, Андрей раздумывает: «Откуда это началось? - Глядя в иллюминатор, пропускает перед глазами  проплывающую под крылом унылую бесконечность пустыни,  подкрашенную охрой…-  Может быть, где-то что-то сболтнул лишнего?.. Вряд ли… - понимая, что это чревато… А, впрочем, если вспомнить армейскую службу… там -  да, там кое-что было… По глупости  высказывал свои возражения офицеру, ведущему политзанятия…Кто это был?.. Это был один из молодых лётчиков…Да, суетливый со скороговоркой лейтенант Митрошин… Однажды он, ссылаясь на публикацию в «Блокноте агитатора»,  рассказывал о важности экономии и бережливости для страны, а значит – для блага всех людей… В блокноте говорилось: если каждая семья ежедневно сэкономит один грамм угля, это даст такую сумму сбережённых за год средств, которая обеспечит возможность строительства столько-то тысяч квадратных метров жилья, столько-то школ, столько-то детских садов, яслей и больниц… 
       Аргунов тогда не сдержался и сказал: один грамм угля стоит копейку… а  мы перед полётами  сливаем из передней и задней группы  топливных баков каждого самолёта по два ведра реактивного топлива - чистейшего авиационного керосина (так называемый - отстой) и, отойдя два шага от «хвоста», выплёскиваем его на землю…  С каждого самолёта! Хорошо ещё, что в нашем разведывательном полку их всего двадцать один. -  А в  соседнем (Бакинском) бомбардировочном  – пятьдесят четыре аналогичных машины. Они, в целях безопасности полётов, регулярно выполняют ту же процедуру, что и мы. А сколько у нас в  стране авиаполков!..
         Это была длинная и утомительная тирада, которая не понравилась не только офицеру, но и некоторым солдатам. А факт - вопиющий. Лейтенант молчал, недовольно глядя на Андрея, и лихорадочно соображая, как выйти из неловкой ситуации. Что-то принялся говорить. Однако  говорение  было пустое.
          Вскоре после этого события у Аргунова случилась пропажа, исчез журнал. Странное исчезновение. Журнал назывался «Новый мир». В нём был опубликован роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым…» В полковой библиотеке разведчиков  по указанию начальства его изъяли. Но Аргунову удалось раздобыть его с помощью приятеля из Бакинского полка в их полковой библиотеке. Все три номера поочерёдно.   Дочитав последнюю, третью часть романа, Аргунов оставил журнал на своей койке и вышел из казармы покурить. А, возвратившись, журнала на месте не обнаружил. Кто-то выследил и умыкнул.  У Аргунова мелькнула мысль, что это случилось по заданию  полкового  «особняка». И совершил кражу какой-то сексот из солдат, может быть,  кто-то из близкого окружения…  Аргуров раздумывал,  делал предположения и тут же отметал их, не веря, что это низкое  дело мог совершить его друг.  Так и не найдя журнал, в памяти сохранил версию, что это сделал какой-то сотрудник особого отдела…
       Были и после демобилизации  случаи, позволявшие подозревать за собою слежку.  «Всё началось с керосина…» - решил Аргунов… - Теперь вот «дядя Вася весёлый человек» нарисовался.  Неужели это был серьёзный повод заподозрить меня  во враждебных настроениях… против государства?  Ведь я высказался против нерадивости и бессмысленного расточительства, за сбережение общенародного достояния…А может и не из-за керосина, а из-за проявленного интереса к «вредной» литературе … А точнее всего - спецслужба изображает  бдительность на пустом месте, в стремлении обосновать важность для государства своей охранной миссии.
        Пока Аргунов мысленно перемешивал в своей голове словесную кашу, уже не глядя в иллюминатор, самолёт, преодолев  пространство, зашёл на посадку…      
          Приехав из аэропорта и устроившись в гостинице, не заходя в местную редакцию, Андрей направился на хлопкоочистительный завод.  В фойе административного здания увидел списки передовиков производства, фотовитрину с портретами победителей социалистического соревнования. Текст коллективного договора и другую информацию. Директора завода в кабинете не оказалось. Молоденькая секретарь-машинистка с яркими губами и  броским маникюром сообщила, что его вызвали в горком: стандартный ответ любой секретарши на вопрос: где руководитель?  Андрей зашёл в отдел кадров. Это для него было самым главным. Представился. И задал вопросы. Кадровичка, кудрявая черноволосая женщина лет сорока, приветливо улыбнувшись,  сказала:
        -  Комсомольско-молодёжные бригады, соревнуясь, трудятся отменно. А Вероники Полянской среди них нет. - Загляните в джингауз, там мастер Зайтуна Курамбаева, симпатичная и общительная девушка - всё расскажет вам.
         Аргунов под шумное звучание работающих джин, отыскал Зайтуну, записал имена передовых комсомолок, сфотографировал их на рабочих местах. И вышел с территории завода, предварительно запечатлев на фотоплёнку интерьер фойе с элементами наглядной агитации и стенгазетой.  Настроение было подавленное оттого, что и на этот раз ничего не узнал о Веронике Полянской. По пути в гостиницу на одном из зданий увидел табличку «РСУ Туркменмильводстрой». И личные переживания сами собой отступили на задний план. Вспомнился особый наказ Юрия Рябинина: «Зайди в контору мелиораторов, добудь информацию о строительстве Большого туркменского канала». И Андрей через минуту уже был в приёмной начальника. Но с начальством Андрею не везло. Секретарь, учтивая молодая женщина интеллигентного вида, доброжелательно глядя Андрею в глаза, сообщила, что начальник ещё утром выехал на трассу канала. Выручил председатель профкома, к счастью, оказавшийся на месте.
     Байрам Мамедович  Мамедов, обветренный и загорелый на каракумском солнце, цветом лица напоминающий обгорелую в костре кочерыжку, но не сухой, а хорошо упитанный,  оказался человеком увлекающимся, хотя и не очень молодым: виски уже тронула седина. Сразу выяснилось, что он на строительстве канала с первого дня:
       - Чтобы вам нагляднее представлять, как всё  это было, лучше  я расскажу непосредственно на канале. Дойдём до его нулевой отметки…
       Они вышли из конторы и направились к берегу Амударьи, откуда в четыре рукава канал вбирал в себя амударьинскую воду. Отшвартовали старенький катерок, запустили двигатель и вскоре оказались на фарватере.
     -  Строительство канала начиналось здесь, - сказал Байрам Мамедович, сделав движение рукой в сторону Амударьи -  и запалил трубку (редкий у туркмен случай: чаще они под язык кладут насвай – специальный табак). - Тут было царство тугаёв, зарослей тамариска и чингиля, продолжал он, дымя ртом и носом. -   У рельефа Каракумов обнаружилась одна важная особенность. Они наклонены к Каспийскому морю. Этот наклон умело использовали учёные специалисты при проектировании трассы канала. Теперь вода из Амударьи идёт по каналу самотёком. В период строительства, воду вели за собой.  Сначала бульдозерами, скреперами, экскаваторами выкапывали небольшую, километров пятнадцать длиной, траншею и заполняли ее водой. Затем мощными земснарядами разрабатывали канал на полный профиль – 100 метров. Таким образом,  строители обеспечивали себя водой и дорогой, по которой можно было доставлять все необходимое. Этот  метод ускорял и ввод канала в эксплуатацию.
       -   Я назвал событие  в прошедшем времени, но это относится лишь к уже действующему участку канала, на котором мы сейчас находимся. А строительный процесс продолжается, - говорил председатель профкома, не выпуская трубку изо рта. -  Жили строители в плавучих домах — брандвахтах, пользовались плавучими мастерскими и электростанциями. Защищались от наступающих песков: прижимали их камышитовыми клетками, засевали барханы саксаулом и черкезом. Были проблемы: мешали работать подземные соленые воды, возникавший размыв берегов, блуждание русла. И все же километр за километром канал все дальше уходил в пустыню...
     Звук работающего мотора не заглушал басовитый голос  Байрама Мамедовича.  Андрей с живым интересом слушал, временами оглядывая однообразный пейзаж песчаных берегов, и делал в блокноте пометки.
    -  Неожиданно возникла новая проблема, - продолжал рассказчик, поворачивая катер к головному сооружению.- Обнаружилось, что канал довольно быстро зарастает болотной растительностью. Не сразу нашлось правильное решение. Пришлось понервничать и похлопотать. Но теперь уже утвердился для борьбы с этой проблемой биологический метод. Проще говоря, заселили строящийся канал травоядной рыбой: белый амур, толстолоб теперь исправно справляются с важной задачей.  Они очищают канал от растительности, поедая растения, а сами служат пищей для рабочих…
         - Байрам Мамедович, помнится, вы где-то вначале нашей беседы произнесли фразу: «Ничка – столица Каракумов…». Что это означает?
         -  Рулевой усмехнулся и пыхнул трубкой:  столица первопроходцев, -уточнил он. В сыпучих песках Каракумов был  когда-то колодец – путь к нему знали только некоторые пастухи-аксакалы. «Инче» - «Тонкий» - дали ему название люди.  Потому что вела в те места лишь едва заметная, как тонкая нить, тропа.  Пришёл человек, разбудил безжизненную землю, выросли первые домики на берегу строящегося канала, добравшегося до этих мест. Слово «Инче» трансформировалось в многоголосье  разноязыких говоров, звучавших в то время на интернациональной стройке. Название колодца люди переделали  созвучно первоначальному, но на свой лад – Ничка. Такую версию происхождения непонятного слова предлагают учёные. У жителей посёлка есть и другая. Рассказывают, что приехали на строительство канала украинцы. Дело давнее -  было это в ту пору, когда спали без крыши над головой, на голых барханах. Расстелили новички немудрёные свои пожитки и улеглись ночевать прямо на горячий песок. Заснуть, однако, не смогли – солнце отдало добрую толику своего тепла пустыне, и даже ночью, под светом звёзд, дышала она раскалённым жаром. Кряхтел-кряхтел один мужичок, а когда понял, что заснуть всё равно не удастся, будто выдохнул –
 -  О це ничка!
- Эту шутливую легенду, сложенную первопроходцами, рассказывает сегодня в Ничке каждый…
       Много интересного узнал Аргунов в этом  путешествии по действующему участку   строящегося канала. Лёжа в гостинице, он прокручивал в памяти рассказ Байрама Мамедовича, временами вставал и брался за перо, записывая в блокнот  всплывающие детали его сообщения.
         Но мысль непрестанно  возвращалась к  Веронике, смотревшей на него, улыбаясь с фотокарточки, прислонённой на столе к графину с водой. Он расспрашивал о ней в пионерских лагерях, предполагая, что она могла бы оказаться в числе сотрудников, в домах отдыха, на промышленных предприятиях и в совхозах, уже побывал на всех кафедрах университета с одним и тем же вопросом: а у вас есть студентка Вероника Полянская? Но всюду был один короткий ответ – нет.
          «Утром пойду на завод строительных материалов, может быть, там повезёт…».
        Через несколько дней, выполнив задание, Андрей возвратился в редакцию.  Но личный поиск и на этот раз не имел успеха. Это печалило. Но он не поддавался хандре, не тратил время зря: частенько сиживал в «читалке» университетской библиотеки. Писал курсовые работы. Успешно сдавал зачёты, экзамены, не дожидаясь очередной сессии. Преподаватели поощряли досрочную сдачу.
         В быту ничего не менялось, жил в общежитии, как прежде. Правда, на стене теперь красовался крупный живописный портрет его любимой Вероники Полянской, старательно выполненный   кистью Джумамурата. Друг очень постарался и, по мнению Андрея, в облике любимой передал все лучшие душевные качества её.
       Друзья частенько общались не только по телефону. Джумамурат,
хотя и не потерял свою невесту, но тоже страдал не меньше Андрея, потому что родители её не шли на уступку, требовали крупную сумму калыма, а жених, несмотря на все старания, не смог собрать и половины необходимого.
      К сестре Андрей наведывался нечасто. Последний раз был у неё в гостях недели три назад, когда её новорождённому сыну, Ивану, исполнилось три дня, и они с Денисом, мужем Даши, встречали её из роддома с цветами и шампанским. Садиддин снова приезжал в Ашхабад. У него было чем похвастаться.  Сияя от радости, он рассказывал  о  ценных для его музея находках в Куня-Ургенче, в районе бывшего караван-сарая...

9.          ПОБЕГ С НЕВЕСТОЙ


Дипломную работу Аргунов защитил в университете успешно.
 Тема была ёмкая: «Детализация и философские обобщения в романах «Война и мир», «Анна Карениа», «Воскресение» Л.Н.Толстого. Коллеги-газетчики поздравляли Андрея с шампанским. Сергей Петрович, редактор, наедине предложил:
       - Андрей, давай я договорю с секретарём горкома, примем тебя в партию, станешь моим заместителем.
       Андрей вежливо поблагодарил и отказался.
      - Меня вполне устраивает нынешний мой статус, - сказал он. При этом думал о Веронике Полянской, для поисков которой служба фотокорреспондентом, более всего благоприятствует. А он всё своё свободное, а часто изловчался и служебное время использовать для поисков своей любимой Вероники.  Ни единого раза не уезжал в очередной отпуск за пределы Каракумов, а использовал его для поисков своей дорогой пропажи. Он был убеждён, что его любовь живёт в этой пустыне. Такова была сила веры в предсказание.  В свободные дни Андрей с Джумамуратом, любили выходить на природу с этюдниками. Джумамурат  увлёк и приобщил друга к занятиям живописью. Частенько они писали пейзажи в окрестностях Фирюзы. Иногда к ним присоединялся Садиддин.  В Ашхабад он наведывался часто. При этом Аргунов держал себя в жёстких рамках. Всю жизнь свою он  подчинил главной  задаче - поиску любимой Вероники Полянской. Кроме Джумамурата, об этом никому не говорил. Осознавал – не поймут, не поверят и станут глумиться, мол, «крыша поехала» – столько времени искать ветра в поле!..
     Но он был убеждён, что найдёт не ветер, а Веронику, свою неизменную любовь.  И неутомимо искал, настойчиво и целеустремлённо.  А время летело без остановки.
   
            Прожитые в Ашхабаде  многие годы, не принесли ему  желанного результата. Выполняя редакционные задания, он объехал многие места юга, запада и востока Туркмении, побывал на промышленных и сельскохозяйственных предприятиях, нефтепромыслах, отгонных пастбищах, в учреждениях культуры, в  аулах.  Многократно посещал город Мары   (древний Мерв) –  в юго-восточной части Туранской низменности, расположенный  на территории Мургабского оазиса в дельте реки Мургаб, берущей своё начало в горах Афганистана. Привозил материалы из железнодорожного узла,  автомобильного предприятия, кожевенного, домостроительного комбинатов, комбината строительных материалов,  ковровой фабрики... Тщательно обследовал  окрестные аулы, а о Веронике Полянской ничего не узнал.
               Не раз выезжал Аргунов на строительство второй очереди Каракумского канала в Теджен. Побывал на Хаузханском водохранилище, которое позволило  оросить в Тедженском оазисе свыше 70 тысяч гектаров, а также улучшить водообеспеченность  ещё 30  тысяч гектаров уже орошавшихся земель.  На участке канала Теджен-Ашхабад Андрей побывал четырежды.
            Давно уже  Большой Каракумский канал пришёл в Ашхабад, где были 
построены две плотины и Копетдагское водохранилище.  И все эти трудовые события  регулярно находились под пристальным вниманием фотообъектива, прицеливающегося из рук неутомимого Андрея Аргунова.    
           Не случайно редактор ещё в самом начале общения сказал Аргунову:
           «После вступительных экзаменов студенту Аргунову от редактора пощады не будет! Понял? Отработаешь!  А пока… садись за книги. Придёшь в редакцию со студенческим билетом. Отчитаешься…»
         Так и случилось. Андрей давно это ощутил. Хотя, такая запарка началась только  после окончания университета. Уже продолжительное время он не имеет  возможности встретиться с другом Джумамуратом…
       Андрей курил, сидя за столом, только что, приняв освежающий душ после дороги. Зазвонил телефон. В трубке возник голос  Джумамурата, о котором только что он вспоминал.
      - Ты никуда не исчезнешь? Я сегодня появлюсь у тебя, – сказал Джумамурат с серьёзной интонацией.
      - Приезжай! Я тебя жду. А за прошлую неожиданность приношу свои извинения. Срочно отправил редактор снова  в командировку,- ответил Андрей извиняющимся тоном.  Положив трубку, перешёл на кровать: накопившаяся усталость манила к подушке.  «Вздремну немного, пока Джумамурат доедет из Фирюзы», - подумал Андрей и, едва  прикрыв глаза, оказался    в незнакомом пустынном месте, покрытом высохшей под солнцем растительностью. В три стороны степь без конца и края, а впереди синеватая стена, высокая стена, над которой возвышается на фоне  неба старинная крепость. Он взбирается по крутой тропе наверх. И с высоты оглядывает окрестность. В степи тишина. Только шорох  трав. И вдруг - песня.  Льётся она из глубины тоскующей души.  В мелодии  угадывается голос любимой Вероники Полянской. Он взглядом ищет источник звучания. Видит небольшой домик с распахнутым окном. Обволакивающие сумерки быстро укутывают домик маревом тьмы. Светится лишь открытое окно, из которого льются грустные слова:

  Віють вітри, віють буйні,
 Аж дерева гнуться...
 Ой як болить моє серце,
 А сльози не ллються!

 Де ти, милий, чорнобривий?
 Де ти? Озовися!
 Як  без тебе тут горюю,
 Прийди, подивися!

 Полетіла б я до тебе,
 Та крилець не маю,
 Щоб побачив, як без тебе
 З горя висихаю.
 Сохну, в"яну я без тебе,
 всяк час умираю

 «Нашлась, нашлась Вероника!» -
        Воспрянул духом  растроганный Андрей,  и  спешит приблизиться к поющему окну, а ноги не слушаются, топчутся на месте, как связанные…

-  Проснись, Андрей! – шевелит его за ноги Джумамурат…
- Крепко же ты спишь!
    Андрей тревожно распахнул непонимающие глаза, секунду взгляд блуждает бессмысленно …  Но прозрев, подхватился, как солдат по тревоге. И друзья  уже тискают друг друга в объятиях…
    - На этот раз ты от меня не увернёшься, - смеясь, заявляет Джумамурат, хлопнув друга по плечу.
    - Да я и в прошлый раз  этого не хотел, -  оправдывается Андрей, - но должен был срочно вылететь в Мары. Я звонил тебе, чтобы предупредить, что дома меня не будет.   А трубку никто не поднял. – Садись, садись, сейчас поставлю чайник на газ, - сказал хозяин и метнулся на кухню.
      Джумамурат, присев, пересмотрел стопку книг, лежавших на столе. Удивили его  Сказки Афанасьева, лежавшие наверху стопки. Но  более серьёзное внимание привлекло название другой : «Борьба христианства с остатками язычества на Руси» Н. Гальковского. Он раскрыл её, под оглавлением прочитал:
« Языческая религия древних славян». Идолы. Требища. Боги…
     -    Чем ты тут занимаешься? – с весёлым лукавством спросил он, кивнув на Гальковского, когда Андрей с чайником появился из кухни.
      - Изучаю свои культурные корни... Но приступим к чаю, - ответил Андрей, отодвигая книги и ставя  ярко расписанный пластмассовый поднос со снедью.
.- А что там у тебя стряслось     - Не стряслось…это не одномоментное дело, а словно  постоянное  землетрясение.  Можешь себе представить? – Произнося эту фразу, Джумамурат смотрел на Андрея  напряжённым взглядом.
      - Ты о Зухре?
      - О родителях Зохрэ. Не уступают невесту за ту сумму, которую мне удалось накопить за прошедшие годы. И мы не можем с ней соединиться, хотя оба желаем этого давно.
     -  Будь у меня деньги, не задумываясь, помог бы тебе …
     -  Ты можешь помочь мне без денег, - после паузы сказал Джумамурат.
     -   Рассказывай, как?
     -  Мы с Зохрэ решили бежать… Она долго не решалась. Боялась ослушаться родителей и нарушить народную традицию,
не исполнив свадебный обряд. Понять её можно: свадьба – красивое и весёлое зрелище с мистическим содержанием, считающимся залогом семейного счастья...  Но, осознав, что я до конца дней своих не смогу собрать требуемую сумму, а годы уходят…  Словом, согласилась бежать со мной. (Джумамурат не всё сказал,  что явилось толчком для решительного шага Зохрэ, – она почувствовала,  что беременна.  Не желая бросить хотя бы тень на любимую женщину,   он утаил это событие даже от друга).  …И нужна твоя помощь. Видишь, я привёз вещи?
        Только теперь Андрей обратил внимание, что почти у самого порога оставлен баул.
      -  Вижу, - отозвался он, - дальше что?
      -  Пусть эти вещи остаются у тебя, я ещё привезу кое-что. … Мы с Зохрэ решили бежать  в Куня-Ургенч. Там у меня приятель… Учился со мной и Садиддином в художественном училище. Теперь в отделе культуры района работает.  Рассчитываю на него. Он в курсе дела. А ты поможешь  довезти багаж. Когда  сможешь вырваться из редакции, чтобы сопроводить нас в Куня-Ургенч?
       - Мне надо знать день отъезда…  Как только вы будете готовы – позвони. Попрошу у редактора командировку в Карахауз. А там до Куня–Ургенча всего сто километров – автобусом... Довезу вас и возвращусь на задание в Карахауз.
         Через три дня Ан-2, преодолев пятьсот километров над знойной пустыней, приземлился в аэропорту Карахауза, благополучно доставив с вещами не святую «троицу».
          Дальше путь беженки и её друзей  лежал в Куня-Ургенч, где в виде руин покоится прах древней столицы Хорезма - Гургандж.  Через три часа они уже были у цели. Джумамурат прихватил с собой последнее письмо Базарбая Душемова, в котором он  приглашает приехать с женой, и обещает всё уладить. Дом Душемова находился неподалёку от оросительного канала Совет-Яб, в полукилометре от автостанции. Наняли арбакеша, багаж сложили на арбу. Маленький ослик шустро перебирал тонкими ножками, большие колёса двуколки прокручивались степенно и неторопливо.
Троица шла следом. Аксакал, покрикивая на ослика, восседал на облучке арбы. Зохрэ – возлюбленная Джумамурата, стройная  с благообразным лицом, одетая в традиционном стиле для туркменских девушек в длинное бордовое платье из шелковой ткани – кетени, свободного кроя (не приталенное),  шла заметно волнуясь. Смущение отражалось на смуглом лице её. Оно  уподобилось цвету платья, хотя глаза сверкали восторженным блеском, и улыбка временами озаряла прекрасное лицо. Ещё бы! Она преодолела себя, свой страх перед нарушенной традицией, ослушавшись родителей, которые не выдавали её замуж до получения калыма. Джумамурат старался отвлечь её разговорами, хотя и сам был, как говорится, не в своей тарелке… Андрей наблюдал их волнение сочувственно, с пониманием. И в этой ситуации особенно остро ощущал боль сердца о своей дорогой утрате - Веронике Полянской…
               
                10.  ГОЛОС В НОЧИ

       Проснулся Андрей ночью. В ушах, казалось  ему, ещё звучал далёкий голос Вероники. Она звала его. И это уже не первый раз.
Как бы в ответ из глубины  его страдающей   души хлынули  такие строчки:

 Изнемогаю без тебя!
 Мечтами страстными питаюсь,
 Всё разыскать тебя стараюсь
                везде,  страдая и любя…
                Не потерял ещё надежды
за годы поисков  вслепую…
Люблю тебя сильней, чем прежде!
Люблю безмерно! И тоскую...

         В юрте было темно.  Андрей лежал с открытыми глазами.
Вспомнил, что после весёлого ужина на ночлег все мужчины                укладывались в юрте, собранной во дворе, как принято у многих туркмен. Женская   половина и дети заночевали в доме.
        Встреча друзей оказалась радостной и весёлой. Базарбай не обманул надежд Джумамурата: всё организовал наилучшим образом: выделил для новосёлов одну комнату в своём просторном доме, подготовил ему рабочее место в художественной мастерской, которая  выполняет всевозможные художественно-оформительские работы исключительно по заданию райкома партии, хотя является подразделением отдела культуры.  Это было главное, что переселенцам нужно. Сейчас друзья после сытного ужина с вином безмятежно спали.
       Утро наступившего дня  пришлось на воскресенье. После неторопливого завтрака, мужчины по просьбе Андрея отправились  смотреть памятники древности. Зохрэ осталась дома с Дурсун и  её резвыми малышами  Аширом и Курамбаем.
     Немногочисленная группа экскурсантов, возглавляемая Базарбаем Душемовым, направилась  к памятникам старины. Путь пролегал между надгробий старых захоронений местного кладбища, за которым возвышалось старинное сооружение в виде шестидесятиметрового кирпичного столба большого диаметра. Вожатый Базарбай – одногодок Джумамурата и Андрея, - низкорослый парень, худощавого телосложения с лицом молодого мудреца, шёл впереди.  И часто оборачивался к следовавшим за ним спутникам. Он рассказывал о том, что знал с детства и  что почерпнул из книг о существующих в его родном посёлке Куня-Ургенче памятниках древней истории.  Говорил увлечённо, в интонациях улавливалось чувство гордости за свою малую родину, которая причастна к большим событиям прошлого. Андрей улавливал  особенный блеск в его глазах, когда речь касалась героической борьбы туркменского народа против монгольского нашествия. Слушая, исподволь вспоминал вчерашнюю встречу с семьёй Базарбая.
        Первыми гостей увидели дети  Ашир и Курамбай, в одних трусиках игравшие в тени виноградных лоз на обширном топчане. В тревоге вбежали в дом, что-то выкрикивая.  Тут же из сеней выглянуло миловидное лицо Дурсун. Хозяйка была в ярком халате  со светлым платком на голове и, обнаружив гостей,  окликнула Базарбая.  Через минуту начались объятия и знакомства. Базарбай в майке, трико и домашних тапочках, выбежал из веранды с сияющим лицом – сразу было видно, что гостям здесь рады…
       - Главными достопримечательностями Куня-Ургенча, - продолжал рассказчик, когда уже подходили к минарету - считаются мавзолей основателя суфийской династии «кубра» Наджиметдина Кубры, относящийся к (XII-XIII вв.), мавзолей монгольской принцессы Торебег-Ханым - ( XII-XIV вв.),- мы скоро его увидим. И минарет Кутлук-Тимура, который перед вами. Любуйтесь! - (первая треть XIV в. н. э.).
       Не имеющий достаточных знаний истории  азиатской архитектуры,
Андрей, запрокинув голову, во все глаза смотрел на верхушку высоченного минарета, напоминавшего ему гигантскую трубу  заводской парокотельной.
Но Базарбай прервал его примитивные размышления, сказав:
     - Обратите внимание, минарет облицован шлифованными, выложенными парами жжёными кирпичами с поперечными резными кирпичиками-перемычками. Из тёсаного кирпича выложена и опоясывающая минарет историческая надпись.
    Подчеркнув художественную особенность сооружения, он усилил его эстетическое значение. Это изменило первоначальный взгляд Андрея на минарет…
    В отдалении на городище возвышался другой памяткник – мавзолей Тюрабек-Ханым. Подойдя к нему, друзья смотрели на древнее сооружение с восхищением – такая красота!
       -  Жаль, что она разрушается, - посетовал Андрей    -  Да, жаль… Это выдающееся создание не только зодчества, но и искусства средневековых мастеров мозаики, - вступает в свою роль экскурсовода Бабаджан. Видите, - здесь стройный портал, пониженный  по отношению к нему купольный вестибюль, очень высокий десятигранный объём  увенчанного двойным куполом, зала поминовений и невысокая усыпальница со склепом. Несравненный по красоте мозаичный декор некогда покрывал здание снаружи и внутри.  К счастью, он почти не пострадал на внутренней чаше купола, где развёртывается сложный по построению узор из звёзд и многогранников, заполненных стилизованно-растительными мотивами. Мозаиками покрыты и грани стен, и переходный от них ярус… Мозаики поражают чистотой и глубиной цветов. Гамма их составляет голубой, белый, чёрный, зелёный, тёмно-жёлтый, красный, некоторые детали узора позолочены…
     - Бабаджан, ты настоящий искусствовед, - с восхищением глядя в глаза друга, сказал Джумамурат, - дай руку! И он от души пожал руку друга, выразив искреннюю благодарность за такой подробный рассказ. Андрей тоже выразил свою благодарность  рукопожатием.
      - Теперь отправимся к руинам караван-сарая, осмотрим сохранившуюся часть его портала, - с заметным на лице волнением предложил Бабаджан, растроганный благодарностью друзей.
       Бабаджан, как и полагается хозяину, был проводником. Он хорошо знал
нужные тропы. И, обходя холмики кладбищенских могил и приземистые рощицы кое-где цветущего фиолетовым цветом саксаула, шёл впереди. Джумамурат – за ним. А следом двигался Андрей, пыхтя дымом папиросы…
      Пока мужчины занимались своим мужским, конечно, очень важным для них делом, женщины хлопотали в домашнем хозяйстве.  Дурсун то подходила к мангалу, на котором в большом казане готовился плов, то к дымившемуся  тандыру (домашняя мини-пекарня), где пеклись лепёшки. Зохре от души забавлялась с детьми, весело резвившимися в тени виноградных лоз на широком топчане. Ей, красавице, ещё не  познавшей счастья материнства, возня с детьми доставляла особую радость. А малыши, вчера ещё  дичившиеся приезжих,  сегодня освоились с гостьей, и, осмелев,  толклись у неё на коленях, трогали открывшиеся из-под платка косы, обнимали за шею. Особенно игриво вёл себя Ашир: он - то затевал игру «…идёт коза рогатая…, то шокировал Зохре щекоткой…, то поцелуями»…      
 -     Очень ласковый и нежный мальчик, - сказала, смеясь, Зохрэ, подошедшей к ней на выручку Дурсун.
    - Да, Ашир в отца! Он и похож на него и привычки такие же…- весело ответила Дурсун .
        Чтобы отвлечь мальчишек, мать заставила их собрать во дворе разбросанные игрушки. Налила в таз воды, дала им  ветошь  и поручила всё помыть.  А сама присела на топчане рядом с Зохрэ.
    - Вижу, нравятся тебе мои малыши, хочешь таких сыновей? – спросила она  Зохрэ, с умилинием смотревшую на хохочущих и плещущих друг на друга водой Ашира и Курамбая.
   -  Конечно хочу, - нежные щёки Зохре мгновенно зарделись целомудренной девичьей стыдливостью…
   - Будут, не сомневайся. Джумамурат постарается. Видно, он тебя очень любит…
             Руины портала караван-сарая, которые высятся в Куня-Ургенче, оказавшиеся перед глазами трёх энтузиастов-экскурсантов, представляли собой жалкое зрелище  со следами изящной и тонкой работы древних мастеров  изразцового декора, запечатлёнными в  его облицовке.
        - Смотрите, - обратил внимание друзей Бабаджан, - устои портала облицованы так же,  как и минарет Кутлук-Тимура парами шлифованных кирпичей, чередующимися с резными кирпичиками-перемычками. На щеках же свода выложен из тёсаных кирпичиков род геометрической решётки с некрупными мозаичными вставками. Они собраны из отдельных элементов белого, голубого и синего цвета, выполненных на кашинной основе...
       От осмотра сохранившихся обломков древних сооружений, впечатление сложилось горестно-радостное. Горестное оттого, что это всего лишь руины, жалкие остатки прежней роскоши. А радостное потому, – что, даже то немногое, что ещё сохранилось, убедительно свидетельствует, - предки были искусными мастерами, умели и могли творить прекрасное.
    -  Именно это по-настоящему радует и возбуждает чувство гордости за свой талантливый народ, - подчеркнул Бабаджан.
      - Дома «исследователей прекрасного» ожидал вкусный обед. Дурсун и Зохре изо всех сил старались, не ударить, как говорится, лицом в грязь.  Мужчины по достоинству оценили кулинарное мастерство и прилежание любимых женщин. Обед как  принято в туркменских семьях, продолжался неспешно. Мужчины возлежали вокруг дастархана, облокотясь на подушки. Плов по своему обычаю ели просто руками. Андрею дали деревянную ложку.  Он уже во время трапезы планировал свои дальнейшие действия. Ему предстояло после обеда уехать в Карахауз. Там он планировал, устроившись в гостинице, зайти в музей и встретиться с Садиддином, который наезжая в Ашхабад, неоднократно приглашал его к себе в гости. Правда, в горком комсомола, куда был командирован,  идти не имело смысла – воскресенье не рабочий день. Поэтому надеялся, используя праздное время,  осмотреть музейные экспозиции, а с понедельника приступить к выполнению редакционного задания. И когда после душистого туркменского плова на дастархане появилась ароматная чарджоуская дыня, Андрей внутренне уже был готов в путь. Но приличие требовало быть сдержанным. И он внешне спокойно наслаждался немногословным общением друзей: (у туркмен за обедом балагурство не поощряется) и отменным сочетанием сладкой дыни и чуть–чуть горьковатого зелёного чая.

        После обеда, тепло простившись с гостеприимными хозяевами и новобрачными друзьями, пожелав им на семейном поприще всяких благ и непременно счастья, запечатлев их на фотоплёнку, Андрей отправился на автостанцию. Как истинный фотокорреспондент, он с фотоаппаратом не расставался ни на  один час. Не пропустил он и осматриваемые исторические объекты, хотя не предполагал, что эти снимки могут понадобиться для его газеты. На остановке уже были пассажиры, ожидающие автобус. Коротая время, Андрей закурил. Минуты ожидания   тянулись долго. От нетерпения он стал прохаживаться возле остановки взад-вперёд. Казалось, что так легче переносить томительное бездействие… Автобус всё не приходил. Собралась уже приличная толпа.  Временами возникали сетования в адрес
недисциплинированных водителей. Андрей к ним не прислушивался, хотя и собственные мысли будоражились по тому же поводу. Помимо обычного нетерпения, в вынужденные минуты ожидания, его беспокоила мысль, что эта задержка  сломает его планы, касающиеся посещения музея.  Когда Андрей изволит туда явиться, он окажется уже закрытым.
       С большим опозданием автобус всё-таки пришёл. Выяснилось, что в пути машина сломалась, и водителю пришлось выполнять срочный ремонт в условиях дороги. Оказывается, он заслуживал не порицания, а награды. Не справься он с технической проблемой, пассажиры должны были бы разойтись по домам, отложив поездку до следующего дня. Ощутив движение, люди мало-помалу успокоились. Расслабились. Кое-кто стал дремать. Но, не пройдя и трети пути, автобус вдруг остановился. Водитель вышел, и, обходя вокруг своего транспорта, постукивал ногой по скатам колёс. Замер, качнув головой и что-то пробурчав себе под нос…  Затем надел рабочий комбинезон и принялся менять заднее колесо...
        Так и случилось, как предполагал унывающий Андрей. В Карахауз приехали слишком поздно. Музей уже был закрыт. Андрей отправился в гостиницу аэропорта. К счастью, место для него нашлось. Правда, в общем номере, где три из четырёх коек уже были оккупированы. Молодые, русоволосые наладчики, командированные на консервный завод, водворившись на двух койках, сидя в одних трусах, азартно резались в карты. На тумбочке стояла недопитая бутылка водки и один стакан. Причащались игроки, видимо, по очереди. Появившемуся в номере Андрею тоже протянули этот же стакан с «горючим». Но он  вежливо отказался. Перекусив в гостиничной закусочной, улёгся в постель. В голову лезли воспоминания о последних двух днях из его жизни. Соучастие в бегстве и похищении невесты, путешествие «на край географии», в Куня-Ургенч, знакомство с новыми для него людьми и обстановкой, осмотр памятников туркменской старины…Только не было Вероники Поляньской… Тут взрыв хохота игроков, прервал воспоминания. Андрей накрыл голову подушкой, а вместо неё использовал свой небольшой и жёсткий кулак…
                11.   ВСТРЕЧА С ЛЮТОВЫМ

           Утром первый секретарь горкома комсомола Гургенлиев, упитанный и  рослый туркмен, как показалось Андрею, уже не комсомольского, а партийного возраста, остроносый с часто мигающими глазами, сидел за столом своего кабинета, и, приглаживая  зачёсанную наверх чёрную шевелюру, наставительно говорил:
     - В нашем городе одна из крупнейших комсомольских организаций – на маслоэкспеллерном заводе. Коллектив слаженный, целеустремлённый, хорошо  руководимый своим вожаком Исмаиловым. У них немало передовых достижений, опыт их комсомольской работы перенимают другие предприятия города. Рекомендую побывать там…
        И Андрей, не садясь в автобус, побрёл на завод пешком, до которого было всего три квартала. Он размещался сразу за каналом Шават. Но до Шавата Андрей не дошёл. Не пройдя и двух кварталов, он увидел на длинном здании табличку с надписью, где крупным шрифтом выделялось слово «МУЗЕЙ». «Зайду по пути к Садиддину, а к заводским комсомольцам схожу позже», - мелькнула мысль.   И он вошёл в музей. Кабинет директора оказался не заперт, но Садиддина в нём не было. Музейная работница, темноволосая молодая женщина в крупных очках, сказала, что директор в художественной мастерской.
     - А как вас представить?- спросила они  и придвинула  телефон. Аргунов назвал себя.
     - Алло! – прозвучал её тихий голос в трубку. – Олег? Олег, там директор музея у Лютова, передай, что к нему корреспондент из Ашхабада. Да, ждёт.
     - Присядьте, - предложила   она Аргунову, положив трубку на рычаг,- он скоро будет, тут недалеко…
      Андрей присел и осмотрелся.  В небольшом кабинете было два стола, за одним из них, перед большой пишущей машинкой сидела эта  учтивая работница  в белой кофточке с отложным воротничком и что-то печатала. Другой, вероятно, был стол директора. На нём лежала стопка книг, письменные принадлежности, перекидной календарь с пометками и телефон.  В   ушах Андрея звучала произнесённая в телефонную трубку фамилия – Лютов… «Лютов Вадим? Не может быть!  Он ещё в армии обзавёлся семьёй и уехал с ней на Украину… Вероятно, однофамилец?.. Как Вадим мог оказаться здесь? Нет-нет… это не тот Лютов…» - так раздумывал Андрей. И вдруг, обратясь к женщине, спросил:
        - А кто такой Лютов?
  Но вопрос совпал с появлением на пороге Садиддина. И хотя служащая, приподняв над машинкой голову, коротко ответила – художник…
Краткий диалог был смят.
Садиддин действительно пришёл быстро. Приятели  весело обнялись, потискав друг друга за плечи с возгласами восторга: Садиддин! Андрей!
         -  Вот молодец, что явился! – проявлял радушие хозяин. – А как там Джумамурат?
         - Джумамурат на седьмом небе от счастья! – воскликнул Андрей. Но давай выйдем, покурим… Сотрудница поспешила из-за машинки уйти в выставочный зал. Друзья всё же вышли в уютный скверик, декоративные представители которого, соединяясь кронами,  обступили одноэтажное здание музея, создав спасительную тень. Закурили, присев на скамейку. И тут Андрей в коротких выражениях сообщил приятелю о свершившемся событии, которое воздвигло Джумамурата на седьмое небо…
      - Наконец-то! – С интонацией радости откликнулся Садиддин. – Столько лет он мучился в ожидании своего счастья! Неправдоподобно долго!..  Постараюсь в ближайшее время побывать в Куня-Ургенче и навестить Джумамурата и Бабаджана. А теперь хочу показать тебе своё хозяйство, в смысле – краеведческий музей. Сразу скажу:
      - Здание не типовое, а приспособленное, -  уже по пути говорил Садиддин, - экспозиционная площадь ограниченна. Два выставочных зала являются постоянными экспозициями. И один зал предназначен для проведения меняющихся тематических выставок.  Вот всё перед тобой.  Музей наш ещё молодой, в нём  всего около десяти тысяч экспонатов.
        Среди них археологические находки из раскопок в Куня-Ургенче, Древнем Мерве,  Нисе…  Это бронзовые и керамические сосуды, старинные украшения, оружие, предметы быта, возраст которых насчитывает не одно тысячелетие.  Вот бронзовые фигурки зороастрийских богинь… Печати-амулеты, мозаика рассказывают о культуре   бронзовой эпохи. Значительная часть экспонатов  относится к эпохе правления Великих Сельджуков. Здесь можно полюбоваться на штампованную и глазурованную керамику, бронзовые светильники, шахматы из слоновой кости, относящиеся к X-XI вв.
Можешь прикоснуться, ощутить в своих руках незапамятную древность…
Андрей улыбнулся и впрямь, погладил фигурки богинь и, покачав головой, мечтательно прикрыл глаза…
       В отделе этнографии  гость с интересом рассматривал предметы быта и прикладного искусства: вышитую национальную одежду, коллекцию женских наголовных халатов, старинные туркменские ковры с восточным растительным и геометрическим орнаментом, резные и чеканные изделия, украшения из серебра и полудрагоценных камней. Во втором зале восхитила его установленная туркменская  юрта, внутри которой  воссоздан быт туркменских кочевников…
       Аргунову всё было интересно. Он увлечённо щёлкал фотоаппаратом и что-то помечал в блокноте, но при этом ни на минуту не забывал услышанную из уст служащей фамилию – Лютов… И терпеливо ожидал подходящей минуты, чтобы не прерывая процесса осмотра экспозиций, распросить у Садиддина, некоторые подробности о Лютове, с которым он имел общение?.. И вот момент настал: тёмноволосая дама в крупных очках, выйдя из уютной подсобки, сообщила:
        - Чай готов, прошу к столу.
       За чаем, задав свой вопрос, Аргунов  был огорошен сообщением, которое потрясло его, как гром с ясного неба. Хотя Садиддин, ничего не подозревая, ответил спокойно:
       - Вадим Лютов – это один из мастеров, работающих в художественной мастерской нашего города.
       «Да тот ли это Вадим Лютов?!» - Сдерживал свой внутренний порыв Андрей.
         -  Вижу, тебя это взволновало, -  вопрошающе глядя  в глаза, сказал Садиддин.
         -    Ты прав... Вадим Лютов – мой друг. Мы с ним учились в одном классе. Затем – в военной школе… В общем три года служили в армии вместе. Потом он уехал на Украину. А я – в Туркмению. Но… может быть, это однофамилец?.. 
        - А чего мы гадаем? Мастерская рядом. Пойдём.
         И вот они,  свернув в переулок, вскоре вошли во двор между двух однотипных зданий под черепичной крышей, постройки тридцатых годов. Одноэтажное здание, что справа, с пристройкой для входа и невысоким  крыльцом – мастерская художников. По обе стороны не очень длинного коридора несколько дверей. Открыли последнюю дверь слева – и ах! – встреча… Вадим оказался – тот! Минуту-другую, встретившиеся друзья, излучая восторг смесью звучных междометий, тискают друг друга в объятиях! Садиддин, довольный радостным событием, к которому причастен и он, наблюдая картину бурной встречи, стоит в сторонке весь солнечный и счастливый.
       - Где ты его нашёл?! – не выпустив Андрея из объятий, воскликнул восторженный Вадим, взглянув на  Садиддина.
      - У подножия Копет-дага, - шутливо отозвался тот.- Если бы я знал, что вы знакомы, привёз бы его тебе ещё в то время, когда мы впервые вместе с ним побывали на городище Нисы. Это было… в каком году?..
       - Это было…- Андрей, расширил глаза и покачивает головой - уже и не вспомнить!
       - Итак, друзья, вы обнимайтесь, вам для этого время приспело, а я – на службу. Ещё увидимся, - откланиваясь, сказал Садиддин. И вышел. 
         В девятый квартал, где обитает Вадим, шли коротким путём  через подвесной мост, который поскрипывал,  чуть покачиваясь над каналом Шават. Пересекли новый парк, обогнули стадион и вскоре оказались у цели.     Двухэтажки в квартале все однотипны. Дом, в котором живёт Вадим, расположен напротив кинотеатра «40 лет ТССР», возвышающегося за дорогой улицы Тахиаташской. Чуть поодаль – железнодорожный вокзал. Вся  местность озеленена. Вдоль древесных посадок простёрлись арыки.  Улавливалось тихое журчание воды. Оазис – одно слово! Но от избытка солнечного зноя, поспешили спрятаться в квартире... Она оказалась просторной, состояла из трёх комнат и не слишком обременена мебелью.
      Сидели на диване, придвинув к нему стол. Слева на тумбочке мелькал экран телевизора.   Обедали по-холостяцки, дома. Сковородку с шипящей яичницей Вадим водрузил на тарелку. Хлеб нарезал Андрей и положил прямо на стол, как говорится, без церемоний. За встречу выпили водки. Андрей спросил:
      - Где ты осел и чем занимался на Украине, когда,  демобилизовавшись, мы из полка разъехались?
       - О, дружище, тот период у меня – целая эпопея! Начиная с самой демобилизации… Прежде всего вдруг открылось, что у меня уже есть трёхлетний сын, который живёт в Шамхоре у бабушки. О  существовании бабушки тоже  ранее не знал. Но отступать было не куда. С таким приобретением домой в казачью станицу я ехать не рискнул. Очень бы всех удивил. А мать от стыда провалилась бы сквозь землю. Узнал от одного из наших сослуживцев о колхозе-миллионере в Сумской области. И мы направились туда. Это для осмотрительного человека был бы величайший риск, на который он едва ли  клюнул. А я с бухты-барахты – головою в омут! Колхоз-миллионер – это по каким-то статистическим данным… Но эту тонкость я понял позже…
          Поселили нас в пустующей хате на одной из пяти бригад.  Ранее эти бригады были самостоятельными маленькими колхозами. Но случилось укрупнение, и присоединённые колхозы обрели статус бригад. Администрацию, естественно, упразднили. В бригаде из руководителей остались бригадир и заведующий животноводством. Последний был подчинён бригадиру. Меня правление колхоза, а фактически председатель определил возглавлять животноводство бригады в хуторе Безымянном. А старого руководителя, Петра Пулю, сняли за чрезмерное увлечение свекольным самогоном, который тайком производился в каждой хате.   В хозяйстве были лошади, дойное стадо, телята, овцы, куры. Мне нужно было иметь соответствующий объём знаний. Я спешно набрал в библиотеке книг. Но книги – это теория. В практических текущих делах они не помогали. Почему? Весь рабочий люд был в подчинении бригадира. Он расставлял колхозников по рабочим местам, исходя из соображений целесообразности для земледелия. А для животноводства у него свободных людей не оставалось. Подвозить корм  для скота некому, подстилочный материал - некому, отвозить молоко на приемный пункт некому… вывозить навоз некому…
          В колхозе-миллионере куры и овцы жили в одном помещении - в двух ярусах. Может быть, по этой причине овцы постоянно дохли. По нескольку штук сразу. Требовалось в этих случаях непременно снять с них шкуру, засолить и сдать… Эту работу, которая оценивалась в 15 сотых трудодня за одну снятую шкуру – никто выполнять не хотел. Мёртвые овцы валялись в помещении по нескольку дней. А за не снятую шкуру отвечать должен заведующий животноводством. Я был поставлен в такие условия, что постоянно сдирал с мёртвых овец шкуру, засаливал, а туши вывозил  на скотомогильник… Сам понимаешь, трупы эти дурно пахли, но я обязан был   это делать…
       А тут  хрущёвские новшества принялись воплощать в жизнь. Взбудоражили народ газетные публикации о необходимости сводить собственных коров на колхозные фермы… Приехал даже первый секретарь райкома партии Бердицкий агитировать...  Сам был свидетелем такой картины: стоит незнакомый мне краснощёкий, хорошо откормленный мужчина  в  сером костюме с красным галстуком, что-то с жаром  говорит, энергично размахивает руками  и поминутно плюёт себе под ноги, а люди в рабочих одеждах, оцепив  его кольцом, с ужасом в глазах смотрят на его подвижный  рот, работающий, как колхозная молотилка.  Рот  слово в слово пересказывает речь  первого секретаря ЦК КПСС  Хрущёва: «Колхозник смотрит на колхозное производство через рога собственной коровы…»
        Смысл этой фразы заключался в том, что колхозник не заинтересован зарабатывать трудодни (эти палочки, за которые неизвестно, что осенью получишь), он старается обеспечить себе средства для жизни в своём личном хозяйстве. И Хрушёв с партией решили лишить селянина этой возможности,  тогда, мол, он вынужден будет вкалывать в колхозе на всю железку. Ибо надеяться будет не на что.
      Конечно, народу обещали золотые горы: молоко, мясо, сметана, сыр – всё будет в колхозном магазине. Придёшь после работы домой – ничего делать не надо. Отдыхай! Но люди  осторожничали, не спешили прощаться со своими кормилицами. Тогда  умники придумали стимул. Приказали перепахать луга и овраги, чтобы не было выпаса. А за охапку украденной соломы – наказывать!
 Деваться беспаспортному крепостному колхознику не куда. Пришлось отвести своих бурёнок во  двор животноводческой фермы. А тут, откуда ни возьмись – осень.  Бурёнки стоят на улице под дождём: нет помещений для скота. Не запасено сено, другие корма.  И начался падёж…
       - Вот такая эпопея, - подытожил Вадим.
       - Ну, и что же ты делал? – допытывался Андрей.
       - А что я мог сделать? Я спасался сам. К счастью, у меня был паспорт…
       - А откуда паспорт?
       - Мы не сразу попали в колхоз. Я немного поработал в Гадяче кочегаром.
Получил паспорт. И – в колхоз. В городе была проблема с жильём.  Одиночкам легче устроиться. А с семьёй проблема. Так вот, имея паспорт, из-за этого ужаса решил с колхозом-миллионером  распрощаться. Неподалёку от хутора Безымянного работала буровая станция «Укрвостокнефтеразведки». Частенько проезжал мимо неё, направляясь на центральную усадьбу в правление колхоза. Познакомился с Митрофанычем, человеком простецким, доброжелательным с открытым русским лицом, проницательным взглядом и доброй улыбкой – мастером буровой, руководившим там работами. Рассказал ему ситуацию, он принял меня на должность верхового рабочего. Стал люлечником: на высоте сорока метров привязывался ремнём безопасности в люльке и работал  во время подъёма труб из двухкилометровой скважины, устанавливая их…
      -  Давай ещё по одной, - предложил Вадим и взялся за дело…
С рюмкой в руке Андрей взглянул на вздрогнувший кадык друга. Вадим на долю секунды резко запрокинул голову, потом, поморщившись, крякнул.  Андрей следом  повторил это движение… А на язык просился вопрос, блуждавший в голове. И он его озвучил:
        - А как эти события переносила твоя Эрика?
        - Плохо! Ей всё не нравилось с момента приезда в Гадяч. А особенно сюда – в колхоз-миллионер, от которого несло  нищетой. Не нравилась хата, в которой были сени и всего одна комната, служившая прихожей, кухней и спальней одновременно. Печь с лежанкой в комнате занимала третью часть площади. Вдоль стен – лавки. Вместо кроватей – полати (настил из досок). Стол и три табуретки. Вот всё, что у нас было. Старуха с внучком спала на печи. Мы с Эрикой – на полатях. Она очень жалела, что решилась уехать из своего любимого «шанхая». Любовь, если она между нами была, - иссякла. Мои надежды на наше душевное сближение не сбылись.  Эрика запросилась снова в «шанхай». А денег нет. На трудодни никуда не уедешь… - сказал Вадим, доставая папиросы.- Выход был один – на буровую, там за работу платили…
      - Идём курить.
Чтобы не привлекать летающую мелочь, свет на веранде не включили.
      От освещённого кинотеатра  донёсся смех, гомон голосов.
        - Закончился последний сеанс, - пояснил Вадим.
Где-то вдалеке, за вокзалом, грустно прогудел локомотив.  Небо беззвучно перемигивалось звёздами. Над курильщиками витало вьющееся облачко табачного дыма. Непродолжительную паузу безмолвия нарушил Андрей:
      - И что же было дальше? – спросил он, устремив взгляд в лицо друга.
      - Дальше произошло неизбежное… -  ( Вадим на мгновение запнулся, пожевал мундштук папиросы ) -  отправил Эрику с её сыном и матерью  в «шанхай».  Отвёз их в Ромны на станцию, посадил в поезд.  Денег на дорогу  занял у Митрофаныча. А потом в каждую зарплату частями   раздалживался с ним...  Хотел сказать ей при прощании: доедешь, сообщи. И тут же подумал: «А какой смысл? В «шанхай» я больше не ездок»!  Так закончилась моя армейская любовь: без сожаления и грусти с обеих сторон.
      - Теперь, думаю, – сколько было легкомыслия в моих поступках! Ужас!
Но этот опыт не пошёл мне впрок…
      - Да ведь  ты же стал художником! – с пафосом произнёс Андрей, чтобы
вывести друга в мажорную струю.
       - Да, покончив дела с любовью, я ещё год бурил, чтобы накопить немного денег для поездки в столицу. И усиленно налегал на учебную литературу, чтобы не завалиться на вступительных экзаменах. Жил один в той же халупе. Мечта оставалась прежней: поступить в Московский художественный институт имени В.И.Сурикова. Но на письменном экзамене по русскому языку провалился. Что делать? Поступил на работу в этот же институт электриком и целый год ввинчивал лампочки, иногда перегоравшие в аудиториях и мастерских. Одновременно подвизался в одной городской газете внештатным фотокорреспондентом. Это был мой дополнительный заработок. А через год я всё-таки обрёл статус студента художественного института. Перестал ввинчивать лампочки. А фотожурналистика на время учёбы стала моей скромной кормилицей.
      Покурив, друзья снова принялись бражничать.
       Колдуя над бутылкой, Вадим спросил:
      - Помнишь свой первый вопрос, обращённый ко мне при встрече? Как ты тут оказался? Уезжал ведь на Украину?
 Так слушай, получив диплом,  по распределению я был направлен институтом в        Карахауз. Видишь, всё очень просто. Отдел культуры определил меня в эту художественно-производственную мастерскую художником. Жилья не было. Алексей Захаров, старейший здешний художник, имея связи, договорился с комендантом рабочего общежития, где жили молодые строители, чтобы мне выделили место. И я там обосновался.  Это угловое двухэтажное здание на улице Мира,44  восточной стеной выходило на улицу Фиделя Кастро. Неподалёку на этой улице, за детским садиком, проживала одна весёлая девица по имени Анфиса. Тогда я этого не знал. А она, как позже выяснилось, присмотрела меня там, проходя ежедневно  мимо общежития по пути на автобусную остановку… Словом, в одну из суббот начала ноября, ехал я с полотенцем под мышкой в баню. Вскочил на
 отъезжающий автобус  в девятом квартале и остановился на передней площадке. С задней площадки по проходу двинулась ко мне кондуктор со связкой билетов на груди. Следом за ней – рыжеволосая девица с узкими и слегка раскосыми глазами, и машет мне рукой, выкрикивая: «Билет я взяла». Думаю, что за оказия? Может, ошибка?
Но, нет. Не ошибка. Девица приблизилась и вручает мне билет. Я попытался отдать ей монету, - не взяла: «не будем мелочиться! - сказала она. Ты в баню? Вот совпадение! Я – тоже!»
      Баня была холодная. Полно пару, не видно ни зги. Взобрался на верхнюю полку, чтобы согреться – увы! – не тут-то было. Спускаясь с тазом за водой, не видя, что полки заканчиваются не упираясь в стену, поставил ногу в пустоту… Из бани вышел, хромая. Оказалось, случайная спутница меня ждёт. «Вот номер!» – думаю. Но делать нечего. Идём вместе. Разговор пустой. Никакое знакомство с дамами в ближайшее время в мои планы не входило. Но она рядом. Не умолкает. Прошли по берегу Шавата, свернули на её улицу. Тут и до общежития подать рукой – через два-три дома – угловое здание. Она остановилась. Мне уходить неловко.
     - Дай закурить, - попросила она.
А я, как нарочно, забыл взять с собой папиросы. Стал «стрелять» для дамы курево у прохожих. Не сразу удалось добыть. Но  выцыганил у одного из подростков сигарету. Она жадно вдыхала дым, как курят шахтёры после смены…
     - Вон мои окна, - кивнула  головой в сторону двухэтажного дома, в глубине двора – с жёлтыми занавесками. – Давай пойдём «на девять в кино».
     «Какое-то наваждение…» - подумал я, но не отказался. После кино в автобус не сели. Пошли пешком окольными путями, её был выбор: она растягивала время. Я шёл рядом, но не близко. Всю дорогу говорила она.
О чём? Не знаю… О разном. Переходя мост через Шават, она вдруг заявила:
     - Ты во мне не видишь женщину…
Признаться, она не вызывала у меня  желания видеть в ней женщину. Но я, слабовольно принялся проявлять подобающие случаю мужские свойства.
Надо же было оправдать свой статус мужчины. Наш вечер закончился с объятиями и поцелуями. Претендовать на большее у меня не было воодушевления. Не вдохновлял образ партнёрши. Хотя она - не урод.  При желании в ней можно было разглядеть черты привлекательные. При невысоком росте  фигура у неё вылеплена   рукой умелого мастера. Широкоскулое азиатское лицо блистает элементами экзотики. Зелёные глаза с прищуром тигрицы полны хищного огня.  Линии бёдер и форма ног близки к совершенству. Голос широкого диапазона звучания: от тихого басовитого, до громкого визгливого. Движения эмоциональны и не лишены грации.  Но всё это меня не обворожило. Старался быть с нею просто учтивым и вежливым, угождая её прихоти. Сам не знаю зачем. Ведь в первый раз вижу человека… Хотя нет, припоминаю случай. Сидел я в читальном зале библиотеки, шумно вбежала стайка девчат и загалдела около выдачи книг. Среди  них я увидел эти огненные волосы и узкие, хищно сверкающие глаза…  Несколько последующих встреч прошло в том же духе. Ощущаю её томление. Неудовлетворённость. Не прошло и недели с момента знакомства, обнимаемся у заколоченной парадной двери моего общежития под звёздным небом…
       - Как правильно писать: «не стОит или не стоИт»? - хриплым голосом спрашивает она. И расхохоталась. Я тоже улыбнулся.
       - Пойдём к тебе, - предлагает Анфиса.
       - Нет!- отвечаю, - узнает комендант – выселят меня из общежития. Где буду жить?
       - Вот нашёл проблему! –  порывисто прижалась щекой к щеке и обняла за шею. У меня будешь жить! И… где твоя мужская готовность совершить подвиг ради любимой женщины?
      -  К  этому времени я уже обладал в общежитии обособленной, правда, крохотной комнаткой, в которой за дверью от стены до стены стояла односпальная кровать, под единственным окном - столик, справа – тумбочка для продуктов, над ней полка с книгами, всего один стул, вешалка на двери. И – ни сантиметра свободной площади. Чемодан с вещами ютился под кроватью. И я рискнул ...
      После подвига, проводил её до дома уже далеко за  полночь. Понял, что интересующий её вопрос: как правильно писать « не стОит» или « не стоИт» она задала мне не первому.  Возвращаюсь, закурил и думаю: «Что я делаю?! Помутнение разума на меня нашло. Опять  повторится «шанхай…»
     -  Нальём ещё – «по чуть-чуть», - предложил Вадим после паузы, прицеливаясь горлышком бутылки в пустые рюмки.  Андрей не возразил. Слушая рассказ друга, вспоминал свои пути и дороги во все годы, водившие его в Каракумах в поисках исчезнувшей любимой. Вероника Полянская стояла у него перед глазами и теперь.
      - А почему ты не спрашиваешь, - выпив, не закусывая, - заговорил Вадим,  - кто такая Анфиса?
     - А это должно меня интересовать? – сдвинул плечами Андрей.
     - Ну, как же? Анфиса теперь моя жена…
     - Так  ответствуй, кто же она?
     - Я скажу – ты упадёшь!
     - Говори, буду держаться за стол, - со смехом ответил Андрей.
     - Анфиса – это дочь Лейлы, - проговорил Вадим и прищурился, глядя на Андрея.
     - Что ты говоришь?! Мне и в голову не могло это прийти!  Да я и лицо Лейлы уже не помню.
     -  Ты прежнее лицо  не вспомнишь, если даже взглянешь в её нынешнее лицо. Лоб и щёки избороздили морщины, глаза щурятся и слезятся. Талия стала шире бёдер, ноги распухли, как колодки, прежде упруго прогнутая спина , как новая лыжа, теперь обратилась в вопросительный знак…  С музыкантом  рассталась после нашей с Анфисой женитьбы. Всё вспоминает свою счастливую жизнь с Алексеем и платочком вытирает глаза.
    - Запоздалым умом живёт она…- проговорил Андрей. – А как вдруг Анфиса стала тебе женой? Из твоих слов было понятно, что никаких чувств к ней не питаешь…
    - Теперь сам этому удивляюсь, - тряхнул головой Вадим. - Она предложила: 
    - Возьми  меня в жёны.
    -  Какой из меня муж? – отвечаю, - через год  уеду отсюда, кочевник я по натуре, -  вспомнив мытарства из-за прежней своей женитьбы.
    - Ну и хорошо, меня это устраивает, проживём год - и уезжай, рожать  не собираюсь. Что ты теряешь? Всё равно будешь болтаться по бабам…А так – без хлопот… И через год уедешь… Можем даже не регистрироваться. Штамп в паспорте не гарантия…
       И я – дубина, поверил её слову, что рожать не будет... Подумал: «ну пусть - шлюха, они здесь все такие… год проживу в творческом режиме, работая над холстами, не тратя время на «дам полусвета», эта будет под боком… К тому же, подчёркивая свою порядочность, зарегистрировался. Развестись, мол, – дело плёвое. А она  в тот же год родила двойню…  девочку и мальчика! Душой я к ним привязан.  Она определила моё слабое место и на этом играет… Распоясалась, будто и не замужем… Чтобы прекратить безобразие, напомнил ей, что брачный союз создавали мы всего на один год. …Прошло – более десяти...  Союз расторгнут. Она ушла к матери.  «Мудрая» женщина Лейла,  отправила её к родственникам в Башкирию. А я мучаюсь, не видя детей.
      - Сколько им?
      - Одиннадцать лет.
      - Да. Ситуация – не позавидуешь, - отозвался Андрей.- Как из неё выходить?            -  Вот то-то и оно!..  А самое печальное, что художественное творчество не только не получило  развития, а напротив – заглохло. В нынешнем моём душевном состоянии не до живописи…
    -  Но ты хоть что-то начинал писать?
    - Конечно, до определённого момента я работал на пленэре, писал этюды для будущих картин, добавляя к тем, которые привёз из института.
     - А можно взглянуть на твои шедевры? – Андрей шутливо подмигнул.
     - Сейчас достану, холсты на антресолях, - ответил Вадим и влез на стул, чтобы вынуть из ниши подрамники. Андрей стоял рядом и принимал запылённые этюды, затем расставлял их на полу, прислоняя к стене и разглядывая.
          На всех набросках торопливой  кистью изображены пейзажи пустыни:  объёмные золотистые барханы при восходе солнца с глубокими синими тенями;  беспредельность Каракумов в знойный день в  светлых жёлто-коричневых тонах;  пламенеющий закат солнца за саксауловую рощу; пустыня в сумерки;  каракумская звёздная ночь;  зеленеющая береговая поросль озера Сарыкамыш и блёкло-голубая рыбацкая лодка; несколько ярких  портретов бородатых рыбаков;  молодой чабан в тельпеке с герлыгой возле отары; улыбающийся шустрый мальчик на верблюде в степи… И вдруг – о, фантастика! – материализованный в красках сон Андрея; один и тот же сон снился ему  уже несколько раз!  И теперь эта картина, будто зеркало, отражающая  его волшебный сон…
    -   Вадим, ты этот сюжет придумал или где-то в действительности есть такое место? –  спросил Андрей, держа в руках взволновавший его этюд.
    -  А, это? Да! Конечно, есть.  Это городище Девкесен на Устюрте.
    - Далеко отсюда?
     -  В шестидесяти километрах за Куня-Ургенчем. А что, это тебе больше всего приглянулось?
     - Мне всё приглянулось! А этот этюд имеет для меня особое значение…
   Спрыгивай со стула, идём курить…
       Андрей, настроенный с самого начала встречи с другом не касаться темы поисков Вероники, вдруг под впечатлением увиденного этюда, воспылал желанием рассказать  странный, повторяющийся сон, который представляется ему вещим…
И пересказал всё запомнившееся ему.   
      -  Да-а! – задумчиво произнёс Вадим, выслушав друга.– сон интересный, но что это может означать? Ты говоришь, он повторяется?
       - Да, уже в который раз! Особенно терзает душу тоскливая песня… Завтра съезжу туда, - заявил Андрей  решительно.


                12.    НА УСТЮРТЕ

       Утром Андрей не пошёл  на маслоэкспеллерный завод, как планировал накануне, а направился на автовокзал. Сел в автобус и прибыв в Куня-Ургенч,  зашёл в райком комсомола. Представился фотокорреспондентом молодёжной республиканской газеты «Комсомолец Туркменистана», собирающим информацию о передовых комсомольско-молодёжных  трудовых коллективах. Второй секретарь райкома Огулджан Караева, невысокая, худощавая девушка с приятным лицом, обрамлённым чёрными волосами, заплетёнными в тугие косы, одетая в туркменское национальное платье с украшениями, назвала передовые комсомольско-молодёжные бригады механизаторов, молодых тружеников хлопковых полей, животноводов, упомянув и чабанов верблюдоводческого совхоза, что на Устюрте. Записав всю информацию, Андрей спросил:
        - А как бы мне попасть к верблюдоводам на Устюрт?
        Огулджан  на минуту задумалась. Потом говорит:
        - К сожалению, машины у меня нет, но если согласны на мотоцикле с коляской?.. До Устюрта от нас не так далеко…Наш сотрудник вас быстро доставит до места.
        - Конечно, согласен! – живо откликнулся Андрей, не скрыв своей радости.
        Секретарь набрала номер телефона - и вскоре в кабинете появился молодой человек. Ростом он был не выше   Огулджан, черноволосый, с тёмным пушком над верхней губой и подвижным взглядом чёрных глаз. Секретарь представила его Андрею, сказав: заведующий отделом нашего райкома Кутлымурат Какаджанов, очень добрый человек и исполнительный работник.
      Андрей понял эти хвалебные слова, как маленькую лесть  в благодарность человеку, в служебные обязанности которого не входит развозить корреспондентов по пустыне.
      Поблагодарив секретаря, Андрей уехал.
      Асфальт закончился на окраине посёлка. Дальше была накатанная грунтовка. Скорость Кутлымурат держал хорошую. И через час Андрей уже был у вагончика, который служил директору верблюдоводческого совхоза Байрамгелды Сапаргелдыеву конторой.  Директора на месте не оказалось.
Андрей отпустил мотоциклиста, благодарно пожав ему руку. И, уже давно заметив знакомую картину, неоднократно виденную во  сне, и на холсте Вадима, устремил на неё свой жадный взгляд.  Впереди перед ним была огромной высоты синеватая стена, возвышавшегося над равниной плато, и простёршегося до самого горизонта влево и вправо, а над краем этой стены взмывало вверх сооружение древней крепости, подвергшееся разрушительному действию времени. Не стал Андрей дожидаться директора, а извлёк из портфеля фотоаппарат, запечатлел волнующую его картину. И ноги сами, как бы, не согласуясь с головой, повлекли его в сторону плато и возвышавшейся над ним крепости. Андрей ничего вокруг не видел – только крепость. Он мечтал найти разгадку своему волшебному сну, надеясь, что она приоткроет тайну исчезновения Вероники Полянской.  И двигался, как одержимый .Со стороны глядя, смешным мог казаться человек с фотоаппаратом и портфелем, в одежде городского жителя, взбирающийся по крутизне петляющей тропы на вершину плато. Взобравшись на  нескончаемую стену, которая представлялась грандиозным обрывом, и, оглядевшись на плоской поверхности, продолжил свой путь в небо, добираясь по руинам до самой верхней точки крепостной стены.       Когда уже был на пике, вероятно, наблюдательном пункте древнего воина, где ещё сохранились видевшие злое лицо Чингисхана узкие бойницы, бросил удивлённый взгляд на оставленную внизу долину, где отчётливо просматривались следы древнего земледелия. Равнина, вплотную подступающая к крутой стене плато, изрезана, будто морщинами, сетью каналов древнего орошения. Отчётливо выделяются площади, на которых возделывались сельскохозяйственные культуры. И было это пять-шесть столетий назад.
    Увидел внизу и  небольшое поселение, которое сразу не бросилось ему в глаза. Да он тогда ничего окрест не видел, кроме маячившей на фоне неба высокой крепости и мчался к ней, сломя голову.  Подумал с удивлением: почему же вагончик директора совхоза стоит где-то на отшибе, а не в посёлке? Но эта мысль недолго занимала его. Хотелось поскорее прикоснуться к памятникам древности,  печалящимся о былом на территории городища.   На поверхности сознания всё время присутствовал  «вещий» сон. От встречи с древностями  Андрей ждал для себя чего-то судьбоносного, непременно связанного с именем  возлюбленной Вероники Полянской…
      Спустившись с «верхотуры» крепости, он направился к мемориальному ансамблю,  выстроившемуся на плато  вдоль крепостной стены с многочисленными башнями, в который входило три сохранившихся мавзолея и полуразрушенная мечеть. Стены мечети сложены из камня, а купола и арки – из  жжёного кирпича. На выбеленных солнцем дверях двух похожих мавзолеев висели тяжёлые замки. Третий, более крупный квадратный  мавзолей  со срезанными углами, и восьмигранными нишами, перекрытый куполом с высоким порталом на главном фасаде, оказался не заперт. С тревожным волнением Андрей распахнул  сухо  скрипнувшую дверь и с замиранием сердца вошёл внутрь. Первое, что увидел, были два высоких, больших прямоугольных надгробия, одинаковой величины, возвышающихся рядом, с небольшим промежутком между ними, и тщательно обтянутых и многослойно  укрытых  белыми тканями. В углах стояли прислонённые к стенкам   неровные жерди, на которых белели привязанные узкие полоски белой ткани. Полосок  было много...
        Всё это Андрей увидел сразу, ступив через порог мавзолея лишь один шаг.  И только вознамерился продвинуться дальше, как вдруг  в ужасе отпрянул назад: из-за второго надгробия поднялся человек…
                ххх               
Возвратясь из Устюрта в Карахауз пассажиром на тракторе, на прицепе которого совхоз отправил на мясокомбинат баранов,  Аргунов был явно не в себе, хотя старался этого не показывать. Снова взял место в гостинице: необходимо было привести себя в порядок после почти экстремальной экспедиции. Почистил брюки, надраил до блеска туфли, достал из портфеля свежую рубашку, поплескался  под душем, выпил чаю и отправился на маслоэкспеллерный завод взять для своей газеты материал о передовом комсомольско-молодёжном коллективе. Работа на заводе была трёхсменной. Он снял на плёнку только тех комсомольцев, кто работал днём.  Секретарь комсомольской организации завода Исмаилов, низкорослый, плотный молодой человек с одухотворённым лицом, узковатыми глазами и хорошей речью  дал им полные характеристики, не поскупившись на похвалы. «Правильно говорил Гургенлиев, - подумал Андрей, - Исмаилов толковый парень». И будучи настроен на отъезд, а нужно было ещё проститься с Вадимом и Садиддином,  на заводе долго не задержался. И направился сначала в мастерскую к Вадиму, намереваясь затем зайти к Садиддину. Он предчувствовал, что старый друг учинит ему допрос. Поэтому, ничего не видя вокруг, весь поглощённый мыслями о таинственной судьбе Вероники Полянской, по пути прокручивал в голове события двух последних дней, стараясь подавить в себе, рвущиеся наружу чувства печали по поводу своего вчерашнего открытия в доме ветеринарного врача.  Проходя мимо сквера у музыкальной школы, вдруг увидел идущего навстречу Вадима с сияющим улыбкой лицом. Под мышкой он держал рулон больших листов бумаги, в руке  - какую-то рамку. Похоже – это была икона.
            - Здорово, дружище! – бодро сказал Андрей.
Вадим подаёт руку, а сам декламирует:
- Кто б указал предел дерзостной страсти женской,
 - ужасом и проклятьем нависшей на род людской?
 – Твоё одухотворённое лицо в дисгармонии со стихами. Кто автор? – спросил Аргунов.
 - Эсхил.
 - Ба-а, какая древность! А чем вызван поворот к трагедии?
 - Ты знаешь, Андрей, я в такую «историю» влип – не поверишь! На прошлой встрече  не рассказал тебе … Финал её наступил сегодня.
 - Ну, выкладывай!
 -  Пойдём в сквер присядем на скамейке. Рассказ потребует времени. Ты не спешишь?
 - Успею, - доставая папиросы, ответил Андрей.
Присели. Закурили.
- «Одухотворённое» лицо, говоришь? Да, мне весело. И весело оттого,   что всё кончилось миром… А началось давно. Жил в нашем доме некто Заумов Вениамин, лет около шестидесяти ему было. Веня работал на каком-то предприятии слесарем. Скромный труженик. Ниже среднего роста. Серые от седины волосы вокруг головы. Лысина во всю макушку. Сизый нос, свидетельствующий о характере его увлечения. К этому следует добавить, что он усиленно тяготел к женскому полу. И отработал надёжный для себя метод маскировки своих похождений.
      Андрей, раскуривая папиросу, старался изо всех сил отвлечься от преследующих мыслей об Устюрте, Веронике, и сосредоточить внимание на рассказе друга.
        - Наглядный пример - продолжал Вадим. - Подходит Веня к худощавой, с тоскующим взглядом Наташе – молодой мамочке, покачивающей грудничка в коляске, стоя у второго подъезда (её муж – в заключении). Веня рядом курит сигарету, поглядывая на тлеющий кончик, и рассказывает, как вредно для женщины длительное воздержание от общения с мужчиной. Несколько минут спустя женщина с коляской мчится к своему подъезду, завозит дитя в квартиру, выскакивает во двор с ковриком и, будто вытряхивает, подобно матросу на палубе, семафорит помахиванием пёстрым полотнищем.  Приняв сигнал, Веник хватает ведро, наполненное под самую дужку картофелем, и шлепает в галошах к только что промелькнувшей Наташе (имитация торговли). Через час выходит от неё с тем же ведром картофеля. С этого дня его экспедиции повторяются.
       Но вот возвращается из лагеря муж Наташи. Неутомимый Веник в новом поиске. На арену его вожделенного внимания выходит моя соседка Поля. Маленькая, юркая женщина, с маленькими, как у мышки, чёрными глазками и вздёрнутым носиком. Бывшая одноклассница Светланы, дочери Вениамина Заумова.
        Поля под своей верандой разожгла костерок и, что-то готовя на мангале, подбрасывает чурочки в огонь, опершись спиной о фундамент здания. Приближается к ней Веня, присаживается рядом на корточки. Затягивается дымом сигареты и сочувственно говорит о том, что муж не ценит её красоту, поскольку часто задерживается где-то, заставляя тосковать молодую жену в одиночестве; что она имеет право на реванш, и он, Веня, готов немедленно в этом ей помочь. Поля минуту молчит, мигает глазками. Взвешивает предложение. Потом спрашивает:
           - Я не знаю, как с вами общаться, вы же мне в отцы годитесь?
            - Не бери в голову, всё само собой, - отвечает Веня.
Ответ, видимо, удовлетворяет её. Успокоенная Поля, пригасив костерок, торопливыми шажками летит в дом и вскоре, высунувшись из окна, встряхивает ярким покрывалом. Веня, приняв сигнал, шлёпает к ней в неизменных галошах и тащит уже знакомое нам ведро картошки, уложенной пирамидой под самую дужку. (Мол, торговля с доставкой на дом). Час спустя, возвращается от Поли с тем же ведром картофеля. Фокус? Нет - это система. Она функционирует продолжительное время. Я это не одобрял. Особенно активность Поли, муж которой не в заключении, а работает с выездом. Но вот Веня исчез. Так случилось. С этого момента Поля будто «осиротела». Но с происками судьбы не смирилась -  и начала охоту сама.
      И стал я замечать, что Поля всё чаще и чаще попадается мне навстречу: то в подъезде, то во дворе, то на улице, то прямо на выходе из квартиры –
 я открываю дверь – и её дверь открывается. Однажды поздним вечером она выскочила из своей квартиры навстречу мне с жиденькой метёлкой, размахивала ею, делая вид, что подметает, - о чём-то спросила. Потом сказала, что муж её много и тяжело работает, что он надорвался и у него теперь позвоночная грыжа. Поля говорила и как будто чего-то ждала. Я посочувствовал её мужу, теряясь в догадках, зачем она устраивает эти неожиданные «рандеву». Для романтического контакта? Но возраст мой как бы и не подходящий для неё. На другой день иду к дому. Вдруг распахивается окно, появляется кудрявая головка, и следом выплёскивается наружу, раскрываясь в полёте, яркое покрывало, которым прежде Поля подавала знак Венику. Она делает им несколько встряхиваний, не отводя глаз от меня. Я теряюсь в догадках: это какой-то сигнал мне или бытовая надобность вытряхнуть пыль?
       После этого было ещё много всевозможных знаков, которые заранее никак не
оговаривались и в моём сознании имели двусмысленный характер.
       Однажды я поцеловал ей руку. Поле это очень понравилось. Она была в восторге. И войдя в свою квартиру (я шёл следом, так как живу на одной площадке с  ней – дверь в дверь), оставила свою дверь распахнутой и прошла вглубь. Я порог её не перешагнул, хотя смутная догадка осенила меня. Но при этом я вспомнил, мама мне говорила, что никогда не надо ложиться в чужую постель.
       На следующий день Поля вихрем пронеслась мимо меня по ступеням вниз.
Её чёрные глазки сверкали молниями гнева. Маленькая от природы грудь раздувалась кузнечным мехом. Она была обижена, что я не вошёл вчера следом за ней. Меня это, честно говоря, рассмешило и обрадовало. Получалось, что она действительно неравнодушна ко мне. А сколько в ней огня! Ты себе представить не можешь!
      А вечером я вдруг увидел Полю, которая вешала свои «постирушки», рядом с плотоядным Жеманькиным. Это известный персонаж в нашем доме. Тоже охоч до выпивки и женщин, как и неутомимый Веня. Наблюдая, как Жеманькин, дыша перегаром, вьётся вокруг Поли, а она игриво замахивается на него мокрым полотенцем и весело хохочет, я поймал себя не мысли, что мне это не нравится. В душе, признаюсь, заворочался даже червячок ревности. Впрочем, я заторопился уйти, понимая, что между мной и Полей ничего быть не может уже потому, что мы – соседи.
       Поле, видно, игры со мной надоели… Через несколько дней из своей ванной я услышал, что за стеной кто-то очень часто, через каждые 30-40 минут, купается под душем. Вдруг прозвучал громкий голос и Полин смех.
      Имитируя азбуку Морзе, стучу кулаком в стену два длинных, три коротких. Будто пароль. Смех мгновенно оборвался. Интуиция подсказывает: «Выйди в переднюю». Едва успеваю это сделать, как дверь Полиной квартиры, будто от взрывной волны, распахнулась и оттуда, как ошпаренный, выскочил молодой мужчина. Сильно хлопнув дверью, он быстро сбежал по лестнице и вышел на улицу…
         - -Ты не устал слушать эту галиматью? – Спросил Вадим Андрея.
          - Нет, если не закончил, продолжай – любопытно.
         - Кульминация наступила в момент приезда мужа Поли. Ты даже предположить  не можешь, что произошло. Поля пожаловалась ему, что я не даю ей покоя, стучу в стену. Иван встречает меня сегодня на площадке вопросом:
      - Дядя Вадим, у вас проблемы? – И, распахнув свою дверь, зовёт Полю.
         Она вышла, сутулясь под тяжестью давящего груза, навалившихся на неё обстоятельств, из-под которого решила выбраться чистенькой - любыми способами.
         - Нет у меня проблем, - отвечаю.
        - А жена жалуется, что вы её преследуете. Я уже давно жду, когда это прекратится. А вы продолжаете. Я понимаю вас – я тоже мужчина… Но найдите себе другую женщину, - в спокойном тоне говорит сосед.
       - У него это как навязчивая идея, - поддакивает Поля.
       Я каменею от такого невиданного коварства. Не могу произнести ни слова. Несколько секунд стою молча. Понимаю: оправдываться – бессмысленно. Сваливать вину на женщину – низко. Нет нужных слов.  Молча, подаю Ивану раскрытую ладонь в знак согласия, что принимаю его справедливые претензии. Сугубо корректно, не унижая моего достоинства, молодой сосед кладёт свою жёсткую ладонь поверх моей, и мы, молча пожимаем друг другу руки. Мирно разрешившаяся ситуация расстроила Полю. Когда мы, молча, расходились по своим квартирам, она судорожно кусала губы.
        - И чего ты теперь цитируешь Эсхила? В подобных случаях немцы говорят:
«Энде гут, алес гут» - по-русски это звучит пространнее: «Всё хорошо, что хорошо кончается» - заключает Андрей. Вадим молчит, жуя в зубах потухшую папиросу. Возможно, он в эту минуту думал о Поле, которая, похоже, стала ему не безразлична?». Паузу прервал Андрей. Он игриво хлопнул Вадима ладонью по плечу и патетически воскликнул:
      - Да ты, брат, влюбился, как Пигмалион в Галатею!
Ответа не последовало.
      - А как твоя поездка на Устюрт? Что увидел? – выйдя из оцепенения, спросил Вадим.
     -    Устюрт – это таинственная планета. Вымершая цивилизация. Другой мир. Дев-кесен - античная крепость, разрушенная непреодолимой мощью текущего времени, - последняя свидетельница некогда процветавшего края. Вокруг сохранившихся руин – бескрайний степной простор, со следами древней ирригации, действовавшей до той поры, пока Даръялык доставлял  амударьинскую воду. Теперь Солнце – безраздельный властелин тех мест. Там же есть многовековой памятник несокрушимой силе самоотверженной любви... – Проговорил Андрей, сделав паузу, закурил и продолжал:
    -   Среди руин Дев-кесена три сохранившихся мавзолея. Одни предания сообщают о том, что два из них хранят вечный покой двух несчастных влюблённых – Фархата и Ширин,  в которых погребены их тела. Влюблённые окончили свой земной путь в любовной тоске друг по другу, так и не соединившись, из-за злой воли отца девушки.
         Но аксакал, дьявольски напугавший меня, неожиданно вылезши из-за второго надгробия в третьем мавзолее, убеждённо поведал:
- Фархат и Ширин покоятся здесь, - и, приподняв клюку, на которую опирался, ткнул ею в сторону двух возвышавшихся перед нами надгробий, аккуратно ухоженных заботливыми руками.
        Облик аксакала в точности соответствовал значению этого слова, – белая борода закрывала почти всё лицо его и свисала клином на тощую грудь, голову покрывал большой бараний тельпек,  из-под выбеленных изморозью лет бровей уныло смотрели  его затуманенные печалью глаза. Имя Аксакала – Халмурад Текеев. Он уже много лет, с тех пор, как умерла в Ашхабаде его любимая Наргуль Досчанова,  приезжает на Устюрт из Куня-Ургенча, когда случается оказия, чтобы поклониться праху влюбленных, сохранивших неодолимую силу любви друг к другу даже перед лицом смерти…
       - Живописно, в сказочном стиле, начал он рассказ о чтимых им кумирах: «Давным-давно это случилось, когда звери и птицы умели разговаривать, а розы были заколдованными девушками…»
     Я спросил Халмурада-ага: «Почему так близко принимаешь к сердцу их судьбу?» «Потому, - ответил он, -  что и моя судьба почти такая же … Только в том отличие, что моя Наргуль, не желая выйти замуж за нелюбимого, - умерла, а я остался один на земле. Весь век оплакиваю её…».
      - Ты поверил этому аксакалу? – спросил Вадим,  иронично прищурившись.
       - Конечно, поверил. Судьба его похожа на судьбы героев любовной драмы – Фархата и Ширин. Халмурад был рядовым декханином (селянином), а влюбился в дочь башлыка, которая отвечала ему взаимностью. Но башлык взаимность дочери не одобрил. Выдал её замуж за «достойного» человека в столицу республики. И сам, благодаря свадебной сделке, обрёл выгодное место работы и перекочевал туда с семьёй. Там и умерла Наргуль, не прожив и года. Вот и всё. Конечно, история Фархата и Ширин – сюжет кочующий . На эту тему бытуют мифы, сказки, предания и литературные их обработки. Вспомни Лейлу и Меджнун, которая сродни Ромео и Джульете. Может быть, эта трогательная история, как бы пристёгнута к Дев-кесену . Но она гармонично соединяется с диким степным ландшафтом, с руинами возвышающейся над крутизной обрыва крепости. Всё окружение обрамляет и обогащает романтический образ трагических героев. Так я думаю. Хотя Халмурада не переубедить.
    -   Да, увидеть это своими глазами, поразмыслить… полистать литературу… интересно, - согласился Вадим, -  а когда ты улетаешь?
   - Сегодня же… Знаешь, Вадим, всё что я сейчас говорил – это только фон вокруг главного, о чём сообщить мне трудно. Я даже намерен был не говорить тебе этого. Но сейчас пришло на ум, что это было бы не по-дружески… Вот ожидаемая неожиданность! Наберись терпения. Слушай!
      -  Расставшись с аксакалом-паломником, который  как аскет-отшельник три дня сидит у надгробий и совершает ритуальный намаз, спустился я с крутизны плато в сухую долину. Изрядно подзадержался  наверху. На небе уже стали зажигаться звёзды. Едва ступив на подошву горы, услыхал нарастающий звук мотоцикла.  И почти сразу вспыхнувший луч фары прорезал сгущающийся сумрак. Луч был направлен в мою сторону, будто наездник знал, что я на тропе. Но звук вдруг замер и луч погас. А прежде, чем возник этот фантом, я успел осознать, что оказался в критическом положении: наступает ночь, я в дикой степи, у меня нет пристанища, и никто здесь не знает о моём кочевом состоянии. Вспыхнувший луч фары и звук движущегося мотоцикла вселил в меня надежду… и вот она снова умерла. Но я уже разглядел светящееся окошко самого ближнего строения и двигался на этот ориентир по сухим травам, торчащим на ухабистой земле. Мои городские туфли, не привычные к причудливому рельефу, скрывающемуся в темноте, выламывали мне ноги. Но я мужественно брёл на свет окошка. Вдруг прозвучал оклик мотоциклиста, старавшегося наладить машину.  Мы встретились. Мотоцикл ремонту не поддавался.  Но наездник обрадовался, что увидел меня (признаюсь, я обрадовался не меньше)... Оказывается, напрасно я думал, что о моём присутствии здесь не знают. Информация обо мне дошла по цепочке. Секретарь комсомольского райкома доложила в райком партии, что к верблюдоводам  поехал корреспондент республиканской газеты, но с директором совхоза не встретился.  Секретарь райкома, из-за отсутствия телефонной связи с хозяйством верблюдоводов, отправил гонца с эстафетой, который довёз информацию директору совхоза. Руководитель со своей семьёй живет под одной крышей  с ветеринарным врачом. Он дал задание подчинённому: разыскать меня и взять под свою опеку. Ветеринар пустился на мотоцикле на поиски, а транспорт подвёл. Теперь ветврач, держась за руль, толкал свой мотоцикл вперёд по бездорожью. Я с портфелем плёлся рядом. Густые сумерки быстро превращались в темноту ночи. Слабый свет окна  становился ярче. И тут я расслышал печальную мелодию и слова песни, песни-журбы, песни-жалобы на  одиночество вдали от своего милого.  Звучала песня без музыкального сопровождения на украинском языке:

Де ти, милий, чорнобривий?
 Де ти? Озовися!
 Як  без тебе тут горюю,
 Прийди, подивися.


