ИНТЕРВЬЮ
с писателем Евгением Солнечным.
Редактор: Уважаемый Евгений Петрович! Хотелось бы ознакомить читателей с Вами, как писателем, и с Вашими личными интересами, увлечениями и публикациями. Расскажите о своей жизни, детстве, юности, взрослой жизни, о своих первых и последующих впечатлениях о жизни. Какие мечты детства Вы воплотили в жизнь, о своих увлечениях, друзьях, публикациях и т. д. Т. е., свой портрет для рубрики.
Е. С. Я, конечно, польщен Вашим вниманием, хотя и честно признаюсь, к литературе имею весьма небольшое отношение. Я, скорее ученый и то нетрадиционный. А пишу свои произведения, чтобы доходчиво и просто популяризировать свои открытия: по теории общего потенциала, энергетической психологии, новой педагогике, психоментальной культуре и т. п. Что касается моей жизни, то за 80 лет, событий накопилось на целую книгу, что я сделал уже в биографической повести «Ближний космос» (www.proza.ru/2016/09/09/1546), к которой и отсылаю своих читателей. А для газеты готов кратко ответить на все Ваши вопросы.
Ред. Начните рассказ о своей жизни с детства.
Е. С. Я не люблю говорить, а тем более писать о себе, считая, что мемуары пишут только великие люди, но один мой друг настоял, утверждая, что писать должен каждый, у кого есть, что интересного поведать. А у меня есть, что рассказать, более того, со мной случались вещи невероятные, в которые не каждый и поверит. И это также является причиной, по которой я не хотел много распространяться, опасаясь обвинения, в лучшем случае, в фантазерстве, в худшем - во лжи. Но раз начал, то остается, как в этих случаях говорится, предупредить: «Хотите, верьте, хотите, нет».
Итак, немного автобиографических данных. Родился я в ночь с 21-го на 22-е мая 1936года, в деревне Горбышево, Лебяжского р-на, Кировской области, в семье служащих. Отец - офицер, механик по самолетам, мать - педагог дошкольного воспитания. Дедушка и бабушка - колхозники. А вот прадед, погиб во время восстания матросов на броненосце «Потемкин». Дед тоже, кстати, служил на флоте в Севастополе. Может поэтому, когда меня потом спрашивали: «Кем ты будешь?», - я не задумываясь, отвечал: «Моряком!», - хотя морем, вокруг, и не пахло. Несмотря на то, что родился крупным мальчиком, без малого пять кг, в экологически чистой местности и года полтора сосал грудь, я, все же, оказался очень болезненным. Не было, мне кажется, ни одной болезни, которой бы не переболел. Особенно запомнилось даже мне, хотя было всего три года, это воспаление легких. ( До сих пор, при каждом ФЛЮ, меня спрашивают врачи: «А что это у вас за подозрительная спайка на верхушке легкого?»). Температура постоянно держалась за 40 градусов. Меня всего искололи. Даже, будучи без сознания, в бреду кричал: «Уходи иголка!» Бабушка по отцу, которая жила в г. Уржуме и работала санитаркой в больнице, в которой я лежал, не отходила от моей постели. А когда врачи, перебрав все способы лечения, отказались от меня и предложили забрать из больницы, чтобы не умножать смертную статистику, бабушка взяла меня домой.
Все же, я, чудом, выжил. Но, ослабленный болезнями, энергопотенциал, отразился на характере. Появился своеобразный комплекс неполноценности, выражавшийся в крайней застенчивости и, как мне тогда казалось, даже в трусости. С другой стороны, как свойственно всем ущербным людям, борющимся за выживание, у меня появились упорство и настойчивость в преодолении трудностей, которые способствовали, в дальнейшем, выработке ценнейшего, человеческого качества - силы воли. Это выражалось, например, в таких парадоксах: считая себя трусом, я самоутверждался, спускаясь на лыжах с самых высоких и крутых гор, или прыгал в воду с самой большой высоты, что давало повод выглядеть храбрецом, перед сверстниками. Я тогда, естественно, не мог знать, что страх - это естественное чувство. Более того, это важнейший, природный инстинкт самосохранения вида. И не бывает ни одного нормального человека, который бы ничего не боялся. А тогда, в 6 - 7-летнем возрасте, доходило до психовывихов. Когда узнали из газет, что партизанку Зою Космодемьянскую немцы пытали огнем, я тоже решил испытать себя подобным образом, держа руку над свечкой. Выдержу ли пытки, не предам ли Родину? А когда моя тетя усомнилась в героизме Зои: «Что она такого сделала? Пыталась поджечь сарай с лошадьми. Или не выдала, где находится Сталин, ответив: «На своем посту!» А она знала, где этот пост?», - то я ее возненавидел, выступив, как настоящий, взрослый патриот, в защиту национальной героини. А еще я боялся темноты. Однажды, мать куда-то ушла и мы, поздно вечером, сидели, вдвоем, с младшим братом, без света. Мы жили в деревне и электричества тогда у нас еще не было. И как я ни старался не выдать свое волнение, но, видимо, брат подсознательно почувствовал его и начал меня успокаивать: «Не бойся Женя, мама скоро придет». И когда представилась возможность, я опять испытал себя... ночным походом на кладбище.
