Вы бы узнали такую девушку на улице, единожды ее встретив, многие бы сочли ее удивительно некрасивой, но в тот момент, когда я увидела ее, эти странные черты пленили мое больное сердце. Сейчас она остается лишь мимолетным видением, человеком, что появился в моей жизни на двадцать пять и три четверти секунды и исчез из нее навсегда. Я не знаю ее имени, не знаю, где живет и какой кофе предпочитает, но одно я знаю точно - она останется в моей голове и в строчках моих записей.
* * *
Солнце играет в буре розовых волос. Словно беснующаяся толпа, словно бунтующий народ сотни небольших розовых колец вздымаются под напором ветра и вновь опускаются на узкие плечи. Эти волосы суше соломы, но каждое их волнение касается вашего сердца, словно атласная лента, опоясывает его и уже никогда не отпустит. Но вдруг разъяренная кудрявая толпа замирает.
Остановилась. Повернула голову, короткая неровная челка закрывает ее лоб, усыпанный бисеринками прыщиков и веснушек. Вашему взгляду открывается удивительно живое лицо: крупные медные дуги бровей, чуть приподнятые сейчас, придают ему несколько взволнованный вид, а миндалевидные серые глаза, полуприкрытые веером рыжих ресниц, торопливо бегали от одного конца улицы к другому. В этот момент вы можете заметить, что когда они замирали на пару секунд на чем-то одном, то явно косили к носу. Губы девушки, похожие на небольшие подушечки для булавок были несколько искривлены в правом уголке, создавая несильную асимметрию.
Открытая тонкая шея, острые подвижные ключицы, плечи и руки также, как и лицо были напрочь покрыты веснушками и небольшими ранками или прыщиками. Она была на удивление хрупкой, казалось, что тонкие лямки сарафана - это непереносимая тяжесть для этих костлявых плеч. Летящая ткань ее одежд цвета морской волны была украшена кружевными бабочками, и когда ветер-грубиян совершал свои нападки на нежное создание, то эти небольшие насекомые становились будто живыми, казалось, что вот этот махаон вот сейчас расправит свои крылья, засеменит лапками по нежной ткани, а потом спорхнет прочь, как и остальные. Из-под широкой юбки-солнца выглядывали расшитые веснушками коленки, неприкрытые длинными белыми гольфами. Вся эта худощавая, высокая девушка с ее нервными, порывистыми, широкими движениями составляет портрет запавшего мне в душу образа. Она была похожа на что-то очень теплое и греющее душу. Как бальзам на душу. Как стакан теплого молока с мёдом. Milk. Именно так ее будут звать. Милк. Она не девушка. Она не человек. Она -
образ жизни. Она - отражение моей души. Она - молоко, которое бежит по моим венам, но я предлагаю вам увидеть мои некоторые небольшие зарисовки-пейзажи ее глазами.
* * *
Киров - это место, которое способно заставить любого человека впасть в отчаяние. Даже во времена хорошей погоды, идя по этим узким давящим улицам, вы можете ощутить бесконечное чувство безысходности, словно на вас давит все - небо, стены, деревья, выцветшие и не совсем вывески магазинов, но особенно люди. Вы когда-нибудь вглядывались в эти серые уставшие лица?.. Нет? Тогда не стоит и начинать.
Милк никогда не любила этот город, он казался ей похожим на большой муравейник, построенный весьма лениво, к тому же. Но есть и здесь одно место, которое всегда тянуло к себе, место, которое она сама ассоциирует со словом "дом". Чтобы до него добраться достаточно выйти к аллее на октябрьском проспекте и спуститься к одной из бесчисленных остановок, дождаться автобуса с номером пятьдесят четыре и поскорее занять место у окна с правой стороны от водителя. И ехать. Душный самоходный экипаж неторопливо тащится в общей веренице автомобилей-насекомых и очень скоро он вывезет вас из общего потока, транспорта, плавно ступая до дороге, подпрыгивая на пробоинах, не позволяя потерять бдительности.
И вот мы уже миновали массивный торговый центр "Зеленый дом", который сигналом своих залов и парковки дает нашей неуклюжей гусенице с номером пятьдесят четыре превратиться в настоящую бабочку. Это несложно ощутить, ведь она набирает скорость и уже мчится по более-менее гладкой дороге.