Слова песни были  из моего вещего сна, которые так взволновали  меня, когда впервые этот сон приснился… Я остановился и прислушался:


 Полетіла б я до тебе,
 Та крилець не маю,
 Щоб побачив, як без тебе
 З горя висихаю.
 Сохну, в"яну я без тебе,
 всяк час умираю


     - Здравия вам, люди добрые! – Из-за спины Вадима выдвинулась тень, а следом - её хозяин, неказистый мужичок, заметно потрёпанный жизнью, сморщенный, как гриб-сморчок, одетый, несмотря на жару, в затёртый серый плащ.
       - Фу т-ты! – вздрогнул Вадим от неожиданности. – Откуда ты взялся?
       - Я из  Янгиюля, что под Ташкентом, - поспешно ответил незнакомец.
        - Как, прямо сейчас из Янгиюля? – не поверил Вадим.
       -Нет, из Янгиюля я – вчера. А сейчас…из парка. Я здесь теперь местный, живу вон на той скамейке, что под  акацией.
         Друзья, будто по команде, повернули головы в сторону парковой растительности. Оттуда доносилось прерывистое воркование горлицы…
         - У меня на «Карабекаульское» полтины не хватает. Пособите, братцы. Я живо спроворю – с волнением и надеждой глядя пугливым взором, - то на Андрея, то на Вадима, сказал янгиюльский пришелец. - Ждите меня здесь.
       - На рубль, - сказал Вадим, пошуршав в кармане, только не возвращайся.
       Когда бомж отошёл, он с горечью заметил:
          - Стали и у нас появляться, залётные…
         - Нет, друг, они у нас давно, только не высовываются. Батрачат у башлыков в аулах. За ночлежку и вечерний «кайф» - бутылка на нос. Деньги на тирьяк и анашу им тоже дают. Что б энергичней вкалывали. Но – не больше!.. И никуда без документов не денешься. Официально этих людей не существует. Это современное рабство. Представляешь? В передовом, как считается, государстве!.. И самое прискорбное, что эти несчастные свыклись со своим положением и к лучшей жизни не только не стремятся, они даже не мечтают о ней…
       - Да, это ужасно!.. – резюмировал Вадим. - И что же  дальше?- спросил он.
      - Знаешь, друг, я морально не готов к этому разговору, но ты
настаиваешь… - снова закуривая, заговорил Андрей. – Это трудно рассказать… Хотя много слов не требуется. Вся соль не в событии, а в моих личных переживаниях. Потому что это глубоко касается лично меня. Если скажу: я встретил первую свою любовь, для тебя это не будет потрясением. Ты даже можешь удивиться: «Ну и что в этом особенного?. . Разве такой редкий случай? Спроси, мол, любого встречного: «Сколько у него было «первых любвей?» Он только усмехнётся. И ты знаешь – почему…» А для меня… она первая и единственная. Я искал её всю свою жизнь. Это она - моя радость и боль, – причина моего отшельнического бытия. Трудно говорить на эту тему… и неловко - даже с таким близким другом как ты…
        По молодости лет, когда  шёл ещё первый год службы в армии, ты, конечно, можешь не помнить… мы однажды после отбоя засели в техническом классе и, поддавшись ностальгии, вовсю дымя махорочными самокрутками, делились самыми сокровенными переживаниями. Мы были втроём – ты, я и Петька. Не припоминаешь?
         - Не просто припоминаю... Я это и не забывал никогда, - отозвался Вадим. - Именно тогда мы «учредили триумвират» убеждённых холостяков, дали  обет безбрачия, который я  нарушил. Антифеминистская идея возникла после твоего рассказа о таинственном исчезновении твоей любимой одноклассницы…имя не обычное у неё…
        - Да, у неё редкое… прекрасное имя – Вероника… С того печального события, когда она вместе с матерью куда-то бесследно исчезла, прошло немало  лет. Все эти  годы я искал …. Не забывал о ней - ни на минуту…
 И вот на днях, - не поверишь(!), - встретил. И где?! В небольшом домике ветеринарного врача Аширгелды Халманова , приютившемся– неподалёку от многометровой отвесной стены Устюрта,  на территории древнейшей ирригационной сети, занесённой песком времени … Точнее сказать – не встретил, а увидел.
     - А не обознался? – осторожно высказал сомнение Вадим
      - Что ты! Что ты!! Я  узнал по голосу, по словам песни… А когда дойдя до дома, расположились под звёздным шатром неба на топчане и супруга Аширгелды Халманова вынесла и поставила рядом с нами зажжённую керосиновую лампу с вычищенным до блеска стеклом, я увидел её тёмные, будто летящие брови! Её лучистые глаза! Хотя нижняя часть лица  была закрыта платком (так принято у туркменских женщин) – угадывалось её прекрасное лицо. Как бы я обознался?! Я увидел её! И узнал – взрослую, степенную, но всё  ту же - красавицу Веронику! Я был потрясён!.. «Не  видение ли это?!» – мелькнула поспешная мысль. – Представить себе невозможно: за тридевять земель от родных мест, в несвойственной среде, в национальных одеждах народа, для которого эта земля с её культурой – отечество…  Нет, не может быть! И всё же…»  Тут Аширгелды назвал её по имени – Бибисолтан… и она… отозвалась… - Я не хочу этому верить! «Нет! Не может быть!» - снова подумал я, стараясь сохранять непроницаемый вид, хотя сердце не находило  себе места в груди - рвалось наружу… В  моих ушах ещё звучал её голос, её тоскующая песня…Перед глазами светилось её открытое окно… Мне бы обнять её и припасть к губам! Но, увы!.. Мучительная борьба происходила во мне, внутри меня. При этом я не должен был обнаруживать своё «открытие», чтобы ненароком не посеять в семье семена раздора. Не имел права!.. А Бибисолтан – Вероника, молча, вернулась в дом, откуда доносились голоса резвящихся внуков – трёхлетнего Довлета и не намного старшего Куванча. Нужно было укладывать малышей в постель.
    -   Сын и невестка в Ашхабаде живут, теперь в отпуске, на море уехали, а внуков к нам привезли, - улыбаясь, сообщил Аширгелды. Сидя на топчане, мы с хозяином пили прекрасный чал (продукт, изготовленный из верблюжьего молока). В отдалении, на фоне неба, уже едва угадывались причудливые очертания древней крепости Девкесен.
       - Люди добрые, вот вам «Карабекаульское», - уже покачиваясь, произнёс морщинистый человек в сером плаще, снова неожиданно возникший из-за спины Вадима. – Протянутая Вадиму бутылка, в подрагивающей руке, была наполовину пуста.
       - Слушай, друг, мы же просили не возвращаться… Возьми  это в карман и отправляйся к себе… под акацию. – Голос Вадима звучал беззлобно, но внушительно.
         - Так не честно…я -  своё  уже выпил… - тихо протестовал бомж, - сморщившись ещё сильнее.
         - Забирай  и это,  уходи.  Иди-иди! – уже с нажимом сказал Вадим.
В его лице, в нахмуренных бровях проглядывала суровость.
        - Ну, как хотите… Почувствовав, что дольше оставаться здесь нельзя, пришелец из Янгиюля вяло опустил руку с бутылкой,  и, покачиваясь, направился к «своей» скамье, под акацию. Тут же послышались его негромкие слова, произносимые упавшим голосом:
                Устал я жить в родном краю
                В тоске по гречневым просторам…
                Покину хижину свою,
                Уйду бродягою и вором…
Андрей и Вадим переглянулись. Помолчали… В каждом шевельнулось беспомощное чувство жалости к гибнущему человеку…
             -…Бродягою и вором…- в раздумье повторил есенинскую строчку художник. – Вором-то он не станет… А бродяга уже состоялся…
        - Андрей! – после паузы вернулся к теме Вадим, - местами я улавливал твоё сомнение в твоём же рассказе.…
        - Нет, друг, я ни капельки не сомневаюсь... А ты мне скажи – для чего таскаешь с собой икону?
        - Икону? – переспросил Вадим и взял в руки, прислонённую ликом к спинке скамьи, раму. – Вот, видишь, вмятина на лбу богородицы, - показал он дефект, - повернув доску ликом к Андрею. Соседская старушка попросила отреставрировать, зная, что я художник.
        - А что тебя привлекает в иконах?
        - Ну, в первую очередь живопись, если говорить о старинных иконах таких известных мастеров как Даниил Чёрный, Андрей Рублёв, Дионисий, Феофан Грек…
       - В первую очередь… А далее? – допытывался Андрей
       - А далее… Когда долго всматриваешься в образ, возникает мистическое ощущение… что он оживает…
         - Оживает как Галатея? – улыбнулся Андрей.
          - Ну-у, сравнил! Галатея скульптура!…
           - И что же? На мой взгляд, портрет богородицы маслом, скульптура из мрамора или дубовый кумир – в смысле мистическом – суть одно и то же. - язычество! – чётко сформулировал своё понимание Андрей Аргунов.
Вадим хотел было  что-то возразить, но передумал, оборвал речь на первом звуке и задумался…
     -  А Эсхила выбрось из головы,- сказал Андрей, - его трагедии не принимай близко к сердцу. О Поле не забывай…  Ты понял, в чём смысл её поступка? Она постаралась обезопасить себя за тот вечер «многих сеансов душа» - назовём его так, и показать мужу свою верность и преданность. Мнимую, безусловно. А тебя представить нарушителем её нравственных устоев. И этим заткнуть рот тебе на тот случай, если бы ты вдруг, обидевшись на неё, вздумал выдать мужу её тайну. Словом, тебя лишили доверия. И все козыри остались у неё в руках.   Вот увидишь, не пройдёт и недели, как она снова начнёт устраивать тебе «рандеву»…  А твоё семейство в бегах… Конечно,  лучше бы ты их вернул… Мучаешься оторванный от детей, а они тоже в тебе нуждаются. Им нужен серьёзный воспитатель. Ради сыновей можно пренебречь поступками блудливой особи…
         - Со стороны всегда кажется виднее… - с иронией ответил Вадим. - Ты вот сейчас, чтобы заглушить в себе боль души, потерпевшей почти трагическое крушение, переходишь от темы к теме. И не даёшь оценки случившемуся с тобой. Ведь ты потратил на поиски Вероники лучшую часть своей жизни. Что дальше?
       - Правда, Вадим! Я глубоко опечален. И не скрою от тебя, что печалит меня больше не то обстоятельство, что она оказалась замужем, а тот факт, что она не счастлива. Об этом свидетельствует её печальная песня.  Её тоска. В том, что посвятил свою жизнь поискам любимой,  не раскаиваюсь. Все эти годы  жил мечтой о ней. В этом были мои переживания, смысл, цель и красота жизни… А теперь, чтобы оберечь её от меня же, я должен отдалиться. Думаю, мне нужно уехать подальше, чтобы не мозолить ей глаза. Ведь она не могла не узнать меня. Я как бы на зов её песни явился… И впредь мне будет трудно самому себя удерживать, чтобы на Устюрте не появляться снова и снова. А у неё семья. Внуки. Зачем её дразнить?.. И самому дразниться…
      - И куда планируешь отдалиться? – Вадим не отступал.
       - В Каракумах моя миссия окончена. Проеду на Дон, на Кубань. Подберу подходящее место. Перекочую. В станице теперь у меня никого нет: мать умерла, бабку забрала к себе её вторая дочка. Наш дом продан. Моя сестра с семьёй давно живёт в Ашхабаде, хотя мечтает после окончания военной службы мужа, вернуться на Дон. Влечёт и меня к себе моя малая родина.
Найдётся пристанище. Полечу, разведаю. Давно там не бывал, с самых похорон матери…
      - Твоё намерение созвучно моему желанию, - проговорил сосредоточенно куривший Вадим, - я тоже об этом подумывал не раз. Но у меня семейные проблемы… Как мне срываться с места? Это ей только на руку... Она станет единоличной хозяйкой квартиры, подаст в суд на алименты и будет продолжать разлюли-малину… А детям как?…
       -  На мой взгляд, ты всё правильно оцениваешь. Необходим соответствующий вывод - отозвался Андрей.
       - Детей люблю и болею за них, но она мне противна…стыдно мне за неё.
       - Ну, брат, в нашем возрасте пора думать в первую очередь не о себе…
Помолчали, дымя папиросами. По почтовой улице мимо сквера с пронзительной сиреной пронеслась красная пожарная машина, нарушив временное затишье.
        - Что-то горит, - сказал Андрей.
        - А, может быть, учебный выезд, - отозвался Вадим.
       - Давай условимся: я уеду, осмотрюсь, устроюсь на работу. Прозондирую   почву на предмет твоего трудоустройства и сообщу тебе. Наплюй ты на свою стыдливость, не принимай к сердцу, что кто-то что-то скажет. Мать твоя давно смирилась с твоей армейской женитьбой. Не возразит она и против этого брака...  А ты, не теряя времени, делай  дипломатические ходы к своей супруге по поводу примирения.  Спрячь свою неприязнь поглубже. Настрой себя так, что смиряешься с её проделками ради блага детей. Не напоминай ей о вашем прежнем уговоре «создать брачный союз на один год». Теперь козыри  у неё в руках… Думай. Адрес твой помню. Мне пора. Увидишь Садиддина, привет ему от меня и извинения, что не зашёл проститься. Поджало время.
     - Хорошо, Андрей. Мне придётся съездить за нею.  Буду настраиваться…   Садиддину всё передам. Провожать тебя не поеду с этими вещами, иду в мастерскую.
Друзья обнялись.
    - Да, Вадим, а что о Петре…ничего не слышно,  будто спохватившись, спросил Андрей.
    - Слышно. Он  почти дома, в соседнем городке Кордубайловке.  Шрифтовиком работает в какой-то художественной мастерской при райкоме партии. Пишет лозунги и транспаранты. На первомайском  празднике и  седьмого ноября   перед праздничными колоннами демонстрантов зачитывает через громкоговоритель праздничные призыва….  Мы изредка обмениваемся короткими посланиями. Любимая им Валя, которая наигрывала ему на фортепьяно мелодии  Шопена,  не дождалась его из армии,  хотя он был очень уверен в ней. Женился на Юлии Селивановой, нашей же однокласснице. У них есть дети. Теперь уже подросли.
     - Всё понял. Скоро увижу его.  Желаю  тебе удачи  в том главном, о чём говорили. А твоё общение с изображениями мифических персонажей меня смущает…- Андрей кивнул на икону. - Может быть, соберёмся в станице все и восстановим наш забытый триумвират…
   - Удачная мысль, присоединяюсь, - сказал Вадим, пожимая с улыбкой на прощанье руку друга.
        В аэропорту Андрею долго ждать не пришлось. Через час он уже был в Ашхабаде.   В самолёте  обдумывал собранные для газеты материалы, которые должен сдать ответственному секретарю и доложить о них редактору. Это были фотоснимки комсомольцев, передовиков производства  хлопкоочистительного, маслоэкспеллерного заводов, фотографии исторических памятников Куня-Ургенча, музейных экспозиций Карахауза, и, пока ещё не написанный  рассказ о верблюдоводах Устюрта.
        При мысленном упоминании слова «Устюрт», сердце у него на мгновенье сжалось, а потом застучало чаще, а перед глазами возникла сгущающаяся темнота наступавшей ночи, огонёк поющего окна, милый голос, исполненный тоской и печалью, заключённой в словах и мелодии звучащей песни…
        Но в сочинение рассказа  для газеты Андрей не включил любовную лирику, свои личные переживания… Он, не обращая внимания на воздушные ямы, которые, как телега на ухабах, преодолевал самолёт; положил на колени портфель, раскрыл блокнот и скорописью начал просто:
     « В конце лета выпала поездка в Куня-Ургенч. А там до Устюрта – рукой подать. Оказался у верблюдоводов. Поздним вечером под звёздным шатром неба, у небольшого дома на  топчане пили прекрасный чал с ветеринарным врачом Аширгелды Халмановым. Ночь надвигалась осязаемо, зримо. В отдалении, на фоне неба уже едва угадывались причудливые очертания древней крепости Девкесен. Супруга хозяина Бибисолтан, закутанная лёгким платком, прикрывавшим  не только голову но и нижнюю половину лица,  поставила рядом с нами зажжённую керосиновую лампу с вычищенным до блеска стеклом и вернулась в дом, откуда доносились голоса резвящихся внуков – трёхлетнего Довлета и не намного старшего Куванча. Нужно было укладывать малышей в постель.
       Аширгелды, человек среднего возраста, доброжелательный, хлебосольный и словоохотливый хозяин, держа в руках пиалу с чалом, увлечённо, с радостным блеском в глазах, рассказывал о каждодневном  труде верблюдоводов, чабанов, кормозаготовителей, о своей работе ветеринарного врача, цель которой – в борьбе за доброе здоровье стада животных, разбросанных на сотни километров в степных просторах. Из этого можно было составить довольно ясное представление о его характере, жизненной позиции, интересах и устремлениях. Он заражал собеседника искренней влюблённостью в дело, к которому начал прокладывать путь ещё в стенах Ашхабадского сельхозинститута на ветеринарном факультете и чему посвящает теперь всё своё время.
       Я откровенно любовался этим, ещё неизвестным героем, чей подвиг – в повседневной нелёгкой работе на фоне экстремальных условий пустыни. Но Аширгелды, ничуть не догадываясь о моих мыслях и вовсе не подозревая о наличии героизма в его собственном добросовестном исполнении долга, вёл спокойный рассказ о чабанах.
      Нет, он не нагнетал атмосферу трудностей, не акцентировал внимание на повседневных проблемах. И скорее даже многого недоговаривал: пусть, мол,
директор совхоза сам изложит всё в деталях. В этом проявилось чувство такта, присущее воспитанному человеку. Говорил о личных качествах хорошо знакомых ему людей, их семейной приверженности к любимому делу – уходу за животными, чьим исконным местом обитания являются эти пустынные степи…»
            Не успел Андрей в самолёте закончить рассказ. Дописал его уже в Ашхабаде, в своём  привычном обиталище – редакционном общежитии.
Редактор, Сергей Петрович, одобрил все материалы, привезённые Андреем из командировки. А рассказ о верблюдоводах на ближайшей летучке похвалил и рекомендовал после публикации вывесить на доску «Лучших материалов».
     Андрей раздумывал: сразу написать заявление об уходе, или взять отпуск, а потом поступить, как к тому побудят обстоятельства? Издавна ощущая тёплое расположение Сергея Петровича к себе, его помощь в трудные моменты жизни и свой великий долг перед ним, склонился ко второму варианту. Редактор мог по-отечески попросить «не делать глупостей», в смысле – не увольняться, и Аргунову деваться некуда: он едва  ли не всей жизнью обязан этому чуткому и доброму человеку.
     - Хочу на Дон съездить, после армии ни разу не побывал в своей родной станице. Там, пожалуй, и могилу матери невозможно будет отыскать, нужно бы привести её в порядок, -  сказал он редактору, - пустите меня в отпуск.
Просьба была убедительной, никаких подозрений не вызывала. Редактор подписал заявление и распорядился за хороший рассказ о верблюдоводах выдать премиальные.
      В тот же день Андрей съездил к сестре, сообщил о своем намерении уехать на Дон, возвратившись в общежитие,  упаковал три посылки книг, сдал их на почту, написав станичный адрес «До востребования».  Снял со стены портрет Вероники Поляньской – подарок Джумамурата, его же кисти и аккуратно уложил в чемодан. Ключ от редакционного общежития оставил у соседа по подъезду, тоже «до востребования». И – в аэропорт. Новый день  встретил его в Ростове.





















                ЧАСТЬ ВТОРАЯ




ПУТЬ
В РОДНЫЕ  МЕСТА






















      




                1. ПО ДОНУ       

   В жаркий сентябрьский день летел по Дону против течения скоростной катер на подводных крыльях. Обычное дело. Он не единственный курсировал по реке. В те времена их было много. Сигарообразные красавцы, сверкая на солнце иллюминаторами, будто догоняли друг друга, неслись по реке в обе стороны с короткими интервалами.
Андрей Аргунов, рослый, черноволосый мужчина, лет сорока, с лицом сосредоточенным, прикрываясь от слепящего солнца белой занавеской, задумчивым взглядом провожал быстро удаляющиеся берега, поросшие ивняком, красноталом, ракитником. А в голове роились мысли далёкие от красот берегового пейзажа. Временами их напряжённое течение прерывали встречные суда приветственными гудками и вздыбленной волной, которая, накатываясь, кренила катер, и раскачивала из стороны в сторону.
Стараясь отогнать навязчивые мысли, Аргунов задернул занавеску и отвернулся от окна. В салоне было просторно и уютно. Пассажиры, наслаждаясь комфортом окружающей обстановки и приличной скоростью движения, сидели и полулежали в разных позах в удобных креслах. Из-за спины Андрея звучала тихая музыка: двое молодых людей, вероятно, влюбленных, сидевшие сзади него, включили транзистор. В особом сочетании звуков угадывалась мелодия Шопена. Глубоко сидящего впереди человека за спинкой кресла не было видно. Выглядывала только обширная лысина, слегка обрамленная жидкими кустиками серых волос и некоторая часть развернутой газеты «Правда». На первой полосе её, вверху, мелькнуло слово из заголовка, набранного крупным шрифтом – «…АФГАНИСТАН…». Оно напомнило Андрею, что за пределами нашей страны уже полгода идет война, в которой сражаются солдаты нашей армии. А на родину возвращаются под условным названием «Груз 200». В народе война вызывает осторожный, глухой ропот. Потому что там гибнут наши дети. Люди не понимают: ради чего это?… Ведь наша армия всегда была защитницей страны. Армией – освободительницей. А тут – агрессия!…
     Глядя на покрасневшую лысину немолодого человека с газетой, нетрудно было понять его внутреннее состояние, его реакцию на содержание прочитанного. Правда, не все озабочены этими событиями. В поле зрения Аргунова две девицы кричащей пестротой одежд и залихватской броскостью макияжа похожие друг на друга, как две капли воды, весело обсуждают эпизоды вчерашней «тусовки», с наслаждением вспоминая и пересказывая друг другу особенно пикантные подробности отдельных моментов вечеринки. Взрываются хохотом, и, спохватившись, прикрывают ладонями рты. А справа от них,  довольно молодой отец, с нависшей черной прядью волос над глазами, беззаботно играет с дочерью-подростком в шахматы, держа раскрытую коробочку с противоборствующими «войсками» на своей ладони. Белокурая девочка, изучив позицию, быстрым движением тонкой белой руки переставила на «доске» фигуру и пытливым взглядом оценила реакцию отца. На его лице довольство оттого, что любимое чадо сделало удачный ход. Возле буфета толпится небольшая группа активистов, преуспевающих на поприще «уничтожения» пива. Рыжеволосая буфетчица с ярко накрашенным лицом в белом колпаке, звякая бутылками, поминутно наклоняется, выхватывает их из ящиков на прилавок и с характерным шипящим звуком, сноровисто откупоривает. Рифленые крышки звучно падают на прилавок, подпрыгивая и раскатываясь. Из отверстых горлышек струится туман… Кое-кто из пассажиров, удобно устроившись, просто предается неге, бездумно млеет в мягком кресле,  временами подремывая. Мужчина в клетчатой рубашке топорщит прокуренные усы, как бы к чему-то прислушиваясь. Но вдруг глаза его закрываются, голова выходит из повиновения и, сначала медленно, потом с ускорением падает на грудь. От этого он мгновенно просыпается. Снова поднимает голову и топорщит усы, часто мигая веками. Затем все повторяется снова и снова. Возле ближнего кресла, наискосок, девочка лет тринадцати, стоя возле матери, сверкает веселыми глазками, в полголоса рассказывая что-то смешное, сама посмеивается, а мать-селянка в легком цветном платочке чистит на газету, лежащую на коленях, вареное яйцо. Через лобовое стекло, покачивающегося в движении катера, видно, что приближается встречный сухогруз. Пространство прорезал приветственный выплеск гудка. В этот момент лысый сосед, обернувшись с газетой, заговорил, указывая на статью про Афганистан. Глуховатый голос его прозвучал с оттенком возмущения. И был заглушён звуком гудка. Сделав паузу, он переспросил:
     - Вы следите за событиями?
     Тут судно заплясало на поднятой сухогрузом волне.
Лицо старика Аргунову показалось знакомым, хотя некоторое время он сомневался, а головой кивнул  утвердительно. Сосед, чуть повысив голос, продолжал:
     - И что вы думаете об этом?
Аргунов ответил коротко:
     -Мне это не нравится. А что думаете вы?
     - Я? - переспросил собеседник, - затягивая время, чтобы иметь возможность сформулировать удобный для себя ответ. Но чувство неудержимого протеста, побудило, отбросив осторожность, выплеснуть наболевшее.
 – Я возмущён! - Понимаю, что, высказываясь так, рискую, но говорю честно – я возмущен! Как можно было перед всем миром выставить нашу страну, за которой закрепилась репутация миротворца, в таком неприглядном виде. Ради чего это? Не укладывается в голове! Аргунов ни слова не говоря, уклончиво сдвинул плечами… Такую позицию он занял потому, что не был готов обсуждать столь щекотливую тему со случайным попутчиком. «Достаточно недавнего урока!» - подумал он, вспоминая вчерашний день прилёта в Ашхабад…
В сквере возле аэровокзала зашёл он в кафе Бахар (Весна), одно из многих в округе, перекусить. Посетителей не было. Официантка, молодая европейка в белом переднике и лёгкой кружевной повязке на крашеных в ковыльный цвет волосах, со смазливым личиком и безразличным взглядом, сидевшая за столом невдалеке от окна раздачи, приняла заказ. Андрей облюбовал место на открытой веранде. Присел за ближайший к входной двери столик, где тень от высокого карагача была гуще, что спасало от избыточной щедрости каракумского солнца и, радостно предвкушая скорую встречу с давней своей мечтой, Доном, оглядывал пустынный сквер. Воображение рисовало гиперболические красоты донской природы, к чему он всем сердцем стремился. Между тем шурпа, плов, чурек и чайничек зелёного чаю возникли перед ним на столе, будто по щучьему велению. И не успел он поднести первую ложку с ароматным бараньим бульоном ко рту, как у его стола, словно из-под земли  выросла невысокая фигура мужчины.
- Здравствуйте, уважаемый, можно присесть? – произнёс он приятным голосом.
- Пожалуйста, садитесь, - холодно ответил Аргунов, вскинув на пришельца быстрый взгляд, который успел запечатлеть синеватое, чисто выбритое лицо, не тронутые сединой тёмные волосы, аккуратно подстриженные и зачёсанные набок, и чёрные сверлящие глаза.
Аргунов мгновенно испытал, отразившееся на лице, недоумение: на веранде все столы  свободны, за исключением того, за которым сидел он, а новому посетителю понадобилось место именно за его столом… Почему?
Незнакомец будто не заметил протестной реакции, уверенно придвинул стул, стоявший в стороне, и уселся сбоку, положив кисти явно не рабочих рук на стол. На левой, видимой руке, назойливо лезла Андрею в глаза синяя татуировка: «Не забуду мать родную», а над нею такой же синий крест. Андрей помнил: подобные  «украшения» -  неотъемлемая принадлежность блатных. А тут – на руке интеллигентного с виду человека… Аргунов был озадачен, и, уткнувшись взглядом в тарелку, старался не смотреть на соседа. Но сосед, минуту наблюдавший за ним, спросил:
- Вы местный?
- Нет. – Односложно ответил Аргунов, не желая идти на контакт. Сосед же, выпячивая татуированную руку, продолжал:
- Вы извините, я только что «освободился»… а тут сына забрили в армию, повестка пришла: через три дня – в военкомат с вещами. Хочу «откосить» его от Афгана… Не подскажете, как это провернуть?
Тут явилась та же официантка, в белом переднике и лёгкой кружевной повязке на крашеных волосах. Посетитель попросил чаю.
 - Да возможно ли это?! – вслух удивился Аргунов, когда женщина ушла, - Не представляю...
 - Не представляете? Даже в лагере знают, что возможно… за хороший куш, - сверля буравчиками пронизывающих глаз, утверждал бывший «зэк».
 - Мне даже странно это слышать, - сказал Аргунов, вставая. – Желаю вам удачи. Только напрасно вы обращаетесь к первому встречному…
Положив деньги за обед на стол, он вышел из кафе. И сразу же встревожился за неосторожные слова: «желаю удачи» и предостережение … «Этот «зэк» - сомнительный». Аргунов с тревогой ждал неприятностей. К счастью, до встречи с возмущённым читателем «Правды», ничего не произошло. Он уже и призабыл о диалоге в кафе «Бахар». И вот теперь… опять Афган. «Что это – случайное совпадение, или… продолжение вчерашнего..?» - угрюмо размышлял Андрей
- Вы позволите пересесть к вам? – спросил собеседник, чуть заметно улыбнувшись улыбкой вежливости и пряча в нагрудный карман белой рубашки большие очки в черной оправе.
     - Буду рад, - в свою очередь с вежливой улыбкой ответил Аргунов, - садитесь, пожалуйста, - а с досадой подумал: «Всё равно не отвертеться».
Лысый, довольно грузный человек, интеллигентного вида, пыхтя, перекочевал вместе со своей «Правдой» и какими–то вещами на пустующее соседнее кресло. И едва усевшись, спросил:
     - Вы в Волгодонск?
     - Нет. – Ответил Аргунов. – В Каракорум.
     - Как славно. Я тоже туда.
     - Вы - коренной житель этих мест? – не желая показаться букой, хотя и не испытывал никакого интереса, спросил Андрей, взглянув в близорукие глаза собеседника, заметно выцветшие и добрые.
     - Как вам сказать?.. – «Переселенец» сделал паузу. Сосредоточиваясь, пожевал блеклыми губами - По рождению я - харьковчанин. Но, придя с фронта, после окончания Великой Отечественной, поступил здесь в медицинский институт. Окончил его. Направили в посёлок Каракорум. Тридцать лет живу там и оказываю людям посильную помощь. При мне и с моим участием посёлок стал городом. Так что… судите сами.
- Да. Тридцать лет – пол-жизни… конечно, коренной! А  вы не Макар Фёдорович? – спросил Андрей.
          - Он самый, – удивился старик, пристально вглядываясь  сквозь очки в лицо Андрея. – А вы, голубчик…простите, кто будете?
          - Андрей Аргунов.
        -Мать честная! Как же я не узнал! Действительно, теперь  вижу
в вашем лице знакомые черты вашей покойной матушки. Как замечательна эта неожиданная встреча, дайте вашу руку.
      И Макар Фёдорович с волнением пожал руку Андрея, который тоже в  эту необычную минуту был приятно взволнован.
    - Как давно я вас видел… Последняя встреча, припоминаю, была после похорон вашей матушки, на поминках. Я тогда спешно прервал свою участие в симпозиуме хирургов… И где же вы затерялись после службы в армии?
   -  Уехал к сестре в Ашхабад, - слукавил Андрей, чтобы избежать нежелательных вопросов. Там окончил университет, работая в редакции газеты корреспондентом. Получил большой запас тепла каракумского солнца и решил побывать на Дону и Кубани, с целью перемены своего места жительства.
     - Хорошая цель, - одобрил Макар Фёдорович, - только зачем вам ехать на Кубань. Вы же коренной житель Каракорума! Здесь упокоилась ваша матушка. А там, где могилы предков – место священное для нас…
    Аргунов молчал. А в голове его шла напряжённая работа. Он сознавал правоту Макара Фёдоровича. Сам говорил Вадиму при прощании, что могилу матери пора бы привести в порядок, если удастся отыскать её…
    - Да, Макар Фёдорович, вы правы. Ведь всё равно у меня  ни на Дону, ни на Кубани - жилья нет …
   -  Дорогой Андрей Андреевич, да это ли проблема – нет жилья!  Поселяйтесь у меня и живите на здоровье без оглядки. Без работы вы не останетесь. За  тридцать лет я обзавёлся здесь множеством друзей. И не сомневаюсь, что они на мою просьбу оказать вам помощь - с готовностью откликнутся…
     - Да я, пожалуй, не возражаю… но удобно ли это?
     -  Вполне удобно, не сомневайтесь!-  решительно заверил Макар Фёдорович.
      - А чем живут люди Каракорума? Как хлеб насущный добывают? Что
  производят?
      - Дорогой Андрей Андреевич! Хорошо, что вы сами спросили - оживился интеллигент и в глазах его засверкали огоньки радости. -  Мне очень хотелось рассказать об этом. И, знаете, даже не спроси вы меня, я бы непременно навязал вам свои впечатления о нашем тихом, но прекрасном городе.
Такой неожиданный энтузиазм удивил Аргунова. Но он не подал виду, а внутренне воспрянул духом. Ведь в действительности - не праздную прогулку он совершает, а разведывательную поездку на предмет перемены своего места жительства. Проще говоря, назрела необходимость переселиться из Каракумов на Дон.
- Скажу сразу, - начал Макар Фёдорович, - наш район удостоился названия - «Жемчужина Дона».  Понимаете, что это значит? Это высочайшая оценка! Такое определение дал один из чинов «на верхах». И, как вы можете убедиться сами, это не просто фигура речи, а действительность, у которой прочная основа. Следите за мыслью: у нас в Каракоруме - градообразующий завод – флагман консервной промышленности - самый крупный на юге России. В сезон на нём трудится более семи тысяч рабочих. Многие совхозы составляют его сырьевую базу. Овощи и фрукты – специфика нашего поливного района. В то же время исправно производят свою продукцию: сыродельный завод на собственной молочной базе района, мясокомбинат – у нас многотысячное поголовье крупного рогатого скота, свиней, птицы (в районе своя птицефабрика). Словом, у нас все отрасли производства.  А также:   грузовой порт, пассажирская пристань,  автовокзал, аэропорт, почта, телеграф, редакция газеты, районное радио, образовательные, медицинские, торговые учреждения. Нужно ли перечислять всё? Теперь вы можете представить, чем занимаются жители Каракорума.
-Вполне могу, - отозвался Аргунов, и как журналист понял, что поле для газетной деятельности обширное.
- Предполагаю, что в таком оазисе благоденствия не может не быть знаменитостей. Кто они? – с интонацией легкой шутливости спросил Аргунов.
- Знаменитостей у нас предостаточно -  горделиво приосанился Макар Фёдорович, в каждой сфере – они свои. В сельском хозяйстве их преобладающее число. А самой выдающейся является Раиса Фёдоровна Урожаева. У неё своя школа. К ней за передовым опытом приезжают из разных уголков страны. У неё же периодически устраиваются семинары. Все это предаётся гласности в районной печати. Часто публикует в газете и своих книгах очерки о передовиках сельского хозяйства писатель. Наш писатель, скажу так с особым чувством, потому что он живёт в нашем районе. Он известен на всю страну. Вы не можете не знать его.
- А его имя?
 - Вениамин Арнольдович Завёрткин.
- Да, имя знакомое. Читал его, кажется, «Южные записки». Ещё что-то. А-а! «О живом и мёртвом», рассказ или повесть. Обратил внимание, что где-то  уже встречалось похожее название. Да! У Константина Симонова… есть роман «Живые и мёртвые». Кстати, этот роман в свою очередь напомнил мне по стилевым  и композиционным элементам эпопею Льва Николаевича Толстого «Война и мир». И у Завёрткина есть название произведения, в котором фигурирует слово «мир»…То ли «Создание мира, то ли «Созидание мира»?... Словом, название его работы заметно перекликается со словосочетанием «Война и мир». По молодости лет или  по неделикатности своей, видя эти потуги хоть как-то приблизиться к гению, я вспомнил признание Евгения Евтушенко… Он рассказал случай, как однажды в аэропорту Ганновера, или в другом каком-то, увидел живого Хемингуэя. Тот медленно шёл по залу ожидания, до неузнаваемости простецки одетый, и ногой подталкивал багажную сумку. Наш поэт так воспылал желанием прикоснуться к творцу повести «Старик и море»… «Снега Килиманджаро», что вопреки всем законам приличия, приблизился к Эрнесту и, словно нечаянно, прикоснулся плечом. Безусловно, соприкосновения Симонова и Завёрткина с Толстым и Евтушенко с Хемингуэем – факты разного смыслового уровня. Но что-то их всё-таки роднит.
Ничего не могу возразить вам. Я этих тонкостей не знаю. Но в моём представлении  Вениамин Арнольдович – личность удивительнейшая! – встрепенулся Макар Фёдорович, выслушав литературные наблюдения Аргунова.
- Чем же, если не секрет?
-  Жизнелюбием своим! Вся его суть, на мой взгляд, - уточнил Макар Фёдорович, - заключается в одной фразе, которая составляет его жизненное кредо. А произнёс он её, почитай, на смертном одре. Я готовил его к операции, в положительном исходе которой  не был до конца уверен. У Вениамина Арнольдовича был рак желудка. К счастью, результат превзошёл все мои ожидания. Он, благодаря хирургическому вмешательству, вот уже шесть лет живёт и плодотворно занимается творчеством. Так вот, в тот момент, когда он произносил эти несколько слов, -  я сейчас их назову, - они никак не согласовались с реальным моментом его жизни, они звучали вызывающе бессмысленно и вульгарно - мне так казалось со стороны. Хотя позже я всё переоценил. Вот эти слова: «Мужчина должен смотреть на любую женщину с вожделением». Конечно, они вырваны из контекста… Но даже в таком виде выражают его существо, то есть – высшую степень жизнелюбия. За что он в своё время серьёзно пострадал…
Аргунов слушал, не сводя глаз с возбуждённого лица увлёкшегося интеллигента, время от времени подталкивавшего указательным пальцем очки на переносицу, которые под тяжестью оправы и линз сползали со своего места, и старался предугадать: к какому финалу приведёт его монолог. Не всё понял. И едва возникла пауза, спросил:
- Что же произошло?
- Произошло следующее… Доцент, зав. кафедрой русской литературы РГПИ и преподаватель РГУ… А он после демобилизации занимался преподавательской деятельностью… Представляете, высокий, подтянутый, стройный мужчина в возрасте тридцати семи лет оказался в роскошном цветнике юных студенток. Девушки, одна другой краше -  без ума от него. Его внешность кружит им головы. Юные красавицы, без исключения, каждая из кожи лезет вон, чтобы обратить на себя его внимание, понравиться ему. От этого обожания, от этого половодья любви к себе, Вениамин Арнольдович хмелел, и в свою очередь испытывал вожделение к каждому благоуханному цветку. В этой пьянящей атмосфере атакующей любви он с размахом проявляет своё жизнелюбие, не встречая отказов.
«Пустили козла в капусту», - подумал Аргунов, мгновенно настроившись неприязненно. И, чтобы не погасить пыл рассказчика, вяло спросил:
- Вы это называете жизнелюбием?
- А как же иначе?
- А за что он пострадал?
- Именно за это!.. Однажды на лодке с очередной поклонницей… Дело было на Дону. Неожиданно, в ответ на свои поползновения, он встретил несогласие. Заласканный Вениамин не мог с этим смириться. И, приняв отказ за проявление кокетства, стал преодолевать препятствие силой. Сопротивление ожесточилось. Началась борьба. Лодка перевернулась. Девушка погибла. Опрокидываясь, лодка разбила ей голову. Студентка утонула. Спасти не удалось. Её каприз стоил жизни самой, и карьеры блестящему учёному. Его лишили кафедры. Хорошо ещё, не судили. Смерть студентки «списали» на «несчастный случай».
- Я нигде подобной информации не встречал, - после длительной паузы сказал Аргунов.
- Не сомневайтесь: я лично слышал это из уст самого Вениамина Арнольдовича. После удачной операции на его желудке, мы с ним так близко сошлись, ведь «я - его спаситель!» - так он величал меня. Мы стали друзьями. Все праздники проводим вместе. Он большой любитель праздников. О! Сам доброе вино делает. Из собственного винограда. У него под домом огромный подвал. Та-ам боче-ек!… Однажды, будучи в хорошем подпитии, он поведал мне эту печальную историю, о которой нигде в средствах массовой информации не упоминается. Этот период его жизни, от демобилизации из армии до появления в станице Каплуновской (1945-1947гг.), биографы деликатно обходят скороговоркой. Щадят авторитет писателя. И это правильно. Он и так поплатился, потеряв кафедру. Писательство никуда бы от него не ушло, оставайся он в стенах вуза. А так… оно явилось для него соломинкой, за которую он ухватился, как утопающий…
Аргунов слушал и молчал. В голове роились гнетущие мысли:
- Этот писатель был ранее женат?
-- Да, был. Два раза. И оба раза неудачно. Бывает же так?!. Хорошему человеку вдруг попадается что-то… Особенно возмутительно повела себя вторая жена. Представляете, ему назрела необходимость переселиться в станицу Каплуновскую, а она наотрез отказалась ехать с ним в «глухомань» - так она выразилась. Что ему оставалось делать? Пришлось подыскивать новую, третью жену.
- Подыскал?
- Ну, что вы говорите, такой красавец! Конечно! Красивую учительницу отхватил. Молодую…Там, на месте. Любашей зовёт. Сразу вдохновенно стал писать очерки о людях станицы Каплуновской…
- Руководителей не обошёл?
- Как можно! С них и начал. Они же ему дом предоставили. Продуктами питания обеспечили. Вином. У них свой винцех… За это надлежит быть благодарным. И он в долгу не остался. Районное начальство тоже пожелало приблизиться… протянуло руку помощи. Он и районных руководителей славословил. И, благодаря им, стал вхож в кулуары областной партийной элиты. Его избрали в депутаты областного Совета. Он сделался влиятельной особой. И при этом не отказывает в помощи первым своим благодетелям, добывает им фондовые материалы, необходимую технику, оказывает помощь в благоустройстве станицы Каплуновской. И пишет свои сочинения. Талант! Конечно, он вышел на широкую дорогу. Но за свою высокую степень жизнелюбия поплатился, потеряв любимое поприще и карьеру учёного.
Аргунов смотрел на чёрные очки интеллигента задумчиво, не видя его глаз.  Слушал. Молчал. Но внутренне поражался суждениям Макара Фёдоровича, этого немолодого человека. С виду - благовоспитанного, который, будто умышленно, облагораживает низменные поступки морально распущенного субъекта, сочувствует ему в утрате карьерных ступенек, обвиняя не преступника, которым является распоясавшийся ловелас, а его жертву. Обвиняя за то, что жертва, стремясь сохранить девичью честь, целомудрие, своё человеческое достоинство, воспротивилась похотливому прохвосту. А он и саму разнузданность величает «высшей степенью жизнелюбия».
- Макар Фёдорович, а руководство вашего района знает эти подробности?
- Видите ли, Андрей Андреевич, шила в мешке не утаишь. Думаю, что знает. Не может не знать. Но делает вид, что не знает. Я понимаю критический смысл вашего вопроса… Но для руководства живой Завёрткин – практически важнее мёртвой студентки, - сказал собеседник, как показалось Аргунову, с безразличной интонацией.
«А как же насчёт гуманизма? В чём же наше неизменно провозглашаемое человеколюбие» - мелькнула мысль. И обаятельный образ интеллигента стал меркнуть в глазах Андрея.
- Я полагаю, - продолжал Макар Фёдорович с тоскливым выражением лица, что и областное отделение Союза писателей знает истинную причину ухода Завёрткина с институтской кафедры, но корпоративная «честь» превыше всякой правды, особенно, если эта правда дурно пахнет.
Последняя фраза собеседника поразила Аргунова своей противоречивостью и определённо дала почувствовать, что рассказчик сбивается на критическую стезю. Андрей стал теряться в догадках: как на самом деле относится Макар Фёдорович к «высшей степени жизнелюбия» своего бывшего пациента: порицает или одобряет его. Сначала по ходу рассказа он решительно был на стороне «пострадавшего заведующего кафедрой русской литературы РГПИ Завёрткина», из-за упрямства девицы… А теперь, хотя и не в прямой оценке, проскальзывают критические нотки. Вдруг ход аналитической мысли Арнугова внезапно прервал хрипловатый голос попутчика:
- Вы, Андрей Андреевич, уже знаете, что для меня не является секретом истинная причина ухода Завёрткина из института. А вот что меня удивляет… Читая зарисовки некоторых его собратьев  по перу, вижу, как торопятся они обойти период с конца войны, когда он должен был принять кафедру до поселения его в станице Каплуновской (1945-1947 гг.). А саму миграцию его из губернского города в станицу мотивируют тем, что он, якобы почувствовал давление накопившегося за период войны материала, требующего выхода в печати. И этот мотив повторяется у многих пишущих. Мне кажется, что подобное объяснение лишено элементарной логики. Или  рассчитано на бездумного читателя. Если вспомнить, всегда утверждалось, что прежде он (Завёрткин) любил преподавательскую работу, и студенты очень любили его, придя с войны и получив место заведующего кафедрой – он обрёл долгожданное счастье. Два года успешно трудится на любимом поприще, очаровывая своими лекциями не только учащуюся молодёжь, но и взрослую публику, просто из интереса посещавшую его лекции. В это же время он публиковал обработанные материалы о войне. Быт его налажен. Жена. Сын. И вдруг… по истечении двух лет мирной послевоенной жизни… «задавил на него собранный материал о прошедшей войне…» Да так сильно задавил, что он бросил жену, сына, любимую кафедру в институте, и отправился в добровольную ссылку. Как в омут головой! Не забудем – он городской человек… Зададимся вопросом: а разве к моменту окончания войны он не знал, что у него накопился большой материал о боевых событиях? А если знал, почему же стремился на кафедру?
    -    Это риторический вопрос. Я ведь вам доказал, что знаю подлинную историю со всеми перипетиями в жизни Завёрткина. Честно вам скажу, что со многим в его поступках не согласен. Лично ему этого не говорю. Надеюсь, вы понимаете почему? Не зря говорят – правда глаза колет. А вам говорю об этом потому, что возмущает меня неискренность пишущей братии… А ещё потому, что проникся к вам доверием.
- Знаете, Макар Фёдорович, чужая душа – потёмки. Мы можем долго рассуждать на эту тему…. Только что вы сами сказали – правда глаза колет. Поэтому в определённых случаях деликатно её обходите. Так? А почему не допустить, что пишущая братия по тем же соображениям поступает аналогичным образом? И вы называете это неискренностью…
Макар Фёдорович раздумчиво молчал.
Аргунову эта тема уже «залезла в печёнку». Чтобы её переменить, он прикоснулся к плечу собеседника и начал так:
За тридцать лет вашей жизни на острове Каракорум  много воды из  Дона утекло – срок немалый. Мне интересно: что в этом отрезке времени запомнилось вам больше всего, исключая Завёрткина?
- Так вдруг и не соображу, что ответить, - наморщив лоб и шевельнув очками, - сказал Макар Фёдорович. - Жизнь постоянно менялась. Постепенно, правда. И на каждом её этапе возникало что-то, что воспринималось с особым чувством. Возвышенным. Радующим душу. Сейчас трудно что-либо выделить особо. А в целом, как суммарный результат деятельности тружеников всех сфер города и района – это полный перечень созданных предприятий, которые я  назвал раньше. Это титанический труд людей. А чтобы осознать его, нужно, для сравнения окунуться в атмосферу тридцатилетней давности. Время суровое. Всего пять лет прошло с момента окончания Великой Отечественной. Разруха. Неурожаи. Голодные годы. Руины. Пустыри. Дремучие заросли бурьяна, в которых по ночам волки воют… Не скрою … то, что я увидел в день приезда в Каракорум, - меня потрясло… - Макар Фёдорович умолк. По его взволнованному лицу пробежала тень тяжёлых воспоминаний. Глаза сверкнули влажным блеском. Но усилием воли он подавил минутную слабость. И сказал:
 - Думаю, вам, чтобы наглядно представить себе картину жизни того времени, достаточно даже одного рядового факта, с чем мы соприкасались ежедневно… Вообразите себе как самое важное, самое неизбежное, самое необходимое в жизни большого скопления людей - «скорую помощь»… на волах по бездорожью. Можете себе представить? А чаще всего – пешком… На этом примере нетрудно сделать обобщение о жизни в целом…
Макар Фёдорович снова умолк. Он не рассказал тот драматический случай, который, к счастью, не завершился трагедией для него, хотя его жизнь была на волоске… А в памяти мгновенно всплыла вся картина происшедшего… первый день начала зимы, тонкий прогибающийся и угрожающе потрескивающий под подошвой ботинок лёд… и на нём - он, будто вышедший на бранный поединок с судьбой, с саквояжем для хирургических инструментов и лекарств в одной руке и «спасательной соломинкой», которую представляла собой обыкновенная доска, - в другой…. Он, безусловно, знал, что под скорлупкой первого льда – многометровая глубина пучины. Но в станице Каплуновской умирал человек. И долг врача, вопреки опасности для собственной жизни, гнал его через немыслимую преграду - затаившийся коварной ловушкой только-только застывший Дон. Иного средства добраться до больной не было. Лёд проломился… «Соломинка» позволила не утонуть сразу. А с берега подоспела помощь, ожидавшие его люди. И мать пятерых малолетних детей была спасена. В критический момент кровотечение остановлено.
Увидев слезу в глазах собеседника, Аргунов сокрушённо молчал, сожалея , что случайно, без задней мысли расстроил своим вопросом этого доброго человека. Снова придумывал способ переменить тему. И ничего лучшего не нашёл:
- Вы извините? Выйду, покурю, -  сказал он, достав папиросы.
    
                2. ЧЕЛОВЕК С КОСИЧКОЙ

Пока Аргунов курил, прислонившись плечом к слегка вибрирующей стенке судна и мысленно «переваривал скорую помощь на волах», катер подошёл к очередной пристани, взял пассажиров, и, вырулив на фарватер, лёг на прежний курс. Докурив, Аргунов возвращался. Пройдя мимо штурмующих пивную точку, центром которой была рыжеволосая буфетчица с ярким лицом, Андрей уже издали заметил, что его место, у иллюминатора, занял новый пассажир. Он, сверкая лоснящимися, будто смазанными маслом,тёмными волосами, что-то энергично говорит, а на затылке вздрагивает куцый хвостик  волос. Макар Фёдорович, сидя к нему в пол оборота, слушает и кивает головой. «Нет, не хвостик, это косичка, монах что ли? Но не в мантии, а в белой рубашке с расстёгнутым воротником…» - Эта мысль пронеслась в голове  Аргунова, когда он приблизился к собеседникам.
- Здравствуйте, - поприветствовал он нового попутчика.
- Хвала господу, - ответил человек с косичкой, с глубоким поклоном,
придерживая на коленях левой рукой «профессорский» портфель, а правой непроизвольно временами поглаживая густую бороду, чуть тронутую сединой.
«Непривычное приветствие… Значит, не ошибся – религиозное лицо», - подумал Аргунов и сел с краю на свободное место. А человек с косичкой после короткой паузы снова заговорил, но не на церковном жаргоне, а обычным языком повседневного бытового общения:
- Радостно видеть, - сказал он, - что нынешние молодые люди почти-
тельно относятся к служителям церкви. Не богохульствуя. Не глумясь…
Аргунов понял, что этот вывод сделан из его приветствия. Но промолчал.
- А вы знаете случаи другого отношения к себе? – спросил Макар Фёдорович, и, задав вопрос, почему-то бегло взглянул на Андрея, как бы приглашая к разговору.
- Представьте себе, к моему большому сожалению, знаю. Лично испытал, - начал свой рассказ человек с косичкой. - Произошло это, приблизительно, между Пухляковской и Каракорумом. И хотя было это давно, но запомнилось на всю жизнь. Я ехал в Каплуновскую церковь к субботнему вечернему богослужению. Сидел у окна, как теперь. Возле меня поместились два молодых человека, а два их товарища – позади нас. Все они были,  одного возраста, лет двадцати-двадцати трёх. Тот, кто сидел на вашем месте, рядом со мной, с большим чёрным чубом, зачесанным на правый бок, такими же чёрными усами и быстрым, как молния, взглядом, мне показалось, был у них «коноводом». Бедовый малый. Их компания смотрела на него, прислушивалась к его словам, и помалкивала. Но это не могло скрыть не вполне естественного возбуждения, запечатлевшегося не только на их лицах, но и в движениях рук, странноватых улыбках. Видно было, что они «подгуляли». Скажу честно, запаха спиртного я не ощутил,  потому, что и сам незадолго до этого «причастился». Я старался не привлекать к себе их внимания: у меня правило – от пьяных держись подальше: не ровен час…
Между тем, Чубатый, - морща почти сросшуюся бровями переносицу,  шевеля усами, присматривался ко мне: скользнул взглядом по лицу, остановился на хозяйственной сумке, в которой я вёз рясу, некоторую церковную утварь, серебряные нательные крестики, для прихожан и свой большой нагрудный  крест священника.
 - Пахнет ладаном, - сказал Чубатый, принюхиваясь, раздувая ноздри и снова поглядывая искоса на меня. – Вы, наверное, поп?
У меня вырвался непроизвольный вздох:
- Можно и так сказать, но лучше говорить – священник. – Так оказался я втянут в диалог. Взглянув при этом юноше в глаза, мне показалось, они обрели заинтересованное выражение. Хотя в чёрных бусинках зрачков всё ещё прыгали иронические искорки.
- Никогда не видел священника близко… - будто в раздумье проговорил он, устремив взор на нижнюю часть моего лица, куда-то в бороду.
Я с напряжением ожидал глумливого вопроса безбожников:  «есть ли бог на небе, или все это – просто поповские «бредни»?».
Вопрос последовал, но другой:
- Вы проповедуете… А сами видели бога? – Теперь молодой человек сосредоточенно, не мигающим взглядом черных пытливых глаз смотрел мне прямо в глаза. И ждал.
- Бога не может видеть никто, - отвечаю ему
- А откуда вы это знаете?
- Написано в Священном писании.
- А кто его написал?
- Евангелисты
- Откуда  же им знать, они ведь тоже люди?
- На них было Божье благословение.
- Почему из множества евангелий церковь назвала каноническими только четыре? На других евангелистах не было благословения?
Признаюсь, этот вопрос меня обескуражил. Я задумался, как ответить доходчивее, избегая многословия? А он мне – ещё вопрос:
 - А что такое бог Троица? Вам не кажется, что это миф. Или даже - нелепость… три в одном? Христиане в первые века и сами не могли объяснить это. Понадобилась помощь философии, Оригена, который в свою очередь обратился к трудам христианского апологета Тертуллиана…
- Ориген – еретик (!), Тертуллиан – монтанист… Ваша любознательность, молодой человек, похвальна, но вы не ту литературу читаете, - сказал я, - надо читать отцов Церкви. Приходите ко мне в храм, я помогу вам выбраться из дебрей ваших затруднений…
В этом месте наш диалог прервался. Возможно, приглашение в храм охладило пыл молодого «протестанта». Только вся компания гурьбой вышла покурить. Я прикрыл глаза, постепенно избавляясь от напряжения. И незаметно уснул. Сквозь сон смутно ощущал какое-то движение возле себя. Но проснулся только когда катер отходил от Каракорумской пристани.
И тут же обнаружил пропажу. Исчезла дорожная сумка с церковными принадлежностями, среди которых были: большой серебряный крест священника, являющийся его визитной карточкой, когда он в служебном облачении, маленькие нательные крестики, тоже серебряные и иконки Спасителя и Богородицы. Пришлось обратиться в судебные органы. Долго шло разбирательство. На суде я узнал, что разговорчивый парень с густым чёрным чубом, усами и быстрым, как молния взглядом - студент университета Чибисов. Естественно, о христианстве он слышал на лекциях по истории философии. Оказалось - он ещё и поэт. И кто бы мог подумать, что по совместительству он ещё и  грабитель… Правда, украденные вещи мне возвратили. Но к моему удивлению, суд из четверых соучастников преступления, виновным признал лишь одного, самого тщедушного, самого скромного мальчика, думаю, самого беззащитного, приговорив его к двум годам лишения свободы. А поэт-затейник с птичьей фамилией, превратился из «коновода» в трусливого зайца, спрятался за тощей спиной товарища и вышел из воды сухим.
- Вот такая случилась история, - подытожил рассказчик, пространно ответив на вопрос Макара Фёдоровича об отношении молодых людей к служителям церкви. И взглянув на него, грустно улыбнулся, поглаживая бороду.
 - Да-а-а!.. – Протянул интеллигент в задумчивости. – К сожалению,
бывает ещё такое… - Сочувственно взглянул на церковника и пожевал губами.
- Скажите, как ваше имя и отчество? – спросил Аргунов умолкшего рассказчика, - чтобы я мог обратиться к вам, как принято в культурной среде.
Называйте меня Иваном Ивановичем, - сказал священник. В этот момент катер приближался к повороту реки, за которым скрывалась Каракорумская пристань.
- Уважаемый Иван Иванович, по поводу вашего рассказа о происшествии на катере, когда вы уснули, и судебном разбирательстве, хочу сказать следующее: поступок поэта с птичьей фамилией и его компании – явление омерзительное – Аргунов, сделал нажим на последней, оценочной части фразы. -  По этому поводу двух мнений быть не может, - суровый взгляд его глубоких зелёных глаз подчёркивал искренность произносимых слов. - А что касается вашего ответа на реплику об Оригене - христианском богослове и философии неоплатонизма в становлении христианского богословия… я  не  согласен с вашим  ответом, мол, он – еретик. В действительности Ориген - греческий христианский богослов и философ. Он учился в Александрийской христианской школе. В ней же полтора десятка лет был наставником. И умер от пыток во время очередных гонений на христиан. А еретиком его признали гораздо позже, после его смерти. И вовсе не потому, что он действительно еретик. А исключительно из политической целесообразности…
Христианская идея об одновременной единичности и троичности бога (тринитаризм)… в конце второго века была важнейшей задачей для разрешения. Проповедники христианства остро чувствовали необходимость изложения понятий веры в привычных для слушателей категориях философской логики, чтобы избавить наметившуюся догму от комизма. Вот тут и пригодился Ориген, окончивший Александрийское огласительное училище, где с основами веры преподавали риторику, литературу и философию. В решении проблемы Божественного триединства Ориген в определённой мере воспользовался христианскими богословскими наработками Тертуллиана. Так что … в этом отношении воровливый поэт с птичьей фамилией всё-таки прав.
А в ереси обвинил Оригена император Юстиниан, чтобы остановить почитателей и последователей из монастырской среды, подражавших его христианскому фанатизму, проявившемуся в сознательном членовредительстве: он себя оскопил (позднее сам себя осудил и очень сожалел о непоправимом поступке). Но это не помешало христианской церкви пользоваться основами догматики, и методами исследования библейских текстов, заложенными Оригеном.
- А как вы считаете, Макар Фёдорович? – Аргунов счёл необходимым для соблюдения этикета спросить мнение молчаливого попутчика.
- Застигнутый вопросом врасплох интеллигент, не вникавший в смысл диалога священника и журналиста, будто пробудившись от сна, в легком замешательстве проговорил, теребя в руках очки: «Извините меня, я в делах религии не считаю себя знатоком. Борьбой христианства за место на земле, не увлекался. В школьные годы интересовался русской мифологией. Мне казалось, что древние ведические верования, которые христиане с явным пренебрежением называют «язычеством», вошедшие в плоть и кровь каждого человека, составляли основу жизни славянских народов, стержень культуры. А сведения о крещении Руси, когда князь Владимир загнал киевлян в Днепр, в школьных  учебниках по истории были столь скудны и благостны, что этому не возможно было верить. Представьте, с момента крещения киевлян прошла тысяча лет. А до сих пор живы праздники богу Коляде, не забывает народ зимние святки, до сих пор совершаются  праздники богу Купале, когда ночью жгут костры, вокруг которых совершаются игрища, и царит массовое веселье. А вспомните проводы Масленицы. Почему они живы, эти праздники, вопреки усиленному противоборству церковников? Потому,  скажу вам, что это исконно народная вера, которая живёт в существе славянина на его исконной земле.
    Когда вы вели беседу об Оригене и Тертуллиане, я думал именно о том, что сейчас сказал. Невольно сравнивал события, происшедшие в самой официальной религии уже в середине 17 века. Имею в виду никоновскую церковную реформу и массовое бегство людей, что называется, куда глаза глядят!.. Сначала в глухие места. Но когда и там их настигли, они бежали в соседние страны. Самым преданным старой вере в людных местах отрубали головы, в назидание другим. И это – своим же единоверцам, которые не желали креститься никоновским триперстием, потому что по древнему канону надлежало изображать крестное знамение двумя перстами. А что претерпели язычники, которые были - не менее преданны своему древнему укладу жизни, основанному на ведической вере в своих весёлых богов? Вы не знаете? Эта, ныне смиренная церковь уничтожила миллионы язычников славян только за то, что они отказывались принять чуждую им религию. Их сжигали на кострах, отрубали головы, четвертовали, с живых сдирали шкуру, вырезали языки… Более позднему гестапо изуверства церковников послужили школой… Вскоре явилась война, в которую я был вовлёчён одним из многих… После войны – мединститут, в котором преподавались дисциплины на материалистической основе…  Помимо вузовской программы по философии, дополнительно этим предметом не занимался. К религии не пришёл. Могу только сказать - со священником у нас, вероятно, общее - объект приложения сил - человек, а разница  в том, что я занят здоровьем тела, а он – души.
- С вами, Макар Фёдорович, я согласен. Это в действительности так. – Живо откликнулся священнослужитель, задержав движение руки на бороде, которую он  методично поглаживал. – Последняя фраза ему понравилась.
- А вам…, к сожалению, не знаю вашего имени … - обратился священник к Аргунову, - предлагаю:
 - Андрей Андреевич, - тут же отрекомендовался Аргунов.
 - Приезжайте ко мне в храм, Андрей Андреевич, у нас будет достаточно времени после богослужения, чтобы всласть наговориться на богословские темы. Я чувствую, вам есть что сказать. И у меня найдутся аргументы для своей позиции…
- Рада бы душа в рай, да грехи не пускают, - шутливо отозвался Аргунов и широко улыбнулся. – Проездом я здесь. Будь иначе, не отказался бы встретиться с вами снова.
- Всё в руках Божьих. Он  управит, - тоже улыбнулся священник, продолжая поглаживать бороду, будто она подкрепляла силу его мысли, как мифическому Антею давала силу земля.
Катер направился к берегу. Окрашенный в голубой цвет дебаркадер –  по мере приближения к нему, увеличивался в размерах, представляя собой двухпалубное судно, слегка покачивающееся на затухающей волне. На среднем уровне его, над сквозным сводчатым проходом обратила на себя внимание вывеска, оповещающая пассажиров: пристань: «КАРАКОРУМСКАЯ». На ней, то вспыхивали, то гасли отраженные от перекатывающихся волн  солнечные блики. Пассажиры поднялись с мест, засуетились в проходе. Макар Фёдорович и Аргунов тоже приготовились к выходу.
                ххх

- Когда катер, высадив пассажиров, отошёл от пристани, Иван Иванович,  простившись с каракорумцами, ещё долго оставался под впечатлением дорожных разговоров. В памяти чуть ли не осязаемо воскресли события давно минувших дней, связанные с похищением у него церковного имущества, с перипетиями тягостного судебного процесса  над  похитителями его имущества, которыми предводительствовал поэт с птичьей фамилией. И… то быстрый, как молния, то сверлящий чёрный взгляд его и его же вопросы, в которые были вплетены имена древних… Тертуллиана и Оригена - апологета и теоретика христианства, которые, впрочем, не стали отцами церкви. Хотя Тертуллиан в зарождавшейся христианской теологии впервые выразил концепцию Троицы. А Ориген упорядочил первоначальный хаос христианских идей, придав им системный характер. Однако оба они оказались не без изъяна. Тертуллиан перебежал в секту монтанистов. А Ориген в фанатическом рвении достичь наибольшей святости, сам себя оскопил. В монастырях обнаружилась масса его последователей. Возник даже соответствующий термин – оригенизм. Для того, чтобы остановить эту жуткую эпидемию самоистязания, император Юстиниан почти через триста лет после смерти Оригена издал эдикт, в котором осудил его как еретика. По существу это был акт политический, как и принятие христианства на Руси, - так думал Иван Иванович, настоятель приходской церкви станицы Каплуновской. Теперь он на скоростном катере приближался к месту своего служения. 

                ххх

       - Вы эту историю – ограбление церковника - знали? – спросил Аргунов на берегу, когда катер, высадив пассажиров, отчалил от дебаркадера.
 - Да, со слов нашего спутника припоминаю, что когда-то давно по станице ходили пересуды на эту тему.
Последовала пауза. Аргунов ждал продолжения. Он взглянул в лицо интеллигента. Макар Фёдорович молчал.
Прибывшие пассажиры-каракорумцы разошлись, будто растворились. А Макар Фёдорович с Андреем, сойдя с катера последними и взобравшись по шаткой проволочной лестнице на отвесную крутизну берега, всё стояли, провожая взглядом удаляющееся судно, оставляющее за собой бурунный белый след. Они любовались широкой панорамой сверкающей на солнце реки, раскинувшейся перед их глазами до самого поворота на станицу Каплуновскую.
- А этого… поэта с птичьей фамилией, что вышел «сухим из воды», вы лично знаете? – не отводя глаз от реки, в раздумье спросил Аргунов. Он не мог изгнать из памяти рассказ священника.
- Знаю, чуть-чуть помешкав, - ответил интеллигент.
- Вы начали с паузы, будто сомневались, знаете ли его?
- Именно так и есть. О нём трудно сказать что-то определенное… Давайте будем потихоньку продвигаться…
Макар Фёдорович старался уклониться от этого разговора. Но и сам не объяснил бы себе – почему? Он размышлял: «Все эти слова: «знаю», «студент» «поэт», «вор» применительно к молодому человеку с «чёрным чубом, чёрными усами и взглядом быстрым, как молния» имеют какой-то зыбкий характер. Что, в сущности, я знаю о нём? Только то, что фамилия его – Чибисов? Он уже давно не студент. Университет оказался ему «не по зубам». В поисках заработка парень переменил множество рабочих профессий. Безуспешно попытал рыбацкого счастья на Камчатке. Возвратился… Вечерами в летнем клубе кричит с эстрады рифмованные слова… а вор он или не вор?.. Священник утверждает – вор. А суд не признал его вором, наказание назначил другому… Как судить?»
Рассуждая так, Макар Фёдорович сам чувствовал, что он будто скользит по поверхности, будто намеренно старается не договорить главного, и неправедным флёром благовидности припорошить вопиющий факт, угнетающий его самого.
Попутчики медленным шагом продвигались к автобусной остановке, до которой было метров около двухсот по асфальтированной дороге, пролегшей в узкой просеке пойменного леса, ведущей от лодочной станции к улице Производственной. Проносившиеся мимо них редкие «легковушки» почти не нарушали летней симфонии леса. Пернатые обитатели которого продолжали петь на все голоса, хотя уже не слышно стало соловьиных трелей и «пророческих» вещаний кукушки. Теперь чаще других витиеватыми руладами солировала иволга. Ей вторили дикие горлицы. Своеобразный колорит звучания с минорным смысловым акцентом вносил пёстрокрылый, с кокетливым чубчиком, удод: «худо тут, худо тут». Какой смысл вкладывал он в свои лаконичные жалобы? По временам в птичий хор вплетались гортанные звуки земноводных с ближнего водоёма, которые, раздувая себя в пузыри, надрывно «пели» на все голоса, отчего праздничная симфония лета утрачивала свой лирический настрой.
Пройдя ещё некоторое расстояние, Аргунов, очарованный великолепием природы, остановился. Он не анализировал содержания лесной музыки. Его радовало, что есть лес и он наполнен музыкой природы. В эту минуту на его лице отразилось удивление и восторг, в уголках губ играла улыбка восхищения: он услышал ликующие звуки детских голосов, которые доносились откуда-то из-за раскидистых крон высоких тополей, пронизанных лучами солнца. Макар Фёдорович тоже остановился, продолжая наблюдать реакцию спутника. Андрей взглянул на него вопросительно.
- Это детский пляж. Он там, за деревьями, внизу. Отсюда и до автобусной остановки рукой подать. Вон, - Макар Фёдорович движением головы указал направление, - вы уже видите её. А когда подойдём к ней ещё ближе, справа откроется живописный вид на детский пляж и Старый Дон.
У кромки леса Андрей увидел небольшую ажурную постройку, у которой
собралась пёстрая толпа пассажиров, ожидающих автобус. А чуть поодаль, за дорогой – взметнулись в высь «пятиэтажки» – жилой квартал рабочих консервного завода, который Макар Фёдорович с гордостью называл флагманом овощеперерабатывающей промышленности юга России, визитной карточкой города. Эти свежие впечатления создали в душе путешествующего «искателя своего счастья» какой-то особый, можно даже сказать, торжественный настрой. А когда, подойдя ближе к остановке, он увидел с высоты обширный песчаный берег водоёма, заполненный шумно резвящейся детворой, тихая заводь в лесу, весело звенящяя детскими голосами, покорила его окончательно. И неожиданно для себя, Аргунову захотелось лучше, подробнее познакомиться с этим городом.
Макар Фёдорович, молча наблюдавший за текучестью мыслей, заметно отражавшихся на эмоционально подвижном лице спутника, прозорливо подобрал
благоприятную минуту и ненавязчиво предложил:
- Андрей Андреевич, погостите у меня. Это скрасит моё одиночество. А вы будете иметь возможность полюбоваться нашим прекрасным городом. Да, может быть, здесь и бросите якорь, как выражался один мой хороший знакомый, в прошлом «морской волк».
Аргунов, ещё недавно намеревавшийся уехать из Каракорума сегодня же, заколебался.
  - А вот и автобус,  – произнёс спутник. Толпа зашевелилась.

                3.  ЭТО НАШ ДОМ

Пятнадцать минут пути - и Макар Фёдорович с гостем вышли из автобуса. Дом врача оказался напротив остановки – лишь дорогу перейти. У калитки  лёгкими поклонами раскидистых ветвей приветливо встретила их белоствольная красавица-берёза.
- Это дерево мы с супругой посадили, когда родился наш сын. А вон ту рябину, что за оградой, у окна, и липу – в первый год нашей жизни в этом доме. Они на год старше сына, - пояснил Макар Фёдорович с нескрываемым чувством гордости, которое звучало не только в голосе, но отразилось и на его лице.
- Красивые деревья. Холёные. – Похвалил Аргунов, - любуясь пышными кронами.
 -И это ещё не все. Мы в первый год насадили с супругой целый дендрарий. Увидите.
Андрей уже заметил его: весь приусадебный участок засажен декоративными деревьями – лес буйной зелени! И – никакого огорода! Дом будто прячется в  густой чаще. А под самым окном, между рябиной и липой – роскошный куст розы, словно усеянный ярко красными махровыми цветами. Дом внешне не приглянулся гостю. Он своим видом напоминал одежду с чужого плеча. Хотя волею случая оказался в прекрасном окружении.
Пока Аргунов, осматриваясь, любовался местным пейзажем, Макар Фёдо-рович бегло окинул хозяйским взглядом двор. Не найдя никаких изменений, отпер дверь в «предбанник» (так хозяин назвал сенцы, подобие тамбура) и пригласил Андрея войти, пропуская его вперёд.
- Немалого труда вам стоило так озеленить свою усадьбу. – Заметил Андрей проходя в переднюю.
- Отрицать не стану. Потрудиться пришлось.  Но труд был в радость. Мы с супругой старались создать уют не только в квартире, но и во дворе.
Жильё, вы это могли заметить, нам бросовое досталось. Какой-то казак уехал в эмиграцию. Его курень, так казаки называли своё жилище, переходил из рук в руки. А потом достался нам. Власти помогли подремонтировать его. Мы обустроились. И уже никуда не хотели срываться с места. Хотя позже нам предлагали другую квартиру. Хочу сразу предупредить вас, Андрей Андреевич, это жильё – аскета. Супругу я похоронил три года назад. Сын к этому времени уже обзавёлся своей семьёй и обосновался в южной столице. Если что не так, прошу вас, не судите строго.
- Дорогой Макар Фёдорович, я роскошью не избалован. Келья отшельника – это именно то, что мне нужно, - весело ответил Аргунов, пройдя небольшую переднюю и шагнув через порог в зал. И, окинув взглядом интерьер просторной комнаты, подумал :
«Это не похоже на келью отшельника. Совсем не похоже!». Первое, что бросилось в глаза – стенка книг. И картины на стенах. Отличные пейзажи, написанные маслом. А под ними фотокарточки в крупных рамках:  портреты одиночные и групповые. Они разместились ниже картин по декоративной схеме.
Аргунов остановился в середине комнаты, оглядываясь по сторонам, совершенно не замечая мебель.
Хозяин, не входя в гостиную, сказал:
- Андрей Андреевич, вы развлеките пока себя сами, там есть книги, журналы, альбомы. Можете включить телевизор. А я займусь кухней. Нам уже давно пора пообедать.
- Хорошо. А может, я смогу вам помочь? – отозвался гость, обернувшись на голос из другой комнаты.
- Нет-нет! На кухне я всегда один колдую, спасибо, - прозвучал ответ. Рассматривая картины, Аргунов вспоминал виденные ранее репродукции полотен Куинджи, Саврасова, Левитана, Васильева, Айвазовского и подумал, что в живописи, как в литературе, сюжеты старшего поколения художников перекликаются с работами молодых. Хотя уровень мастерства, безусловно, разный. Но представленное здесь письмо, несомненно, достойной кисти. И тут же, под одной из картин увидел портретную группу со знакомым лицом. Да, на снимке в числе других был Макар Фёдорович. Он - в белой рубашке с расстёгнутым воротом - в центре композиции, а рядом с ним, слева, - высокий «очкарик» с короткими усиками, продолговатым лицом, курчавыми светлыми волосами и в офицерской гимнастёрке, а справа от него – невысокий упитанный человек с волнистым тёмным чубом, в середине которого заметно выпячена крупная седая прядь. Лицо и фигура этого человека – воплощение сытости и самодовольства, «живое», демонстративное олицетворение власти. На его груди победно сияет Звезда Героя Социалистического Труда. Позади этих троих - ещё два человека: один из них молодой, с чёрным чубом и чёрными усами на холодном самоуверенном лице необузданного степного кочевника. А другой, возрастом постарше, с лицом интеллигента, проникшегося главной христианской идеей смирения, не противления злу насилием, готовый на удар по левой щеке, тут же подставить – правую. Его скорбно улыбающиеся глаза, затаили в себе печать трагизма. Он без усов и без одной руки… Взгляд Аргунова, мгновенно запечатлев потаённую скорбь безрукого человека, вновь переместился в центр композиции: «А Макар Фёдорович на этом снимке ещё – хоть куда – казак! Он и на других фотографиях выглядит бойко». Привлекательная дама, что рядом с ним, на одной из фотокарточек в ярком наряде и кокетливой шляпке, вероятно, супруга его. Прекрасная пара, оба молодые, улыбчивые, значит, счастливые - заключил Аргунов. А на следующем снимке, Макар Фёдорович с той же дамой, и с мальчиком на коленях. Можно предположить – с сыном, ещё маленьким. А вот другой интересный снимок – весёлая группа молодых женщин в белых халатах, на лицах обильный макияж, вздыбленные у всех причёски, будто на конкурс красоты собрались, а в центре - Макар Фёдорович, тоже в халате,  улыбчивый, и…без макияжа. Вероятно, это коллеги по службе. Фотокарточек – масса. Однако наибольший интерес вызвала первая, на которую Андрей обратил особое внимание. Интуиция что-то подсказала ему. И он решил подробнее узнать об этом снимке, расспросив хозяина. А пока перешёл к книжным полкам, разместившимся во всю стену лесенкой «от земли к небу».
Главное и самое удобное место для частого пользования – на среднем уровне, заняла медицинская литература, множество книг. И это объяснимо:  хозяин – врач и пользуется ими постоянно. На верхних полках, куда нужно добираться с помощью стремянки, воцарилась художественная литература, книги русских классиков (Толстой, Гоголь, Достоевский, Тургенев, Пушкин, Лермонтов…) и зарубежных авторов (Бальзак, Флобер, Стендаль, Гюго, Золя, Драйзер, Эдгар По, Хемингуэй, Шекспир,Теккерей, Бронте, Гёте, Гейне, Шиллер, Тагор…). – Это лишь незначительная часть, которую успел выхватить любопытный взор гостя. Нижние полки были заложены журналами.
- Андрей Андреич, - кушать подано, прошу к столу… (с шутливой интонацией) – пригласил врач-кулинар, заглянув через порог в зал.
Недолго хлопотал у электрической плитки хозяин. И глазунья удалась на славу. К свежему блюду сгодилась завалявшаяся в холодильнике бутылка «Рислинга». Лица сотрапезников вскоре порозовели. Язык развязался. Макар
Фёдорович пустился в воспоминания. Этот непритязательный обед вызвал ассоциации из далёкого прошлого.
- Несколько десятилетий назад, получив это жильё, - начал Макар Фёдорович, -  на этой же кухне и за этим столом, клеёнка, правда, была другая, в желтый цветочек, мы с Марьюшкой, молодые и красивые, исполненные грандиозных планов и надежд, вот так же обедали яичницей, приготовленной на этой же электроплитке. Казалось, вся жизнь впереди, мы вместе сумеем свершить столько полезных дел… Мы были окрылённые максималисты: нам хотелось сделать быстро и всё сразу… И вот я уже один… Время улетучилось мигом (голос его дрогнул, глаза заблестели). - Он помолчал. - Боюсь оглянуться назад… И впереди ничего не вижу… Близорукий! Славно, что случаются вот такие неожиданные встречи. Редко, к сожалению. Но от этого они ещё более дороги. Поверьте мне, Андрей Андреевич, я вам искренне рад, от всей души. Поживите у меня сколько захотите. Одна спальня – ваша.
- Спасибо, Макар Фёдорович, - с сердечной признательностью отозвался гость, машинально отодвигая опорожнённый фужер. Голос у него тоже дрогнул, исподволь резонируя на волнение хозяина, и потребовалось усилие, чтобы сохранить весёлую мину. За нынешний день он уже несколько раз по разным поводам старался сменить тему разговора. Вот и теперь:
 – Вы знаете, - продолжал Андрей, - среди вашей «фотовыставки» я увидел один снимок, который особенно заинтересовал меня. Не могли бы вы рассказать о людях, которые там изображены?
- Охотно, дорогой Андрей Андреич. Ведите меня к нему – ответил хозяин – и лицо его снова обрело шутливое выражение. Он резво поднялся, звучно отодвинув стул. Шагнул в зал.
- Ах, этот! – Воскликнул «эксперт», когда Андрей подвёл его к снимку. - Так и подумал! – Лицо хозяина стало серьёзным. - Вы догадались. Несомненно, ваше внимание привлёк Завёрткин. Я называл характерные черты его портрета. Это он, писатель, о котором я рассказывал.
- Нет, Макар Фёдорович, сначала моё внимание привлекли вы, потому что абсолютно узнаваемы. А потом я стал предполагать, кто ваши соседи по снимку. Писателя угадал, хотя сомневался. Предполагаю, что вот этот чубатый парень с усиками, который на заднем плане – экс-студент, или - поэт-грабитель. Что вы скажете?
- Да, это правда… И - более того. Этот снимок концентрирует в себе образы людей, с некоторыми из которых связана драма… а точнее – трагедия… - Я не имею в виду уже известную вам историю с кражей креста у священнослужителя. Речь идёт о гибели человека. Макар Фёдорович посуровел и умолк.
Видя, что хозяину трудно говорить, Аргунов тоже молчал, глядя на очки в большой чёрной оправе выжидающе.
- Вы не поверите, Андрей Андреич, я затрудняюсь… с чего начать?.. - заговорил Макар Фёдорович.

                ххх            

- С чего начать? Представьте, пожалуйста, мне этих двоих, жестом руки… - подсказал Аргунов.
-Шахрай и Колоссовский?..  - Видите ли, в нашем районе эти двое – люди самые известные. Но…- как бы это сказать? - в какой-то момент известность обрела двойственный характер…  Лично я знал обоих исключительно с положительной стороны. Этот, что с седым завитком – первый секретарь райкома партии Шахрай – лучший партийный работник. Строгий. Требовательный. И всё - ради дела. Ради процветания района. Видите, у него на пиджаке Звезда Героя Социалистического Труда. Он этой наградой дорожит и очень гордится. Кажется, к достижению этой звезды сводился весь смысл его существования. Но… как теперь считают многие, он поспешал к получению её, «не разбирая дороги…» А жена его, Надежда Самуиловна, скромная и прилежная женщина, очень хорошая была медсестра у меня в хирургии.
- Понятно. А тот, что без руки?
 - А-а, этот?.. (Макар Фёдорович тяжело вздохнул). Этот - Исидор Климен-тьевич Колоссовский – редкой честности человек.   Интеллигент в превосходной степени. Всмотритесь, видите, это и на лице написано. Он – и семьянин образцовый: любимый муж и заботливый отец большого семейства. Поэтому все кто его знал, а знали многие, были потрясены его ранней и, что самое невообразимое, - противоестественной смертью. Нашли его в глухом месте, в заброшенном гараже, с петлёй на шее…
- Райком партии, ценя  высокие моральные качества, назначал его на разные посты, где требовалось высокое чувство ответственности. После происшедшего несчастья, поползли слухи о том, что причиной гибели явилась лучшая черта его характера, не часто присутствующая у людей, - сугубая, безоговорочная исполнительность, которой злоупотребили в корыстных целях. В этой трагической истории много загадок. Одна из них: на похороны столь  деятельного и  уважаемого человека, которого райком партии направлял на самые ответственные участки работы – ни из райкома партии, ни из райисполкома никто не пришёл. Почему? Проводили его только сослуживцы из последнего места работы, районного статистического управления, и родные.
Недавние путешественники стояли рядом перед групповым портретом
подавленные и молчаливые. Макар Фёдорович, несмотря на давность траурного события, расчувствовался, и смятым в ладони платочком протирал увлажнившиеся глаза. Аргунов, продолжая наблюдать улыбчивый взгляд властного человека, с белым завитком волос на голове, и мысленно старался отыскать связь между трагической смертью и загадочными словами доктора… о том, что «в какой-то момент известность (этих двоих) обрела двойственный характер…». Что имел в виду Макар Фёдорович, произнося такую фразу?.. – раздумывал Андрей. А белый завиток на кудрявой голове Шахрая почему-то казался мистической «печатью дьявола».
- Макар Фёдорович, а по какому поводу  все эти люди оказались на одном снимке. Что связывает их? Секретарь райкома, поэт-вор или вор-поэт – не знаю, как лучше сказать, врач, писатель и начальник управления статистики – правильно я перечислил?
-Да. Правильно. Теперь бы и мне также правильно ответить на ваш вопрос, -  произнёс хозяин, присаживаясь в раздумье на диван, и жестом приглашая Аргунова последовать его примеру. - Вы понимаете, Андрей Андреич, это было давно… - продолжал он, - вспомнить ситуацию подробно затрудняюсь. Думаю, такой снимок возник, как проявление особенности характера Ивана Степановича Шахрая. По его собственному выражению, секретарь райкома художественными талантами не обладал, но обожал общение с людьми, наделёнными «божьим даром». Любил фотографироваться с ними… и особенно - со знаменитостями. Например, приезд космонавта Германа Титова обратился в нашем районе в нескончаемую фотосессию, в которой с пионерским энтузиазмом принял участие  сам Шахрай и приглашённые им секретари обкома партии. А, присутствуя в качестве делегата на  24-м съезде КПСС, Иван Степанович собрал 20 автографов высших военных чинов. У него на книге расписались 16 маршалов, два адмирала флота и два генерала. - Вы смогли бы это сделать?.. - Вот! А он в перерывах между заседаниями, ни мало не смущаясь, подходил к незнакомым людям, представлялся бывшим солдатом, сверкая при этом Золотой Звездой Героя, и просил сделать автограф… Естественно, ни один маршал не отказался расписаться у него на книге. Психология… А Иван Степанович потом горделиво показывал этот реликт друзьям и знакомым : «Такая коллекция автографов высших военачальников – единственная в мире. И она - у меня!» -  Никогда не забывал подчеркнуть: «Я думаю, это заслуженная гордость».
- Макар Фёдорович, слушая ваше пояснение, я ощущаю усилия, которые вы прилагаете, чтобы создать привлекательный образ «особенного» человека, тщитесь в избытке наделить его положительными чертами. Понимаю, делаете это по доброте душевной. Хотя глубоко в вашем сознании живёт более реалистическая оценка, не совпадающая с тем, что вы стараетесь изобразить. Так думаю я. У меня же образ Шахрая, признаюсь вам, несмотря на  ваши героические усилия, не вызывает приятного к себе отношения. А, учитывая сказанное вами, хочу конкретно спросить, чем ценен секретарю райкома поэт-вор?
- Видите ли, Андрей Андреич, говоря так, вы руководствуетесь утвер-ждениями священника. Но суд не признал Чибисова вором. Поэтому и Шахрай не считает его таковым. Более того, Чибисов уже успел стать секретарём комсомольской организации совхоза… Это тоже кое-что значит…
И, сделав паузу, Макар Фёдорович неожиданно, спросил:
 - Вы помните Павку Корчагина из повести «Как закалялась сталь»… литературного персонажа, который насыпал попу в тесто табаку? Ведь этот (в этическом и нравственном смысле) безобразный поступок воспринимался молодёжью не критически, а как геройство. И почему? Потому что  попы для атеистического государства – чуждый, и даже враждебный элемент. Такое отношение к церковникам сохраняется и теперь. В связи с этим допускаю, что суд (атеистический, ибо партийный) отнёсся к действиям поэта также, - как юные читатели к «табачному подвигу» Павки Корчагина. Возможно, поэтому Чибисов избежал уголовного наказания, а в глазах партийного руководителя зарекомендовал себя «отпетым безбожником», а значит – материалистом. При этом он пишет удобоваримые  стихи. Значит, обладает талантом или способностями. А такие люди представителю власти нужны. Вот он и приблизил его к себе. По той же причине Чибисов оказался на снимке. А в будущем, этот приближённый Чибисов ещё проявит себя, он назовёт Шахрая – Хамраем – подытожил Макар Фёдорович, и пожевал губами. - Надеюсь, вы улавливаете, в чём соль такой клички? Да, попутно вспомнил, что Шахрай тоже не обладал лояльностью к религии. Он распорядился взорвать в Каракоруме две церкви, одна из которых служила спортивным залом средней школе.
- Вот, - видите, - Аргунов перевёл взгляд с портрета солидной дамы в золотистой рамочке, прислонённой к флакону одеколона на ближнем краю комода на обсуждаемую фотокарточку, - ещё штрих, подкрепляющий моё нерасположение к Шахраю: в его же кружке избранных возникает «протестант», обзывающий своего
босса - хамом. Вероятно, Чибисов, как мы знаем, сам не отличающийся высокой порядочностью, имел на это серьёзное основание?
- Знаете, Андрей Андреич, у Чибисова может быть серьёзным основанием любой из двух вариантов: или ему до кондиции не хватило сто граммов, или наоборот – хватил лишнего, - едва заметно улыбаясь и скептически покачивая головой, ответил Макар Фёдорович.
- Хорошо. Оставим Чибисова. О Завёрткине тоже вопросов нет. Его мы уже достаточно поворошили. На взаимоотношения секретаря райкома с ним действует всё тот же, уже известный принцип: быть рядом со знаменитостью. А что скажете о безруком… забываю его имя? Чем объясните особое расположение Шахрая к нему
- Его имя Исидор Колоссовский, - напомнил хозяин. И продолжал: Он журналист. С опытом. Это – во-первых. А главное – начальник статистического управления района. В его руках - полная информация о положении дел во всех отраслях района, образно говоря, представляющая собой зеркало, в котором отражается лицо первого секретаря райкома как высшего районного руководителя – даровитого или бездарного. Сами понимаете, выглядеть бездарным никто не желает. Вот это и побуждает водить дружбу с начальником управления статистики, значение которого сравнимо с ретушером в фотографии, способным карандашиком легко устранить самый неприятный изъян, самую отвратительную бородавку на лице. В отчётных документах по результатам деятельности района, отсылаемых в обком партии, тоже не нужны бородавки… Особенно в период, когда умом Шахрая всецело завладела идея: во что бы то ни стало – получить Золотую Звезду Героя… Теперь, мне кажется, с фотографией разобрались. Или ещё есть вопросы?
- Вопрос ещё есть, но мы можем обсудить его на прогулке.
- Вот и отлично. Пойдёмте на  экскурсию в центр? Вы там давно не бывали.
- Я готов, - Аргунов, встал с дивана, нащупывая в кармане папиросы.
Выйдя за калитку, закурил. Макар Фёдорович шел рядом, поглядывал на дымящего спутника. Он ожидал вопроса.