Как - то так получалось, что друзья у меня все были на несколько лет, старше меня, видимо, чувствовали мою серьезность и взрослость. В пять лет, я уже научился читать, плавать, мастерить и кататься на коньках и лыжах. И всему этому, кроме чтения, я обязан своим друзьям. Правда, не обходилось и без обид. Как, например, меня учили плавать. Вывезли на лодке, на середину реки и скинули в воду, а сами, не оглядываясь, уплыли, да еще и хохотали, глядя, как я, пуская пузыри, выкарабкиваюсь на берег. Тогда я бросился на них с кулаками, считая такой варварский метод обучения не педагогичным. Теперь же вижу, что это был заложен еще один кирпичик в мой характер, укрепляющий борьбу за живучесть и справедливость. Сейчас я усовершенствовал этот метод обучения плаванию, начинанием с преодоления страха перед водой. Я учил свою дочь, внучку и правнучку, начиная не с плавания, а ныряния, причем с открытыми глазами, с последующим, естественным всплыванием, не поднимая головы. Это дает прочувствовать, что ты легче воды и не сможешь утонуть, даже, если бы и захотел.
Как я уже сказал, читать я научился в пять лет... по газетам, самостоятельно. Буквы, конечно, мне показали взрослые. В это время, как раз, началась Великая отечественная война. Радио в деревне не было, и все новости узнавали из газет. Но и читать тоже мало, кто умел. И некоторые старики, жившие по соседству, приходили к нам, как сельским интеллигентам. Иногда, когда матери дома не было, я ее заменял. Разговор строился примерно так: «Ну, что Жень, почитай, что там, на фронте делается». - «А вы мне споете про Стеньку Разина?» - «Ну, дорогой, мы на трезвую голову не поем. Принеси кумышки (самогонки) четверть, тогда может, что и получится». - «Так мне ж бабка не даст». - «А ты ее не спрашивай. Ты ведь знаешь, где бутыль стоит». Торг состоялся, и обе стороны были удовлетворены.
Зачастую, я даже и не читал, а рассказывал, что было намного быстрее, Память у меня тогда была можно сказать феноменальная. Когда я начал учиться, то стихотворения запоминал с одного раза. Это потом, когда мне было уже лет четырнадцать, у меня, ни с того, ни с чего, переболела голова, и я стал тугодумом. Но опять же, сейчас я понял, что это пошло мне только на пользу. Гениями становятся те, у кого один процент природного таланта и 99% пота. После этого, я даже формулу не мог запомнить и выводил ее заново. Учитель математики давал мне полдоски и не торопил меня, если я чуть ли не целый урок был этим занят. Несмотря на такие мои странности, ставил мне пятерки, Для него, главное, чтобы было правильно. С той поры, чтобы что-нибудь запомнить, мне нужно было хорошо это понять.
Самым близким моим другом был сосед - Толька Верин. Если в деревне было несколько ребят с одинаковым именем, то добавлялось вроде отчества, только по матери, чтобы не путаться. Например, другого моего друга звали - Колька Манин. К тому времени, как мне исполнилось семь лет, Толька Верин ходил в 4-й класс. А я уже очень хотел учиться, но меня не брали. В то время учиться начинали с 8-и лет. И вот однажды, после долгих просьб, мой друг тайно, провел меня в свой класс. Шел урок арифметики. Учительница задала задачку, которую никто не мог решить. И тогда какой-то бес толкнул меня поднять руку. Учительница была в очках и плохо видела, только поднятую руку, и сказала: «Ну, отвечай», - и я успел правильно ответить. Тут она, может по голосу, догадалась, что это не ее ученик и, обращаясь к своим, недовольно пробурчала: «Вам не стыдно, перед этим маленьким мальчиком, который еще даже не учится?» А потом уже мне ласково сказала: «Я бы, с удовольствием, поменяла на тебя, кого-нибудь из этих оболтусов, но не могу. Так что извини, придется тебе подождать, до будущего года». Вот так, вместо пятерки, о которой я мечтал, меня, впервые, выгнали из класса. Потом, когда прочитал рассказ Л.Н.Толстого «Филиппок», я вспомнил аналогичный случай со мной. Возможно, он тоже с себя писал.
