- А я иду за ними и стараюсь не шуметь. Хотя, это вовсе не обязательно. Просто привычка. Земные привычки иногда сильнее меня.
Он разводит руками, делая вид типа «что поделаешь». Его пиджак матово-серого цвета с вертикальными, не тонкими, но и не слишком бросающимися в глаза светлыми полосами сбирается в районе плеч. Шаги легки, а походка выточена. Непринужденность читается в движениях, но с некоторыми акварельными, полу блеклыми, полу яркими мазками готовности к делу. Он протягивает руку к сердцу и достает из-за пазухи уже начатую недавно, но не оконченную сигару, оттуда же вытягивает спичечный коробок. Вжик! Вспыхивает апельсиновой коркой спичка, озаряя неоново-зеленый коридор светом. Цвета сливаются и образуют тошнотно-мутную ауру красок. Закуривает. Тушит взмахами руки спичечного светлячка. Своеобразные жесты руками и голос:
- Вот, например, сейчас. Не могу удержаться. А ведь табак вреден.
Его ухмылка не подходит стенам унылого, старого, заросшего паутиной в потолочных углах коридора. Скорее, она идет клиенту борделя, только что расплатившегося за шлюху и уже протягивающего руку широко раскрытыми пальцами к заднице своей ночной спутницы.
- Да, да. Коридорчик уныл. Даже мрачен.
Он оглядывается по сторонам. Склепно-зеленоватый отлив по всему пути смущает зрение и давит. Свет лампы впитывается его глазами. Теперь зрению мешает белый круг, въевшийся в зрачок.
- Единственное, что не дает скучать, так это их толкотня в узком коридоре.
Он вздымает руку указательным и средним пальцами, прижавшимися слитно, указывает на впереди толкущихся. Затяжка до глубины легочных капилляр, и долго томленый клуб дыма цвета его пиджака спускается с цепей щёк.
- Посмотрите, какие коротенькие ножки вон у того. Да этот малый еле поспевает. Весь взмок, словно с бабы только слез.
Попытка перекривлять коротышку. Хм. Артистично и весьма.
- Благодарю.
Он приподнимает воображаемую шляпу, должно быть бордового цвета, ибо это любимый цвет мужчины в сером пиджаке, и делает поклон. Процессия заворачивает в более широкую часть коридора. Идти можно уже по три в ряду.
- Но по три они не идут. Их чувства впихиваются мне в голову со страшной силой. И, если отбросить желание вон того овладеть некой мис Фьюрел, и вон того срочно выпить виски, причем безо льда, то все они только и мечтают избавиться от моего клиента. Идут сторонясь его, словно он воняет средневековыми проулками где-нибудь в глубине Англии. Хотя с утра его вычистили добела. А сторонятся они его репутации. Этот подарочек не без чертовской перчинки. Но, опять же, это все лишь на бумаге.
Пока рассуждения кое-как протискивались сквозь рой чувств, бьющих со стороны впереди идущих ему в голову, возникла дверь в конце коридора, таящая за собой конец или начало. Конечно, за дверью было еще много чего, но для мужчины в сером и его клиента важным были лишь эти два то ли явления, то ли время.
- Это он сейчас про меня и про него.
Он ткнул кулаком с выпученным большим пальцем себе в грудь, а после в человека напротив, влекомого под руки вперед двумя мужчинами в темно-синем облачении. Все вошли внутрь двери.
- А теперь самое нудное.
Он встал в дальний от стула конец комнаты, выпрямился, расставил широко ноги, сцепив за спиной пальцы рук. Обвел взглядом окружающее.
- Столь же мрачная, как и коридор, а может и хуже.
Вынес он вердикт помещению. Люди, ведшие его клиента, рассосались вдоль комнаты, спрятавшись за стенами, в коих были врезаны окна для наблюдения. Но это все было выполнено, конечно, после пригвождения…
- Спенсер Беннетт. Его зовут Спенсер Беннетт.
Перебил мужчина в сером. Все было выполнено после пригвождения мистера Беннетта к стулу.
- Нет, так не пойдет. Рапорт должен быть полным и точным.
Заметил он. Двое в темно-синем, - могу добавить, что у одного были редкие усы, не по степени встречаемости среди населения, а по степени густоты растительности. В прочем, это не имеет важной значимости. - Итак, двое подвели…
- Главный приз сегодняшней недели.