                ххх    

- Макар Фёдорович, вопрос каверзный, на засыпку, - предупредил Андрей, - я уже говорил, вы старались представить мне образ Шахрая в выгодном для него свете, но местами, сдерживаемая вами правдивая информация, приоткрывавшая не вполне благовидный облик,   просачивалась наружу. Что мешает вам до конца быть откровенным?
- Не знаю, может быть, привычка не отзываться о начальстве дурно… К тому же, он не отказывал в помощи здравоохранению, которым я руководил. Не думаю, что он это делал исключительно  из-за того лишь, что его любезная супруга Надежда Демидовна, работала у меня медсестрой… Но эта страшная гибель человека!.. Даже двух! И сломанные судьбы других людей… Народ считает, что причиной трагедии явилась его вожделенная Золотая Звезда Героя…
- А он и теперь работает первым секретарём райкома… этот Шахрай? – спросил Андрей, сделав  затяжку и загасив окурок «Беломора…» под ногой.
- Нет. Пять лет назад  всех трёх секретарей Каракорумского райкома  по требованию  КПК ЦК КПСС сняли с должностей  одновременно,  по причине «преследования за критику» и заменили другими. (Это результат многолетней борьбы за справедливость Лидии Ивановны Хороших, немало натерпевшейся от самодурства Шахрая). Но первый секретарь обкома Иван Афанасьевич Мандаренко, тоже новоиспечённый Герой Социалистического Труда, был с ним дружен, и подобрал ему  тёпленькое местечко в областном центре в  социальной сфере… наверху…
   Андрей снова закурил. И молчал, раздумывая.
 - Странная ситуация, - после длительной паузы заговорил он,- в городе какая–то часть людей воспринимают его как заслуженного руководителя, другая – как мошенника и негодяя. И ведь эту негативную оценку относят не только к Шахраю, но и к советской власти, которую Шахрай олицетворяет. Ведь власть же наградила этого мошенника Звездой Героя. Макар Фёдорович, вы  представляете какой это моральный ущерб для нашего правительства… И такой Шахрай в стране не один…
  -    Знаете, Андрей Андреевич, - я так глубоко не анализировал подобные дела, они своей неприятной известностью проскальзывают у меня по поверхности сознания, не внедряясь глубоко, потому что там у меня варится совсем другая каша, которая касается непосредственно моей работы в больнице. У нас тоже проблем, хоть пруд пруди.  Это ваша журналистская специфика побуждает вдаваться в политический анализ событий. Конечно, что и говорить – явление позорное! Но ведь позорную сторону тщательно маскируют те, кто имеет власть и соответствующий интерес.
    - Да, вы правы…
    - А смотрите, мы уже у центра.
    - Уже вижу. Мало что изменилось за прошедшие годы. Всего несколько новых зданий и памятник Ленину - сказал Андрей.
     - Правильно, «двухэтажка» райкома партии, книжный магазин, библиотека, здание редакции газеты, комбинат бытового обслуживания и универмаг…
Андрей внимательно осматривался…  А в голове занозой торчала таинственная смерть Исидора  Колоссовского и  главного бухгалтера статистического управлении, бесплодная борьба людей против произвола партийного босса, злоупотребляющего вверенной ему властью…
         - А как вам здание школы? – спросил Макар Фёдорович, остановившись.
         - Школа хороша! И территория отлично украшена, вся в зелени. Особенно красивы голубые ели. Я учился, когда здесь теснились несколько старых строений. В них и размещались классы. Теперь на их месте прекрасная типовая школа, - Андрей смотрел на фасад двухэтажного здания, где на больших окнах спортивного зала играли отблески склоняющегося к закату солнца.
      - Всем миром строили. Выделяемых средств не хватало. И озеленяли массово на субботниках,- пояснил Макар Фёдорович.
-  А вон там, справа, видите,  «трёхэтажка», - здание исполкома райсовета. У него своя история. Сначала соорудили двухэтажную контору. Спустя какое-то время, когда пришёл новый председатель, надстроили ещё один этаж. Некоторые доморощенные остряки шутили, если эта тенденция сохранится, то со временем Эспайрл Билдинг будет посрамлён…
Андрей весело воспринял шутку. И перевёл взгляд на старое здание архаичной архитектуры…
-  А этот неказистый двухэтажный дом, построенный до Ноева потопа,
свидетель и непосредственный участник бушевавших исторических событий. Можете себе представить, по свидетельству старожилов, над входом в это здание (в те времена это была во всей станице единственная двухэтажная постройка) развевалось то казачье, то белогвардейское знамя, то советский красный флаг с серпом и молотом. А позже здесь же господствовал немецкий красный флаг с чёрной свастикой в белом круге. Но после Победы над оккупантами, опять законно утвердился советский флаг, думаю – навсегда. В разные моменты истории под сенью этих знамён в кабинетах суетились люди, наши же, станичники. Преимущественно, женщины. Некоторые из них, после возвращения Красной Армии, ушли из бывших вражеских кабинетов с Красной Армией на фронт санитарами или зенитчицами. А после войны возвратились с медалями на груди.  А некоторые даже с орденами. И, что самое примечательное, - большими патриотами… Были примеры и того, что некоторые из фронтовых дам приносили в партийную организацию по месту работы справки за подписью командиров воинских подразделений, в которых они служили, в подтверждение того, что обладатели сих документов вели в фронтовых условиях целомудренный образ жизни. Вы, Андрей Андреевич, всё молчите. Вас это не удивляет?
- Чему удивляться? Всё в мире движется, всё изменяется – старый постулат, - ответил Аргунов. Насыщенное событиями время меняло флаги. При этом каждый человек приспосабливался к ситуации, спасая свою жизнь. И даже совершая неблаговидные поступки, в глазах окружающих стремился выглядеть с лучшей стороны. А справки некоторым нужны были… скорее для того, чтобы убедить самих себя в том, что поведение их было безупречным… таким, как об этом свидетельствует командир – «он–то лучше знает».
- Вот-вот. Именно безупречным… И знает это именно командир, - произнося эти слова не без подтекста, Макар Фёдорович, бывший боевой старшина, видимо, неслучайно припомнил санинструктора Шурочку – голубоглазую занозу со светлой задиристой чёлкой и словно магнитной фигурой, притягивающей к себе даже сквозь сукно солдатской шинели...
\      Аргунов в эту минуту уже смотрел на памятник Ленину, возвышающийся во весь рост в расстёгнутом пальто, с кепкой в руке на тёмно-сером гранитном пьедестале в нескольких шагах от входа в двухэтажное здание райкома партии, облицованное розовым туфом. У его подножия лежали привявшие жёлтые и красные тюльпаны. «Ленин - двоечник», вспомнилась давно услышанная фраза, с усмешкой произнесённая подростком в музее Ленина… Школьники сквозь стекло витрины рассматривали табель успеваемости гимназиста пятого класса Владимира Ульянова, в котором по Закону божьему стояла двойка… «Да, двойка …
         Почти два столетия назад в средней школе ввели Закон божий как обязательный предмет. А после подавления восстания декабристов, по новому уставу, из учебного плана гимназий были исключены естественные науки. Число недельных уроков по «закону божьему» было увеличено вдвое. К тому же широкое применение получили «христианские беседы» — изучались «жития святых». Церковники также усилили контроль за преподаванием других предметов… Самодержавие защищало себя от вольнодумства…
- О чём вы задумались, Андрей Андреевич? – спросил доктор, с минуту наблюдавший за сосредоточенным и неподвижным лицом Аргунова, обращённым к скульптурной фигуре.
-Если скажу, вы удивитесь, Макар Фёдорович, образ Ленина навёл меня на мысль о нашем попутчике с косичкой,  Иване Ивановиче. Что бы он хотел сказать мне, этот словоохотливый церковник?.. Вы обратили внимание, прощаясь, он выразил уверенность в возможности новой встречи, повторив ранее сказанные им слова … «Мы ещё увидимся. Всё в руках божьих. Он управит…»
 - Да, я помню, - поправляя на переносице очки, - отозвался Макар Фёдорович. - Любят, видимо, «святые отцы» изображать себя пророками… Сначала создавали мифы о Сергее Радонежском и Серафиме Саровском, теперь под этих святых сами подделываются…
            - Итак, сегодня свою программу мы выполнили. Наш город вам понравился, я это вижу. Так узнайте его получше, авось не пожалеете…
          -  Я согласен, - прозвучал короткий ответ Аргунова, и добродушная улыбка осветила его лицо. Макар Фёдорович тоже удовлетворённо улыбнулся. Наступал вечер. Небо расцвечивали первые, ещё слабые звёзды…
          Вскоре путешественники уже сидели за чаем. Хозяин, желая создать для гостя больше комфорта, устроил его перед телевизором. На экране мелькали одни и те же лица, набивших оскомину эстрадных артистов. Аргунов, опираясь на спинку дивана с чашкой в руке, прихлёбывал индийский ароматный напиток и, чаще поглядывал на завладевший его мыслями групповой снимок, в центре которого восседал Шахрай, чем на экран «ящика». Макар Фёдорович, сидя рядом, тоже не смотрел на экран. Он, надев свои тяжеловесные очки в массивной чёрной оправе, уткнулся в «Правду», достав её из дорожного саквояжа. Снова перечитывал материал об Афганистане и наполнялся желчью. Андрей боковым зрением ощущал, что возмущение афганской войной, которое проявилось в докторе ещё на катере, вновь овладевает им, но ещё с большей силой. Андрей подумал: как бы отвлечь доктора от больной темы.? Но не успел.
- Андрей Андреич, вы извините, мне показалось…да, мне показалось, вы  не смотрите телевизор, - взволнованно заговорил хозяин – вот послушайте…вы
только послушайте что пишут:
«3 августа 1980 года 783-й разведывательный батальон 201-й мотострелковой дивизии под командованием майора А.Кадырова проводил боевую операцию недалеко от города Файзабад. Подразделения батальона двигались в пешем порядке, бронегруппа следовала позади для поддержания в случае надобности спешенных разведчиков огнем. В 11 километрах располагались позиции артиллерии, которая также была нацелена на поддержку разведбата. Командир, уверенный в собственных силах повел бойцов в ущелье, при этом, не выслав ни разведдозор, ни боковые охранения по высотам. При втягивании в ущелье батальон попал в хорошо организованную засаду. Первым делом, душманские снайперы уничтожили радистов и выстрелами разбили рации. Командир не смог вызвать ни бронегруппу, которая находилась уже вне зоны видимости, ни огонь артиллерии. Затем противник с высот стал расстреливать разведчиков из пулеметов и винтовок «бур». Батальон потерял 47 человек убитыми и 49 раненными. Если считать, что его штат был примерно 120-130 человек, то получается, что разведбат был практически разгромлен. Это было одно из первых крупных поражений советских войск. Но на ошибках учатся…»
- Вы можете себе представить, они учатся на ошибках, цена которым – жизнь людей. И так хладнокровно об этом сообщается… - с негодованием комментировал ветеран Великой Отечественной. Лицо его покрылось багровыми пятнами, хриплый голос дрожал. Сердце Аргунова будто тисками сжалось: больно было смотреть на старика. Андрей старался утешить его. Но на память приходили только дежурные слова…
- Дорогой Макар Фёдорович, я целиком разделяю ваше возмущение беспечностью командира, которая стоила жизни людей. Да и  своей собственной.
Но… - в бою не без потерь. Вы бывалый воин, Макар Фёдорович, из своего опыта знаете. И в те времена случались оплошности, приводившие к неоправданным жертвам. Хотя это слабое утешение, я понимаю…
- Не утешайте меня, Андрей Андреич… Я не понимаю, для чего нам эта война? Что, земли нам своей не хватает? Или чего-то ещё?
- Знаете, Макар Фёдорович, мы, - каждый человек - воспринимаем всякое явление, прежде всего сердцем, чувствами. А только потом, поуспокоившись, пытаемся подключить разум, анализируем. А люди, занимающие высокие государственные посты, если они не проходимцы и не дегенераты, думая о благе государства, которым в первую очередь является его безопасность и целостность границ, руководствуются  холодным рассудком. И в случае возникновения угрозы, принимают необходимые меры для её ликвидации, даже если это не нравится нам и ещё кому-то. Вы же знаете, что в Иране произошла религиозная революция. Заволновались мусульмане всех стран. А население наших республик Средней Азии тоже исповедует ислам, и состоит из туркмен, таджиков и узбеков, которые населяют и северные области Афганистана. В случае победы религиозной оппозиции в Афганистане, могут начаться волнения в Средней Азии. Понимаете? Чтобы этого не случилось, правительство вынуждено было прибегнуть к экстренным мерам. Вот почему мы оказались втянутыми в войну.  И поверьте мне, Макар Фёдорович, осознавая необходимость такого решительного шага, я, как и вы, по-человечески не только не одобряю, я решительно против войны.
Макар Фёдорович молчал и ещё некоторое время невидяще смотрел в газету. Затем, шурша страницами, сложил её и, взглянув на Андрея, сказал:
- Может на боковую?
- Согласен. Ещё нужно подвести итоги дня. Но прежде выйду, покурю.
- Не в моей власти запретить вам это вредное занятие. Но очень рекомендую подумать над моим предложением – бросьте курить.
- Хорошо. Пока буду курить, подумаю – отшутился Андрей и вышел во двор. Ночь была тёмная, и звёзды сияли  ярко. В вершинах деревьев, шурша, трепетала листва, навевая осеннюю грусть…
               
                4.   КОШМАР

            Ложась в постель, Аргунов с трудом удерживал слипающиеся веки. Ему казалось, через минуту, едва прикоснувшись к подушке, уснёт мертвецким сном. Для этого были все предпосылки: бессонная прошедшая ночь в Ашхабаде, перелёт до Ростова, поездка на скоростном катере по Дону и ещё экскурсия в центр Каракорума. Но, полежав на правом боку и не уснув,  повернулся - на  левый, затем – снова на правый… А сон, будто улетучился, всё не приходил. «Новое место, чужая постель», - пытался он объяснить свою бессонницу, - и стал считать до «тысячи», а потом дальше… и вдруг обнаружил, что счёт идёт своим чередом, не препятствуя навязчивым мыслям. Они движутся потоком, образуя меняющиеся, текучие картины, будто в калейдоскопе, мгновенно смешиваясь... И в каждой комбинации главенствует образ его любимой Вероники, будто скрывающейся под чужим именем – Солтанбиби. Тут же возникает отвесная скалистая стена Устюрта, на которой, словно ласточкино гнездо, приютилась Дев-кесен-кала – античная крепость огузов. И мавзолеи влюблённых. От крепости стелется вдаль равнинный простор верблюжьих выпасов, изрезанный в прошедшие века оросительными каналами, и теперь сохранившими явные следы. И вдруг, откуда ни возьмись, - тёмные лица афганских душманов – воинственных и злобных хозяев диких ущелий… Они идут, понурив головы. Под конвоем ведёт их Макар Фёдорович Хазача. Он в белом, развевающемся на ветру халате,  в очках с массивной чёрной оправой ведёт в плен дюжину разбойников. А в руках у него вместо оружия – скальпель хирурга…Вот врач сделал резкое скользящее движение рукой – мгновенный пронзительный блеск скальпеля обратился вспышкой молнии, ослепившей окрестность.  Аргунов, будто ватными ногами ступает по гладкому бетону небольшой площади, разместившейся на тесном пространстве перед входом в здание райкома. Наклонившись, с усилием преодолевает сопротивление упругой струи встречного потока, словно резинового, воздуха. Глаза не находят твердой опоры. Все вокруг зыбко и как в тумане. Вдруг округу просквозил дикий вопль ужаса. За ним с нарастанием последовал смешанный гомон множества голосов, резких и тревожных. Аргунов  окаменел. Глаза заволокло мраком. Причитания, тревожные крики нарастали. Тут он выбрался на дорогу. И – о, ужас! –  увидел над краем дороги висящего человека. Да, так буднично просто, будто крупная сосиска на ниточке… Темная фигура мужчины, едва заметно раскачиваясь, парила над толпой остановившихся прохожих. Взволнованный гомон не умолкал. Приближаясь к толпе, Аргунов стал различать среди смешанных звуков отдельные реплики:
     - Скорую! Быстрее!
… Незачем!! Уже всё
     - Какой ужас!…
     - Милицию!
     - А какой был …ах-ах!
        И всё из-за славы…
     - И людей угробил из-за звезды…
     -Что заставило человека?
     - Кого вы называете человеком?!.
    - Совесть замучила…
      - Была у волка совесть…
     - И  прямо в центре!…
     - Скромности нет... Всю жизнь выпячивался…
     - Шкуродер!
      - О покойниках плохо не говорят…
     - Жертвы его вопиют…
     Голоса звучали вразнобой: и мало кто отзывался с сожалением.
     Толпа зевак аморфной массой непрерывно шевелилась, как одно громадное тело. Из недр ее, перекрикивая реплики и причитания, то и дело взвивался истеричный вопль отчаяния немолодой женщины с седыми растрепанными волосами, метавшейся, как сумасшедшая, вокруг висящего тела. Подойдя, Аргунов вблизи увидел: на самой нижней ветке многоствольного тополя на белой бельевой веревке висящего человека «с фотокарточки», которую разглядывал накануне. Его кудрявая голова с бьющим в глаза одиночным клоком седины напоминала библейского пророка, сбрившего усы и бороду.
      Над самым ухом Аргунова густым басом, будто это был голос из преисподней, кто-то произнес:
     - Шахрай повесился…
     - Первый секретарь райкома? – уточнил визгливый женский голос.
     - Вин шахрай? – спросил ни к кому не обращаясь старик с украинским выговором, запрокинув лысую голову и подслеповато вглядываясь в посиневшее лицо висельника, на черном пиджаке которого блестела Золотая Звезда Героя. И, утвердительно качнув головой, добавил, - туды йому и дорога, шахраив на наш вик без нього хватыть.
     Нараставший гомон голосов, усиливался… и Аргунов проснулся,
будто очнувшись от обморока, вздрогнул на постели и открыл глаза. Густой мрак ночи осязаемо навалился на него из всех углов комнаты. Приснившийся кошмар еще цепко держал его в своих тисках. Дыхание, будто после стремительного бега, было прерывисто.  Сердце в груди не находило себе места. В этот момент металлический голос дамы из электронных часов, стоявших на подоконнике,  с холодной четкостью робота, без тени эмоций, отчеканил: «Три часа ровно».
       В надежде снова уснуть,  Андрей натянул простынь и укрылся с головой. Но сон - не  приходил. Безуспешно поворочавшись с бока на бок, на ощупь отыскал папиросы и на цыпочках, чтобы не разбудить хозяина, вышел на улицу. Приятная прохлада ночи, загадочное марцание звёзд, затяжка-другая табачного дыма, будто немного успокоили волнение сердца. Но мысли продолжали вращаться вокруг кошмара. Казалось, даже Вероника отступила на задний план. А «мнимая» смерть Шахрая не давала покоя. Хотя Андрей изо всех сил старался отвлечься. Гнал от себя прочь навязчивые эпизоды этого тягостного сна с трагическим сюжетом. Безрезультатно. Особенно будоражили реплики, звучавшие из толпы - отчётливо и определённо. Они неистребимо врезались в память и теперь звучали в ушах, изобличая повесившегося «героя».
В памяти Аргунова, как заноза, торчала седая прядь в волосах висельника.
Он видел её вчера на фотокарточке… Макар Фёдорович, рассказывая о людях, изображённых на снимке, ясно сказал, что это первый секретарь райкома партии Шахрай.
           Загасив окурок, шагнул из предбанника  в кухню.  В спальне Макара Фёдоровича вспыхнул свет.
- Не спится, Андрей Андреич? - прозвучал хриплый со сна голос хозяина.
          - Не спится… - Андрей остановился в проёме распахнутой двери перед спальней, глядя на приподнявшегося с опорой на локоть правой руки Макара Фёдоровича. – Я и вас видел не спящим, а весьма воинственным. Вы взяли в плен дюжину афганских муджахедов и конвоировали их со скальпелем в руках… А всё это происходило – не поверите, - не в Афганистане, а на Устюрте, в древней крепости огузов - Дев-кесен-кале.
- Что вы говорите?! А я давно не ощущал в себе такого геройства…
- Но это ещё что… - Шахрай повесился!…
- О-о! И сказать ничего не могу. Это вам приснилось?
 -  Слышали бы вы реплики в его адрес!
- И что говорят? – поинтересовался Макар Фёдорович.
- Говорят: «Людей угробил из-за звезды», «Шкуродёр», «Жертвы его
вопиют», «Туда ему и дорога, шахраев на наш век хватит и без него!»
- Серьёзные заявления… - раздумчиво сказал Макар Фёдорович, не меняя позы. – Хотя, кажется, что видения, представшие перед вами – сущая бессмыслица: афганские муджахеды, я со скальпелем в руке, древняя крепость на Устюрте… и Золотая Звезда секретаря райкома партии, висящего на дереве…
            - Однако Фрейд утверждает: ни один сон не является до конца бессмысленным, каждому из них, как полноценному душевному акту, присущ определенный смысл. Удивительно, как эти реплики сформировались во сне. Ведь вы об  истории  со «звездой» ничего прежде не знали. Я имею в виду подробности борьбы за высокую награду. И реакцию людей…
- Естественно, кроме того, что вы мне сообщили о Шахрае, я больше ничего о нем не знал. Не могу ответить на ваш вопрос о репликах, Макар Фёдорович, в механизмах сна ничего не смыслю, как сформировались реплики, не знаю - ответил Андрей. – Я даже предполагать не мог, что существует история борьбы за «Золотую Звезду».
- Видите ли, Андрей Андреич, нет дыма без огня, история, безусловно, есть. Но, как вы сами понимаете, она официально не фиксированная. Такие дела совершаются скрытно и прячутся подальше от людских ушей и глаз.  Но нет ничего тайного, чтобы не стало явным. Кто-то из близкого окружения «этих деятелей», жена,  к примеру, обязательно знает происходящее … и она не утерпит, чтобы не поделится тайной с близкой подружкой, исключительно под строгим секретом. А у той – ещё есть близкая подружка… И слухи ползут. Я тоже знаю не из первых уст, что Шахрай и директор совхоза «Донской» Кузиков, чуть не подрались за «Золотую Звезду». А были люди, правда, их немного, единицы, можно сказать, члены бюро райкома, которые видели кривые пути Шахрая к этой награде и вступили с ним в открытую борьбу. Но у него была крепкая поддержка в обкоме. И удивительное дело, настолько крепкая обкомовская поддержка была, что даже обращение с жалобой в ЦК - не помогло. Как результат деятельности «протестантов», случилось две трагедии: повесился начальник статуправления Колоссовский, а его главный бухгалтер Чапыгина - отравилась. Они испугались московскую комиссию. Однако дело спустили на тормозах. Обком партии, не допустил широкой огласки. Зачем ему грязное пятно на искрящемся кристальной чистотой авторитете обкома партии…. Извините Андрей Андреич, я вас заговорил. Может быть, вы ещё поспали бы?
Аргунов уже стоял, прислонясь плёчом к косяку двери, и в его памяти проносились события похожего свойства. Проще говоря, нескончаемая череда судебных процессов в Средней Азии, причиной которых были систематические приписки показателей по производству и сдаче государству хлопка…
 - Сейчас трудно уснуть, - ответил Аргунов. Растревожилась душа этим  диким кошмаром и воспоминаниями.
            Макар Фёдорович сочувственно вздохнул. А потом сказал:
 - А, знаете что, Андрей Андреич, всё равно сон ушёл… давайте пить чай, я сейчас мигом организую.
          - Пожалуй… - согласился Аргунов - Я выйду пока покурю. И пошёл в свою спальню за папиросой.
            Чаёвничали долго. Сон ушёл окончательно. Макар Фёдорович снова вспомнил как они с супругой, в те далёкие годы, только перекочевав и заселившись в эту квартиру, после трудов праведных трапезничали за этим же столом: ели яичницу, приготовленную на этой же электорплитке, пили чай из этого же чайника. И мечтали… А потом она вдруг умерла. Сердце… Хозяин растрогался: то и дело промокал платочком глаза и шмыгал носом. Андрей искренне сочувствовал ему, но не знал, как утешить. Чтобы хоть как-то отвлечь его от нахлынувших мыслей и переключить внимание, он спросил, что на ум взбрело:
- А какая врачебная специальность была у Марии Михайловны?
- Видите ли, - шмыгнув носом и убрав от глаз платочек, отозвался Макар Фёдорович.- Марьюшка, - с трепетной нежностью произнёс он имя жены, - специализировалась по терапии. Но здесь царила такая обстановка, что деление на специальности было абсолютно условным. Представьте, в больнице - всего 50 коек. На специализированные отделения она не подразделялась: и хирурги, и терапевты и гинекологи – все работали вместе. Врачей не хватало. И тот же терапевт при надобности исполнял  роль то глазника, то инфекциониста, то принимал роды. Терапевту нередко приходилось выезжать на периферию в участковые больницы: проводить консультации с больными, давать методические рекомендации, оказывая помощь местным врачам. Транспорта в современном понимании этого слова, не было. Я, помнится, уже говорил вам, что даже скорую медицинскую помощь оказывали, добираясь к больным на волах. А чаще - пешком. И после дневных трудов, этот наш уютный уголок, любовно устроенный руками и сердцем Марьюшки, был всегда желанным местом семейного отдыха, волшебным гнёздышком нашей светлой радости, нашего счастья. ..
Тут голос Макара Фёдоровича дрогнул и глаза заблестели.
Непрошенная слеза скатилась по тронутой морщинками щеке. В руке снова оказался спасительный платочек. У Андрея щемяще сжалось сердце: в памяти ярче вспышки молнии мелькнул любимый и дорогой образ... И он мысленно, но страстно произнёс: «Вероника! Любовь моя!»... И пламенным сердцем ощутил в себе взволнованные строчки:
               
                Имя «Вероника» повторяю,
                заклинаньем перед вечным небом,
им дышу, жую с вечерним хлебом…
Где его хозяйка – я не знаю.

                Сбился с ног:  все обошёл дороги,
не забыв и узенькой тропы…
                не могу унять своей тревоги:
нет ответа - где же, где же ты?

Годы я провёл в песках пустыни,
в закоулках сёл и городов –
всё ищу тебя – увы! – поныне
нет нигде исчезнувших следов…

      - А вы, Андрей Андреич, осмелюсь спросить, - поуспокоившись, заговорил хозяин, - в вашем зрелом возрасте, по моим предположениям, всё ещё холост?
- Представьте себе, да. – С напускной весёлостью ответил Аргунов.
Хозяин, не изменившись в лице, молчал, но его пытливый взгляд, казалось, ожидал пояснения. Ведь в таком возрасте не свойственно мужчине быть одиноким, если для этого нет серьёзных причин.
- Видите ли, Макар Фёдорыч, после некоторого раздумья  продолжал Аргунов, - для такого положения дел существуют важные мотивы. Важные - для меня, это я подчёркиваю. Потому что большинство людей мою важную причину найдут смешной. Так мне кажется. И это заставляет держать рот на замке.
- Извините за грубоватый оборот речи, Андрей Андреич, я за язык вас не тяну. Хотя, признаюсь, испытывая уважение и доверие к вам, хотел бы узнать больше о вашей жизни, интересах, увлечениях. И не как судья, а как друг.
Андрей некоторое время молчал. Что-то перебирал в памяти. Взвешивал. Затем сказал:
- Признаюсь вам, Макар Фёдорович, это тайна моего сердца. И для других людей она, скорее покажется не существенной или даже – смешной. А кто-то просто скажет: «Не правда, так не бывает». Но вам я готов её открыть.               

В эту минуту Андрей походил на смешного подростка, который стоял, краснея, перед любимой девочкой и никак не мог выдавить из себя одно-единственное слово, которое жгло ему сердце – люблю…
В первом классе, – заговорил он, наконец, глуховатым голосом – учительница за ручку подвела меня к парте и сказала: «Будешь сидеть с Вероникой» и посадила рядом с красивой девочкой… «Дружите и не ссорьтесь», - напутствовала она. Я уставился на Веронику, как заворожённый: светлые, слегка вьющиеся волосы, большие голубые, как озёра, глаза, с искрящимся взглядом, неописуемой красоты овал лица…  и вся она такая кругленькая, как мячик. И такая же упругая: это я увидел уже на перемене, когда она игриво подпрыгивала между партами среди других одноклассниц, а большой белый бант на голове, то вздымался, будто хотел улететь,  то приникал к её сияющим в солнечном луче волосам. С того дня мы с Вероникой до седьмого класса сидели вместе. Большую часть послеурочного времени тоже проводили вместе среди живописных холмов и зелёных дубрав, которыми славится наша местность. В период  листопада, когда мы с мальчишками  на лесной поляне вечерами жгли костры, Вероника была рядом. И зимой, когда с гиканьем и свистом мы скатывались на санях с крутизны двугорки, сцепив их, разномастных, в санный поезд целую дюжину, Вероника была рядом. Неудержимое веселье: хохот и гвалт голосов, будто хмелем окутывало, пьянило нашу дружную ватагу, в числе которой рядом со мной была Вероника. Весной в  проталинах мы с Вероникой собирали первые подснежники. Зимними вечерами с замиранием сердца слушали рассказы её матери, Анастасии Даниловны, учительницы русской литературы.  Мы с Вероникой  заслушивались  её старинами, повествующими о Евпатии Коловрате, легендарном богатыре - герое русской истории и таинственном городе Китеже, который, чтобы не быть захваченным и поруганным недругами, фантастическим образом погрузился в землю, а на его месте возникло сказочной красоты  озеро Светлояр, сохранив на века русские святыни. Веронику интересовали древние русские праздники и славянские боги, которым те, праздники посвящались. Анастасия Даниовна охотно рассказывала о русской старине, называла имена богов, начиная с бога Рода. Это был длинный перечень. Вероника повторяла вслед за своей мамой: Род, Сварог, Велес, Перун, Хорс, Макошь, Купала, Коляда, Триглав, Лель, Лада… Глаза её светились радостью. Мелодия слов в звучании её голоса, расплёскивалась музыкой. На лице Вероники разливалось блаженство. Отчего такой восторг?! От встречи с родными богами, нашими древними прародителями. Я в такие минуты, взволнованной душой, разделяя светлую радость моей подруги, исподтишка любовался красотой её сияющего счастьем лица, завораживающим блеском  вдумчивых глаз, созревающей женственностью её прекрасной фигуры.
      Захватывающие  сказы о таинственном граде Китеже и озере Светлояре, к которому в древние праздники, исстари посвящавшиеся славянским богам, стекалась тьма народа из всей округи: ближних и дальних деревень. Где звучали задорные песни, вспыхивали вихревые пляски, и царило всеобщее веселье и молодецкая удаль – всё происходило вокруг огромного костра - такие картины увлечённо рисовала Анастасия Даниловна, изящным и доступным слогом пересказывала предания ушедшей старины.

 - Андрей Андреич, а откуда она всё это знала?- не удержался от вопроса Макар Фёдорович и, навострил уши, ему перечисленные имена славянских богов были в диковинку, так далеко отстала по времени наша исконная вера. Её основательно вытравили из памяти большинства людей. Но в душе народа она живёт.
- Откуда знала? Она училась у прекрасных учителей университета, которые с любовью к нашей древней культуре собирали по крупицам сведения о нашей старине из древних книг, летописей, зарубежной исторической литературы.
      Анастасия Даниловна говорила, что наши предки поклонялись природе, обожествляли её и глубоко уважали своих прародителей, возвеличивали их и почитали божествами. Она рассказывала   о весёлых праздниках, посвящавшихся богу Солнца четыре раза в году. По её словам, эти четыре дня в году - весеннего равноденствия, летнего солнцестояния, осеннего равноденствия и зимнего солнцестояния - были у наших древних предков- самыми великими праздниками. Бог солнца имел  четыре имени по числу времен года. Зимнее слабенькое солнце, всходящее утром после самой долгой Ночи зимнего солнцестояния, они считали Солнцем-младенцем и называли Коляда. Весеннее крепчающее солнце после Дня весеннего равноденствия  называлось Солнце-юноша Ярило. После Дня летнего солнцестояния солнце обращалось в могучее Солнце-мужа Купайлу. После осеннего равноденствия  солнце слабело, тепла от него становилось все меньше и меньше, и его считали мудрым Солнцем-стариком Световитом. Затем слабеющее Солнце-старик Световит умирало на закате перед Ночью зимнего солнцестояния что б наутро после этой ночи возродиться обновленным Солнцем-младенцем Колядой, опять набирающим свою солнечную силу. Много любопытного рассказывала она о граде Китеже и озере Светлояре .  С группой студентов побывала Анастасия Даниловна на его живописных берегах, всматривалась в его прозрачные воды в надежде увидеть признаки древних святилищ.… Словом, вот из каких источников она почерпнула некоторые знания о древности. «Наш бог - Природа», - говорила она.
         Вероника подражала своей маме. Я, естественно, был рядом. Время шло. Мы уже учились в седьмом классе. Вероника выглядела вполне взрослой девушкой. Трудно описать её внешность. Одно слово – красавица. От неё не отвести глаз. Дело шло к весне. Да, был март, но проталины ещё не появились. Напротив, ночью выпал обильный свежий снег. Мы вдвоём с ней катались в лесу на лыжах. Спускаясь с дву,
горки, она на впадине не удержалась и зарылась в сугроб. Я летел следом. И дьявол дёрнул меня упасть рядом. Она расхохоталась, лёжа в сугробе. Я увидел её искрящиеся задором глаза, пышущие огнём щёки, приоткрытые губы, цвета спелой вишни… и - задохнулся, уже ничего не соображая. Помню только, что, как варвар, набросился и припал к её губам. Это была вершина счастья, когда я первый раз в жизни оказался на седьмом небе. Прошла вечность или мгновенье…Она отстранилась, и к моему сознанию пробилось одно слово, произнесённое её тихим укоризненным голосом – «бессовестный»...               
      -  Что же произошло? Что побудило их спешно уехать? – вслух размышлял Макар Фёдорович, пригубливая очередную чашку чая.
     - Что дальше? Из этого «романтически-разбойничьего» случая сделал я вывод: не следует обижать любимую девушку столь бурным проявлением нежности. Учёба шла своим чередом. О происшедшем на лыжной прогулке мы  вслух не вспоминали. Хотя, мне кажется,  постоянно помнили о нём оба. Мать Вероники, без задней мысли, способствовала тому. Она, рассказывая о весёлых празднествах, посвящавшихся во времена стародавние солнечному богу Яриле, радостно сообщала, что молодёжь щедро отдавала ему дань любви, проводя целые ночи в весёлых игрищах, песнях и плясках, а к восходу солнышка устраивала совместные шумные купания в речке…
        Можете себе представить, на какие мысли подобные рассказы наводили. 
        Но, несмотря на соблазны, я мужественно держался, инициативы не проявлял. И жизнь внешне текла в спокойном русле. Шёл последний учебный год в семилетней школе…
          Нет…всё-таки вру, один раз было что-то… Да. Наступил какой-то праздник. Или просто мать Вероники вместе с моей тётушкой ушли в гости. Такое случалось и прежде. И мы, оставаясь дома одни, сидя за столом, читали вслух  романы Фенимора Купера  о «Кожаном Чулке» - Натти Бампо,  начав со «Зверобоя».  На этот раз было  то же самое: увлекал «Следопыт». Какое-то время Вероника  сидела напротив меня за столом. Но вскоре, сославшись на головную боль, прилегла на кровать поверх покрывала. На лицо набросила край белой тюлевой накидки с подушки. Я продолжал читать, изредка поглядывая на неё. Потом отложил книгу и пересел к ней на край кровати. Она продолжала лежать с накрытым лицом. Игриво через тюль провёл я дважды мизинчиком, едва касаясь, по складке губ. Она не отозвалась. Я приподнял тюль и поцеловал в губы. И тут мы будто с ума спятили!.. Что тут началось!.. Но я в неё не вошёл. Доигрались, что  «спёкся» у самого входа её… Потом, поостыв от пьянящего наваждения, мы устыдились своего вида…Это случилось единственный раз. Такой выдался март…
      - Вот-вот, это оно и есть! А вы годами ищите причину!…  Она на поверхности: девочка почувствовала, что беременна. И, оберегая вас от неприятностей, всю тяжесть случившегося взвалила на себя… И скажу вам прямо: в том что вы её потеряли – виновны вы!..
       - Да разве же это могло  быть?!
       - Могло! И было! Поверьте мне, я врач.
        Это случайное открытие поразило Андрея. Он терзался раскаянием, бессмысленным и запоздалым. Но совесть  автономна от воли человека. Она вершила суд…
               


                5.     НА КЛАДБИЩЕ

       Андрей и хозяин уснули к утру. Проснулись поздно. У Макара Фёдоровича был выходной день, Андрей тоже свободен. Завтракали без суеты и спешки. Макар Фёдорович потчевал гостя блинами, это было его коронное блюдо, которым он заслуженно гордился. За это произведение поварского искусства в былые времена частенько его похваливала любимая Марьюшка. Андрей тоже ел с аппетитом, блины нравились ему, но на слова сегодня он был особенно скуп, его угнетала вина за случившееся много лет назад. На лице блуждала  тень смущения за ночное открытие, которое совершил проницательный хозяин дома, врач.
       После завтрака вышли в сад. День был погожий, солнечный. Небо безоблачное. У забора, в кусте шиповника суетились воробьи, переговариваясь на своём бренчащем языке, перепорхнули на куст сирени, будто порывом ветра их с шиповника сдуло. И снова забренчал короткими звуками их упругий и звонкий язык. Макар Фёдорович блаженно улыбался Солнцу, саду, светлому дню, переводя умильный взгляд с предмета на предмет.
           Андрей курил, поглядывая на хозяина, молчаливо общающегося с природой. В памяти путешественника непроизвольно шевелились воспоминания вчерашнего дня: перелёт из Ашхабада в Ростов, путешествие по Дону, встреча со старым знакомым Макаром Фёдоровичем, дорожная беседа о непопулярной в народе войне в Афганистане, о «жизнелюбии» писателя Завёрткина, заключённом в его любимой фразе: «Мужчина должен смотреть на любую женщину с вожделением!»… и встреча с попом, который предпочитает, что бы его называли священником… Вспомнился и рассказ некогда пострадавшего… о поэте-воре. И приглашение приехать к нему… «А что? Может быть, в самом деле поехать, как он предлагал, под вечер… Это редкая возможность, любопытный случай…Поеду, – решил Андрей, - а теперь пойду на кладбище, навещу могилу матери»…
      - Макар Фёдорович, у вас найдётся тяпка и грабли? Пойду на кладбище, поухаживаю за могилой матери,- обратился Андрей  к хозяину.
      - Это хорошая мысль, я тоже присоединюсь, - с готовностью отозвался хозяин,  все инструменты у меня есть. Но они вряд ли понадобятся. Вы не можете не знать, что ваша сестра Даша со своим супругом, в один из первых приездов в отпуск, на месте бывшего могильного холмика устроила мраморное надгробие, удалив крест.
     - Да, я это знаю. Но, может быть, понадобится кое-где убрать сорную растительность…
      До кладбища было всего два квартала. Андрей бодро шагал, держа на плече инструменты. Макар Фёдорович шёл рядом с веником и совком в руках.  Он собирался смахнуть пыль, возможные листья с надгробной плиты
на могиле своей любимой Марьюшки, достоинства которой описывал беглыми штрихами, не теряя времени в пути. Не забыл он сказать лестные слова и в адрес бывшей своей помощницы, операционной медсестры Анастасии Григорьевны, матери Андрея.
        Кладбище разместилось на склоне пологого холма и своею оградой с южной  стороны упиралось в луговину, поросшую болотной растительностью и камышом. У входа бросился в глаза киоск ритуальных принадлежностей. Мужчины купили искусственные цветы.
      На обширной территории вечного покоя – ни деревца, ни кустика - только памятники  и кресты: царство мёртвых, погост.  На крестах по-хозяйсти расселись вороны, несколько их чёрными пятнами парят в голубом небе, перекликаясь гортанными кликами.
       Макар Фёдорович остановился неподалёку от входных ворот, у центрального прохода, где покоятся останки состоятельных граждан под чёрными гранитными плитами, обрамлёнными декоративными оградками. Внутри оград - аккуратные дворики с небольшим столиком, скамьёй и полянкой живых цветов. В одной из таких оград врач принялся лёгкими движениями сметать веничком пыль с плиты. Андрей проследовал вниз, к южной окраине кладбища. В голову влезла нелепая мысль: « о свободе, равенстве и братстве…»
        Достигнув цели, Аргунов слегка успокоился: могила матери смотрелась пристойно, как и утверждал Макар Фёдорович. Надгробие, изготовленное из светло-серого материала, выглядело недорогим и неброским, но аккуратным. Креста не было. Это соответствовало завещанию матери. Андрей положил на могилку цветы, вокруг срубил траву, сгрёб её в кучку, а затем отнёс на место сбора мусора.
          Какие мысли роились в его голове? Судить трудно… Можно предполагать, что он думал о нелёгкой судьбе рано умершей матери. О бессердечной жестокости верующей бабушки.  О мавзолее влюблённых на Устюрте. О песне скорбящей души, разливавшейся в вечерней пустыне из окна квартиры  ветеринарного врача Аширгелды Халманова. О Веронике…  Тягостнее всего думалось о своей вине, приведшей к потере любимой… Домой приятели возвращались не спеша, лениво обмениваясь редкими фразами.  Снова, как вчера у памятника Ленину, вспомнился Аргунову  поп Иван Иваныч , и его приглашение для беседы...
      «Любопытно, что он скажет?..  Поеду! », - решил Аргунов.
               
                6.     В  УГОДУ ЛЮБОПЫТСТВУ
            До Каплуновки напрямик – восемь километров, а по реке – двенадцать. Но  напрямик – не пройти, а для скоростного судна – это не расстояние. Аргунов преодолел его в считанные минуты. Макар Фёдорович от предложения навестить священника  отказался, подыскав вескую отговорку:
        - Я от церкви далёк, - сказал он, - в вашей дискуссии участвовать не смогу.  Да и тема предполагаемой беседы меня не привлекает.
        Выйдя по трапу на берег, Аргунов осмотрелся. Катер тут же отвалил от дебаркадера и взял курс на Волгодонск, оставляя за кормой пенный след. Потревоженная речная гладь волновалась, раскатываясь волнами, к обоим берегам.
       Андрей поднялся по ступеням к речному вокзалу. У встретившейся старушки спросил: «как пройти к церкви?»  Она взглянула в лицо путника с любопытством, и молча, рукой  указала направление. Он пошёл на восток по грунтовой дороге, которая опоясывала станицу Каплуновскую с юга. Справа, закрывая вид на реку, тянулась лесистая полоса. Вскоре сквозь просветы в ветвях деревьев забрезжила блестящая под солнцем поверхность воды – озеро, царство гусей и уток, оглашаемое кряканьем и гоготанием. А чуть поодаль, впереди, за небольшим пустырём, открылось белостенное  строение с зелёным куполом и поблескивающим над ним в лучах предзакатного солнца,  на фоне голубого неба, крестом.   Аргунов догадался: церковь. Калитка оказалась закрытой. А  из распахнутой входной двери доносилось протяжное песнопение, без аккомпанемента. Он решил подождать окончания службы за невысоким деревянным забором. Неторопливо продвигаясь по периметру ограды, неподалёку от входа в северный придел, увидел объёмный крест, высеченный из плотного светлого камня, вероятно, в давние времена.  Табличка  с бывшей надписью на ней, давно сорвана, и на кресте тёмнело пятно лишь одного металлического уголка её. «Архиерей какой-нибудь захоронен, - подумал Андрей… -  А почему я здесь? Что мне здесь надо? – вдруг задал он себе несвоевременный вопрос, и закурил, продвигаясь вдоль ограды к югу, раздумывая… В непорочное зачатие Богородицы не верю – это нелепо и смешно! – Все чудеса, упоминаемые в Библии, - придуманы в расчёте на людей легковерных. Вознесение на небо Мельхиседека, воскресение Лазаря, точно так же, как Иисуса – блеф. Церковь – античный греческий театр с антифонами… Правильнее было бы уйти. Но любопытно понять психологию священнослужителя…»
        Дойдя до южного придела, на входе украшенного четырьмя белыми колоннами, с открытого места снова увидел гусиное озеро. А, обойдя домик священника, размещавшийся в юго-западном углу церковного двора, обнаружил, что служба уже закончилась, из видимой издали калитки небольшими группами и в одиночку уходят старушки. А вот и священник, Иван Иванович. Он, провожая прихожан, вышел за калитку с последней группой, о чём-то беседуя. Аргунов направился к нему.
        Иван Иванович, увидев приближающегося гостя, пошёл навстречу. Он был уже без рясы, но в подряснике, без креста на груди. Лицо улыбчивое, светло-серые глаза приветливы, приподнятые брови взъерошены, чёрные  усы и борода в блёстках седины.
       - Рад-рад видеть вас, Андрей  Андреевич, здравствуйте, - сказал он басовито, по-светски пожимая руку и грудью прикасаясь к груди Аргунова.
    - Вот это наш трёхпрестольный храм, освящённый во имя Успения  Пресвятой Богордицы, - указал священник рукой на открытую дверь центрального входа. Это главный престол. Северный придел его со своим престолом и отдельным входом – освящён во имя святых апостолов Петра и Павла, южный -  Крестовоздвиженский. – Я понимаю, это вас не очень интересует, но для общего представления…Видите, у главного входа ни колокольни, ни колонн не сохранилось – это следы Великой Отечественной войны… Пойдёмте-пойдёмте ко мне, - священник взял гостя под руку.
      Андрей, выслушивая настоятеля, молчал и лишь изредка кивал головой. Сказать ему было нечего. Последнее предложение принял безоговорочно, повинуясь движению руки Ивана Ивановича.
      По словам хозяина, домик под черепичной крышей в углу двора, куда они направлялись, являлся гостиницей для паломников, прибывающих из дальних мест. Теперь она пустовала.  Но в этом доме, слева, был и второй вход, также с небольшим крыльцом – бытовое помещение настоятеля. Туда они и вошли.
        Как Андрей и предполагал, в небольшой передней стены были в два ряда увешаны иконами Иисуса Христа, Богородицы, Николая Чудотворца, Серафима Саровского, Иоанна Богослова, Ксении Петербургской…Из мебели - у окна, слева, – стол и два стула. У другой стены раковина умывальника, над ней небольшая  полка с посудой, рядом газовая плитка, напротив – холодильник и шкаф для верхней одежды. В раскрытую дверь другой комнаты он увидел односпальную кровать, прикрытую светлым покрывалом, а под кроватью – футляр для скрипки. Это открытие его удивило. Но он постарался не обнаружить своё удивление. Вся  эта картина  представилась его взору в одну минуту.
        Иван Иванович, по пути успел похвалить своего церковного старосту Гавриила, чьими трудами здесь всё обустроено, как гостеприимный хозяин предложил сесть. И сообщил, что сейчас староста представит им ужин. И  почти сразу  явился Гавриил с плетёной корзинкой, прикрытой белым махровым полотенцем.
      Староста был ростом выше священника и старше годами. Степенный, но улыбчивый, с лицом, спрятанным в бороде и усах, ещё довольно тёмных, но уже тронутых сединой.
      - Батюшка, вот вам по Божьей милости трапеза – сообщил Гавриил мягким голосом,  и принялся быстрыми движениями рук выставлять из корзинки на стол кастрюльки и мисочки со снедью.  Освободившись, взял у священника благословение, откланялся и вышел.
      -  Для задушевной беседы - вино не помеха,- сказал, улыбнувшись, Иван Иванович, и взял из холодильника бутылку кагора с золотыми куполами храма на этикетке и надписью: вино монастырское.
     -  Мне понравилась на катере ваша бесхитростная  откровенность, -
подавая Андрею наполненную чашу, сказал хозяин. - Но давайте не будем сегодня ворошить тени древних - Оригена и Тертуллиана…
     -    Я проникся к  вам уважением и доверием. Не знаю – почему… - давайте выпьем за приятное знакомство, - сказал священник голосом светского человека.- Вероятно, к этому располагают ваши ясные глаза, открытое  добродушное  лицо и располагающая улыбка.
      Андрей  улыбался, глядя в бородатое лицо священника, остававшегося в бежевом подряснике,  без большого креста на груди.
      Собеседники степенно пригубили чаши с напитком. При этом Андрей не забывал о лежащей под кроватью скрипке.  И вспомнились, не к месту, шутливые слова, бытующие в городском фольклоре: «Для чего попу гармонь?» Он с трудом сдержался, чтобы от приступа весёлости не прыснуть и не поперхнуться вином.
       - Вы, Андрей Андреич, будете крайне удивлены тем, что сегодня услышите, - сказал хозяин, опорожнив чашу.- На катере я пытался отстаивать «честь мундира», как говорят военные. Там мы были не одни. А ваш критический настрой мне понравился. Поймите меня правильно, у меня нет отдушины, я в своей среде ни с кем не могу говорить откровенно… А вы – человек сторонний, проездом… к тому же –  мыслящий, со знаниями… Наше нынешнее общение, будто беседа двух путешественников, случайно оказавшихся в одном купе пассажирского поезда… Поговорили, каждый вышел на своей станции и больше не встретимся – всё останется между нами…
          Андрей согласно кивнул головой. 
          - Начну с того, что расскажу вам, как я оказался в церкви…
          Из-за сложившихся обстоятельств,  поселился я в Щербиновке, у тётушки Серафимы, матери двоих малолетних детей, муж которой работал на лесопилке. Жили скудно. Соседствовал у них   поп Мефодий, массивен фигурой, лицом одутловат, нос пористый, сизый и как будто пухлый, с утолщением в конце, один глаз подслеповат, одно ухо глуховато – не слишком привлекательная внешность. Очень своеобразный человек.  По светской специальности – бухгалтер. Служить в церковь «отправлен»  особыми органами. Трезвым бывал крайне редко, лишь по какой-нибудь случайности. Очень любил свекольный самогон, который в Щербиновке тайком производили многие – для собственного потребления. А бабка Марфуша – на продажу. Пол-литровая бутылка этой горючей жидкости  в то время стоила один рубль. За самогоном, до моего появления в Щербиновке, командировался вечерами дядя Саша, муж Серафимы. Затем эта  обязанность легла на меня. Вспоминаю особенно удививший меня тот самый первый раз… потом привык. Принёс я заказанное.  Мефодий  стоял среди кухни в ожидании... Получив бутылку, тут же зубами вытащил кукурузный кочан, служивший пробкой, выплюнул его на пол, запрокинул голову бородой вверх и звучно вливает в себя горючую жидкость. Закончив, пустую бутылку поставил на стол,  где тётка Серафима раскатывала тесто, крякнул, и ущипнул тётку за ягодицу…
          - Уйди, леший! – отмахнулась она, смеясь. Он тоже загоготал и вышёл на улицу. Таким было моё начало знакомства с попом. Вскоре после очередного поручения, он сказал:
         -  Иван, приходи ко мне в церковь, мне нужен помощник, а ты парень послушный. Работа не трудная. Буду тебе платить.
        -  Я же комсомолец, - отвечаю ему, как я могу служить в церкви?
        -  А я член партии и служу…  вот билет, достаёт красную книжицу из нагрудного кармана. Читаю – точно… И после этого, преодолевая смущение, стал его помощником,  пономарём.
       - Но мы что-то забыли о монастырском…наполняя чаши, заметил Иван Иваныч…  На этот раз мы чёкнулись чашами, как принято в русских застольях.
       -  И что вы там делали? - отставив пустую чашу и, принимаясь за закуску, спросил Андрей.
       -  Вначале – только смотрел и слушал. Привыкал к новой для меня среде:
иконостас, иконы, свечи, лампады, кадило, прихожане… церковные книги, новые слова, не все понятные…запах ладана, клирос с заунывными псалмами… Потом отец Мефодий дал мне старую книжку с церковно-славянской азбукой. Я выучил её и  научился читать Псалтирь. А вскоре стал бегло читать шестопсалмие во время богослужения. Отец Мефодий за это меня похваливал.  Выучил молитвы, которые задал мне священник.  Это были: «Святому Духу» «Достойно есть», «Отче наш», «Трисвятое», «Символ веры».  Я читал их как стихи. Они меня не трогали. Я ничего не понимал…
     - Держите, - сказал хозяин, прервав сам себя и подавая чашу в очередной раз, – вино согревает душу, радует…
        Ужин затягивался. Священник на вино не скупился. В ход пошла вторая бутылка монастырского…
       -  Меня удивляло множество книг, по которым должно проходить богослужение, - продолжал Иван Иванович, - Евангелие, Апостол, Псалтирь, Служебник, Часослов, Октоих, Минея  Месячная, Минея Общая, Минея Праздничная, Триодь Постная, Триодь Цветная, Типикон, Ирмологий, Требник, Книга молебных пений… Пересчитав все книги, задумался: неужели  всё это придумал Бог? И для чего?
         На мой вопрос священник Мефодий резко ответил:
       - Не говори глупостей!
       -  А когда я узнал, что Иисус родился от непорочного зачатия и спросил отца Мефодия, как это было у Марии?  Он меня чуть не побил…Но из головы всё не выходило: Дева Мария забеременела от Духа Святаго…
«Интересно, у какого мужика был такой дух! У Иосифа, похоже, его не было». Но вслух этого я не произносил, подозревая что-то неладное в святом деле…
    - Меня тоже очень смущает это обстоятельство, - улыбнулся Андрей…
          - Иван Иванович, извините меня, пожалуйста, вижу скрипку под кроватью…
           - Да-да,- прервал он Андрея, - я хотел сказать вам об этом. С детства я занимался игрой на скрипке. Отец мой был музыкант филармонии города Сталино. Скрипач. Он обучал меня игре. Хотел сделать из меня профессионального музыканта. Но обстоятельства… Моя мать умерла довольно рано.  Через год после её смерти отец женился. С мачехой я не смог жить. Уехал в Щербиновку, к тётушке Серафиме, маминой сестре. Мечта отца не реализовалась. Не стало благоприятных условий для занятий. У тёти Серафимы играл от случая к случаю: дядя не выносил звуков скрипки.  О возвращении домой, в Сталино, не могло быть и речи. Отец умер, не прожив после женитьбы и года. Служа в церкви, я некоторое время ещё проживал у тёти Серафимы, вечерами приходил отец Мефодий, давал рубль и я бежал за самогоном. На своей работе в церкви я преуспевал. Не будучи верующим,  легко усваивал все премудрости церковной службы на литургии, вечерней, заутрени, всенощном бдении…
      - Однажды на праздник в церковь приехал благочинный. Литургию служил вместе с настоятелем, присматривался ко мне, а перед отъездом сказал отцу Мефодию:
       - Забираю к  себе твоего пономаря, сделаю из него священника.
Отец Мефодий расстроился. Но не возражал. Я предложение воспринял со смутной надеждой: «Авось хуже не будет…».
       Благочинный митрофорный протоиерей отец Павел оказался страстным любителем скрипки - такой удивительно счастливый случай… Жил он в собственном новом доме, мне отвёл старенький флигель, приютившийся  между фруктовых деревьев в глубине двора.
       - Вот твоя келья, - шутливо сказал он…
И действительно, жил я отшельником, уподобившись монаху. А душа радовалась. Такая возможность для занятий музыкой! И я времени зря не терял. Звуки скрипки здесь никому не мешали. А отец Павел специально  приходил послушать и очень восторгался игрой.
       -  Служил я у него в Вознесенской церкви исправно, относясь к делу серьёзно, как к обычной работе, не испытывая никакого религиозного трепета. Помня прошлый опыт, больше не высказывал никаких сомнений к Священному Писанию. Настоятель был доволен моей службой. И приступил к реализации своего намерения: сделать из меня священника.      
      -   Отец Павел был близко знаком с ректором С-ой семинарии. Это обеспечило мне возможность сравнительно легко поступить и  заочно  окончить её…
       -  Вы не устали слушать? Давайте ещё выпьем…
       -  Нет, не устал. Мне интересно, - ответил Андрей.
        -  Но ещё до окончания семинарии, я женился и был рукоположен в иерея. Семинарию окончил успешно, - продолжал Иван Иванович.-  Признаюсь, поражало моё воображение не только  множество богослужебных книг, но и множество учебных предметов…иерархия церковнослужителей… целый список семинарий и академий... тьма церквей… огромная армия монахов... И вся эта религиозная система под руководством Священного Синода и Патриарха представлялась мне отдельным государством в государстве. И что поразительнее всего – зиждется это «государство» на зыбкой мифической основе – на… «непорочном  зачатие Девы Марии», якобы родившей в Вифлееме Богочеловека... Вы представляете? Тертуллиан и Ориген – это уже всё в дальнейшем… А начало-то – «непорочное зачатие»… Что вы скажете?
Андрей улыбнулся:               
         - Я человек не религиозный, сомнение скрыть не могу.
Иван Иванович помолчал, глядя на гостя. И снова наполнил чаши.
        - По сути дела, я такой же не религиозный, как  и вы,- подавая чашу Андрею,- сказал священник. – И большинство священников в действительности – «не религиозны». Просто это привычная форма существования в системе, где свой особый уклад жизни, свои особые правила взаимоотношений, где понятия «взятка» и «коррупция» заменены непогрешимым термином «пожертвование». Пожертвование не является деянием крамольным (криминальным), оно, напротив, всегда желанно и всячески поощряется. Пожертвованиями церковь живёт.
       -  Зададимся вопросом: возможно ли изжить в государстве разъедающее его зло – коррупцию,  когда духовная сфера, позиционирующая себя образцом нравственности, ею живёт, маскируя другим именем?..
       -  Знаете, Иван Иванович, как я понимаю, не всякое пожертвование является коррупцией… если бабулька из своей скудной пенсии положила на поднос рубль или три – это же не коррупция…
       -  Правильно, Андрей Андреевич, и я не это считаю коррупцией… Это обычные поборы, к чему уже давно привыкли старушки, для них это – святое дело…
        - Иван Иванович, а можно попросить вас …сыграть на скрипке? – извиняющимся тоном выговорил Андрей, которому монастырское вино проникло уже во все поры, а «резиновая» тема надоела.
      - Для вас охотно сыграю, - кивнул Иван Иванович, и встал  со стула,  чуть качнувшись.  Взял из футляра скрипку,  прижал её бородой к плечу, держа смычок в правой руке, левой стал подкручивать колки, настраивая инструмент и вслушиваясь в извлекаемые смычком звуки. В эти минуты губы его спрятались в бороде, глаза смотрели  внутрь себя, вся широкая фигура, будто сжалась. Он весь превратился в слух.  Для Андрея это было любопытное зрелище: священнослужитель в подряснике и со скрипкой в руках…А Иван Иванович, настроив скрипку, уже был в образе: он на мгновенье поднял голову, взглянул на Андрея каким-то особенным взглядом и стройно взяв аккорд, плавным движением провёл смычком по струнам. В комнате раздался яркий долгий звук, от красоты звучания которого, казалось, вздрогнули стены.
        Музыкант,  развивая  тему, будто  отрешился от всего земного, погрузившись в мир чарующих звуков. Андрей тоже подпал под власть волшебства вибрирующих струн. Душа его резонировала звучащим аккордам, а память погружалась в видения былого: вот он в школе, за одной партой с Вероникой… а вот на лыжах они вдвоём скатываются с двугорки… вот за столом слушают увлекательный рассказ Анастасии Даниловны  о древних славянских праздниках, посвящавшихся богу Яриле… и тут же печаль утраты заполонила душу Андрея…а  на Устюрте услышал тоскующий голос предполагаемой Вероники, которая в раскрытое окошко пела:
                Дэ  ты, мылый, чорнобрывый?
Дэ ты? Озовыся!
Як бэз тебэ я горюю - прыйды подывыся!


       Иван Иванович, прикрыл глаза, и, то энергичными, то замедлениями движениями владея смычком, переживал все нюансы произведения,  и внутренние движения души отражались богатейшей мимикой на его подвижном лице. А когда скрипка смолкла, исполнитель увидел, что Андрей, смущаясь, вытирает платочком слезящиеся глаза.
         Андрей не находил слов, чтобы выразить свой восторг и сказал лишь одно слово: «Потрясающе!».
Иван Иванович улыбнулся и кивнул головой. Скрипку положил на кровать и вернулся к  столу.
       Они выпили ещё. Затем Андрей спросил:
        - Как я доеду сегодня до Каракорума?
        - Сегодня вы, дорогой Андрей Андреевич, не доедете. Переночуете здесь. Места хватит: у нас имеется гостиница для иногородних и селян. Если устали, я вас провожу и за компанию с вами  там заночую.
       - Пожалуй, - ответил Андрей и добавил, - хорошо бы прогуляться перед сном.
       - Отлично! Это в наших возможностях.
И они вышли из церковного двора за калитку. С озера доносились громкие звуки ещё бодрствующих лягушек. Где-то в стороне прокричал сыч. От пристани доносился лай собаки. Подойдя к озеру, увидели  в зеркале воды опрокинутое звёздное небо.
      -Прекрасный вечер, - сказал Андрей.
      - Да, хороша здесь природа, - согласился Иван Иванович.- И вечер хорош.
      - Вы давно здесь?
      - После окончания семинарии. С тех пор как стал священником. Представилась тогда  возможность переехать на Дон.
       Андрей извинился и закурил, о чём-то раздумывая.
       Они присели на траве, под тополем, шуршащим листвою, глядя на мерцающую звёздами воду. Лягушки приумолкли. Сыч прокричал повторно.
      - Иван Иванович, вы меня извините, я задам, может быть, не вполне корректный  вопрос, но мне любопытно… как вы при своём критическом отношении к церкви можете оставаться священником и служить?
     - Знаете, Андрей Андреевич, с течением времени  осознал, что  являюсь язычником. А церковь, в основе своей – языческое религиозное учреждение. Хотя всеми силами продолжает бороться с остатками язычества. Парадокс! Вот, смотрите, какими основными понятиями пользуется церковная сфера: Бог, душа, святость, чудо, рай, воскресение, крест, молитва. Но все эти слова христианство заимствовало из языческой древности. В них отражалось мировоззрение славян, сложившееся в дохристианские времена... (Не хочу употреблять слово «язычники»,  это выражение из Библии, которая таким термином обозначает  любого иноверца, не являющегося христианином).  Слово «святой», например, в словаре русских народных говоров, означает:  отличающийся здоровьем, жизненной силой, придающий здоровье, силу – святой огонь, святой дождь, в святой час; дать святым кулаком – ударить кулаком за правое дело. Лингвистами доказаны языческие истоки слова «рай». Христианское понятие о «грехе» тоже имеет корни в славянской древности.   В русском христианстве сохранились  древние обряды: купальские и масленичные игрища, святочные и троицкие народные празднества, сожжение соломенных чучел Масленицы, прыжки через огонь на Ивана Купала, хождение ряжеными на святочной неделе по домам и колядование сохранились на Руси почти в первозданном виде. При этом христианские великие праздники  соединились с древними славянскими ритуальными игрищами, которые не имели ничего общего с богословием Православия. Многие древние ритуалы вошли в официальную христианскую обрядность. Обязанности волхвов взяли на себя христианские священники, обращающиеся к Богу с молебнами об урожае, дожде и прекращении засухи, об исцелении болящих и помощи бедствующим. В христианские обряды вошли и древние ритуалы погребения покойных. Славянское причитание заменилось отпеванием покойных. Христианская церковь приняла и древнюю тризну – славянскую обрядовую поминальную трапезу, на которой для покойного ставилась чаша с водой и поминальный блин, заменённые  в христианское время рюмкой водки накрытой краюшкой хлеба. Церковь сохранила древний  обычай выноса тела вперёд ногами…
   -     В христианских обрядах используются древние культы огня и воды, древняя вера в их очищающую силу. Культ огня воплотился в церкви в  виде обычая возжигания свечей и лампад, освящающих всё происходящее и предохраняющих от нечистой силы. Культ воды преобразился в христианские ритуалы водосвятия,  паломничества к святым источникам, лечения святой водой. Празднования христианским святым соединились с днями особого поклонения славянским богам: день Ивана Купалы совпал с ритуалом очищения огнём в честь солнечного бога Даждьбога. Празднование  дня Перуна-громовника превратилось в день хрисианского Святого Ильи Пророка. Христианское почитание  икон заместило собой обычай поклонения славянским божествам. Культ  богинь-рожаниц заместился поклонением христианской Богородице. Древнее поклонение сезонным переменам  природы было включено в христианский календарь…
    -    И это лишь малая часть того, что можно рассказать о присутствии древней славянской веры в православной церкви. Всё это и побуждает меня быть терпимым к тому, что меня смущает…
       - А что вас смущает?
       - Ну, например, в процедуре венчания русской пары священник исторгает такие слова: «Возвеличься, жених, как Авраам, благословись, как Исаак и умножись, как Иаков… И ты, невеста, возвеличься, как Сарра, возвеселись, как Ревека, и умножись, как Рахиль»…  И не только это. Знаю примеры поведения священников, которые крайне неприличны даже людям не церковным. И стяжательство в этом прискорбном ряду не самый  тяжкий поступок…
       - Для наглядности назовите самый тяжкий, - попросил Андрей.
       - Хорошо. Только вы держитесь за тополь, чтобы не упасть… Есть у меня близко знакомый иерей, из молодых, с виду приличный человек, служит исправно, постится, регулярно исповедуется своему духовнику. У него родилась  дочь. Для ухода за малышкой поселилась у него в семье тёща. Женщина эта и в среднем возрасте сохранила молодой задор и не до конца угасшую красоту молодости. Не знаю,  как уж  она себя вела, только он соблазнился и овладел ею. Да не один раз, а продолжалось  это три с половиной года.  Доверчивая жена так и не заметила, что её родная мать и муж-священник, подчёркнуто прилежно соблюдающий все церковные предписания, касающиеся нравственности - ведут себя развратно и подло по отношению к жене и дочери. Как узнал я эту историю?
      Этот человек не лишён обаяния. Мне он нравился. Я воспринимал его как образцового священника нашей епархии и прекрасного семьянина.  У него я пользовался взаимной симпатией. Мы с ним частенько общались. Бывали и такие вечера, как сегодня с вами…
    -    Однажды мы  с ним изрядно угостились и перебрали. Он умел играть на гитаре и тоже очень любил скрипку…в сильном опьянении расчувствовался и раскрылся, как на духу… Вот такая история.
Честно говоря, я был потрясён… Особенно утром, после пробуждения…
            Аргунов молчал.
      -  Не знаю, что на это можно сказать, наконец, вымолвил он…
       -  Ничего не надо говорить, - отозвался Иван Иванович.
       -  А с церковью расстаться мне никак невозможно, хотя она меня изрядно тяготит: я же ни к чему не приспособлен, как только махать кадилом и подавать возгласы во время богослужения, да читать отрывки из Евангелия…
      Невдалеке вспорхнула крупная птица, звучно захлопав крыльями. Прокатился безудержный хохот сыча. И всё стихло. Только листья тополя под лёгким дыханием ветра шуршали, не уставая.
          -  Может быть, на покой? – спросил Иван Иванович.
          -  Пожалуй, - согласился Андрей.
              И они направились к храму…
         - А супруга Ваша?.. - Андрей сделал паузу, не закончив вопрос.
         - Умерла молодой, - ответил Иван Иванович, поняв, о чём хотел спросить гость,- в монастырь я не пожелал. Живу один, со скрипкой…
         - А вы, - я всё не решаюсь спросить,- женаты?- Иван Иванович смотрел на Андрея вопросительно.
         - Всё  ищу для себя жену, - попытался отшутиться Андрей.
         - Такая серьёзная проблема? – Иван Иванович остановился, не сводя глаз с лица Андрея.
         - Видите ли, Иван Иванович, у меня это чрезвычайно серьёзная проблема. Я разыскиваю свою любимую, которую неожиданно утратил в молодости. Для окружающих моя история, так я думаю, может выглядеть нелепо: всю жизнь искать
 свою потерянную в отрочестве любовь?.. Но у меня именно так. Ищу Веронику Полянскую всю жизнь. Другую женщину рядом с собой не представляю. Много лет прожил в Каракумах специально ради поиска Вероники. Объехал все закоулки жаркой страны….
      - Не могу представить себе ситуацию исчезновения девушки? Что же произошло? – Иван Иванович не отводил взгляда от напряжённого лица Аргунова.
      - Вы удивитесь, но могу сообщить только  то, что мы жили с ней в одном доме, учились в одном классе, семь лет сидели за одной партой, все эти годы дружили. А почти накануне  экзаменов в седьмом выпускном классе, Вероника с матерью в одну ночь куда-то уехали. Тайком. Никто не знает – куда.
 -     А почему вы решили, что она в Каракумах? – Иван Иванович продолжал стоять, озадаченный сообщением Аргунова.
 -    Мотив, которым руководствовался в избрании места поиска любимой, несколько эфемерный… Предсказала ворожея: «ищи в пустыне». Я вспомнил, как однажды на уроке географии Вероника, глядя на карту, мечтательно шепнула: «Вот бы побывать в Каракумах!..» Вот и решил, что наиболее вероятное место её пребывания – Каракумы.
     Собеседники продолжали стоять на пустыре, между сонным озером и озарённым лунным светом белым   зданием церкви. Андрей закурив, сказал:
      - Перед приездом сюда, я побывал на Устюрте. Это последний пункт моего многолетнего поиска. (Туда привёл меня вещий сон.  И живописный этюд художника Лютова, на котором была изображена приснившаяся мне древняя крепость…)
       Вечерело. Сгущались сумерки. Спустившись с плато, я шёл по территории древней ирригации в сторону небольшого посёлка. Невдалеке, впереди меня уже в неясных очертаниях маячил домик ветеринарного врача Аширгелды Халманова. В нём светилось окно, из которого приятным женским голосом звучала песня-жалоба с такими словами:
                Дэ  ты, мылый, чорнобрывый?
       Дэ ты? Озовыся!
      Як бэз тебэ я горюю - прыйды подывыся!

     Как только услышал я слова этой песни, мгновенно решил, что поёт Вероника. Всплыли в памяти предсказания  гадалки и слова самой Вероники о желании побывать в Каракумах. Моё сердце не находило себе места в груди. Но я не должен был обнаружить своих переживаний перед хозяином этого жилища, чтобы не навлечь беды на певшую женщину. Она была его женой. И по туркменскому обычаю, ужин подавала, молча, на топчане, лицо её было закрыто. Глаза  смотрели в щелочку. Для разговора рта не открывала.
      Мне хотелось верить, что это - Вероника, что я отыскал её. Но в тех ограниченных   возможностях  убедиться в правильности моих предположений я не мог. И должен был уехать. Будто от самого себя бежал. Срочно взял отпуск в редакции газеты и уехал сюда, на Дон. Намереваюсь продолжить путь  на Кубань. Решил переменить обстановку, в поездке успокоиться. Правда, Макар Фёдорович, наш с вами попутчик и собеседник отговаривает меня уезжать на Кубань. Каракорум - родина моя. Он на этом делает акцент     - Да-а!.. – Произнёс Иван Иванович, задумчиво…
       Что скрывалось под этим «Да!..», - Аргунов не знал.
       Утром он возвратился в Каракорум. Сидя в удобном кресле «быстрокрылого» катера и временами поглядывая в иллюминатор на живописный пейзаж берегов, проносившихся мимо, он с приятностью, отражавшейся на его  лице в виде скользящей улыбки, вспоминал вчерашний вечер, проведённый в компании Ивана Ивановича, его  жизненный путь, чудесную  скрипичную музыку, и…неприличный рассказ об «образцовом» священнике…
           Но Макару Фёдоровичу решил «лишнего» не говорить… Когда Андрей вошёл в дом,  хозяин хлопотал на кухне. 
        - Вы как раз вовремя,  радушно приветствовал он Андрея,  с улыбкой: блины готовы, чай на столе. Присаживайтесь. Хвалитесь, как вас встретил святой отец?
         Андрей, улыбаясь, помолчал, придвигая стул к столу. Присел и после паузы сказал:
         - Встретил меня Иван Иванович с дружеским теплом, как старого приятеля. Пили вино, закусывали. Он играл на скрипке, представляете? Великолепно играл! Рассказал, как стал священником. А перед сном гуляли у пруда. Ночевал я в церковной гостинице. Он  тоже составил мне компанию: спал на соседней кровати. Интересно прошёл вечер. Никаких споров не было. - Андрей с аппетитом ел блины, макая их в мёд и запивая чаем. Макар Фёдорович  тоже, ловко манипулировал вилкой с блином в своей тарелке. И поглядывал на Андрея. О чём он думал? Что хотел спросить, но удерживался?  Андрей  чувствовал незаданный вопрос, испытывая неловкость за собственную неискренность. Но при этом понимал, что выставлять Ивана Ивановича в двусмысленном виде – тоже не хорошо. Ведь в коротком диалоге трудно создать правильную картину жизни священника… А пересказывать всё – неловко. Да и не время: Макар Фёдорович должен идти в больницу, он и так задержался… И самому Андрею желательно утром попасть к редактору газеты. Включённый телевизор что-то вещал о прошедших в Москве Олимпийских играх. Макар Фёдорович, отвлёкшись от мыслей, прислушался…
         - Сейчас хочу пойти в редакцию, - сказал Андрей, обращаясь к нему.
         - Это правильное решение, - одобрил хозяин, кивнув головой. И накрыв  пищу и посуду кухонным полотенцем, встал из-за стола вслед за Андреем. Из дому вышли вместе. Но за калиткой пути их разошлись.

                7.    ЗА ОБИЛИЕ…

       Редакция газеты с призывным названием «За обилие» находилась в центре  города и  занимала в левом крыле второго этажа небольшую часть просторного здания, остальная площадь принадлежала типографии.
      Поднимаясь по ступеням узкой и сумрачной лестницы, на которой вдвоём не разойтись, Аргунов вдруг вспомнил слова Юрия Рябинина, ответственного секретаря «Комсомольца Туркменистана», который собственной кожей испытал все «прелести» работы в  районной газете. «Прежде всего, трудно выдержать темп, в котором там строчат. «Районка» - это всё пожирающий молох. Несмотря на её малый размер, материалов постоянно не хватает. Всё идёт с колёс.  Командировок в нашем понимании там нет. Гонораров - тоже нет. Статьи стандартные, карликовые. По установленному размеру – максимум 150 строк машинописи. Твоё присутствие в редакции каждый день обязательно. Инициатива в выборе тем не поощряется. Прежде чем за что-то взяться, нужно получить разрешение редактора, который одновременно является и цензором, и сексотом. Словом, минусов не перечесть. Но главное в том, что любая «районка», даже самая-самая,  это - обыкновенный змеюшник и мерзкая клоака, где исподтишка клевещут, жалят, пожирают и смешивают друг друга с дерьмом десять издёрганных  борзописцев, включая техничку и редактора.
         Рябинин – опытный ответственный секретарь республиканской газеты, начинавший когда-то свою журналистскую эпопею именно в районных изданиях и знавший всю их подноготную.   Ему нельзя не верить. Но собственное любопытство сильнее чужого опыта.
        Размышляя, Аргунов оказался на лестничной площадке второго этажа. Дёрнул за ручку дверь с надписью на ней  «Фотолаборатория». Она не поддалась. Подёргал другие – на замке. «Куда же все подевались?» Без надежды нажал на следующую.  Она легко  распахнулась. На пол упала, заклинивавшая её газета «За обилие», свёрнутая несколько раз. Замка в двери не было. А на его месте зияла прорубленная насквозь дыра…. «Что бы это значило?» - Аргунов выпрямился – на уровне его глаз белел обрывок писчей бумаги, на котором кто-то наспех вывел шариковой ручкой:
«Сельхозотдел».
        Он шагнул в открывшуюся дверь, окинул беглым взглядом комнату: прямо перед ним, у окна, стояло два письменных стола, придвинутых друг к другу вплотную. И по телефону на каждом. Два стула. И два книжных шкафа у противоположных стен, сплошь заваленных бумагами, газетами, журналами.
Из книг наиболее выделялись своей поблекшей яркостью тёмно-бордового, выстроенные на полках тома сочинений Ленина, устаревшего четвёртого издания, списанные из райкомовской библиотеки.
        Экзотическое зрелище представлял собой реликтовый экземпляр мебели. Слева,
начиная от дверного проёма и до угла самоуверенно, как бы зная своё заслуженное место и немалую цену, расположился старый, непмановских времён, диван, с высокой спинкой, обтянутый потрескавшейся, потёртой искусственной обивкой, напоминающей клеёнку на матерчатой основе. Особенно пострадала видавшая виды его «рабочая» часть – середина матраца. Именно здесь он протёрт до дыр…
       Жизненный опыт подсказал Аргунову, что странный и, казалось бы, бросовый предмет занимает важное место в коллективе, где преобладают женщины. Может быть даже более важное, чем редактор. Шестым чувством Аргунов уловил какую-то тайную связь между протёртым диваном и экзекуцией, которую кто-то учинил над дверью, выломав замок…
       Оставив сельхозотдел, Аргунов прошёл в самый угол коридора, где  оказалась приёмная. Светловолосая секретарь-машинистка тюкала одним пальцем на пишушей машинке. Кабинет редактора приоткрыт. Редактор, высокий, сухощавый мужчина со строгим лицом и сосредоточенным взглядом тёмно-серых глаз оказался на месте.   Одет он был в тёмно-синий костюм, и серую рубашку с галстуком.  У него в кабинете сидел невысокий, плотный старик с обширной лысиной на голове и морщинистым, как будто помятым лицом.  Аргунов заглянул в открытую дверь, они прервали беседу и оба взглянули на посетителя.
      - Извините,- сказал Андрей и попятился, увидев, что редактор, сидевший за рабочим столом, занят со стариком.
       - Входите-входите! – Прозвучал приветливый голос. – Что вас интересует? - спросил  мужчина,  сидевший за редакторским столом.
      - Я хотел бы узнать, могу ли   стать членом вашего коллектива? Я журналист.
      - А документы при вас?- спросил редактор.
      - Мои документы ещё в редакции по месту моей работы, в Туркмении.
Теперь же я хотел узнать, нужно ли мне там уволиться?
       Редактор взглянул на старика и какое-то время молчал.
       - А в какой газете вы работали? – прервал он молчание.
       - В «Комсомольце Туркменистана» - это республиканская молодёжная газета, - ответил Андрей.
        - И как долго вы там…?
       -  Более двадцати лет.
       - Приходите завтра, - после минутного раздумья сказал редактор.
        Андрей откланялся и вышел. Спускаясь по ступеням узкой лестницы, всё ещё слышал фразу: «приходите завтра»… «Как в плохой интермедии про бюрократов…» - подумал он.
        На следующий день Аргунов снова топал к редактору наверх по той же узкой лестнице, на которой вдвоём не разойтись, или нужно протискиваться впритирку. Войдя в приоткрытый кабинет, к своему удивлению, редактора не обнаружил, а на его месте сидел вчерашний редакторский собеседник с большой лысиной на голове и помятым лицом.
        -  Присаживайтесь, - предложил старик. Андрей сел на один из стульев, выстроившихся вдоль стены перед столом редактора.
       -  Не удивляйтесь. Михаил Иванович Деревяко вынужден был срочно уехать, - пояснил старик, - я замещаю его.  Зовут меня Николай Михайлович Ковалёв. Вы решили поступить на работу в нашу редакцию? Откуда вы?
      -  Каракорум моя родина.  Хочу вернуться сюда из дальних краёв. Если
здесь с работой уладится,  запрошу свою трудовую книжку из «Комсомольца Туркменистана».
     -  Дайте ваш паспорт. – Ковалёв, надев очки, пересмотрел все страницы документа.
   -  Галя! – окликнул он в открытую дверь секретаря-машинистку. В кабинет вошла высокая белокурая девушка с продолговатым лицом, тонконогая в туфлях на низком каблуке. Она простучала каблуками до стола редактора, за нею протянулся летучий шлейф удушливого аромата духов .
       -  Напечатай временное удостоверение по этому паспорту. Андрей Андреевич  должен побывать на Задоно-Кагальницкой птицефабрике, в Жукове, Зеленой Горке и  Вислом, - дал задание старик.
         - Угу, - прозвучал ответ Гали. Она взяла  паспорт и вышла.
Ковалёв, положив дряблые руки на стол и, шевеля беззубым ртом, стал рассказывать, что он в молодые годы написал книгу о комсомольцах 20-х годов. И теперь работает над новым романом, но всё не хватает времени закончить. Газета пожирает время. А, кроме того, навалили массу дел – все общественные нагрузки. Достал из внутреннего кармана пиджака добрую дюжину различных удостоверений – чёрных, красных, зелёных, некоторые были с золотым тиснением. Чувствовалось, что, несмотря на сетования, он гордится этими корочками и, показывая их Аргунову, испытывает настоящую радость.
       Секретарь одним пальцем закончив «строчить» на машинке, принесла листок удостоверения. Николай Михайлович поставил на нём печать и расписался.
Вручая документ Аргунову, пояснил:
       - Все хозяйства, в которых вы должны побывать, расположены в одном кусту.
Это облегчает вашу задачу. Но, к сожалению, у нас нет транспорта. А на редакторской машине уехал Михаил Иванович. Придётся вам проявить свою находчивость…
        Аргунов взял бумагу. Сказал: «Постараюсь».  И вышел.
 Тут же направился в библиотеку, чтобы получить предварительные сведения о хозяйствах, куда ему предстоит ехать.  В читальном зале полистал подшивку местной газеты «За обилие». Прочитал несколько коротких информаций, типа: «Идя навстречу…труженики села воодушевленные решениями съезда партии… приняли высокие социалистические обязательства… широко развернули соревнование…» из которых ничего узнать не удалось.
     Дома Макар Фёдорович, изучивший всю округу за десятилетия жизни здесь,   подробно рассказал, как лучше добраться в определённые ему для посещения совхозы. Утром Аргунов с автовокзала отправился автобусом в командировку. И провёл там два дня.
        Животноводство изучаемых хозяйств не порадовало его. Лучше всего обстояли дела на Задоно-Кагальницкой птицефабрике. Но и она функционировала не без проблем. Именно с неё Аргунов и начал свою работу. Статью с птицефабрики сдал первой. Материал вышел в ближайшем номере газеты без редакторской правки.     Первый  секретарь райкома партии Янош, просматривая свежий номер, наткнулся на подпись под большой статьёй, где значилось имя автора – Аргунов. Вспомнил разговор с редактором Деревякой, который сообщил, что в редакцию районной газеты «прибился» журналист из туркменской республиканской газеты. Можно ли принять его на работу? Как-то странно это выглядит: из республиканской – в районную…
        - Действуй с осторожностью, присмотрись…- посоветовал первый…
       «Ну-ка, ну-ка! Как пишет щелкопёр из республиканской газеты?» - мысленно произнёс он теперь  и взглянул на заголовок публикации: «Проблема ждёт решения». Статье предшествовало короткое предисловие.  Взгляд партийного босса побежал по строчкам:
           «Задоно-Кагальницкая птицефабрика Каракорумского района  является одним из ведущих предприятий производственного бройлерного объединения «Ростовское».
           Решая важные задачи по обеспечению трудящихся мясной продукцией, коллектив фабрики вырастил в текущем году 3421,6 тыс. уток, 889,8  тыс. цыплят, получил   10276 тыс.штук утиных яиц. Преобладающая часть продукции реализована государству. 
           Вступив в год новой пятилетки, труженики фабрики полны решимости приумножить свои достижения: успехами в труде встретить XX1V съезд нашей партии и, не снижая трудового накала, продолжить выполнение очередных задач. Но с целью повышения эффективности  всего производства, необходимо решить один из трудных вопросов – проблему отгрузки и транспортировки комбикормов.
           На выращивание  приведённого количества птицы предприятию ежегодно требуется 100-200 тонн комбикормов, которые поставляет Ростовское областное управление  хлебопродуктов, с помощью железнодорожного транспорта на Мало-Мартыновскую базу, расположенную в  58 километрах от птицефабрики. Доставку из с базы к месту потребления  Семикаракорская «Транссельхозтехника» спецмашинами ЗСК- 10.
           Заботясь о бесперебойности получения кормов для птицы, руководство фабрики приняло ряд мер. В результате этого построен новый железнодорожный тупик длиной 250 метров. Вдоль него асфальтирована разгрузочная площадка с механизированным металлическим складом бункерного типа, ёмкостью  400 тонн.
          Предусмотрена выгрузка из бункеров одновременно в восемь автомашин ЗСК-10 или в такое же количество других транспортных средств. Затрата времени на загрузку одной транспортной единицы не превышает пяти минут. Установлены тридцатитонные весы для взвешивания грузов. Построено бытовое помещение для рабочих, с душевой комнатой и  красным уголком. На осуществление  этих мер фабрика затратила 180 тыс.рублей.
         На базе создана бригада грузчиков, которая способна производить разгрузку вагонов в любое время суток. Осуществлены организационные меры по укреплению кадров, занятых на погрузочно-разгрузочных работах.
         Но несмотря на все усилия администрации, партийной организации фабрики, сверхнормативный простой вагонов не только не снижается, а напротив -  продолжает расти.
          Так, если в 1979 году птицефабрика уплатила  за них 75 тыс. рублей штрафа, то в  следующем, 1980, это сумма увеличилась ещё на пять тысяч рублей.
          В чём же причина такого явления? 
          Анализ работы Мало-Мартыновской базы показал, что простои вагонов – явление сложное.  Его создают работники разных ведомств, таких как: Ростовское областное управление хлебопродуктов, в чьём подчинении находятся Сальский, Зимовниковский, Миллеровскй, Таганрогский, Морозовский комбикормовые заводы, снабжающие фабрику; Сальское отделение ордена Ленина Северо-Кавказской железной дороги. Остановимся на этом подробнее.
         В соответствии с договором, заключённым  с ПБО «Ростовское» и поставщиками, т.е. комбикормовыми заводами, установлены подекадные графики отгрузки комбикормов  в адрес птицефабрики, согласно которых ежедневно должны отгружать  не  более трёх вагонов. Такое их количество фабрика способна разгрузить в течение рабочего дня. Но ни один из поставщиков не придерживается указанного в договоре пункта. Как правило преобладающая часть нормы вагонов приходится на последнюю декаду каждого месяца и на предпраздничные дни.
         Хуже того, Сальский и Зимовниковский заводы, не считаясь с просьбами руководства птицефабрики о соблюдении ритмичности поставок комбикормов, отгружают по четыре, шесть , девять вагонов в день. В результате такой организации поставок, из-за бесконтрольности со стороны управления хлебопродуктов, а также из-за  значительных нарушений графика подачи грузов железной дорогой, на Мало-Мартыновской базе скапливается до двадцати и более вагонов. Это приводит к несвоевременной их выгрузке и к сверхнормативному простою, за что фабрика подвергается штрафам.
          Письма, отправленные потребителем в адрес руководителей комбикормовых заводов и управления хлебопродуктов с просьбами, увещеваниями, призывами к соблюдению условий договора, не вызывают никакой ответной реакции. На них просто не отвечают.
        Огромные трудности в перевозке грузов создаёт Сальское отделение ордена Ленини Северо-Кавказской железной дороги. Вагоны в пути слодования  задерживаются в тупиках различных станций (особенно на станции Волгодонск), в результате чего происходит их скучивание, и  на Мало-Мартыновскую базу под выгрузку поступают большими партиями.
Вот несколько примеров.
         В истекшем году, 15 февраля, на базу было подано девять, 12 августа- девять, 16 августа – одиннадцать вагонов, - все названные партии на заводах отгружались в течение трёх-четырёх дней. Подобные случаи зафиксированы в каждом месяце…»
            Раздался телефонный звонок.       
 Янош, не дочитав статью, отложил газету  и снял трубку…
Слушая абонента, он продолжал думать и над статьёй. Ответив, он не положил трубку на рычаг, держа в руке, и как бы, не слыша, доносившийся из неё гудок…
      Вячеслав Иванович Янош, мужчина среднего роста с невыразительным лицом и водянистыми глазками, первым секретарём Каракорумского райкома КПСС стал после нескольких лет  служения в орготделе обкома партии. Это стандартный путь движения каръериста по каръерной лестнице.
Родился он в 1940 году в хуторе Полтавка в семье служащего. Окончил сельскохозяйственный техникум, работал механиком в колхозе «Вперёд к коммунизму». В Азово-Черноморском институте, где затем учился на факультете механизации, избирается секретарём комитета ВЛКСМ. С этого и начался карьерный рост. В Каракорумском районе недавно и пока ещё ничем не отличился. Но должность, которую теперь занимает, позволяет ему ощущать свою значимость. И он держится осанисто и в беседах выдерживает назидательный тон. Он и редактору газеты рекомендовал проявлять осторожность с этим пришлым «щелкопёром». Но проблемная статья в свежем номере газеты показалась ему обстоятельной. «Посмотрим, что будет дальше…» - решил он.
          Андрей продолжал работать. Сдавал редактору статьи. Их публиковали в газете, но своих оценок Михаил Иванович Аргунову не высказывал. Время шло. Аргунов уже получил, присланную из Туркмении трудовую книжку и укоризненное письмо редактора «Комсомольца Туркменистана», в котором сквозила обида Сергея Петровича на такой неожиданный уход Андрея из редакции. Михаил Иванович, к удивлению Аргунова, сделал следующую запись в трудовой книжке: «принят  в редакцию газеты на должность корреспондента районного радио», (которое не функционировало).   Удивился, но выяснять не стал: «почему так?». Предполагал, что это своего рода перестраховка, «на всякий случай, а вдруг что?» Может быть, в этом отразился совет первого секретаря райкома: «будь  с ним поосторожнее». Андрей этого не знал.
       А однажды, во время планёрки, когда весь штат редакции сидел в кабинете редактора и Михаил Иванович ставил очередные задачи, раздался телефонный звонок. Редактор поднял  трубку, ответил абоненту на приветствие и через минуту заулыбался, говоря:
        - Это приятное сообщение,- лицо редактора осветилось улыбкой, - значит, наши труды не напрасны. Весь коллектив сейчас у меня и я передам все ваши слова. Это нас радует. Спасибо. Будем надеяться, что проблема исчезла навсегда.
        Положив трубку, Михаил Иванович сказал:
        - Вы слышали, сейчас звонил из Задоно-Кагальницкой птицефабрики директор, Стефан Васильевич Милиткин. Он благодарил редакцию, и в частности, Андрея Андреевича Аргунова за  прекрасную статью, которая успешно выполнила своё предназначение.  Поставка комбикормов для птицы пошла в соответствии с договором, - сказал он, - чего они тщетно добивались уже не один год.
        Все заулыбались, но никто не проронил  ни звука и даже не повернул головы в сторону Аргунова. Андрей тоже улыбался и в смущении молчал.
При этом понимал, что он – значимый член редакции. И вспомнил теперь про своего армейского друга Вадима Лютова, оставленного в Карахаузе, которому обещал присмотреть рабочее место на родине.
      С этой целью, сдав  ближайшим утром ответственному секретарю редакции  Вениамину  Фуфайкину, русоволосому волжанину, произносящему слова с диалектным оттенком, подготовленный дома материал, отправился автобусом в соседний городок Кордубайловку. По словам директора Каракорумской художественной школы Артынова, там есть художественная  школа и мастерская, где-то может оказаться вакансия.
        - Обратись к Алексею Дмитриевичу Петрову,  директору школы, передай от меня привет. Мы с ним в дружеских отношениях. Во время организации художественной школы в Кордубайловке, я оказывал Алексею посильную помощь. Он это помнит.
       - А мастерская тоже директору школы подчинена? – спросил Андрей.
       - Нет. Там свой руководитель. Мастерская во Дворце культуры. Найдёшь!
               

