Старому доктору не спалось. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в темноту.
Вспомнилось, как семилетним мальчиком он впервые узнал от взрослых о цареубийстве. Где-то в далёком Петербурге бомбой убили Царя-освободителя. И мальчику Алёше эти неведомые убийцы представлялись каким-то безформенным чёрным пятном, наплывшим на фигуру Царя, такую, какую он видел на парадных царских портретах.
Прошло много лет, мальчик Алёша вырос и окончил медицинский факультет университета, давно работал врачом, и не раз на фронте, а ему пришлось и в прифронтовом госпитале работать, видел внука того царя, последнего Государя, Николая II.
Это был вполне обычный с виду военный в форме полковника, невысокий, очень привязанный к своему сыну Алексею, наследнику.
- Да, он ведь тоже был Алексей.
Старый доктор продолжал всматриваться в темноту. Почему так получилось, что ребёнком он видел это чёрное пятно, наползавшее на фигуру царя, а взрослым перестал? Не переживал, когда узнал о расстреле царской семьи, не ужасался толпам с красными бантами?
- Наверное, это война виновата. Идут недели, месяцы, годы войны, ты режешь и шьёшь человеческую плоть и незаметно теряешь всякую чувствительность. Да, наверное, война. Но на той войне всё-таки ещё не было нынешнего ужаса.
Доктору не спалось, потому что завтра утром ему нужно было принять самое важное в своей жизни решение. Снова вот уже несколько лет шла война, город был оккупирован немцами, рядом со старым помещичьим домом, хорошо сохранившимся и потому сгодившимся под госпиталь для немецких солдат, был разбит детский концлагерь.
Детей отбирали здоровых, во всяком случае настолько, насколько могут быть здоровы оголодавшие дети: чтобы не было никаких инфекций. И потом брали у них кровь для переливания немецким солдатам.
Партизаны, которых старый доктор, оставшийся работать в местной больнице и под немцами, через верных людей снабжал медикаментами и даже иногда оперировал где Бог даст, в самых невероятных условиях, пытались освобождать детей, но стоило им спасти одних - в лагерь набирали новых.
И доктор выдавал отчаявшимся родителям липовые справки, что сыпь на теле ребёнка - это ветрянка, или краснуха, или чесотка. На самом деле это были всего лишь следы от крапивы. Но худой грязный ребёнок с расцарапанными и кое-где смазанными зелёнкой волдырями выглядел так ужасно, что немцы не вникали, и до поры до времени доктору везло.
Но завтра ему нужно было явиться в комендатуру, и доктора очень тревожил этот вызов. Немцы не трогали его до тех пор, пока считали, что он служит их интересам, а если его кто-то выдаст?
И доктор раз за разом задавал себе один и тот же вопрос, как получилось, что он остался?
- Да, немцы наступупали стремительно, а станцию с первого дня бомбили, было много погибших и раненых, я не ночевал дома, пока не оказалось, что поездов на восток больше не будет. Но я мог... что я мог...в конце концов в больнице была лошадь, и на ней успела выехать из города семья больничного завхоза, его трое и пятеро сестриных детей, 8 детей и трое взрослых...
Доктор плакал в темноте. А утром собрался, как обычно на службу, наскоро перекусил, перекрестился и старческой нетвёрдой походкой пошёл в комендатуру.
Сейчас уже поздно, за ночь немыслимо было переправиться за реку, к партизанам, да он толком и не знал, куда именно нужно плыть, и лодки у него не было. Когда несколько раз ему приходилось бывать там, в лагере, за ним приплывали ночью и ночью везли куда-то на телеге, он не запомнил дорогу.
И поэтому доктор решил, что твёрдо заявит: справки он выдавал в больнице и дома ничего об этом не рассказывал. Так оно и было.
В комендатуре было пустынно, на том месте, где когда-то висел царский портрет, а потом портреты новых вождей, сейчас висел портрет фюрера, и доктор с острой сердечной болью подумал, что если бы, если бы, всё вернулось на круги своя, если бы оказалось, что все эти прошедшие годы - страшный сон, вот разлепить глаза и увидеть, что портрет невысокого полковника снова на своём месте - ему не было бы так страшно и одиноко.