И усадили на стул. Руки и ноги были крепко стеснены заклепками. После окончания фиксации всего тела выбрили поверхность макушки до лыса. Электрические контакты закрепили, шлем надели. Все произведено по всем правилам, предписанным законом.
- Комфорт обеспечен.
Отключили системы безопасности.
- Еще чуть-чуть.
Он заморозил взгляд на осужденном. И долго всматривался. Казалось, сейчас существует лишь мужчина в сером и осужденный. А еще тишина. И не важно, что где-то слева маячит звук слов, выносимых для прочтения приговора из уст человека в черном…
- Он не осужденный.
Бормотание приговора.
- Скорее… предан. Ведь вины на нем не лежит. Очередная ошибка бумаги, сделанная человеком.
Первый взгляд, брошенный куда-то туда, за стены, сквозь материю, выражающий нечто спокойно-грустное. Таких взглядов сегодня не было произведено ни разу мужчиной в сером. Ни разу за неделю. Давно, давно не было таких взглядов.
- Нет, мне ни сколь не жалко того, что он покинет мир сей. Не знаю, что за чувство было. Да плевать.
Он отмахнулся рукой, нахмурив брови.
- Он ценен, очень ценен для меня. Ценен не за то, что совершил, ибо он ничего не совершил. Я столько раз слышал мольбы, треск разрыва душ. Слышал так, будто ушами, хотя все свершалось у смертников внутри. А уж про ор, гомон, ругань я молчу.
Он углублялся в воспоминания. И вырезал зигзаги направлением взгляда, описывая картины прошедшего. Вдруг что-то заискрило в глазах.
- А этот спокоен. Мысли его структурированы, он осознает происходящее. Но молчит. Ритм сердца не играет «лето» Вивальди. Ровно постукивает.
Он поднял левую руку на уровень живота ладонью вверх и постучал правой, изображая сердцебиение.
- Он не обычен. Я слышу.
Приложил указательный палец к виску.
- Слышу. Он уже смекнул что к чему. Понял всю нелепость происходящего. Всю абсурдность и незначительность.
Опять «борделевская» ухмылка.
- Не могу описать его изнутри. Сложно. Он понял все, что только до’лжно ему понять. Обмяк телом и восстал духом. От него требуют последнее слово, а он дарит лишь улыбку.
Чтецу приговора шепчут на ухо о том, что осужденный нем.
- Перед смертью смеется. Но это лишь меж двух алых навесов на деревянной сцене перед публикой. А что за кулисами? Что бы он сказал, обладая всем языком, а не клочком? Ничего. А кому говорить? Здесь нет ни одного близкого. Да и зачем говорить? Вот этот вопрос важнее. И правда. Зачем? Смысл в звуках на лоне смерти? Ведь это смерть! Это не спектакль.
Мужчина в сером оперся о стекло, загораживая вид полицаям. Никто не возмутился. Для них и не существовало никакого серого пиджака перед глазами, никаких светлых полос на нем.
- Смирился. А что? Кричать « я не виновен» ?! Что за фарс, что за глупые прелюдии. Одна нелепость.
Он сморщился лицом как языковые рецепторы от лимона. Был отдан приказ исполнять казнь. Двое в темно-синем подошли к рубильникам, одновременно опустив их.
Щелчок пальцами. Время замерло.
- Хочу заметить. Это делается для того, чтоб ни на одном из них, из палачей не лежала ответственность. Ведь предполагается, что никто не знает какой рубильник в данный момент времени рабочий. Ведь правда становится легче на душе, когда ты говоришь себе: «А он мог ровно столько же, сколько и я убить осужденного»? Такое своеобразное сплочение как-то смягчает ответственность, да? Как тонко придумали, я даже забыл, что обвиняемый мертв. Что его убили. Что он больше не живой. Что он не дышит.
Снова щелчок, а за ним треск трансформатора. Судороги. Смерть. Ничтожнейшая картина. Мужчина в сером молча смотрел на труп.
- Все зафиксировал?
Спросил он. И двинулся сквозь людей в темно-синем, просачиваясь через их тела, за душой.
- Пора вынимать. И так перетомилась.