                8.       КОРДУБАЙЛОВКА


       До Кордубайловки меньше часа езды. Из автобуса Аргунов вышел на базарной площади, почти у самого атаманского дворца. У прохожего, молодого человека с коричневой папкой в руке, спросил: как пройти к Дворцу культуры, где разместилась художественная мастерская?
       Узнав направление, быстро нашёл искомое. Довольно просторное одноэтажное здание с привлекательным внешним видом уютно разместилось  среди деревьев на возвышенности, в конце аллеи. Войдя внутрь с фасада, Андрей читал таблички на дверях. Попадались разные.  Но с надписью «мастерская» - не оказалось.
Андрей распахнул ближайшую дверь, и, заглянув, спросил у сидевшей за столом  служащей: где художественная мастерская?
     - В этом же здании с противоположной стороны, - ответила она, подняв голову от служебной бумаги. Тёмная прядь волос упала на её лицо. Она поправила её рукой, и, кивнув в ответ на благодарность Андрея, снова обратила взгляд к документу.
     - А как зовут заведующего?
    -  Валерий Иванович Комаров, - не поворачивая головы, ответила служащая.       
       Выйдя на улицу, Андрей обошёл здание. И на входе в мастерскую встретил мужчину в рабочем  халате,  который цветными пятнами свидетельствовал, что принадлежит художнику.
      - Могу ли я увидеть руководителя мастерской  Валерия Ивановича Комарова? – спросил Андрей.
     -  Войдите в этот кабинет, - мужчина распахнул дверь. И вошёл вслед за Андреем.
Кабинет оказался рабочей мастерской художника со всеми атрибутами, начиная с мольберта.
     - Я – Комаров, - сказал он.- Слушаю вас.
 - Видите ли, начал Андрей в смущении. Ситуация необычная… Я ищу место
художнику, моему другу Вадиму Лютову, уроженцу соседнего городка, Каракорума,
который, окончив Московский вуз, был направлен для работы в Туркмению. Он уже много лет там отработал и теперь желает возвратиться на родину. Нет ли у вас места для него?
     - Прямо скажу: порадовать вас нечем. И в скором времени ничего не предвидится.
     - А Пётр Дубовик у вас работает?
     -  Сразу видно, вы – не здешний… ибо здесь каждый знает, что Дубовика можно  найти только в кафе «Дружба» со стаканом вермута в руке, – ответил человек в халате, забрызганном красками. –  С тех пор как закончили строить плотину, он здесь  не работает. Его выпроводил из мастерской прежний заведующий, Петров Алексей Дмитриевич, который ныне возглавляет детскую художественную школу. А Дубовик самым банальным образом бомжует…Искренне сожалею, но…
-  Благодарю вас, - слегка склонил голову Андрей. И отправился искать художественную школу.
         Детская  художественная школа оказалась на улице Серафимовича, неподалёку от типографии. В просторном фойе одноэтажного здания были выставлены картины  преподавателей. Преобладали пейзажи, написанные маслом, хотя присутствовали листы акварели, пастель и карандаш. Андрей задержался у холстов, рассматривая интересные работы и, кажется, забыл о цели своего здесь появления. Но за спиной послышались вдруг шаги. Андрей обернулся. Мимо проходил русоволосый, довольно молодой  мужчина среднего роста в сером костюме с галстуком и внимательно смотрел на гостя.
     - Здравствуйте, - произнёс он тихим мягким голосом, приблизившись. Андрей поклонился и, ответив на приветствие, спросил:
      - Могу я увидеть  Алексея Дмитриевича Петрова, директора школы?
     - Вы его уже видите, - улыбнулся подошедший Петров.
Андрей улыбнулся:
      - Я к вам по деликатному делу, Алексей Дмитриевич…
      - Чем могу служить?- спросил директор.
      -  Видите ли, даже не знаю, как сказать…- замялся Андрей, - мой друг художник, Вадим Лютов, уроженец станицы Каракорумской, проживает теперь в Туркмении… но желает вернуться в родные края. Я хотел бы узнать, нет ли у вас вакансии для него?
    - Теперь нет, - ответил директор, - но к новому учебному году может быть.
    - А Пётр Дубовик работает у вас?- Андрей решил узнать: что скажет о его друге директор школы.
    - Дубовик ваш знакомый? – с интонацией неожиданного удивления спросил директор.
     - Да, одноклассник и сослуживец, - сказал Андрей.
  Директор помолчал.   
     - Хорошо, если бы ваш туркменский друг не оказался похож на Петра Дубовика…имею в виду его поступки…
     Андрей смотрел в лицо директора и молчал, ожидая пояснения.
     У нас он отличился. Мы его вежливо выпроводили.  Он ищет большие деньги.
И не ценит дружбу.
   -   И  как  он у вас отличился? – спросил Андрей.
   -  Дело было так: после окончания художественного училища, меня назначили главным художником района. Я организовал художественно-производственную мастерскую. В её состав вошли Михаил Журавлев, Михаил Мазепов, Виктор Дунник, Валерий Маглатов, Анатолий Брыгин, Пётр Дубовик. Образования у ребят не было: каждый из них являлся самодеятельным оформителем. Но было желание трудиться на ниве художественного украшения своего города. Школу получали от дипломированного главного художника, то есть, от меня. Мастерская находилась в полном подчинении Кордубайловского  райкома партии. Поэтому все элементы декоративно-оформительской работы носили агитационно-пропагандистский характер: плакаты, транспаранты, панно,  лозунги, типа: «Слава КПСС!», «Партия - наш рулевой!», «Наша цель – коммунизм!»,  «Народ и партия – едины!». Особенно много работы было в праздники. С утра до ночи «пахали». А между праздниками оформляли кабинеты, интерьеры контор и промышленных предприятий.
     - Творческий уровень мастерской в целом был довольно высокий.  Мы возили свои работы на выставки в Ростов. Регулярно надо было подтверждать достаточную степень идейно-оформительского мастерства. Хороший сложился коллектив. Все были молоды. Энергии - хоть отбавляй. Для работы время не меряли. Дружили семьями. Все культурные мероприятия, праздники проводили вместе. Общая веселость была фоном творческой жизни. По разным поводам, кроме обязательной работы, успевали рисовать шаржи. Я подписывал стихотворные текстовки. Вывешивали стенгазету. Устраивали шуточные парады костюмов дам. Это была веселая игра. Она состояла в том, что мужчины сами изготовляли костюмы из разных материалов (даже из ивовых прутьев) и делалось все без примерки, как подсказывала фантазия. При этом никто не знал, какой даме выдастся «счастье» надеть это чудовищное творение. Потом по жребию определяли: кто какую даму наряжает в свой костюм (за исключением своей супруги). Это зрелище представляло собой извергающийся Везувий смеха.
     Такая дружба и сплоченность позволяла иногда, не в ущерб главной задаче, выполнять побочные работы. Для приработка. Говоря фигурально, каждый «трояк» такого заработка мы делили поровну. И все были довольны. Но как-то случайно прояснилось, что среди нас, как среди учеников Иисуса, потихоньку выделился один, для кого личный материальный интерес был превыше дружбы и творческого братства. Им оказался Пётр Дубовик. Мы побеседовали и расстались с ним.
Он запил и стал вести образ жизни обыкновенного бомжа, отираясь в кафе «Дружба», на берегу реки.
          Удручённый вторым негативным сообщением о его друге Петре, Андрей уже готов был попрощаться с директором школы и уйти, как вдруг вспомнил, что Артынов просил передать от него  привет Алексею Дмитриевичу. И он любезно выполнил эту просьбу. В ответ получил благодарность и предложение наведываться  к нему в школу, если проблема сразу не разрешится.
                Макар Фёдорович встретил Андрея с обычным своим радушием и новостями:
        -  Звонил сын, сообщил, что всё у него хорошо в семье и на работе, что давно собирается приехать, но какие-нибудь непредвиденные обстоятельства в последний момент вдруг помешают…  Но уверил, что обязательно приедет. Заходил ко мне в клинику Завёрткин, приезжал к первому секретарю райкома Яношу по своим делам, и ко мне заглянул. Не очень бодро выглядит. Он  винишком здорово увлекается. У него подвал бочками с вином завален.  На полном обеспечении совхоза живёт.  Директора совхоза часто меняются. Не каждый умеет найти подход к писателю. А у писателя  друг- первый секретарь райкома партии… Вот и кумекай…Пишет новую повесть «На серебряных дюнах», так, кажется, называется. Приглашал в гости. Но как я поеду? А, может быть, поедем вместе?
       - Нет-нет, это неудобно. Другое дело, если бы редактор дал задание взять у него интервью…
     - Давайте, давайте к столу, Андрей Андреевич, я заговорился на радостях…
       После ужина, написав статью, Аандрей взялся за письмо Вадиму:
  «Приветствую тебя, дружище, и приношу свои извинения, что слишком долго
не давал о себе знать. Не всё складывалось гладко. И  теперь ощущение зыбкое.
Редакция районной газеты, где я ныне служу, (по выражению моего приятеля из «Комсомольца Туркменистана» Юрия Рябинина - это серпентарий, а по-русски - змеюшник) – полностью соответствует его определению. Укусы и кляузы совершаются исподтишка. Злобная зависть – главный мотив замаскированного антагонизма. У всех моих нынешних коллег самое высшее образование – десять классов средней школы. Представляешь, каков уровень публикуемых статей? И если вдруг у кого-то они оказываются совершеннее – их автор становится врагом. А редактор  Деревяко (вот уж точная фамилия-характеристика) прислушивается к «своим»: после одной из моих поездок в село, сообщил мне… «Говорят, вы, бывая в совхозах, дурно отзываетесь о руководителе редакции?..»
     -  Ты представляешь?!  Вот такая обстановка здесь. До тошноты!..
    С жильём тоже смешная история. Дали квартиру, у которой – ни дверей, ни потолка, ни стен… Обратился к начальнику организации, которая создала этот архитектурный шедевр, чтобы доделали. А он мне отвечает: «Ты устрой пикничок-с и мы дружно и весело  всё завершим!»…Я бы и не возражал, но где на это взять деньги? Живу всё ещё у доброго человека, врача Макара Фёдоровича, как говорится, из милосити…
     Искал место для тебя. В Каракоруме в художественной мастерской, которая обслуживает райком партии, вакансии нет. Съездил в Кордубайловку, беседовал с заведующим мастерской и директором художественной школы. Тоже ничем не порадовали. Если ты  согласен, поищу для тебя на предприятиях место художника-оформителя.
       От заведующего художественной мастерской и директора художественной школы узнал пренепреятнейшую историю о нашем друге Петре Дубовике. Он бомжует.  Представляешь? Из художественной мастерской его выпроводили за то, что «его личный материальный интерес для него выше дружбы и творческого братства». Такая формулировка. Против неё не возразишь. Я с ним не встретился. И пока не буду искать встречи.
       Как твои дела? Перетащил Анфису из Башкирии к себе? Как твои отпрыски?
Как Лейла? И ещё. Не удержусь, чтобы не спросить: не бывал ли ты, случайно на Устюрте?  Очень бы хотелось мне побывать там снова… Не даёт мне  покоя песня:
                Де  ты, мылый, чёрнобривый,
                Де ты, озовыся
                Як без тебе я  горюю
                Прыйды подывыся…
     Вадим, я закругляюсь. Жду от тебя ответного письма. Удачи тебе во всех делах.
Привет Анфисе, детям и Лейле. Будь здоров».
                Андр. Аргунов.

                9.    «НАПИШУ ОЧЕРК»         

       Небо, уставшее сеять дождь, было угрюмым и готовым в любую минуту продолжить свою сезонную работу. Ветер, будто резвясь, рвал тучу в клочья и превращал пространство в хаос то собирая, то разгоняя облака. Его могучее дыхание ощущала на себе земля. Деревья, повинуясь мощным порывам, размахивали ветвями то наклоняясь долу, то взмывая верхушками ввысь, не соблюдая гармонии движений. Жёлтые, красные, коричневые листья, оторвавшись от крон, и кружились поодиночке, и, сбившись в бесформенные пучки, падали с глухим звуком на землю. Центральную аллею Каракорума почти сплошь устлали плоды каштанов, разделившихся на коричневые округлые сердцевины и зелёные оболочки, ощетинившиеся шипами.
 Аргунов в своём архаичном бежевом плаще,  полы которого нещадно трепал ветер, осторожно ступал по плитам главной аллеи, выискивая маленькие островки, свободные для прохода. Моложавое лицо его было хмуро. Взгляд суров. Чёрные брови сдвинуты к переносице. Он только что вышел из редакционной «летучки», на которой редактор – человек положительный,- получивший «накачку» от первого секретаря райкома партии, несколькими фразами сгустил атмосферу в кабинете, сказав:
        -Янош недоволен газетой за серию критических статей одного автора, вышедших  за последнее время, а особенно - сообщающих о «подгоревшем хлебе» и неудовлетворительной зимовке скота… Из материала о «Красной Горке», взяв развёрнутую газету в руки, даже зачитал подчёркнутый им абзац: «Перед распахнутым всем ветрам корпусом фермы, на небольшом бугорке выгульной площадки, напоминающем остров среди навозной жижи, десятка два телят, сбившись плотной кучкой, оцепенели от холода. Казалось, их понурые головы постигли всю бессмысленность такого заброшенного существования. Завидев зоотехника, все взгляды их устремились к нему. В печальных глазах сгустилась скорбь и укоризна…».
 – Как тебе это нравится? – спросил Янош. Редактор – не знал, какая претензия к этому отрывку. Он предпочёл промолчать. И теперь, зачитав его, умолк. И вздохнул.
     Все   «крамольные» статьи написал Аргунов.  «Щелкопёры», со значками членов Союза журналистов СССР на груди, опустив головы, молчали.  И, косясь, поглядывали на Андрея.  Аргунову, казались, странными их фамилии…  Он старался запомнить… Полудедов, безусый и безбородый молодой мужчина с самодовольным лицом, член партии, заместитель редактора,  Подворотняя, пышная большегрудая девица с крашеными в цвет ковыля волосами,  Полоедова, тонкая и плоская, как доска, с дымчатыми скудными волосами и змеиным взглядом, кажущаяся школьницей Эля Ессеева, черноволосая коротышка, с мышиными глазками,  непрерывно бегающими,  Болотов, с ёршиком на голове и ершистым взглядом, Фуфайкин, тёмно-русый, окающий с хитрецой в глазах. Были и пенсионеры …  седоволосая дама с медалью на кофточке и лысый с мятым лицом, Николай Михайлович Ковалёв, который в отсутствие редактора принимал Аргунова на работу в редакцию.
       Секретарь Янош не любил критики в газете. Она снижала его значимость как главного руководителя района. А приезжему Аргунову, как на грех, лезли в глаза не хвалебные материалы… «Где брать позитив?»- раздумывал он, идя под накрапывающим дождём по аллее: промышленные предприятия только в райцентре… они мизерны и все на ладан дышат. Совхозы и того хлёстче!»…
          « О подгоревшем хлебе - тоже не понравилась» - вспоминал Андрей, морщась, как от зубной боли. А ведь её редактор ещё смягчил до неузнаваемости, удалив из текста главную причину, из-за которой подгорает на заводе хлеб… Он пощадил директора элеватора Лозового, который не принимает мешки с мукой на элеватор и они лежат на берегу с момента выгрузки с судна под дождём уже не одну неделю. Мыши в них свили гнёзда и вывели потомство… Из этой – то муки и пекут  для горожан хлеб, отсеивая лишнее… На просьбы о помощи заведующей производством хлебозавода Надежды Харьковской председатель райисполкома – хвалёный Ильнов, - не реагирует.  Лозовой - его друг…».   Всё это угодливый редактор Деревяко из статьи «Почему подгорел хлеб» - удалил.
      Оказавшись перед цветочным магазином, Аргунов решил войти, «чтобы освежить душу»…
        В радужном царстве ярких цветов, он ощутил себя на седьмом небе. Пьянящее благоухание окутало его с первого шага. А певчие птицы, не смутившись новым слушателем, продолжали свои витиеватые рулады: в дальнем от входа углу висело две клетки на небольшом расстоянии друг от друга. В одной из них царствовала канарейка, в другой – чёрный жаворонок. У каждого была своя песня. И Аргунов воспринял этот несогласованный дуэт, как птичий вокальный модерн.
        В следующее мгновение он увидел, скрываемое длинными стеблями вьющихся растений, красивое лицо юной цветочницы. Русоволосая красавица, с тёмными  бровями и длинными пушистыми ресницами, оторвавшись на миг от работы, приветливо взглянула на вошедшего посетителя: она составляла большой букет из ярких цветов: красных, жёлтых, фиолетовых, синих, и белых хризантем, которым только и знал Аргунов название. На приветствие гостя хозяйка ответила мелодичным голоском, с поклоном, ярко улыбнувшись:
 – Вам угодно букет? Или желаете приобрести цветы в горшочке? – едва уловимыми движениями произвели вопросительную фразу ее поблескивавшие влагой губы, не прерывая улыбки. Аргунов, очарованный прелестной оранжерейной обстановкой с поющими птицами и милой девушкой, ощутил блаженство, а тяжесть в душе с которой он сюда вошёл, будто утратила вес. И забылась.
     – Простите, – ответил он, улыбнувшись – я не за покупкой, хотя товар ваш, как и сама хозяйка, – очаровательный. Я зашёл в этот волшебный уголок получить заряд бодрости…
      – Спасибо. Мне приятны ваши слова. Пожалуйста, наслаждайтесь…- сказала девушка и обратилась к своей работе с букетом.
 Аргунов огляделся. И увидел на противоположной от клеток с поющими птицами стене картину. Это был натюрморт, отдалённо напоминающий кого-то из Малых голландцев. Аргунов пристально всматривался в детали. Картина в продуманном композиционном решении содержала цветы в вазе, разнообразные по величине и цвету фрукты, плетёный туесок, попугайчиков и бабочек…
     Птицы в клетках, после минутной паузы, с новым вдохновением выводили свои нежные мотивы.
 – Да-а! – произнёс посетитель вслух, – это не Ян Веймеер Дельфтский, лучший колорист из Малых голландцев, но кисть бойкая… хотя – копия. А чья это работа? – взглянул он на хозяйку.
 – Ой!- вскрикнула девушка  и прижала пальчик к губам, – она укололась о цветочный шип.  Несколько мгновений спустя, укоризненно взглянув на расшумевшихся пернатых, пояснила:
 – Это наш сосед – забавный старичок, раньше был директором молочного завода… Потом что-то там произошло… Теперь он пишет картины. Сам предложил мне этот натюрморт, сказав: «Пусть ваш райский уголок станет ещё прекраснее». Вот и вам он понравился…
 – Понравился, – кивнул головой Аргунов.- А почему забавный?..
 – Он в своей спальне устроил… музей жены…
 – Да-а?  Хотелось бы встретиться с ним. Вы не скажете адрес?
 – Охотно скажу! – с восторгом откликнулась красавица, – это его обрадует!
       Пернатые певцы к этому моменту притихли. И голос цветочницы прозвучал без звуковых примесей – чистой музыкой, завершившись элегантной вспышкой смеха. При этом пушистые ресницы, прикрывшись на миг, соединились, чуть вздёрнутый носик слегка шевельнулся, а выпуклые аккуратные губы приоткрылись, обнаружив жемчужный ряд сверкнувших белизной зубов. У Аргунова сжалось сердце от вспыхнувшего воспоминания о Веронике Полянской, которая смеялась так же задорно и весело.   А цветочница через мгновение обретя серьёзный вид, сказала:
 – Вы, как я предполагаю, человек здесь новый и многих улиц нашего замечательного городка ещё не знаете… Двухэтажный дом, в котором живёт художник – почти на окраине, ближе к реке. В самом живописном месте…
     Увлёкшись, цветочница забыла про уколотый пальчик и живо, со всеми подробностями описала, как отыскать художника Гулякина, бывшего директора молочного завода.
 – Не забудьте, – во дворе дома, где живёт Константин Михайлович, только перед его гаражом огороженный сеткой дворик, увитый виноградными лозами. Там его мастерская.
       Поблагодарив и простившись с любезной цветочницей, Аргунов оставил уютный уголок и переполненный приятными впечатлениями, снова оказался во власти бурного ветра с дождём, хмурого, всклокоченного неба и падающих под ноги каштанов. «В следующий номер напишу не критическую статью на производственную тему, а очерк о художнике», мечтал он по пути, тщетно стараясь отгородиться от ветра воротничком старого плаща; и удерживал в памяти оранжерейную красоту цветочного магазина, благоухание ярких цветов, весенние звуки поющих птиц, интересный натюрморт и светящееся добротой лицо милой его хозяйки . Но по мере пешего преодоления лабиринтов улиц и переулков, его мысли поглотил мир газеты: утренняя «летучка», расстроенное лицо редактора – человека чувствительного к настроению начальства, бывшего заведующего отделом пропаганды райкома. И жуткие картины обнищания животноводческих ферм многих хозяйств района. «Как же случилось, - занозой торчал в голове Аргунова вопрос, - что уже давно, – ещё десять лет назад,  первый секретарь райкома партии Шахрай получил за «образцовое» управление районом Золотую Звезду Героя Социалистического Труда,  а спустя десятилетие, то есть, – теперь, фермы представляют собой жуткое зрелище разорения, а животные – приговорённых к медленному умиранию мучеников»?  И не было на него вразумительного ответа.
       Дождь перестал. Оказавшись перед нужным домом, Аргунов остановился, оглядывая закрытый балкон на втором этаже, окрашенный с художнической выдумкой в яркие цвета. Вспомнил натюрморт, с цветами, фруктами и попугайчиками, выставленный в цветочном магазине. И вошёл во двор, в котором с первого взгляда обнаружил мастерскую художника, перед нею был огороженный дворик, увитый лозами винограда с поблекшими и беспокойными под ветром листьями. Калитка, покачиваясь, стояла приоткрыта. Аргунов, пройдя через устланный шуршащим гравием дворик, оказался в распахнутом предбаннике гаража и услышал бравурную музыку. Она доносилась из небольшой боковушки, как вскоре выяснилось, служившей художнику мастерской.
 Аргунов потянул ручку двери на себя, не постучав, и. увидел в образовавшуюся щель, седого человека с нацеленной на холст, стоявший на мольберте, кистью. А голова его – то наклонялась, и он вглядывался в альбом репродукций, держа его на коленях; то поднималась, и он, двигая кистью, смотрел на холст; палитра с радугой красок лежала на столике, сбоку от художника. На стене, выше его головы, Аргунов увидел копию натюрморта, какой наблюдал в цветочном магазине.
 – Здравствуйте! – громко поздоровался он, чтобы преодолеть силу звучания магнитофонной записи и обратить на себя внимание хозяина. Художник повернул голову, всматриваясь в лицо посетителя, выключил музыку. Затем, откашлявшись, но – не меняя позы, сказал:
 – Если вы хотите заказать картину… – заказы не принимаю. Работаю исключительно для своего музея.
 – Нет-нет! – Поспешил заверить Аргунов. – Я из редакции газеты. Редактор сказал, что на улице Прибрежной работает замечательный художник. И поручил мне встретиться с вами, побеседовать и сделать для газеты хороший очерк, – Аргунов фантазировал, чтобы расположить творца к диалогу.
 – Ну, если так, входите, – улыбнулся художник, морщинистое лицо его обрело доброжелательное выражение – он поднялся с кресла, убрав альбом с колен и положив его на стол, рядом с палитрой. Со стула, стоявшего за спинкой мольберта, у стены, снял пару подрамников с натянутыми холстами, и, махнув ладонью по сидению, обмел пыль. Жестом указал гостю, что можно сесть. Корнев боком прошёл в тесное помещение к приготовленному для него месту и сел, сгорая от желания заглянуть на лицевую сторону рабочего холста, перед которым колдовал художник, руководствуясь репродукцией из альбома.
 – Зовут меня Константин Михайлович, – сев на своё место и достав сигареты, сказал художник. И закурил. – А вас как величать?
 – Я Андрей, – ответил гость.
 – Вы что, – безотцовщина?..- ухмыльнулся хозяин, выпуская дым тонкой струйкой.
 – Ну, как же! Отца тоже звали Андреем.
 – Вот это другое дело, Андрей Андреевич… – Так какие вопросы ко мне?- художник остановил свой взгляд на госте.
 – Самое первое, что хотелось бы узнать: каков ваш путь к живописи? Полагаю, вы окончили …
 – Знаете, я художник от рождения! В душе, конечно… – прервал журналиста хозяин. – Художественного образования у меня нет. Но где бы ни работал, где бы ни служил – всякое дело исполнял с художественным вкусом. Я – офицер в запасе. После службы окончил молочный институт и работал в этой сфере на высоких должностях. В нашем районном городке возглавлял молочный комбинат. С большим успехом! Но…был здесь «великий» деятель – Шахрай.  Он был одержим идеей – во что бы то ни стало! – получить Звезду Героя. Верным его подручным был Фурсов, тоже секретарь райкома. И по всему «трудовому фронту» проводили именно эту политику, прикрываясь лозунгами «патриотического служения отечеству». Он побуждал делать фальшивые приписки трудовых достижений, завышать реальные цифры производимой продукции, на что я не мог согласиться. Мошеннику честный работник оказался препятствием для достижения корыстной цели. И меня принудили оставить хорошо организованное моими усилиями производство. Это обстоятельство побудило меня вспомнить свой не реализованный резерв – интерес к художеству. Стал оформителем. Труд художника-оформителя хорошо оплачивался. Сравните: будучи директором молочного завода,  я получал сто сорок рублей в месяц, а художником – тысячу. И никто от меня не требовал приписок. В этой сфере работалось мне легко и весело. Я любил аромат отбеленного специально для живописи льняного масла и возбуждающую яркость масляных красок. Единственным неудобством семье было постоянное моё удаление от дома. А тут возьми и заболей горячо любимая жена… Художник на минуту умолк и задумался…
 Аргунов, слушая исповедь, наблюдал взволнованное, меняющееся лицо собеседника: его седые кустистые брови, то взлетали вверх, образуя крупные продольные борозды на лбу, то собирались у переносицы, разглаживая на челе бледную кожу. Выцветшие от времени серые глаза, ещё довольно живые и подвижные, временами казались бледно – голубыми, и даже – бесцветными. Мясистый нос, не знавший давления очков, усиленно раздувал ноздри, отражая трепетом лепестков высокое нервное возбуждение. Тонкие губы большого рта, утратив живые краски, казались блёклыми.
 Воспользовавшись паузой, Аргунов упомянул про натюрморт, который видел в цветочном магазине:
 – Мне показалось, – он похож на произведения Малых голландцев …
 – Правильно, – оживился художник, – это копия с картины Рембрандта ван Рейна. Я сделал её в двух экземплярах…вот, взгляните… Художник, не поворачивая лица к картине, указал на натюрморт, висевший над головой, движением руки. – Это второй. А первый вы видели в цветочном магазине. Но натюрморты меня мало занимают. Всё время я посвящаю пополнению картинами музея, который посвятил своей жене. Главной и единственной героиней музея является моя любимая супруга. Она святая женщина! Красавица! Очень смиренная… Кто бы мог терпеть мои длительные отлучки?! После ухода из комбината, я почти не жил дома: всё в разъездах. Зато теперь я посвящаю ей всё своё время. Я пишу её портреты в стиле старых мастеров. С их помощью. Она предстаёт на холстах в обольстительном виде, в позах, которые придумали художники прошлых веков. Взгляните-ка сюда!- Константин Михайлович указал движением глаз на прикреплённый к мольберту холст.
 Аргунов, едва ли не подпрыгнул от радости, получив такое разрешение. Он долго ждал этого момента. Вскочил и протиснулся к креслу мастера. Каково же было его изумление, когда, обернувшись к холсту, он увидел скопированную картину» Сандро Боттичелли «Рождение Венеры … с головой супруги Константина Михайловича.
     Художник, наблюдая за преобразившимся лицом ошеломлённого гостя, довольный произведённым на него эффектом, подумал про себя: «Погоди, дружок, ты ещё и не так удивишься!». И пригласил  Аргунова в свой домашний музей. По пути через двор и во время подъёма по лестничным маршам на второй этаж, хозяин с упоением рассказывал, как он страдал из-за болезни любимой Муси, как старательно ухаживал за ней, забывая самого себя… «Но судьбу не обойдёшь… Теперь все мысли только о ней, даже стихи пытался писать…» Аргунов слушая, всё больше поражался самоотверженностью старого человека, его необычайной силой чувства к жене Марии. И невольно напрашивалось сравнение с безграничной любовью Франческо Петратки к Лауре, которой поэт посвятил множество сонетов и канцон; даже после её смерти в течение десяти лет Петрарка не забывал свою возлюбленную и писал стихи не для публикаций, а лично для себя, как выражение сокровенных чувств, чтобы облегчить душу. В последствии они составили целую книгу, разделённую на две части: «на жизнь Лауры» и «на смерь мадонны Лауры»…
        – Входите, – распахнул дверь хозяин.
 Пройдя переднюю, на стенах которой красовались натюрморты, и, оказавшись на кухне, Аргунов остановился перед декоративно расписанной дверью с крупной витиеватой надписью – музей.
 – Смелее! – воззвал Константин Михайлович и открыл святая святых, подтолкнув гостя вперёд. Аргунов, с волнением глубоко вдохнув, как перед прыжком в холодную воду, переступил порог – и замер в оцепенении: он попал в эпоху Ренессанса … – так почудилось гостю, – все стены скромной по размеру комнаты буквально ломились от выставленных работ хозяина. Здесь были собраны копии картин лучших художественных музеев мира: Прадо, Уффицы, Лувра, Эрмитажа… На холстах разместились: Даная Тициана; Даная Якопо Тинторетто; Даная Рембрандта ван Рейна; «Венера и Марс», «Паллада и Кентавр» Сандро Боттичелли; «Юпитер и Ио», «Венера, Меркурий и купидон» Антонио да Корреджо; «Венера с зеркалом…» Диего Веласкеса, «Венера Урбинская» Тициана; «Спящая Венера» Джорджоне; «Спящая Венера и Сатир» Николя Пуссена; «Венера и купидон», «Туалет Венеры» Питера Пауля Рубенса; «Обнажённая» Джованни Беллини; «Пигмалион и Галатея» Яна Брейгеля и ещё много других картин.
 Аргунова удивило это отборное собрание живописных ослепительно прекрасных фигур мифических женщин. Но самым потрясающим для него оказалось то, что все эти великолепные фигуры самых разных сюжетов имели одно лицо – лицо жены художника, его любимой Муси. В роли Пигмалиона Константин Михайлович, естественно, изобразил себя. Не мог же он доверить свою обожаемую супругу другому скульптору…
 При выходе из музея, Аргунов обнаружил на двери прекрасно изображённую во весь рост величественную фигуру Сварога.
 – А это зачем? – спросил он хозяина.
 – А как же! Без него нельзя! Сварог вдохновлял меня на творчество и помогал в работе.
          Всю ночь Аргунов трудился над очерком. Утром поспешил к художнику, желая ознакомить его с содержанием и услышать отзыв. Но Константина Михайловича в мастерской не оказалось. Журналист поднялся на второй этаж. Из комнаты просачивались звуки фортепьяно. Корнев нажал на кнопку звонка. Музыка стихла. Через минуту приоткрылась дверь – и в проёме возникло лицо молодой женщины, будто сошедшей со всех полотен домашнего музея Константина Михайловича. Её оживлённое, с красивым овалом лицо, обрамлённое тёмно-русыми, слегка волнистыми прядями и светло – серыми, поблескивающими любопытством глазами, вероятно, унаследовало основные черты родительницы.
 – Вы к Константину Михайловичу? – спросила она. – Его дома нет, но скоро будет. Входите. Ждать недолго. Корнев поблагодарил и последовал за хозяйкой.
               В комнате несколько большей, чем помещение музея, картин не было. У стены, что слева от двери, разместилось фортепьяно, у другой стены – комод, в углу шифоньер, а посередине – круглый стол с жёлтой плюшевой скатертью, украшенной кистями. Вокруг него стояли пододвинутые стулья с кожаными спинками. На окне – белые шторки и по бокам – гардины, тоже, как скатерть, жёлтые. Вдоль другой стены стояла аккуратно убранная во всё белое кровать  и книжная полка.
 Женщина в длинном халате, с яркими красными цветами по светло-зелёному полю, представившаяся Стеллой, предложила гостю стул. И сославшись на то, что ей нужно готовиться к вечернему концерту (она аккомпаниатор Дворца культуры), села за инструмент.
 – Вы любите классическую музыку, – спросила она, взглянув сбоку.
 – Да. Я бы с удовольствием послушал что-нибудь лёгкое из произведений Фредерика Шопена.
 – Хорошо. Я доставлю вам удовольствие,- скупо улыбнулась Стелла. – Слушайте его    « Вальс дождя»… Гибкие и подвижные пальцы миловидной женщины, едва уловимыми движениями коснувшись черно-белых клавиш, извлекли тихие, порхающие, как весенние мотыльки, звуки, между которыми угадывались падающие капли…
     Увлечённо слушая красивую игру хозяйки и видя подвижную мимику её лица, отражающую сосредоточенную внутреннюю работу, Аргунгу подумал, а как отнесётся к очерку дочь художника? И когда музыкальный дождь прошёл, он предложил Стелле прочитать «рукопись». Она заинтересовалась текстом и, быстро пробежав глазами по машинописным строчкам, сказала:
 – Знаете, мне кажется, вы создали идеализированный образ человека…такого влюблённого, такого – самоотверженного…с его запоздалой любовью…
 Что касается производственной деятельности, ничего оспаривать не могу. Безусловно, поступили с ним несправедливо, оторвав от дела, которым он был занят со знанием и увлечением. Но дальнейшее… Он ведь не жил дома. Появлялся изредка, как гость… можете себе представить, как это переживала моя мама, будучи в замужестве – холостячкой? Может она и заболела от этого… И когда она болела, он всё равно дома не жил. А утверждения о том, что ухаживал за больной – миф!
 Теперь он, стараясь обмануть собственную совесть, (накупив альбомов с репродукциями великих художников, представленных в разных художественных музеях и галереях мира) копирует из них обнажённых женщин давно прошедших веков, приделывая к их красивым фигурам голову моей матери. Всё это выглядит фальшиво. Он и теперь чужими телами любуется, как и при жизни мамы. Но напускает вокруг тумана, будто только и живёт мыслями об умершей жене…
       Написан очерк интересно, но это неправда…- подытожила Стелла, нажав на клавиши заключительный аккорд.
 Слушая дочь художника, Аргунов физически ощущал, как происходит в нём охлаждение к «музею», его затейнику и своему очерку. Пропало желание встречаться с художником. Он простился с хозяйкой и ушёл. Но редактору всё-таки показал свою всенощную работу.
 – Ну, что сказать(?)… интересно, -…начал редактор после прочтения. – Но Янош скажет: « Как вы осмеливаетесь так непочтительно отзываться о человеке, чьё служение Родине правительство оценило так высоко, наградив его Золотой Звездой Героя Социалистического Труда? Кто вам дал право?» ... И вообще…это же сочинение на вольную тему… (Лицо редактора было холодным, с мимикой разочарования). А мы – боевой орган райкома партии. Наша задача – освещать героические трудовые будни советских людей, жителей нашего города…
         Аргунов взял рукопись. Вышел из кабинета редактора и опустил её в урну для мусора.
       Так неудачно закончилась попытка написать вместо очередной раздражающей высокое районное начальство критической статьи, очерк о художнике.
         К теме забракованного очерка Аргунов больше не возвращался. А редактор Деревяко перечитал очерк снова. Принесла его техничка, убиравшая утром кабинеты и обнаружившая в урне аккуратно сложенные листы…
      Михаил Иванович читая строки о мошенничестве Шахрая, вспоминал, что он в то время заведовал отделом пропаганды райкома и точно также, как второй  секретарь Фурсов, не мог не служить хитрому замыслу Шахрая… Тогда-то он и стал редактором газеты… Но партийную совесть его это обстоятельство не покоробило: всё было привычно и по тому времени – естественно.
       Аргунова с редакционными заданиями посылать на село перестал,
навсегда запомнил  слова, произнесённые Яношем после серии статей Аргунова о бедственной зимовке скота: «этого пришельца своего в совхозы больше – ни ногой! Практический результат от его критики ничтожный, всё остаётся, как было, а обком партии его писанину не оставляет без внимания.  И  как, по-твоему, в  глазах обкомовцев я выгляжу?..» Невзрачное лицо Яноша пылало огнём ярости, глаза искрились взбесившимся электричеством.
        Но, несмотря на ярость высокого начальства, редактор не заторопился расстаться с Аргуновым, а напротив, взял у строительной организации в долг квартиру для него. Но сразу переселиться и жить в ней Аргунов не мог. Двухкомнатная квартира на первом этаже дома, который строители соорудили для своих рабочих, представляла собой «полуфабрикат»: неоштукатуренная внутри, без печки, без дверей. И в заселённом доме казалась брошенной… превращённой в отхожее место.
       Начальник строительной организации, которая в таком состоянии сдала дом в эксплуатацию, Милёхин, на просьбу Аргунова  доделать недоделки, предложил:
    - Организуй пикник и мы с песнями весело это завершим…
    Но у Аргунова на пикник не было денег. И он оставался у Макара Фёдоровича, переключившись в работе  на городские предприятия. И с каждой  скудной зарплаты откладывал часть денег на завершение строительных работ в своей квартире.
      Целыми днями ходил  по городу от предприятия к предприятию, собирая материал для статей и репортажей. Именно в этом состоит служба журналиста в районной редакции. А ещё обязательны дежурства в день выпуска издания в свет.
        Он уже давно освоился со спецификой районной газеты. Не всё нравилось.
       Однажды в день дежурства Аргунова по номеру отмечался в реакции день рождения  корректора Эвелины Ессеевой. Застолье было организовано за большим столом  в корректорской. Андрей в редакционных пьянках присутствовал  за столом,  жевал кислую капусту, но никогда не пил. Уразумев склочный характер коллектива (редактору наговаривали, будто Аргунов, бывая на селе, дурно отзывается о руководителе редакции), решил быть всегда трезвым. И теперь от предложенной ему рюмки отказался.  Ессеева «под мухой», сидя напротив Андрея и глядя своими мышиными глазками  ему в глаза, с едкой ухмылкой сказала:
      -  Моя бабушка говорит: кто не пьёт, тот или хворый, или падлюка!
      -  Я не хворый, - ответил Аргунов. И замолчал, чтобы не раздражаться. Весь стол тоже промолчал. Кое-кто многозначительно переглянулся. Кто-то хихикнул. Аргунов вышел покурить. Спустился вниз, постоял во дворе. Уже стемнело. Поднимаясь на второй этаж, услышал какую-то возню, приглушенные голоса. Взойдя  наверх, увидел, что лысый Николай Михайлович тискает в коридоре Элю и подталкивает к двери сельхозотдела, где большой диван. Она хихикает и что-то полушепотом говорит ему. Дверь под нажимом двух тел распахнулась… и в этот момент из своего кабинета, напротив, который размещается рядом с корректорской, вышел директор типографии Василий Петрович Черенков, засидевшийся допоздна за бумагами:
     - Как тебе не стыдно, старый шкарбун,  мнёшь груди пионерке! Она же тебе во внучки годится! А ещё партбилет в кармане носишь! – голос Черенкова вибрировал от возмущения.
     Николай Михайлович в первую секунду опешил. Онемел. И замер.  Эля вмиг скрылась в сельхозотделе, опасливо поглядывая через дверной проём на немую сцену, мгновенно возникшую в коридоре.
    Но голос Ковалёва прорезался:
     - Что ты, что ты, Василь Петрович! Я ничего! Я поздравляю именинницу! Тебе померещилось.
     - Бесстыжие твои глаза, - «померещилось»! – презрительно бросил Черенков, плюнул и ушёл домой. Ковалёв коротко что-то сказал, повернув голову в сторону сельхозотдела,  и поплёлся к себе в кабинет, он в этот день дежурил за редактора. Через минуту Эвелина последовала за ним.
        Аргунов уже знал, что Ковалёв, старый работник этой редакции,  покровительствовал начинающим авторам из числа школьников, и что среди них совсем недавно была  Эля.
         Этот выпуск газеты запоздал сильнее, чем  обычно.  Аргунов пришёл домой уже утром, когда Макар Фёдорович собрался уходить в больницу…

                10.   КОРРЕКТОР   ЕССЕЕВА

              В очередное дежурство Андрея Аргунова  выпуск газеты снова изрядно задержался.  По разным  причинам он задерживался всегда. Именно в тот день – сначала «барахлил» линотип. Потом не складывалась вёрстка у метранпажа. Долго мучился печатник, налаживая ротацию. Из-за таких типографских задержек, дежурная смена редакции бездействовала. Редактор Михаил Иванович Деревяко, рослый человек, с серебром времени на висках, морща лоб, вздыхал, тоскливо бродил из угла в угол по своему кабинету, останавливался перед тёмным окном, отражённый, как в зеркале, мечтая: «когда же подойдёт пенсия…»;  дежурный по номеру  корреспондент Аргунов слонялся на первом этаже,  в типографии: то подходил к линотипистке, то заговаривал с метранпажем. Черноволосая коротышка, Эля  Ессеева, с мышиными глазками, чёрными, как угольки, непрерывно бегающими, – кажущаяся школьницей, сидела за длинным столом кабинета, на двери которого висела табличка с надписью – «корректорская». Именно там, где недавно отмечался её день рождения, когда директор типографии Черенков, воззмущённо выговаривал Ковалёву, увидев в коридоре  как тот  самым нахальным образом лапает Элю за грудь, подталкивая её к двери сельхозотдела…   
       Красотой лица она не отличалась. Но складная фигура её, как бы перекрывала портретную усреднённость. И воспринималась мужским взглядом с чувством приятности и даже – вожделения. Это являлось побуждающей причиной к появлению вечерами в корректорской частых городских гостей, что не смущало Эвелину, а напротив – льстило самолюбию. Она не отталкивала посетителей, а шутливой общительностью привечала их. И сегодня рядом с ней уже сидел мужчина, постарше хозяйки кабинета, в расстёгнутом осеннем пальто с красным в чёрную клеточку шарфиком на шее и без головного убора. Тёмный чуб, заломленный ветром, слегка топорщился, лысина на макушке поблескивала от света электрической лампочки, специально опущенной на длинном шнуре поближе к столу для удобства корректорской работы с газетными полосами. Имя у него было – Геннадий Низовой. Он являлся начальником местного аэропорта. Эля, весело впитывая его комплименты, видит направление нескромного взгляда. Неожиданно и запоздало, как бы – смутилась… И сохраняя на лице дразнящее смущение, застегнула нижнюю пуговицу глубоко расстёгнутой кремовой кофточки. Гость понимающе усмехнулся. Эля ещё пуще зацвела от прилива восторга, сверкая в его глаза искрящимися угольками своих подвижных глаз.
          В это время её муж, Стёпа, как она называла его, целуя в макушку, (почти совершенно лысый, только за ушами несколько клочков волос), мастер-плиточник, почивал дома на диване со случайно попавшейся на глаза увесистой книгой с названием «Русские суеверия». Большой был фолиант. Невдалеке голубым свечением мелькал экран телевизора. Не глядя на него, Стёпа листал книгу, прочитывая выделенные чёрным, заголовки статей. Перелистнув очередную страницу, задержал любопытный взгляд на рубрике: «Чертовка, чертеница, чертиха», (после которой шло пояснение), – нечистый дух в женском облике. Прочитал пару строк. Мотнул головой. Задумался… «Такая толстенная книга и в ней – турусы на колёсах, а проще – галиматья! Кто поверит в этих чертовок и чертих!?»- высказал вслух своё сомнение с резкой интонацией. И тут – случилось же такое! – в эту минуту свет погас, (хотя подобное происходило в нашем городе довольно часто, из-за давно не ремонтированных электрических сетей). Всё погрузилось во тьму. Книга осталась у Стёпы на груди, а он, привычный к знакомым штучкам электросети, лёжа на спине, прикрыл глаза. Ленивая мысль отметила: « У Эли тоже свет погас … теперь остынет металл в линотипах… потом пока (!) нагреют…хорошо, если им повезёт, хоть под утро выпустить газету…». Вдруг слышит звуки: кто-то шлёпает босыми ногами по полу, хотя входная дверь заперта на ключ (!). Шлёпающие звуки то замирают, то возникают вновь. Они медленно приближаются…Вот шаги стихли у дивана… Кто-то склонился и дышит на него…Тут Стёпа прозрел: перед ним – прелестное лицо русоволосой девушки, с изумительно чарующими глазами. Лицо сияет в улыбке, яркие губы чуть приоткрыты… и мгновениями соединяясь, производят тихие звуки – почти шепотом:
 – Я – Чертовка. – Так представилась незваная гостья, и, глядя Стёпе в недоверчивые глаза, кокетливо рассмеялась, таким мелодичным смехом, будто раскатился бисер. Очарованный Стёпа, умилённо коснулся ладонью её щеки. Ощутив нежную упругость кожи, почувствовал – глаза его стали хмельными, сердце забилось не ровно. С остановками. Дыхание участилось…
 – Ты мне не веришь? – Чертовка наклонилась ещё ниже к его лицу, едва ли не прикасаясь к губам. – Я тебе докажу!
 Околдованный близостью красавицы, Стёпа – потерял речь и способность двигаться. А Чертовка достала из лифа маленькое круглое зеркальце в дорогом обрамлении: с одной стороны – зелёным золотом, а с другой – красным с тончайшей ювелирной насечкой.
 – Возьми это волшебное зеркало – всевидящий глаз, – предложила она, – и поверни к себе зелёной стороной. Приложи к губам и тихо попроси, пусть оно покажет твоё «настоящее». Ты убедишься, что зеркало говорит правду.
 Последовав совету Чертовки, прошептав вопрос, будто совершив магическое действо, Стёпа стал неотрывно вглядываться в картину, возникшую в волшебном стекле. И увидел себя в рабочей одежде, у стены, среди нагромождения облицовочных плиток, специальных инструментов и скрепляющих материалов. Даже воскликнул:
 – Ба! Похоже на правду.
 – А я тебе что говорила! – восторжествовала Чертовка. – Теперь поверни зеркальце на красную сторону. Ты можешь увидеть себя в будущем…
 Любопытство – сильнее воли человека. Стёпа повиновался. И увидел себя преображённым: в белой рубашке, костюме-тройке с блестящим галстуком, благоухающим дорогими благовониями… Стоит он за прилавком престижного магазина и возвышенно беседует с заезжими купцами импортных автомобильных деталей. «Да это уже фантастика! Этого быть не может!» – радостно улыбаясь, подумал он, в душе мечтая, чтобы именно так случилось.
 – А хочешь увидеть будущее своей жены? Она редакционный работник, корректор…
 – Хочу, конечно, – с воодушевлением ответил Стёпа.
 – Вырази  своё желание, приложив зеркальце к губам красной стороной, – напоминает Чертовка.
 И Стёпа, будто прирос взглядом к мерцанию холодной поверхности блестящего стекла. Он знал, что его милая супруга в редакции кроме обязательной служебной работы выполняет ещё и общественную… Она председатель местного комитета профсоюза журналистов. И в связи с этим, служа интересам коллектива, по разным вопросам обращается к районному руководству. В настоящее время волшебное зеркальце Чертовки демонстрирует футурологический момент, когда Эля Евсеева пришла к председателю райисполкома, Николаю Ударену, с просьбой от нуждающихся работников редакции в установке домашних телефонов.
 – Нам нужно всего три телефона, заискивающим голоском проговорила Эля, обратив к председателю умильное лицо и часто мигая маленькими глазками.
 – Никаких телефонов! – отрезал босс в резкой, свойственной ему, манере, так энергично встряхнув головой, что его чёрная грива волос на мгновение вздыбилась на большой голове и опала. – Пока не телефонизируем всех ветеранов войны и труда – ни на какие телефоны не рассчитывайте!
 – Николай Дмитриевич! – Не сдавалась Эля Ессеева, снова одарив сурового руководителя обворожительной улыбкой. – Я на всё готова! И от вас не уйду, пока вы мне, хотя бы только мне одной (!), не разрешите установить телефон. Даже ночевать останусь у вас под дверью (!) – заявила она с игривой гримаской на лице, продолжая гипнотизировать пятидесятилетнего Ударена магией юной многообещающей улыбки.  Ударен перестал сопротивляться. Молчал. Глаза его скользили взглядом по дразнящей фигуре привлекательной просительницы – на всё готовой женщины… Легонько барабаня пальцами по столу, он на что-то решался…
 – На всё готова, говоришь?
 – Да, на всё (!), только бы телефон… – воспламенила взгляд Эльмира.
 – Иди-ка сюда,- он повёл Элю в комнату отдыха, которая находилась за стеной кабинета.
 – Сядь на диван! – Не пригласил, а скомандовал он.
 Эля беспрекословно повиновалась, с любопытством оглядывая барские покои. Глазам предстал холодильник, винный погребок, столик, пенал, два кресла, диван, на который усадил её хозяин. Пол устлан текинским ковром тёплых тонов. Занавешенное окно, обращено на центральную улицу города, и… «чёрный ход» (вторая дверь, ведущая на лестничную площадку), с выходом внизу к гаражу повелителя (вдалеке от вахтёра). «Всё – как надо!» – подумала Эля: «Значит, телефон будет».
  Николай Ударен, на минуту оставив её, запер дверь в приёмную. И, улыбающийся, тут же появился.
 – Сейчас мы проверим твою готовность на «всё…» – босс сделал нажим на последнем слове. И достал из погребка бутылку «Бренди», из пенала «выудил» два округло пузырящихся бокала с длинными ножками и присел рядом с дамой на диван. Она, с лёгким волнением, положив руки на колени, смиренно ждала своего часа…
 – Выпьем «на брудершафт», – сказал хозяин, наполнив вместительные ёмкости, и одну, с улыбкой и шутливым поклоном, не свойственным его суровой натуре, подал гостье. Эля, пропустив тонкую хрустальную ножку между пальцев, приняла прохладный бокал с ответной улыбкой, глядя сановному ловеласу в глаза без робости. Бокалы соприкоснулись. Хрусталь издал мелодичный звон. Игриво сплетённые руки председателя райисполкома и корректора районной газеты, весело поднесли бодрящий напиток к губам.
 – Пить до дна! – повелел хозяин, глядя, как Эля осторожно вливает в себя хмельную влагу. Гостья не ослушалась. Допив, они, как положено в подобном случае, соединились губами…
       Стёпа смотрел в зеркальце с замиранием сердца, но считал всё это выдумкой…
 Барин, спустя продолжительное время, позволил гостье одеться, и, наблюдая за её действиями, сказал:
 – Тебе, милая, нужно получить диплом… Я помогу поступить в университет. А когда Деревяко уйдёт на пенсию, ты станешь редактором газеты. Помни это. О телефоне не беспокойся. Он у тебя будет завтра.
 Очарованная такими словами Эля, – не сдержала вулканический взрыв благодарного восторга и с порывистым жаром обеими руками обвила толстую шею благодетеля:
 – Спасибо, Коля! – выдохнула она с нежностью в голосе и улыбке.
 Провожая благодарную гостью через чёрный ход к своей белой «Волге», Коля спросил:
 – Завтра газета не выходит?
 – Да. – Эля с обожанием взглянула на своего повелителя.
 – Ты освободишься в шесть. Сразу иди на остановку, что возле сада Студеникиной. Жди моего шофёра. Он привезёт тебя на мою дачу.
       Стёпе последний эпизод не понравился. Он, недоверчиво косясь на Чертовку, попытался отстраниться от зеркала, но красавица удержала его:
 – Не торопись отворачиваться… взгляни на себя. Вон ты стоишь у тумбочки с телефонной трубкой в руке. Твоя проворная супруга быстро провернула дело…
 Стёпа поразился: действительно с телефонной трубкой в руке, прижатой к уху, возле тумбочки стоит он…
 – А вот жена твоя, смотри – уже поступив в университет, подвозит преподавателям готовую продукцию мясокомбината, (где её тётя возглавляет цех по переработке птицы). И успешно получает хорошие оценки в зачётную книжку, прямо на дому у доцентов. «Голод – не тётка» – говорят в народе. И учёные умы хотят есть…
    Заочная учёба Эли легко и успешно продвигалась. Затруднения возникли только с одним предметом – историей философии. Преподаватель – холостяк. А холостяку – зачем куры? Пришлось Эвелине не одну лекцию на зимней сессии прослушать в промежутках между основным занятием в постели Сократа Платоновича на тему: «Христианская философия первых веков». Он, артистически модулируя бархатным баритоном, акцентировал: «Христианство при своём зарождении было движением угнетённых: оно выступало сначала как религия рабов… Уже во втором веке демократический дух раннего христианства начинает рассматриваться как ересь. ..»
 Эля не всё понимала, о чём говорил доцент, но смотрела на увлечённого философа расширенными глазками. А он, поощряемый сверкающим взглядом любознательной студентки, блистая свободно льющимся красноречием, продолжал:
 «Выделившаяся из бесчисленных христианских течений официальная церковь начинает искать путей примирения с «языческим миром». Именно в этой проповеди всепрощения, покорности и смирения, примирения с бедствиями земной жизни во имя грядущих благ в ином мире и заключается социальная функция христианства. Церковь превращается в государственную религию…».
    В итоге самоотверженных постельных усилий Эвелины, в зачётную книжку ей было вписано щедрой рукой постельного философа заслуженное слово – «зачёт».
 – Ну, каково? Хочешь увидеть жену в роли редактора газеты?- загадочно улыбается красавица Чертовка.- Она будет им!
 – Нет, я хочу увидеть её не в будущем, а в настоящем, именно в эту минуту, – растёкся широким лицом в улыбке Стёпа.
 – Ничего нет проще! – усмехнулась Нечистая Сила, – приложи зелёную сторону зеркальца к губам и произнеси  своё желание.
 В редакции, где свет тоже был отключён, и всех обитателей поглотила чёрная тьма, никто даже не помышлял, что какой-то Чертовке вздумается направить своё всевидящее зеркальце в корректорскую…
 А Стёпе именно теперь вздумалось увидеть свою дорогую Элю. Опасное желание! Но он приложил к губам зеркальце зелёной стороной. И на его мерцающей поверхности возникли знакомые фигуры … Он всматривался в происходящее с недоверием: его добрый приятель, можно сказать, школьный товарищ, Генка Низовой, без пальто и в одной исподней сорочке, сидя с ногами на длинном корректорском столе, деликатнейшим образом застёгивает возлюбленной жене  Эльвире, сверкающий декоративными блёстками на пурпурных чашечках, лифчик…
 Не может быть! Всё это – чертовщина! – подумал в возбуждении Стёпа и оттолкнул Чертовку. Потревоженный фолиант, лежавший на его груди, свалился, отчего в ночной тишине удар увесистой книги о пол раскатился громом. Стёпа, не пробудившись, вскочил на ноги, открыл глаза… И с пафосом возмущения громко вскричал:
 – Чертовщи-и-на!..
         Но читатели, получив утром свежую газету, о Чертовке ничего не знали.
На этот раз Аргунов не застал дома Макара Фёдоровича. А на столе увидел письмо от друга из Каракумов. Не присев на стул, он вскрыл конверт:
                «Здравствуй Андрей!  Рад твоему письму и благодарен за хлопоты, связанные с поиском работы для меня. Не переживай, что постигла неудача. Обстоятельства складываются так, что работа в Каракоруме мне пока не понадобится. И как долго – неизвестно. В настоящее время моя семья в Карахаузе и бразды правления нашими семейными делами в руках Анфисы. Этому предшествовала серьёзная канитель по примирению. Дело растянулось на месяцы.
     После твоего отъезда из Карахауза, неделю спустя, я полетел в Уфу. С цветами и шампанским  появился перед  «сильно прищуренными» глазами  Анфисы. Она долго капризничала. Но переговоры всё-таки состоялись. Однако к успеху не привели. Улетел я из Уфы ни с чем. Не знал: что делать? Кисть из рук валилась на работе. Переживал я, конечно, не об Анфисе, а о детях, с которыми был лишён возможности видеться. Но вскоре обстоятельства сложились неожиданным образом. Однажды в выходной день, придя на рынок,  к своему изумлению, встретил  Анфису. Представляешь?  Я чуть ли не на коленях упрашивал её: вместе со мной вернуться в Карахауз,  к себе домой,– не согласилась. И вдруг оказалась здесь. Она бесшабашно расхохоталась. А потом призналась, что мать принудила её приехать, узнав о том, что я летал к ней в Уфу с целью примирения. Но мотив матери не объяснила. У меня на этот счет была своя версия. Однако я промолчал.  А она, несмотря на  легкомысленное настроение, вернуться от матери в нашу квартиру отказалась.
       Я мучился ещё с неделю. Затем купил букет цветов, шампанское, коробку конфет и под белым флагом  пошёл к Лейле с дипломатической миссией.
Детей моих дома не было. Мне сказали, что они в гостях у родственников. Анфиса не разговаривала, видимо, передала инициативу вершить наши дела матери.  Но Лейла тоже молчала. Накрывая на стол, дулась,  и всё вздыхала.
После  первого фужера шампанского заговорила, изрядно пожурила меня. Все её сентенции  сводились к тому, что  моё высказывание о создании брачного союза с Анфисой всего на один год – абсурд, потому что так не бывает… Я не оспаривал ... Считал это бессмысленным. Её не переубедить. По мотивам Лейлы - Анфиса в нашем с ней разладе - выглядела белой и пушистой, а я такой-сякой… После второго фужера Лейла всхлипнула вдруг и залилась слезами. Принялась сетовать на свою  горькую судьбу. Вспомнила свою счастливую жизнь с Алексеем, застрелившимся после её бегства с музыкантом. Слёзно жалела « такого беззащитного, такого преданного и безгранично любящего Алексея»,  раскаивалась в своём  бегстве, и проклинала Николая Павловича – «пьяницу и тряпку».
       Измочив свой носовой платок слезами, Лейла оплакивала все накопившиеся горести:  и застрелившегося Алексея,  и умерших сына и сестру Ханипу, и длительное молчание её любимой подруги Мариам, от которой уже давно нет писем. Словом, -  все свои «неприятности, свалившиеся на её бедную голову» по вине проклятого пьяницы Николая Павловича… «А тут ещё ты со своими глупостями не даешь спокойно жить моей дочке и мне тоже» - заключила она и поникла головой, звучно прикоснувшись лбом к столу. Мы с Анфисой перевели её на диван и уложили, чтобы проспалась. Анфиса под действием шампанского подобрела. Мы поднялись с ней на второй этаж и поладили…
     Но время полного согласия длилось недолго. На мои осторожные намёки о переезде на Дон, она категорично воспротивилась:
    - Дети должны закончить школу здесь, - резко заявила она, - да и мать я не могу оставить одну. Таков был основной мотив. Моя настойчивость ни к чему не привела.
И я решил выждать время. Пусть дети заканчивают школу в Карахаузе… А учиться дальше они будут в России. Я постараюсь их подготовить. Тогда и мы переедем на Дон. Но до окончания школы ещё четыре года…
     С работой пока проблем нет. Недавно закончили оформление Дворца культуры в Куня-Ургенче. Там есть и своя мастерская, но секретарь райкома отдал предпочтение художникам областной организации. Конечно, наши художники более высоко квалифицированы. И это естественно:  у нас большинство ребят с высшим художническим образованием. Два месяца мы доводили до кондиции культурное учреждение, и парткабинет в райкоме партии. Работали втроём – Виль Бустанов, Юрий Семиразумов и я.  Ты этих ребят видел, когда навестил меня: Виль прихрамывает на одну ногу, это сразу бросается в глаза. А Юрий самый длинный и тонкий среди нас. Сработались отлично. Даже на левую подработку выкроили время.
  Однажды заглянул к нам в парткабинет посетитель райкома – директор верблюдоводческого совхоза Байрамгельды Сапаргельдыев, плотный мужчина и ростом не уступит Семиразумову, Такой высокий рост среди туркмен не часто встречается. Внимательно осмотрел нашу работу. Одобрительно покивал головой. Потом спросил:
       -  Комнату для гостей (мехман) вы не согласитесь у меня расписать?
      - Да  нас  время поджимает, в Карахаузе работа ждёт, - отвечает Виль Бустанов.
       - Можно в выходные дни... – не отступает проситель. Я за вами свою машину пришлю.
       -А далеко это?- поинтересовался Семиразов Юрий.
       - Совсем рядом, - отвечает директор совхоза,- до Устюрта шестьдесят пять километров.
         Мы переглянулись,- всегда готовые взяться за левую подработку.
       -  Что именно вы хотите? – уточнил Бустанов.
       -  Хочу красивый потолок и стены, - ответил гость.
      - Хорошо! - Мы согласились. Временем распоряжались мы, конечно, сами, вначале Виль немного приврал. В ближайшее воскресенье за нами пришла директорская «Волга». И, приехав на Устюрт, сразу приступили к делу, которое продвинулось быстро. За два дня расписали потолок и стены с панелями. Директор остался доволен. Соседом его  в двухквартирном  доме оказался ветеринарный врач Аширгелды Халманов, как мне  помнится, твой знакомый.  Представляешь? Это меня эмоционально вдруг напрягло: вспомнил твой рассказ … А сосед  тоже загорелся желанием украсить свою комнату для гостей: таков обычай - иметь украшенную гостиную.
     В голове у меня  восстанавливалась, рассказанная тобой, трогательная история, связанная с женой ветеринара и печальной песней, которую ты слышал в вечерние сумерки  из открытого окна…  Песня вселила в тебя мысль, будто поющая женщина  и есть твоя возлюбленная Вероника Полянская… Всё это я вспомнил и настроился быть особенно внимательным с хозяйкой соседа, чтобы составить собственное мнение и сравнить с твоим. И теперь скажу тебе прямо: ошибся ты.
    Закончив расписывать стены в квартире директора, вечером мы перешли к соседу.
Ужинали на топчане при свете керосиновой лампы. Бибисолтан, жена ветврача, подавала пищу молча. Одета была в длинное бордовое платье и закутана красным платком. Лица не было видно.
      Рано утром Аширгелды с ветеринарскими причендалами укатил на мотоцикле к дальним пастбищам. Чаем нас поила Бибисолтан. Она была всё так же (зачехлена в бордовом платье и красном платке) пищу подавала молча. Позавтракав, мы приступили к работе, характер которой оговорили заранее с хозяином. Гостиная была освобождена от вещей тоже заблаговременно. Помех для работы не было.
 Мы грунтовали стены, вырезали трафареты, делали разметку. Бибисолтан была в другой комнате. Вдруг я услышал тихое пение. Мелодия звучала без национальных особенностей. Можно сказать – европейская мелодия.  Без слов. И грустная…
 Во время обеда, когда она подавала плов на дастархан, я набрался наглости…
спросил:
      - Бибисолтан, какое у тебя русское имя?
Она резким движением закрыла глаза руками.
Мои друзья насторожились, глядя на меня с укором.
После короткой паузы, она отвела руки от лица и смущённо произнесла:
    - Настя.
Потом добавила:
    - Если муж узнает, что я вам сказала – очень обидится.
Больше я  к ней с вопросами не приставал. Вечером Аширгелды тоже не касался этой, интересной для меня, темы. Но мне и того было достаточно, что она сказала: - Настя.  А, значит, - не Вероника Полянская. Так что, дружище, твои догадки оказались ложными. Ищи свою пропажу в другом месте.
     …  Андрей, продолжаю письмо день спустя.
В тот вечер я допоздна оставался в гостях у тёщи и жены. Проспавшись, Лейла села с нами за стол пить чай. Разговаривала мирно. Расспрашивала про тебя. Я отвечал на вопросы, что знал. Но вот она вспомнила и Петра. Мне не хотелось представить его в дурном свете. И я сказал, что Пётр живёт теперь в другом городе, и ты его ещё не видел.
    Теперь мы уже всей семьёй дома. Ты там побывал, вспомни.  Вечер. Дети и Анфиса в другой комнате, у телевизора. А я заканчиваю тебе письмо. Прошу, не огорчайся своей неудачей в поисках работы для меня. Пока это не актуально. Когда возникнет реальная необходимость, непременно обращусь к тебе. Желаю тебе удачи в делах и творческого удовлетворения.  Твой друг,
                Вадим Лютов.

       Письмо от Вадима сильно взволновало Аргунова, - всё содержание, но особенно та его часть, где Бибисолтан назвала своё русское имя. Теперь Андрею известно, что она не Вероника Полянская, а Настя. Это означает: Макар Фёдорович в своём утверждении прав! В бегстве его любимой Вероники  виноват он сам…  Андрей мечется, не находит себе места… Ночью не мог спать. К переживаниям о Веронике примешивалось отвращение к  занудной службе в районной газете.
        В стране уже шла «гробачёвская переломка», как назвал текущие события один знакомый острослов. Рядовые люди видели нелепость происходящего, а главный инициатор «новаций» захлёбывался от собственных эмоций, обосновывая  важность и необходимость «обновления».
       Время шло. Аргунов и Лютов время от времени перезванивались по междугороднему телефону. Дети Вадима, Станислав и Сашенька, окончив среднюю школу, поступили в Краснодарский университет. Анфиса на уговоры Вадима о переезде на Дон всё не поддавалась. Но Вадим не терял надежды на успех. Он давно ждал этого благоприятного времени  для осуществления своего замысла,
 когда дети окажутся на учёбе в России.
   