Хочется немного рассказать о моей трудовой деятельности в это период. Поскольку во время войны мужиков в колхозе нехватало, никто не препятствовал мне освоить почти все виды деятельности. Я научился косить и жать, садить и копать картошку, пилить и колоть дрова. Но особенно мне нравилось работать на лошадях. Я научился их запрягать и распрягать, возить на них сено и навоз, купать их в речке, а вечером гнать в ночное и всю ночь сидеть у костра и печь картошку. Романтика! Мне никто не запрещал, но никто, самое главное, и не заставлял. Никто за мной не надзирал, потому, как некогда было. Я был предоставлен самому себе и уже тогда понял, что истинное счастье в свободе, несмотря на то, что жили впроголодь. Поэтому я всю жизнь люблю работать.
В школу, в первый класс, мать повела меня пешком, за 40км, в город Уржум, к бабушке по отцу. Так я стал «Мальчиком из Уржума». Книга есть такая о Сергее Мироновиче Кирове - первом секретаре Ленинградского обкома ВКП (б), которого, прямо в Смольном, застрелил, приревновавший к своей жене, работающей секретаршей, некий Николаев, 1-го декабря 1935года. Этот день потом, когда я учился в 9-10 классах, в Гатчине, Ленинградской области, отмечался ежегодно траурным митингом. Очень странно, что ничего подобного у него на родине, в Уржуме, не было. Я как раз попал в школу, где он учился. В классе стояла парта, с мемориальной надписью: «Здесь сидел Сергей Костриков». Такая была его истинная фамилия, а Киров - это партийный псевдоним, как и у всех первых революционеров. На этой парте, по очереди, давали посидеть отличникам. А поскольку таковых в первом классе было довольно много, то долго на ней никто не засиживался. Конечно же, этот стимул был довольно мощный, поэтому и отличников в нашем классе было больше, чем в других. А напротив школы стоял одноэтажный домик, в котором две комнаты были вроде музея. В этих же комнатах, в то время еще жили две сестры - Костриковы, которые и являлись экскурсоводами. Мы, в отличие от ленинградских школьников, отмечали не дату смерти, а день рождения Кострикова. культпоходом в его квартиру - музей.
Шел 1945год - последние месяцы войны. Это было самое тяжелое, голодное время. Хлеб давали по карточкам (400гр. - работающим и 200гр - детям), но всем все равно нехватало. Поэтому были очереди. Я стоял с вечера до полуночи, а бабушка - до утра. Утром, невыспавшийся, шел в школу. Бабушка давала мне с собой картофельные сухарики. Масла никакого не было, и, чтобы не пригорали, жарились они на, густо насыпанной на сковороду, соли. Чая – тоже не было, поэтому пили морковный, из сушеной, морковной стружки. Она заменяла и сахар, т.к. с ним тоже была большая проблема и, когда маленький кусочек перепадал, я его долго сосал. Тогда, в 8 лет, я сделал первое открытие - закон контраста. И хотя, как потом выяснилось, я «изобрел велосипед», и называется оно «кофе по-турецки», для меня это было находкой. После каждого глотка слабосладкого чая, я ополаскивал рот водой. Чай от этого казался слаще. Да, не зря говорится, что «голь на выдумку хитра».
В нашем классе училось много детдомовцев. Двое из них, сидели впереди меня. Им давали сахар, а они из него делали конфеты-леденцы. Конечно, мне их очень хотелось. А ребята еще, как будто назло, демонстративно смачно сосали. Заметив, что я глотаю слюну, предложили мне поменяться на мои картофельные сухари. Я, конечно, с радостью согласился и отдал весь свой дневной рацион, оставшись голодным. Они же, вместо конфет, показали мне «фигу». Я, пользуясь тем, что сижу сзади, не задумываясь, грохнул обоих, книгой по головам. Когда я вышел из школы, вся их одномастная стая (они ходили в одинаковой одежде) уже поджидала меня на улице. Меня, вообще-то редко били, может потому, что я на вид был высокий, здоровый парень, а может, что более вероятно, я никого никогда первым не задирал, т.е. не был агрессивным. Но, в данном случае, я не выдержал такой подлости и наглости и пошел на рукоприкладство. За что и поплатился, «кровью смыв свой грех». Нет, я, конечно, хотя и не часто, дрался, но первым не начинал. Дома, увидев меня в крови, бабушка даже не спрашивала, зная, что правду не скажу. Бабушка имела 2-х классное образование, но обладала педагогической мудростью, давая разумную свободу, за что я ей безумно благодарен. Именно, благодаря чувству свободы, рождается духовное творчество, а в творчестве рождается истинное счастье, как «внутренний психологический комфорт». Приведу, для примера, один ее воспитательный эпизод, который отражает все содержание моей педагогики. Однажды, я занимался стрельбой из самодельного лука, по мишени на калитке. И вот, когда я уже выпустил очередную стрелу, калитка открывается и выходит бабушка. И стрела, с резиновым наконечником, прилипает ей прямо на лоб. Все знают, что услышат дети, в подобном случае, что и я приготовился выслушать. Каково же было мое удивление, когда она, смеясь, сказала: «Хорошо, что стрела резиновая и не попала в глаз!»