И теперь, четверть века спустя, он пережил то, что должно было случиться ещё летом 1918-го, но почему-то случилось только сейчас. Кроме наследника, были ведь ещё четыре девушки-царевны, и их мать, царица. Да, вот тогда начался этот кошмар. Что с ними сделали? Он точно не знал, а слухи ходили всякие. Говорили, что детей убили на глазах родителей, но мало кто этому верил до поры.
Жизнь текла своим чередом, в их городке рождались христианские и еврейские дети, христианских крестили в православной церкви ещё целых 20 лет после революции. А потом церковь закрылась, священники исчезли...и началась война.
И немедленно после захвата немцы согнали всех евреев в гетто, дали перезимовать, а весной расстреляли всех: стариков, женщин, детей. Это было как снег на голову, в ту, первую мировую войну город тоже переходил из рук в руки, немцы , поляки..
На войне как на войне, многое мог вспомнить доктор и о том времени такого, что хотел бы забыть. Но нет, тогда не уничтожали под корень, не выцеживали кровь до последней капли. А на этой войне с самого начала всё пошло иначе.
И когда старый доктор остался один, потому что несколько его коллег лежало в общей еврейской могиле в противотанковом рву, однажды медсестра завела с ним какой-то странный разговор, и он сразу понял, к чему она клонит, и согласился.
С тех пор вот уже две зимы он выдавал липовые справки и если мог, оперировал, а не мог, по крайней мере снабжал медикаментами людей из леса на другом берегу реки.
- Умереть бы прямо сейчас, - подумал доктор. - Пока не стали бить. Вдруг не выдержу, выдам Настю (так звали его медсестру).
Но сердце билось на удивление ровно, доктор глубоко вздохнул и вошёл в кабинет.
Офицер сносно говорил по-русски, примерно так же, как доктор по-немецки.
И словно кто-то водил его языком. Доктор любезно осведомился о здоровье, посоветовал не пренебрегать им, не перенапрягаться на службе.
- Вы ведь, герр офицер, тоже уже не молоденький. Нужен моцион. Больше свежего воздуха, здоровое питание и прогулки - вот залог здоровья.
Офицер совершенно серьёзно ответил, что гулять в наше время скорее вредно, чем полезно, того и гляди подстрелят из-за угла. И доктор напрягся, но нет, пронесло.
Далее речь зашла о том, что в городе, очевидно, неблагополучно среди гражданского населения, много всякой заразы, и нудный разговор о том, как при скудных средствах, выделяемых властями на санитарные мероприятия, добиться нужных результатов. Офицер очевидно был озабочен чем-то другим, распекал доктора без особого рвения и отпустил довольно быстро.
Когда доктор вышел на крыльцо комендатуры и втянул в съёжившиеся было лёгкие стылый утренний весенний воздух, он вдруг понял, точнее, услышал, что заботит коменданта больше, нежели "эпидемия в городе".
За рекой громыхало, и это был не первый весенний гром, а подзабытые за три года звуки орудийных выстрелов.
Дверь захлопнулась, скрыв портрет фюрера, и доктор подумал, что, наверное, есть какая-то связь между его ночными и утренними мыслями и этими выстрелами.
Словно они не могли раздаться раньше, пока он не погрузился во тьму до самого дна, не увидел на этом дне расстрелянных и растерзанных царских детей и не пожалел их точно так же, как жалел своих собственных и тех детей, которым выписывал липовые справки, спасавшие их от лагеря.
Выстрелы гремели всё громче, и доктор подумал:
- Слава Богу, наши близко,- докто не знал, что ещё предстоит пережить городу и ему.
Что перед самым подходом Красной армии немцы выгонят в болото перед своими позициями всех жителей, и множество людей погибнет там, в Озаричах.
А его самого отправят в концлагерь, и только стремительное наступление освободителей спасёт его от неминумой смерти. После освобождения старый доктор проживёт ещё пять лет, мирно скончается, и на его могиле поставят крест с простой надписью "доктор Панин".
Когда-нибудь не останется и следа ни от этой могилы, ни от старого кладбища.
Но есть Тот, Кто ничего не забудет и сотворит вечную память рабу Божию Алексию.