                11.   НА ЭТЮДАХ

          Андрей Аргунов в пляжных трусах стоял в урочище Сусарево, подступившем к самому берегу реки, в тени раскидистого вяза перед металлической треногой и быстрыми мазками взволнованной кисти набрасывал на холст этюд приглянувшегося пейзажа. Сухощавый и жилистый, он больше походил на спортсмена, чем на художника. Да художником себя и не числил. Занятие такое придумал для себя ещё в Ашхабаде под влиянием художника-фирюзинца Джумамурада Сейтакова, бывшего армейского сослуживца, чтобы иметь отдушину среди газетных дел, удаляясь  от них на природу,  и на какое-то время забывать о газете. Особенно такая отдушина понадобилась здесь, в «районке»,  – этом небольшом, но ненасытном молохе, в которого уходят строчки, как в прорву.
         Не нравилась Аргунову эта работа: нужно было среди хаоса изловчиться увидеть образцовый порядок… и представить это сфантазированное видение в материализованных статьях, репортажах и очерках. Для Аргунова это означало – переступать через себя. Трудное дело. И невероятно утомительное. Оттого постоянно влекла к себе природа. В ней всё естественно как в древние времена. Потому и хочется кланяться деревьям, кустам, траве, ощущая их первозданную святость. Так поступали наши прародители, возвеличивая все явления природы и наделяя их свойствами божеств, присваивая имена для почитания…
      Кукушка уже в который раз принимается отсчитывать года Андрею. Но прерывает счёт, далеко не дойдя до их вершины… Зато иволга, сорока, пустельга под барабанную дробь дятла,- каждая птаха на свой лад, распевают непрерывно, весело и самозабвенно. А в голубом просторе, над зелёными верхушками ясеней, вётел, осокорей, тополей, дубов и вязов мелькают тёмные крылья хищника. Это охотится чёрный коршун. Он выжидает: не зазевается ли кто-нибудь из весёлых пернатых певцов.
      Сейчас у Аргунова – счастливые минуты! Он отрешился от всех тягостных переживаний,  целиком поглощён красотой окружающей природы. Пейзаж с рекой загипнотизировал его. И Андрей, взахлёб наслаждается процессом живописи. Торопливо переносит на холст солнечную яркость прозрачного неба, как в зеркале отражённого в мерцающей глади реки, синеватые лесные дали другого берега, и послушные дыханию лёгкого ветерка, трепетные листья кустистых зарослей ближнего берега, что у дороги, пролёгшей почти у самых ног живописца.
       – Привет Левитан! – Андрей с досадой взглянул на крутой спуск, откуда донёсся возглас.
         – Здорово Пржевальский! – ответил он, увидев, приближающегося Милёхина, с торчащим ёршиком седоватых волос и улыбчивым плоским лицом.
         – А почему Пржевальский?- последовал вопрос.
          – Ну, ты же путешественник…
Это определение пришлось по вкусу пришельцу.
           – Да, это правда. Я побывал в разных странах…Тебе ещё долго?.. – подойдя, Милёхин подал руку для приветствия.
 – Нет, уже ухожу… (принуждён был сказать Андрей, он не любил, когда «торчат над душой»). Тронул кистью в двух – трёх местах жёлтеньким, придав изображению больше света и яркости, стал ветошью протирать инструмент. Милёхин, стоя рядом, наблюдал за движениями рук художника.
         – Вот и ладненько! – На лице Милёхина отобразилось удовлетворение.    – Сейчас пойдём ко мне на дачу… Ты ни разу у меня не бывал?
          – Не был ни разу. Но в мои планы и сегодня не входит идти в гости.
         – Да какие там гости?! – вскинул брови вверх и развёл руками  Милёхин.
          – Нет, Саня, не любитель я…- повторил Андрей, соскребая       мастихином смеси красок с палитры.
            Милёхин помолчал, но не отступился…
           – Покажу тебе  беседку возле водопада в лесу, новую баню… а там и до автобусной остановки – рукой подать… если не захочешь поплескаться с нами…
 Укладывая кисти и палитру по своим местам, Андрей подумал: «А почему бы и не взглянуть на водопад, давно там не бывал?..». И, закрыв этюдник, сказал:
 – Ну, веди, Сусанин, – улыбнулся, перекинув джинсы через плёчо – в лесу можно и так, – сразу оправдался, намекнув на свой не вполне укомплектованный внешний вид.
 – Можно ещё и не так! – хохотнул Милёхин с намёком… Но перевёл быстрый взгляд на себя, на светло-серую рубашку с короткими рукавами и светлые полотняные брюки, без стрелок и смятые под коленками «в гармошку».
 – Я предпочитаю летом светлую одежду, не так жарко, – сказал вожатый. Андрей, занятый мыслью о прежних редких встречах с Милёхиным, не уловил связи… Но на ожидающий ответа взгляд спутника издал звук:
 – Угу… Тем временем его потревоженная память выполняла свою работу. Он вспоминал…
      Встречи с Милёхиным у него случались. Они были чисто делового свойства. Андрей приходил в его контору за производственной информацией для газеты. Приятельских отношений не было. О Милёхине он кое-что знал… по слухам, для которых редакционные стены не были препятствием. В пересказах проглядывало разное отношение к этому человеку. Одни восхищались его общительностью, приветливостью: «Идя навстречу,- говорили они, – уже издали улыбается, на ходу может сказать тебе любезность, или шутку- каламбур; остановится – анекдот расскажет, или забавный стишок прочтёт»…
      Другие считали это льстивое поведение умелой маскировкой подлинной сущности его. И мистически связывали такое качество со звучанием его фамилии, произнося её протяжно, по слогам: – Ми-лё-хин… При этом доказывали, что подлинный Милёхин, каким он является дома – абсолютно другой человек!
 В подтверждение своих слов рассказывали историю, которая, на первый взгляд, казалось, опровергала самого рассказчика, но потом…
          Взял Милёхин из чужой семьи на попечение девочку-восьмиклассницу, (подружку своих дочерей), у которой была только мать, но и она умерла.- Так начинался рассказ.- А тётушка, сестра матери, якобы плохо обращалась с сироткой. Дело решалось в суде. Победил Милёхин. Сиротка стала жить в его семье на положении третьей дочери. Сначала всё было хорошо. Но вскоре супруга Аля – (вполне приличная женщина по внешности, и характером – не дурна), стала ощущать какую-то тайну в отношениях мужа и приёмной дочери. (Скромная девочка, Светлана, была вызывающе красива). После длительных семейных перипетий, Аля ушла из дома. За нею последовали обе дочери. Светлана до окончания средней школы жила под одной крышей с Милёхиным. Он всюду, где случалось ему упоминать падчерицу, имени её не произносил, а называл словом – «дитё». (В этом преуменьшении как-то неприятно улавливался сомнительный смысл…) После средней школы, Милёхин устроил «дитё» в техникум. Каникулы «дитё» проводило у приёмного папаши. Жена и дочери жили отдельно. Окончив техникум, «дитё» возвратилось под тот же кров. Милёхин устроил «дитё» на работу в руководящую контору. По его же откровению, «дитё» с работы возвращалось домой и не хотело выходить из дома. Милёхин принуждал «дитё» идти гулять к молодёжи. Но «дитё» не повиновалось. Тогда Милёхин подыскал «дитю» подходящую партию и выдал замуж, сыграв отнюдь не бедную свадьбу. И подарил «дитю» легковую автомашину. Семья Милёхина не возродилась.
           – Ты о чём-то так сосредоточенно думаешь, – вслух заметил Милёхин, когда уже вышли на западную окраину леса, и дорога свернула в сторону дач.
           – Да, я припоминаю один слух (Андрей  заговорил о другом), давно дошедший до редакции … и, пользуясь моментом, что мы рядом, хочу уточнить, так ли это? Кулуарные пересуды перемалывали новость о «банном клубе районных верхов», враждебно настроенных против первого секретаря райкома Яноша… Осведомитель якобы донёс ему, что в бане «верхушка района» вкупе с прекрасным полом праздновала день рождения председателя райисполкома Николая Ударена… А баня находилась на твоей производственной территории…
       – Знаешь, Андрей, – Милёхин не дослушал Аргунова, заметно покраснев лицом, нетерпеливо прервал его, – дело прошлое. Теперь уже нет ни Яноша, ни той бани… Чистосердечно тебе говорю, – баб не было. (У них другой день для маскарада). Бражничали одни мужики… Идея создания бани к этому празднику… Да! Именно к этому празднику – принадлежит мне. И я считаю – это дело благородное. Баня всем полезна. И момент выбрал я удачный для того, чтобы получить «добро» на её строительство.
    -    У председателя райисполкома, которым недавно стал Николай Ударен, приближался пятидесятилетний юбилей со дня рождения. Мог ли он воспротивиться собственному интересу! Надо знать(!) Ударена. Ты не в курсе, он -- бывший директор совхоза «Ковалёвский» -  мужик напористый, всегда буром прёт (!)
 – Там он заслужил своим вздорным характером и диктаторством, мягко говоря, – великую нелюбовь к себе у большинства жителей хутора. И отыскался кто-то отчаянный…- экстравагантным образом выразил своё искреннее отношение к боссу: проник на второй этаж в его кабинет и оставил на рабочем столе автограф в виде кучи экскрементов… Теперь это подзабылось. А тогда событие обрело весёлые крылья, мигом облетело по всем закоулкам хутора. Народ потешился…
    – А каков же уровень хозяйственной деятельности был у этого совхоза? – с улыбкой поинтересовался Андрей.
        – Да как тебе сказать… Показатель, например, по производству молока достигался хитрым способом: Ударен на складе ( по блату с председателем райпо, Бредовой ) добывал ящик-два сливочного масла. Отвозил его директору молочного завода, Хроманцову, тот, ловкач, по таблице пересчитывал масло на молоко, давал Ударену справку, что план сдачи выполнен… Приём «втирания очков» использовался им широко и по другим видам сельхозпродукции. Например, иллюзорные тонны капусты, свеклы, кукурузы якобы скармливались скоту…, и шли в зачёт выполнения планов и соцобязательств. Правда, он не единственный «фокусник» такого рода. Не брезговали подобной методикой и другие руководители хозяйств. Оттого множилось число Героев Социалистического Труда, гремели фанфары в честь великих трудовых побед в сельском хозяйстве, а продуктов в магазинах – хоть шаром покати – пустые полки. Это не интересная тема…
       – Ну, а как же Ударен, при таком положении дел в своём хозяйстве, стал председателем райисполкома? Что, райком не знал его хитростей?
       – Знал. Не мог не знать. Но смотрел на это сквозь пальцы. Райкому важнее всего было, чтобы в отчётной документации фигурировали хорошие цифры. А, кроме того,- Ударен умел подольститься. Сдружился с Яношем. Кое-кто проговаривался, что тандем возник не на бескорыстной основе… Сам понимаешь (!) – на какой… Но подобные дела вершатся тайно… Словом, председателем райисполкома Ударен стал в результате возникшей дружбы с первым лицом района. В соответствии с должностью, оказался в составе бюро райкома партии. Почувствовав в своих руках значительную власть, захотел, чтобы «золотая рыбка стала у него в услужении…» А он бы являлся повелителем. Но не случилось. И дружба с Яношем расстроилась…
 – Так вот, я в ту пору передвижной механизированной колонной заправлял, продолжил рассказ Милёхин, но тут же, умолк и оглянулся на звук приближающегостя мотоцикла…  Путники сошли на обочину, пропустив транспорт. Милёхин снова заговорил, продолжая начатую мысль: – Помимо основной работы – прудового строительства, моя организация занималась и строительством жилья  (Аргунов это уже знал,  получив «полуфабрикат» квартиры, построенной организацией Милёхина).  Однажды, после планёрки, я задержался в кабинете и, с глазу на глаз, предложил Ударену:
 – Давай, Николай Дмитриевич, «общаком» к твоему дню рождения на моей территории, в тылу строящегося Дворца культуры, который сооружают мои люди, отчебучим баню. И весело отпразднуем в сауне твой юбилей. Надави на крупные конторы…деликатно. (Последнее слово Ударену не понравилось: деликатность – не его стиль (!)).
 – Не учи бабушку кашлять!..- Резко ответил он, сверкнув чёрными глазами.
Он сидел за рабочим столом, курил и, молча, прокручивал в голове предложение.
 – Напомни мне перед началом следующей планёрки, – сказал через минуту…- Хотя…в проекте же бани нет. И финансирования на неё тоже нет…
 – А мы закажем проект,- говорю ему.
 – Не имеем права строить баню! – высказал он законное возражение, повысив голос.
 – А мы сделаем финт: замаскируем её, – поясняю, – для проектировщиков напишем вместо слова «баня» – «пункт для санитарной обработки тел». По линии Гражданской обороны его наличие даже необходимо.
 Ударен помолчал… И согласился.
 Так была на долевом участии сооружена баня. С завидным энтузиазмом! Все начальники организаций – участниц строительства стали членами банного клуба – «Посейдон».
 – Почему Посейдон? – удивился Андрей.
 – А разве не он бог морей?!
 – Да. Но баня-то – не море!
 – Но в основе же – вода! – захохотал Милёхин. И продолжил рассказ.
 – В банном клубе на торжество собрались сливки района… Котяров,  Горловач,  Ищенко, Хроманцов, Змеевец,  Араханцев, Иванов,  и др… И, конечно,  Николай Ударен! Словом, – цвет общества, уважаемые люди…
        Произнося эти слова, Милёхин сиял от восторга.- Не был приглашён только первый секретарь райкома партии Янош. Против него составился заговор: он не местный и вообще… «редиска» – не наш человек! Решили заменить его свойским – Удареным. Но не вышло. Кто-то донёс Яношу о банном сообществе его тайных антагонистов. Началось следствие. Яношу важно было установить: присутствовал ли на этом банном пиршестве Ударен. Допросы шли один за другим. Собутыльников таскали в райком на «ковёр» по одному. Допрашивал сам Янош. Меня тоже он мурыжил дважды: «Скажи, что Ударен пьянствовал вместе с вами». Но я устоял. За это и сняли меня с должности начальника передвижной механизированной колонны. Чуть – чуть из партии не вышибли. Заступился один «высокий » чиновник Союзного масштаба… Как не вспомнить народную мудрость: мир не без добрых людей. И тут же оправдывается поговорка: не имей сто рублей, а имей тысячу – и ты всегда на коне!..
 – Но прежде, чем зам. министра позвонил в обком партии, спасая меня, я взял у пана аптекаря справку, что купил ящик воды «Ессентуки-17», и заявил Яношу, показав эту справку, что спиртного не было, мол, пили исключительно минеральную воду…       Баню закрыли. Кто-то нашептал Яношу, что в сауне, мол, устраивается развлекаловка с прекрасным полом. И навет возвели на меня, являющегося хозяином бани, как затейника языческого разгула. А ещё вспомнили, что якобы я развратил воспитанницу, которую принял в свою семью из чисто человеческих побуждений. Откуда только берут этот вздор?..
 – Да, я приютил восьмиклассницу, сироту, подругу своих дочерей… И что же, что она красивая? Не из-за красоты приютил, а из человеколюбия. Её родная тётка плохо ухаживала за нею. А с моими дочерьми ей было у нас хорошо. Правда, вскоре случилась неприятность: жена приревновала и ушла от меня. А за нею следом – дочери. Но я был твёрд в намерениях и сироту не оставил без приюта. Я один остался возле неё, пока она закончила учёбу в средней школе. А потом помог поступить в кооперативный техникум. И после получения диплома, устроил её на работу в администрацию. К тому времени власть сменилась: Яноша в райкоме уже не было. Тогда всех трёх секретарей райкома партии, – назовём это деликатным словом. – упразднили разом. – Толку от них – никакого! А магазином-распределителем пользовались прямо в райкомовском дворе: им поставка продуктов шла непосредственно с предприятий: мясокомбината, сырзавода… В магазинах этих продуктов не было.
 На место первого секретаря в райкоме встал Змеевец. Наш человек – член банного клуба «Посейдон». Мы ещё теснее сдружились!.. Ты поймёшь - почему… Я тебе кое-что покажу…
     – И что же, когда стал первым секретарём Змеевец, в магазинах появились дефицитные продукты, такие как: сыр, сливочное масло, колбаса, мясо?- с иронией спросил Андрей, глядя в глаза Милёхину.
        Милёхин умолк. В возникшую минуту тишины особенно отчётливо слышался витиеватый высвист желтобрюхой иволги. Она легко и, казалось, весело модулировала своим прекрасным птичьим «сопрано». Лесная песня будто пробудила от задумчивости повествователя. Он ударился в декламацию:
 Где-то плачет иволга,
 схоронясь в дупло,
 Только мне не плачется –
 На душе светло!
 – Заметно несовпадение в эмоциональном настрое иволги реальной и стихотворной, – отметил Андрей.
 Прямой его вопрос завис в воздухе. Милёхин заболтал его стихами.
 –А какова дальнейшая судьба клуба «Посейдон»?- не получив ответа, полюбопытствовал – Аргунов.
 – Судьба клуба «Посейдон»? – быстро переспросил Милёхин. – Клуб живёт и здравствует! Старую баню по распоряжению Яноша, – снесли. Но баня, как птица Феникс, возродилась из пепла в новом облике. На новом, ещё более прекрасном месте, на краю леса, возле моей дачи. Вот мы к ней подходим. Видишь? – Одноэтажная красавица! Плод совместного труда банного содружества. Здесь каждую пятницу собирается вся компания единомышленников. Сегодня моя очередь воду греть.
 – Дровами?
 – Газом. Только чиркнуть спичкой…- улыбнулся Милёхин. – Смотри, пейзаж – закачаешься! Роскошные вязы обрамляют поляну. На ней – тент над длинным столом. Тент – на случай дождя. И от солнца хорошее укрытие. На этих лавках, что вдоль стола с обеих сторон, могла бы разместиться целая полеводческая бригада. А восседает элита города! – Милёхин говорил с пафосом. Особо подчеркнул одно обстоятельство: Змеевец с нами теперь не парится…и за этим столом не сидит…сам понимаешь почему… Бывший первый секретарь райкома (!). Теперь, когда партию упразднили, – глава администрации района … Но один сюда наведывается … Может, и не один… хе-хе (!) – лицо Милёхина приняло загадочно-хитроватое выражение…
 Андрей слушал, отмалчивался, а в голове шла работа: по полочкам раскладывались словесные акценты повествователя… А тот был в ударе:
      – Обрати внимание: дорожка, ведущая к водопаду, посыпана песочком.
 Давай дойдём до него, полюбуешься, сидя в беседке. Потом я разожгу котёл… ты не хотел бы  присоединиться к нашему дружному братству?.. Будешь членом клуба «Посейдон»…- Милёхин осторожно закинул удочку…
       -   Нет, спасибо. Я предпочитаю маскарад  у себя под душем.  – А… предположим, согласился… Как бы чувствовали себя твои сообщники?
       – Сообщники? – Милёхин поморщился: слово какое-то…будто преступники…
 – Давай заменим: «единомышленники», «соратники», «партнёры», «друзья» «собутыльники»…- выбирай!
     – Члены клуба чувствовали бы себя превосходно (!), – сказал Милёхин, – они же поручили пригласить тебя, при случае. Вот случай и представился. Раскрою секрет: конкретно…идею подал Котяров. Остальные поддержали.
 – Очень странно, что Котяров… – Андрей сдвинул плечами.  - Ты читал в газете статью «Флагман без компаса»? Это же о градообразующем предприятии, каким является его консервный завод. Подпись видел? Я за псевдоним не прячусь.
 – Конечно, читал… Думаю, именно статья и побудила его к дипломатии. Котяров – человек мудрый, чтобы оградить себя на будущее, настроен расположить тебя к дружбе с нами… И я не вижу в этом ничего плохого?
 Про себя Андрей подумал: «Поступи я так, как предлагает Милёхин, – сам себе должен буду «воткнуть кляп в горло. Какой я журналист после этого?».     А вслух сказал:
 – Ни к кому лично вражды не питаю,- но для меня дружба с твоею компанией – не по сеньке шапка… Характер службы моей не располагает к этому… Показывай беседку у водопада.
 – Да мы уже подходим к нему, слышишь?… шумит. У него высота падения чуть больше двух метров… А характер службы формируется людьми…- без всякого перехода продолжил Милёхин.- Сужу по себе. Мне трудовое законодательство предписывает ежедневно работать как минимум – восемь часов. А я успеваю сделать всё необходимое – за три…. Остальное время могу использовать по своему усмотрению… Мой принцип: работа не должна мешать мне… получать от жизни удовольствие! Помню, в школе пичкали нас цитатой из романа «Как закалялась сталь». Там есть такие слова: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества». – Видишь, до сих пор помню наизусть…- Милёхин с ироничной горделивостью вскинул голову, и продолжал:
 – Во всей этой длиннющей тираде самые важные для меня слова, вот эти: « Жизнь даётся человеку один раз!!!». Этот факт все давно осознали. Принцип Николая Островского – устарел! И ушёл в небытие вместе с Павкой Корчагиным и всей революционной эпохой… Какое дело мне до всего человечества?! – Милёхин, увлёкшись, перешёл на высокий тон. – Почему я должен ради этой химеры жертвовать собственным благополучием, урезая себе жизнь?! И так думает каждый член клуба «Посейдон». Скажу больше: в райкоме партии думали не иначе! Ты скоро в этом убедишься… Жить нужно теперь(!) в своё удовольствие, а после нас – хоть потоп!
 – Вспомни магазин-распределитель на территории райкома партии. Для них привозили мясо, колбасы, сыр, сметану… В отдельно взятом райкоме – свой коммунизм! А для человечества…(для тёти Фроси, уборщицы твоей редакции, которую для благозвучия переименовали в техничку, получавшей 60 рэ в месяц) – в магазинах полки забиты трехлитровыми банками с зелёными маринованными томатами. И всё!.. Или ты этого не видишь? Или ты этого не знаешь?.. Земных благ
 на всех не хватает…
 - – Наш клуб тоже живёт в коммунизме! Мы – не лучше райкомовцев. Но у нас не было магазина-распределителя, который бы мозолил людям глаза, демонстрируя вопиющее неравенство. Зато  у всех членов клуба беспрепятственный доступ к складам хозяйств района. Любые продукты бери – по себестоимости. Копеечная цена! Килограмм арбузов, например,- пять копеек. При зарплате, скажем, 250-280 рублей – жить можно припеваючи… А ты получаешь 120 рэ. в месяц. На эти 120 рэ. должен изловчиться, чтобы покупать приличную одежду, обувь, содержать в достойном виде жилище и нормально питаться… При этом,  крупы в магазине  будешь покупать по розничной цене. Овощи на рынке – по рыночной…О мясе можешь только мечтать… И при подобных обстоятельствах – чего стоят твои моральные принципы? Чего собираешься добиться упрямством своим? Желаешь заслужить авторитет борца за правду и справедливость?…- Авторитета не будет! Тебя испачкают грязью… И жить спокойно не дадут. Загонят в угол. Один – в поле  не воин ... Где есть замкнутые сообщества, типа – «Посейдон»… где все свои…та-ам номер не пройдёт!..  – Райком – тоже замкнутое сообщество…Демократические институты… группы народного контроля, комитеты профсоюзов… Это всего лишь – благовидная вывеска, имитирующая народовластие. Каждый их член думает в первую очередь – о себе. И пользуется тем, что представляет собой определённый общественный институт. Вспомни народную мудрость: своя рубашка ближе к телу. Это многовековой продукт житейской практики народа…
 – Да. Я заговорился…- Милёхин прервал сам себя…- А эту дорожку прочистили мы своей компанией. Теперь идёшь, как по Бродвею. Не спотыкаешься. Вырубили кусты. Привезли песочек. Разбросали. На возвышении, перед склоном к водопаду соорудили беседку. Вот она,- Милёхин сделал движение рукой в её сторону, – пристроили удобную лавку. Получился романтический уголок. Особенно приятный для двоих!.. – Посидишь в беседке?.. Посиди! Послушай воркотню водопада, а я сбегаю и разожгу котёл… Пусть вода нагревается. Потом заглянем ко мне в дачный домик, кое-что увидишь…Тебе это полезно. А если хочешь, пойдём теперь же со мной…
– Посижу. Здесь приют спокойствия, простор для размышленья…- А подумать есть о чём, – принуждённо улыбнулся Аргунов.
 – Думай, думай! – Отозвался Милёхин. И торопливо ушёл.
 Андрей поставил этюдник на краю дорожки. Оделся. Присел на довольно широкую лавку, гладко выстроганную. Закурил, глядя на падающую струю воды. Она бурлила внизу, поблескивая в солнечном луче и образуя кипящую белую пену. В ней рождался монотонный, убаюкивающий шум. Дальше поток, петляя и журча, устремлялся на встречу с рекой. Почти к тому месту, откуда Аргунов и Милёхин пришли. «Не случайно назвали эту мини-речку – Сутолокой: толчется, едва ли  не на одном месте с бесчисленными поворотами» – подумал Андрей. Из ближних кустов бересклета и окружающих деревьев пойменного леса доносились весёлые голоса птиц.
 Пространный монолог Милёхина озадачил Андреяя. Размышляя над услышанными словами, он прикрыл глаза…
 В сущности, ничего нового «хозяин здешних мест» не сказал. Аргунов сам видел происходящее. Удивило, что Милёхин, с партийным билетом в кармане, который разными ухищрениями спасал от разгневанного секретаря райкома Яноша, сформулировал свою идейную позицию, откровенно ополчившись против известной цитаты Николая Островского, и подчеркнул, что так думают все члены банного клуба «Посейдон». Хотя позиция эта с ортодоксальной точки зрения…и просто человеческой – крайне сомнительна…
 Аргунов не знал, с чем сравнить раскрывшийся образ собеседника. Он в задумчивости курил… стали появляться картинки с именами известных с детства героев… времён былой войны…Виктор Талалихин, в ночном полёте таранящий вражеский самолёт; Николай Гастелло, пикирующий в горящем самолёте на колонну вражеских машин; Александр Матросов, подползающий с гранатами к огнедыщащей амбразуре ДОТа; молодогвардейцы Краснодона…- юные патриоты не щадившие своей жизни во имя Отчизны – их список бесконечен! Болезненно сжалось сердце, и увлажнились глаза Андрея при появлении образа юной москвички, Зои Космодемьянской… мужественно стоит она перед виселицей в подмосковном селе Петрищево – со связанными за спиной руками, непокорённая и бесстрашная, с горящим взором и пламенной речью, обращённой к людям. В последние мгновения жизни славит она величие Родины, выражая этим свою дочернюю любовь к ней, и презрение к врагам, оголтелой толпой окруживших её… Подошедший в эту минуту Милёхин, оказался в стане врагов…
 – Пойдём, – дошло до сознания Аргунова призывное слово…
 Голос будто пробудил Андрея. Он тряхнул головой – видение исчезло, а ощущение сохранилось, хотя из забытья вернулся к реальности…
 – Ты задремал, что ли? – спросил Милёхин, когда Андрей взяв этюдник, последовал за ним.
 – Да, – односложно ответил Андрей.
 – Ну, а что ты надумал? Моё предложение помнишь?
 – Ничего не надумал…
 – Подумай, подумай… Да, давно хочу спросить: почему ты из республиканской газеты перебрался в «районку»? Как-то странно это…
  -  Странного ничего в этом нет. С возрастом на родину потянуло.
    - А теперь ты скажи,  куда тебя переместили, когда по требованию Яноша уволили с должности начальника передвижной колонны? – спросил Андрей.
 – Переместили на должность главного гидротехника района, – ответил Милёхин и загадочно улыбнулся.- А вскоре на месте Яноша первым секретарём райкома партии оказался Змеевец, из нашей банной компании. Он назначил меня заместителем председателя районного агропромышленного объединения (РАПО). Эту должность исполняю и теперь.
 – Андрей кивнул головой, не произнеся ни слова.
 Минуту- другую шли молча.
 – А с какой целью ты затеял тогда строительство бани? – Аргунов смотрел в плоское лицо спутника, будто изучая его сплюснутый нос, и лукавый взгляд бледно-серых глаз, – только ли для весёлого юбилея Ударена, чтобы польстить ему?
 – Ну, сам подумай, для чего нужна баня!… Ведь это знают все! Чтобы чистым быть!- Милёхин отвечал с интонацией, в которой холодно звенели нотки раздражения.
 – Для этого достаточно регулярно посещать городскую баню, – усомнился Андрей.
 – Сравнил!.. (Милёхин произнёс фразу, которую по этическим соображениям привести нельзя).  И добавил, – там не возникает чувство праздника…
    – А в чём состояло назначение клуба «Посейдон»? – допытывался Андрей. – В дружном посещении сауны?
 – Представь себе, это именно так: приятный пятничный отдых после трудовой недели, – ответил Милёхин, – и коллективное чаепитие.  Даже на упоминание о производственных делах был установлен крутой запрет, одобренный всеми членами клуба. И на алкоголь – тоже.
 – А где же был упомянутый тобой в составе клуба Ищенко, который о таком запрете ничего не знает. Он мне рассказал, что все производственные вопросы решались именно в бане. А в понедельник утром на официальной планёрке банное решение формально озвучивалось в здании администрации района.  Вопрос расстановки и перемещения кадров тоже решался в бане. В частности, о перемещении того же Ищенко с должности заведующего производством Общепита – в Управление дорожного строительства на место заместителя начальника, – так он сказал.
 Милёхин секунду молчал. Глаза его наливались кровью. Потом выпалил:
 – У этого Ищенко – вода в ж… не держится!…
 – Ну, Саня, не горячись, – сдерживая ехидную улыбку, сказал Андрей: не знал человек, что тайну нужно беречь…
 – Пройдя мимо бани, вышли к просёлочной дороге, приведшей их сюда, за которой возвышалось двухэтажное строение – дачный домик Милёхина. Всё владение огорожено деревянным забором. Калитка не заперта…
        Андрей, размышлявший по пути над ответами хозяина дачи на его вопросы,  склонялся к мысли, что баня была задумана Милёхиным отнюдь не ради «чистоты телесной».  Расчётливый Милёхин стремился «незаметно» образовать элитарный клуб из самых влиятельных особ района, – руководителей предприятий, – предугадывая, что в таком тесном и «обнажённом» общении, за рюмкой чая, не избежать обсуждения серьёзных тем. И он в этой компании будет не гостем, а хозяином, что даст свои преимущества…
          Прошли маленький дворик: от калитки до крыльца – три-четыре шага. Даже не пытаясь отпереть дверь, Милёхин потянул ручку на себя. Дверь открылась. Это удивило Андрея: двухэтажный дом у самого леса, – «дверь не заперта (!)…».
 – А для чего запирать? –  бомжи всё равно откроют… А так – они здесь хозяева. Для них стоит диван… – рассказывая, Милёхин вошёл в прихожую, затем – в следующую комнату, Андрей, не отставая, шёл за ним. Всюду был порядок. Следов пребывания бомжей – не видно. Диван застелен покрывалом из искусственной декоративной ткани коричневого цвета. Тумбочка. Небольшой столик. Два стареньких стула. На столе – стопка журналов, среди них: «Огонёк», «Работница», «Крестьянка», «Вокруг света»… На подоконнике, зашторенного белыми занавесками окна, в фаянсовых горшках – цветущая герань: розовая, фиолетовая, красная… Пол вымыт…
 – И здесь живут бомжи? – удивился Андрей, оглядевшись.
 – Представь себе!…- весело усмехнулся Милёхин, кивнув головой. – На тумбочке ещё должна была стоять ваза с букетом хризантем… Давай поднимемся наверх, если она там, значит Змеевец уже был здесь …
 Озадаченный Андрей, ни слова не говоря, последовал за хозяином: он не мог понять таинственную ситуацию с бомжами… Милёхин, загадочно взглянув на Андреяя, торжественно отпер дверь, ведущую в верхние комнаты.
 – Ты только ничему не удивляйся, сказал он, и распахнул дверь. Гость, войдя в переднюю, увидел две двери. Одна из них вела в спальню (она была приоткрыта), другая – в совмещённый с душем санузел. В передней стояла газовая плита, кухонный стол, посудный шкаф, холодильник, два стула. Перед столом на стене ярким пятном смотрелся натюрморт, с цветами и фруктами. В дальнем углу, неподалёку от окна, с опущенной тёмно-вишнёвой гардиной, напротив туалета – шкаф для верхней одежды.
 Одним взглядом, с поворотом головы, окинув кухню, Андрей вслед за Милёхиным вошёл в комнату, дверь которой была приоткрыта. Первое, что бросилось в глаза – букет роскошных белых хризантем в расписной фаянсовой вазе, стоявший на журнальном столике, между двух кресел, у огромной низкой кровати, со смятыми подушками и наспех наброшенным светлым покрывалом, занимавшей всю середину спальни. Огромная, как корабль, кровать господствовала в этом небольшом пространстве. Милёхин смотрел на цветы с улыбкой. Андрей, отметив это про себя, взглянул на картины, искусно изображенной маслом природы, висевшие на стенах. И тоже перевёл взгляд на хризантемы.
 – Теперь понял, почему внизу цветов не оказалось?- спросил Милёхин.
 – Потому, что их унесли наверх, – легко решил задачу Андрей с улыбкой, не понимая, на что намекает хозяин.
 – Был сегодня здесь Змеевец…с очередной Фифой – будничным голосом проговорил Милёхин…и умолк. После этой фразы, Андрей уловил общий смысл повторявшихся словно рефрен намёков : «я тебе кое-что покажу…ты всё поймёшь…». Если этот смысл облечь в слова, можно прочесть следующее: «Бывший первый секретарь райкома партии, а ныне глава администрации района Змеевец живёт по тому же принципу, что и его подручный Милёхин, а именно: работа не должна мешать ему…  получать от жизни удовольствие».
 – А для чего ты мне всё это показал? – спросил он хозяина вертепа,
 облагороженного живописью и цветами.
 – Мне хотелось аргументировано доказать, что архаичные убеждения, законсервировавшиеся в твоей голове в виде цитаты Островского, лишают тебя многих жизненных благ. Но стоит лишь войти в наш круг – и перед тобой откроется другая жизнь. Ты тоже в этом гостеприимном доме будешь не гостем, а равным со мной и Змеевцом – хозяином. Останешься с нами на маскарад в бане?
   – Нет. Мне уже пора уходить,– ответил Андрей, взяв этюдник и направляясь к выходу. Милёхин извлёк из вазы цветы и последовал за уходящим гостем. Спускаясь по лестнице, Андрей фантастическим образом услышал голос Мефистофеля из «Фауста»:
                « Не день ли скоро Страшного суда?
                Как погляжу на этих я каналий…»
 – У тебя здесь какая-то сложная система отношений с бомжами…- высказал своё недоумение Андрей уже на улице, бросив быстрый взгляд, на поравнявшегося с ним Милёхина.
 – Ничего сложного, – ответил хозяин, разведя руками.- Этот бомж, живущий здесь и охраняющий дачу, главарь в своём кругу. И человек со смекалкой. Он всё правильно понимает. Не то, что некоторые…- ухмыльнулся Милёхин, и прищурил левый глаз, с намёком кивнув Андрею.
 За калиткой Милёхин, остановившись, ещё раз спросил Андрея:
 – А может, всё-таки останешься?..
 – Нет-нет! – решительно ответил Аргунов, – мне нужно домой.
 – Ну, дорога не хитрая, приведёт на остановку… прямо-прямо до поворота. Свернёшь направо, и – снова прямиком до конторы Садового товарищества, которая у самого пруда. Не забывай о моём, то - бишь…  нашем предложении. Надеюсь, благоразумие победит. Вот тебе в подарок букет хризантем. Они долго не вянут. И всё время будут напоминать о нашем разговоре. Милёхин, протянув Андрею букет, несколько секунд держал его на вытянутой руке.
 Андрей, не шевельнувшись, сказал:
           – Благодарю за порыв щедрости, но эти цветы оставь для первоначального их назначения…  И, молча кивнув, ушёл.
                ххх            
      С этого момента  пути Аргунова и Милёхина не пересекались. А точнее, Арнунов сознательно избегал возможных встреч.
         Время было насыщенное событиями. Шла «громогласная» перестройка, больше похожая на стихию разрушения. Уже отменили шестую статью Конституции СССР о руководящей роли партии. Бывший генсек Горбачёв стал именоваться президентом,  отпилив сук  на котором сидел – он распустил партию коммунистов. Страна вверглась в невообразимый хаос. Каракорум превратился в сплошной базар: на каждом перекрёстке  торговали  чем попало… Тон в этом деле задавали «челноки», в советское время называвшиеся спекулянтами. Они привозили барахло из Турции, купленное там по низким ценам и перепродавали здесь с накруткой, добиваясь барыша. В экономике города и района тоже хаос. Промышленные и сельскохозяйственные предприятия подводятся под банкротство, распродаются по бросовым ценам. Ловкачи из чиновной среды, пользуются этим и «прихватизируют» технику и другие материальные ценности за копейки.
       Сразу же после упразднения КПСС, бывший первый секретарь РК КПСС Змеевец, преодолев сто метров расстояния, перешёл из райкомовского здания в райисполкомовское  и занял кресло главы администрации района. Это  с его одобрения принялись суетливо распродавать предприятия. В числе других он одобрил банкротство и консервного завода (СКЗ), являвшегося градообразующим предприятием: чуть ли не полгорода трудилось на нём. Котяров, директор этого флагмана консервной промышленности юга России, имея  с Москвой договорённость о переводе СКЗ в систему Газпрома (это спасало консервный завод от банкротства), покумекав, пошёл напопятную, какая, мол, ему выгода? Набрал в разных банках миллиарды рублей кредитов, заведомо зная, что эти деньги не вернёт, купил всем сыновьям иномарки, открыл для них ( чтобы жили безбедно) аптеки. Для себя  у кента по банному клубу «Посейдон» Горлодрача (пока тот ещё был жив) взял липовую справку об инвалидности и ушёл на пенсию, бросив предприятие на разграбление, не выплатив рабочим зарплату. Начались акции протеста, голодовки, демонстрации  с лозунгами и  транспарантами, перекрытия областной автомагистрали. Главным требованием было – «Отдайне нашу зарплату!».  Не отдали.
        На очередных выборах в местные органы власти Змеевец проиграл.  А победил  Николай Ударен. И вскоре случилось невероятно трагическое событие: ранним утром в собственной квартире убили Змеевца, изнасиловали на его глазах жену и тоже убили, а тёща, видя эти ужасы, скончалась от разрыва сердца.
        Преступников, естественно, не нашли. Погибшую семью выставили в гробах  в районном Дворце культуры. Для прощания. Затем похоронили.
     Кресло главы районной администрации занял Николай Ударен, уже побывавший  в роли руководителя района в статусе председателя райисполкома, теперь он именуется главой администрации. Успешному  второму пришествию в насиженное  кресло, помог однохуторянин  Свистенко, поднаторевший  почти за десятилетие  на службе в обкоме партии. А затем – такой же срок в  милиции.
                Ударен два срока (восемь лет кряду)  угнетал район. Весь период своей руководящей деятельности  целеустремлённо и весьма успешно богател. Аппетит приходит во время еды, говорят. Он «прихватизировал» все лучшие земли района. Всю технику разорённого консервного завода получил за бесценок. И никак не мог насытиться. Казалось, готов был проглотить весь земной шар. Но коньяк, регулярно стимулировавший его аппетиты, сделал своё дело. Внезапно случился обширный инфаркт. И  наступил конец… 
       Горлодрач, давший своему банному одноклубнику из «Посейдона» Котярову, липовую справку о его инвалидности, тоже внезапно переселился к праотцам. По слухам, он потребовал от одного  инвалида детства большую взятку. Тот денег не имел, но у него был нож…
         Примечательно, что банный клуб «Посейдон», в условиях демократической свободы, когда не стало необходимости от кого-то прятаться или маскироваться, - распался. Каждый  бывший его член  соорудил для себя двухэтажный особняк с сауной. Эти коттеджи образовали целую улицу вдоль берега реки.  Береговая –  официально назвали эту улицу. Но богатый чувством юмора народ с иронией переименовал её в улицу  Демьяна  Бедного.
        А что же Милёхин?
         В момент бурного передела народной собственности, он  оказался не на той должности, которая обеспечила бы ему доступ к материальным ценностям. Старые дружки, оторвав жирные куски, обособились от него.  Но он не в накладе. В былые времена он тоже не терялся:  в процессе строительства Дворца культуры рыбаков (ещё в советское время) изловчился построить добротный дом в соседнем хуторе  для сестры.  За махинацию с половиной миллиона рублей, которые он прикарманил в период строительства тротуаров в городе, попал под суд. Работу на означенную сумму  выполнили различные городские предприятия безвозмездно. Он этим воспользовался, курируя строительство… От тюрьмы спасла амнистия, которая совпала с вынесенным ему приговором суда. Уже в новые времена, руководя предприятием жилищно-коммунального хозяйства, отгрохал приличный дом для внука. Регулярно осуществлял туристские вылазки в зарубежные страны, например, на Красное море.  Однако на улицу Демьяна Бедного не попал… Не ко двору пришёлся новому главе. И все былые дружки отчурались…


                12.   ПЕЧАЛЬНОЕ СОБЫТИЕ

        В редакции Каракорумской районной  газеты случился траур. Умер старейший сотрудник Ковалёв. В штате редакции он уже не состоял.  Но, хотя годы его были преклонные, всё ещё подменял редактора в дни выпуска газеты, когда тот по какой-либо причине отсутствовал. Деревяко доверял Ковалёву в силу того, что и тот был членом  редакционной партийной ячейкие. Случалось это довольно часто. И вот печальный случай: во время ночного дежурства Ковалёв умер в сельскохозяйственном отделе на старом редакционном диване…
           Аргунов  пришёл для прощания с почившим коллегой на улицу Комарова, где проживала семья покойного, поднялся на второй  этаж.  В открытую дверь с порога увидел кучку незнакомых людей, вероятно, это были  соседи и знакомые жены умершего, а, может быть, родственники. Они стояли унылой группой лицом к покойнику, которого заслоняли собой. И Аргунову видны были только спины людей. Подобные церемонии его сильно угнетали. К тому же, он не питал симпатии к живому Ковалёву. И пришёл сюда не для того, чтобы взглянуть на него, мёртвого, а исключительно из традиции, которой придерживается всякий русский человек. Поэтому не стал протискиваться к гробу, а остался стоять в отдалении. Вдруг фигуры людей задвигались, зашевелились. Из толпы стала проталкиваться старушка к выходу и нарушила весь установившийся порядок.
         В этот момент, блуждая взглядом по спинам впереди стоящих людей,  Аргунов увидел знакомый профиль  головы, прикрытой тёмной, но прозрачной, воздушной тканью.    Узнал в нём  бывшую пионерку Эвелину Шлёнскую, ныне корректора районной газеты – в замужестве Ессееву.  Она на секунду мелькнула в образовавшемся просвете между стоявшими у гроба людьми, и снова пропала из виду. Её заслонила рослая женщина, с горящей свечой в руке. И тут же отступила в сторону, на освободившееся место. И замерла, молитвенно склонившись у невидимого Аргунову гроба. Ессеева снова затылочной частью головы оказалась в поле его  зрения.
      Глядя на неё, Аргунов  вспомнил рассказы фотокора Долотова  о тех,  уже отдалившихся временах, когда она в красном пионерском галстуке  наведывалась в редакцию.  Сначала приходила в числе других юных гостей,  своих школьных подружек, потом совсем одна.
     Девочки мечтали  о литературном поприще. И зная, что Ковалёв когда-то написал книгу о комсомольцах 20-х годов, приносили ему свои сочинения, как к писателю, чтобы услышать его мнение о своих работах и получить совет профессионала.
                Очень любил Ковалёв ощущать себя покровителем  подростков. Его прельщали их невинные, чистые души, ещё не искушённые житейскими соблазнами. В своём, весьма почтенном возрасте, он любил смотреть в их юные, освещённые сияющими улыбками лица, искрящиеся радостью глаза, слышать мелодию их нежно звенящих голосов, а особенно – прикасаться к ним… И красногалстучные пионерки, чувствуя его искренность в общении, весело принимали все его чудачества. Он на каждое их посещение откликался весело и даже игриво. Обязательно всех вошедших в кабинет посетительниц целовал в щёчку. По-отечески прижимал к себе. Гладил по волосам. И скороговоркой произносил в их адрес хвалебные слова.  Слова, правда, получались скомканные и от этого не всегда понятные, таков стиль речи, но главное для школьниц было не в смысле произносимых слов, а в восторженном голосе, широкой улыбке, доброжелательной и подвижной мимике, в объятиях и поцелуях.
          Их юные лица, исполненные романтического чувства, полыхали жаром, соперничая с алым цветом собственных  пионерских галстуков. В руках они держали свои заветные тетрадки с сочинениями.
         Ковалёв  заметил, что среди посетительниц, приносящих на его суд свои литературные работы, каждый раз оказывается черноволосая коротышка с маленькими, будто мышиными глазками и фигурой  взрослой девушки. Ковалёв, однако,  чаще обращался к русоволосой стройной хохотушке,  с прыгающими на голове при каждом её движении голубыми бантиками.  Хотя и рыженькую не обходил взгядом. Два чёрных агата Эвелины Шлёнской ревниво отмечали это.
Корифей расхваливал творчество юных на все лады, находил массу достоинств, а под конец встречи  говорил:
         - Вы можете ещё лучше это же сделать. Поработайте ещё. Постарайтесь к следующей встрече…
 Снова расцеловывал всех на прощанье …
Эвелина  Шлёнская, ощутив некоторую разницу во внимании к ней
и её подругам не в свою пользу, в последующем стала приходить в редакцию одна.
«Всё его внимание будет сосредоточено только на мне!» - решила Шлёнская. У неё было твёрдое намерение, после окончания школы работать в редакции, хотя знала, что литературным талантом не обладает. Поэтому решила заранее заручиться надёжной поддержкой внутри самой редакции. И безошибочно сделала ставку на Ковалёва, бывшего подручным у редактора и умевшим оказывать на него влияние.
         Интуитивно, разгадав, в чём скрытый интерес Ковалёва к юным посетительницам, она определила для себя раскованную линию поведения.
 И стала подыгрывать ему, исподволь как бы подавать ему смутные надежды загадочным взглядом, томным голосом, двусмысленной улыбкой, игривой инто-
нацией, случайным прикосновением…
       И в очередной раз, приходя в редакцию одна, без подружек, смело шла навстречу скрытым побуждениям «похотливого старика» - так Эвелина Шлёнская мысленно называла его. Она знала, что именно ему нравится, когда он брался за свисающие кончики пионерского галстука, и, разговаривая, разводил их в стороны и сводил вместе, уподобляя маятнику, при этом будто нечаянно задевая грудь. Она шутливо помогала ему достичь желаемого эффекта, при этом весело хохоча.  И даже когда стала комсомолкой, в редакцию неизменно приходила в пионерском галстуке, на правах пионервожатой.
При очередной встрече в редакции, когда Ковалёв приближал свои блёк-
лые губы для поцелуя в щёчку, она, поворотом головы  подставила губы. И безудержно расхохоталась. Ковалёв тоже пришёл в неописуемый восторг, и мгновенно поняв, что моральный запрет снят, обхватив  упругое тело школьницы и пьянея от нахлынувших ощущений, впился, как весенний клещ, в трепетные губы. Для этого шага Эля точно рассчитала время, перед своими выпускными экзаменами в средней школе. По её замыслу, сразу после окончания экзаменов она должна оказаться в редакции на должности корреспондента. Не теряя ни секунды, Эля смело «закинула удочку» на счёт вакансии в редакции:
- Хочу работать рядом с вами… корреспондентом, - напористо сказала она.
Вы будете моим  наставником. Я обещаю во всём… слушаться вас. – Пообещала  она.
Ковалёв к такому обороту не был готов и на мгновенье опешил. Он по-
думал, что это решение Эвелина приняла на основе его хвалебных характеристик и
высказываний о её литературных способностях… Она уверовала в свой талант и
теперь  рассчитывает на его помощь… Но не он же редактор. А главное – нет
свободных мест в редакции для новых сотрудников. Как быть в этом случае? Это
обстоятельство его озаботило. Эля не могла не заметить его смятения. Но это
её не остановило, а напротив, она усилила свой напор, пошла в решительное нас-тупление. «Этакий противный старикан! – подумала она, - только целоваться и горазд… а первая же моя просьба поставила его в тупик», - такая взбудораженная мысль бесчинствовала в голове Эвелины. Она, яростно обхватив Ковалёва за шею, и, хохоча ему в лицо, принялась исступлённо его  целовать. Ковалёв опьянел от такого неожиданного натиска. И даже испугался: в кабинет в любую секунду могли войти…а тут происходит  нечто невероятное…  Чтобы  не попасть  на кончик чьего-нибудь злого языка, он дал обещание, что устроит её на работу в редакцию. Но не вполне уверен, что сразу корреспондентом. Для начала, может быть, корректором.
Штатного корректора в тот период в редакции не было. Приходили времен-
ные, из учителей. И довольно часто менялись. Это было не на пользу газете. Такое обстоятельство благоприятствовало устремлениям Эвелины Шлёнской. Редактор, Михаил Иванович Деревяко, всегда легко шёл навстречу просьбам Ковалёва.  И теперь согласился принять на постоянную работу комсомолку Эвелину Шлёнскую в качестве корректора, как только она, сдав выпускные экзамены, получит аттестат зрелости.
Ковалёв, желая обрадовать свою протеже, не поленился пойти в школу,
чтобы сообщить положительное решение редактора. Эвелина только что сдала экзамен, и, узнав радостную весть, была вдвойне счастлива. И в опьянении, не
испытывая ни малейшего чувства неловкости, расцеловала  Ковалёва прямо в фойе школы. Он, теряя голову от такой бурной благодарности, едва сдерживал себя, чтобы тут же не ответить Эле взаимностью.
Этот экстравагантный эпизод привлёк к себе немало удивлённых взглядов.
Были неподалёку и те, кто довольно подробно знал, как ведёт себя Эля за стенами школы. Они с кривыми усмешками подмигивали друг другу, указывая на безудержный порыв Шлёнской, мол, «взгляни, всеядная профура уже прямо в школе распоясалась». Видел эту экзотическую для школы сцену и Сергей, из параллельного класса, новый друг Эвелины. Царапнул по сердцу поступок его подружки. В голосе звучала обида и возмущение, когда он спросил, что она себе позволяет. Эля попыталась объяснить и успокоить своего свежего кавалера, но он не стал  даже слушать её оправданий: отвернулся и ушёл возмущённый.
 - Дурачо-о-ок, догнав приятеля и ухватившись за руку, протяжно, как бы на распев, сказала она, - к кому ты приревновал? Ты видишь, с него порох сыплется?… Просто это заместитель редактора… Я там буду работать. Разве можешь ты сравниваться с ним, такой молодой и красивый? И заговорщицки подмигнув, добавила:  - Сегодня вечером идём на Ракушку, купаемся при Луне и без свидетелей… устроим себе праздник. Будем как два нудиста. Хочешь? – улыбнулась она и снова подмигнула, ущипнув Сергея за бок.
Предприимчивая Эвелина действительно устроила обещанный прадник при
Луне в нудистском стиле - «в честь окончания школы» - таков был мотив. И хотя
в целом она осталась довольна, немало была удивлена стеснительностью своего партнёра, который поначалу робел от её наготы. Старался отплыть подальше. Пришлось  проявить спортивные навыки пловчихи и, свойственную ей, целе-устремлённость… Она догнала Сергея на отмели, когда он, запыхавшись, оста-новился и, рьяно обороняясь от нападения, брызгал водой ей в лицо.
Но это отчаянное сопротивление было сломлено. «Бастион» взят. Эля при-
близилась вплотную и выпрямилась, скользнув по его телу. Луна, застыдившись,
спряталась за облако… Тут и произошло сближение Эли с новым партнёром. В этом сезоне он был лишь третьим…
Работа корректора – дело не мудрёное, сиди в отдельной комнате, читай га-
зетные полосы и вылавливай «блох», то-бишь – ошибки. Эвелина быстро освоилась
в коллективе. В праздничных редакционных застольях зарекомендовала себя активным собутыльником. А ещё проявила талант ловкого и пробивного «доставалы». Это важнейшее качество, каким должен обладать председатель профкома. В предпраздничные дни для членов коллектива принято было дарить сувениры… Для застолий требовались продукты, которые тоже надо было «доставать».
И Эвелина стала председателем профсоюзного комитета. Вскоре у неё  случилась поспешная свадьба. Как-то уж очень быстро подоспело время родов.
После декретного отпуска на работу вышла Эвелина уже с другой фамилией, -не Шлёнская, а  Ессеева.  И сразу попросила Ковалёва помочь установить ей телефон. (Разговор происходил в  корректорской).
Не забыв поздравить свою подопечную с выходом на работу поцелуем, на просьбу он ответил ей следующее:
- Дорогая Эля, скажу откровенно -  кроме самой себя ты не найдёшь лучшего ходатая по этому делу… Красивая. Молодая. И уже замужняя…
 - Не понимаю…
- - Всё поймёшь. Смело иди к председателю райисполкома. Он, хотя и Ударен, ты уже наслышана про его крутой нрав, любит молоденьких женщин… Улыбайся. Не протестуй…  От тебя не убудет... Иди под вечер, когда он останется один. Сиди у его двери. Выйдет - ты будь умницей…  И получишь желаемое. Я тебе больше скажу. С его помощью в дальнейшем ты сможешь стать редактором. Поверь моему слову. Прикинь, когда  уважаемый  Деревяко уйдёт на пенсию... Время ещё есть. Может так случиться, что именно ты его сменишь. Но теперь нужно  пошустрить. У тебя хорошие шансы: помнится, твоя тётя Вдухнова заведует на мясокомбинате цехом переработки птицы?
- - Да - подтвердила Эвелина.
- - Это стопроцентная возможность тебе получить «птичий диплом»!
- -  Как это? -  бывшая пионервожатая сделала вид, что не поняла тонкий намёк своего литературного наставника.
- - Это просто… Это очень просто! – начал, горячась, Ковалёв. - Ты поступаешь на факультет журналистики, берёшь домашние адреса своих преподавателей и приезжаешь в любое, удобное для тебя, время прямо к ним домой, естественно, с зачётной книжкой и очищенными курочками…На руку тебе играют продовольственные проблемы нынешнего времени. Грех этим не воспользоваться. Берись за дело смелее. Не откладывай. Преподаватели тоже люди. И хотят есть. Да! Вот ещё что. Подай заявление в партию. Сама понимаешь, редактора без партбилета не бывает.
Ковалёв ещё что-то хотел добавить, но снизу, из типографии принесли полосы для корректуры и он, отойдя от Ессеевой, заглянул в сельхозотдел, скользнул беглым взглядом по реликтовому дивану,  притворил не запирающуюся дверь пустого отдела и направился в кабинет редактора.
Эвелина, поправляя свои чёрные волосы, молча, выслушала «опекуна», взяла из рук метранпажа свежие полосы на читку, и присев к столу, задумалась. Она понимала: Ковалёв хорошо знает «слабое место» Ударена,  суть которого выдавали масляные  глазки ловеласа… «Умница Ковалёв!  А как хорошо он говорил о перспективе стать редактором…и про «куриный диплом»… Молодчина! Я перед ним в неоплатном долгу!..» - Последнюю фразу  Эля произнесла в голос и стукнула маленьким кулачком по столу…
Толпа снова зашевелилась. Аргунов прервал воспоминания. Из подъезда в переднюю вошли бывший секретарь райкома по идеологии Мутилина и редактор газеты Деревяко. Аргунов посторонился, пропуская вошедших. А затем  вышел на улицу…
На кладбище  не поехал. А едва вернулся домой, принесли телеграмму, в которой Вадим вызывал его на переговорный пункт. До начала переговоров, время позволяло попить чай. Андрей этим воспользовался, строя догадки о цели предстоящих переговоров: «ведь не прошло ещё и недели с момента последнего их общения. Анфиса всё ещё упорствовала, не соглашалась переезжать на Дон...
«А, может быть, всё-таки удалось Вадиму сломить её сопротивление?..» - так размышлял Андрей, уже подходя к зданию телеграфа.
И едва прислонил телефонную трубку к уху и услыхал радостно взволнованный голос друга, понял: догадка оказалась верной. Анфиса сдалась, и теперь назрело время действовать ему, чтобы найти работу для Вадима и жильё для семьи.

                13. СНОВА КОРДУБАЙЛОВКА

В ближайший день Андрей выкроил время для новой поездки в Кордубайловку. Первым делом заглянул в художественную мастерскую. Валерий Иванович Комаров, всё в том же пятнистом халате, поднялся из-за мольберта навстречу посетителю. Он вспомнил прежний визит к нему Аргунова. Подал руку для приветствия. И сокрушённо вздохнул:
- И на этот раз порадовать вас нечем, - сказал он, качнув головой. Хотя есть для вас одна новость…
 Андрей напрягся, приняв позу: «Я весь  внимание!».
- Ваш друг и сослуживец Дубовик,- продолжал Валерий Иванович, - кажется, сменил статус бомжа… на должность завхоза нашего Дворца культуры. Рабочий кабинет его в  этом же здании. Вход с той стороны, - художник сделал указующий жест рукой.- Извините, что не смог вам помочь. 
Андрей поблагодарил руководителя  и, выйдя из мастерской, остановился, раздумывая: сразу идти в художественную школу или заглянуть к Дубовику. Понимал, что для дела важнее было бы  сначала выполнить главную задачу: найти рабочее место Вадиму. А уж потом – всё остальное. Но Петра тоже хотелось увидеть. И он здесь рядом. А до художественной школы ещё нужно дойти… 
«Зайду минут на десять, поздороваюсь, объясню ситуацию и уйду»- решил Андрей. Войдя в здание с фасада,  приоткрыл дверь, на которой значилось: «Завхоз»… и  увидел… не привидение, а живого Петра Дубовика! Низкорослого, расширившегося,  изрядно изменившегося, но узнаваемого школьного друга и армейского сослуживца. Заметно изменила его привычный облик  чёрная с проседью борода. Глаза стали ещё выпуклее. А устремлённый в пространство живот, казался противоестественным для вчерашнего бомжа. Скорее это могла быть принадлежнось повара. Встреча для старых друзей  стала приятной неожиданностью. Они сжимали друг друга в объятиях:
        - Бляха – муха, как ты здесь оказался? – был первый вопрос Петра.
       - Я возвратился из Каракумов на родину, в Каракорум. Работаю в районной газете «За обилие», - ответил Андрей. Вадим тоже решил вернуться сюда - Теперь подыскиваю вакантное место для него. Сейчас с этой целью  пойду в художественную школу. 
    Пётр, ни минуты не мешкая, суетясь, достал из письменного стола початую бутылку водки… От него уже попахивало…
Андрей взмолился, исказив лицо просительной миной:   
   - Нет-нет!- сопровождал Андрей свой взволнованный возглас защитительным жестом руки. - Я же хочу встретиться с руководителем художественной школы. Как это будет выглядеть, если войду в кабинет, а  меня опередит запах бочки?
- На радостях, бляха-муха! – настаивал Пётр, не принимая во внимание аргумент гостя. -  Какие пустяки тебя волнуют! Ну, хорошо, пока отложим до твоего возвращения. Долго в школе не засиживайся.
    - Хорошо… Так ты теперь здесь? – сменил тему Андрей.
    - Да,  бляха-муха, я теперь здесь  обретаюсь. Хотя долго работал в художественной мастерской. Надоело писать лозунги. Платят мало.  Плюнул, и ушёл. Теперь тут околачиваюсь на должности завхоза. Да ты сядь. Успеешь в школу… А Вадим, значит, решил сюда?..
   - Решил… мы с ним уговорились снова собрать наш армейский «триумвират», имея в виду, тебя. Ты как на это смотришь?
      - А что я? Я – не против триумвирата?..  Но что под этим подразумевать?- Пётр повёл плечами.
      -  Возродить былую дружбу, общение…
      - Согласен, если получится… В армии  это было проще: там все в одних условиях… - вяло, без воодушевления реагировал на слова гостя Пётр.
      - Ну, эти сомнения со временем рассеются. Ты семейный?- поинтересовался Андрей.
       - Да… Бляха-муха!  Но - Валя меня не дождалась… Не удержал её мой образ в мелодии Шопена…- Сокрушённо заметил Пётр.- Женился на другой…На  нашей же однокласснице… Улю Селиванову помнишь?… Теперь у меня два сына, дочь…
Учиться никуда не поступил.  Как-то жизнь скомкалась… Уйдя из мастерской, долго был не в себе… не работал - всё бражничал… опустился…- не поверишь! - даже попрошайничал…что-то нахлынуло, хотя уже были дети…  опять Валя заворочалась в сердце и в голове…Но потом как-то очухался, привёл в порядок внешность… Один старый знакомый помог получить эту должность…завхоза. Здесь больше платят, чем в мастерской, но денег всё равно - дефицит… а  где их брать?
       Андрей не знал, что на это ответить… Он тоже никогда не ощущал избытка денег. Но никогда так остро, как Пётр, не переживал их ограниченное количество: протягивал ножки по одёжке. И трудился, одержимый   главной заботой: отыскать свою любимую Веронику Полянскую, это цель всей его жизни.  «Пётр почему-то о ней не спросил. Может быть, из деликатности? Чтобы не сыпать соль на рану?»- Андрей достал папиросы, предложил Петру. Закурили.  А на вопрос: «где брать деньги?» - не ответил. Не знал, что сказать. Но, даже не докурив, извинился и ушёл в художественную школу.
       - Ну, ты зайди после школы ко мне сюда, посидим, потолкуем…, - Пётр смотрел на Андрея снизу вверх, борода его задиристо приподнялась.
      - Пётр, я – с удовольствием, если будет достаточно времени до ухода автобуса. Мне необходимо сегодня  же вернуться и написать статью, отработать прогулянный день… Не обижайся. Ещё увидимся, - сказал Андрей, пожимая руку приятелю…
     Но после встречи с директором школы к Петру не возвратился, хотя временем располагал.  Беседа с Алексеем Дмитриевичем Петровым, директором школы, тоже не порадовала: все учителя на месте, вакансии нет. Поговорили о Петре. Директор одобрил его возвращение к нормальной человеческой жизни, к труду:
     - Хорошо, что взялся за ум…семья же у него…дети. Только бы удержался… выстоял…  А  похоже, он «подпольно» продолжает…
   Андрей промолчал о том, что успел заметить, побывав в рабочем кабинете Петра.
Но мысленно согласился с выводами директора: Пётр с «бутылкой не расстаётся…».
      После беседы с директором школы, Андрей к Петру не пошёл. Дожидаться автобуса - тоже не стал, а вышел на трассу и «проголосовав», приехал в Каракорум на попутке. Он экономил время, чтобы порыскать по предприятиям и поискать места художника-оформителя для Вадими. Зная, что на консервном, масломолочном заводах и мясокомбинате оформители есть, он побрёл в строительные организации. И в одной из них повезло. Начальник мелиоративной ПМК Махошин пообещал принять художника Лютова по его прибытии.
      Теперь нужно было добывать для друга жильё. «Странное дело, - размышлял Аргунов, - мать Вадима живёт здесь в собственном доме, а сын озабочен проблемой, где ему приютиться с семьёй? Видно характер у женщины – кремень!»
     Идя по городу, Андрей вспоминал рассказ Вадима, который сводился к тому, что его мать, Федотья Ивановна Лютова, в девичестве Бережная, женщина видная - строгих правил. Оставшись без мужа, который, как и отец Андрея, не вернулся с войны, она, несмотря на домогательства претендентов в мужья,  посвятила себя воспитанию сына и больше о замужестве не помышляла – очень любила отца и решила остаться верной ему даже после его гибели. Семья, домашний очаг – эти понятия для неё были увенчаны ореолом святости. Она чаяла, что и её отпрыск, Вадим, будет следовать её нравственному примеру. А он «свихнулся» с пути добродетели… женился в «шанхае»  служа в армии, «неизвестно на ком…».  Она этого не одобрила. И произошло отчуждение. Вадим хорошо знал характер матери, поэтому, из армии семейство своё  домой не повёз. А устремился в чужие края. Скитания эти разрушили слабую связь случайных людей. И они расстались. Позже, Вадим навещал мать, наезжая из Туркмении. Он уже был накрепко связан с Анфисой, о которой умалчивал, чтобы не вызвать новый гнев матери. И теперь с новой семьёй планировал поселиться обособленно, чтобы не раздражать родительницу. Особенно к этому побуждал взрывной характер его новой супруги – Анфисы.
        И Андрей искал жильё для семьи друга; он шёл по тротуару, сосредоточенно вглядываясь во дворы,  высматривая подходящий флигель. Но даже эта глубокая сосредоточенность не могла отвлечь его он мыслей о Веронике Полянской. Обращался к хозяевам строений,  которые давали повод надеяться  на успех. А сам вспоминал письменное сообщение Вадима, что жена ветеринарного врача Аширгелды Халманова Бибисолтан – не Вероника, а Настя… И терзался от сознания собственной вины, на которую указал ему добрейший Макар Фёдорович…
      Долго – долго не удавалось найти свободное жильё.  Но, в конце концов,  флигель отыскался на улице Садовой. Недавно овдовевшая  женщина согласилась принять семью в пустующее здание, чтобы не чувствовать себя одинокой…
     Андрей не откладывая, сообщил  ему положительные результаты своих поисков,   по междугороднему телефону. Вскоре предстояла встреча друзей. Андрея это радовало.





















               


                ЧАСТЬ ТРЕЬЯ               



КАЖДОМУ – СВОЁ…






























                1. АКУЛИНА
               
        Пономарь Пётр Дубовик в одночасье стал священником. Редчайший случай!  По договорённости с настоятелем Кордубайловской Покровской церкви  о. Борисом, лично опекаемым владыкой,  оставив свою кафедру в губернском городе, для рукоположения Дубовика в дьякона, а затем в иерея специально прибыл правящий  митрополит Владимир Самодан. И в процессе одной литургии совершил два рукоположения над одним Дубовиком. В результате – «рядовой сразу стал генералом» – так, улыбаясь, оценил ситуацию в узком кругу сам Дубовик.
          А ещё, будучи рядовым, Дубовик уловил слух, что в Каракоруме старухи открывают церковь.  Смекнул: «надо шустрить!».  И  мотнулся на своём дряхленьком оранжевом «Жигуле» в соседний городок. Слух не обманул. Он своими глазами увидел, что на одном из семи холмов, на которых триста  лет тому назад начало складываться это поселение, на скрещении двух улиц действительно шевелились старушки вокруг ветхого строения, утопающено в зарослях бурьяна. Они очищали территорию.
     - Мир вам, люди добрые!- крикнул предприимчивый пономарь, выйдя из машины и облокотясь на ветхий забор.
     - С миром принимаем, -  весело отозвалась маленькая, как пшеничный сноп, Акулина, глядя в бородатое лицо ещё не старого человека.
    - Мне бы старосту церкви увидеть, - проговорил Дубовик (а это был именно он).
    - Я и есть староста, - ответила маленькая старушка.
    - Вы открываете церковь, хочу быть вашим священником. Примите? – спросил пономарь.
     - Слава тебе Господи! Бог услышал мои молитвы! – воскликнула Акулина и перекрестилась.
      -  Марея! – зычно окликнула она моложавую женщину, проходившую по двору с охапкой  срубленной травы в руках, – собери всех. Мария заторопилась. Подошли старушки.   Узнав  о цели приезда пономаря Кордубайловской церкви,  все стали восторженно креститься и вслух благодарить бога, который заботясь о них, уже послал им священника.
      Довольный  результатом своей предприимчивой поездки, Дубовик пригласил старосту и весь церковный совет открывающейся церкви в Кордубайловку на предстоящее через два дня его рукоположение.
       - Приезжайте и привезите с собой прошение к владыке, чтобы меня назначил к вам настоятелем, - подсказал пономарь Дубовик.
       И событие, к общему удовлетворению,  состоялось.
       Но как возникла идея: открыть в Каракоруме церковь? Это, можно сказать, дело случая.
      Из губернского города приехала в Каракорум навестить дочь пенсионерка Акулина Мальцова.  Дочь уговорила её продать дом и переехать в Каракорум, мол, легче будет общаться, живя в одном городе. Акулина согласилась. Продала дом, а на вырученные деньги, купила себе подходящее жильё по месту жительства дочери.
          -  А где  у вас церква? - спрашивает она у соседки.
          - Да нет у нас церкви, - отвечают ей.
           - А чего же не откроете?
           - Да не разрешают…
           - Как это?..
         И Мальцова взялась за дело. Обошла старух, записала двадцать фамилий на листок – эта «двадцатка» составила церковный совет. Со списком и прошением  о предоставлении помещения для церкви отправилась в райисполком. Не сразу удалось получить желаемое. Но со временем её напористось увенчалась успехом.
          Среди  партийцев оказался   тайно верующий…и, как он сам о себе говорит, - бескорыстный - руководитель…  (Рассказ о нём - ниже. Имя его – Аристарх Пафнутьич Крутомырдин). По его распояржению отдали  «двадцатке» пустовавшее в дебрях бурьяна здание бежавшего за границу казака в гражданскую войну, уже успевшее послужить  инфекционной больницей,  и клубом собаководства.
       Старушки потрудились. Очистили двор от бурьяна. После трудов
       Акулина Григорьевна пригласила четырёх активисток, сопутствовавших ей в хождениях по коридорам власти с прошением, отметить новоселье.
     - Девки, айда ко мне, - обратилась к женщинам по привычке, выработавшейся на стройке, где она работала штукатуром-маляром.  Живу на девятом переулке. Ева отказалась, ей нужно было ехать к заболевшей сестре. И она, сняв замок с велосипеда, прислонённого к стене, уехала. Другие женщины во главе с Акулиной отправились в гости.
     -  Акулина, ты давно приобщилась к церкви? - По пути спросила  высокая и худощавая Вера.
      - О, миленькая, - с детства! – живо ответила старушка, - с самого малолетства. Жизнь заставила, когда папы не стало. Хлебушек пришлось на паперти выстаивать с протянутой рукой. И в церкве стаяла. Батюшка благословлял. Старенький был батюшка. Потом война. Комсомол. Работа. А теперь можно… Как вышла на пенсию, так и хожу. Сначала к батюшке Ляксандру. Потом к отцу Валентину, когда старый священник умер… Отец Валентин раньше командовал атомной подводной лодкой. Я так яво полюбила. До таво был веруюшший человек!..
        К дому, где недавно поселилась их новая товарка, утомленные ходьбой женщины  приближались медленно, вяло, волоча ноги. Акулина кивком головы указала на свое подворье. Женщины всматривались, оценивали достоинства построек: жилища, летней кухни, сарайчика. На первый взгляд, казалось, все сделано крепко, все ухожено, хотя в разных деталях наметанный глаз мог бы заметить проглядывающее наслоение лет. Солидный возраст был у этой типично крестьянской хаты, которая мало чем отличалась от соседних строений: на фасаде три окна с зелеными ставнями, застекленная веранда с белыми занавесками, расшитыми в стиле «ришелье», и маленький тамбурок, в котором разуваются при входе. Одна деталь вносила некоторое отличие: на фронтоне, над самым коньком крыши, – флюгер, оставшийся от прежних хозяев, и указывающий направление ветра. В эту минуту он дул с юго-востока, слегка покачивая  куст розы. Над
соседней крышей, сверкая на солнце, трепетали белыми крыльями, вспорхнувшие голуби.
     - Хорошее подворье, - неожиданно заговорила молчаливая Мария, - и люди
здесь жили хорошие. Мы почти соседями были…
     Едва успела она это сказать, как с остервенелым лаем над штакетником забора
со стороны двора, взвилась раскрытая пасть озверелого рыжего пса, смиренно, не обнаруживая себя, подпустившего женщин к самой калитке.
От неожиданности они в страхе отпрянули назад. Но Акулина уже причитала:
     - Не бойтися, не бойтися. Я сичас яво убяру.
Распахнув калитку, она схватилась руками за позвякивающую цепь и оттащила рвущегося в бешеной злобе Маркиза в сторону, приговаривая:
     - Не бойтися, проходитя. Я крепка дяржу яво.
Гости, опасливо озираясь на всклокоченного зверя, продолжающего остервенело лаять и рваться с цепи, прошмыгнули во двор. Акулина, бросив цепь на землю,  в тамбурок вошла следом за ними.
- Не разувайтися, не разувайтися! Я ищшо полы не памыла. Толька абои … да иконы успела развесить. Спасиба, Аля памагла. Дочка мая. – Сказала она, - торопясь на кухню. – Прахадитя в залу, - крикнула на ходу. И включив электроплитку, загромыхала посудой.
      Женщины, следуя совету хозяйки, не разувшись, оглядываясь по сторонам и переговариваясь, одна за другой через заставленную разным домашним скарбом веранду, вошли  в переднюю, а затем  в зал.
      Пол действительно был затоптан. Но на стенах уже красовались новые обои с зеленоватым рисунком, напоминавшим разбросанные кучками листья какого-то фантастического дерева на светло-оранжевом фоне. В красном углу – целый иконостас икон. Под ними теплилась лампадка.  Справа вдоль стены - диван с потертой красной обивкой. В середине зала - круглый стол, покрытый цветной клеенкой, на которой особенно выделялись синие цветы. Вокруг стола жесткие стулья с гнутыми спинками. Других предметов обстановки в этой комнате не было.
     Увидев иконы, женщины стали креститься в святой угол. Появившаяся Акулина, фальшивя голосом, запела «Отче наш». Молитву дружно подхватили все. И снова стали креститься стоя. И кланяться.
     - Девки, - закончив петь, сказала хозяйка, - я новоселье не справляла. Вы мои
первыя гости в этом дому. Садитися к сталу. Закусим. – И вышла снова на кухню.
     Евдокия без церемоний пододвинула к себе стул и села, оглядывая  обои. Мария и Вера, переглянувшись, замялись… Но рябоватая Евдокия, заметив их нерешительность, грубоватым голосом спросила:
     - Чего вы мнетесь?
 И они, молча сели. Акулина, похлопотав, накрыла на стол. И держа в руках открытую «полторашку» разливного кагора, приобретенного зятем в винцехе, и стаканы, сказала:
     - Это вино лечебное. Оно освящено батюшкой Валентином. Вчерась я лечилась им. Ага…так мне стала плоха к ночи! Грудь балить: кашель раздираить…Что делать? Вспомнила, батюшка Ляксандр все лечился, пил гарячее вино. Запивочку. Ага…кагор. И я нагрела. Выпила. Укутала горло шерстяным платком. И к утру, как рукой сняло. Марея зашла за мной – я уже на нагах… А сичас мы абмоим новоселье. Энто не грех. – В продолжение своего рассказа, Акулина живо двигая коротенькой шеей, непрестанно переводила свои кругленькие глазки с лица Марии на лицо Дуси и тут же перескакивала на лицо Веры, и наоборот, глядя им прямо в глаза.
     Женщины с сочувствием смотрели на улыбающееся кругленькое, заметно тронутое временем, но при ее летах - моложавое личико хозяйки и сами стали улыбаться, не выказав возражения.
     Акулина деловито налила вино в стаканы, подняла свой, говоря:
     - Девки, бяритя, кивнув головой на стол, где среди тарелок с закуской, стояли- граненые стаканы с темно-бордовой жидкостью, - хоть это новоселье, а первую выпьем давайтя за нашу церкву. Я ветеран труда, учасник вайны. Будем трудиться.  Начало уже сделали.
     Тост всем понравился. Дружно выпили. Закусывать стали солениями, которые Акулине принесла дочка Аля в больших баллонах, и вчерашней картошкой.
     - Я мяса не ем,- как будто оправдываясь за постную закуску,- сказала Акулина, - на меня батюшка Ляксандр питимью наложил. – И уточнила, - я сама упросила
яво.
    Женщины, выпив по полстакана вина на голодный желудок  стали
ощущать себя раскованнее. Они, естественно, удивились такому сообщению. И молчаливая Вера, пристально глядя в круглые глазки Акулины,  вдруг смело спросила:
     - А как это? Почему?
     - Согрешила я, миленькая. Ага…Сделала аборт. Мучаить меня энтот грех. По ночам являиться он мне в неясном образе, грех мой. Душа болить. Вот и упросила я батюшку наказать меня. Он отговаривал, мол, давно это было… Я не отступилась. Сама просила питимью. И он согласился: запретил есть мясо. С тех пор я мяса не ем. – Акулина медленно обвела всех значительным взглядом своих маленьких, кругленьких глаз. Женщины молчали, раздумывая над услышанным. Каждая из них невольно вспомнила собственные грехи подобного рода, внутренне содрогаясь за содеянные убийства своих младенцев. И сокрушались, что никогда им в голову не приходило осознать свою вину за детоубийство и очиститься от этого тяжкого греха, добровольно выпросив для себя у священника наказание – епитимью.  А вот Акулина…святой человек…
     Выпили еще. Теперь уже за новоселье. Оживились. Загалдели. Слышались пожелания здоровья и долголетия на новом месте. И осуществления замысла – скорее обрести действующую церковь, священник уже объявился…
     Высокая и худощавая Вера, снова повторила свой вопрос, который задала
Акулине по пути к её дому:
     - А давно ты, матушка, приобщилась к церкви?
     -Да, миленькая, можно сказать, с детства… - начала было рассказ Акулина, но вспомнив, что это она уже говорила, осеклась. И минуту молчала. После паузы, как бы продолжая прерванную мысль, сказала:
    - Веруюшшей я была всягда. А полностью отдала себя церкве когда вышла
на пенсию. Я в храме батюшки Ляксандра на каждой службе стаяла у иконы
Божией Матери «Всех скарбящих Радость». Он даже дамой привез мне такую икону. А в Пюхтицком монастыре надо мной чуть было не совершили таинство пострига в монахини. Мне даже облачения выдали…клобук и мантилью…как-нибудь покажу в другой раз. В жизни чаво тольки не бывало…
     Женщины слушали и смотрели прямо в рот Акулины с обожанием. Под действием выпитого вина глазки их заблестели, разогретая алкоголем кровь,
быстрее забегала по всей перифирии телесной, лица покраснели. Раздразненный скудной закуской аппетит требовал основательной пищи. Акулина, тоже изрядно
захмелевшая, снова разлила вино в стаканы. Веселящее и будоражащее содержимое полуторалитровой бутылки из-под минеральной воды заметно истощалось.
Консервированные овощи и хлеб тоже исчезли со стола. Увлеченная своим рас-сказом,  хозяйка не замечала этого…
     - А у тебя еще есть хлеб, Акулина? – спросила Евдокия, взяв в руки стакан
с вином, сверкнувший в отблеске солнца.
     - Матушка моя, Богородица! Да как же это я!.. – спохватилась Акулина и, покачиваясь, засеменила на кухню. Оттуда вернулась с хлебом и кастрюлькой
котлет. – Кушайте гости мои дорогие! – сказала она, ставя снедь на стол. – Марея, Вера, давайтя ишшо по единой…беритя! беритя! – и она чекнулась своим
стаканом с Дусей и залпом проглотила вино.
     Мария и Вера повинуясь призыву, тоже выпили. Но были крайне удивле-
ны котлетам, одну из которых Акулина уже смачно уплетала за обе щеки.
     - Акулина, а как же твоя «питимья» на мясо? – ставя пустой стакан на стол и
вытирая губы ладонью, - непривычно смело для себя спросила Вера. – Взгляды собутыльниц сосредоточились на лице хозяйки. В каждом из них горел огонек ожидания: что она скажет?
     - Какое мясо? – искренне удивилась Акулина и кругленькое личико ее расширилось. – Ты про котлеты? – Так разве же это мясо?
     - Не мясо? – со смешливым недоумением переспросила Вера, - тонкие брови
ее взметнулись вверх. И на секунду застыли.
      Однако хмель кружил голову. И не давал мысли задерживаться на одном предмете. Особенно на котлетах: мясо они или не мясо? Женщины пили кагор -
богослужебное вино. А значит – «безгрешное», потому что таинство святого причастия совершается именно  кагором, который под действием молитв якобы «пресуществляется» в кровь Господню. Таков постулат православия ( Ставший настоятелем иерей ПётрДубовик, чуть ли не клятвенно утверждал, что это не символ, а живая реальность: вино пресуществляется в кровь Христву). Ему, конечно, виднее. Но как бы-то ни было, такая кровь вывела четверых женщин, отмечающих новоселье Акулины Мальцовой, из обычного состояния спокойной уравновешенности, обострила их религиозные чувства:
                - Господи, помилуй нас, на Тя бо уповахом;
                не прогневайся на ны зело, ниже помяни
                беззаконий наших… - запела молитву Акулина и ее дружно подхватили все участники застолья.
                ...Милосердия двери отверзи нам, благословенная
                Богородице, надеющиеся на Тя да не погибнем,
                Но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси
                Спасение рода христианского.
                Господи, помилуй.(12 раз)
     Закончив петь тропарь, растроганная Акулина, изнутри подогреваемая священным кагором, не удержала свою тайну:
     - Грешница я! Грешница! – вырвалась из самой груди безутешная жалоба.
Женщины насторожились, недоумевая, что происходит с Акулиной?
А она причитает: «Грешница я, искусил меня Анчихрист!»
     - Да что ты такое говоришь, Акулина Григорьевна? – забеспокоилась соседка
Мария, самая младшая из компании богомолок, потирая себе виски кончиками пальцев.
     - Искусил Сатана… А я яму верила, как святому… любила… батюшка Вален-тин… - Невнятно, в сильном волнении, говорила Акулина, всхлипывая и разма-зывая на щеках слезы ладонью левой руки, в правой зажав пустой стакан.
     - Акулина, ты толком скажи, что случилось? Чем ты нагрешила? – пожевав беззубым ртом, -  стала допытываться рябая Дуся.
     - Милыя сестры, ета и людем сказать – срам крамешный…
     Женщины, затуманенными глазами глядя на опьяневшую товарку, думали,
что плачет в Акулине священное вино. Хотя выпила она не больше других…
       Акулина, будучи еще трезвой, видимо, не собиралась рассказывать своим новым
подругам о той неприглядной истории, в которую она была ввергнута «происками дьявола», олицетворением которого на этот раз явился отец Валентин, бывший капитан атомной субмарины. Но, захмелев, решила продемонстрировать нынешнему окружению свою кристальную честность, которую чуть-чуть, было, не запятнала под влиянием корыстолюбивого человека, прикрывающего свою дьявольскую сущность священным облачением иерея.
      - Скажи-скажи, душе твоей легче станет, - настаивала Дуся.
      - Матерь Божия, заступница, прасти, прасти мене грешницу, паслушалась я отца Валентина и сагрешила… Он велел все свечи, каторые веруюшшия аставляють под иконами, собрать, отнести свечнице и получить за них деньги для отца Валентина и для мине…  И я  это сделала… Патом я рыдала на всю церкву, лёжа пластом перед распятием и каялась… Отец Валентин испугался, не знал, как меня усмирить…
 
                2.  БЕСКОРЫСТНЫЙ

      У бескорыстного и верующего руководителя, который разрешил отдать в распоряжение церковной «двадцатки» ветхое здание, было старинное имя -
Аристарх Пафнутьич Крутомырдин. В институтские годы и после окончания факультета механизации сельского хозяйства выглядел он стройным молодым человеком, темноволосым с правильными чертами лица, без каких-либо особенностей. А фамилия у многих вызывала недоумение. Кое-кто фантазировал: «Может быть, у близкого (по времени) к Адаму и Еве предка было что-то несуразное с физиономией?..». Но к старости Крутомырдина заметно проявилась и обнаружилась для окружающих лексико-биологическая связь… фамилии и реального образа.
       Получив диплом, Крутомырдин работал механиком, главным инженером. Послужил в райкоме партии в качестве инструктора сельскохозяйственного отдела. И обрёл право на занятие должности директора совхоза.
        В этой роли Аристарх Пафнутьич задержался надолго. Тогда и произошли основные изменения в его внешнем облике. И, пожалуй, не только во внешнем…
Совхозом управлял он отчасти дистанционно, если судить по такому факту: являясь директором совхоза,  жил – в городе. При этом сам город был ещё лишь условным абрисом «урбанистического объекта». Новый статус для нашего скороспелого города, выходца из недр станицы, в ту пору был тяжким бременем. Он носил его неуклюже и стеснительно, как чужой костюм, взятый в долг…В городе не было асфальтированных дорог, не было тротуаров…много чего не было- длинный перечень… В действительности он оставался старой станицей с новым титулом. И каждый из представителей партийной номенклатуры, (а наш герой тоже относился к этой элитной категории граждан), осуществлял благоустройство для себя в частном порядке, опираясь на социалистическую собственность, которая, кстати, находилась у него под рукой; и на тесные связи с номенклатурными однокашниками по принципу: «ты мне – я тебе».
        ( Напрашивается законный вопрос: для чего же нужно было переводить населённый пункт из соответствующей ему категории, на более высокую ступень, если для этого не было достаточных предпосылок?  Вопрос следовало бы адресовать  более раннему предшественнику Крутомырдина, кстати, тоже бескорыстному партийному руководителю – именно инициатору такой странной перемены - Шахраю… Но его уже здесь нет.
          В подтверждение тезиса о частном благоустройстве, для наглядности приведём такой факт: в то время в городе только перед райкомом партии была асфальтирована часть центральной улицы, остальное пространство в обе стороны утопало в грязи. Правда, на другой улице была асфальтирована ещё одна часть дороги. Этот благоустроенный участок соединял областную автомагистраль, проходившую через город, с усадьбой Аристарха Пафнутьича, т.е., асфальт доходил до ворот усадьбы нашего бескорыстного героя, и тут же, за его воротами обрывался, будто его ножом отрезали. Дальше шла непролазная грязь. При этом Крутомырдин никогда не стеснялся утверждать, что он - человек бескорыстный, благодетельный, ночей не спит, всё думает, как повысить благополучие земляков.
     Прошли десятилетия. Изменилась страна. Что-то изменилось в городе. Претерпел внешние изменения и наш герой. Отяжелел. Обрюзг. Двигается замедленно. С одышкой. Сердце его принудительно подталкивает «перпетууммобиле» - вечный двигатель, как ядовито шутят городские зубоскалы. Внутренняя конституция его тоже не устояла на месте. Хотя каркас характера был забетонирован в генах. «Ищите в юности начала добрых дел, истоки зла ищите тоже в детстве» - сказал Луций Анней Сенека.
       Однажды, проходя мимо «дворянского гнезда» (так в народе неприязненно называют два затейливых и очень дорогих особняка – отца и сына Крутомырдиных), на углу Центральной улицы и крутомырдинского переулка, Андрей услышал хрипловатый оклик:
 - Постойте!
 Оглянулся: из бесшумно распахнувшейся двери собственной конторы, встроенной в жилой комплекс, ( возле которой красовался старый ветвистый карагач со специально спиленной вершиной, и на потемневшем срезе позировал прохожим искусственный аист), тяжело переваливаясь с ноги на ногу, на тротуар выкатывался сам владелец этих роскошных строений – грузный и медлительный в движениях, с хмурым одутловатым лицом, из-под кустистых бровей которого колюче вонзились в Андрея холодные глаза-буравчики.
       Андрей остановился. Догадка о теме предстоящего разговора явилась мгновенно. Газетчик знал, что нынешний предприниматель Крутомырдин-старший в ушедшую эпоху состоял в райкомовской партноменклатуре, длительное время занимал пост директора совхоза, но личного контакта с ним не имел, так как возглавлял в редакции сектор промышленности, а не сельского хозяйства. Позже Крутомырдин был председателем райисполкома. Но, не выслужив положенный срок, оказался понижен вышестоящей инстанцией снова на должность директора совхоза.
      После случившихся в стране перемен, Крутомырдин принялся за предпринимательскую деятельность. Он стал торговать. На свои деньги издал книжку, в которую тщательно вписал все скрупулёзно собранные свои подвиги. Похваливал кое-кого из приближённых. Интонация книги сплошь хвалебная. И всё в ней вертится вокруг собственной персоны.
       Случилось прочесть это сочинение (подобие мемуаров) бывшему главному инженеру совхоза, которым руководил Крутомырдин – Сергею Ретивых, щупленькому мужчине, с основательной организацией интеллекта, широкой эрудицией и достаточным чувством юмора; прихрамывающему на одну ногу. Прочитав,  двухгодичный труд Крутомырдина, он едко улыбнулся, и произнес вслух: «Ангел во плоти, только крылышек не хватает!». Пришёл к Андрею с этой книгой, в которой страницы были испещрены карандашными пометками и подчёркиваниями многих сомнительных мест.
      - Взгляни, какие святые нами руководили, - протянул он книгу приятелю, - будто не по их вине мы страну «профукали»… Убеждён, не Горбачёв, и не Ельцин в этом в первую очередь виноваты, - а эти местные князьки. Они, являясь представителями власти на местах, своими разнузданными деяниями, озлобили народ против власти. А те, что наверху, только довершили дело. И разочарованные массы не встали на защиту опостылевшей лицемерной и воровливой бюрократии, составлявшей государственную систему.

   Гневно произнося эти слова, Сергей Николаевич яростно рубил воздух рукой; от напряжения вздувались вены, на разгорячённом лице вздрагивали бисеринки пота, сверкали возмущением глаза.
       Кто такой Сергей Николаевич? Идеалист! Мечтатель! Но деятельный!
 Родился он в 1946 году в Донецком районе. С рождения была у Сергея мечта стать инженером тяжёлого машиностроения. Но родители не имели достаточных средств для того, чтобы учить сына в дальнем городе. Поэтому, как неизбежность, после окончания средней школы, местом учёбы стал Зерноград. Окончил Сергей институт в числе десяти лучших студентов. Начал свой трудовой путь в совхозе «Красносельский». Но вскоре проявил свой принципиальный характер. (А где у нас любят принципиальных?!). Сам он об инциденте говорит: « Поскандалил. Плюнул. Бросил трудовую книжку. Собрал чемодан среди зимы и уехал. Причина? Разногласия. Я – механик, с душой относился к железу. А управляющему и агроному – «до лампочки» - (не вполне адекватный, смысловой перевод), что там с трактором будет. Сделай «это!», хоть умри…
         В соседнем районе предложили должность директора совхоза «Урожайный». Он существовал уже семь лет, и каждый год всю его территорию затапливало водой. Прямо из конторы можно было рыбу удить. Весь посёлок в воде. Ни школы, ни магазина – ничего нет! Никто на территории не живёт. Я решил жить там на месте»...
        Словом, дальнейшие подробности всех затраченных титанических усилий Сергея Николаевича и его самоотверженных сподвижников, направленные на становление кормозаготовительного совхоза, достигнутых результатов – можно обозначить одним словом – подвиг! Но в итоге, весь трудовой героизм энтузиастов решением правительства был сведён к нулю. Совхоз «Урожайный», по причине разукомплектования районов, был упразднён.
      В тресте Сергею Николаевичу для дальнейшей работы предложили три совхоза на выбор. Он переехал с семьёй в Каракорумский район. И принялся за работу главного инженера под началом директора совхоза Крутомырдина. В тресте похвалили этого директора: «Уже два года премии получают. С инженерами, правда, не уживается. И сейчас ему нужен инженер»…
          - Крутомырдин был волен делать у себя то, что ему хотелось,- рассказывает Сергей Николаевич.- Он любил строить. В совхозе построил около ста квартир (не бескорыстно). Это известно от шабаёв, которые наезжали к нему с Кавказа. Но хорошо, что строил. А поражали меня такие вещи, - продолжает Сергей Николаевич. - Вот пример:
        Утро. Идёт наряд. Прибегает встревоженная женщина в слезах и говорит: «Титову плохо с сердцем. Нужно срочно отвезти в больницу».
 (Титов - бывший бригадир передовой бригады овощеводов, награждённый правительственной наградой, делегат ХХY11 съезда КПСС).
       Я при этой женщине говорю своему подчинённому завгару: «Дай любую заведённую машину, пусть едут в больницу». Завгар отвечает: «Нет! Я никому ничего не дам. Идите до Крутомырдина». А Титова нужно было срочно доставить в больницу для оказания скорой помощи. «Я тебе говорю, главный инженер! – повторяю указание завгару, - у человека приступ». В это время подходит Крутомырдин.
    - Аристарх Пафнутьич, - перевожу взгляд на директора, - у Титова сердечный приступ, я завгару сказал, чтобы дал машину для его транспортировки в больницу, а он посылает к тебе. Что это за новости? Зачем мне такой завгар нужен!
         Крутомырдин помолчал. И молвил:
        - Правильно сказал завгар.
    -    Я не знал, что на это можно ответить. Выходит, что жизнь человека – ничего не стоит. Ни чуткости, ни заботы, ни уважения к старости. Я же не торговку на базар распорядился отвезти. Человек помирает – срочно надо оказать помощь…
       - Вот такой казус. Я не понимаю… Это - уважаемый Крутомырдин!..
        Некоторые вопросы Крутомырдин решал коллегиально. Соберёт бывало специалистов: прорабов, гидротехников, ветврача, инженера-электрика, меня и говрит:
      - Вы знаете, нам сарай нужен. Давайте съездим, приценимся, сколько он будет стоить. Едем. Смотрим, что надо делать. Все высказались. Сообща определили его стоимость – 30 тыс. руб. (в то время). Заключает договор – на 50 тыс. руб. Разница… известное дело, кому в карман.
      - Не могу забыть и такой случай… Работал заведующим мастерскими молодой специалист с высшим образованием по имени Володя. Предлагают ему перейти в РК КПСС на должность инструктора. Он пришёл ко мне посоветоваться. Я старше, опытнее. И он, рассказав о предложении, спросил: что делать? Я ему честно ответил, что в профессиональном плане ты уже ничего не приобретёшь. А в плане карьерного роста – у тебя открывается перспектива: после инструктора – зав. отделом, секретарь райкома, обкома, ЦК КПСС. Думай сам. Он рассчитывается, уходит в райком и работает до «переломки». Потом началась «переломка». Партия «своих» не бросила. Рассовала по «тёплым» местам. В их числе нашли место Володе. Он стал в хуторе председателем сельского Совета. Советская власть ещё не кончилась, но уже шаталась. Я работал в «Райсельхозтехнике» и по нечаянности попал в депутаты. Все председатели сельских Советов автоматически являлись депутатами райсовета. На одной из сессий встаёт вопрос о ликвидации депутатской неприкосновенности Владимира Карнавалова по случаю того, что он…
     - Сейчас вам доложит по существу вопроса прокурор района…
 Выходит к трибуне очень солидный прокурор и говорит:
      - Надо с депутата Карнавалова снять депутатскую неприкосновенность. На него заводится уголовное дело.
      - По случаю чего? – вопрос из зала.
      - Да там что-то с кассетами… Они там организовали дискотеку или просто танцплощадку и он как председатель сельсовета принимал участие в организации досуга хуторской молодёжи, стал снабжать кассетами и на этом сделал деньги себе в карман.
      - Слушаю и думаю, - говорит Сергей Николаевич: « Что из этих кассет можно получить?»… После прокурора выступил я достаточно эмоционально. Ну, короче говоря, я – никто, но моя речь была хорошо воспринята депутатами и все проголосовали против предложения прокурора – «не отдадим!»
 Позже спрашиваю у Карнавалова:
       - Володя, в чём суть дела?
 Он рассказал следующее:
     - Райисполком обязал председателей сельских Советов закупать у населения молоко и куриные яйца под встречную продажу дефицитных товаров. Сдатчикам молока можно было приобрести стиральную машину, тяжёлый мотоцикл, ковёр и другие товары. Этот дефицит являлся стимулом для селян, которые ради приобретения нужных товаров соглашались сдавать сельхозпродукты. Словом, подбираются люди, которым я объявил условия, сдают молоко, с надежной…
       Приезжаю в райисполком, а мне говорят: «Подпиши, что вы взяли…». А этот мотоцикл с коляской, за который у меня требуют подпись, уже отдали свату или брату. А, значит, человек, который сдавал молоко, его не получит. Естественно, я отказался ставить свою подпись под фикцией. «Шнурки» райисполкомовские доложили об этом Крутомырдину, который в то время был председателем райисполкома. Крутомырдин вызывает меня к себе.
        «Чего ты там умничаешь?» - Набычившись, спрашивает, глядя мне в глаза.
        «Я не умничаю, но что я людям скажу? Если обману в этот раз, кто станет сдавать молоко?» - отвечаю.
         За моё неповиновение, Крутомырдин направил туда прокурора. Словом, причина была - в другом, а повод притянули «за уши». И в этом Крутомырдин и прокурор, пользуясь своим служебным положением, проявили свои худшие человеческие качества, - такой вывод сделал Сергей Николаевич, имевший в своё время возможность хорошо изучить свойства личности Крутомырдина.
      Андрей,  возмутившие Сергея Ретивых факты, изложил в своём очерке. И опубликовал.  Теперь, проходя мимо «дворянского гнезда» и услыхав хрипловатый оклик Крутомырдина: «постойте!» - сразу понял, о чём пойдёт речь…
        Подойдя к Андрею с дрожавшим листком бумаги в руке, Аристарх Пафнутьич с одышкой сказал:
       - Ходил в редакцию, чтобы опубликовали мой отклик на ваш очерк, но заметку редактор не приняла. Прочтите на досуге…
 Андрей взял трепещущий, как сердце его автора, листок и, сказав положенное «спасибо», удалился.  Дома, к своему удивлению, читая текст, не обнаружил собственных оправданий Крутомырдина. Ни - словом не обмолвился о себе. И - начал с похвалы…
        Но начав «…во здравие», - дальше автор заметки свёл к панихиде «за упокой». Особенно поразило Андрея то,  что Крутомырдин стал оплакивать «подмоченный» авторитет деятелей, чью неумеренную прихватизацию прежде даже сам порицал… Дрыгину - бывшего третьего секретаря райкома, отстранённого от должности вместе с первым и вторым – одновременно (но сумевшую внедриться в райсобес в качестве начальника, где  бесцеремонно обирала несчастных стариков и старушек, что установлено специальной комиссией райкома, которую возглавлял новый второй секретарь);
     Котярова - бывшего директора консервного завода, целенаправленно подведшего своё предприятие под банкротство, хотя был надёжный способ его спасти: Газпром согласился взять завод под своё крыло. Котяров предпочёл другое, набрал в банках миллиарды рублей кредитов, заведомо зная, что деньги не возвратит…
     Зарабплату рабочим не выплатил, чем спровоцировал их к протестным действиям, включая массовую голодовку и перекрытие автострады, но всем своим сыновьям приобрёл иномарки, воздвиг двухэтажный коттедж со службами и баней и, раздобыв липовую справку об инвалидности, покинул завод на разграбление. Сыновьям открыл аптеки, а себе новую фирму;
    Ударена - бывшего председателя райисполкома – главу администарации района – наложившего свою мохнатую лапу на лучшие земли района и за бесценок заполучившего всю технику консервного завода, активно поучаствовав в организации его банкротства…
      А о себе – ни слова!
Андрей задумался… «По Крутомырдину: если человек во властной структуре занимает руководящий пост, то, какой бы произвол он не чинил, исполняемая им должность априори «делает» его непогрешимым. Хотя жизнь полна примеров совершенно противоположного характера.
         Несомненно, Крутомырдин, сочинив «апологию» в защиту упомянутых лиц, в первую очередь защищал себя, стремясь убедить общественность, что он –  честный,  бескорыстный… и  верующий…

                3.    ПРИЕЗД  ЛЮТОВЫХ

        Вадиму удалось-таки сломить  упорное сопротивление Анфисы. И они, приехав в Каракорум, поселились на улице Садовой. Слух о  приезде Лютовых как, впрочем, все слухи, по городу распространился быстро. Он достиг и ушей  матери Вадима. У Федотьи Ивановны тоже пустовал приличный флигель. Она отыскала семью сына, и, выговарив ему упрёк за такой «странный» поступок, потребовала, чтобы он «не позорил мать, скитаясь по чужим углам, а перебирался в свой двор».
     Вскоре всё уладилось. Вадим переселился к матери. Федотья Ивановна тепло встретила  Анфису. Сдерживала себя от каких-либо замечаний, чтобы не возник конфликт. Анфиса тоже была сдержанной: старалась не показывать свой характер. По крайней мере, хоть поначалу.
      Андрей представил своего друга начальнику Махошину.
Владимир Иванович, как и обещал Аргунову,  принял  Вадима Лютова для художественно-оформительских работ на должность автослесаря: в штатном расписании строительной организации  художник не предусматривался.
        В ближайший выходной день друзья отправились к Петру в Кордубайловку.
Во Дворце культуры Петра не оказалось. И тут же выяснилось, что Дубовик с должности завхоза Дворца культуры уволился и перешёл в церковь.  Став церковным завхозом,  одновременно сделался пономарём:
 возжигал свечи, лампады, по указанию священника бил в колокол, воскуривал кадило, подавал его во время службы иерею и часто крестился. Придя в церковь, всё  это друзья с любопытством наблюдали и немало дивились: дело было не привычное…
        Пётр увидел своих гостей, кивнул им издали, но подошёл к ним в своём синем подряснике только по окончанию службы. Как будто обрадовался встрече. И слегка смутился.
       - Бляха-муха! Какие вы молодцы, что нашли меня, - начал он со своего излюбленного восклицания.
       Гости всматривались в  лицо своего школьного друга и сослуживца.  И каждый из них подумал: «Встреться Петька где-нибудь на улице – не узнали бы его.  Большая часть лица скрывалась в усах и обширной бороде, на лоб свисали курчавые тёмные волосы». Непривычным был и наряд его…
      Следом за выплеснувшейся толпой прихожан, вышли на улицу.  За воротами Андрей и Вадим закурили, Пётр отказался: бросил,- говорит.
       - А что тебя подвигло на церковную службу? – спросил Вадим.
       -  Бляха-муха, видите же, что-то происходит…  генсеки, будто мухи мрут, и друг за дружкой уходят к праотцам...   Теперь вот перестройка началась …  Уже  вовсю у нас   толкуют люди: быть  безработице…  А церкви безработица не только не грозит, а даже на пользу: нищета побуждает каждого искать себе хоть мнимую защиту и опору.  Вот эти-то сермяги  и попрут толпой в церковь. Клириков даже нищие бабушки прокормят, - сказал Пётр, ухмыльнувшись в усы. - Присоединяйтесь, пока есть шанс. Сейчас легко стать священником.
      Андрей и Вадим  курили, глядя на улыбающегося Петра. Что-то мешало им разглядеть в этом  расчётливом пономаре  школьного друга, простецкого, казалось, бесшабашного парня…Хотя вспоминали прилепившуюся к нему в те годы кличку: «Поп Гапон», под этим прозвищем подразумевался «обманщик, предатель»…
      -  Соглашайтесь, не пожалеете. Настоятель у меня со связями. Наш митрополит - его покровитель. Другой такой возможности может больше не случиться.
     - Я – пас, - ответил Андрей.- Останусь в газете, хотя эта «районка» - в печёнках у меня сидит.
      - А я бы взялся церковную газету вести, - сказал Вадим. - У меня есть опыт журналистики. Во время учёбы в институте сотрудничал с Московской городской газетой. Скажи своему начальству о моём предложении.
     - Хорошо, - пообещал Пётр, - а теперь я  должен идти…

                4.    РАЗВОРОТЛИВЫЙ ДУБОВИК

       Получив благословение владыки быть настоятелем Каракорумской  Троицкой церкви, отец Пётр Дубовик  сел на свой видавший виды оранжевый «Жигуль» и отправился по  предприятиям города налаживать связи, опираясь на которые, он мог бы просить пожертвования на церковь.
        Совершив деловой объезд,  принёс в редакцию газеты заметку, в которой выражал свою благодарность, назвав имена жертвователей. Первым в их числе оказался Змеевец, ещё недавно восседавший в кабинете первого секретаря в здании РК КПСС, а  теперь переместившийся в здание районной администрации.  За ним следовал Котяров, директор консервного завода и ещё не менее дюжины имён. Эти и последующие пожертвования послужили тому, что  в Каракорум специально приехал правящий митрополит и во время богослужения награждал церковными орденами активных жертвователей из числа руководителей района. А на фасаде храма прикрепили памятную доску, на которой  выгравированы имена  бывших заядлых партийцев. В числе первых  значатся фамилии Змеевца , Котярова, Ударена… 
             За открытие церкви, настоятель  Пётр Дубовик в числе награждённых первым получил орден и  назначен на должность благочинного. Возглавив округ, он ещё активнее развернул строительные работы. Ветхие стены старого здания стали обкладывать белым огнеупорным кирпичом, закупаемым в Белой Калитве. Всё, казалось бы, идёт хорошо. Но Дубовику не по себе: радость полученной награды омрачает своим присутствием  староста Акулина Мальцова : она финансовую сферу церкви  цепко держит  в своих руках…
       Вадим Лютов, получив благословение митрополита Котлярова на редактирование газеты «Духовное возрождение», расстался со строительной организацией и уже продолжительное время осуществляет выпуск единственного в епархии церковного  периодического издания. Впечатлениями о  своей службе и церковной сфере Лютов регулярно делится с Андреем. Вот и сегодня он заглянул к нему в редакцию.
Аргунов, увидев друга, вышел из кабинета, чтобы не отвлекать работающего за соседним столом коллегу. В коридоре подошли к окну, закурили. (В церкви Вадим, естественно, не курит).
         - Хвались. Как идут дела? – шутливым тоном заговорил Андрей.
          - Всё так же. Работаю один, собираю по церквам материалы, пишу статьи, отвожу макеты и тексты в типографию, получаю готовую продукцию, сам же распространяю её по обширному  благочинию, - рассказывает Вадим - в его голосе слышатся жёсткие нотки…-  В алтаре Каракорумскокй церкви собрались сыновья и молодые родственники Петра Дубовика, пожелавшие  стать священниками. Целый клан. Даже брат его на самом завершающем этапе прервал  учёбу в лётном училище и теперь отирается в алтаре. Будет келейником у митрополита… Эта «должность», обретённая… (как бы это тебе сказать?)  - не бескорыстно, очень их радует, перспективная! А я, печатая газету, постоянно слышу в типографии иронические замечания в адрес Петра Дубовика, и разные истории, связанные с ним - отнюдь не хвалебного свойства:
     «В каких только лужах он не валялся, - со смехом замечает метранпаж, низкорослая с конопушками на щеках,  Марина Кузичкина,- и вдруг – свяшенник! А какой бабник – не доведи Господи!»
      -  Меня коробят подобные сообщения. А они ещё и по почте приходят мне. Вот самое свежее, полюбопытствуй…
      Вадим достал из портфеля стопку писем, одно из них подал Андрею.
     Андрей, взяв листок, облокотился о подоконник.
     -  Читай вслух, я буду следить за твоим лицом, хочу видеть реакцию, - молвил Вадим. Андрей, молча, кивнул, не возразив. И принялся читать.
       « Уважаемая редакция! Хочу поделиться скорбными раздумьями о Каракорумской церкви. В детстве мне родители внушали, что, мол, Православная Церковь – это человеколюбие («возлюби ближнего своего, как самого себя»), это милосердие («не обидь сироту, помоги обездоленному»). Теперь мы все сироты. В церковь идём, как в последнее прибежище за утешением. Но его там нет. Дух казёнщины и отчуждения царит в церковном здании. Душевной теплоты нет.  Люди какие-то озлобленные, шпыняют друг друга придирками по пустякам. Проповеди вялые, невнятные. Священники держат себя как большие начальники: напыщенные и горделивые. Цены на требы непомерные. Например, крещение младенца – 120 тыс. руб. К тому же надо сдать священнику два махровых полотенца, каждое из которых стоит теперь немалых денег. А минимальная зарплата для граждан 83 тыс.руб. Представьте, моей дочери нужно два месяца ничего не есть, чтоб окрестить своего сына. И это хорошо ещё, что она работает техничкой и хоть с перебоями получает свои крохи. А как быть тем, кто не имеет работы?
     Так,  где же церковное милосердие? Обдирают православных, как липку… А венчание обходится ещё дороже – 200 тыс. руб. Почему так? Может, это нужно для того, чтобы местное священство всё больше и больше расширяло свой автомобильный парк? А может, это потому, что в нашей церкви внедрился семейный клан (братья, сыновья, жёны, племянники, невестки…и дочери любимых женщин)- все хотят хорошо жить сейчас, а не в загробном мире, эксплуатируя  стремление людей к вере и святости. Личный интерес святые отцы блюдут скрупулёзно. Не- известно за какие заслуги, получив для себя квартиру вне всякой очереди  по улице Горького, 80 (ему был выстроен коттедж) Пётр Дубовик изловчился, - и это при нашей принципиальной администрации, - урвать ещё одну квартиру по проспекту Победа, 33 для своего братца, которого, как редкого специалиста выписал на должность церковного завхоза из чужедальних краёв. Интересно знать, кто персонально тот добродетель и за какие поповские щедроты обошёл очередников, ожидающих жилья по два десятка лет, чтобы услужить церковному завхозу? И каково мнение районной администрации на сей счёт? В городе распространился слух, что мартыновский батюшка проворовался, прикарманив крупную сумму денег.
Чтобы залечить  потрясение в душах прихожан этой церкви, так сказать, на прорыв срочно брошен Пётр Дубовик… Про этого святого отца мои соседи говорят:
  «Наверное, областное церковное начальство хорошо знает, чего хочет, если выпустило козла в капусту».
                Анастасия Пантелеева, пенсионерка.
Андрей дочитал и возвратил письмо Вадиму.
     - Не вижу восторга на твоём лице, - заметил Вадим, следивший за мимикой Андрея.
     - Восторга у меня церковь никогда не вызовет, будь она трижды идеальной с точки зрения вот таких пенсионерок, жаждущих утешения. Потому, что всё, что с нею связано, основано на вымысле, то есть, на лжи, начиная с «непорочного зачатия девы Марии, якобы родившей Бога…, которую церковники так и называют -Богородицей, приписав ей немыслимые целительские свойства от всех болезней…» Можешь  себе представить: дева Мария родила от святого духа… Дух- это обыкновенный воздух. Если он даже встанет столбом, от него родить невозможно. Потому, что в нём нет хромосом…которые содержат нуклеиновую кислоту, и функции которых состоят в хранении, реализации и передаче наследственной информации. И слово «святой», ставшее основой понятия христианской святости, ничего функционально детородного к «духу» не прибавляет. Оно заимствовано у славян, которые пользовались им в своей речи задолго до появления христианства. Оно прилагалось к всякого рода сверхъестественным силам и явлениям, а также обозначало людей, обладавших сверхчеловеческими способностями. Святой – некто сильный, крепкий, могучий, сверхъестественное существо. Святыми называли русалок, водяных, домовых, и прочие силы и явления: святой огонь, святой разум, святой дождь, святой час (добрый час); дать святым кулаком – ударить  кулаком за правое дело. Эти нюансы давно уже исследовали учёные  лингвисты.
Честно тебе признаюсь, дружище, мне на церковную тему говорить не хочется.
    - А что ты решил сделать с этим письмом? -  спросил Андрей, помолчав.
    - Письмо я опубликую, - произнося эти слова, Вадим смотрел на Андрея  взглядом, в котором сквозила решимость.
    Андрей усмехнулся:
   -  Эта публикация будет для тебя последней,  твоё редакторство на этом закончится  - Петро не потерпит такой разоблачительной вольности.
    - Нет, - ответил Вадим, - я подожду собрания священников, которое намечается на ближайшие дни, побываю на нём – там должен быть интересный материал – затем перерегистрирую газету на себя и продолжу  её выпуск, освободившись от церковной зависимости.
    - Это  интересно, но хлопот не оберёшься, - раздумчиво сказал Андрей. Вот Петро забегается… Желаю тебе удачи.