Допустим, сейчас поздняя весна. Май. День уже устал и утомлен. Только посмотрите на его алые от жары и бега впопыхах щеки и солнечные лучи-локоны, сыплющиеся по земле так, словно он уже не может держать голову ровно. В этот момент Милк торопится взглянуть в окошко. Она неспроста садится по правую сторону от водителя, когда едет в эту сторону, ведь не может упустить возможности вновь взглянуть на величавую громаду неба, что открывается ей в момент, когда бабочка-автобус проносится мимо железнодорожных путей, поднимаясь вверх. В этот момент Милк чувствует, будто в ее костлявой ладони лежит целый огромный мир садоводов, чьи домики в отдалении видны за железной дорогой. Она чувствует, что может потянуть руку и взять один из крошечных этих домишек или сорвать с неба облако, будто это большой кусочек сахарной ваты. Наверное, это одно из небольших удовольствий, которое она может получить за абсолютный бесценок. Но вот вновь небо загораживают здания, высокие деревья, статно покачивающие своими высокими прическами, словно упрекая в чем-то людей, отнявших у них огромные территории. Милк отворачивается. Она смотрит в окно на другой стороне и ее взгляд касается кладбища. Как огромная гостиница оно приветствует ее венками и лентами, фотографиями своих навечно-постояльцев, что с улыбкой смотрят из своих тесных номеров. И вот, заветный поворот. Бабочка-автобус ликует. Это последний рывок.
Виляя, он преодолевает поворот за поворотом, щедро демонстрируя Милк один пейзаж за другим. Вот поле с его обитателями: скромная мать-и-мачеха усыпала собою щеки поля, желтые шапочки мелькают то там, то тут, цепляя собой взгляд, они переплетаются с синими, фиолетовыми и розовыми колокольчиками, склонившими свои головы в тихой усталости, они будто прячут взгляды от величавых зарослей Иван-чая. Этот щеголеватый цветок, горделиво подняв к небу яркие фиолетовые соцветия, чуть покачивается в своем незамысловатом танце. В приоткрытое окошко автобуса пахнуло свежестью и ароматом только что скошенной травы. Милк тяжело втягивает его, желая заполнить им свои легкие и медленно выдыхает, глянув на несколько небольших, только строящихся домов. Она опять переводит взгляд на противоположную сторону, взглянув на небольшую церквушку вдали, вытянувшую зеленые и золочёные купола к небу, Милк скользит взглядом по ней, касаясь жидких перелесков, что мелькают то там, то тут, и видит старушку, ведущую за собой большую черно-белую корову. Отчего-то это всегда вызывало в ней детский восторг и желание тут же выскочить на улицу и побежать по траве прямо к буренке, чтобы потрогать ее большие уши и морду, посмотреть в эти огромные умные глаза и спросить, как прошел ее день.
"Было бы здорово, если бы она могла рассказать, правда?" - подумала Милк, когда автобус въезжал в небольшой микрорайон с очень странным названием. Конечная остановка встретила девушку парой неплотно примыкающих друг к другу железобетонных блоков с крошащимися уголками и криками детворы, играющей на площадках вокруг. Здесь прохладно, но почему-то пахнет теплом. Пахнет домом. Внизу простирается небольшой район с его высотками, с его кипящей жизнью и разношерстными жителями. Но если отвернуться, встать спиной к всей этой цивилизации, то можно увидеть сиамских сестренок-сосен, что изогнули свои спины под тяжестью хвои, склонившись друг к другу. Они словно обсуждают чужие секреты, коснувшиеся их деревянных ушей, а за их спинами крупные ели, будто старшие братья охраняют покой своих любимиц.