 
               
                5.        ВЕЧЕРОМ

      Квартиру Аргунова   достроили на собранные им за продолжительное время из своей зарплаты гроши.  Он, возблагодарив Макара Фёдоровича за своё длительное пребывание у него в гостях, переселился на казённую жилплощадь. Ему  непривычно  было называть её своей квартирой…
 На кухне  у него уже появился небольшой столик и две табуретки. В спальне - раскладушка с матрацем, подушкой и одеялом. На стене над раскладушкой водворился живописный портрет возлюбленной  Вероники Полянской, кисти туркмена-сослуживца и друга Джумамурата Сейтакова из Фирюзы.  Андрей привёз его из Каракумов в чемодане. И теперь красавица провожает его влюблённым взглядом, куда бы он ни ступил. Это ощущение воодушевляет Андрея.
  Прямо на полу - угол книг – всё, что  приобрел здесь в книжном магазине. На подоконнике два фотоаппарата, постоянные спутники его прежней и нынешней кочевой жизни. Зал  совершенно пуст. И это Аргунова не смущает. Он даже подумывал принять семью Вадима к себе. И сделал бы для друга это с лёгкой душой. Но  не мог представить себе, что под одной крышей, и даже в одной квартире с ним будет жить…Анфиса. И раздумывая так, вдруг устыдился, что при своём таком нетерпимом к ней отношении (зная из рассказов Вадима о её распутстве), уговаривал друга примириться с нею ради детей...
Вдруг вошёл Вадим. Лицо озабоченное, угрюмое. Настроение подавленное.
 - Что, опять Анфиса что-то отчебучила? – спросил Андрей, хлопоча на кухне..
- Анфису не переделать! – Махнул рукой Вадим, - я уже смирился. Тут другое:
- Только что закончился юртовой казачий круг, на котором выступил настоятель церкви, наш с тобой старый друг, Пётр Дубовик. Перед началом выступления потребовал, чтобы я выключил диктофон. Но я не выключил. Хочешь послушать его откровения?
- Чай остынет. Давай по пиалушке выпьем… Хотя… включай, - согласился Андрей. Вадим нажал кнопку «пуск». Пошла запись:
« Я знаю, вы, казаки, меня считаете, что я мафиози…то-да-сё-да… Давайте  посмотрим, во что обошёлся мой храм мне. Комиссия насчитала около одного миллиарда рублей.  Помогли мне власти…все, все, все… Те деньги, которыми нам помогли – 432 миллиона, а 557 миллионов мне нужно было найти самому. Это только на кирпичи, забор, доски – всё, всё, всё.  Внутреннее убранство храма я не беру, хотя оно тоже, наверное, уже стоит под миллиард. И кто-нибудь из казаков, называя священника вором, принёс мне хоть бы тысячу рублей? Я не краду у государства, я вам честно-откровенно говорю. Я нахожу людей, которые сами воруют у государства, а потом приносят это всё в храм. Вы, как хотите понимайте: прав я или не прав…то-да-сё-да. И все эти храмы, которые без куполов, без крестов, обретут и купола и ограды и кресты. Но любого православного попа, когда вы в следующий раз станете критиковать… может быть он пьяница – согласен, бабник – согласен…но вы пока им ещё ничего не дали. И из-за того лишь они становятся пьяницами, что -  хочешь - не хочешь, надо идти к этим «крутым», чтобы завтра зазвенели колокола или ещё что-то и тому подобное…
        И ещё могу сказать, значит, о машинах… Вас многих я знаю, знаю я, кого коробит, что у меня машины водятся… У меня свой «Нисан Патрол». Больше у меня своей машины  нету. Извините, «Форд», «Волга», две шестидесятки – это всё автомашины церкви, понимаете, то есть, это не мои автомашины. Теперь о личной жизни… о моей: «Что, какая-то казачка на меня обиделась, что священник с ней не так справился? А? Я думаю, что пока ещё ни одна из них на меня пожаловаться не может!».
- Вот тебе нравственный облик нашего духовного наставника.  Узнаешь  Петра Дубовика,  третьего члена нашего «казачьего триумвирата»? Теперь у него  всегда в запасе защитительные фразы. Их уже знают все, кто хоть однажды посетил церковь. А он не скупится на повторение: «Дело прихожан – стоять в храме  и молиться, а не осуждать священника.  За свои грехи батюшка ответит сам перед Господом».  И ещё: « Здоровым - врач не нужен. Врач нужен больным. Поэтому священник идёт к бандитам и проституткам… » - Закончив цитату, Вадим  замолчал. Но через минуту добавил:      -    В алтаре… между службами лежат пономари вместе с Дубовиком на полу и по его почину рассказывают  анекдоты… Я не церковный служитель, газетчик, но этот факт меня неприятно поразил… А на днях кордубайловская милиция задержала КАМАЗ с прицепом, нагруженный белым огнеупорным кирпичом, адресованный из Белой Калитвы в Каракорумскую церковь.  Почему водитель заблудился и вместо Каракорума оказался в Кордубайловке? - возник у органов правопорядка законный вопрос… Оказывается, он не случайно заблудился. Его направил туда священник, Пётр Дубовик, который под прикрытием ремонта церкви, уже выстроил себе двухэтажный особняк…
      - Узнаёшь ли ты, Андрей, в нынешнем отце Петре нашего бывшего друга?..
Это совсем другой человек, которого я никогда не знал!  Он, не стыдясь, блудует с Даушеувой… Пьянствует с Змеевцом в ресторане, с прокурором чуть ни накарачках  передвигался по улице в Молчанове… Все эти подвиги люди видят и удивляются: вот это поп!
     - А в типографии Кордубайловки мне его так и характеризовали: бабник и пьяница…Люди всё знают… Мне продолжают присылать письма  с критикой в адрес священника…Что им отвечать? 
       -  Слушай, друг, чай уже остыл. Ешь картоху с селёдкой. А я подогрею чай заново. И, поставив чайник на газ, Андрей сказал:
  - Дружище, я разделяю твои переживания… Но вспомни,  берясь за выпуск  церковной газеты, какие цели ты преследовал? Ты хотел изнутри ощутить, что есть церковь? На чём основана вера? Что такое Православие?  Вот ты и получаешь реальные знания. Ведь наш друг -  благочинный - и есть носитель этой веры…Уж какая есть…
     Вадим жевал картошку,  раздумывая…

                6.   НОВЫЙ РЕДАКТОР


       В «районке» - суета: назрело  торжество – проводы редактора на «заслуженный отдых». Таким литературным штампом обозначается выход служащего, достигшего установленного возраста, на пенсию. Героем дня стал Деревяко.  В сельхозотделе  фотокор Долотов выстроил весь коллектив газеты с героем дня в центре, и сфотографировал на память. Пока дамы хлопотали с организацией застолья, он успел сделать отпечатки. И вручил каждому  большую фотокарточку, на которой изображён весь коллектив редакции.      
       Мечта редактора Деревяко сбылась: он своё отслужил. За столом, провозглашая тосты, говорили  «виновнику торжества» слова благодарности, дарили сувениры. Администрация района, которую теперь представлял глава, Николай Дмитриевич Ударен, тоже не оставила Деревяко без поощрения.
      Новым редактором  газеты, получив «куриный» диплом, теперь стала Эвелина Ессеева, в девичестве Шлёнская.  Ударен, придя к власти повторно - (уже в статусе главы районной администрации) -  не забыл данное Эвелине  обещание  в момент уединения с ней в комнате отдыха, которая затаилась за стеной  рабочего кабинета председателя райисполкома. Тогда Эля «выкупала» у него телефон…
     Чертовка, посетившая ночной порой мужа Эвелины, оказалась весьма прозорливой дамой. Всё происходившее в действительности, и всё, что должно было произойти впредь, она, как в воду глядела, предсказала точно.


                7.   РАСПРЯ  В СВЯТОМ СЕМЕЙСТВЕ      


        Пётр метался во сне, как ужаленный. Что-то выкрикивал. Махал руками. На время успокаивался, опять засыпал, от зябкости свернувшись калачиком, на голом диване, в одних семейных трусах, подложив под голову кулак. И снова взвивался, поводя бессмысленными глазами… Возможно, одолевали видения его прошлой жизни… Кордубайловка. Кафе «Дружба» на берегу реки. Вожделенный вермут, на который то и дело приходилось наскребать гроши попрошайничаньем. Бомжевание… О, этот незабываемый образ бомжа, в которого, кажется, вселился сам сатана. Вот он прёт напропалую… низкорослый, почти карлик, плюгавенький бородач, смахивающий на Черномора, с нечёсаными, слипшимися волосами. Огромные уши – врастопырку. Грудь нараспашку. Полы рубахи у пупка скручены в узел. Рукава подвёрнуты до локтя. Джентльменский набор одежды завершают измызганное трико и видавшие виды клеёнчатые босоножки.
  – Бляха-муха! Да ведь это же я двадцать лет назад! – снова, как в бреду, подхватывается Пётр на диване. И не может отделаться от наваждения. Он понимает: это его собственный двойник, его олицетворённое прошлое, которое будет с ним всю жизнь, в какие бы одежды, пусть даже самые священные, он ни рядился. Голос бомжа и теперь звучит в его ушах. Густым пропитым басом он твердит, как заклинание:
  – Православные, кто в бога верует, подайте на стакан вермута…
     Солнечный луч, проникший в окно сквозь ветви деревьев, скользнул на диван, коснулся щеки присмиревшего Петра. Веки дрогнули. Прорезались щёлочки глаз. И затуманенное сознание едва уловило ироничный взгляд иконы его «небесного покровителя» Николая-угодника, висевшей на стене. Но душа осталась мертва: ничто живое не шевельнулось в ней. Адская головная боль подавляла все человеческие чувства – следствие вчерашней попойки. Отвернувшись от иконы, он попытался встать, но тошнота подкатила к горлу и голова, как на корабле в шторм, пошла кругом. В глазах замелькали оранжевые дьяволята…
   – Во, бляха-муха, опять нажрался до чёртиков, – изрыгнулось из утробы священника бранное слово.
  – Манька! – злобно окликнул он жену и, спохватившись, смягчился. – Матушка, видишь, его преподобие благочинный страждет от недуга, поднеси «микстурку».
     Ответа не было.
      Превозмогая тяжесть в теле и боль в голове, Пётр опустил ноги с дивана и зашаркал тапочками по ковру, продвигаясь к двери. Обогнул трапезный стол, весь уставленный пустыми бутылками, стаканами, банками из-под консервов, заваленный остатками пищи, окурками в губной помаде, живо напоминающими о вчерашней оргии. При виде такого натюрморта ноги, как мешки с ватой, стали подкашиваться, руки – дрожать… «Срочно опохмелиться!» – назойливо долбит кто-то изнутри. Но «пойла» на столе не осталось.
  – Ты чего тут «му-му» водишь? – воинственно подступил Евсей к супруге, с усилием преодолев порог спальни.
      Жена, лёжа на кровати, демонстративно отвернулась к стене. Упрямо молчала. Страдающий «после вчерашнего» хозяин озадаченно тёр обеими ладонями высокие залысины лба и вдруг увидел себя во весь рост в зеркале. Почему-то вздрогнул, будто от ожога: его глаза в глаза рассматривал собственный двойник, живая карикатура на человека. Жидкие, пожухлые волосы лениво курчавились над большими ушами, в выпученных по-лягушачьи глазах проглядывала мутноватая зелень. Под глазами висели мешки обрюзглости. Между ними задиристо топорщился картофелеподобный, с фиолетовым оттенком, нос. Большую часть туловища представлял живот, огромным пузырём устремившийся в пространство, с крутизны которого то и дело скатывалась резинка семейных трусов… «Чебурашка! – одно слово. Права была Людмила, окрестив меня так, эта вселенская вертихвостка», – подытожил святой отец и неодобрительно крякнул в стриженую бороду. А образ соблазнительницы мелькнул, что молния, и будто показал язык. Озадаченный хозяин, подобравшись к буфету, шумно распахнул дверцы и на миг замер, будто в раздумье… Со стороны могло показаться, что он решает: пить или не пить? Увы, нет! Такой дилеммы не существовало в природе. Удивило батюшку другое: вчера, оказывается, не весь запас спиртного был исчерпан… В этот момент послышался ледяной предостерегающий голос матушки:
– На службу же тебе сегодня, Петро! Ты сыну обещал…
 Эта благоразумная реплика вызвала мгновенный протест. И послужила сигналом, чтобы решительно сделать шаг вопреки здравому смыслу.
    – А-а! Нельзя, значит…
 Бутылка звякнула о стакан. Послышалось бульканье переливаемой жидкости. А затем – звучные глотки.
       В летнем халате, развевающемся на ходу, жена химерой вынеслась из спальни и, задыхаясь от гнева, срывающимся голосом выплеснула в каменное лицо Чебурашки всю муть, всю накопившуюся боль души.
   – Ты… ты… Нет слов, чтобы назвать тебя достойно! Для тебя нет человеческого имени! Ты своим пьянством, распутством своим исковеркал всю мою жизнь. Как вор, пробрался в попы… Я не хотела! Но надеялась, что это спасёт тебя, исправит… Дура! Горбатого могила исправит! Ты позорил нашу семью в Кордубайловке, опустившись до бомжа. Теперь напялил на себя священнический балахон, запудриваешь мозги тёмным старушкам, рассказываешь небылицы о собственной святости и непогрешимости, а сам остался блудником, лжецом и забулдыгой. И семью продолжаешь втаптывать в грязь.
  Остолбеневший от дикого напора жены, благочинный не проронил ни слова, только ещё раз выпил водки.
       Зазвонил телефон. Матушка взяла трубку.

  – Ма, ты? – донёсся писклявый голос сына, молодого священника местной Каракорумской церкви.
   – Да, Яша, что случилось?
    – Отца в церкви люди ждут. Он обещал приехать сегодня пораньше…
    – Сынок, скажи им, что благочинный сильно болен… Опять старый недуг…     горло! Возможно, рак… Похоже, предстоит ему операция… Пусть молятся за него.
– Ма, я ничего не понимаю, что такое?
 – Сынок, ты пока объясни прихожанам, как я говорю. А после литургии приезжай к нам. Всё узнаешь. Обязательно приезжай, ты мне нужен.
 Яков, нервно теребя на груди крест, ещё секунду прижимал трубку к уху, раздумывал. И вдруг неприятная догадка осенила его. Лицо налилось кровью, глаза – яростью. Он злобно выговорил одно лишь слово:
   – Чудотворец!
И плюнул себе под ноги. Колокол ударил благовест.
 После телефонного звонка прошло не более часа. Взвизгнули тормоза. Звякнула замочная цепь на калитке. И на пороге появился Яков, в дорогой чёрной рясе с шелковым красным подбоем и сверкающим белизной серебряным крестом на груди. Он был не в духе: нижняя губа отвисла, глаза метали молнии.
 – Что-то ты субботнюю службу быстро закончил? – не дав ему поздороваться, спросил отец, старательно выговаривая слова. Это лишь больше подчёркивало его состояние «невесомости».
 – Спешил узнать, что тут у вас происходит. Сильно напугало меня сообщение о твоей болезни, – снимая крест и рясу, ответил Яков и со значением взглянул на мать.
 Мария, не пряча слёз, вышла навстречу сыну в том же атласном халате и мягких шлепанцах, в которых давала взбучку проштрафившемуся Петру.
  – Яша, у меня нет больше сил скрывать всю накопившуюся гнусность, – простонала она, обнимая сына. – На этот раз я скажу всё, несмотря на то, что минуту назад отец просил утаить и этот позорный факт его блудодеяния и разгула.
  Пётр поморщился как от зубной боли и отвёл глаза. Яков сел в кресло, на отца не глядя.
  – Напрасны были мои надежды, – присев рядом с сыном, продолжает Мария, – что сан священника убережёт отца от его порочных наклонностей. Теперь, когда он окреп в этой должности, завоевал доверие, расположил к себе высокое церковное руководство, – особенно распоясался, будучи убеждён в полной безнаказанности... Не зря говорят: седина в бороду, а бес – в ребро. Священнический сан ему не преграда… Вот свежий пример. Вчера неожиданно возвращаюсь из Кордубайловки. Так получилось. Я не должна была приехать. Естественно, меня здесь не ждали. Своим ключом отпираю дверь и застаю такую картину. Твой отец и его молодой приятель, известный в этой местности своими экстравагантными подвигами священник Самуил Симагин, упившись, что называется, до чёртиков, восседают вот за этим трапезным столом, держат на коленях полуобнаженных блудниц и, хохоча, смотрят «видик». Может, ты думаешь… изучают историю христианства или деяния святых апостолов, глядя на экран телевизора через облака табачного дыма? Дудки! Святые отцы поместных церквей, тешась с блудницами, смакуют групповой секс… Я им устроила «варфоломеевскую ночь». Одна даже парик свой забыла… Скажи, сынок: как жить мне в этом вертепе блуда? Как дальше терпеть вечерние экскурсии батюшки по кабакам? От ехидства и насмешек людей спрятаться некуда. В Кордубайловке о его похождениях уши прожужжали. Здесь тоже – хоть на улицу не выходи. А в церкви благочестивые старушки так и норовят во всех подробностях – об отце Петре… Своим поведением он как бы умышленно выживает меня из дома. Точно так же Самуил поступил со своей женой, выгнал её с ребёнком, а сам мотается по чужим бабам. Священники… вашу мать! Какое редкостное сочетание беспардонного разврата и лицемерия! Отец твой обвешал все стены иконами, а сам… а сам под ними блудует.
  – Ну, ты говори да не заговаривайся. Не раздувай из мухи слона, – не утерпел Пётр,- никакой  трагедии не случилось. Я твои отношения с Крутовым в своё время пережил спокойно. И теперь тебя не контролирую. К тому же, дети наши уже выросли, сами стали родителями… – Произнося эти слова, Пётр с укором смотрел на Марию, стараясь взять спокойный тон, перевёл мутно-зелёный взгляд лягушачьих глаз на сына, поднялся и, покачиваясь, стал расхаживать по комнате, держа руки в карманах спортивного трико. Успел надеть его к приходу Якова.
 – А ты знаешь, что говорят старухи на исповеди? – обратился Яков к отцу, прищурившись, следя за его движениями. (Его беспокоила собственная судьба. Осознавая своё ничтожество, он боялся потерять опору и тепличные условия, которые создал ему в церкви отец. А вдруг прихожане начнут роптать, писать жалобы на благочинного, что тогда? Не ровён час…).
 – Не знаю и знать не хочу, – сверкнул глазами Пётр на Якова.
  – Нет, ты всё-таки послушай, – набычился сын. – От прихожан не утаилось, что ты приобретаешь кассеты развратного толка. Последнюю купил, когда рядом с тобой в толпе стояла бабка Маня. На исповеди она рассказала слово в слово, о чём у вас был разговор с продавцом. Потом вы с ней встретились глазами. Она спросила: «Как же ты можешь, отец Пётр, покупать такую мерзость?» А ты что ей ответил? «Я не себе, а детям своим купил». И кто же не знает, что дети твои – священники? Какой повод даёшь для сплетен!
– Ну, ты нашёл, на что обращать внимание! Полоумная старуха чего не наплетёт, только развесь уши. И мать твоя сейчас накрутила семь вёрст до небес… Всё было гораздо проще. Я здесь вообще ни при чём. Приехал отец Самуил со своими племянницами. Они хотят в семинарию поступить, на регентское отделение. Самуил знал, что Мария в Кордубайловке. И решил воспользоваться случаем, чтобы, не обременяя хозяйку, как он выразился, послушать их голоса. Я предложил чай. Вот и всё.
  – Остальное мать придумала, – съехидничал Яков. – Я знаю с детства больше того, что здесь говорилось. Настало время прекратить твои подвиги. Для этого соберём семейный совет. Обсудим, как быть. Приедет Николай, Лида…
 – А бабу Пашу не позовём? – прищурился Пётр, будто прицеливаясь, чтобы выстрелить. – Может, всех соседей тоже сюда?..
Идея созыва семейного «консилиума» задела Петра за живое. Он вспыхнул, как спичка:
 – Бляха-муха! Это вы отца собираетесь судить? Да кто вы такие и чего стоите? Ты же, недоносок, едва-едва выкарабкался из школьных классов. Вспомни, как мы сдавали твои экзамены в семинарию. На диктанте только в одном слове из трёх букв умудрился влепить четыре ошибки: вместо «ещё» соорудил языковый шедевр – «исчо». С такими знаниями ты годился только коровам хвосты крутить. Твоё счастье, что к этому времени я уже стал священником и был знаком с ректором семинарии. Но понадобилась ещё тонна рыбы (которую я взял в рыбколхозе, задолжав хозяйству три миллиона рублей безвозвратно…), дюжина шампанского, ящик водки. Всё это мы отвезли в семинарию для успешной сдачи твоих вступительных экзаменов. А позже – подарки… подарки… подарки. И через год ты уже стал священником. Полагаешь, это благодаря твоим способностям или трудолюбию? Ты пришёл в готовую церковь, ограждённый от всех проблем и неприятностей. Тебе сразу новую машину – пожалуйте! – «Жигули», вскоре «Волгу», затем «Форд», а теперь – «Ниву» последней модификации. Скажи, ты мог бы приобрести всё это на свои деньги? А чего тебе не хватает для служения в алтаре? Может, облачений нет, каждое из которых стоит не менее миллиона, или икон, или книг, или ещё чего? Смотри, как ты выглядишь сейчас – позавидует любой священник! А особенно те, кто служит у чёрта на куличках, не имея ни моральной, ни материальной поддержки; в полуразрушенных церквах, в которых во время дождя укрыться негде. Ты всё это знаешь… А как одета твоя жена, которая ни дня не работала, а числится требницей в нашей церкви, получая зарплату и пособие на детей. Твоя мать тоже не испытывает материальных недостатков – в церковь по воскресеньям приходит, как купчиха первой гильдии. Ты знаешь, откуда все эти деньги? Я уже как-то тебе рассказывал, что приходится мне общаться с бандитами и коррумпированными  руководителями… обналичивая…
 – Ты забыл упомянуть проституток, – ввернула матушка.
 Пётр не отреагировал на её реплику и продолжал:
 – Православная церковь сейчас занимает особое положение. Фактически она бесконтрольна: ни епархия, ни местная администрация в ее финансовую деятельность серьёзно не вмешивается. Но этим надо суметь воспользоваться. Если с предстоятелем жить в дружбе, а с местными властями – в мире и согласии, то наш достаток будет всё время расти. Только не нужно семейных конфликтов, которые способны испортить всё. Не надо разыгрывать трагедий. Каждый из нас должен жить в своё удовольствие.
 – Ты это делал всегда, – подытожила Мария. – А твой намёк на мои отношения с Крутовым – гнусная ложь, которой ты стараешься прикрыть свою неприязнь к нему из-за того, что казаки избрали атаманом его, а не тебя. Когда был его заместителем, в глаза ты ему всегда льстил. И в разговоре с казаками старался всякий раз заявить, что высоко ценишь атамана Крутова. Теперь я вижу твоё подлинное отношение к нему. Не сыграло ли оно свою роковую роль в его гибели? Помнится, не нравился тебе своей прямотой, критическим складом ума, подлинным благочестием и молодой монах… забыла его имя… Зосима, кажется, он однажды смело сказал тебе, мол, не христианский образ жизни ведёшь, батюшка, а потом утонул на пикнике, который ты организовал под благовидным предлогом юбилея своей церкви… Обычному человеку представить невозможно подобную дикость – священники перепились как сапожники. Полторы дюжины человек… срам какой! В результате погиб молодой монах, и никто не понёс наказания. А должен был отвечать ты. Счастье твоё, что времена настали такие, когда купить можно всё, были бы деньги. Ты раздобыл справку за подписью судмедэксперта, которая как бы снимала с тебя вину. Ты уговорил мать монаха, чтобы она не предпринимала никаких шагов к серьёзному расследованию причин гибели сына. Внушил ей, что это накличет позор на её семью, мол, монах-пьяница… В довершение ты «позолотил» ей руку. И бедная женщина уступила тебе.
  – Бляха-муха! Ты просто дура! – взбеленился Пётр. – В этом деле разбирался сам владыка. И ничего преступного не обнаружил.
 – Чтобы доискаться истины, этого нужно хотеть. Давай вспомним, что было написано в справке: «Монах умер от острой сердечной недостаточности». Но в ней не указывалось, что благочинный организовал пьянку попов, объявив юбилей церкви. Они, как мухи на падаль, слетелись из всего округа. Нажрались дрянного зелья до потери памяти. Все святые отцы были со случайными бабами, за исключением монаха. Распевали песни про Стеньку Разина и утопленную княжну. Всех тянуло на подвиги… Монаха вытащили из реки через десять дней после вашего разгула. Тут дураку понятно, что твоя справка о сердечном припадке – обыкновенная липа. Уже через четыре дня пребывания под водой экспертиза утопленника не даёт точных показаний. Владыке истина была не нужна. Ему хватило справки. Да и не мы ли потчевали владыку! А сколько их уже побывало у нас! Все одним миром мазаны. Владыки, прежде всего,  люди, которым ничто человеческое не чуждо: тоже любят вкусно есть и вдоволь пить. И деньги любят. Мы с тобой знаем это лучше других. Вот и вся ваша святость. Словом, твоя справка вполне устраивала владыку, только бы меньше хлопот, ведь человека всё равно не вернёшь… А главное – ответственности никакой!
     Яков, склонив голову, слушал монолог матери так внимательно, что даже не заметил, как нижняя челюсть отвисла и через губу на пол стекает слюна. Пётр, как маятник, то нервно ходил взад-вперёд по комнате, то присаживался в кресло возле буфета. Вся фигура его выражала гневный порыв, багровое негодующее лицо его напоминало ярость зверя. Но присутствие сына не давало возможности выплеснуть злобу наружу. И всё же отдельные резкие реплики прорывались вспышками молний. Вот он вскочил, устремив яростный взгляд на жену:
 – Ты отменный прокурор! Я чувствую, с какой радостью упрятала бы меня за решётку.
  – Если бы я этого хотела, ты уже давно бы там куковал. Вспомни хотя бы тот случай с иконами, которые поворовал в Кордубайловской церкви. Или о гибели того же Крутова… А самое начало «возрождения казачества», в котором ты в Кордубайловке был одним из закопёрщиков. Ваши тайные сходки в кушурах… Разве ты не собирался использовать в своих личных целях?.. Уже тогда проглядывали твои преступные замыслы: орудовать небольшим мобильным отрядом исподтишка. А подобные отряды испокон века называются бандами. Тогда ты ещё и не помышлял стать священником… У меня такое ощущение, что даже теперь, став попом, ты от этой идеи не отказался. Авантюрный склад характера, большие связи и надёжная «крыша» побуждают верить, что в нынешней ситуации для тебя задуманный вид промысла особенно безопасен. Не случайно свои отношения с попами округа строишь, как матёрый пахан, в замкнутой сфере. Все эти желторотики в рясах прошли твою школу, от тебя зависимы, тебе подражают. Справедливые разоблачения твоих поступков, мелькающие иногда в православной газете «Духовное возрождение», тебя раздражают, ты бесишься и угрожаешь редактору расправой, рассчитывая на свою же «мобильную группу». Удастся тебе это совершить или нет, но поверь моему слову – тюрьма по тебе уже плачет.
    – Бляха-муха, мне кажется, что у тебя крыша поехала. И это уже навсегда. Не могу больше смотреть на ополоумевшую мегеру и слушать её бредни! – Пётр разъярённо жахнул кулаком по буфету так, что зазвенели бутылки. Яков вздрогнул и так резко приподнял голову, что хвост волос, собранный в резинку от велосипедной камеры, трепыхнулся на шее:
 – Но что будем дальше делать, отец? – спросил он уныло.
  – Твоя задача служить и не вмешиваться в наши отношения. Мы тут сами разберёмся. А старухам внушай, что осуждать священника – грех. Он за свои дела сам ответит перед Господом.
  – Я это повторяю на каждой проповеди. Но на многих не действует. Особенно беспокоит газета «Духовное возрождение». На её редактора нет никакой управы, всё разоблачает православных священников – антихрист какой-то. Я уже однажды конфисковал  у Лютова часть тиража, но всё без толку. Если до него дойдут вот эти факты…
 – Найдём на него управу! – угрожающе прервал Якова Пётр. – Законопатим пасть. Он и администрации насолил…
 – Яша, ты опаздываешь на крещение, – взглянув на часы, подсказала мать.
  – Ничего, подождут, – ответил Яков и поднялся с кресла. Надевая рясу и крест, подумал, что «в этом болоте он бессилен что-либо изменить».
Со стен безучастно смотрели на него лики святых.
 – Ну, а видеокассету, которую ты «купил для своих детей», я заберу...
  – Бери, конечно. Дело молодое, – криво ухмыльнулся Пётр. – Маша, принеси!
  – Да, отец, тебя сегодня прихожане не дождались. Не забудь приехать завтра перед воскресной службой.
– Приеду, – пообещал Пётр. – Завтра собрание прихода: пора отделаться от старосты. Задолбала эта Акулина, шагу без неё не ступи… Сидит на деньгах, как квочка на яйцах…
Вскоре звякнула калитка. Послышался тихий звук отъезжающей машины. Мария, молча, ушла в спальню. У буфета звякнула о стакан бутылка.
 Удаляющийся Яков, держась за руль, злобно процедил сквозь зубы:
– Чудотворец! – и сплюнул себе под ноги.
               
                8.  МИФЫ  КАРАКОРУМА

         Когда Аргунов по заданию нового редактора, Эвелины Ессеевой вошёл в казачье правление, над которым звучно трепетал на ветру трёхцветный казачий флаг, там было немноголюдно.  За своим рабочим столом сидел  юртовой атаман  Дроздов,  рыжеусый и осанистый, стриженый, как шутливо говорили ранее, под Котовского, в казачьей форме с погонами, на белом глянцевитом поле которых  заметно выделялся золотистым блеском атаманский знак. А вдоль стены, прорезанной двумя оконными глазницами, разместились на стульях члены казачьего правления – усатые и безусые  атаманы хуторов.
         Кивнув, в ответ на приветствие Аргунова, Дроздов сказал:
        -  Проходи, Андрей, присядь.  Тут у Моргунова возник вопрос: «Что такое миф»? Сейчас буду рассказывать…
       - Интересный  вопрос… – отозвался Аргунов, присаживаясь. -  Казаки изучают мифологию?
      - Нет! Мы мифологию не изучаем. Но мифы слышим на каждом шагу, - ответил Дроздов, -   хуторской атаман Моргунов, например, только что заявил: « Шахрай - это золотое время  Каракорума, район  процветал. Потому и Героев Социалистического Труда в нашем районе  -  не сосчитать… И сам Шахрай стал героем…»  - « Это миф!» -  ответил я.  « А что такое миф?» – спросил Моргунов. 
     - Вот и  хочу втолковать ему, что такое миф.
           Николай Алексеевич Дроздов, отпрыск старинного казачьего рода,  ещё недавно, до начала возрождения казачества, был школьным учителем. И секретарём партийной организации школы. Закончив филологический факультет университета, преподавал в средней школе русскую словесность. На первом учредительном круге казаки избрали его атаманом юрта.
           Каракорум – родина Дроздова. Он родился и вырос здесь. А после окончания вуза всего себя посвятил обучению и воспитанию юношества. Честный и принципиальный, образованный педагог был корифеем в педагогической сфере. Любил  свой предмет. Ученики его  любили.  При этом Николай Алексеевич не упускал из виду культурную и производственную жизнь района. Поэтому знал  много такого, чего на витрину вершители судеб Каракорума не выставляли и не выставляют, а рекламируют «мифы»… Но шила в мешке не утаишь, - гласит народная мудрость. И это справедливо.
      - Так вот, Моргунов, лично для тебя объясняю,  но не вредно знать всем, - начал Дроздов, - слово «миф» - (от греч.  – предание,  сказание), в прямом смысле означает повествование о богах, духах, обожествленных героях.
     -     Но употребляется оно и в переносном значении.  В этом случае слово «миф» означает - выдумку, обман… И потому очень хорошо подходит к твоему высказыванию, Моргунов, о том, что Шахрай – это золотое время  Каракорума.
              Хмурый Моргунов, облокотясь на стол и подперев голову рукой, насупил брови и, не отводя глаз, сосредоточенно смотрел на Дроздова, временами проводя ладонью по усам и пышной бороде, что выдавало происходившую в нём внутреннюю работу. Весь состав правления был сосредоточен, лица станичников обращены к атаману.
        - Теперь о том периоде, когда в нашем районе наблюдался особый трудовой подъём,– продолжал атаман. – Но  сразу замечу, что  он охватил всю страну,
даже многочисленные западные оценки советского экономического развития показывали, что в 50-е годы СССР входил в число стран с наиболее высокими темпами экономического роста наряду с ФРГ, Японией, Францией, значительно опережая темпы экономического роста в США, Великобритании и многих других стран мира.
       Те годы особенно плодотворны были  и в нашем районе. Но…   Но заслуга 
  отнюдь не Шахрая.  Ему просто очень повезло, что период его секретарства пришёлся на то продуктивное время.
        -  Дело в том, что после завершения строительства Волго-Донского канала и создания оросительной системы в засушливой степи, в нашей области  началось освоение новых отраслей сельского хозяйства. Были созданы специализированные объединения, на плечи специалистов которых легли все тяготы, все проблемы по развитию отраслей. В этих объединениях («Донконсерв», «Донвино», «Птицепром», «Овощемолочное»… и др.) специалисты проводили всю организаторскую работу по созданию совхозов, строительству перерабатывающей промышленности, автодорог, строительству жилья (до этой поры в районе ничего не было). Они практически жили на объектах строительства. Все средства (инвестиции) шли не через район, а  через областные объединения. И спрос со специалистов, руководителей хозяйств был строгий. По итогам года на балансовых комиссиях проходил разбор по всем показателям. Если руководитель не справлялся, его освобождали.
        – Начиная с 1952 года, ежегодно росли капиталовложения в наш район, строительная индустрия была развита. Возводились жилые дома, Дворцы культуры. Одновременно строились перерабатывающие предприятия пищевой промышленности: самый крупный на юге России Каракорумский консервный завод, мясокомбинат, сыродельный завод; Задоно - Кагальницкая птицефабрика, Золотаревский и Сусатский животноводческие комплексы, фермы в хозяйствах - каждая на 200-300 голов крупного рогатого скота; кормоцехи, кормокухни. Улучшался быт животноводов. Интенсивно развивалась мелиорация – все сельскохозяйственные отрасли. Животноводство ежегодно наращивало численность поголовья, увеличивался выпуск животноводческой продукции. Развивалась технологическая культура во всех сферах.
        В молочной отрасли совершенствовалась культура кормопроизводства: зеленый конвейер, травяная мука, сухая смесь, сбалансированные корма с набором компонентов – белков, жиров, углеводов, макродобавок, микроэлементов. Для птицы - комбикорма по декадным срокам использования, со сменой компонентов. Улучшалось зоотехническое,  ветеринарное обслуживание. Механизировались процессы доения, навозоудаления, в чём главная роль принадлежит объединению «Сельхозтехника».   В это же время строились Висловский, Междуреченский винные заводы, и еще не менее семи винцехов в других хозяйствах района. Естественно, все эти винные производства создавались на базе хорошо развитого виноградарства. Особо важное место занимало плодоовощеводство, являвшееся сырьевой базой для Каракорумского консервного завода, значительная доля продукции которого реализовывалась как военный заказ и так называемый "Северный завоз". Это указывает на всесоюзную значимость Каракорумского района.  Развивалась сельскохозяйственная индустрия, внедрялись поливные агрегаты типа "Фрегат", "Днепр». Прокладывались современные подземные каналы, строилась прогрессивная система подземного орошения.
     Именно в этот период правительство страны, высоко оценив трудовой
подъем тружеников района, наградило его лучших представителей Звездой Героя Социалистического Труда. В числе награжденных Раиса Федоровна Горожаева, Елена Даниловна Блинова, Иван Иосифович Васюков, Иван Михайлович Антонов, Яков Иванович Быкадоров...
         При всём этом Шахрай присутствовал в районе на своей номенклатурной должности…
         - Как английская королева? – иронично заметил кто то.
         - Не совсем так, у него было избыточно амбиций, он  ощущать себя «верховным главнокомандующим». Хотя это – блеф! Но тем не менее,
благодаря своему номенклатурному волюнтаризму, побуждавшему статистическое управление фальсифицировать факты производственных достижений  района и надёжной поддержке друга, возглавлявшего областной комитет партии, Ивана Афанасьевича Мандаренко,  Шахрай тоже был причислен к героям.
       -   Вспоминаю курьёзный случай, красноречиво характеризующий этого, с позволения сказать, партийного деятеля.  Рассказал его Сопочкин, начальник котельной консервного завода:
       -  В августе 1965 года, - говорил рассказчик, - подоспел срок сдачи в эксплуатацию  Каракорумский консервный завод ( ККЗ). Обком партии ждёт победного рапорта.  А предприятие к пуску не готово. Что делать!? – встал вопрос ребром.  Шахрай не растерялся. По его команде работники строящегося предприятия совместно с ростовским телевидением устроили бутафорское представление для обкома КПСС. Суть его такова: в топку котла втиснули две автомобильных шины, облили бензином и подожгли.  Огонь запылал. Из высокой требы котельного цеха повалил густой чёрный дым. По транспортёру пустили готовую продукцию, привезённую из Багаевского консервного завода. Телевидение, засняв на плёнку нужные эпизоды и соединив их в законченный  сюжет, показало фильм, создавший иллюзию того, что консервный  завод уже работает. Кто-то из восьми кочегаров (их обучали для обслуживания котельной  ККЗ), практиковавшихся в  этот период в Волгодонске, увидев в новостях  репортаж о пуске завода, с недоумением сказал: «Мы ещё только учимся, а котельная завода уже работает…». Другой собрат по профессии, смеясь, заметил: «Ловкость рук и - никакого мошенства!».
        Это характерный пример «деловой хватки» первого секретаря райкома КПСС, Степана Ивановича Шахрая, которую в среде рабочих называли по-простецки – очковтирательством… Но, как у каждого сатрапа, у него были свои приспешники, свои апологеты… Были и остались после него.
        Одним из таких шустрых парней – его почитателей и последователей, был первый секретарь райкома комсомола Алик Свистенко. Приземистый, плотный , благообразный, чёрный чуб, зачёсанный вверх,  брови, сросшиеся на переносице, нос - галушкой…  Поучился в спецшколе ВВС, походил до выпуска в форме курсанта. Однако в училище лётчиков не пошёл. Рассказывает небылицы, будто зрение подвело... Но дожив  до восьмидесяти лет,  не нуждается в  очках - даже читая газетный текст набранный  шрифтом нонпарель (!). Да ведь и при поступлении в спецшколу, кандидаты проходят медицинскую комиссию, где зрение  проверяют особо тщательно. Будь у него проблема с глазами, не попал бы в спецшколу.  Это к вопросу о его честности. Но поручения Шахрая выполнял исправно. Восемь лет служил верой и правдой, «воспитывая» молодёжь...
     - Таская девочек по кустам!.. - вставил реплику один из  осведомлённых членов правления. Атаман строго взглянул на усача и  продолжал:
 «Устал, - говорит Шахраю,- переведите меня в редакцию газеты в партийный отдел». Шахрай отвечает:  «Нет, подожди, милок! Мы с тобой ещё переходящее Красное Знамя по сдаче металлолома не завоевали …»
      В этом, на первый взгляд, незначительном диалоге - глубокий смысл… Для получения Звезды Героя требовалось выполнить целый комплекс задач,  перечень которых являлся критерием в оценке трудовой деятельности претендента на высокую награду.
Металлолом в этом перечне занимал не последнее место...
      Шахрай приспособил и Дизидора Климентьевича Колоссовского  для осуществления  своей вожделенной цели. Зная  его честную натуру, покладистый характер и исключительную исполнительность,  перевёл с должности секретаря райисполкома в районное статистическое управление на должность начальника, где он обязан был, повинуясь воле партийного босса, выполнять его вожделенные требования. Словом, всю систему Шахрай выстраивал для того, чтобы она служила его главной цели… получению Звезды Героя…
    -   Похоже, приписками увеличивали фактические  показатели, – бросил реплику Андрей.
- На самом деле так и было, - кивнул атаман.  -  А ты как догадался о приписках? – спросил он Аргунова.
- Дело знакомое. У нас, имею в виду бывшее место моего постоянного проживания – Туркмению, этим тоже промышляли многие, если не все.  Последний нашумевший факт – разоблачение «преступной деятельности администрации хлопководческого колхоза «Кызыл Юлдуз» Ленинского района, председателем которого был кавалер восьми орденов Ленина Палван Эрсарыев. Пока он был жив – всё ему сходило с рук, мол, руководитель передового колхоза, «маяк  хлопководства», заслуженный человек - столько высоких наград! Райком партии покрывал его, потому что сам райком был заинтересован в высоких показателях. Он отчитывался перед вышестоящим органом… На «Кызыл Юлдуз» равнялись другие руководители хозяйств. Приписки были выгодны и начальству и рядовым. Они обеспечивали и деньги и почёт. Создалась круговая порука. А как только башлык умер – разоблачили. И всю «верхушку» колхоза – за решётку и под замок…
   Приписки  — преступление, заключающееся в умышленном искажении отчетных данных…         
    -  У нас этому усиленно сопротивлялись, - заметил атаман, - в   коллективах тружеников были здоровые силы, и они  отчаянно боролись против приписок, инициированных  Шахраем. Умудрялись пробиться с жалобами даже в ЦК  КПСС.  Но Шахрай Звезду Героя всё-таки получил…У него была мощная подпорка, заинтересованная в том, чтобы Шахрай был награждён. Это обеспечивало возможность и ему получить соответствующую награду. Подпоркой был первый секретарь обкома партии Иван Афанасьевич Мандаренко. В итоге, он, как и Шахрай, стал Героем…, получив вожделенную Золотую Звезду…
     -    Но кроме приписок, которые послужили причиной гибели начальника статистической службы Колоссовского и главного бухгалтера этого учреждения, Шахрай был причиной серьёзных финансовых нарушений в совхозе «Донской». Он принуждал директора Пупикова расходовать средства не по назначению, в чём Шахрай получал свою выгоду, ублажая дорогими угощениями и подарками областную элиту за счёт Донского совхоза.  Администрация совхоза была бессильна противостоять требованиям первого секретаря райкома КПСС. Чтобы не лишиться своего места, Пупиков под прессом Шахрая нарушал финансовую дисциплину, не разоблачая «рекетира». Этот распоясавшийся первый секретарь райкома вёл себя здесь самодержцем с неограниченной властью. 
                Всё же самые  принципиальные люди не смирились и продолжали борьбу.      Лидия Ивановна Хороших,  секретарь парторганизации совхоза  и член бюро райкома, обратилась в райком партии с запросом: «Что происходит?..»
В ответ – молчание. А на очередном заседании бюро РК КПСС неожиданно зачитывают решение: «За неправильное и неискреннее поведение, освободить Л.И. Хороших от обязанностей секретаря партийной организации».  И никаких пояснений. Только два слова произнёс первый секретарь райкома Шахрай: «Вы свободны». В местной газете появилась публикация - тот же текст.
      Люди требовали объяснений, писали в разные инстанции. Хороших, зная, что Шахрай лишь недавно получил звание «Героя» одновременно с первым секретарём обкома партии Мандаренко, с кем состоит в дружеских отношениях, обращаться в обком не стала. Она написала письмо в комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Приехал инструктор КПК ЦК КПСС. В её присутствии объяснил Шахраю, что Хороших ни в чём не виновата, подлежит восстановлению в должности и будет продолжать работать. К этому времени директор совхоза Пупиков уже сидел в следственном изоляторе, став жертвой шахраевого волюнтаризма. Но чтобы посадить  Пупикова  в тюрьму, необходимо было исключить  его из партии. Привезли Пупикова в райком. И он, представ перед сидящим за столом Шахраем, по вине которого угодил под суд, осознал всю подлую сущность этого субъекта, мгновенно вскипев, схватил чернильный прибор  и припечатал его к голове Шахрая…
    -     К сожалению, решимость посетила Пупикова слишком поздно и проявилась взрывом эмоций… А на его месте уже был другой руководитель…
     -     Мстительный и злобный партийный босс Шахрай, с вечно улыбчивой физиономией, с восстановлением Лидии Ивановны Хороших в её правах (при содействии КПК ЦК КПСС )  не смирился, и через полгода снова приказал: «Освободить Хороших от обязанностей секретаря парткома совхоза «Донской»»…
       Из ЦК повторно приезжал инструктор. Наконец всех  трёх секретарей райкома сняли с должности. Но у  Шахрая была надежная «крыша». Первый секретарь обкома КПСС Мандаренко подыскал ему в областном центре руководящее местечко... 
       -  Так что – «золотой век Шахрая в Каракоруме» - это миф, а проще говоря – хитрая выдумка  корыстолюбивого партократа. А по-простому: враньё и мошенничество - сказал атаман. Сделал паузу, и, обведя взглядом внимательные лица  членов правления,  продолжал:
       - И вот, под лозунгами «перестройки»  великое и мощное государство рассыпалось на лоскуты. Система управления страной расстроилась. Формально власть, конечно, была. На всех уровнях у руля оказались – рыцари легкой наживы. Народ голодал. Преступный мир воспрянул и бесчинствовал. Противодействия  не было. 
      Тут и распоясался новый благодетель района - Ударен. О нём - очередной  миф: «отличный хозяйственник, пекущийся о процветании района и благе людей». Этот миф создал и неутомимо внедрял в сознание земляков сам Ударен и его верные и «совершенно бескорыстные приспешники», вроде рыжего Вовика Герда,  Михея Хромаченко и Шурика Чертенко.  В народе этих ребят непочтительно именуют холуями или … «шестерками». Я не сторонник оскорбительных кличек. Хотя нельзя отрицать: они их заслужили. Вам интересно, чем я объясняю свое неприятие этого мифа  о благоденствии Каракорума при Ударине?  - Атаман снова обвёл пытливым взглядом всех присутвтующих.
          -  Да это же  каждому очевидно. Правление Николая Ударена было самым разрушительным: при нем с лица земли исчезли промышленные предприятия, которые составляли мощь и славу нашего района. В числе разграбленных производств, вы это знаете, Задоно-Кагальницкая птицефабрика, самый крупный на юге России градообразующий консервный завод и нескончаемый ряд сельскохозяйственных и промышленных предприятий. Лучшие земли  и вся техника консервного завода, приобретенная за бесценок, оказались в частной собственности главы Каракорумского района Ударена. Любопытная деталь. Разграбив все, что создавалось предшественниками, Ударен произвел Шахрая в «почетные граждане» нашего города и, как в насмешку над горожанами,  установил его портрет на площади, перед зданием районной администрации. А сам для наживы употреблял все средства, ничем не брезгуя. Для примера, помните, он запретил торговлю спиртным в ларьках, узаконив его реализацию только в капитальных магазинах…
 Так он избавился от своих конкурентов:  магазин был лишь у него.  Привёз из Северного Кавказа пять КАМАЗов с прицепами  «самопальной» водки, заполонил ящиками с  её содержимым все склады на подвластном ему предприятии, бывшем ПМК «Волгодонскмильводстрой» и набивал свои карманы, торгуя этой отравой…
     -   А консервный завод можно было сохранить, уже существовала договорённость  в Москве с Газпромом, который согласился взять «ККЗ» под своё крыло.  Но вернувшись из Москвы, Котяров передумал объединяться и решил воспользоваться ситуацией, чтобы обогатиться. Набрал в банках кредитов на миллиарды рублей, заведомо зная, что деньги не возвратит. И подвёл предприятие под банкротство. «Вершки»  снял  директор Котяров и его приближённые Жмуралёв, Ищенко, Браминов … Хотя последний был лишь подрядчиком, но скрытно соучаствовал с руководством завода в махинациях… Набив карманы, Котяров  взял у Горловача (друга по банному объединению «Посейдон») липовую справку об инвалидности. И ушёл на пенсию, бросив завод на окончательное разграбление. Зарплату рабочим не выплатил, чем спровоцировал протестные действия с голодовками с перекрытием главной автомагистрали. В это же время, когда рабочие голодали, Котяров купил сыновьям иномарки, открыл для них аптеки, чтобы жили безбедно, и для себя открыл фирму.
        Так поступил представитель районной коммунистической  элиты, которая под лозунгами равенства и братства…  звала народ в «светлое будушее»… а сама высматривала: где  что «плохо» лежит, чем можно «на халяву» поживиться…               
        Вот что значит – мифы, Моргунов, -  подчеркнул атаман. И добавил: нам, чтобы жить честно, без мифов, нужно добиваться казачьего самоуправления…
      -  Любо! – дружно воскликнули члены правления.
      -   Однако не удивляйтесь, братья-казаки: все эти грабители в нашей районной газете изображаются как «порядочные люди». В ответ посыпались реплики, которые в печати представлять не принято. Атаман выждал, пока  все успокоились и с  ироничной улыбкой провозгласил:
          - На днях прочитал опубликованные мемуары Шахрая. Особенно понравилось мне в них одно место, где  Степан Иванович заявляет:  « Живу я так долго потому, что меня оберегает мой Ангел Хранитель».
   -  Представляете, это говорит человек, распорядившийся взорвать две церкви в нашем городе!..  И обе  взлетели на воздух...Теперь его оберегает Ангел Хранитель… Не смешно?  Казаки откликнулись дружным смехом.
     - Атаман, - отозвался седоусый есаул Петренко, - ты  ещё не сказал про тот случай, когда Шахрай, будучи «под мухой»,  возвращался в город, сидя за рулём,  и  сбил на въезде двух влюблённых. Девушку – насмерть. А парень лечился и выжил.
И Шахрай распорядился: «Покинуть город  и держать язык за зубами».
    - Да-да, такой случай был. Но его всячески замалчивали. Люди опасались говорить…
     - Кто ещё хочет сказать? - атаман прошёлся взглядом по лицам членов правления.
     С места встал широкоплечий сотник Гайдуков, провёл рукой по рыжим усам, кашлянул, и, глядя на Дроздова,  хрипловатым голосом произнёс:
    - Ты, атаман, правильно описал Шахрая, Ударена и Котярова, как обыкновенных воров. А «районка», говоришь, называет их порядочными людьми? Это закономерно. В романе Оноре де Бальзака «Отец Горио» автор устами действующего лица говорит: «Стащите на свою беду какую-нибудь безделицу, вас выставят на площади Дворца правосудия, как диковину. Украдите миллион, и вы во всех салонах будете ходячей добродетелью!»  А Эмиль Золя, рупором которого в романе «Чрево Парижа» явился художник Клод, сказал: «Какие, однако, негодяи все эти порядочные люди». С  французами, думаю, нельзя не согласиться. Но ты, атаман, не всех «порядочных» назвал.
   - Скажи ты, - предложил атаман.
   - Не вежливо будет умолчать, например, про Хроманцова, слава которого, купленная за сыр ещё в советские времена, тоже  мифическая. Его я знаю, как облупленного: он весь придуманный. И главный козырь Хромнцова – дефицитный продукт – сыр. Сыр обеспечивал ему успех в получении фондовых материалов, нового оборудования для модернизации завода,  премий и переходящих Красных знамён. А избыток сыра, необходимый для «гладких» деловых отношений он получал от ловкости рук подвластной ему лаборантки, воровски занижавшей жирность молока, закупаемого у сельчан. Людям недоплачивали за  продукт, а значит – обкрадывали их.   Но ореол умелого руководителя всё ещё маячит над Хроманцовым. Помню несколько скандальных историй, когда народ возмущался, организовывал сходы и предъявлял Хроманцову обвинения в обмане. Некоторые из этих скандалов были вынесены и на газетные полосы. Считаю дутую славу Хроманцова тоже самым обыкновенным мифом…
        - И про подпольную организацию «Посейдон» ты не сказал, - поднялся с места сосед Петренка -  есаул Вахрушев, невысокий, кряжистый казак в летах, разведя руками, и часто-часто замигав.
       - Я разъяснял Моргунову - что такое  мифы.  А  «Посейдон» - не миф! – ответил атаман. - «Посейдон» - порочная реальность. Расскажи ты.
        Вахрушев, выпятив губы, оттопырил густые чёрные усы, минуту молчал, как бы собираясь с мыслями, и начал так:
      -А если  все знают, зачем я буду говорить?
      - Говори-говори, есаул, не все знают…
- Ну, это… «Посейдон» - вся наша руководящая шайка-лейтка, которую называют районной элитой. Банный клуб «Посейдон» - так на весёлую голову  назвали себя начальники предприятий и организаций, что участвовали в строительстве бани…  Хроманцов,  Котяров, Ищенко, Иванов, Горлодрач,  Африканцев, Браминов, Змеевец, Милёхин…  А во главе – Ударен. Для его чествования в юбилей и была задумана баня. Я был прорабом у Милёхина. Он взялся построить этот неплановый объект. Соорудили его на долевом участии. Спешили закончить ко дню рождения Ударена и в бане весело отгудеть этот праздник. Так и случилось. Мужики и бабы, участники пирушки, -  были довольны. Но кто-то донёс Яношу, первому секретарю райкома партии, который не был приглашён. (Против него элита организовала заговор, мол, чужой зачем нам нужен…Давайте проголосуем за Ударена…). Разразился скандал. Янош приказал: Милёхина, как хозяина бани (на его производственной территории была она построена), уволить с должности начальника ПМК (передвижной механизированной колонны), а баню снести.  Всё произошло быстро. Но вскоре Яноша в районе не стало. А его место в райкоме занял Змеевец, член банного клуба «Посейдон». И баня снова возникла. Только в другом месте, на крою леса, рядом с дачей Милёхина.  Мафия не умирает.  Мафия бессмертна! Она живёт по своим «банным» законам. Теперь её наследники управляют районом… Читали в газете «Поселянин», как они распоряжаются землёй в районе? Как манипулируют публикациями в районной  газете для обмана читателей? А с этими событиями связывают и насильственную смерть главного редактора Малохамова…
         Вдруг из коридора донеслись громкие голоса и топот многих ног. Это казачий патруль, после обхода улиц, забежал в правление перекурить.
     - Здорово дневали! – воскликнул  Уздечкин, заглянув в открытую дверь кабинета.
       - Не пора ли  и вам перекурить?-  подмигнул он рыжим усом.
У казаков всё просто, без церемоний. Атаман Дроздов объявил перекур. Не курящих не оказалось.  И заклубился синеватый дым под потолок. Рассевшиеся казаки нетерпеливо поглядывали  на заправского острослова – атамана Уздечкина: чем сегодня он повеселит?.. 
         Уздечкин,  чувствуя это,  лукавым глазом окинул присутствующих, подкрутил правый ус, выпуская дым двумя струями через ноздри и начал без вступления: 
     - Дело,  было вчера,  под пятницу, значить… Это  к тому говорю, что никаким календарным праздником и не пахло. Обыденно я был чуть-чуть на взводе. Заглянул к куму Стременному (при упоминании этого имени, он хитровато скосил глаз на своего есаула), уточняю потому, что у меня, когда я в тонусе, — каждый встречный – кум. Он в этот момент, будто колдовал, смотрел в донышко стакана и нос уже полыхал пожаром. Мне тоже налил. Между двумя затяжками  «Примы», мы пропустили ещё по единой… До кондиции не дошли, а питьё кончилось. Двинули к другому куму. Он – хлебосол! Встретил нас как братьев… Распростёр руки по столу – чуб в тарелке плавает. Оживили его. Чёкнулись пару раз. И снова питьё кончилось, а до кондиции не дошли, то есть, на ногах ещё держимся. Правда, как оказались на дороге, — убей! – не помню. Посмотрел ориентиры, курс — что надо!  И ноги ещё двигаются, но слабо. Часто спотыкаются. Вот опять Стременной споткнулся, едва устоял.
          - Ничего, — говорю, чтобы утешить друга, — конь на четырёх ногах и то спотыкается,  даже трезвый. И тут меня осенило:
          - Кум, — говорю Стременному, который маячит неподалёку, но уже по другому маршруту, — ты сбился с компаса… Давай мы сварганим  кооператив.
          - Как это? — полюбопытствовал он, мотнув головой.
          - Это просто: Я обниму за шею тебя, а ты обнимешь меня. Скооперируем силы. Получится что-то одно большое и на четырёх ногах. Меньше спотыкаться будем.
         Кум уже ленился говорить. Молча, стал поднимать руку, но не хватает ресурса, чтобы достать до моего плеча. Хотя мы ростом одинаковы. Только с третьей попытки это ему удалось. И кооператив мы, наконец, создали.
Тем временем подрулили к моему дому. Вспомнил тут я, а может, и не забывал, что в подвале у меня – «есть»! Говорю куму, мол, идём на снижение. Широко раскрой рот, чтобы уши не заложило, и держись за стеночку. Словом, уподвалились мы в глухую тьму. Но благополучно. Выключатель не работал. Я сильнее ввернул лампочку. При включившемся свете обнаружил желанный баллон. И мы по очереди стали прикладываться к нему, чтобы дойти до кондиции. Вдруг кум вспомнил установку супруги, сказанную на все времена, что нужно быть дисциплинированным мужем. И по-пластунски заспешил домой. Я представил, как обрадуется его жена, что он не забывает её священные заповеди. И про свою вспомнил. Лежит она — одна-одинёшенька в холодной постели, как казанская сирота,  на втором этаже и сочиняет мне смертный приговор…
          - Нет! Я хочу жить! Не пойду домой. Выкрутил лампочку. Свет погас. Я прилёг, где сидел. И мир перестал существовать. Но как я свалился в яму… продолжая спать (!?) – ума не приложу! Через время открыл глаза – темно! Пошевелил руками – тесно!. Начал подниматься – бум (!) башкой о доску. Дерево! Думаю — «крышка!»… «Господи -  да я же в гробу лежу! Вот, суки! Заживо похоронили! Но когда!?» Тут меня в жар как кинет, да так, — что вмиг протрезвел! А смертный страх – сковал тело. Не знаю, как долго соображение ясности добивалось, но понял-таки, что не в могиле лежу, а в пустой яме для картохи, под полками для банок с консервированными овощами. «Значить, попрыгаем ещё по Земле!» — воспрянула слабая мысль. С горем пополам выбрался наверх, а дрожь телесную унять не могу. Ощущение такое, будто побывал в могиле! Неделю не проходило! С тех пор, как завязало (!) — зарёкся пить «горькую»!.. Не дай бог никому пережить то, что я пережил!
        Дослушав, казаки, посмеиваясь, сочувственно загалдели вокруг Уздечкина.  Аргунов, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же ушёл в редакцию и написал заметку  под названием «Мифы и реальность», в которой отразил время партийной гегемонии Шахрая, как миф. И закончил «откровением» Уздечкина. Редактор Ессеева, прочитав сие творение, основную часть вычеркнула, оставила только шутливый рассказ казака, назвав его «Казачья байка».
              Аргунов после рабочего дня шёл домой с чувством опустошённости в голове и в сердце. Рассеянно глядя перед собой,  почти не замечал прохожих. Но опостылевший образ Шахрая то и дело возникал в памяти. Дома по давней привычке поплескался под душем, затем, обратившись к портрету, вслух поприветствовал Веронику, закурил и прилёг на раскладушку, тоскующим взглядом лаская портрет любимой.
       Несмотря на все превратности жизни, одно чувство владело им постоянно: неиссякаемая любовь к Веронике Полянской. Мысленно он не раз возвращался на плато Устюрт. И сейчас внутренним слухом уловил песню-жалобу, звучавшую в вечерних сумерках из открытого окна,  и   верил, что пела её Вероника:
Дэ  ты, мылый, чорнобрывый?
Дэ ты? Озовыся!
Як бэз тебэ я горюю - прыйды подывыся!
      В воображении перед глазами Андрея расстилался сумрачный простор плато Устюрт,  впереди  слабой наземной звёздочкой светилось раскрытое окно небольшого домика, и оттуда доносилась песня…
           Но вдруг с убийственной прямотой в памяти прозвучали страшные слова Хазачи: «Это оно и есть!.. В   вашей потере – виновны вы сами!»
    Устюртское видение мигом исчезало, оставив горечь в душе и тягостное чувство собственной вины…
         Словно окаменелый,  лежал Андрей перед портретом Вероники, с потухшей папиросой в зубах  и померкшим взглядом, когда в квартиру вошёл Вадим.
       - Вставай лежебока, перекуси. Я покупал продукты для дома и тебе кое-что прихватил, - сказал Вадим, указывая на грузную авоську, которую держал в руках. – Идём на кухню, и, не дожидаясь, когда Андрей встанет с раскладушки, прошёл к столу и выложил на него кольцо колбасы «Дружба»,  батон и поставил бутылку кефира.
       - Что-то ты сегодня «не в духе»  - заметил он, приблизившемуся Андрею.
       - Да всё эта же «героическая история Шахрая»… -  угрюмо проговорил Андрей,
скрыв свои печальные мысли о Веронике…- Сегодня был в правлении у казаков. Эвелина поручила взять интервью у атамана.  И я записал речь Дроздова, обращённую к его казачьему правлению: «О «мифах Каракорума». Юртовой атаман  критически настроен против бывшего здесь первого секретаря райкома Шахрая, и циркулирующих мифов о его якобы золотом правлении. - Рассказывая, Андрей зажёг газ под чайником, достал чашки. Вадим присел к столу.
     -  Здесь,  тоже не избежали приписок, точно так же, как это было в Средней Азии. И получали золотые награды и звание «героя»… Но там мошенников разоблачили и наказали. А здешние мошенники  сумели выкрутиться… и остались «героями»… Этому поспособствовали их преданные блюдолизы-наследники.
           Андрей, заварив зелёный чай, разлил по пиалам…
     - А что теперь тебе Шахрай? Дело прошлое. Вся  та система ушла в небытие…-
сказал Вадим, осторожно пригубливая пиалу.
     - Ты прав, система ушла… Но память осталась. На днях встретилась мне Лидия Ивановна Хороших, мученица, многолетняя жертва тирании этого «героя». Указывает мне на портрет Шахрая, закреплённый рядом с центральной аллеей. И говорит с иронией в голосе:
     « Видите, «герои» не умирают. Живут вечно, пока живы их благодарные наследники…»
      - Я считаю, долг честного человека: восстановить истину и  развенчать негодяев…Ты же не идёшь на поводу у своего попа, хоть он наш друг детства… Тебя возмущают его проделки…
     -  Ещё как возмущают!- отозвался Вадим.- Я решил: зарегистрирую эту газету на себя и больше с Петром дела иметь не буду.  Правда глаза  колет. – Яшка уже конфисковал у меня часть тиража. Прячут свои проделки от глаз общественности…Хотя нет! Побываю ещё на собрании священников, которое должно пройти в ближайшие дни – о деньгах будет идти речь…
      - А дома у тебя всё в порядке? - спросил Андрей, подливая Вадиму чай в пиалу.
     - Как всегда… До матери доходят разные слухи о «художествах» Анфисы, она дуется, но со мной об этом не заговаривает… Молчит. Обижается, что мы ушли из её флигеля в двухэтажку и платим за квартиру… а флигель пустует. Правда, жалуется на то, что внук Стасик на каникулы не приезжал, учась в университете, и теперь писем не шлёт. Хотя от Краснодара до нас не такое уж большое расстояние, мог бы и приехать…  А мне трудно объяснить ей такое поведение моего сына, хотя я его понимаю. Он в детстве пресытился нашими семейными неприятностями. Поэтому  сюда ему не хочется. Он взрослый,  самостоятельный человек…
     -  А Сашенька здесь учительствует?
     - Да, преподаёт русскую литературу в школе. Муж в милиции служит. Живут в его собственном доме, унаследованном от родителей.
    -   Стас, говоришь, художник?
    - Он преподаёт в детской художественной школе. И стремится участвовать в художественных выставках. Моя болезнь передалась ему. Только  бы плачевный результат мой  не унаследовал. А, похоже,  и в личной жизни идёт по моему ошибочному пути. Живёт с какой-то вдовушкой и скрывает это… Вот мать и науськивает меня, чтобы я всё досконально выведал. А про Анфису молчит…  Да и я с Анфисой о её «слабостях» не заговариваю: она мигом взрывается на скандал. А для меня даже маленькая перебранка – острый нож в сердце! Вот я и молчу. Только улыбаюсь. Хотя совсем не смешно. Старухи по станице вслед ей плюют, представляешь? А я улыбаюсь… Мне - некуда деться. Иначе скандал! И развестись не могу по этой же причине. Хочу для детей сохранить хоть внешнюю видимость приличной семьи. Глупость, конечно! Но…
Ардрей, раздумывая, молчал.
         - Да, Андрей,  – Вчера я к тебе не дошёл, - после паузы снова заговорил Вадим:
         Выйдя в полдень из дому, - Анфиса, как раз затевала стирку, -  физически ощутил  тяжесть давящей на меня тучи. Мрачной, угрюмой, тяжело дышащей  рыхлой чернотой. Она заволокла  всё небо, грузно провиснув низко над землёй.  И только на востоке слабо брезжила светлая полоска, будто приоткрытая форточка. Я пожалел, что не взял зонт, но возвращаться  не хотелось: «успею до дождя… добегу до остановки автобуса», - подумал и прибавил шагу. Но не успел. Ливень хлынул без прелюдии.  Или  она была слишком короткой.  Под навес автобусной остановки  вскочил уже изрядно мокрый. На остановке  из пассажиров – ни души! «Вероятно, недавно уехали», - мелькнула мысль. Я  вглядывался сквозь густую  пелену звучно хлещущих небесных потоков в направлении дороги. Но там - никакого движения. Поёживаясь,  перемещаюсь от стены к стене. Жду транспорт, не имея представления, когда он прибудет.  А дождь  всё усиливается. Вдруг из ливневой мглы вынырнул ещё один горемыка мне в компанию. Молодой мужчина с худощавым лицом, заметно тронутым ранними морщинами, вскочил под навес и вздрогнул. С намокших чёрных волос, с одежды его стекали струйки воды. Он морщился, шмыгал носом, держа под мышкой  прямоугольный деревянный предмет, напоминающий ковчег иконы.  Изображение было обращено внутрь. Приблизившись,  он кивнул мне в знак приветствия. Я ответил поклоном и высказал догадку:
    - Спаситель?- указал взглядом  на его ношу.
     - Предтеча, - поворачивая икону ликом ко мне, ответил пришлец. -  Взгляд его потеплел, светлые глаза смотрели на меня дружелюбно и вопросительно:- знаете его историю? – спросил он.
    - Печальная…- коротко ответил я, а память всколыхнулась…и напомнила трагическую для Иоанна пляску Саломии, за которую Ирод Антипа  заплатил ей  головой Иоанна.- Печальная, - повторил я. А икона старинная, - вглядываясь в образ, предположил я вслух.- Дионисий?
    - Даниил Чёрный, - последовал ответ. – Пятнадцатый век.- Лицо собеседника при этих словах разгладилось, он солнечно улыбнулся, не обращая внимания на дождь, который звучными всплесками продолжал свою пляску на асфальте дороги.
    -  Как удалось вам  определить её возраст? - с изумлением взглянул я на собеседника
    - Определил не я, а иконописец. Он часто мне в этом помогает. Я собиратель икон. В моей коллекции более сотни образов.
   - И вы уверены в точности его оценки?
   - Абсолютно. Он отлично  подготовлен: в совершенстве изучил древнерусское искусство иконописи.
      Разговаривая, незнакомец переступал с ноги на ногу, и временами поглядывал на дорогу. В поведении сквозило нетерпеливое ожидание.
      - А вас тоже интересуют иконы? – спросил он, кивнув головой на «своего «Иоанна»?
      - Да, я близок к церкви. Мой друг священник. Три года армейскую кашу из одного котла с ним хлебали. И в школе в одном классе учились.
     - У вас, говорите, сто икон? Это  большая коллекция… – я потянулся рукой к иконе.
    - Сто десять икон, -  с едва заметным проявлением гордости в лице, ответил собеседник, передавая мне образ.
   - Если не возражаете, приглашаю ознакомиться с моим духовным богатством, - растянув сияющее лицо в улыбке, предложил визави.
    -  Охотно, - согласился я.
    - Но, замечу,  у меня преобладают иконы Богородицы. Есть среди них чудотворные… 
    - А икона  Иоанна Предтечи, говорите, кисти Даниила Чёрного?  Поразительно! Такая древность!.. Удивляет меня столь феноменальная способность этого иконописца ориентироваться в манере письма и во времени…-  близко разглядывая икону, высказался я.
     - Меня это не удивляет, - ответил собеседник, -  способности  Александра Аликбаева  оценил  сам владыка Владимир Котляров,  ныне Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, член Священного Синода Русской Православной Церкви.  И благословил его на труд в иконописи. А мастер приобретал знание русского искусства в монастырских храмах Сергиева Посада, изучая письмо Андрея Рублёва, Феофана Грека, Даниила Чёрного, Дионисия. В Киево-Печерской лавре – Алипия Печеского, Епифана Премудрого… За иконостас  церкви Александра Невского, исполненный кистью Аликбаева, патриарх Алексий Второй наградил иконописца высоким церковным орденом...
       Вдруг раздался визгливый звук резко затормозившей легковушки. Водитель приоткрыл дверцу и окликнул:
       - Гриша, чего ждёшь здесь?
       - Автобус, - ответил мой новый товарищ, усмехнувшись, - чего же ещё…
       - Садись, довезу!
       - Мы вдвоём.
       - И двоим места хватит!
      Увлёкшись беседой, мы не заметили, что дождь прошёл…
          Доброжелатель мигом доставил нас на улицу Луговую, где обитало семейство Григория, и, поручкавшись с нами, сразу уехал.  Моему взгляду представился большой дом в четыре окна с черепичной крышей  под тремя старыми  берёзами, у самого проулка. Двор обнесён добротным штакетником, окрашенным под цвет неба. За срубом колодца, у пристройки, невысокая фигура женщины в тёмном платке, хлопочущей по хозяйству…
      В дом Григорий пропустил меня первым. Пройдя переднюю, я оглянулся, оказавшись перед двумя дверьми.  Григорий, следовавший за мной, понял молчаливый вопрос и взглядом указал на левую дверь. Перешагнув порожек, мы оказались в светлой комнате, послеполуденное солнце, освободившись на короткое время от давившей на него тучи, яркими лучами пронизывая ветви берёз, окрашивало в тёплые тона стены, украшенные множеством старинных икон Царицы Небесной.
    - Чувствуешь божественную атмосферу? - спросил хозяин по-свойски.
    - Ещё бы, столько  икон!..- ответил  я дипломатично.
    Григорий несколько мгновений  наблюдал за моим лицом, воспылавшим удивлением.  Ему понравилось впечатление, отразившееся в моих глазах. И он произнёс:
     - Все  образы имеют свои названия.- И стал называть  иконы по их именам. Остановившись перед первым  образом, что  перед окном, сказал:
     - Это - «Живоносный Источник». Рядом - «Милостивая». Далее – «Избавительница», «Нечаянная Радость», «Спасительница», «Утоли моя печали»,  «Целительница», «Утешение»…
      - Улавливаешь? В именах прославляемых икон Богоматери  угадываются их чудотворные свойства; благодарные люди выразили в названиях свои чувства к Заступнице Мира, - подчеркнул он.
      - А эта икона  как называется? - спросил я, подойдя к другой стене.
     -  О, это «Заступница Христиан»! - оживлённо ответил Григорий. Тоже Чудотворная.
       - А в чём же проявилось её заступничество? – взглянул я на Григория.
Он взял с тумбочки объёмную тетрадь, перелистнул несколько страниц и, поглядывая в записи, рассказал следующее:
  -   Святой Василий Великий, славный учитель Вселенской  церкви  был однажды свидетелем дивного и в то же время страшного  чуда от иконы Богоматери и великомученика Меркурия. Произошло это в период правления
Римом   нечестивым императором Юлианом Отступником.
       «Отступником» прозвали его христиане за то, что он вопреки своим предшественникам по императорскому престолу склонился на сторону языческого мира. И преследовал христиан.      
       Отправляясь в поход на персов, он произносил страшные угрозы по отношению к христианам и говорил, что по возвращении истребит во всей своей империи  всех исповедующих имя Христово. Но Юлиану не суждено было осуществить свои  ужасные замыслы: Матерь Божья, Заступница Христиан не допустила этого и избавила церковь от нечестивого и лютого врага.
       В то время, когда император Юлиан Отступник со своими войсками был в походе, святитель Василий Великий однажды совершал молитву перед иконой Пресвятой Богородицы, на которой находилось также изображение и св. великомученика Меркурия в виде воина с копьём в руках. В своей пламенной молитве святой просил Богоматерь оказать помощь страждущей церкви Христовой и избавить верующих в Её Сына, Иисуса, от предстоящей опасности полного их  истребления язычествующим императором.
      Во время молитвы св. Василий был поражен следующим обстоятельством: изображённый на иконе Богоматери  лик св. великомученика Меркурия вдруг стал невидим, но потом показался опять, и – о, чудо! – копьё его было обагрено кровью…
       Впоследствии оказалось, что Юлиан Отступник в это самое время вступил в битву с персами и неожиданно был поражён в грудь копьём неизвестного воина, который тотчас же стал невидим. Смертельно раненый, Юлиан лежал на земле и даже в эти последние минуты не забыл христиан, которых желал истребить: истекая кровью, он произносил последнюю свою хулу: «Ты победил, Галилеянин!» - и тотчас же умер.
       Василий Великий из виденного им чуда познал, что Пресвятая Богородица, услышав его пламенную молитву, послала на защиту веры и христиан св. великомученика Меркурия, повелев ему совершить казнь над отступником-императором.
       Григорий закончил рассказ, а я, поражённый услышанным, стоял в  оцепенении, как каменный столб: в голове запечатлелся воин с копьём, на короткое время исчезнувший из иконы, а вскоре вдруг снова появившийся на иконе с копьём, обагрённым кровью…
      - Подожди, скоро ты ещё и не так оцепенеешь!-  тронул меня за плечо и взглянул  многозначительно Григорий.
      -  Сейчас войдём к Марье Ивановне, моей бабуле - бывшей учительнице русской литературы…  Увидишь кое-что неординарное… Только  в дискуссию не ввязывайся… Потерпи…
        Мы вошли в соседнюю комнату. Первое, что бросилось мне в глаза,– на стенах - ни единой иконы. Ни единой! Окно с занавесками. Во всю стену  длинные полки книг.  У другой стены - фортепьяно, в углу - шифоньер, чуть поодаль -  стол под светлой скатертью, окруженный стульями с гнутыми спинками. А в красном углу на резной подставке …- деревянное изваяние кумира.  Последняя деталь меня крайне поразила… Смотрел, недоумённо моргая глазами, и молчал, не шевелясь. Какое-то время не мог прийти в себя от удивления: казалось, что я проник в дохристианскую эпоху…  Гриша, следя за моим впечатлением, выдерживал паузу. В этот момент с улицы вошла та женщина в чёрном платке, что хлопотала у пристройки за колодезным срубом.
       -  Ба! У меня гости, а я во дворе прохлаждаюсь, - сказала она низким голосом, поздоровавшись, и снимая свой чёрный платок. – Опять дождь – встряхнулась она, седые пряди  чуть вьющихся волос  рассыпались по плечам. Лицо её, слегка тронутое морщинами, выглядело моложаво. Тут же оно озарилось вспыхнувшей улыбкой.
      - Будем пить чай, - заявила она повелительно, - присаживайтесь к столу, - жестом указала она, - чай подам сюда.
      - Нет–нет, спасибо! –  поспешно отказался  я, хотя любопытство брало верх и мне хотелось  послушать  эту общителоную женщину. Но я помнил предостерегающую установку  Григория…
       -  Мы вошли на минутку, бабуля, - сказал Гриша, подойдя к ней. – Я захотел показать приятелю экзотику, -  он кивнул в сторону изваяния.
       -  Какая  экзотика? – резко вскинула брови Марья Ивановна, - это старинный образ нашего исконного Бога Сварога, творца Неба и Земли…
Вот у тебя там – действительно экзотика! «Иконы – чудотворные!» Одно это словосочетание чего стоит! А что вытворяют  иконы  с нарисованной на них Богородицей!.. Уму непостижимо! Про одну читала: Самочинно  через запертую дверь  вышла из  церкви и оказалась за десятки километров в другой церкви. Монахи разыскали  «беглянку», вернули в свою церковь. Но «бродяжка» не успокоилась и  снова убежала в облюбованный ею храм… Можете себе  представить такое? -  напряженным голосом проговорила хозяйка, и поджала губы.
       В это время я с любопытством  смотрел на небольшое деревянное  изваяние,  представившееся  мне  рядом с целой сотней икон – Благой Вестью из нашей древней и полузабытой культуры. В  нём воплотилась  искусная работа умелого мастера. Хотелось задать хозяйке толпившиеся в моей голове вопросы. Но помня предостережение Григория, сдерживался. А Марья Ивановна, с иронией повествовавшая о чудотворных иконах, не мешкая, приготовила  чай.
       - Не обижайся, бабуля, мы спешим. Нам надо идти, - обнял за  плечи старушку Григорий и поцеловал в щеку.
        На улице шёл ленивый дождь: сеялся, как сквозь сито. Провожая меня до калитки, Григорий говорил:
       - Не удивляйся причуде моей бабушки. Ветхая она уже. И понятия её тоже ветхие. Доказывать ей, что с язычеством давно покончено – неблагодарный труд. Её не переубедишь.
      - Мне кажется, её   переубеждать не надо, время её истекает… Всё само собой…  - вежливо ответил я, стараясь не обнаружить своей симпатии к убеждённой хранительнице древней традиции. А любопытство моё разыгралось вовсю. Случай невероятный: под общей крышей причудливое сочетание – языческий кумир (тысячелетняя древность) и … целый музей икон. Захотелось мне поскорее узнать, что на это скажет наш давний друг, ставший святым отцом. И я сразу направился к нему в церковь.
    Мы сидели за столом в апсиде. Пётр, молча, слушал мой рассказ. Перед моими глазами на полке выстроились книги: Евангелие, Апостол, Псалтирь, Служебник, Часослов, Октоих, Минея Месячная, Минея Общая, Минея Праздничная, Триодь Постная, Триодь Цветная, Типикон,  Ирмологий, Требник,Осьмигласник - книга молебных пений. Рядом с  полкой на вбитом в стену гвозде висела блестящая кадильница с колокольчиками. Я смотрел на корешки книг, и думал, что вся эта литература, её создатели, а также семинарии, академии и обучившиеся в них архиепископы, религиозные философы стоят на зыбкой основе «непорочного зачатия девы Марии»,  а боковым зрением видел лицо отца Петра, сидевшего за столом сбоку. Оно в местах, не покрытых бородой, побагровело. Мой рассказ возмутил его.   Он, видимо, изо всех сил сдерживал себя, чтобы не вырвалось в храме Божьем неподобающее слово. Но до конца подавить возмущение  ему не удалось. Губы его дрожали. Голос был хриплый. Он сказал:
         - Григория могу  понять, он снисходительно относится к причудам своей  бабушки. Она родной человек. Старуха. Он щадит её. Жалеет.
А как, видя такую  духовную аномалию, мог промолчать ты, редактор христианской газеты?!
        - Отец Пётр, (я так обратился к нему) существуют же понятия  «вежливости», «приличия»… Мог ли я, находясь в чужом доме, в ответ на гостеприимство радушной  хозяйки дерзнуть по поводу изваяния  своим возмущением?- ответил я.
       Тут басовито зазвучал колокол, призывая прихожан к началу вечернего богослужения.  Пётр, взяв кадильницу, ушёл в алтарь. На клиросе запели храмовый тропарь. Началась служба. По окнам стекали струи дождя, хлёсткие звуки его растворились в голосах певчих… Я вышел из апсиды на улицу и отправился на остановку автобуса, чтобы уехать домой. А в голове пульсировала мысль: « Как живуча память о древнем славянском веровании»…
       -  Ты прав, друг, - сказал Андрей, - Академик Рыбаков тоже это подчёркивает в своей книге: Язычество Древней Руси. Эта книга — продолжение его же монографии  «Язычество древних славян».  Она посвящена роли древней языческой религии в государственной и народной жизни Киевской Руси до принятия христианства. Автор показывает высокий уровень языческих воззрений  накануне крещения Руси, их проявление в общественной жизни, в прикладном искусстве, в обрядах.
   -     Элементы мировоззрения глубочайшей древности сохранились в крестьянской среде России вплоть до XIX, а кое в чем и до  XX в.  Даже  через столетие после крещения Руси волхвы могли в некоторых случаях привлечь на свою сторону целый город для противодействия князю или епископу. Наглядным примером может служить Новгород. Греческое христианство застало в 980-е годы на Руси не простое деревенское знахарство, а значительно развитую языческую культуру со своей мифологией, пантеоном главных божеств, жрецами и, по всей вероятности, со своим языческим летописанием .  Прочность языческих представлений в русских феодальных городах средневековья явствует, во-первых, из многочисленных церковных поучений, направленных против языческих верований и проводимых в городах языческих обрядов и празднеств, а, во-вторых, из языческой символики, прикладного искусства, обслуживавшего не только простых людей городского посада, но и высшие, княжеские круги .   Во второй половине XII в. языческий элемент сказывался еще в полной мере.
   -    На рубеже XII и XIII вв. устанавливается "двоеверие", т. е. известное компромиссное равновесие языческих и православных элементов. В прикладном искусстве на месте языческих сюжетов появляются христианские.
    -    Новые поучения против язычества свидетельствуют о том, что за два века формальной христианизации языческие теологи выработали новые представления о силах, управляющих миром, - появилось бичуемое церковниками учение о почитании "света", как эманации высшей божественной силы. Идея света, овеществленного в солнце и в динамике его небесного хода, наполнила искусство и удержалась несколько столетий…  Жива она и теперь.

    
                9.   НА  КРАСИВОЙ МАШИНЕ

       Когда на Каракорум опускается вечер и редеющее стадо, пыля по дороге и сотря
сая воздух трубными звуками, возвращается домой, Аграфена Никаноровна, при-земистая, кругленькая, сморщенная, как переспевшее яблоко, старушка и такого
же возраста Маврикия Павловна, сухая, как жердь, и слегка сутулящаяся из-за своего высокого роста, но непременно со следами белил и румян на лице уже восседают на лавочке у забора, на самой границе своих владений.
     Собственной скотины они не держат, слишком хлопотно, но знают толк в домашних животных. Любят наблюдать их со стороны. И по внешнему виду каж-
дой особи определять принадлежность, чья собственность.
     - Гляди, гляди, кума! – оборачивает лицо к Маврикии и толкает локтем в бок
кругленькая Аграфена, - вон энта, камолая, со звездочкой на лбу – Гришки Беспутнава. Давеча купил…
     - Да у ей и морда точь-в-точь Гришкина,- не дослушав подругу, выпаливает
Маврикия, - как с перепою. И хвост задрыапанный…
     Речь соседок неразличима: сказываются долгие годы постоянного общения.
     - А вымя-то, вымя… тошшее - вылитый патрет яво Хиври. Избегалась вся,
как ейная хозяйка, - дополняет Аграфена.
     От ядовитых слов кумушкам весело. Они хохочут, довольные собственной изобретательностью, перебирают глазами покачивающихся на ходу животных, подыскивая объект для новой карикатуры.
     Вдруг протяжный автомобильный сигнал, снизившей скорость иномарки пере-
ключил внимание старушек. Их теперь живо интересовало: кто на  такой красивой машине? «Нисан Патрол» между толпившихся, влезавших друг на друга коров, продвигался медленно и нервно. В подходящий момент, когда образовался просвет между животными, кумушки успели заметить холодные выпученные глаза, большой крест на груди и орден. А еще – дорогую «попону» на бородатом человеке.
     - Ба! Да это же Пётр – начальник над попами, - воскликнула Маврикия –
И зазноба яво. Вон как морду воротить!
    Более благочестивая Аграфена промолчала, опустила глаза.
Я без страха видеть его не могу, - продолжает Маврикия, - так и кажется, что это переодетый разбойник. Бывала не раз в энтом доме раскрашенном… с куполами,
в котором раньше мучились и умирали люди от заразных болезней. Хотела
встретить там Бога, а увидела совсем другое…
     - Может быть, ты… - что-то хотела возразить Аграфена
     - Постой, кума… один раз, когда ты уехала к дочери, мне приснился сон.
А я помню, Моисей все наставления получал от Бога во сне… Но мне был сон
страшный – жуть! Вошел будто ко мне старец благообразный, с большой белой
бородой. И говорит предостерегающе, мол, не ходи, Маврикия, в это место, Троицкую церковь, - не чистое оно. А я будто ослушалась. Пришла на службу. Вижу: Пётр крестом машет и что-то басит, а сам черный-черный. Только глаза из-под круглых очков сверкают дьявольски. Да по временам между усами и бородой скользит хищная улыбка. И камилавка на его голове поднимается, поднимается и становится видно, что выше, на залысинах у него торчат рожки. Я испужалась и проснулась от страха, вся в поту. Сердце колотится, вот-вот выскочит из груди. Я к иконе Богородицы – бух на колени! – молюсь, молюсь – успокоиться не могу. Кое-как пришла в себя. Думаю: сегодня суббота, сразу же пойду к обедни, поставлю свечки Богородице, Николаю Чудотворцу и Спасителю. Помолюсь, чтобы отпустились грехи мои. Так и сделала. И снова натерпелась страху: старец во сне сказал истину – нельзя туда ходить, это место нечисто! И скоро я в этом убедилась.
     Стала же  возжигать свечи, силюсь прикрепить их на подсвечнике, а они ши-
пят и извиваются в руках моих, как змеи. И падают на пол, продолжая извиваться. Каждая свеча! А тут еще стены церкви страшно гудеть стали. Звук будто из-под самой земли пробивается. И все нарастает, нарастает. Я в ужасе взглянула на лики святых, на образ Николая Угодника. С мольбой взываю к нему, мол, спаси, отче Николае! Но его смиренные очи смотрели на меня безучастно. И вдруг он качнул головой. В моих глазах все пошло кругом: извивающиеся и ползающие свечи, гудящие стены и качающие головами иконные лики… Я упала на пол без чувств. соседская девочка, лет десяти, которую я брала в церковь с собой, тоже была страшно напугана. И заболела. После этого я неделю провалялась в постели: голова раскалывалась от боли, а сердце трепетало, как осиновый лист. И снова во сне приходил старец. Он повторил: «Не ходи в то место. Там нечисто. Ослушаешься – смертию умрешь…» И исчез. С тех пор я туда – ни ногой! И , слава Богу! – помаленьку оклималась… И девочка соседская, Наташа, тоже пришла в себя. О церкви больше и слышать не хочет.
Аграфена слушала молча горькие слова соседки, понурив голову, и кра-мольные мысли будоражились в ней, всплывали на поверхность, расстраивали её смиренную душу, терпеливо, снисходительно воспринимавшую до поры всякую неправду, исходившую от людей в чёрных рясах.
- И я давно не была в храме, - тихо промолвила Аграфена, угнетенная рассказом подруги. – Все старалась позабыть пересуды прихожан про разгульную жизнь Петра. Но никак его подвиги не выветриваются из головы. И в толк не могу взять: за что его орденом наградили, за какие заслуги в вере? Сумлеваюсь уже: а вдруг то, что он творить и есть тот самый подвиг, который по его примеру мы должны совершать все!   
        Вот и думай теперь: где святость, где совесть у этого благочинного священника? Не по-божьему это. И даже не по-человечески. И у меня ныне к энтой церкви тоже душа не лежить. Нет там правды. Веры нет. Значить, – и Бога в ней нет. Не зря же ты там натерпелась страху и даже заболела. А еще  прежде там прямо во время богослужения Нина умерла, женщина веруюшшая - …Голос Аграфены задрожал и в глазах блеснули слезы…
         В эту минуту Аграфена заметила бомжа Степана, который часто подряжался у кумушек на разные работы во дворе: поколоть, перебрать, пересеять уголь, попилить, уложить в штабель дрова, вскопать огород…  Степан в своём живописном рубище, в резиновых сапогах, (хотя было  сухо и жарко), но выбритый и расчесанный на косой пробор, приближался к ним со стороны дороги. (К этому времени  стадо уже прошло. Красивая машина с Петром и его зазнобой тоже укатила).
       А по тротуару сюда же плыла нарядная парочка «неразлучных, которую вчера на посиделках так славно, с добросовестной тщательностью и со смаком «анатомировали» высоконравственные старушки.
   Глядя со стороны на улыбающихся, приязненно беседующих друг с другом людей, невероятным казался тот разгульный беспредел скрытого блудодеяния, о котором по пятам этой женщины тянется по станице словесный шлейф пересудов.
     Неразлучные и бомж встретились у самой скамьи, на которой, как два гриба после дождичка взбухли приготовившиеся к уличным зрелищам стародавние кумушки, уже закончившие свою предпенсионную службу в томатном цехе консервного завода.
      Супруги - Анфиса (а это была она) и Вадим (её муж, редактор церковной газеты) ещё издали заметили и узнали бомжа. Вадим взглянул на Анфису – лицо жены, словно окаменело. Это удивило его. Невысказанный вопрос так и застыл на языке супруга. Он вспомнил недавнюю случайную встречу с бомжем…
         Было тихое солнечное утро начала августа, наполненное разноголосым щебетанием птиц, жужжанием пчел, бытовыми звуками соседних дворов станичной окраины. В тени, под резными листами высокого виноградного куста они с женой, оставшись вдвоем, пили утренний чай на подворье зятя, уехавшего на службу. Дочери тоже дома не было.  На его коленях, нежась, тихо мурлыкал рыжий котёнок. Двор был залит ещё не жарким солнцем. Анфиса, не скупящаяся на слово, прихлёбывая из пиалы  зелёный чай, весело пересказывала анекдот, которым вчера, якобы соседка  её угостила. Суть его заключалась в остроумной изобретательности  красавицы Клары, объегорившей своего доверчивого Карла, чуть ли не на глазах у которого она «согрешила» с его лучшим другом Валерием. В качестве прикрытия при этом прелюбодейка использовала мнимую  болезнь. В процессе рассказа жена Вадима уснащала речь ироничными замечаниями в адрес самой соседки, намекая на её собственную предприимчивость подобного рода.
       Вадим, подливая жене из чайника, молча, улыбался, не предчувствуя, какой сюрприз уже готовит для него судьба. На его коленях по-прежнему тихо мурлыкал рыжий котёнок, лёгкий ветерок едва уловимо шевелил виноградные листы. Щебетали птицы. Журчал неумолчный голос жены. Во дворе царил покой, нарушаемый лишь пением птиц и жужжанием пчёл.
       Но вдруг возле дома скрипнули тормоза автомашины. И всё нарушилось. Котенок спрыгнул с колен в солнечную лужу, между тенью деревьев растёкшуюся овальным пятном  по двору. Жена, шутливо сдвинув брови к переносице, будто насторожилась, прислушиваясь. Вадим обернулся лицом к калитке, в которую в эту минуту  вошли двое – зять Григорий, как всегда с взъерошенными волосами, торчащими над высоким лбом в разные стороны, и с ним — вот этот человек – Степан, в резиновых сапогах, чисто выбритый и с чубом, причесанным на косой пробор.
      Гриша, подойдя к столу, тихо сказал:
— Этот бомж, Степан, расколет нам дрова. Дайте ему топор. А сначала накормите его. Я уехал. Очень спешу. 
      Анфиса сразу засуетилась на кухне, чуть обособленно стоявшей во дворе, в тени под раскидистым вязом. Вадим достал топор. Показал Степану, где лежат дрова. И тут вдруг у Анфисы «схватило» сердце. Веки она прикрывает. Тяжело дышит. За левую грудь держится. Срочно понадобилось лекарство.

— Сходи в аптеку, — сказала жена, морщась и превозмогая боль, — купи валидол и валерьянку: колет под лопатку – спасу нет! Наверное, инфаркт… Купи лекарства…и хлеб.   А я тут ему пока чего-нибудь соберу перекусить.
    Встревоженный Вадим спешно вышел за калитку. Удаляясь от двора, он слышал  — из-за кухни доносился стук топора. А когда уже прошёл соседский двор, его вдруг догнал пронзительный голос жены:
— На обратном пути зайди в магазин и возьми хлеба, — на всю округу разнеслось её напоминание. Даже стук топора, как бы замер, прислушиваясь. — Да не лети! — а  то и у тебя сердце схватит, — предостерегла она, не снижая силы голоса.
   «Какая она временами заботливая», —  подумал Вадим о своей  супруге и все семь кварталов, до самой аптеки и назад, уже с лекарствами, не обращая внимания на собственную сердечную боль, переживал о болящей, и как заклинание вслух повторял:
— Хотя бы не инфаркт!
Тяжело дыша от  спешки, он поминутно вытирал пот с лица смятым в ладони платком.  И уже почти дойдя до дома, вспомнил — не купил хлеб. Пришпорил себя. Прошёл ещё  квартал мимо дома на горку, где маячила вывеска: магазин «ХЛЕБ». Взял буханку и — ни секунды не мешкая, с тревогой в сердце торопливо приблизился ко двору. Но, - хотя и торопился, время опередило его. Открывая калитку, он слышал неспешный стук топора по древесине, будто пресытившийся дятел лишь для виду отправляет свою служебную повинность…
       К счастью, жена была жива. И даже, как будто, выздоровела. Она резво и весело, как шаловливая козочка, чуть ли не вприпрыжку, носится то на кухню, то в дом. Бомж тоже жив. Он успел благополучно позавтракать. Использованная им посуда ещё в беспорядке стоит на столе. Всё обошлось как нельзя лучше. В сущности, лекарства и хлеб, за которыми Вадим летел, сломя голову, оказались не нужными. «И — слава богу» — утешал себя мысленно гонец. Анфиса сказала, что ей стало легче, и загадочным кивком головы зазвала мужа в дом.
      — Ты представляешь, какой странный этот бомж, — едва супруги оказались в зале, скороговоркой стала рассказывать Анфиса, с нотками возмущения в голосе,  — приготовила ему яичницу – ну, что быстрее, пару кусочков хлеба нашлось-таки, чай с мёдом… Думаю, пусть хоть немного перекусит, пока ты придёшь. Всё уже на столе. Зову. И что ты думаешь?! Он приходит молча. Моет руки с мылом. Умывается. Достаёт расчёску…
      — А где же у вас зеркало? – спрашивает, не глядя на меня. Ну, что я скажу?
Зеркало у нас всегда на своём месте. На стене, возле дивана.
   — В зале, — говорю.
Он идёт в зал, я – следом: мало ли что? Снял сапоги у входа. Вошел босиком.
Причесался на косой пробор. И садится на диван.
— Отдохну минуту, — говорит.
Я стою рядом. Жду. Он – молча, сидит. Молчал, молчал… Потом ни слова не говоря, поднялся и пошёл во двор к столу. Сосредоточенный такой. Снова вымыл руки с мылом, громыхая соском умывальника, (даже Глашка через забор сюда уставилась… Сегодня опять какая-нибудь небылица по хутору гулять пойдёт…). Сел за стол. Отодвинул ложку. Вилка, видите ли, нужна ему и нож. Представляешь? Бомж аристократ! Ну, зятёк, удружил!..
      Вся картина того, наполненного неожиданными волнениями утра, с быстротой молнии сверкнула в памяти Вадима. Он снова взглянул в скованное лицо жены – от неё веяло холодом.
     В голове Анфисы тоже шевельнулись воспоминания того дня, но совершенно иные, чем у Вадима. Она прежде мужа заметила Степана, и, мгновенно оценив обстановку, решила скрыть своё волнение под маской неприязненной суровости и высокомерия.
       Степан приблизился к старушкам чуть-чуть раньше. И, поздоровавшись, остановился у тротуара, почтительно пропуская супругов мимо. Поравнявшись, Вадим с улыбкой поприветствовал собрание. Анфиса же, взяв мужа под руку, намеренно несла свою голову неподвижно, как статуя, высоко и надменно, глядя прямо перед собой, будто по сторонам никого не было.
    — Гордая, — тихо сказала Аграфена Никаноровна, когда «неразлучные» уже не могли слышать её.
– Тебе бы в жёны такую,  Степан.  Ух, — не подступись!..
Бомж, молча, ухмыльнулся. Почесал в затылке, переминаясь с ноги на ногу и внимательно разглядывая носок резинового сапога – сам себе на уме.
  — Да ты садись, казак, в ногах правды нет, — напряглась Маврикия Павловна, отодвигаясь на край скамьи, освободив Степану место в середине.    —     И не ухмыляйся. Она  даже глянуть на тебя не захотела.
     Старухи, словно сговорились раззадорить бомжа. Правду сказать, эта надменность Анфисы (будто и не было того…дня) чувствительно царапнула его по сердцу. И обыкновенное человеческое самолюбие взбрыкнуло в нём. И бомж не удержал тайну. Выпорхнула она вольной птицей. Открылся Степан перед подружками, как у попа на исповеди. Заинтригованные соседки слушали Степана, затаив дыхание и, разинув рты, боясь пропустить хоть одно слово. А когда бомж закончил свою немудрёную повесть, долго молчали, как бы взвешивая услышанное  на весах собственной совести. И – не поверили!
— Не может этого быть! – в один голос запротестовали соседки.
— Чтобы я сама позвала… Никогда!
— Никогда! – эхом отозвался другой голос.
Степан не старался их убедить. Зачем? Хотя сказал, что именно для этой женщины, при всей её внешней надменности и кажущейся неприступности, подобный промысел – дело обычное, рядовое.
— Ни одну мотню не пропустит мимо. Цель её жизни в этом. Я знаю немало под вигов её…– Ни одну мотню не пропустит мимо. Цель её жизни в этом. Я знаю немало под вигов её. Но – для сомневающихся расскажу ещё один, более невероятный, а может быть, даже дикий.

– До моей роковой поездки на «севера» за «длинным рублём» – (машину взбрело мне купить) и до бомжевания, когда я имел здесь свой дом, а в доме жену и неплохой достаток – от друзей отбоя не было. В их числе путался и зять Анфисы -Григорий. Иногда  он являлся с патлатым гитаристом по кличке Бетховен. (К слову, этот самый Бетховен, после моего отъезда на заработки, пел серенады моей жене, убаюкал её ум хмельными напевами. Она продала дом и на вырученные деньги пустилась с ним в погоню за счастьем. Счастье оказалось призрачным…).
     – Так вот, этот зять Анфискин в хмельном подпитии любил расписывать свои лёгкие победы над малолетками, которые «липнут ко мне, как пчёлы на мёд» – бахвалился он. Но очень мучился от отвращения, вспоминая мерзкий случай, когда его искусила собственная тёща. Вот эта самая Анфиса. Пока дочка лежала в роддоме, она залезла к нему в постель. Хватка у неё мёртвая. Избранная жертва не увернётся.
    – Брешешь ты все, Степан! Как можно с зятем?.. А дочке в глаза мотреть…
Это надо совсем оскотиниться!  Да и – грех  какой! Все напасти хлынут разом. Живьём сгниёшь… не может быть! – заключила Маврикия Павловна и в гневе отвернулась. Аграфена Никаноровна в противоположность подруге, не злилась. Её заинтересовала рассказанная Степаном история. Ей хотелось ещё что-нибудь выудить об Анфисе. О чём-то про себя покумекав, она лукаво взглянула на бомжа сбоку, и с явной подковыркой спросила:
— Может ты ещё чего придумал про Анфису?
— Да и придумывать не надо. Знаю её давно. И не я один. Почти вся мужская половина города её знает. Ловкая баба. Тихушница-профессионалка. Ни один из соседских мужиков не устоял. Хотя, на мой взгляд, — неказистая с виду…
— Случилось как-то: на очередной звонок её нескончаемых клиентов открыла  дверь квартиры не сама Анфиса, а муж. Гость, не будучи к этому готов, стушевался и от внутреннего беспокойства, не зная как лучше выпутаться, показал на соседнюю дверь своего приятеля и спросил:
— Здесь Пидаров живёт?
И таким манером вышел из положения. С тех пор эта фраза стала как бы крылатой, приобрела известность в кругу лиц заинтересованных. Последователи находчивого поклонника, случалось, пользовались ею в критических ситуациях. Не избежал этой участи и сам Пидаров. Случай, приключившийся с ним – живой анекдот.
       Надравшись как-то до чертиков, не помня себя, приплёлся в свой подъезд, поднялся на второй этаж и звонит не в свою дверь, а — напротив, к Анфисе. Это происходит в три часа ночи. Дверь открывает муж Анфисы. Расширив глаза и мгновенно трезвея, неожиданный ночной гость стал пятиться, указывая на собственную дверь:
     — Пидаров здесь живёт? – невнятно пробормотал он дрогнувшим голосом…
— Ну, хватить, Степан, — прервала его Маврикия Павловна, — ты здоров на анекдоты. А мы,  дуры,  развесив уши, таращимся на тебя во все глаза. Дивимся тому, что ты про Анфису плетешь… Свою-то не разыскал?
       — А что её искать? Сама объявилась. Деньги кончились… Дом прахом пошёл, музыкант своё сыграл. Поминай как звали… Теперь – что у меня, что у неё – ни кола ни двора. Я на «северах» пролетел. Машина мне только снилась. Теперь  здесь бомжую, а она в Саратове на вокзале сидит. Мириться желает. Просит, чтобы выручил оттуда: нет денег на билет. А как выручить? Да и зачем? Я уже привык один на свободе. А раньше… маялся. И ещё как! Всё проходит…
— Да-а, — протянула в задумчивости Маврикия Павловна, коротко подытоживая собственные раздумья.
— Да-да, согласилась Аграфена Никаноровна, прозорливо определившая их
направленность.
— Чудно нынче люди живут  …
— Ещё как чудно!
— Зря, наверно, наши мужики полегли под Берлином?…
-А хто знаеть?.. Может, и не зря…
      После паузы, наполненной печалью, Маврикия Павловна распорядилась:
— Степан, завтра надо яму под туалет копать. Переносить будем. Пораньше
приди. Или ночуй во флигеле…
      Снова замолчали. Был уже поздний вечер. На бархатно-черном небе весело мерцали звёзды. Волшебную красоту тихой ночи вдруг озарил яркий всполох. От созвездия Персея к южному краю земли чиркнул метеор. Сгорая от непостижимой скорости в бесконечных просторах Вселенной, он золотым свечением будто подвёл черту ничтожно мелким разговорам и переживаниям трёх земных существ, притихших на скамье, у забора.
    — Звезда покатилась, — сообщила очевидное для всех  Маврикия Павловна, не отводя глаз от того чёрного пространства на небе, где только что просияла и погасла огненная линия…
— Чья-то душенька упокоилась, отошла в мир иной, — пояснила более религиозная Аграфена Никаноровна. И перекрестилась.
    — По ушедшим душам теперь нужно день и ночь креститься не переставая:
ежечасно в России умирает в среднем 263 человека,- бесстрастно сказал
осведомлённый бомж, регулярно читающий газеты. И встал со скамьи.
— При нынешней пенсии и наш черёд близко, только обещанками кормять,- сердито разрядилась Маврикия Павловна и крякнула, пытаясь встать. Спаси и сохрани нас, Господи, — снова перекрестилась Аграфена Никаноровна. И, поднявшись, зашаркала ветхими шлёпанцами к своей калитке.
— Будь, что будеть…Что Бог дасть…- слышался в удалении её приглушенный голос:
— Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие…



                10.  ПИСЬМО ПОДРУГЕ

        В Карахаузе позднее утро. Солнце уже высоко над горизонтом. В воздухе духота. Листья карагачей обвисли.  Лейла, вспотевшая, пришла из магазина Бахар с покупками. В коридоре переобулась в домашние тапочки. На кухне вытерла лицо вафельным полотенцем, положила продукты в холодильник.  Присела, войдя в зал, на диване. Ладони прилегли на коленях.
       Посидев так несколько минут,  встала  и пошла в свою спальню наверх. Открыла альбом с фотографиями. Нашла фото Мариам, и глядя на портрет, стала поглаживать его рукой. Вдруг пальцы её вздрогнули, ноздри резко раздулись и сузились, на глаза выкатились слёзы. Она всхлипнула и заплакала в голос. А спустя какое-то время, когда возникшее вдруг волнение  улеглось, взяла ручку и принялась писать письмо своей любимой подруге:

         Здравствуй, моя золотая  Марьяша! Давно не было от тебя весточки.
Давно и я не писала тебе из-за всяких неурядиц. Всё выжидала, когда душа моя обретёт покой. Но, видимо, этому никогда не бывать. Всё  раздражали  меня раздоры в семье дочери…  Я постоянно злилась. Но нутром своим понимала, что Вадим, как мужик и не должен мириться с разнузданным поведением своей жены… Помнишь, я тебе говорила, что Анфиса меня перещеголяет. Вот оно и случилось. В школе учителя, даже при мне, не стесняясь, трепали её имя.  Вадим её поведением возмущён… Анфиса бесцеремонно лжёт и лезет на скандал… Коса на камень! Дети выросли: она себя чувствует независимой. Характер такой. Прямо скажу – мой характер. Вздорный, но мой! Однако при всех её недостатках и дурном поведении, сама понимаешь, - она моя дочь. И я должна быть на её стороне. Я эту позицию держу. А внутри у меня всё кипит, всё переворачивается….  А тут внуки заупрямились. Закончив среднюю школу, не стали поступать на учёбу ни в Ашхабад, ни в Нукус. Только в Россию! В  Краснодар! И что ты думаешь? Так и сделали. Теперь они студенты Краснодарского университета. Одна была у меня радость – внуки. И вот я лишилась и  её. А следом Андрей склонил Анфису переехать к нему на родину, на Дон. Это, мол, рядом с Краснодаром, детям больше возможности будет навещать нас. И мы им сможем чаще оказывать помощь.
Уговорил, хотя она по моим наставлениям долго сопротивлялась. Теперь я одна- одинёшенька, как былинка в поле.  Глаза всё время на мокром месте. Всё вспоминаю моего Алексея. Как он меня любил! Как заботился! Всей душой жалею его. Бедный – бедный мой человек! И всё из-за моего дурного характера. Как я теперь жалею о нём! День и ночь – только он на уме! И плачу…
     С Николаем Павловичем давно рассталась. И вспоминать не хочу. Спился вконец… Выпроводила его силком. Пусть катится, куда глаза глядят. Не нужён мне его баян, и он  мне не нужен.
        Целую тебя тысячу раз, моя радость. Пиши. Утешь меня. Давно жду от тебя весточки.

                Твоя Лейла.
               

                11.  СОБРАНИЕ ИЕРЕЕВ
 
     Шел Успенский пост. Хотя в день Преображения Господня богослужения в Кордубайловской церкви не было, почти у самой паперти царило оживление. К южной стороне храма, сверкая блестящими элементами отделки и свежим лаком, одна за другой лихо подкатывали новенькие иномарки. Казалось, — «все флаги мира в гости к нам…». Это съезжались священники благочиния на свое  окружное собрание. Машины останавливались в тени огромных старых тополей. Эти деревья многое помнят из истории величественно возвышающегося храма Успения Богородицы. И даже знают лукавые физиономии прощелыг, умыкнувших  из него старинные иконы, когда бога снова извлекли на свет  из запретной зоны.
 Почти все настоятели церквей округа уже съехались. Ждали благочинного и его отпрыска.
         В бездействии в тени  тополей   для святых отцов время тянулось медленно. Перекидывались словами: о том-о сём, но больше об импортной технике – почти у всех священников были зарубежные машины.
 Мягко, почти беззвучно припарковался очередной «Мерс». Также мягко,  с лёгким щелчком распахнулась дверца. Из-за руля выпростался наружу, отягощенный подкожными залежами жира молодой священник Яков – сын благочинного; язык, будто  не вмещающийся во рту, высунутый вперёд, томится на нижней губе, глаза распахнуты, но неподвижны. Встряхнув головой, он расправил пятнистый, светло-коричневого оттенка хвост волос, схваченный на затылке резинкой от велосипедной камеры. И, совершив эти действия, направился к выстроившейся братии. Из толпы «черных ряс», стоявших в отдалении, отец Кандоркин с  интонацией, в которой улавливались нотки  иронии, прокомментировал:
 -Их преподобие отец Яков явившись…
 Вновь прибывший священник, оправив рясу и сверкнувший  на груди крест, очень серьезно и бережно, как хрупкий хрусталь, нес свой не по возрасту объёмный, похожий на крупную тыкву, выпяченный живот, который специально отращивает и любовно лелеет, как предмет особой гордости, придающий ему солидность и вес. Приблизившись, он обошел черный полукруг выстроившихся «отцов», облаченных в рясы, тыкаясь своей безбородой физиономией, покрытой жиденьким желтым пушком, в бороду каждого: имитировал целование – установленный ритуал приветствия церковников. Без особого энтузиазма, а как положено по обязанности, ткнулся он и в жидкую бороденку Кандоркина. Завершив приветствие, Яков, не испытывая элементарной приязни к нему, сделал шаг, чтобы отойти. Но Кандоркин остановил вопросом…  (Он недолюбливал благочинного и весь его выводок, оказавшийся в священниках. Недолюбливал не только за пронырливый и скользкий нрав. А, главным образом за то, что Дубовик, ловко манипулируя владыкой, вытеснил его с должности благочинного и занял ее сам. Теперь Кандоркин, не без ехидства, спросил отца Якова):
 — Опять сменил «тачку»? Мне кажется, ни к одной не успеваешь привыкнуть…
 Яков неторопливо скрестил руки на груди так, что широкие рукава дорогой рясы соединились и скрыли под черной тканью изнеженные белые кисти его, высоко приподнял округлый подбородок и, с вызовом глядя прямо в глаза собеседнику, нагловато ответил вопросом на вопрос:
 — А тебя «жаба» душит? Завидуешь? – Выдержал паузу и, чванливо произнёс:
 — Да, — новая…На прошлой неделе я сказал отцу – «Хочу!». И – вот!.. Отец все быстро делает. – Сказав это, и склонив голову набок, надменно улыбнулся, что означало: он торжествовал победу над посрамленным противником.
 Притихшие  черноризцы, с любопытством прислушивались к диалогу, а когда Яков от Кандоркина отошел, снова вернулись к общему разговору, который легко вошел в наезженную колею: о достоинствах импортной автотехники.  Некоторые из святых отцов, выхваляясь, превозносили свои новые приобретения. Приземистый Самуил Симагин, «герой» недавней истории, разыгравшейся в коттедже благочинного ( в разгар пирушки, как снег на голову, нагрянула матушка Мария и устроила  там его «племянницам-куртизанкам» «варфоломеевскую ночь») сегодня на собрание   явился без соблазнительных «родственниц» и, кажется, трезвый. Опершись о плечо Якова, он описывал достоинства новенького «Опеля».  И подытожил:
 — Нисколько не жалею, что мой белый «Жигуль» сгорел. Замена не идёт в сравнение!
 Самуил изрядно изменил свой внешний облик: обрезал длинный, слегка вьющийся «хвост», подражая благочинному Петру Дубовику, коротко подстриг бороду, придававшую ему вид ветхозаветного подвижника. И стал похож на знакомого футболиста из хуторской команды, который так же, как и Симагин выгнал из дома жену с двумя детьми.
 В отличие от Самуила, кум благочинного, Борис Шиманский, чьи волосы яркостью цвета могут поспорить с закатными красками зари, напротив, отрастил длинную гриву и в сочетании с особенностью черт лица, среди которых заметно выделяется большой хищный нос, теперь похож на вождя индейского племени ирокезов. Он, не отрицая достоинств «Опеля», отдаёт предпочтение своей «Вольво».
 Младшие братья Петра Дубовика напоминали близнецов, скопированных с одного оригинала. Однако благочинного отличали от них следы немалых лет, запечатлевшиеся на лице в виде блёклых складок кожи, безразмерное брюхо, превышающее все разумные габариты, огромные уши,  торчащие в разные стороны, усы и седеющая борода. А ещё — карикатурно короткие ноги; и руки до колен, с большими кистями и толстыми пальцами, напоминающими красноватые обрубки. Остальные признаки сородичей общие: круглая, как арбуз голова с большими залысинами и тёмными барашками волос, совершенно лишённая шеи и посаженная прямо на плечи. И мутноватые лукавые глаза.
 Эти  бескомплексные ребята  в общей беседе держались самоуверенно, суждения выражали категорично, не допуская возражений. Дмитрий, например, высказал «свежую» мысль: «Не все иномарки равнозначны».  И принялся серьёзно обосновывать преимущества «Мерседеса» перед «Запорожцем». Владимир, естественно, поддерживал брата. Вся остальная компания притихла, внимая откровениям…
 Тут же находился настоятель Кордубайловской церкви, Александр Бочкин, в храм к которому на зов Петра Дубовика прибыла вся церковная братия благочиния. Александр – рослый мужчина с приятным волевым лицом и хитроватыми глазками, по словам прихожан – редкий тип священника: не стремится к материальной наживе и радеет исключительно о служении Богу, проводя время в молитвах, строго соблюдая посты. Лицо его обрамляют прямые черные волосы и длинная борода, не знающая прикосновений ножниц и бритвы. При завидном росте и грузном телосложении, к удивлению многих, голосом он наделён очень тонким, почти писклявым. И ещё одно редкое свойство отличает этого священнослужителя: он постоянно плачет, будто глаза его посажены на мокром месте. Старушки объясняют его обильную слезливость и грубоватую неприступность беспримерным благочестием: «плачет и молится, плачет и молится…». Но люди не церковные, имеющие общение с ним на рыбалке, сообщают вещи невероятные: — «Здоровенный волосатик Александр, «запойный рыболов — рубаха-парень: он и выпить – не дурак, и анекдот рассказать – мастер! Трезвым ни разу его не видели…».
         Только что-то не верится в это. Сейчас в толпе священников Александр стоял, смиренно держа сплетённые пальцы рук на животе, и тихо посмеивался, ни в какие дискуссии не вступая. Могло показаться – не имеет дела с автомашинами. А как старое священство в былые времена, ходит на службу пешком. Но вскоре выяснилось, что он – владелец престижной иномарки «Ауди». Говорит: «Бог дал». Шутники острят: «Выплакал».
        Не отличался многословием, хотя и не молчал отец Богдан Куропатка, хозяин вместительной «Тойоты». Весь облик его располагал к общению: доброе улыбчивое лицо, голубые, как летний родник, глаза, короткие русые волосы и такая же светлая борода. Жесты скупые, но точные, в осанке ощущение силы и спокойная уверенность.
 —  О чём тут спорить, — сказал он, — моя «Тойота» мне очень нравится. Но ещё недавно приходилось любить «Запорожец». Каждый, выбирая машину,
 протягивает ножки по одёжке. Всё дело в этом… — он сделал жест рукой и щёлкнул пальцами. Это был прозрачный намёк на деньги.
 Тут же загалдели о ценах. О возможности перепродажи машин и выгоде от неё…
       Кандоркин с помощью Банковца только что сменил на своём «чухараке» одно лысое колесо на другое почти такое же. Они вытирали ветошью руки, стоя  в разрыве изогнутой шеренги, держали «ухо востро», прислушивались: что умного говорят иереи, и обменивались между собой замечаниями. Внешне не похожи, они ощущали внутреннее родство. Иван Кандоркин — молодой человек среднего роста, с густой, почти у самых бровей начинающейся тёмной шевелюрой и коротеньким хвостиком волос на затылке, с круглыми бесцветными глазками и заострённым книзу лицом. Он был полной противоположностью сорокалетнему, мелкосортному, лысеющему, с задиристым носом Банковцу, успевшему побывать на своём веку не только по эту, но и по другую сторону колючей проволоки, отгораживающей пойманных преступников от преступников свободных.  Кандоркин — единственный в благочинии священник, который смиренно  довольствуется  подержанным отечественным «Москвичом». А Банковец вообще не имеет машины. Живёт за тридевять земель от своего  прихода. Служит наездами, добираясь и в церковь и домой рейсовыми автобусами.,. с тремя пересадками. На собрание священников они приехали вместе в «Москвиче» Кандоркина, который специально сделал «крюк», чтобы «подкинуть безлошадного».
    На фоне обладателей шикарной техники Иван Кандоркин и Виктор Банковец выглядят нищими и могут вызвать чувство жалости. Но,  по своим меркантильным устремлениям, проистекающим из абсолютного безверия, ничем не отличаются от  остальных людей в рясах. По мнению благочинного, их показная бедность – хорошо продуманный камуфляж. И когда это раскрылось, владыка выпроводил обоих за пределы своей епархии. Ушлые отцы были хорошо подготовлены, получили высшее университетское образование: Кандоркин специализировался по психологии, Банковец – по юриспруденции. И это обстоятельство не давало спокойно жить благочинному Петру Дубовику. Зависть заела. Попы с дипломами  вузов здорово мешали ему. И он, зная из своего опыта, что каждый «святой отец» во имя церкви творит беззаконие, при всяком удобном случае подъедал «шибко грамотных» перед владыкой, одновременно замасливая  ощутимыми «пожертвованиями», пока предстоятель не направил к «крамольным отцам» для ревизии комиссию во главе с… Петром Дубовиком.
 И тут уж Дубовие постарался!..  Вскоре молва донесла, что комиссия обнаружила хищение в церкви Банковца пятисот миллионов рублей. А, может, пустили «утку», с целью опорочить его.
 Кандоркин тоже поплатился за свои грехи…перед благочинным: было установлено, что промышляя на строительстве церковных зданий, он воздвиг себе дом-дворец, значительно превосходящий размерами коттедж благочинного. А это недопустимо!..
          Но всё это впереди. А пока святые отцы продолжали толковать о ценах на машины. О том, что в Воронеже легко перепродать любую «тачку» и получить солидный «куш навара». Словом,  пока благочинный задерживался, возле церкви установилась атмосфера утреннего гаража, когда шоферская братия в ожидании наряда, густо приправляя свою речь «солью» и «перцем», перемалывает житьё-бытьё, в котором коммерции отводится теперь первейшая роль. При этом чёрные балахоны собеседников казались неуместным маскарадом.
     Неожиданно перед толпой зевак, собравшихся на церковной площади поглазеть на «чёрное нашествие крестоносцев», появились два разудалых молодца, уже успевших отпраздновать день Преображения. Они проходили по дороге мимо церкви, но, видя, что перед церковью толпится любопытствующий народ, тоже остановились.
 Ба! Ты гля…кум – как тараконов! Откуда их столько?!
      Говоривший Григорий Качан, снял фуражку, покачиваясь, козырьком поскрёб в затылке и оставил её там, будто на взлёте. Лицо его приняло дурашливое выражение, отчего усы разъехались в стороны и кончики приподнялись.
 Григорий, мура всё это! Ты глянь, кто там? – отозвался кум Степан Загогуля, шубутной мужик с синяком под глазом.
 — Думаешь не угадаю? Попы, кум, попы!
 — Да это и козе понятно, Григорий. Ты разуй глаза и глянь на энту крайнюю гниду.
 Степан, худой темно-русый человек с обвисшим чубом и «подсвеченным» глазом, покачиваясь, вытянул руку указателем в сторону «крестоносцев». Их было около двух десятков. Это именно те ребята, что принимали участие в массовой попойке священников, когда утонул молодой монах. Верховодил тогда благочинный Пётр Дубовик.
 — Присмотрись, Григорий, это же Толян Онучкин. Давний кореш наш. Вишь, как замаскировался.  Сразу и не угадать. Ты же помнишь, сколько мы с ним водяры выжрали, сплавляя левую олифу, которую нам Пётр пёр…ну энтот…мазила, что на строительстве плотины лозунги стряпал… Кларин всё злился на него… «Куда ты, — говорил, — бочками её выписываешь?» Фу т-ты!
— Я понял о ком ты… Давно не встречаю его…
 -  Дубовик!
   -Да, мужик он – не промах, на ходу подмётки рвёт! Наш брат – прохиндей. И пил знатно.  Куда пропал? А Онучкин-то – молоток! Пристроился… и ни гу-гу! Будто нас и не видит!.. А помнишь, Дубовик подбил нас на «дело»… Толковище затеял в кафе «Дружба». Онучкина призвал. План «взятия» мараковали. А потом в одну ночь иконам в энтой церкви ноги присобачили.
 Да. Было дело. Дубовик после этого только хвост показал…
       Вдруг с мягким шуршанием подкатил «Нисан Патрол». Припарковался, став в общую шеренгу иномарок. Из машины выкатился Чебурашка с животом, будто на последнем месяце беременности, в чёрной рясе с красным подбоем, на солнце отливающей горячим блеском, со сверкающим золотым крестом на груди. На голову круглого коротышки была насажена высокая тюбетейка. Нижнюю половину лица скрывала седеющая борода. А верхнюю  — прятали тёмные очки в золотой оправе. Но даже под таким камуфляжем Петру Дубовику не удалось укрыться от своих подельников, которые только что с восторгом его вспоминали.
          В это же время, стоя на церковной площади в толпе любопытных, Павел Фёдорович Кларин, бывший начальник строительства плотины, желая что-то понять, наблюдал за массой черноризцев, которых кто-то успел окрестить «крестоносцами», и почти физически ощущал чёрный цвет времени. Он тоже узнал подъехавшего Петра Дубовика, помпезного в блеске священнических одежд и атрибутов. Видел Онучкина, известного ловкача, вся сущность которого на физиономии написана; его приятелей, таких же ухватистых и прытких, напяливших на себя, как и Дубовик, балахоны цвета времени.
      И сердце пожилого человека разрывалось от боли: «Что же  происходит вокруг?».  Печальные глаза поседевшего ветерана строек, о котором упоминали два подгулявших кума, видели удручающую картину и никак не могли постичь смысл происходящего. Всю свою жизнь: от отрочества до белых седин он трудился, испытывая душевный подъём и радость созидания. Это были будни великих строек и праздники в красных косынках… И вдруг всё, что являлось смыслом его жизни, упразднено! Красное время прошло, будто закатилось красно солнышко. Чёрной зловещей поступью явилась безработица. На каждом перекрёстке узаконенной хозяйкой почувствовала себя спекуляция. Государственную прописку получили повсеместно разврат, разгул преступности и нищета. Прежде только в годы войны, спасаясь от голодной и холодной смерти, люди вынуждены были выискивать пропитание себе на помойках, а одежду – на мусорных свалках. И вот теперь… – «Чёрное время! Чёрное, как поповские рясы «новых русских»».- Ни к кому не обращаясь, вслух проговорил Кларин…      «Самые ничтожные отбросы человеческого общества, — думал он – ещё недавно не признававшие ни этических, ни нравственных норм, теперь каким-то фантастическим образом всплыли на поверхность и претендуют на роль духовных наставников народа… Чёрное время!»
     Святой отец Пётр Дубовик, как и Онучкин, сделал вид, что не узнал, или не увидел старых корешей, и Кларина, хотя разделяло их всего несколько шагов.  Он перекрестился на храм и тут же, поворотясь к черноризникам, воскликнул:
 — Здорово, отцы! Все съехались?
 — Все, кто смог, — отозвался чей-то одинокий голос.
 — Давайте начинать собрание. Я немного опоздал. Владыка звонил…то-да- сё-да… Ни хрена не успеваю. Благочиние во-он – от Н-ска протянулось аж до Царицынской границы!.. С наигранным возмущением произнося такие слова – он говорил неправду. И каждый из присутствующих понимал это. Знали и то, что телефона у него в доме нет. Звонить владыка ему не мог. К тому же он только вчера был у владыки. Но возражать не стали. Не было смысла. Такая уж врождённая наклонность у человека — сочинять небылицы.
    Ещё утром Дубовик рвался из дома, и, честными глазами глядя в глаза матушке Марии, «вешал ей лапшу на уши», что ему необходимо звонить владыке. Под этим безотказно срабатывающим предлогом, он улизнул к своей зазнобе Людмиле Даушевой, которой для прикрытия присвоил статус бухгалтера благочиния, хотя на самом деле она ведёт учёт его коммерческих операций, осуществляемых через подставных лиц, по совместительству. Главная же её роль … другая. Николай долго «звонил», пока лимит времени не был исчерпан. Опоздав на собрание, он ту же ложь, которой утром потчевал матушку, преподнёс «святым отцам», вывернув её наизнанку.
 Владыку Пётр обработал заранее: много раз жаловался, что телефона у него нет. Связь с епархией отсутствует. Благочиние большое. Проблем – море. Машины изнашиваются одна за другой. Приходится часто менять. По каждому вопросу к владыке не наездишься…
 — Конечно, можно было бы звонить из дома бухгалтера …но остерегаюсь, во избежание… — делает значительную паузу Пётр Дубовик, — сами понимаете, — …домыслов и наветов. Но если владыка соблаговолит разрешить…тогда…тогда, конечно…
      Владыка, тронутый «искренностью» благочинного, разрешил —  святое дело!  Доверчивые люди часто забывают, что опаснее полуправды – лжи нет. Она всегда убедительна. И проходимцы этим пользуются, в душе  посмеиваясь над простаками.
      Пётр Дубовик, едва вышел из машины, сразу узнал Гришку Качана и его кума, Степана Загогулю. Чуть поодаль, среди подростков, женщин и старух маячила вечная кепка Кларина, по которой его можно было бы узнать даже в толпе на  Красной площади во время Первомайской демонстрации
Всё зашевелилось в памяти Дубовика, поплыло, смешалось:  олифа, бухие рожи  кентов, магарычёвая водка, кафе «Дружба» — штаб забулдыг, испуганные лики святых, в страхе готовые соскочить с икон, уносимых татями через окно церкви. Воспоминание кувалдой стучит в голове, будоражит нервы… заворочался червь  беспокойства: «Бляха-муха! Ещё опозорят дикой  выходкой…»
      Чтобы избежать «сюрприза», Пётр Дубовик заторопил черноризную братию войти  в храм. Перекатываясь, как колобок, и шумно дыша, он преодолевал ступеньку за ступенькой высокий подъём, пока не поднялся на паперть. За ним гигантской змеёй тянулся шлейф чёрных ряс. Ещё на подходе к паперти, благочинный, некстати вдруг вспомнил улыбку Людмилы, ласковое прикосновение её маленькой руки к бороде, поощрявшей этим  жестом его рассказ о том, как он «закомпостировал мозги матушке», объяснив свой ранний уход из дома необходимостью позвонить владыке. Вспомнил. Усмехнулся. И посуровел.
 Взойдя на паперть, предводитель оглянулся, окинул взглядом шествие, и исчез в проёме церковной двери, будто в пасти молоха.
     Поражённые вопиющим пренебрежением к ним бывшего дружка, два коре ша, оцепенев, стояли, как вкопанные, злобным взглядом провожая процессию. Когда последний поп провалился в распахнутый зёв церкви, столбняк, сковывавший друзей, мгновенно прошёл. Не сговариваясь, в едином порыве они ринулись было к паперти. Но к счастью Петра Дубовика, этот решительный шаг был пресечён вынырнувшим из толпы служителем порядка. Он отвёл приятелей в сторону и пообещал забрать в участок, если те не угомонятся.
       Святые отцы входили в храм один за другим, по обыкновению крестясь и кланяясь в сторону алтаря и рассаживаясь на скамьях, расставленных в конце трапезной. Пётр Дубовик вышел наперед и его густой бас пророкотал над собранием:
 — Отцы, споём молитву «Царю небесный».
 Все встали, и грянуло что-то невообразимое. По всему пространству, от входной двери и до запрестольной иконы, и от пола до верхней точки купола распространилась жуткая какофония, многократно усиленная пустотой храма. Невесть откуда взявшиеся голуби, взвились и в ужасе заметались белыми молниями, шарахаясь от стены к стене. В шквале несогласованных звуков ни единого слова молитвы понять было невозможно. Но исполнители допели её до конца. Придя в себя, где-то приютились голуби. Святые отцы, откашливаясь и галдя, тоже рассаживались по скамьям.   Пётр Дубовик устроился перед собранием в кресле за небольшим столом, приготовленным заранее.
    — Отцы! Давайте прекратим смех. Успокоимся…держа в руках лист бумаги, пробасил Пётр. – Первое, что хочу сказать: владыка дарует всем вам свое архипастырское благословение и поздравляет с праздником. Он подчеркнул, что вкладывает двоякий смысл: Преображение Господне, — вы этот факт должны знать, — и наше с вами «преображение». Так что, так что, так что… Я точно знаю: в рясах с крестами священников сидят здесь бывшие шофера – штат целой автоколонны. Правда, есть и другие специалисты: бывший вертолётчик и боксёр, недоделанный авиаштурман и самбист — профессиональный спортсмен, мастер спорта по рукопашному бою и дзю-до, специалист по джиу-джитсу и каратэ, тяжелоатлет, есть снайперы экстра-класса…
    Не буду называть всех по именам. Только отец Яков, мой сын, не имеет другой профессии. Год назад окончил среднюю школу. Семинарист-заочник. Предлагаю избрать его секретарём благочиния. Будет моим помощником.      —     Отец Яков, проходи сюда, садись рядом. Веди протокол собрания.
 Пока Яков  продвигался к столу, Пётр, сменив очки-маску на рабочие, и глядя на подрагивающий в руках лист бумаги, начал речь:

— Братия! Сообщу я вам пренеприятную истину. Преобразились мы с вами только внешне. Это я вам честно-откровенно говорю. Или не так? И владыка сказал то же самое. Остались мы теми же шоферами, что ещё недавно крутили баранку и старались «урвать копейку» где только можно. И побольше. И всё, всё, всё… Согласитесь… Или я неправ? При этом никогда не испытываем потребности поделиться…. Теперь дальше дело так не пойдёт. Нужно себя переломить, если хотите чтобы владыка имел к вам расположение. Честно-откровенно, даже те два процента от церковного дохода, которые мы на одном из прошлых собраний установили перечислять для епархии в благочиние, никто ни разу на мой счёт денег не перевёл.
 В храме замерла тишина. Только слышно было, как где-то скреблись и ворковали голуби.
 — Давайте определимся в главном, — продолжал Пётр, — мы обязаны оказывать материальную и финансовую поддержку управляющему епархией. Честно-откровенно, я стараюсь, как могу. И владыка доволен нашим благочинием. Нас он особо выделяет среди других округов. И всё, всё, всё… Это — благо для каждого нашего настоятеля. Но и обязанность тоже… Так что, так что, так что… А в нашем округе 22 церкви…
         На задней скамье взметнулась вверх рука. Это просил слова Иван Кандоркин, страстный любитель начинать строительство новых церковных зданий. Он, пользуясь поддержкой главы местной администрации, заложил их в своём городе несколько штук сразу. Это пример выгодного взаимодействия между властью и духовными лицами. Он стал характерным для многих мест… где смекалка и предприимчивость духовенства сливается в гармонию с интересами руководителей федеральных структур, для обоюдной выгоды…
 —  Ну, что там у тебя, отец Иоанн, опять новая инициатива? – Благочинный не скрывал иронии.
    Кандоркин встал, поддерживая рукой крест на груди. Его круглые бесцветные глаза нацелились на икону Николая Чудотворца, который, как бы прислушиваясь, с любопытством смотрел с ближней стены на собравшихся «отцов».
 — Я хочу сказать, — начал отец Иоанн, — мы сочувствуем благочинному. И понимаем, действительно одному тяжело тащить такой груз. Предлагаю разделить тяжесть на всех. Давайте составим график, и каждый настоятель церкви будет знать своё время для прокорма управляющего епархией. В этот период владыка ни в чём не будет испытывать недостатка.  И благочинному облегчение. А по-другому, беспорядочно… мы не можем. Это очень тяжело.
 Дубовик сознавал правоту Кандоркина. Мысль его лихорадочно пульсировала. Если бы её озвучить, в словах она выглядела бы так: «Да, ты прав. Но мне от этого какая выгода?! Мой принцип: все блага владыке – только через мои руки! В глазах предстоятеля должен возрастать мой авторитет!».
 — Садись, Кандоркин. Отец Яков, запиши это в протокол… У кого ещё
 инициатива? – благочинный обвёл присутствующих непроницаемым взглядом. Все молчали. Каждый почувствовал, что предложение Кандоркина благочинному не понравилось.
 — Ну, хорошо. Давайте этот вопрос решим в рабочем порядке, — после короткого раздумья предложил благочинный, — а теперь перейдём к следующему…
      Довожу до вашего сведения, или как это сказать… Владыка принял решение упразднить… должность церковных старост. Она была придумана во времена «советов», чтобы ограничить власть священника. Теперь другие времена. Мы в своей, Каракорумской, планировали провести собрание прихода. С этой же целью. Но староста Акулина вдруг заболела. Ничего. Подождём. И указание предстоятеля выполним. Честно-откровенно, скажу вам по секрету, напрасно Акулина заболела. Мы её не выгоняем. Она останется при церкви. Но числиться будет ктитором. Это – почти, то же, что и староста. Только финансовые дела полностью перейдут от неё к председателю церковного совета. Тут очень важно правильно сработать настоятелям – заполучить должность председателя в свои руки. Попы должны быть в церкви безраздельными хозяевами. Меня уже теперь некоторые называют директором церкви. Ну и пусть! Это меня не колышет. Но зато в любое время могу распоряжаться церковными средствами по своему усмотрению, не спрашивая разрешения у какой-то полоумной старухи. Предупреждаю, есть опасность, что должность председателя совета займёт кто-нибудь из прихожан. Тогда наплачетесь! Думайте сразу, как сработать. Не откладывайте.
 Кандоркин поднял руку.
 — -Та-ак! — протянул благочинный, и подавляемое возмущение отразилось на его бородатом лице,- чем ты ещё нас порадуешь, — отец Иоанн?
 — Только вчера я перечитывал церковную энциклопедию. Именно статью о старосте. Да книга и теперь при мне.  (Он перелистнул страницу). В ней говорится, что эта должность была учреждена синодальным указом 1721 года 28 февраля. А вовсе не при «советах», как утверждаешь ты. Позднее расширившийся круг обязанностей определяется  Высочайше утвержденной инструкцией от 12 июня 1890 г. Торговцы спиртными напитками ни коим образом не могут быть церковными старостами. А в наше время, позвольте заметить, даже некоторые благочинные приторговывают спиртным  в своих же ночных питейных заведениях, оформленных через подставных лиц. Хотя на ответственную должность вышибал кандидатов подбирает и проводит с ними собеседование лично его высокопреподобие, как, например, в ночном баре с названием, заимствованным из античной литературы:  «Золотое руно». (Камень был брошен в огород Петре Дубовика, державшего бар с таким названием во Дворце культуры  СКЗ). Но это, к слову. Дальше по теме:
 — Староста избирается приходом. С 1909 года он пользуется правом участия в съездах духовенства. Нередко церковных старост называют ктиторами. А это неправильно. В древней византийской и древнерусской церковной истории ктиторами назывались лица, которым единолично разрешалось строительство храма и монастыря. Причем не только создателю, но и его потомству присваивались права и привилегии, например, часть дохода с храма, право проживания в обители. Так что, уважаемый благочинный, в этой затее просвечивает некомпетентность не только твоя, но и владыки. А, кроме того – чья-то личная заинтересованность. Мне, например, мой староста не мешает. Я не слышал и от других священников жалоб на старост. Это вы с Акулиной никак не поделите церковные  денежки. Ты, отец  Пётр, и владыку ввел в грех, подбив его совершить это не богоугодное дело…
 Ошеломленный неожиданным разоблачением  Дубовик, взвился на дыбы
 так резко, что стол, будто в ужасе, отпрянул от живота его, возмущённо дребезжа вздрогнувшими ножками.
 — Бляха-муха! – из клокочущей гневом утробы «святого отца», как разрыв гранаты ухнуло в доме божьем нецерковное слово. Весь иконостас померк. А икона Николая Чудотворца на ближней стене – закачалась и принялась мироточить. Короче говоря, Чудотворец заплакал. Видно, сокрушался о нравственном облике нынешних благочинных. А Пётр, задыхаясь от захлёстывающего гнева, насквозь прожигал пылающим взглядом невозмутимую физиономию Кандоркина.
      -  Проходимец! Радуешься моему промаху. Мстишь за потерянную должность благочинного. Напрасно стараешься! Больше не видать тебе её, как своих ушей.
        Масла в огонь подлил священник Банковец, сосед Кандоркина, попросив слова.
 — Так. Ещё один активист! Что у тебя, отец Виктор?
 —  Хочу поддержать отца  Иоанна. Действительно, староста – не советское изобретение, а старинная церковная должность. Манипуляции с названиями вы до конца не продумали. Затейников, образно говоря, выдают длинные уши.
       Пётр продолжал горячиться, но пик бешенства позади.
 — Ты, Банковец, при всяком удобном случае стараешься оскорбить меня. Видимо сильно полагаешься на своё звание мастера спорта по стрельбе. Но даже такой пощёчиной, какую ты отпустил сейчас, на дуэль меня не соблазнишь. Хотя в моём арсенале всегда найдётся не менее двух стволов. Каждому надо помнить – все по одной земле ходим. И всякое в жизни случается…
 — Сегодня я ещё раз убедился, — после паузы сказал Пётр, — как вредно
 человеку высшее образование, особенно, если он священник. Те, кто из пономарей – практичнее и мудрее. Ну, кто у нас ещё академики?
       Все молчали.
        Тогда перейдём к третьему вопросу. Хотя по важности он должен стоять на  первом месте. Речь снова пойдёт об отчислении от доходов приходских церквей в пользу епархии… С приходом нового владыки указано: каждый настоятель обязан перечислять 25 проц….
         Снова руку поднял Кандоркин.  Пётр отвёл взгляд. Молчал. Ещё рука… Банковец. «И это не лучше. Чужаки – настоящие протестанты!.. Лучше бы они не приехали и не мутили бы воду, как сделали Дригалёв, Мамлеев, Мариничев… Моё счастье, что большинство «отцов» — родственники, сыновья да братья, да кумовья, да друзья хорошие.,. — вздохнул Пётр, — с ними любую кашу можно сварить. Надёжные ребята. Но этих двух шакалов… мать бы их!.. придётся выслушать…»
 — Кандоркин, ты первый поднял руку. Удиви нас ещё   чем-нибудь.
 — А чем удивлять? – Кандоркин округлил и без того круглые глаза, — тут всё естественно, всё натурально. При старом управляющем загорелось… в бухгалтерии епархии. Случился пожар. Каждый понимает, что рано или поздно он должен был там случиться. Не мог не случиться! Обязан был. Ловкие дельцы знают, как прятать концы в воду… и в огонь. Если читаете прессу, то в курсе событий: пожар в церкви – примета времени. Сгорели бухгалтерские документы? Значит, перед этим исчезли церковные денежки. А теперь мы должны лезть из кожи вон, чтобы восстановить административное здание епархии, которое сгорело за компанию с бухгалтерскими документами. Так опять же, нет уверенности, что эти 25  проц. наших средств пойдут по назначению. А главное – нечего давать! Людей приходит в  церковь мало, пожертвований нет. От спекуляции духовными книгами, ладаном и свечами – никакого дохода. Люди ничего не покупают: на хлеб нет денег.
 — Нет денег, говоришь? – гневно спросил Пётр, набычась. А сколько сам
 настоятель получает?
 — Получаю предельный минимум, установленный государством,  снова — округлил глаза Кандоркин.
 — Это по официальной ведомости, а по «левой»? – напирал Пётр. – Я же все ваши примочки знаю. По второй ведомости — в десять раз больше. Кроме того тебе же идут деньги от треб… Особенно тех, которые совершаются за пределами церкви. Там все сто процентов халявы идет «на карман». Так что, так что, так что… уклоняетесь от налогов и не хотите поддерживать епархиального владыку!
 Учтите, больше никому этот номер не пройдёт. Предстоятель будет строго наказывать.

Услыхав угрозу, Кандоркин вдруг вспомнил, как однажды на епархиальном подворье, случайно встретив владыку, по-солдатски, как гимнастёрку, оправил подрясник и крест, и приблизился, чтобы получить благословение правящего архиерея, сложив, как подобает православному, правую руку на левую ладонями вверх, и приклонив голову. Но — каково же было   изумление, когда один из трёх телохранителей владыки – откормленных мордоворотов, плечом оттолкнул его, а предстоятель прошёл мимо, сделав вид, что ничего не заметил. Страшное искушение всколыхнулось в сердце: чувство глубокой обиды сменилось ненавистью… Монах… в толпе телохранителей… конец света! «Может для содержания боевиков и нужны управляющему епархией эти 25 процентов! И мы, чтобы удовлетворить странные прихоти церковного сановника, всеми способами должны сдирать с немощных старушек, словно шкуру, непосильные поборы, а если так не сделаем, владыка будет строго наказывать…»


     Пётр продолжал:
— Попутно хочу указать на большие расхождения расценок на требы. Это касается всех. – «В церквах царит произвол — выражают недовольство люди – мол, сколько хотят, столько и требуют. Нужно всем между собой согласовывать… выдерживать один уровень расценок. Тогда будет хоть видимость законности…  — А ещё… между батюшками случаются распри за территорию окормления (обслуживания) прихожан. Давайте соблюдать границы. Не должен хуторской священник ехать к нам в Каракорум и там отпевать покойника. В Каракоруме свои отцы есть. Нам лишняя тысяча не помешает.
         Пётр Дубовик незаметно для себя перешёл на другую, не менее болезненную тему, тоже касающуюся денег:
 — Наряду с требами есть ещё одна проблема – сбор пожертвований. И в этом необходимо соблюдать границы. А мы знаем, что из Кордубайловки приезжают бабушки в Каракорум и собирают деньги для своей церкви, хотя Каракорумская нуждается в средствах не меньше.
          Александр Бочкин, настоятель Кордубайловской церкви, задетый за живое, возразил, мол, каракорумские старушки тоже не соблюдают границ прихода, являются в Кордубайловку и ходят с кружкой, прося милостыню…
       Благочинный, не желая остаться посрамленным, напомнил о том, что Кордубайловская церковь наладила подпольный выпуск восковых свечей. Дешёвые восковые свечи пользуются большим спросом и создают непреодолимую конкуренцию епархиальному товару. И всё это вопреки указу владыки, запрещающему приходским церквам заниматься подобным промыслом. Предписано покупать свечи только в епархии.
        Но Петру не удалось заткнуть рот предприимчивому настоятелю, который сказал:
 — Суррогатные свечи, которые продаёт епархия, не горят, а только плавятся, шипят и стреляют. К тому же — дорогие. Для чего мы станем их покупать?!
 — Тогда уберите этот промысел хоть из-под «церковной крыши», — посоветовал Пётр, заботясь больше о собственном спокойствии, чем об интересах владыки.
      На этом собрании священников, как в акционерном обществе, все затронутые вопросы были сфокусированы на прибыли, речь шла исключительно о деньгах.  И ни слова не было произнесено о вере, о Боге… Спор вокруг сего предмета то слегка затихал, то, как костёр на ветру, разгорался с новой силой. Собрание закончилось без конкретных результатов: ни по одному пункту повестки дня  согласие между священниками не было достигнуто.
       -Зря толкли воду в ступе, потеряли столько времени, — возмущённо проговорил Кандоркин, вставая.
   — Отцы! Мы ещё вернёмся ко всем этим делам. А сейчас, заканчивая собрание, споём «Достойно есть»,- заключил благочинный Пётр Дубовик. Все были утомлены говорильней, и голодные, как волки. Поэтому, когда Ппётр призвал на молитву – дружно  поднялись с мест. Запели. Гул голосов хлынул устрашающий. Снова взвились под купол голуби и забились в беспорядочном метании. Успокоились они лишь после окончания молитвы, когда стихли пугающие голоса. Святые отцы, торопливо снимали облачения и укладывали  в «дипломаты», а лишившись покрова иллюзорной святости, из церкви выходили, как обыкновенные мужики с улицы. Оживлённо загалдели, сразу же забыв обрыдлую  тягомотину собрания, которую в течение двух часов жевал благочинный. Собрались на солнцепёке под чистым небом, у сверкающих машин. Тень деревьев, вначале при крывавшая эту ярмарку тщеславия, не от людских глаз – от знойного светила, теперь отползла в сторону, обнажив под его лучами разнообразный дизайн и прихотливую цветовую гамму.
     Алекскандр Бочкин, настоятель церкви, принимавшей гостей, на правах хозяина, пригласил почтенное общество к себе на трапезу. Бурным восторгом встретили «распоясавшиеся» мужики его приглашение, хотя о предстоящем застолье было известно  заранее. Застолье – языческая традиция нашей земли. Оно венчает всякое событие. От коллективной пъянки, а именно так это должно  называться по существу, уклонились только двое – Кандоркин и Банковец, сославшись на разные обстоятельства, требующие быстрого возвращения домой.
      Одна за другой отъезжали от церкви иномарки. Бойкой кавалькадой проследовали они по холмистой улице Кордубайловки и, свернув в узкий переулок, вскоре оказались у цели. Справа по движению, в глубине двора, стоял одноэтажный особняк внушительных размеров, без архитектурных излишеств.  Колонна подъехавших машин на мгновенье замерла. И тут же ожила: захлопали дверцы, распахиваясь и выпуская прибывших гостей. Проголодавшиеся мужики толпой ринулись к двери. Предводительствовал сам хозяин, отец Александр Бочкин.

 В гостиной был накрыт  стол, составленный из нескольких секций и объединённый длинной зелёной  скатертью с бахромой. Входящим бросились в глаза батареи бутылок, выставленные на столе. Этикетки шампанского, водки, коньяка, ликёров и вин, будто соревновались друг с другом яркостью и силой дьявольского притяжения. Стол ломился от яств. Рыба разных сортов и многообразного приготовления: копчёная, вяленая, маринованная, запечённая, консервированная, с гарниром и без гарнира. Рядом стояли грибы, овощные салаты, картофельное пюре и вазы с апельсинами и яблоками. В центре  в расписной вазе красовался огромный букет цветов, яркостью и многообразием красок победно соперничавший с самой радугой. Роскошь сервировки, однако, затмевало убранство зала. Важной деталью были дорогие гардины тёмного красно-коричневого цвета с золотыми контурами прямоугольников, разбросанных по всей поверхности тяжёло свисающей ткани. На всех трёх окнах гардины были раздвинуты по сторонам, образуя сверху донизу живописные складки. Между драпировкой, слегка стушёвывая  перекрестья рам, как тончайшая водная гладь, стекала тюль с замысловатым ажурным рисунком. Слева от входа, в конце зала, возвышалась добротная импортная «стенка» с множеством отделений, инкрустированная декоративными элементами красного дерева. Все ручки блестели желтым металлом. По обе стороны стола, в ожидании гостей, выстроились стулья, цветом отвечающие доминирующей тональности квартиры.
 С высокого потолка  свисала люстра с хрустальными подвесками, которую… — из-за её красоты и размеров так и хочется назвать по-церковному – паникадилом. Вместе с букетом цветов, благоухавшим под ней, люстра казалась центром всей композиции гостиной. — Всё замерло в ожидании гостей.
      По слову хозяйки дома, очаровательной Маргариты Прекрасной праздничный зал в мгновенье наполнился гомоном возбуждённых голосов, движением, звуками отодвигаемых стульев. В гостиную хлынуло половодье мужчин.
 Побуждаемые голодом и предвкушением обильной трапезы, все быстро разместились. Во главе стола занял место хозяин с матушкой Маргаритой, подвижной и общительной женщиной, которая не признаёт макияж, вполне довольна своим природным совершенством. Хозяева дома выделялись из общей массы светлыми одеждами. На сей раз кроме матушки Маргариты «в столь изысканном обществе других женщин не было». Маргарита, немного подавшись вперёд, смеясь, рассказывала Юнесу Гизатулину, но так, чтобы слышали все, о том, как её супруг, отец Александр Бочкин, отдыхая в санатории, гонялся, «как козёл по Кавказским горам за женщинами». Александр с удивлением смотрел на фантазёрку, не возражал, а только посмеивался. Остальная масса бородачей и некоторые, вроде Якова, безбородые, щеголяя клетчатыми, полосатыми, пёстрыми рубашками, усмехалась, прислушиваясь к рассказу матушки Маргариты. Но взгляды властно примагничивала изобильная снедь, и вызывала усиленную работу слюнных желез.       Благочинный встал и густым басом провозгласил:
 — Отцы, пора начать трапезу. Споём «Отче наш». Все встали. И грянул гром голосов. Вздрогнула и закачалась люстра, мелодично позванивая хрустальными подвесками. В разноголосом, нестройном рокоте звуков растворились церковно-славянские слова молитвы.
 Едва окончили петь, благочинный подал новую команду:
 — Наполняй бокалы, не мешкай!
 Нетерпеливое оживление  сменилось суетой.  Кто-то колдовал над шампанским, кто-то  взялись за коньяк. А матушка Маргарита попросила сладенького ликёра. Благочинный от шампанского отказался:
 — Я люблю водочку… — сказал он, назвав ядрёный  напиток  уменьшительно-ласкательным словом, воплотившим в себе подлинное и глубокое чувство, не вызывавшее сомнения. Наступил вожделенный момент. Все подняли наполненные бокалы. Благочинный, привыкший держать себя в любой обстановке хозяином, и за трапезным столом вёл себя соответственно:
     Отцы, идёт Успенский пост, мы с вами добросовестно постились. А в этот день Преображения не грех выпить за Господа нашего Иисуса Христа. Будем живы! – Сказал он и одним махом опрокинул свой бокал куда-то в разверзшуюся бороду. Не закусывая, снова наполнил его. И только тогда наколол вилкой маринованный грибок. За столом на время все слова смолкли. Настала минута работы челюстей. Бессловесная тишина сменилась пыхтением, чавканьем позвякиванием вилок и вызывала странные ассоциации. Но вот благочинный первый прервал молчание:
 — Отцы, в любом деле нужен хороший темп. Паузы должны быт короткими. Подняли бокалы! – скомандовал он.
 Пётр Дубовик явно гнал коней. Но «сие таинство» совершалось при полном единодушии. Он через свой бокал посмотрел на свет люстры, говоря:
 — Этот тост предлагаю за нашу дружбу, за наше единомыслие, за нашу профессиональную сплочённость. Я рад, что сейчас здесь только свои… Вместе мы – сила! Вместе не пропадём! Бабушки нас прокормят. А тем, кто закодировался – скатертью дорожка! (Под закодировавшимися он подразумевал Кандоркина и Банковца). Послышался одобрительный гул голосов. Ощутив поддержку, глаза  Петра заблестели, отражая спрятанную в бороде улыбку удовлетворения.
 Все дружно выпили и принялись снова жевать. Пост — дело серьёзное. Только в день Преображения разрешается за трапезой рыба и немного красного вина. Но благочинный по щедрости душевной не устанавливал ограничений на напитки. Не было бы только скоромного. Но тут и без скоромного ломился стол от королевского разнообразия еды. Третий тост подняли за хозяйку дома с целым ворохом «наилучших пожеланий». К этому времени языки уже развязались. После очередного «вливания», благочинный своим редкостным басом снова прокатился по ушам:
 — Послушайте, отцы:
 —  Наставник духовного училища за непослушание наказал ученика: заперев его в классе, оставил без обеда и дал задание написать сочинение на свободную тему со словами на одну букву. Через десять минут ученик потребовал наставника и вручил ему быстро выполненную работу на тему: «Отчего отец Онуфрий околел…» Наставник читает:
 «Однажды, обозревая окрестности Онежского озера, отец Онуфрий обнаружил оголённую Ольгу…»
 Этот «бородатый» анекдот знали все. И, казалось бы, смеяться  не над чем. Но, рассказанный привычными к такого рода «искусству» устами благочинного, да ещё в момент, когда застольный собор священства заряженный спиртным, готовый смеяться до упаду даже над собственным мизинцем, — он вызвал вулканический взрыв смеха. Сам Пётр хохотал громче всех. Матушка Маргарита сконфуженно потупила взор, прикрыв рот ладонью. Но едва сдерживаемый смех, прорывался наружу. Отец Юнес Гизатулин – не  родственник  Дубовикам, но их подхалюзин, давясь приступами смеха и вытирая кулаком слёзы, с трудом проговорил:
 — Ай да отец Онуфрий! Ай да затейник! Выпьем за него!
 Несколько голосов поддержали Юнеса. А с дальнего конца стола отец Ахтям Сафиуллин с хитрецой в раскосых глазах, сказал:
 — А я бы выпил за Ольгу!..
 «Противоборствующие» стороны примирил благочинный, сказав, что следующий тост будет за Ольгу.
 Заметим, оба потомка Чингисхана оправославились недавно. Сафиулин раньше промышлял в одной из школ на поприще престарелого пионервожатого, исподтишка попивая. Когда же должность пионервожатого упразднили – запил не прячась. Вкусил он кайф и от иглы. Но до погибели дело не дошло — спасла протестантская церковь Евангельских Христиан баптистов. Однако работой обеспечить не смогла. Тогда Сафиулин пришёл прислуживать в церковь Петра Дубовика. И выслужился. Получил сан священника.
      У Юнеса иной путь, хотя в чём-то похожий: подрабатывал на отхожих промыслах шабашкой, и поначалу стремился проникнуть в сферу культуры. Через местную газету и по радио объявил, что организует кружок бардов. Напустил тумана. А сам, завистливо следя за Петром Дубовиком, лелеял тайную мечту: манипулировать машинами так же, как его предприимчивый кумир. Нашёл подходы и пробрался в церковь. Будучи совершенно выхолощенным духовно, заучил последования церковных служб и тоже получил сан священника. Вера в этом деле – не главное, нужно лишь иметь хамелеонский характер.
 — За Онуфрия! За Онуфрия! – звучали хмельные голоса.
 На этот раз, по укоренившейся мирской привычке святые отцы чокнулись. Мелодично пропели бокалы. И следуя отработанной системе, после очередной порции выпитого, вразнобой ударили о тарелки «рабочими инструментами»: кто вилкой ел, кто ложкой, а кто уже просто рукой… Но Пётр Дубовик, несмотря на многообразие изысканных блюд, почти ничего не ел.
 — Когда я пью, ем мало…  откуда этот устрашающий живот? — удивляется благочинный.
      Выпив очередной бокал, он взял с вазы краснобокое яблоко, потёр на груди о рубашку, и с сочным хрустом откусил от него так, что сок брызнул на бороду. Жуя, провёл рукой по усам, бороде, обвёл осоловелым взглядом всю тёплую компанию. Остановил его на отце Борисе Шиманском, своём давнем приятеле и куме. В этот момент Борис готовился повеселить публику своим анекдотом. Откинув назад нависшую на лоб прядь огненных волос, он открыл рот, сверкнул золотом вставных зубов, и… с усилием продираясь сквозь хмельной гомон множества голосов, выпростался на поверхность мелодичным тенором с очередной пошленькой историей, которых в этот праздничный день было много. Впрочем, этот диалог, пожалуй, можно и читателям представить: (В конце концов, не лишён же права голоса священник Борис Шиманский, только потому, что он рыжий).
 — Священник в своём саду чинит табуретку, — так начал рассказчик. – Внезапно обнаруживает, что за его действиями внимательно наблюдает компания окрестных мальчишек.
 — Вы что, дети мои, хотите научиться забивать гвозди? – спрашивает батюшка.
 — Нет, — отвечает самый бойкий из мальчишек, — мы хотим услышать, что говорит священник, когда попадает молотком себе по пальцу!..
 Взорвавшийся за столом гогот свидетельствовал о том, что святые отцы никак не возвышаются над уровнем рядового обывателя, обладая его же воображением и фантазией.
 — Бляха-муха! Будто поп — не живой человек! – своеобразно, в своём ключе резюмировал благочинный.
 — А не пора ли выпить за Ольгу? – напомнил Сафиуллин.
 Ему, вторя, отец Богдан Куропатка, знаменитый тем, что обогатил свой священнический опыт служением не только в православной, но и в греко-католической церкви, весело добавил:
 — Давайте одним  махом выпьем за всех вавилонских блудниц!
 Тост был поддержан с восторгом. А кто-то сведущий добавил:
 — И за «племянниц» отца Самуила Симагина!
 Матушка Маргарита, освоившись с общедоступной тематикой поповского юмора, хохотала уже, не прикрывая ладонью рта.
 Вдруг ослепительно полыхнула молния. Все притихли. Последовавший удар грома всколыхнул округу. Святые отцы в страхе перекрестились. Благочинный с растерянной физиономией взмолился:
 — Прости, господи!
 Свет в зале погас. Темно стало, как в преисподней. Все затаили дыхание.
 Лишь невменяемый отец Самуил подал, было, голос. Ему не терпелось рассказать свой анекдот… Снова белым всполохом всех ослепила молния. В темноте гостиной этот, всепроникающий в мельчайшие щели угрожающе яркий свет, казался карой господней. За ним, страшнее, чем разрывы бомб, всколыхнул округу грохот небес. Оцепенев от ужаса, боясь шелохнуться, каждый святой отец, приклонив голову, вспомнил, что нынешний  день был солнечный, а небо ясное. И вдруг – конец света: по крыше хлещет водопад, будто разверзлись хляби небесные. Дикие порывы ветра рвут кровлю, громыхают железом.
 Но вот люстра зажглась, дробя и умножая в хрустальных подвесках льющийся свет. Однако веселье не возобновилось, хотя все поголовно были пьяны. Матушка Маргарита, потрясённая обвальной грозой и стихийным ливнем, слегка наклонив голову набок, вышла из зала. Это послужило сигналом. Сотрапезники зашевелились. Задвигали стульями… Благочинный скомандовал:
 — Отцы! Читаем молитву: «Благодарим тя, Христе Боже наш»…
 (Пьяный разнобой — недолго длился) —  Теперь наденьте рясы и кресты. Мы все так «накачаны», что от «претензий» ГАИ может спасти только церковный камуфляж. Крест на груди отпугивает этих ребят в форме, как бесов, — продолжал благочинный, — ну, а если случится, остановят, скажите, что причащались у благочинного: для них это всё равно – тёмный лес.
 И вот, на глазах «мудрейшего из мудрейших», с его участием совершалось «преображение»: в стельку пьяные мужики надрючивали на себя «ангельские одежды», маскируясь под святых. И один за другим, подобно десанту, выпрыгивали в распахнувшуюся дверь, под немилосердные струи ливневого дождя. Обеими руками подняв к самому поясу полы длинных ряс, будто цапли на болоте, они, крадучись и высоко поднимая ноги, продвигались по затопленному двору к утопающим в отдалении машинам, при непрерывных атаках бушующей грозы. Временами в страхе замирали на месте.
 В природе тоже совершилось преображение. За время священнической трапезы погода немыслимо переменилась: от знойного солнечного томления в полнейшем безветрии до ненастья с ливневым дождём, ураганным ветром и жуткой грозой. Кажется, что она взбунтовалась и, буйствуя, протестует против бесчинств, которые творят люди.
 Озлобленный ветер с неистовой яростью, трепля и терзая рясы, подхватывалочередную жертву, едва ступившую за порог, и безудержно гнал от
 дома. Машины, натужно урча и взбурунивая водную стихию залива, одна за другой спешно отъезжали от страшного места. Вскоре из гостей остался в доме один Пётр, а на территории двора – его «Нисан Патрол». Но вот и благочинный, распрощавшись с хозяевами, при своём коротком росте, задрал рясу по самую грудь и уже был готов отдаться во власть стихии. И только распахнул дверь — полыхнула молния… и «Нисан Патрол» вспыхнул, как огромный факел… В ужасе почудилось Петру, что между туч воззрился на него с укором суровый лик Ильи-Громовержца. Благочинный в молитвенном порыве упал перед ним на колени, истово осеняя себя крестным знамением…

                Перед началом собрания священников, благочинный Дубовик потребовал у Лютова диктофон.  Вадим, не сопротивляясь, отдал ему свой рабочий инструмент. Но,  заранее предвидя такую вероятность, взял с собой, не обнаруживая, и другой, такой же - японской фирмы «SONY»… И всё записал. А, возвратясь из Кордубайловки в Каракорум, прослушал запись вместе с Андреем.  Дома текст с магнитной ленты перепечатал  на бумагу…


                12. ПОСИДЕЛКИ

      Солнце клонилось к закату. Стадо,  возвратившись с пастбища, уже разбрелось по своим дворам. Соседки-пенсионерки, давние подружки, проработавшие много лет на консервном заводе вместе,  Маврикия Павловна и Аграфена Никаноровна, по обыкновению  развлекаясь, проводили животных своим пристрастным взглядом. Получив  эмоциональный заряд,  теперь сидели  на своём обычном месте, на излюбленной лавочке, на границе собственных  владений, удовлетворённые и притихшие, лишь изредка обмениваясь короткими репликами.
     - Про Виктора Котюхова, главного инженера консервного завода,-
вспомнила я, - проговорила  Маврикия Павловна, - повернув лицо к подруге. Говорят: – вор, легко отделался за свои проделки увольнением с завода.
      - Вруть! – Резко возразила Аграфена Никаноровна.- Честнее Котюхова трудно найти человека  среди начальства консервного завода. Он у директора Котярова был поперёк горла, мешал яму своевольничить… Вот Котяров изловчился и… избавился от неугодного. Котюхов лучше знал  производство и экономику, мог бы вырулить завод из прорыва…  А Котярову не это нужно было…
        К такому разговору двух кумушек подоспели проходившие мимо женщины, уволенные с консервного завода по сокращению штатов. Знакомые остановились, поприветствовав пенсионерок:
      - Вам хорошо, вы вовремя ушли на заслуженный отдых. И не знаете, что сейчас творится на заводе. Рабочих увольняют, не отдавая зарплаты. А завод растаскивают по частям,- говорила Екатерина Галанова, круглолицая молодая женщина с начёсом каштановых волос и задиристым носиком. В  карих глазах её метались молнии возмущения. Недовольство она высказала  против заводской администрации. Накипело!
    - Акционерами нас называют. со смеху упадёшь!- подключилась  другая спутница , чуть постарше возрастом, с высветленными волосами, в очках
, Клавдия Наумова, - у меня всего десять акций. И какой от них толк! Дивиденды начислили всего по пять тысяч рублей. Да и то - только на бумаге. А пока даже зарплаты, уже почти год, с самого ноября не  выдают. Работы на заводе нет. Людей выпроваживают в отпуск без содержания. А себя начальство не обижает. Тут уже целую банду разоблачили. Организовали кооператив в жестяно-баночном цехе и клепали крышки из заводского материала на заводском оборудовании, заводу же и продавали эту продукцию.
    - И что же, Котяров не знал? – поинтересовалась Маврикия Павловна.
    - Всякое говорят, - ответила Клавдия Наумова.- Я допускаю, что мог не знать. Он весь год мотался по заграницам, а тут что хотели, то и творили. Не случайно же за последний год заводское начальство (кто в былые времена годами пешком ходил без всякой надежды на перемены) вдруг приобрели личные автомашины.  Как тут согласовать возросшую дороговизну буквально на всё и  неожиданно открывшиеся возможности? Особенно это выглядит вопиющим фактом на фоне месячной зарплаты рабочих в 20-30 тысяч рублей. При таких деньгах концы с концами не сведёшь. Гнетёт одна мысль: «коньки» бы от голода не отбросить. А покупка автомашины для рабочего – фантасмагория! Нужны миллионы!
      - А ты, Катерина, член акционерного общества?   - спросила Аграфена Никаноровна.
     -  Да,  я член АО, - ответила  Екатерина Галанова, - у меня восемь акций.  Но,  сравни:  четыреста акций директора завода Котярова и - восемь мои…
      Работы нет. Сидели без содержания. А теперь уволили.  Пока были в штате, денег не получали, но теплилась надежда. Теперь и надежды нет.
     С переходом в акционерное общество к лучшему ничего не изменилось. Да и как это может произойти, если у «руля» предприятия остались те же люди с устоявшимися инстинктами грести всё к себе? АО, как оно было задумано, не функционирует. Подлинной демократии нет. Приобретя акции, рабочий так и не стал совладельцем предприятия, как ему обещали. В управлении производством рабочий никакого участия не принимает. Совет акционеров – молчит. А все решения принимает Котяров единолично. Говорят, он специально ведёт завод  к банкротству, чтобы самому же на этом и поживиться. Николай Ударен как-то на публике сказал, что Котяров набрал в банках миллиарды рублей кредитов, заведомо зная, что возвратить эти деньги не сможет…
        -  Вот, почитайте газету «Казачий Дон», - Клавдия Наумова подала  Маврикии Павловне свёрнутый трубочкой лист, который держала в руках.
    - Читай, будешь знать, что происходит на нашем заводе.
Потрясённые пенсионерки слушали, смотрели расширенными глазами  на своих бывших однобригадниц с сочувствием и молчали. А что тут можно сказать?!



                13.   ПИСЬМО ОТ МАТЕРИ


  Анфиса, в ярком цветном переднике с подвязанными свёрнутой косынкой рыжими волосами, войдя к Вадиму в комнату, где он сидел за пишущей машинкой, подала распечатанное письмо и ушла на кухню. Он не сразу узнал прыгающий почерк Лейлы. А что письмо именно от неё,  понял из текста. Прочитал и задумался… «Как безжалостна бывает судьба к человеку… Или человек, из-за бестолковости своей, сам по отношению к себе оказывается безжалостен…»
      На этой мысли прервал его прозвучавший из  кухни голос Анфисы:
       - Редкий гость к нам явился! Проходи, проходи!
     Андрей вошёл с букетом цветов и, улыбаясь, вручил его Анфисе.
       - Это ты искупаешь свою вину за редкие визиты?- придиралась хозяйка к гостю,
время от времени окуная свой плоский нос в белые розы, и с наслаждением вдыхая кружащий голову аромат.
 Андрей, улыбаясь, отмалчивался. А Вадим подсказал ему:
     - Спасайся бегством, друг, заходи сюда.
       Войдя в кабинет Вадима, Андрей увидел: рядом с пишущей машинкой лежало  письмо и раскрытый конверт.
        - Садись, - предложил хозяин, - прочти. Это послание Лейлы.
  Андрей, присев на табурет, взял листок в руки. Перед глазами побежали прыгающие буквы, образовавшие строки.
        - Читай вслух, - сказал Вадим, - я тоже прослушаю.
Андрей повиновался, возвратясь к началу.
           «Здравствуй, моя милая доченька! Как я скучаю по тебе, знает один бог
А от тебя даже маленькой весточки нет. Не дай тебе Аллах узнать в старости муки одиночества, какие переживаю я. Все покинули меня. Надежда моя – внуки  уехали  на учёбу и, окончив её, ко мне не возвратились. Вы с Вадимом  тоже  укатили. Былые подружки мои забыли ко мне дорогу.  Даже  Роза Джураевна, и  Кафия тоже не приходят. День и ночь я,  одна-одинёшенька, как палец. Не знаю, куда себя деть?
        Не нахожу себе места. Хожу из угла в угол в пустой квартире и плачу. Я уже все глаза выплакала. От горьких слёз у меня катастрофически падает зрение. И телевизор смотреть не могу. Что я буду делать слепая? А был бы жив Алексей…»
      Андрей на отточии сделал паузу, но он не знал, что Лейла, начертав в своём Карахаузе имя покинутого ею мужа, пробудила в памяти своей цепь воспоминаний…
Она вспомнила ту далёкую встречу с Алексеем у аэропорта, гневное лицо Ханипы, свою неожиданную беременность и трёх пьяных бандитов, терзавших её всю ночь и полдня. Сердце сжалось от боли…  Она подошла к окну, на мгновенье задержала взгляд на проехавшей по улице чёрной «Волге»… А память продолжала рисовать картины прошлого… приезд в Шамхор, весёлых соседей, общее застолье и танцы…
Ах, танцы!.. Дом офицеров, тайные друзья… и непобедимый Андрей Аргунов… А как любил меня Алёша!.. Ладонью стёрла со щеки набежавшую слезу… И громко, едва ли не вскричала:
- Будь проклят тот день, когда я встртила Николая  Павловича и тот день, когда
убежала с ним из Шамхора, бросив больного Алексея страдать в госпитале…

«…Как я несчастна! Дура! Умоляю, доченька, навестите меня  с Вадимом…Хочу хоть перед смертью повидаться с вами. Сколько тут мне осталось жить… Сжальтесь надо мною, умоляю вас… Анфисочка! Вадик!
Целую вас крепко. И жду вашего приезда. Ваша любящая мама – Лейла».
      