Милк обходит хвойное семейство и останавливается у извилистой дорожки, она всматривается в розовый горизонт и вновь вдыхает влажный воздух, ступая вперед. Ее окружает лес и поле, тысячи разнообразных цветов и золото закатного солнца, она медленно спускается вниз по коричневой шершавой ленте-дороге, она смотрит на людей, что идут где-то рядом. Сложно поверить, что это те же люди, что и в городе, на их лицах светится совсем не усталость. Эти холсты усыпаны совсем иными красками, хотя и от усталости не уйти, но ее могут перекрывать теплота и забота мамы, гуляющей со своей дочерью, которая то и дело тычет пальцем в небо, деревья, себе под ноги. Спрашивает обо всем на свете и крепко сжимает в своей ладони теплую руку родительницы. Или вот, посмотрите, там бежит юноша лет семнадцати, на его лице замерло выражение абсолютного счастья и азарта, а позади слышится громкий возмущенный лай массивного красавца-спаниеля. Рыже-белое чудовище с массивными лапами и длинной шерстью гонится за хозяином, его розовый язык едва не достает до плеча, а глаза светятся благоговением перед своим двуногим богом, который вот сейчас, подняв с земли крупную палку, швырнул ее куда-то вдаль, заставляя собаку бежать следом все с тем же громким лаем.
Видя ЭТИХ людей, Милк не может удержаться от улыбки, она бредет дальше до развилки и резко сворачивает вбок, ей в лицо ударил теплый шквал ветра, затерявшись в розовых кудрях и юбке сарафана, он торопится покинуть девушку, а та лишь тряхнула головой, собрав волосы в тугой хвост на затылке, она идет дальше, в самое сердце этого лесного организма, горящего закатными лучами. Ее костлявые ноги с легкостью выносят девушку прямо к диафрагме - длинному забору, который где-то повалился на землю, где-то покосился, но все еще тянулся на многие метры вперед. Милк неторопливо идет вдоль, тонкими пальцами касаясь сухого дерева, она доходит до своего излюбленного места, где забор не до конца упал, а массивная бетонная колонна лежала так, что на ней можно было удобно устроиться, Милк не брезгует, она садится на колонну, сорвав травинку, легко мнет ее губами и зубами, глядя вдаль на огромные просторы деревень и леса, на автостраду, по которой к концу дня уже лениво тянулись машины, мошкара вокруг даже не раздражала уставшую девушку, лишь заставляла изредка взмахивать рукой, пока Милк не легла на колонну всей спиной, ощутив ее холод шеей, по которой тут же прокатилась волна мурашек. Она посмотрела на небо и подняла к нему руки, как будто прося забрать себя туда, как будто она хотела слиться с ним всем своим существом, будто она хотела быть небом, этой массивной громадой, бдящей за человечеством день и ночь.
Милк не заметила, как слиплись ее глаза, она, кажется, отключилась буквально на пару секунд или минут, но в один момент громогласный раскат грома заставил ее очнуться от этого оцепенения и едва ли не подскочить на месте. Ее маленький рай заволокли темные свинцовые тучи, но это ничуть не испугало девушку, хотя и заставило в один момент подняться и направиться прочь. Бежать. Бежать-бежать-бежать, снова касаясь рукой забора. Ее обнаженные плечи начали ловить крохотные капли воды. Дождь. Ветер взметнул юбку сарафана, но не так нежно и играючи, как было в прошлый раз. Это был яростный порыв, но Милк было все равно не страшно. Как только перед ней вновь появилась лента дорожки, она выбегает на нее и замирает, снова подняв к небесам голову.
Дождь обрушился на нее стеной, как будто в один момент кто-то наверху открыл кран с ледяной водой и позабыл закрыть. Нескольких минут хватило на то, чтобы Милк намокла до нитки, но она не торопилась убежать, лишь резко раскинула руки и закружилась, стаскивая с волос резинку и мотая головой. Она ощущает свободу. Она ощущает, как капля за каплей с нее стекает усталость, стекает грязь и события этого бесконечно-долгого дня. Ее мокрые гольфы и платье неприятно липли к телу, а волосы превратились в волнистые сосульки, с которых беспрерывно капала вода, но постепенно дождь сбавляет напор, и тогда Милк хлопает серыми глазами, словно не понимая, что произошло. Она ощущает, как стало холодно и теперь уже торопится. Шагает по влажной песчаной змее-дороге, вьющейся меж высокими зарослями цветов и осоки. Вот уже видны высотки ее района. Мама убьет ее за этот сарафан.