 - Трогательное письмо, - помолчав, сказал Андрей.- И что ты думаешь делать?
Поедете?
     -  Не можем мы теперь ехать: Анфиса последние дни жалуется на острые боли в сердце, а к врачам идти не хочет. Сам понимаешь, с сердцем шутки плохи. Как вырываться в такую дорогу?
     - А с виду – ничего, шутит…
     - У неё боли приступами.

                14. ВЗРЫВ

     Прошло немного времени, и у настоятеля Троицкой  церкви Петра Дубовика снова появился «Нисан Патрол». Полюбилась ему эта иномарка. Однако святому отцу вновь с ней не повезло. Но не машина в том виновата…
       Взрыв, прогремевший на городской окраине, потряс жителей древнего поселения Каракорум.  Ещё сильнее разорвавшейся гранаты рванул фугас слухов о происшествии. На базаре, в учреждениях, прямо на улице – на каждом углу люди обсуждали случившееся. Первый вопрос при встрече знакомого звучал так:
     - Слыхал, поп подорвался на мине?..
     - Какой поп? Что ты говоришь?
     - Какой? Пётр Дубовик, благочинный округа…Целый арсенал боеприпасов и оружия возил в своей иномарке… гранаты, пистолеты, заграничный кинжал… -
взахлеб перечислял осведомленный человек, озорно сверкая взглядом охотника, который поймал в капкан хищного зверя или неожиданно для самого себя разоружил бандита.
     - Отец Пётр? Да не может быть! – Расширив глаза, неуверенно возражал, будто молнией пораженный собеседник. - Какой же он поп, если с оружием?.. Да еще благочинный…
      Словом, те, кто сам взрыва не слышал – не верили в такую нелепость. Да! Не верили. А напрасно. Оказалось, теперь самая неожиданная нелепость возможна. И это подтвердилось официальным сообщением.
     В районной газете «Каракорумские вести» на второй полосе, в подвале, под рубрикой «Шок – это по-нашему» крупно черным шрифтом был набран заголовок «Взрыв на трассе». Под ним сообщалось буквально следующее:
        «Проясняются обстоятельства воскресного происшествия на трассе Ростов-Волгодонск. В тот вечер в салоне автомобиля «Хонда» взорвалась боевая граната РГД-5. Хозяин машины получил множественные осколочные ранения в ноги и был помещён в  городскую больницу. В момент взрыва машина находилась в полусотне метров от поста ГАИ. Как было установлено, иномарка принадлежала благочинному Каракорумского округа протоирею отцу Петру Дубовику. Взрыв, скорее всего, произошёл по причине неосторожного обращения с гранатой. Кроме того, сотрудники милиции обнаружили в машине священника пистолет с заряженной обоймой и армейский нож иностранного производства. Как пояснил сам священник, гранату ему подбросили, а оружие он нашёл на улице и собирался сдать его в милицию».
         Живой свидетельницей этого происшествия оказалась Степанида с приклеившейся к ней  кличкой «Богомолка» - радетельница о благосостоянии Троицкой церкви. Стороннего наблюдателя поражало в этой женщине завидное постоянство в привязанности к велосипеду. В любую погоду, даже зимой она, закутавшись с головы до пят в неописуемые одежды, в сумерки тихим ходом проезжает через центр города и направляется за окраину, в деревеньку, на ночевку к сестре. Одинокая и уже не молодая, она не в силах оказалась преодолевать необъяснимый страх ночного одиночества. И поэтому ежедневно, с приближением сумерек садится на велосипед, оставив для бомжей дверь своего жалкого жилища не запертой, и крутит педали, направляясь к сестре.
        Она переживала случившееся несчастье, вызванное взрывом, как личное горе.  И теперь, искренне желая вызвать сочувствие окружающих к попавшему в беду священнику, выплескивает переполняющие её переживания на прохожих, как ушат холодной воды. Перед входом на рынок, то тут, то там, собрав кружок женщин, неутомимо повторяет один и тот же рассказ. Подошла к толпе и староста церкви Акулина,  вместе с которой Степанида обивала пороги районной администрации, добиваясь разрешения на открытие храма.
      -Вчера засветло еду, значит, к сестре – снова начала Степанида, суетясь и обводя торопливым взглядом лица обступивших ее женщин. - Глядь – остановилась сбок дороги легковая машина, большая, красивая. Вылезает из неё – я сперва не узнала - пузатый мужик лупоглазый, - копия наш батюшка. Присмотрелась – а  это он и есть. Без рясы. Стоит, на часы посматривает. Думаю: «ждет кого-то». Поравнялась с ним, слезла с велосипеда:
     - Слава Богу, батюшка, - сказала ему, як привитаються у нас на львивщини!
     « Бляха – муха! Нигде от нее не скроешься» - мелькнула в голове священника злобная мысль. Но внешне принял смиренный вид, изобразив на лице некоторое подобие радушия:
     - Мир тебе, Степанида, - ответил отец Пётр, поглаживая мясистой рукой подстри-женную бороду…
     «Какой приветливый и добрый человек» -  подумала я, ведя в руках велосипед. И в  душе  шевельнулось теплое чувство. Пройдя немного, я оглянулась. Батюшка сел в машину. Иномарка мягко качнулась под тяжестью его грузного тела. Дверца с едва слышным звуком прикрылась.  Я тоже села на велосипед, поехала дальше, шевеля сухими губами и едва слышно вознося молитвы благодарности Отцу небесному за  то, что он ограждает батюшку Петра  от бедности. И не позволяет ходить, как бомжу, по земле пешком.
     Неподалеку от поста ГАИ, свернула с большой дороги, обогнув куст маслины, в котором, «галдели горобци, как люди на базаре». «Вдруг ка-ак бабахнет(!), будто бонба... Я впала. Дывлюсь:  высоко пиднялась пылюка, запахло дымом, милиционер побиг до машины. Я пиднялася, схопыла велосипед и тоже - туды.  Бачу: (Боже ж мий!) батюшка лежить на земли весь в крови. Машина - як решето, в дырках. Покорежена. Прыихала скорая помичь, милиция. Отвезли батюшку в ликарню…. Отакэ лыхо трапылось».
     Произнеся эти заключительные слова, Степанида шмыгнула носом, оглядела печальным взором молчаливые лица окруживших ее женщин, их глаза, в которых было больше любопытства, чем сочувствия, прислонила к себе велосипед, поправила свой вечный платок, давно потерявший определенность цвета, торчащий над головой остреньким шалашиком, и перекочевала дальше в поисках новых слушателей.
       «Бог наказал батюшку Петра за то, что старается меня выжить из храма, который  я выстрадала, обивая с прошением пороги адмдинистрации» - злорадно подумала староста Акулина, идя вслед за Степанидой…
      Для благочинного Петра началось время тяжёлых моральных испытаний и длилось в течение семи месяцев, пока шло следствие. Многие ожидали заслуженного наказания за хранение и транспортировку боеприпасов, огнестрельного и холодного оружия. Но результат для общественности оказался неожиданным.
        О завершении следствия снова информировала районная газета «Каракорумскиие вести».  Заголовок заметки сообщал: «Отца Петра оправдали».  Под ним стоял подзаголовок: «Завершился суд над священником, который незаконно хранил оружие».
Далее следовало:
      «В судебном процессе по делу протоиерея  Каракорумского благочиния Петра Дубовика поставлена точка. Уголовное дело о незаконном хранении огнестрельного оружия прекращено с формулировкой – «в связи с его деятельным раскаянием».
    Напомним, что в конце октября,  неподалёку от поста ГАИ, что при въезде в Каракорум, в автомобиле «ДЭУ», управлял которым отец Пётр Дубовик, разорвалась граната РГД-5. Владелец получил ранения ног и был контужен, машина – не подлежит восстановлению.
      В милицейском протоколе сказано, что в салоне автомобиля был обнаружен армейский нож американского производства, топорик, сапёрная лопатка, проблесковый маячок, огнестрельное бесствольное ружьё ОСА (на него имелось разрешение) и заряженный пистолет Марголина (естественно, без разрешения) с вытравленными номерами и двумя обоймами к нему. Тогда отец Пётр утверждал, что вёз пистолет сдавать.
        Против протоиерея было возбуждено уголовное дело по статье 222 УК РФ «Незаконное хранение и перевозка огнестрельного оружия».
       Максимальное наказание по этой статье – до трёх лет лишения свободы со штрафом 500 «минималок». В суде и прокуратуре это дело не комментируют. Сам же оправданный священник вот что сказал журналистам:
      – Конечно, я рад такому исходу дела. Ведь семь месяцев следствия очень непросто дались. Давление за 250 единиц зашкаливало. Но сейчас, слава Богу, со здоровьем получше. Курить бросил. Деятельное раскаяние моё заключалось в том, что помогал следствию. А ещё молил Бога. Ведь только Бог всех рассудит, как он даст, так и будет».
        Для прихожан у благочинного Петра Дубовика была другая версия происшедшего, в корне отличавшаяся  от  официальной – миф. На проповедях он представил дело так, что на него напали: подбежал мальчишка, бросил гранату в открытое окно машины. И быстро скрылся. «Опасность  вытолкнула меня из авто. Это спасло мне жизнь». Наивные прихожане и на этот раз поверили своему пастырю. Не могли не поверить. Он с самого начала своей церковной карьеры внушал им мысль о преследовании его за веру, изобретал легенды, что за ним постоянно охотятся враги православия. Мол, в его машину стреляли (прямо в лобовое стекло), у его другой машины прорезали скаты, его самого пытались отравить… и не где-нибудь, а прямо в трапезной собственной церкви. Таким способом создавался образ мученика. Почти святого. И вот теперь «нападение» с гранатой…
     Люди по-разному встречали это сообщение: кто с серьезным выражением лица, кто – с ухмылкой. Кое-кто - с сочувствием. А некоторые - откровенно недоброжелательно, отделывались одним ядовитым словом, произнесенным с вызывающей интонацией: «допрыгался!». И лишь одна коротышка  Степанида
верила безоговорочно каждому произнесённому батюшкой Петром слову.
       В период радикальных перемен в стране, она с безоглядной самоотверженностью отдает все силы своей души, добиваясь вместе с Акулиной открытия этой церкви.   Посвящает ей всю свою немудрящую жизнь. Совершает ежедневный подвиг ради иллюзорной цели, не осознавая ее, хоть в малой мере определено. Подвижничество ее состоит в том, что,  пренебрегая угрызениями собственной совести, выпрашивает у людей на базаре подаяние для церкви. Вместе с нею ходят с церковной кружкой, специально изготовленной для поборов, еще две-три убогие старушки и распевают псалмы, привлекая заунывными песнопениями внимание окружающих. Затем хором призывают, обращаясь к торговцам и покупателям, заученной фразой: «Подайте ради Христа, кто в Бога верует». Собранные таким  образом деньги все до копейки отдаются священнику, отцу Петру, который распоряжается ими по своему усмотрению, «как бог на душу положит». Конечно же, траты он осуществляет исключительно в интересах церкви. «Всё для храма!.. Исключительно для храма» - говорит он басовито...
     У батюшки Петра надёжная поддержка в среде церковного  руководства. Как  только суд оправдал благочинного, к нему в церковь явился сам предстоятель епархии – архиерей Пантелимон и совершил архиерейское богослужение. Этим дал понять прихожанам, что благочинный церковью не осуждён за недозволенные вольности с оружием и боеприпасами. В этом нет греха. Отец Пётр продолжает служить в своей церкви, как прежде.
           А газету «Духовное возрождение»  Татьяна Селёдкина, возглавляющая областное отделению Союза журналистов, потребовало закрыть.
Настоятель церкви Пётр Дубовик уже давно заявил Андрею, что газету закроет. И очень  беззастенчиво намекнул, что сейчас деньги могут всё … Селёдкина отдала распоряжение Лютову  письмом.  Лютов  не подчинился. Тогда к делу подключили судебную инстанцию.  В доме Лютова появился милиционер  с широкой красной физиономией, и под конвоем препроводил редактора  к председателю суда Ляпкину-Тяпкину. На этом «Духовное возрождение» перестало существовать. Прав оказался  Дубовик…
        После закрытия газеты «Духовное возрождение», Лютов взялся за издание казачьей двухполосной газеты Первого Донского округа - «Казак», в которой отводил место и для критических материалов. Этим он крайне раздражал районную администрацию,  участвовавшую в «прихватизации», подведённых под банкротство сельскохозяйственных и промышленных предприятий района…


               
                15.  ИВАН   ИВАНОВИЧ

      Вскоре после вступления Эвелины Ессеевой в должность редактора районной газеты, в районе активизировался процесс  усиленной «прихватизации».  Так совпало.  Руководство газеты оказалось на стороне «прихватизаторов».  Возмущённый этим Аргунов, ушёл из «районки» и стал редактировать региональную газету «Казачий Дон»,  заняв противоположную позицию. Финансировала выпуск газеты Волгодонская атомная станция.  Атомщикам это издание понадобилось для пропаганды среди населения преимуществ атомной электростанции в сравнении с электростанцией  тепловой.  Необходимо  было преодолеть психологический барьер в сознании людей, куда внедрился страх,  вызываемый даже словосочетанием «атомная электростанция». Требовалась просветительская работа среди населения с помощью печатного слова, чтобы нейтрализовать протестные выступления людей  против готовившегося пуска в эксплуатацию Волгодонской атомной станции.
       Но Аргунов не ограничивался только тематикой атомщиков. А использовал значительную газетную площадь для освещения текущих событий в окрестностях и в самом райцентре Каракорум.
      Газета «Казачий Дон» печаталась в типографии города Волгодонска. Однажды  Андрей встретил  на автовокзале, Ивана Ивановича, священника Каплуновской церкви. Он был в цивильной одежде. И посторонний взгляд не узнал бы в нём служителя культа.  Но Аргунов, лишь коснулся беглым взглядом просветлённого лица  человека с косичкой и побелевшей бородой, вспомнил давний совместный путь с ним по реке на скоростном катере с подводными крыльями, продолжительную беседу, касавшуюся поэта-вора, со своей компанией обокравшего  священника… Вспомнил  и свою поездку в станицу Каплуновскую в гости к Ивану Ивановичу, вечерю с вином и долгие откровенные разговоры при луне, у пруда…
      После той памятной вечерней беседы с ночёвкой в церковной гостинице для паломников, с Иваном Ивановичем больше не встречался. Так складывалась жизнь. И вот - случайная встреча.
         Иван Иванович Тихомиров тоже сразу узнал  Аргунова. Знакомые обнялись.
        - Так вы, значит, не уехали на Кубань? – удивился Иван Иванович.- А ко мне – ни ногой!?- Он добродушно улыбался, ожидая ответа.
       - Жизнь закружила в своём водовороте, - отшутился Аргунов.
Но времени на беседу не было. Автобус отправлялся.  Водитель с путёвкой уже вошёл в кабину.
       - Приезжайте же ко мне! Я жду вас. Есть интересная информация…-
Иван Иванович  постарался заинтриговать Аргунова.  И уехал.
        Андрею ещё предстояла работа в типографии.
    В скором времени, готовясь навестить Ивана Ивановича, Андрей взял у Вадима несколько  сохранившихся номеров  газеты «Духовное возрождение», в которых были критические статьи, порицающие  низменные дела священства, нынешнюю его газету «Казак», сказав другу, что собирается навестить священника и сделать ему «информационный подарок», намекнув на подборку отобранных газет.
     - Вот это новость для меня! - удивился Лютов: Аргунов в дружбе с попами!
     - Вадим, это совсем другой поп!  Хотя служит в церкви. В двух словах это не объяснить. Выберу время, расскажу тебе о нём,- пообещал Андрей.
К взятым у Вадима экземплярам прибавил три номера газеты «Казачий Дон», которую редактирует сам, и в ближайшую субботу прибыл в Каплуновку.
       Теперь уже не было быстроходных катеров на подводных крыльях. Их, по слухам, продали в какую-то карликовую страну. Аргунов добрался туда на буксире. Вышел на прежнем дебаркадере – громоздкой металлической конструкции, к которой прежде подходили быстроходные суда. Выйдя с буксира, обратил внимание на произошедшую перемену: двери и окна речного вокзала были заколочены крест – на - крест почерневшими досками. Вывеска с названием пристани: «Каплуновская» - перекошена, одна сторона висит над заколоченным окном, а заглавная накладная  буква «К» - опрокинута «головой» вниз. Такой приметой нового времени встретила гостя знакомая ему станица.
    Теперь он ни у кого не спрашивал: как пройти в церковь? А шёл уверенно, поглядывая в сторону реки, где не маячило ни одно судно. Сквозь жидковатые кусты, снова, как в прошлый раз, увидел озеро, оккупированное птичьим населением – гусиное царство! Оттуда доносилось характерное гоготание и покрякивание.
Церковь с белыми стенами и зелёным куполом, над которым возвышался блестящий крест,  показалась издали. Подойдя к закрытой калитке, остановился. Служба ещё не кончилась. На этот раз он  не пошёл вокруг храма, а сразу спустился к озеру, которое протяжённостью было весьма велико. От храма ушёл, чтобы, каратая время  в ожидании Ивана Ивановича, покурить. Гуси и здесь вели себя шумно. Курил у тополя, у которого они с Иваном Ивановичем в прошлую встречу под звёздным небом провели в беседе не менее двух часов.
        Докурив, Аргунов направился к церкви. И это было своевременно: Иван Иванович уже провожал певчих клироса у калитки.  Он был всё в том же светлом подряснике и без большого креста на груди.
    - Рад, рад видеть вас в добром здравии, Андрей Андреевич - воскликнул хозяин, разведя руки для объятия. Белая борода при этом была приподнята кверху, глаза светились радостью. Обнявшись, поличкались, щека к щеке, по русскому обычаю трижды.
       - Как доехали? - поинтересовался Иван Иванович.
       - Теперь к вам труднее добираться. Доехал на буксире, - ответил Андрей, входя в калитку,  хозяин - следом.
       -  Да, жаль утраченные суда на подводных крыльях, - роскошный был транспорт,
посетовал Иван Иванович, держа Андрея под руку и, направляясь к своему крыльцу.
       В жилище священника, Андрей увидел сразу, никаких изменений не произошло.
Разве только  скрипка теперь лежала не под кроватью, а на кровати и без футляра. Вероятно, Иван Иванович между службами  музицировал, лаская свой слух приятными мелодиями.
     - Присаживайтесь к столу, - предложил хозяин. Настало время ужина. Сейчас подойдёт староста. И тут же из коридора донеслись посторонние звуки. И в комнату вошёл староста Гавриил с той же плетёной корзинкой, накрытой белым полотенцем,
которую Андрей видел в его руках в предшествующий раз. Всё повторилось: староста, сложив руки, как подобает в подобных случаях, взял у священника благословение и вышел. Иван Иванович открыл бутылку кагора с надписью на ней «вино монастырское».
   - Значит, вы на Кубань не поехали?- разливая по чашам вино, спросил он.
   -  Не поехал.  Остался здесь. - Вы помните Макара  Фёдоровича?- Он бывший наш с вами попутчик и собеседник.  Как-то незаметно повлиял он на меня, убедил остаться на Дону, принимая чашу с вином из рук хозяина, ответил Андрей. - И в Каракумы не возвратился.  (Хозяин и гость соединили чаши почти без звука и выпили… ) Аргунов продолжал:
      - Написал письмо в редакцию, чтобы уволили и прислали документы.
Служил в районной газете. Получил квартиру.  Будете в Каракоруме, милости прошу, заходите в гости: улица Луговая, дом 21, квартира 3.
А теперь, в связи с перестройкой и «прихватизацией», из «районки» ушёл.
Редактирую газету «Казачий Дон» при финансовой поддержке атомной станции.
   


 - А как продвинулся ваш поиск утраченной Вероники… Поклонской… или Полянской?
     - Вероники Полянской! – подсказал Андрей.
    -   К сожалению, Иван Иванович, пока отыскать  не удалось.  Но одно стало ясно – в Каракумах пела не Вероника Полянская, а Настя - фамилия не названа.
 Это выяснил мой друг, Вадим Лютов.  У него был благоприятный случай короткого общения с той женщиной. В её квартире художники выполняли декоративные работы, украшали гостиную. И Вадим улучил момент для общения с хозяйкой. Очень краткий момент. Но важный для меня. Полученная  информация даёт мне  надежду, что наша  встреча с Вероникой ещё впереди.
       Аргунов не хотел сообщать Ивану Ивановичу версию Макара Фёдоровича, суть которой в том, что причиной бегства Вероники якобы является сам Андрей… И умолчал об этом.
     - Вот привёз вам несколько разных газет, в которых есть и материалы о «подвигах» священства…- Андрей передал Ивану Ивановичу свёрнутые трубочкой листы.
    - Спасибо-списибо! – кивал головой хозяин, принимая газеты. - Я,  хотя и живу за рекой, в отдалении от райцентра, но кое о чём наслышан, а кое-что читал,  мне прихожане приносят «кричащие» статьи «о блудливых батюшках»… 
Иван Иванович снова наполнив чаши, чокнулся с Андреем.
    - Если бы я теперь имел возможность начать жизнь сначала, - ни за какие коврижки не стал бы служить в церкви, - сказал он и, запрокинув голову,  опорожнил чашу.- Реальной пользы человеку от неё нет никакой (!) - продолжал он - одна иллюзия благочестия. И обещание «рая в загробной жизни». Всё в ней основано на обмане: рождение Иисуса Христа – от «непорочного зачатия» - равнозначно абсурду, все библейские чудеса – чистый вымысел, причащение кровью Христа и телом Христовым – тоже обман: святую кровь представляет собой кагор из стеклянной бутылки, а тело Христово – печёные коврижки, называемые просфорами… Об этом очень правильно сказал Джордано Бруно, за что и сожгли его инквизиторы в 1600 году на костре на Площади Цветов в Риме. Вот у меня есть его высказывания. Их записал предавший его ученик-доносчик. Это как раз тот материал, который я обещал показать вам.
       Андрей взял у Ивана Ивановича листок с текстом и принялся неторопливо читать:
«Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, доношу, по долгу совести и по приказанию духовника, о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это — великая нелепость; что он — враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа — и поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что он не видит различия лиц в божестве и это означало бы несовершенство Бога; что мир вечен и существуют бесконечные миры… что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое; что, подобно тому, как рождаются в разврате животные, таким же образом рождаются и люди. “. Он говорил, что Дева Мария не могла родить от духа, и что он не верит в догмат Святой Троицы, что   наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия Божия; что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они — ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед Богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому… что он удивляется, как Бог терпит столько ересей католиков».
--------------------------------------   Из доноса Джованни Мочениго от 23 мая 1592 года.
            Дочитав, Аргунов сказал:     -  С Джордано Бруно трудно не согласиться. Он хорошо знал католиков. Я целиком на его стороне. Жаль Джордано Бруно!   
   -  Я тоже на стороне Джордано Бруно. Но за прошедшие годы со дня его казни,
ничего не изменилось. И так будет всегда, пока существует на земле христианство.
У нас оно тоже набирает силу, хотя по Конституции государство считается  светским. Дело в том, что правящей верхушке выгодно иметь надёжную узду на лице народа в виде церкви, позиционирующей себя, как образец нравственности и духовного пастыря людей.. Своими манипуляциями с выносными свечами и коптящим кадилом перед иконами она удерживает паству в рамках абсолютного смирения, покорности, непротивления злу насилием. Сохранилась книга «Православная инквизиция в России». Академия наук СССР. Издательство «Наука». М.:1964 г. В ней говорится: инквизиционные методы расправы с прогрессивной мыслью, с людьми, выступавшими против религии и церкви, существовали  не только в католической церкви, но и в православии.
Уже в XI в. князья и их суды сурово расправлялись с противниками церкви и требовали того же от светской власти. Как отмечает летопись, ещё при князе Владимире епископы благословляли князей на применение казни. «Ты поставлен от бога на казнь злым, а добрым на помилование», — говорили они. Новгородского архиерея Луку Жидяту, жившего в XI в., летописец называет «звероядивым». От жестокости этого епископа, от «заточения и грабления» пострадало много людей. «Сей мучитель, — говорит летописец, — резал головы, выжигал глаза, урезал язык,  распинал и подвергал мучениям». Так же сурово расправлялся Лука с при- надлежавшими ему крестьянами. Холопу Дудику, не угодившему чем-то своему феодалу, по приказанию Луки Жидяты отрезали нос и обе руки.
       «Хулители веры, — говорил царь Пётр, — наносят стыд государству и не должны быть терпимы, поелику подрывают основание законов». Виновным выжигали язык раскалённым железом, а затем их предавали смерти. В «Воинских артикулах» было записано, что смертью наказывались также и те, кто не доносил на еретиков, ибо они считались «причастниками богохуления». Этими мерами преследовалась цель подавить движение в народе, направленное против эксплуатации, оправдать социальный гнёт и экономическое неравенство.
       Правительство, по настоянию духовенства, издало в 1653 г. специальный указ, повелевавший никаких богомерзких дел не совершать, не держать отречённых, гадательных и еретических книг, не ходить к ворожеям и ведунам. Виновных лиц велено, как врагов божьих, жечь в срубах. Это не было одной угрозой. Так, Г.К. Котошихин рассказывает, что за «волховство, за чернокнижество мужиков жгли живыми, а женщинам за чародейство отсекали головы».
    - На прошлой нашей встрече я говорил вам, что древняя вера славян основными элементами вошла в христианство. Это, конечно, так. Но, признаюсь честно, что разница между тем, что церковь называет язычеством и христианством - огромная. Прежде на Руси была Ведическая культура, органично заключавшая в себе всю полноту древней веры, которая  пронизывала весть быт,  всю жизнь человека от рождения до кончины.  Это была естественная религия, сложившаяся в течение веков в недрах народа.  Можно сказать, это была не просто религия, а образ жизни народа. И это совсем не то, что навязанная религия извне. Большинство людей не приняли её душой. Потому, даже спустя тысячелетие после крещения Руси, до сих пор сохранись в памяти народа древние славянские праздники и не забылись боги. Христианские  богословы утверждают, что христианство является «скрепой» нации. И в этом видят благо. А я вижу всё по-другому. Христианство - никакая  не скрепа нации, а как раз - наоборот. Сошлюсь на авторитет самого Иисуса. Он сказал: 34    «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, 35ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее.36И враги человеку - домашние его». (от Матфея глава 10).А  посмотрите, сколько религиозных направлений родилось в христианстве на основе Библии: католицизм, православие, кальвинизм, лютеранство, протестантизм… В свою очередь каждое из перечисленных родило множество своих «отпрысков», мягко говоря,  не слишком дружелюбно соседствующих друг с другом… Многие из них укоренились на территории нашей страны, с тенденцией постоянного расширения своего присутствия. Я видел карту России, специально изготовленную Церковью  Адвентистов седьмого дня. Вся она разделена  сантиметровыми квадратами, означающими «дивизионы» адвентистов. Россия выглядит на этой карте, как пчелиные соты, или, как червоточина – но это не соты, а церкви адвентистов. Где же здесь монолитность, которую  по утверждениям церковных апологетов якобы создаёт русское Православие?  Его, безусловно, нет. А на всей территории России основательно устроились не только адвентисты. Всё многообразие сект и перечислить нельзя. Так что Православие, как «скрепа нации» -  всего лишь иллюзия. Высокие церковные сановники выдают желаемое за действительное-заключил Иван Иванович. А через минуту продолжил: - меня многое смущает в Библии, но, прежде всего, – причастие, которое мне представляется мистическим людоедством. Оно основано на призыве Иисуса, обращённом к ученикам: «Если не будете есть Плоти  Сына Человеческого и пить Кровь Его», то не будете иметь в себе жизни. Ядущий мою плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную»  (От Иоанна 6:53-54, тоже от Марка 14:22-24).  Но причастие тоже основано на обмане. За Кровь Иисуса выдаётся вино кагор, а за Тело Его – хлебные изделия, называемые просфорами. А вспомните, как называется инструмент, которым священник причащает прихожан – лжица, то есть, обманщица…Но главный порок: совершается приобщение новорождённых младенцев-грудничков  к алкоголю с самого начала жизни, который словом «причащение» маскируется  под Кровь Христову…
 -   Дорогой Иван Иванович! Целиком разделяю Ваше переживание, - Андрей при этих словах взял священника за руку.- Ваш критический взгляд вполне обоснован и справедлив.  Скажу Вам откровенно: я  озабочен не менее, чем Вы. Представьте себе, меня возмущает сам библейский Бог. Дайте-ка Библию… Взяв фолиант, Аргунов открыл пятую книгу Моисея «Второзаконие». Стал читать вслух тринадцатую главу, шестой стих и далее:
«Если будет уговаривать тебя брат твой, (сын отца твоего или) сын матери твоей, или сын твой, или дочь твоя, или жена на лоне твоём, или друг твой, который для тебя, как душа твоя, говоря: « пойдём и будем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои», богам тех народов, которые вокруг тебя, близких к тебе или отдалённых от тебя, от одного края земли до другого, - то не соглашайся с ним и не слушай его; и да не пощадит его глаз твой, не жалей его и не прикрывай его, но убей его; твоя рука прежде всех должна быть на нём, чтоб убить его, а потом руки всего народа; побей его камнями до смерти, ибо он покушался отвратить тебя от Господа, Бога твоего…
       Андрей остановился, взглянул в напряжённое лицо священника и после паузы сказал: какой кровожадный библейский бог! В нём нет ничего божеского. А, значит, и в церкви божеского ничего нет. Она служит только для поддержки власти. Не случайно умные люди говорят: «Власть и религия – две стороны одной медали». Эту мысль отлично выразил Александр Радищев в своей Оде «Вольность»:               
                Власть царска веру сохраняет,
                Власть царску вера утверждает,
                Союзно общество гнетут:
                Одно сковать рассудок тщится,
                Другое волю стерть стремится;
                "На пользу общую", - рекут.

 -   Да, точнее не скажешь, - заключил Иван Иванович. Помолчали.

Собеседники настолько углубились в затронутую тему, что забыли о монастырском кагоре.
     - А каковы ваши дальнейшие шаги, Андрей Андреевич, в поисках Вероники?
    -  Знаете, Иван Иванович, в последнее время меня очень влечёт в то место, где мы с Вероникой узнали друг друга, где родилась наша дружба и любовь, и где так непредсказуемо  расстались. Намереваюсь выбрать время и поехать на станцию  Суходол, хотя там родных моих уже никого нет. Бабушка умерла давно. Тётя, свидетельница нашей дружбы с Вероникой и наш лучший просветитель, умерла позже.  Мне хочется увидеть те места: тот дом, в котором мы жили, то здание школы, в которой мы семь лет сидели с Вероникой за одной партой, тот лес и те холмы, где мы проводили много времени зимой на лыжах, а летом в весёлых прогулках за цветами, где вечерами жгли костры и любовались на сияющие в небе звёзды…   - Сыграйте, пожалуйста, что-нибудь из Шопена, Иван Иванович, - попросил Аргунов.
Священник взял скрипку и смычок в руки…
                ххх
Следующим утром, возвратившись в Каракорум, Андрей по пути заглянул к Вадиму.По обычаю, заимствованному у гостеприимных туркмен, Анфиса, с болезненно  бледным лицом, высоко начёсанными рыжими волосами, в новом  розовом халате, хлопотавшая на кухне, предложила раннему гостю чай.
-  Садись-садись к столу, Андрей, заодно и мы с Вадимом позавтракаем. В это время Вадим заканчивал в ванной туалетную процедуру, он брился. Вышел из ванной свеженький, бодрый  пожал Андрею руку и, присев к столу, сказал:
   Отлично, что  пришёл.    У меня  есть для тебя сообщение от  нашего общего знакомого, помнишь директора музея Садиддина Пирметова из Карахауза, он тогда привёл тебя ко мне в художественную мастерскую?
Как не помнить? Конечно, помню. Мы же с ним ездили на экскурсию к руинам  древней столицы Нисы. И не один раз встречались в Ашхабаде. Иногда выбирались из города на этюды в Фирюзу к Джумамурату. А позже, когда я сопроводил влюблённую пару в Куня-Ургенч, навестил  его в музее  Карахауза.
     -Вот-вот. Он передаёт тебе привет от всех твоих друзей и знакомых. И сообщает, что Джумамурат Сийтаков  и его невеста Зохре получили прощение от матери девушки за бегство. И возвратились  к себе на родину в Фирюзу. У них родился сын, которого  назвали в честь тебя - Андрейгельды.  Базарбай Душемов и его супруга Дурсун, приютившие в своё время этих беглецов, которых ты сопровождал,  тоже передают тебе привет из Куня-Ургенча и приглашают в гости.  А ещё шлют тебе привет ветеринарный врач из Устюрта Аширгелды  Халманов и его супруга Бибисолтан. Аширгелды уже несколько раз наведывался  ко мне в музей и спрашивал, нет ли от тебя вестей...
      Вот возьми сам почитай. Андрей взял развёрнутый лист и стал с умилением следить за ухабистым бегом исписанных строчек. В памяти вставали знакомые образы и возникали забытые картины ушедших дней. Сердце стучало часто и громко. «Хорошая новость. Друзья помнят его. Жаль, что от Вероники  Полянской нет ни слова…»
     - У тебя какие планы на сегодня?-  Андрей смотрел в лицо Вадима, положив письмо на стол - может, прогуляемся в лес? Андрею не хотелось при Анфисе рассказывать историю Ивана Ивановича.   
 - Хорошая мысль. Согласен, - ответил Вадим, наполняя из чайника свою пиалу.
- А ты, Анфиса? – Андрей перевёл взгляд на лицо хозяйки, сидевшей сбоку.
- У меня дома найдутся дела, - ответила она, держа пиалу у рта… И вы, не бродили бы попусту, а хоть бы грибов собрали, - сказала она, широко улыбнувшись.
-  Предложение дельное, - ответил Андрей, - но, к сожалению, мы  не грибники, не знаем грибных мест. А попытаться можно….
                После чая, перейдя подвесной мост, друзья оказались в птичьем царстве.    В лесу было шумно от переклички пернатых  обитателей его. Но этот естественный природный шум  приятно ложился на сердце, как хорошая музыка.  Друзья закурили.
-   Я обещал тебе рассказать о попе Иване Ивановиче, - начал Андрей.- Поп этот не совсем обычный, поэтому и воздержался говорить о нём при Анфисе. Познакомился с ним случайно, на следующий день после отъезда из Карахауза, где погостил у тебя. Помнишь? Если излагать события последовательно, всё было так: прилетев из Карахауза, ночь провёл в аэропорту Ашхабада,  утром вылетел в Ростов,  после полудня, купив билет в речном вокзале до  Каракорума, сел на скоростной катер. Соседом оказался Макар Фёдорович, главврач, под началом которого работала медсестрой моя мама, пока была жива. Он ценил её прилежание. Присутствовал потом на похоронах. Словом, у нас были темы для дорожного разговора. А по пути на одной из пристаней, подсел к нам вот этот человек – Иван Иванович. Он рассказал, что на таком же судне его однажды ограбили. И грабителем, как позже выяснилось, оказался каракорумский поэт со своей подвыпившей шайкой… Затем незаметно  перешли на религиозный спор. А на Каракорумской пристани, когда  мы уже выходили,  Иван Иванович пригласил нас навестить его в станице Каплуновской, где он служит священником, и продолжить начатый спор. На следующий день я приехал к нему под вечер, Макар Фёдорович остался дома. Иван Иванович встретил меня радушно.    Он оказался милейшим человеком и прекрасным музыкантом. Чудесно играл на скрипке. Никакого спора у на не возникло. Мы душевно побеседовали.  В церкви он оказался по воле случая. Родители у него рано умерли. Он отыскал тётушку, сестру своей матери и некоторое время жил у неё. Туда был вхож сосед, служивший священником в местной церкви. Любил самогон. За ядрёным напитком посылал Ивана. Парень безоговорочно выполнял «ответственное» поручение. Понравился попу Мефодию. И тот пригласил его помощником к себе в церковь. С этого и началась его церковная биография.  Затем был другой покровитель, который поставил себе целью сделать Ивана священником.  И добился своего. При этом, как утверждает Иван Иванович, он никаких религиозных чувств не испытывал, никакого благоговения от заученных молитв. И обладая аналитическим умом, считает, что церковь вредна для народа. Но для правителей она необходима, как узда для лошади. Он дал прочесть мне текст критических высказываний против церкви Джордано Бруно, которого инквизиция сожгла в Риме, как еретика. Иван Иванович считает, что по убеждению он язычник. И находит много фактов языческого присутствия в современной церкви. Не знаю, достаточно ли внятно я представил тебе его. А хотелось бы.
      - Знаешь, Андрей, я понял этот образ. Но если бы и не понял, мне было бы достаточно того, что ты расположен к этому человеку. Тебя-то я знаю.
     -  Это хорошо, – отозвался Андрей и, помолчав, добавил:
     -  Меня удивило, что Иван Иванович помнит о пропавшей без вести Веронике.  Интересовался у меня, как идёт поиск? Я сообщил ему о твоём открытии, что на Устюрте живёт не Вероника, как я предполагал, а  некая Настасия…И поделился с ним своим  намерением: в ближайшее время побывать в памятных местах моего детства, где подружился с Вероникой  Полянской и семь лет сидел с ней рядом за одной партой…
                16.   ИСЧЕЗНУВШИЙ ОСТРОВ
               Андрей Аргунов любил не только лес, он  одержим любовью и к степным просторам, к уединению. Отправляясь за город, не всегда брал этюдник с собой, преследуя сомнительную для многих цель: просто  побродить. Что прельщало его в таких экскурсиях? Вряд ли он мог сформулировать и  сам. Больше всего нравилась ему осенняя пора для подобных прогулок (хотя частенько маячил в степи в любую пору года): растительный мир  уже утратил свою яркую окраску, приувял, отчётливее стал проглядывать рельеф местности, прозрачнее сделались дали. В прозрачно-голубой небесной вышине умолк колокольчик жаворонка. Тишина. Только звуки  собственных шагов.  И… шуршание мыслей, в которых Вероника  Полянская занимает господствующее место.
        Сегодня в синих вьетнамских кроссовках и синем спортивном  костюме, только вышел на улицу  - заметил: летят серебряные нити паутинок.  Солнце искрится весёлым сиянием. Бабье лето! Воздух перестал быть прозрачным. Даль в лёгкой дымке. Едва спустился  за первый холм, встретил Сармата – мужчину с морщинистым лицом и хаотичными, будто неуправляемыми жестами рук, совершаемыми в процессе его «скорострельной» речи.
        Это ещё один экземпляр с похожими причудами. Но у него есть конкретная цель походов: он местный краевед и археолог-любитель. Сармат – его кличка, которую позволяют себе использовать  близкие знакомые. Вероятно, он обязан ей своим увлечением. А имя ему – Сигизмунд, хотя часто произносят сокращённо – Зигмунд или Зикмус. Судя по имени, предки его - польского происхождения.
         Встретившись,  знакомые степняки,  весело пожали друг другу руки.  Закурили.  Художник, шутя, спросил:
        - Сармат, ты сегодня не открыл Америку?
        - Открыл…  Португалию, - так же шутливо, и даже чуть-чуть дурашливо ответил Зикмус…- но не в степи, а в древней библиотеке прапрадеда, большого любителя книг, выходца из Франции, служившего офицером русскому царю, затем состоявшего в русской дипломатической миссии в Португалии. Произнося эти слова, Сармат делал неопределённые жесты руками перед собой.      
- И что ты раскопал?- вспыхнул любопытный взгляд Андрея.
 Сармат помедлил, глядя на собеседника интригующе. Затем сказал:
     - Ты не поверишь! Ни за что! Слушай, как это звучит: «Личные записи первооткрывателя морского пути вокруг Африки в Индию  Адмирала Васко да Гама»…
  - Да не может быть! – Воскликнул поражённый Аргунов.
  - Я же сказал, - не поверишь!
  - И что, на русском языке?
  - На чистейшем русском той эпохи!  (Перевод, конечно).
  - Вот это открытие! Ты, конечно, мигом проглотил…  О чём там?
  - Остерегаюсь сказать…-  этому ты ещё больше не поверишь!
   - ?
   - Если я тебе заявлю, что в настоящий момент мы с тобой находимся на острове с названием Бормотухин, исчезнувшем из Индийского океана в конце ХYвека, что ты на это ответишь?
  -  Что ты «з глузду з*iхав»!
    - А между тем это именно так! Слушай пересказ! Описывая наиболее важные моменты экспедиции, Васко да Гама отметил, что неподалёку от устья реки Замбези во время шторма в Индийском океане, его флотилию прибило к суше с хорошей естественной бухтой, где  суда смогли укрыться от ненастья. Это было очень кстати, потому, что моряков одолела цинга.  Многие умерли. Когда буря улеглась, португальцы под грохот пушек с почестями похоронили собратьев. Офицеров погребли в парадной форме со сверкающими кортиками. Затем обследовали территорию и установили, что это миниатюрный островок. Обитаемый. На нём селились аборигены, щеголявшие в набедренных повязках, с шейхом племени во главе.  Португальцы  были поражены: всё  племя аборигенов стоит перед шейхом на коленях  (а кое-кто лежит плашмя) и что-то бормочет(!). Это первое неизгладимое впечатление и легло в основу названия острова – Бормотухин.  Стала известна и причина такого явления, когда властитель острова попотчевал гостей. Он предложил им целебный напиток, естественно, местного изготовления… В те далёкие времена, когда  эта территория, как и положено ей,  находилась в Индийском океане, омываемая со всех сторон прозрачными водами  Мозамбикского  пролива, аборигены собирали на песчаных отмелях выбрасываемые штормами водоросли, варили,  добавляя цветные кристаллы кораллов. И получали зелье, которое употребляли в качестве успокаивающего средства перед началом «экзекуции», когда шейх, неистовствуя, собирал всё племя «на ковёр».
        Изготовленная таким образом жидкость имела серо-буро-малиновый цвет с тонким запахом морской капусты. На вкус была сладковато-горькой, и тягучей, как загустевающая олифа. При потреблении её внутрь в умеренных дозах, хорошо поддерживала тонус аборигенов, избавляя их от панического страха перед разгневанным шейхом. Но в этом целебном бальзаме затаилось коварство. Стоило хлебнуть его чуть больше берестяного ковшика, как тут же возникал обратный эффект – успокоение перерастало в буйство, сопровождавшееся бездумным бормотанием. Целебный напиток, который гостям весьма пришёлся по вкусу, они нарекли «бормотухой».
        Португальцы, побывав в Индии, загрузили корабли пряностями и другими ценными товарами. Возвращаясь, на обратном пути острова Бормотухина на его месте в Индийском океане не обнаружили. Это  стало неразрешимой загадкой для Васко да Гамы. Она не выходила у него из головы. Даже позднее, являясь уже вице-королём Португальской Индии, он не забывал о невероятном событии – исчезновении из Индийского океана острова Бормотухина.
      - Ну, и что? Ты полагаешь, что мы с тобой в настоящий момент находимся на острове Бормотухине?
     - Именно так!
     - С ума сойти! Что это тебе – Лапута!?
      - Нет. Это остров Бормотухин. Тебе нужно предметное  доказательство?
      Я получил его  прежде, чем прочитал этот документ и терялся в догадках… как мог морской кортик, на котором выгравировано  флагманское судно португальской эскадры, шедшей к берегам Индии,- «Сан-Габриэл», - а под ним имя «Васко да Гама»… как мог кортик оказаться в погребальном захоронении на нашей территории? И не в одном… Конечно, это не Лапута. Там движение в воздухе осуществлялось с помощью управляемого магнита…
  - А как, - по-твоему, здесь?
  - Этого я не знаю. Возможно, по древней нана-технологии, имевшей другое название.
 -  А кортик ты отыскал где-то неподалёку?
 -  Его раскопали здесь «чёрные археологи», грабители могил… Те, кто промышляет под прикрытием… А мне продали. Точнее, мы поменялись:
за кортик я отдал икону   Иоанна Предтечи ХV века. Чёрный копатель решил грехи отмаливать. Но я думаю, он  её продаст… Приходи вечером, я покажу тебе кортик и записки адмирала Васко да Гамы.
          Приятели  расстались.  Андрей бродил в степи, и, кажется, ничего не видел. Все мысли его витали вокруг неожиданно ошеломившего сообщения, которое сделал встретившийся ему Сармат.  Едва дождавшись вечера, он отправился к Зикмусу: ему не терпелось увидеть  давний, со специальной гравировкой предмет. И текст бывшего дипломата.
         Несмотря на бродившие в голове Андрея сомнения, - Сармат оказался прав, всё подтвердилось: и офицерский кортик, и старинные записи Сигизмундова прадеда были в наличии. Андрей не только их лицезрел, но осязал в своих руках… с восторгом и благоговением.
         Сармат, видя произведённое на Аргунова впечатление, торжествовал. Точнее, на лицах обоих собеседников воцарился восторг. Курили в  кабинете, не переставая. Жена хозяина подала им чай, и, войдя в комнату, закрыла глаза от дыма и закашлялась…
   - И что ты знаешь о дальнейшей судьбе  этой удивительной территории? -  спросил Аргунов краеведа.
   Зикмус, раздумывая, минуту жевал мундштук папиросы, как бы собираясь с мыслями. После паузы заговорил:
     - Остров Бормотухин, фантастическим образом  улизнув из  законных координат в Индийском океане, оказался почти в самом центре материковой Европы. Неискушённый глаз теперь может и не определить, что это действительно остров: омывают его ныне не воды Мозамбикского пролива, а самые обыкновенные мелководные речушки, а то и просто ручьи, доверху набитые шумным лягушачьим населением и сплошь поросшие болотной растительностью, среди которой преобладает камыш с метёлками.
     С давних времён учёные океанологи в аквалангах и без них ныряют на дно Индийского океана, тщетно исследуя его рельеф, безуспешно разыскивая, словно затонувшую Атлантиду, бесследно исчезнувший остров Бормотухин. А он, приспособившись в европейской природной среде, обрёл все  характерные признаки материковой суши, с её растительным и животным миром, будто никогда и не был островом в Индийском океане.
     Даже племя аборигенов, обитавшее на этом клочке земли, как бы утратив генетический код, предпосланный ему в момент творения, стало походить на европейцев.
           Хотя признать это можно лишь с большой натяжкой. Только по внешним признакам (слишком сильны сохранившиеся явления психоневрологического атавизма, проявляющиеся в беспричинном страхе, свойственном древним островитянам). И весь уклад жизни человеческого сообщества можно считать лишь отдалённо  напоминающим европейский.
         Причина в том, что вся система власти в этом автономном образовании не имеет аналогов  ни в  древности, ни в наше время.  Ей трудно дать научное определение. Кое-кто тайком, с большими предосторожностями обращался к учёным лучших университетов мира – холостой выстрел! По набору основных признаков власть на этой таинственной территории – ни на что не похожа. Хотя самые далёкие от науки, старые и подчас совершенно неграмотные аборигенки в кухонных разговорах между собой, а особенно при встречах на базаре трактуют её по-бытовому просто: самодурско-лицемерзкая деспотия (тут мудрый народ, обладая  тонким лингвистическим чутьём, объединил в одном слове два семантически синонимичных понятия: «лицемерие» и «мерзость»). И это исчерпывающе выражает суть островной власти. По существу, а не формально, - она никак не согласуется с материковым законодательством.
     Аргунов слушал, не сводя глаз с увлеченного рассказчика, и всё больше проникался верой в компетентность этого краеведа и  археолога-любителя. А он продолжал:         
     -Удивляет редкостный подбор периодически сменяющихся персоналий, олицетворяющих островную власть. Хотя слово «подбор» не вполне уместно.  «Выбор» – тоже мало соответствует действительности…  Они откуда-то выныривают, как привидения, и кто-то невидимый их материализует и закрепляет,  «пристёгивая к рулю». Это явление сродни демонизму, когда в дело ввергаются  невидимые духи зла, и  - господствуют… Такая происходит чертовщина.
        Особенно памятен один из этого демонического ряда, правда, уже поставивший сандалии в угол. Он вёл себя так, будто находился не в цивилизованной Европе, а на диком острове среди океанского беспредела. Зная врождённую трусость порабощённого им племени, он с издевательской ухмылкой день и ночь твердил: «Меня избрал народ, его воля для меня свята». Прекрасные слова в устах лицемера. Ближайший факт из повседневного быта островитян мгновенно разоблачил его декларативную фальш.
       Пришла к нему группа островитянок с челобитной. Слёзно просят нищие женщины выдать им причитающееся по материковому законодательству копеечное пособие на детей, которое сюзерен с известными целями постоянно «передерживал» в банке.
       - Господин, сжальтесь над голодающими детьми, - взмолились просительницы.
        Физиономия властителя мгновенно налилась кровью, побагровела, рот принял звериный оскал, затуманенные гневом глаза вылезли из орбит, а вырвавшийся из утробы оглушительный звук, наповал поверг несчастных:
     - Я не заставлял вас рожать! Убирайтесь вон, «простигосподи»! Меня избрал народ, его воля для меня свята.
      В этом эпизоде присутствует некоторая не эстетичность  в облике повелителя, но это естественное для него обращение с людьми. Такова его индивидуальность.  Она сформировалась в жесткой борьбе за власть, происходящей в одной-единственной островной партии, начисто извратившей представление властителя  о правилах поведения в человеческом обществе. Даже если это общество островных аборигенов. Кое-кто недоумевает, что это за партия? Ответ предельно прост - партия яйцепоклонников. Да-да! Есть такая партия! А внешним признаком антагонизма в этом политическом объединении является способ разбивания яиц. Одни члены партии исповедуют догмат острого конца, другие не менее упорно и решительно отрицают это правило и настаивают на своём, а именно: яйца следует разбивать только с тупого конца. Не иначе! Так в единой партии произошёл идейный раскол, в результате которого образовалось две фракции – остроконечных и тупоконечных, которые активно проявляют свои идейные пристрастия только в период предвыборной кампании, когда к «кормушке» власти необходимо протолкнуть «своего» человека. В остальное время они благополучно сосуществуют, нередко забывая и путаясь, кто к какой фракции принадлежит. В сущности, какие бы политические бури и шквалы не налетали на правящий «Белый дом», состав  господствующего эшелона власти остаётся неизменным. Меняется только цвет флага.
         Действовавший сюзерен Ударен,  опираясь на «волю» народа, наложил на весь остров свою мохнатую лапу, «прикарманил» за бесценок всю технику обанкроченного консервного завода, отхватил лучшие земли острова, и, неустанно декларируя свою приверженность принципам демократии, закрыл безобидное местное радио, задушил газету «Духовное возрождение», оставил только свою «карманную брехушку» - так «величают»  островную газетку многие жители.
        По естественной убыли Ударена (желудок не смог переварить необъятного количества прихватизированного имущества, ранее принадлежавшего аборигенам,  сердце от перегрузки дало осечку), на смену ему возник новый, не менее добродетельный и бескорыстный...  Он так же вынырнул, как бес из преисподней, с именем «Тюлюлюкин»; и был благословлён покровительствующей персоной на царство… Некоторые доморощенные аналитики пытались сравнивать двух последних персон, правящих островом, оказавшихся в хвосте целой вереницы предшественников… По звучанию имён – «У-да-рен» слышится, будто громовые удары в барабан, жёстко и глухо!  А «Тю-лю-лю-кин», физиономия которого,  словно выдолблена из каменной глыбы и посажена  на огромное бесформенное  туловище, с плеч которого свисают полы мешковатого пиджака, не способного  прикрыть безразмерное брюхо,  перевалившееся через пояс брюк  - звучит сладеньким колокольчиком. Но льстивая мелодия эта  - обманчива. Ударен был громким барабаном в любой ситуации. Тюлюлюкин к ситуациям подкрадывается избирательно. В общественных местах при публике он – сама корректность, воплощённая вежливость. А «в коридорах власти» рубит из-за плеча на «жаргоне сапожников», даже в общении с женщинами (!). И крепкой дружбой спаян с Бахусом, как и его предшественник Ударен.
       -  А что ты скажешь о бескорыстии нынешнего сюзерена? – спросил Андрей.
     -     О бескорыстии Тюлюлюкина говорил мне приятель – депутат районного Собрания, Эдик Комаринко, - ответил Зикмус и продолжал:
-  Оказывается, шеф любит преднамеренные банкротства и хорошо на них руки греет…Привёл примеры:
          На расширенной депутатской комиссии  Каракорумского районного собрания депутатов  был рассмотрен факт списания из бюджета Каракорумского района 2523,735 тысяч рублей в погашение задолженности ООО «РИА». Её учредителями являлись СПК «Рыбколхоз им. Аврамова» (директор г. Ежов) и предприниматель Н.Мазепов, он же был директором этой фирмы.  Весьма часто фирму «РИА» превозносила за трудовые подвиги муниципальная газетка «Каракорумские Вести». Администрация Каракорумского района тоже из-за каких-то личных симпатий прогарантировала бюджетом района получение кредита фирмой «РИА» в одном из банков города в размере 2523,735 тысяч рублей.
       Эта фирма взяла ещё несколько многомиллионных кредитов в других банках. Потом пыталась вывести свои залоговые активы и  тихо обанкротиться, оставив долги кредиторам. Но после обращения с жалобой наиболее крупных кредиторов в правоохранительные органы и начавшейся проверки по признакам преднамеренного банкротства, учредители ООО «РИА» испугались, и некоторые кредиты вернули в банк за исключением  кредита, который был прогарантирован бюджетом  Каракорумского района. Этот кредит и не был возвращён в банк, а фирма ООО «РИА» ликвидировалась. Из-за этого из бюджета Каракорумского района была списана прогарантированная сумма на погашение кредита ООО «РИА» 2523,735 тысяч рублей. Любопытна при этом позиция администрации Каракорумского района: у них украли  огромную сумму денег, а они, имея двух юристов, и пальцем не пошевелили, чтобы вернуть деньги и уголовно наказать виновных. Фирма «РИА», ликвидировавшись, кредиторам третьей очереди не заплатила 25 млн. рублей. По всем признакам такую манипуляцию фирма ООО «РИА» проделала не без сговора с администрацией Каракорумского района и правоохранительных органов. А «заработанные» денежки по-братски поделили.
          Предприниматель Николай Мазепов выстроил дом–дворец стоимостью в несколько миллионов рублей и теперь работает как крупный фермер. А районная гезетка, которую редактирует Эля Ессеева, снова поёт ему дифирамбы. Мэр Каракорума Александр Чертенко, близкий друг умершего Николая Ударена и ныне процветающей семьи Мазепова, знает все тайны –тайные, но помалкивает, заняв позицию «премудрого пескаря». Из норки своей не высовывается, чтобы не навредить собственной карьере.
      Не встречая препятствий, администрация Каракорумского района продолжает свою деятельность в привычном направлении. Она прогарантировала бюджетом района получение крупного кредита другой фирме  - ООО «Донская птицефабрика», которая обанкротилась.   А из районного бюджета оказалась списана сумма 1331,878 тыс. рублей в погашение задолженности ООО «Донская птицефабрика».
       Ранее администрацией нашего района была выделена ещё одна бюджетная гарантия на сумму 5 миллионов рублей фирме «Ивак». Идеологическое прикрытие этой операции , как всегда осуществила муниципальная газетка «Каракорумские Вести». В итоге фирма «Ивак» обанкротилась, а деньги в сумме 5 млн. рублей  на покрытие долгов фирмы списали из районного бюджета.
    Зикмус отложил свои записки, закурил и сказал:
     - Это ещё не всё…
Достал с полки региональную газету «Поселянин», комментируя:
              «В  ТЕНЕВОЙ РЫНОК ЧУЖИХ НЕ ПУСКАЮТ»
- так начинается очередная статья  «О земле…» в региональной газете «Поселянин», - «Глава района вместе с руководителями хозяйств, которые возглавляли внутрихозяйственные комиссии, в своё время с помощью различных ухищрений перегнали в фонды перераспределения значительные площади. «Поселянин» писал об этом не раз. Например, в статье «Каракорумская рулетка» («Поселянин», № 20, 2006)  наглядно, с цифрами, показали, как лучшие земли укрывались от раздела на земельные доли. А те поля, которые отдавали в общедолевую собственность, урезали манипуляциями с гектарами и баллогектарами.
          Тогда редакция «Поселянина» ещё не знала многого о том, каким образом каракорумская администрация распоряжается этими земельными фондами. Время кое-что прояснило. Настал момент и об этом «опыте» рассказать. Та же рулетка, только посерьёзнее ранее известной…

                Очень странное самоубийство

        Трагедия случилась 30 сентября 2006 г. В этот день ушёл из жизни главный редактор газеты «Каракорумские вести», директор муниципального унитарного предприятия «Инфопресс» Виктор Фёдорович Малохамов, назначенный  Николаем Дмитриевичем Удареным быть ответственным «за достоверность публикуемой в «районке» информации», осуществляемой редактором Эвелиной Ессеевой.
\      Несмотря на странные обстоятельства случившегося, его смерть квалифицировали как самоубийство.
          Что же это за обстоятельства? Как утверждают его близкие, сын Дмитрий и брат Сергей, на шее покойного остались две полосы. А петля, из которой освободили погибшего, не была двойной...»

                Аукцион, которого не было

        Между тем за полтора года до ухода Малохамова из жизни произошло событие, которое не могло не повлиять на его дальнейшую судьбу...
        23 марта 2005 г. вышел очередной, шестой номер рекламной газеты «Районка плюс», приложение к «Каракорумским вестям». Тираж 40572 (сорок тысяч пятьсот семьдесят два) экземпляра, как обычно, поступил в восемь соседних районов и в город Волнодонск. Впоследствии выяснилось, что несколько экземпляров этого номера «Районки плюс» отличались от всего тиража одной публикацией. В этих нескольких газетах на 2-й странице в правом нижнем углу находилось объявление об аукционе:
       «Администрация Каракорумского района сообщает о наличии свободных земельных участков, расположенных на территории Каракорумского района, из земель районного фонда перераспределения, для дальнейшей их передачи в аренду юридическим и физическим лицам...»
        И далее в объявлении перечислялись 11 земельных участков общей площадью почти 3 тысячи га с указанием места расположения каждого участка.
    
        ( На фото: в двух экземплярах одного и того же номера газеты на 2-й странице внизу разные материалы. В одном (слева) – объявление администрации Каракорумского района об аукционе земельных участков. Таких экземпляров было отпечатано ограниченное количество. В другом – житейские объявления тиражом в 40572) .
         А что же находилось на месте объявления об аукционе в 40572 экземплярах газеты? Ничего примечательного. Сообщение о срочной продаже подворья в станице Банаевская. Предложение о работе в Якутии. И набор услуг германской фирмы.
        Понятно, что все сельхозпроизводители, заинтересованные в аренде земли, остались таким образом «вне игры». Зато с полной уверенностью можно предполагать – «деятели» из администрации Каракорумского района подшили в отчёты о проведении аукциона те самые экземпляры «Районки плюс». А землю, надо думать, отдали нужным людям.
       Помощник депутата Законодательного Собрания Ростовской области Е.И. Бессонова, пытался привлечь к этому событию внимание и ФСБ, и генеральной прокуратуры: «Как я предполагаю, должностные лица администрации Каракорумского района заставляли... Малохамова выпускать разные редакции одной и той же газеты... В данном случае, возможно, был состав преступления, предусмотренный статьёй 110 УК РФ «Доведение до самоубийства».
           На почте Каракорума желающим приобрести газету «Поселянин» с этой статьёй не продали ни единого экземпляра, ссылаясь на то, что весь полученный из областного центра комплект забронировала для себя районная администрация…
        Сармат завершил свою речь следующим образом:
    …   Конечно, цивилизованная Европа оказала серьёзное влияние на остров Бормотухин, освоившийся в недрах её. С ним произошли заметные метаморфозы.  Аборигены, сняв набедренные повязки, обрядились в костюмы, и со временем привыкли к ним. Бормотуху кустарным способом уже давно не производят, а получают готовую в бутылках с яркими этикетками. Забыли древние экзекуции шейха. И давно освоились с новыми формами экзекуции. Внешне,  кажется, что ныне остров живёт по общим материковым законам. Но это впечатление, как следует из фрагментов приведённой газетной статьи, обманчиво … Тюлюлюкин выстроил свою систему правления так, что вся чиновничья братия, чтобы удержаться на своих рабочих местах, словно онемела. Каждый заглядывает боссу в рот с тупым подобострастием, и не произносит в сторону ни звука!
В выражениях верноподданных лиц читается одно слово: «одобряем-с».
     - Зикмус,  а почему остров  переместившийся из Мозамбикского пролива в материковую Еврому, утратил своё первоначальное название – «Бормотухин» и каким-то таинственным образом обрёл новое, а именно: «Каракорум»? – спросил Аргунов.
     Сармат тут же замахал руками, лицо слегка сжалось в складках, и он заговорил:      
   -      Достоверных сведений на этот счёт нет. Но существует несколько легенд.
Из их числа выделяю наиболее правдоподобную...
       В казачьей среде бытовало поверье, что одним из первых казачьих атаманов был здесь выходец из тех далёких азиатских мест, где возвышаются горы Каракорум. Ему  не понравилось компрометирующее казаков название нашей территории (бывшего острова)  -  Бормотухин. Он внимательно присмотрелся к окрестному ландшафту и увидел  семь холмов. Эти холмы он решил возвеличить, присвоив  им имя  любимых  гор оставленной своей родины – Каракорум.  На казачьем круге казаки дружно одобрили его озвученную идею привычным возгласом – «Любо!».
С тех пор не только холмы, но и поселение, раскинувшееся на них, носят с достоинством это  прекрасное название. А первоначальный топоним «Остров Бормотухин» ушёл в небытие вместе с самодельной бормотухой.



                17.   ПАГУБА

        Было воскресенье. Вадим, открыв глаза, приподнял от подушки голову, взглянул на часы, и, помня, что  накануне уговорились с Андреем встретиться утром, осторожно встал с постели, стараясь не потревожить  Анфису.  С вечера ей было плохо. Болело сердце. Она пила таблетки. В постель легла раньше, чем всегда. «Пусть поспит» - подумал он. Выпил на кухне чашку чаю и ушёл к Андрею. 
      Когда, пройдя обычный путь, он без стука вошёл в квартиру друга, Аргунов сидел на своей неизменной раскладушке в спортивном трико и майке под портретом  возлюбленной Вероники Полянской и читал какую-то статью самиздатской газеты.
    - Садись. Послушай, о чём теперь  стали писать смело, - поздоровавшись с другом, сказал хозяин, перевернув страницу назад, и голосом, в котором улавливались нотки торжественности, стал читать:
    «Язычество, или политеизм — это традиционная культура, этнические, родовые верования и мировоззрения народов мира, характеризуемые отношением к Природе как к живой сущности, культ Мировых Сил, именуемых Богами.
     Языческие верования тысячелетиями преследовались институтами мировых религий, в частности христианской церковью. Несмотря на это, и в XX веке в России и странах Европы и мира наблюдаются тенденции к возрождению языческого мировоззрения и признанию этнических религий государственными.
       Корни возрождения русского язычества лежат ещё в дореволюционном прошлом России — в творчестве А. К. Толстого, К. Данилова, Н. А. Римского-Корсакова, В. Васнецова, К. Рериха, И. Билибина и др., в исследованиях народных обрядов, ремёсел, фольклора — деятельности славянофилов, чьи книги были переизданы. Важное место в этом ряду занимают труды  Афанасьева А. Поэтические воззрения славян на природу. Тома 1—3. М., Срезневского И. И. Словарь Древнерусского Языка (в 6-ти томах), М., 1989; Гальковского Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. М., 1913.; Е. В. Аничкова Язычество и Древняя Русь. Спб., 1914.; Д. К. Зеленина. Очерки русской мифологии. Петроград. 1916».
      -   Хорошая примета, если её не прикроют, - отозвался Вадим, -  изучаются любые истории и религии, но в официальной российской истории мало места
отводится русской национальной религии. Её не только стараются не изучать, о ней стараются даже не упоминать или упоминают только в отрицательном смысле.
      -  Ты прав, дружище!- сказал Андрей, - это первая ласточка, вестница наступающей весны. Уже дают о себе знать  неоязычники.  Русь пробуждается.
      -  А как у тебя дома? Что Анфиса?
      - Анфиса спит. Вечером болела. Сердце. На днях дочка Саша наведывалась, с гостинцами. Пили чай, беседовали. Пожаловалась, что муженёк попивает. Служба в милиции  даёт ему больше свободы в таких делах… А Стасик в своём Краснодаре, как затаился, - молчит…
       - Идём на кухню, попьём чай.
       -  Идём. Но я уже пил.
        - Ничего, чай – не водка, не закосеешь…- усмехнулся Андрей, встал с раскладушки, газету положил на подоконник и шагнул на кухню.  Вадим - следом.
Не успели друзья выпить и по пиале чаю, в дверь постучали.
   - Входите! – Крикнул Андрей, поставив пиалу на стол и направляясь к двери.
Вошёл мальчик лет двенадцати, вихрастый, запыхавшийся: всю дорогу от дома бежал с запиской для Вадима. Взяв сложенный листок, Вадим узнал почерк дочери. Саша бегло нацарапала карандашом: «Папа, срочно иди домой, мама умерла…»
      Сообщение потрясло обоих. Андрей торопливо переоделся и  друзья, чуть ли не бегом помчались к Вадиму домой. По пути, Вадим сказал:
      -  Надо сообщить Стасу и Лейле, чтобы поскорей  приехали… Стасу позвоню по мобильнику. А Лейле нужна телеграмма для таможни, чтобы получить право на выезд.… Придётся тебе, Андрей, бежать на телеграф.  Сейчас запишу адрес…
    -  Я готов, - отозвался Аргунов, бежавший рядом.
       В подъезде дома, куда друзья вошли, пахло духами. Дверь  квартиры Вадима распахнута настежь. В передней никого нет, а в зале несколько старушек хлопочут над телом Анфисы. Вадим в  спальне, которая одновременно служила ему рабочим кабинетом, отыскал записную книжку, выудил из неё нужный адрес, вырвав, не мешкая, листик и отдал Андрею. Тот сразу же пустился в путь: нужно было торопиться с сообщением Лейле.  Аргунов чередовал ходьбу с пробежками.
И на протяжении всего пути до телеграфа, мысленно стремился постичь происшедшее. В его голове не укладывалось, что Анфиса, молодая женщина, - ненасытный жизнелюб - умерла.  Дня два назад, он ещё видел её взбитые причудливым начёсом  рыжие волосы, узкие глаза, приплюснутый нос и до ушей растянутую улыбку… плотные икры ног, белые туфли на высокой шпильке … голые коленки, … юбка, едва прикрывающая нижнее бельё …и вот… сегодня её не стало…
Отправив телеграмму в  Карахауз, Аргунов  возвратился в дом к Лютовым. Тело Анфисы, покрытое белым покрывалом до подбородка, уже покоилось в гробу, установленном посередине комнаты на двух табуретках. Бледное лицо покойной, показалось ему застывшей маской, глаза прикрыты, рыжие волосы выше лба приплюснуты,- и никаких движений, полный покой. На груди, поверх покрывала, букетик красных роз.   Вдоль стен  в тёмных косынках сидели старушки. Одна из них монотонным голосом читала Псалтирь. Из кухни вышла Саша, вытирая глаза платочком, присела на один из свободных стульев. Вадима не было. Андрей постоял некоторое время у порога и вышел на улицу…   
               
                18.     ПРИЕЗД ЛЕЙЛЫ

    Лейла, получив телеграмму, прочла следующее:
«Срочно приезжайте.  Умерла Анфиса».  Лютов.     (Аргунов подписал телеграмму фамилией друга).  Из груди Лейлы  вырвался глухой стон. Она покачнулась, взмахнув руками,  уронила листок, бессмысленными глазами ища опору, чтобы ухватиться. Мертвенная бледность покрыла её морщинистое лицо. Бессильно волоча ноги,  дотащилась до дивана и рухнула, как куль.  Сердце билось с перебоями.
 К счастью, аптечка была под рукой: на тумбочке, рядом с диваном. Она протянула дрожащую руку, нашла валидол и  нашатырный спирт. Положила под язык сладковатую таблетку, слегка отдающую холодом; нашатырным спиртом увлажнила виски, и, поднеся флакон к носу, вдохнула его едкий аромат. При этом сердце то колотило в грудь молотом, то совсем замирало. Лейла откинулась на спинку дивана,
 руки, как плети, упали на колени.
      Известие о смерти дочери жестоким ударом оглушило её. Расслабленная, полуживая лежала она на диване, лихорадочно соображая, что время не терпит. Срочно нужно лететь на похороны, а прежде необходимо сходить в контору за визой, дающей право на выезд из страны. Эти мысли заставили её встать. Превозмогая слабость, поднялась она с дивана, сняла со стены свой любимый текинский ковёр, на который с завистью заглядывалась соседка. Свернула его трубочкой и понесла к ней. Обрадованная Зайнаб-апа, не торгуясь, отдала назначенную плату.
Лейла, возвратясь к себе, переодела платье, не забыла подкрасить губы, взяла паспорт и телеграмму, сообщающую о смерти дочери, и отправилась в таможню.. Учитывая ситуацию, чиновники время не затягивали. Всё сделали быстро. Лейла, прийдя домой, сложила в дорожную сумку  необходимые вещи, вышла на  автобусную остановку.  И вскоре оказалась в аэропорту. Самолёты на Ашхабад щли в течение всего дня  с интервалом в один час. Вскоре, преодолев над пустыней расстояние в пятьсот километров, она была уже  в аэропорту Ашхабада. Но на Ростов  рейса  не было. Нескончаемо долгую ночь пересидела в аэропорту Туркменской столицы. Утром вылетела в Ростов. А в Каракорум добралась автобусом к вечеру.
        У гроба с телом дочери, тяжело было видеть её страдания. Припав губами  к лицу умершей, распростёртыми руками обхватив гроб, Лейла зашлась в истерическом плаче.  Жуткий вопль пронёсся по квартире. Седая голова её  вздрагивала частыми толчками вверх и снова падала на лицо покойницы. Со стороны, могло показаться, что при жизни дочери, мать была привязана к ней неистовой, несокрушимой любовью… А правда такова: от самого рождения Лейла не любила Анфису. Анфиса, подрастая, чувствовала это. И матери платила взаимной нелюбовью. Но обе, в меру сил, старались скрыть неприязнь друг к другу. Живая дочь перед глазами Лейлы была олицетворенным напоминанием  о той новогодней ночи, когда три бандита изощрённо издевались над ней. И кто-то из насильников заронил в неё своё подлое семя, из которого и возникла Анфиса.
       Рыжеволосая внучка Саша и старушки, с большими усилиями оттащили Лейлу от гроба, поддерживали её под руки, чтобы от душераздирающих рыданий и слабости не упала. Всю ночь она не спала. Только на следующий день появление в доме человека в чёрной рясе заставило её притихнуть. Вадим противился против отпевания с попом. Но старушки, сплотившись, победили его сопротивление.  Не мог же он, в угоду своим принципам, создать  скандал перед гробом умершей. Отпевание состоялось. На кладбище Лейлу из дому не пустили. При ней  осталась внучка и две соседские старушки. Они не оставляли её ни на минуту.
      После похорон, за поминальной трапезой в кафе «Семейное» собрались те, кто  проводил Анфису в последний путь. Группа была немногочисленна.   За первым столом сидели мать Вадима,  Вадим, его  сын Стас, прилетевший из Краснодара, и Андрей Аргунов.  Привезли туда и Лейлу с внучкой Сашей. За следующим столом были соседи. Священник, отпевавший тело покойной на трапезу не остался. Он спешил. Приехавший гонец, ещё до отпевания Анфисы, тихо сообщил ему, что во Дворце культуры выставлен гроб Тюлюлюкина. Ждут  там священника.
     Получив плату за отпевание, он размашисто перекрестился, сел в свою иномарку и уехал.  Лейла, сидя рядом с Андреем, ничего не ела. Только пригубила водки.
Слёзы у неё уже не текли, а едва сочились. За столами все вели себя молчаливо и чинно. После трапезы на трёх машинах поехали на берег Дона, к лесу. Хотелось побыть на природе. Лейла не отнимала платочек от глаз, молчала в полной покорности происходящему. На лице её было отражено абсолютное безразличие ко всему окружающему.  Внучка Саша, опекавшая Лейлу, уговорила её на ночёвку к себе. Гриши дома не было, он пребывал в служебной командировке по милицейским делам. Дочка находилась в круглосуточном садике.
        Слух о неожиданной смерти Тюлюлюкина тут же распространился с быстротою света. Вскоре стало известно, что, возвращаясь в Каракорум после праздничного застолья у главы соседнего района, Тюлюлюкин  «навеселе» (он любил быструю езду)  всё подбадривал своего шофёра: «поддай газу». Ночь была тихая.  Машин на дороге не было. И они мчались по степи быстрее ветра. В Каракорум влетели, не сбавляя скорости. Вдруг из тёмного переулка  на дорогу выскочил трактор и внезапно оказался перед ними. Не имея тормозного пути, лихачи влипли в него со всего разбега …  Слухи доносили, что водитель и, сидевший рядом с ним Тюлюлюкин, разбились в лепёшку. Лица были неузнаваемы. Тракторист получил тяжёлые ранения.
       Аргунов не злорадствовал. И не ходил смотреть на поверженного  недоброжелателя, тело которого было выставлено во Дворце культуры.  Хотя в памяти его на мгновенье возник  облик  ещё живого Тюлюлюкина: огромного ростом, бесформенной комплекции с физиономией, будто высеченной из  глыбы камня, а  выпученные глаза на ней – переменчивого, как хамелеон, цвета. Вадим называл Тюлюлюкина: «безразмерная и бесформенная биомасса с огромным брюхом и ядовитыми глазами».
        Слух о происшествии распространился быстро. Когда поп Димитрий, покинув дом Лютовых, прибыл во Дворец культуры, там уже был благочинный Пётр Дубовик с сыном Яковом. Он-то и послал гонца с запиской Димитрию, чтобы тот явился  к гробу для соборности.
        Уже третий глава присмирел под сенью районного Дворца культуры, выставленный в гробу для всеобщего обозрения, называемого прощанием. Вокруг стояли, будто осиротевшие, прихлебатели из чиновничьей среды, лизоблюды и блюдолизы  не столько  опечаленные, сколько растерянные. Не Тюлюликина им было жаль. Они жалели себя. Придёт новая метла. Чего от неё ждать? Может всех подмести одним махом, и набрать новую команду из своих приспешников…. Именно это печалит чиновничью братию. Но она -  маскируется, артистически делает вид, что убивается именно по Тюлюлюкину,  лежащему в крепком дубовом гробу, на пьедестале из двух табуреток…
Особенно деятельным изображает себя заместитель сюзерена Михей Хроманченко,
ныне исполняющий обязанности главы… Очень скользкий тип . Все устремлпния его издавна направлены к руководящей кормушке. Во время возрожденя казачества –ринулся вступать в казаки. Что-то туманное забрезжило в КПРФ, - он стал членом бюро райкома и обкома партии. Объявился набор в правящую партию, он покинул КПРФ и оказался в партии обеспечившей ему доходное место.
       Это узнал Аргунов из едких рассказов некоторых компетентных очевидцев.
Они же повествовали о том, что, вопреки принятому в городе ритуалу, гроб с телом этого «непогрешимого» деятеля Тюлюлюкина пронесли на руках по центральной улице,  оказав ему этим особую почесть.  Таким жестом  соратники и наследники стремились возвеличить не только бывшего сюзерена, но и себя. Памятник соорудили из дорогого чёрного камня в первом ряду на центральной аллее кладбища, где уже давно прекращены были захоронения. Скульптор хорошо передал в необъятной фигуре, позе и выпученных глазах хищную сущность, окончившего свой земной путь ненасытного сатрапа…
        По странной случайности, по чьему-то недосмотру или по воле судьбы,
чёрный памятник Тюлюлюкина оказался напротив обелённого алюминиевой пудрой памятника Виктору Фёдоровичу Малохамову, у которого на шее отчётливо отпечатались две полосы от насильственной удавки… Взгляд скульптурного Малохамовова с немым укором за собственную гибель, как острием вонзился в чёрную физиономию Тюлюлюкина. Но никаким, даже самым испепеляющим взглядом её не пронять! - она каменная…
                19.  НЕОЖИДАННЫЙ МАРШРУТ

      Не прошло и трёх дней после похорон Анфисы, Лейла заторопилась уезжать.
Никакие уговоры на неё не действовали. Это в её характере. Надумала -  не переубедить! Вадим счёл необходимым проводить тёщу в областной центр и посадить на самолёт. Так совпало, Андрей тоже уезжал в этот день на «экскурсию в своё детство».  Втроём они прибыли в аэропорт. Лейла стала в очередь за билетом. Андрей и Вадим вышли на улицу покурить. Курили и обменивались короткими фразами, касавшимися поспешности тёщиного отъезда. Её непреодолимое упрямство вызывало удивление. В Карахаузе никто её не ждёт, могла бы подольше оставаться здесь, восстановить силы, успокоиться…
     Тёща, купив билет,  присела на скамью к своей дорожной сумке. Провожающие мужчины -  рядом. Они не торопятся, располагают временем. Поезд с Кавказа в сторону Москвы, которым Андрей должен продолжать путь, ожидался лишь под вечер.  Вадим возвратится домой, после того, как проводит  Андрея. У него тоже время  не лимитировано. Мужчины, по логике вещей, ждали  посадку на ашхабадский рейс, чтобы проводить Лейлу.
       И вот диспетчер  по радио объявила посадку на ашхабадский самолёт.  А Лейла, будто не слышит. Вадим напоминает ей:
     - Пора!
       Лейла качнула головой:
       - Нет, не пора… Я не в Туркмению лечу.
       - А куда же? – удивился зять.
       - В Азербайджан.
        - Да у вас  же там никого нет, - едва не вскрикнул он.
       -  Есть! Алёша…
        - Умопомрачение какое-то… - приглушённо сказал Вадим.
        - Не надо… Вадик…, - Лейла приложила палец к крашеным губам….
        И она улетела в Кировабад, вероятно, намереваясь автобусом добраться до Шамхора. В момент прощания Андрей поцеловал ей руку. На глазах Лейлы выступили слёзы. Сколько тщетных мечтаний у неё было в молодые годы, чтобы этот красавец хотя бы прикоснулся к ней губами… Ни разу! И вот только теперь, как говорится, под занавес… Она приложила влажный платок к непокорным глазам…
      Андрей, простившись  с Вадимом, сел в поезд, где на белых эмалевых трафаретах под окнами вагонов значилось: «Сухуми - Москва». Через четыре часа вышел на станции  с неблагозвучным названием – Яма, чтобы сделать пересадку на другой поезд. В одиночестве, сидя в зале ожидания, дождался утра.  И сев на пригородный поезд, достиг желанной цели.
       При подъезде к Суходолу, нетерпеливо выглядывал в окно то с одной, то с другой стороны, всматривался в проносившиеся окрестности и как заклинание мысленно повторял: Дорогие Боги Славянские! Бог Род, Бог Сварог, Бог Свентовит, Бог Перун, Бог Велес, Бог Ярило, Богиня Лада, Бог Ра, Богиня Макиш, Бог Даждьбог, Бог Триглав, Бог Митра, Бог Хорст, Бог Семаргл! Вы всесильные, всемогущие и любящие  Боги мои. Для Вас ничего невозможного нет! Будьте  милостивы  мне, помогите разыскать  мою любимую Веронику
Полянскую. Я не могу без неё ощущать радость дарованной Вами жизни. Других женщин мне не надо. Умоляю вас, дорогие Боги, не оставьте мою просьбу без внимания. Слава Вам и сердечная благодарность моя!
    Ещё издали, за километры с поворота пути увидел столетние тополя, посаженные в 1910 году, при Николае Втором, когда в Суходоле воздвигли прекрасное здание вокзала и посадили молодую поросль. Поезд остановился. Андрей с волнением вышел на перрон. Огляделся.  День был светлый, солнечный, будто обещал долгожданную радость. Хотя, временами загораживали светило проносившиеся одинокие дымчатые облачка.
       Так и ликующее настроение  Андрея временами омрачалось увиденными переменами. Сразу бросилось в глаза отсутствие того красавца, исторического здания вокзала. Его уничтожила пронёсшаяся здесь война. На его месте стояло скромное по размерам и убогое по архитектуре сооружение послевоенной постройки. Это было первое облачко, омрачившее душу гостя. Сойдя с перрона и направляясь к скверу, заложенному проектировщиками вдоль площади, что являлась центром поселения, обнаружил заброшенный бассейн с бездействующим фонтаном. Сквер тоже оказался неухоженным. А южная часть площади, по чьей-то вздорной идее, засажена фруктовыми деревьями, к которым десятилетиями не прикасалась рука садовника. На двухэтажном здании общежития строителей, сооружавших весь станционный комплекс – шрамы войны, пробоины от снарядов, заложенные позднее, смотрятся большими заплатами.
      Конечно, семь лет учась здесь, он и тогда видел эти шрамы, но детским сердцем воспринимались они не с такой остротой. В этом же здании была и школа в западном крыле, в которой он учился с Вероникой Полянской. Теперь бывший школьный подъезд заселён жильцами. А учебные классы перенесены в отремонтированное здание бывшей школы, разрушенной войной. Побывать в классе, где он сидел с Вероникой за одной партой,  и посидеть на этой парте, как он мечтал перед поездкой в Суходол, уже никогда не представится возможным. Теплилась ещё надежда увидеть дом, под общей крышей в котором они с Вероникой жили. Но, обойдя двухэтажное здание и пройдя с десяток метров вдоль сквера, в котором преобладали кусты сирени и разросшийся лох серебристый, увидел, что дома у опушки леса, к которому устремлялось теперь его сердце, перед глазами нет.
Растерянный, упрямо всё же пошёл вперед. А, приблизившись,  увидел руины, холмы битого кирпича и осыпавшейся штукатурки вместо двенадцатиквартирного дома, в котором жили Вероника  с матерью и он с тётушкой  Аксиньей.
Стоял он на том месте, где когда-то была комната Вероники и  Анастасии Даниловны,  дававшей им любимые уроки славянской древности.
       Вспомнил как однажды Анастасия Даниловна стала читать сказанье наших праотцов о том, как Бог Ярило возлюбил Мать Сыру Землю  и как она породила всех земнородных:
     «Лежала Мать Сыра Земля во мраке и стуже. Мертва была – ни света, ни тепла, ни звуков, никакого движения.
     И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: «Взглянем сквозь тьму кромешную на Мать Сыру Землю, хороша ль, пригожа ль она, придётся ли по мысли нам?».
     И пламень взора светлого Яра в одно мгновенье пронизал неизмеримые слои мрака, что лежали над спавшей Землёю. И где Ярилин взор прорезал тьму, тамо воссияло Солнце красное…»
     Предаваясь мечтательности, побродил Андрей по заросшим тропам в лесу и по окрестным холмам, вспоминая лыжные прогулки с  Вероникой. Сердце щемило от жгучего чувства тоски. Он читал стихи:

Имя «Вероника» повторяю,
заклинаньем перед вечным небом.
Им дышу, жую с вечерним хлебом…
Но где его хозяйка – я не знаю.

Годы я провёл в песках пустыни,
в закоулках сёл и городов –
всё ищу тебя – увы! – поныне
нет нигде исчезнувших следов…






               

        ЭПИЛОГ




























               
               

  ШАМХОР. Стоял необычно серый, как нахохлившийся воробей, день начала шамхорской осени. За кладбищенской оградой неторопливо двигалась тёмная фигура одетой во всё чёрное и в крючок согнутой  женщины. Широкополая шляпа на голове, из-под которой насторожённо скользили ищущим взглядом по могильным холмикам  слезливые глаза, как бы говорила о кокетливой молодости этой престарелой дамы. В дальнем конце, в старой части кладбища, на перекрёстке аллей, женщина остановилась, подслеповато вглядываясь в портреты на белых эмалевых медальёнах памятников. С ближней могильной тумбы весело смотрели на неё сияющие радостью глаза Алексея Шалаева.  В памяти женщины сохранилось это счастливое выражение его лица с того незабываемого дня их случайной встречи у Карахаузского аэропорта. Она упала на могильный холм, целуя землю, и судорога сдавленных рыданий всколыхнула её тело. Продолжительное время спустя, облегчив душу слезами, дама, вытирая глаза душистым платочком, произнесла лишь два слова:
   -  Прости, Алёша...
     Похоже, то была Лейла…

    НЕВЕРОЯТНОЕ. Аргунов, возвратился к месту пересадки в Яму, запечатлев на камеру всё, что представляло для него интерес. Растроганный  увиденным в Суходоле и  нахлынувшими воспоминаниями,  в зале ожидания сидеть не хотел. Слонялся вдоль перрона мимо здания вокзала и пристанционных построек, коротая время до прибытия своего поезда из Москвы.  Мысли  витали ещё в Суходоле, вокруг руин священного для него жилища Вероники Полянской... По станции с грохотом проносились  редкие товарные поезда,  направлением из  Харькова на Сталинград – он мысленно это для себя отметил, не пожелав даже беззвучно произносить новое наименование героического города...
      А вот и его пассажирский из Москвы, о прибытии которого неразборчиво сообщил по радио, смятый техническими неполадками,  женский голос.  Андрей остановился у входа в здание вокзала, взглядом скользя по проплывающим вагонам, замедляющего бег поезда.  Напротив него остановился пятый вагон, из которого вышла  женщина…
          Андрей обомлел…  и непроизвольно вскрикнул:
         - Вероника!
Молодая женщина, устремив на него  синий взгляд,  мгновенно отозвалась:
- Папа!  И бросилась ему на шею.
- Я тебя таким и представляла, - проговорила она торопливо, не прерывая объятий и поцелуев.
 -Мама умерла  после родов и была уверена, что я тебя встречу. Просила передать, что очень тебя любила. Эти слова её сохранила бабушка.
     Ошеломлённый  радостью, Андрей был недвижим . Казалось, он плохо осознавал происходящее. А его уже взяли под руки дочь Вероника и её муж Виктор и влекли к себе домой.
   -     Мы в Яме живем с самого дня переезда мамы и бабушки из Суходола – звучал  звонкий голос его дочери.- Будешь жить с нами.  Места у нас много,- весело говорила Вероника, прижимая к себе руку отца.- Жаль, мамочка не видит нашу встречу…  Виктор тоже улыбался и одобрительно кивал головой.
         Аргунов под шквалом  обрушившейся на него радости  не мог говорить. А в голове вертелось: «Яма в тридцати километрах от Суходола!.. А я годы провёл в Каракумах!.. И Макар Фёдорович… оказался прав.»





















                СОДЕРЖАНИЕ

Книга первая. Пролог.
Часть первая.
ЮНЫЕ ШАЛОСТИ………………………………………………………...5
Часть вторая.
ЗЫБКАЯ ЛИНИЯ ЖИЗНИ…………………………………………………78
Часть третья.
НАДЕЖДА НЕ СБЫЛАСЬ………………………………………………….144
Часть четвёртая.
КОВАРСТВО И РАСКАЯНИЕ……………………………………………..225

Книга вторая.
Часть первая.
КАЗАЯЧИЙ «ТРИУМВИРАТ»…………………………………………….330
Часть вторая.
ПУТЬ В РОДНЫЕ МЕСТА………………………………………………….397
Часть третья.
КАЖДОМУ СВОЁ……………………………………………………………499

ЭПИЛОГ………………………………………………………………………605







































Выражаю сердечную благодарность Мих.Мих.Быстрянцеву за многолетнюю бескорыстную техническую помощь.
                Автор