Уржум стоял на реке Уржумке - притоке реки Вятки. Речка наша была небольшая, всего 50 м шириной, не судоходная, но по ней сплавляли лес. И самым большим нашим развлечением было, пробежаться через речку, туда-сюда, по бревнам. Мероприятие это было небезопасным. Из под бревен трудно выкарабкаться, если провалишься, но именно этим оно и было захватывающим. Это был, своего рода, тест на смелость. Опять же учили меня этому старшие товарищи. Один из них Вовка - сын главного врача больницы, на территории которой мы с бабушкой жили. Он был нашим соседом, но запомнился мне больше других не потому, что мы с ним чаще виделись, а потому, что он смастерил пистолет, стреляющий малокалиберными патронами, и давал мне пострелять. До этого я стрелял только из самодельных «поджигов», сменивших луки и рогатки.
Четвертый класс я закончил в г. Уржуме. А в 1948 году мы с бабушкой переехали к отцу, служившему на военном аэродроме острова Ягодник, на Северной Двине, механиком. К тому времени родители уже были в разводе и у отца была другая семья. В школу я ходил зимой по льду на другую сторону реки, за четыре километра от дома. Помню такой случай: прибежал я в школу, а техничка мне говорит: «Ты чего приперся? Школа сегодня не работает – 40 градусов мороза». И я обратно бегом, потому что ходил в одних сандалиях с галошами. Так что только бегом и спасался от холода. Еще, как-то раз, провалился в прорубь, катаясь на коньках. И опять же спасся от простуды тем, что бежал домой что есть мочи. Кстати, я обещал рассказывать о феноменальных случаях происходящих, время от времени, со мной. Это был первый из запомнившихся. Необычность заключалась в том, что я не помню, как я выбирался из полыньи. Было впечатление, что какая-то сила вытолкнула меня из воды, как пробку из бутылки шампанского, зарядив дополнительно мощной энергией, что я в мгновение ока оказался дома.
Войны не было уже три года, а летчики гибли. У меня был друг – Иван Федорович, Герой Советского Союза. Мы с ним часто ловили рыбу, разговаривали обо всем. Разбился на «Дугласе» - американском самолете. Меня очень сильно потрясла его нелепая смерть. Всю войну прошел без единой царапины, а погиб в мирное время. Я уже писал, что очень сильно любил оружие. На Ягоднике хотя и не было боев, но боеприпасов было раскидано много. И мы всё, что могли, собирали. У меня под домом образовался целый склад. Отец, когда обнаружил, заставил утопить все в проруби. Естественно, весной я все повытаскивал и перепрятал в другое место. Это был мой первый опыт подводных спусков.
А однажды, мы расковыривали взрыватель от авиабомбы, чтобы достать из него черный, охотничий порох для поджигов. Каким-то макаром, он у нас взорвался, и наши лица оказались обсыпанными впившимися порошинками, как угрями. Потом друг другу иголками выковыривали. Только одному из нас несколько порошинок попали в глаз, что потребовало медицинского вмешательства. Не обошлось и без курьеза. Четвертый наш товарищ в этот момент за чем-то повернулся и порошинки впились ему в заднее место.
Часто играли в войну, стреляя друг в друга из поджигов – самодельных пистолетов, дробью. К счастью, попаданий не было – стреляли издалека. А вот я, тоже стреляя издалека, чуть было не попал в начальника штаба. У нас дома хранилась малокалиберная винтовка. Я сначала стрелял из нее в комнате, по мишени на толстой доске. Потом родители начали ощущать запах пороха, и я решил перенести тренировки на свежий воздух. Прикрепил мишень к дереву и стал стрелять. Закончив, только успел поставить винтовку на место, как прибежал взьерошеный, весь белый, отец. Не слова не говоря, схватил винтовку и убежал обратно. Только потом стало известно, что малокалиберная пуля, на излете, впилась в дерево, на ладонь выше головы начальника штаба. Тут же был отдан приказ сдать, всем офицерам, все оружие. За одно, от греха подальше, отец сдал и, найденный мною, старинный револьвер.
Кстати об оружии. У отца хранился маленький «браунинг». Он рассказывал, что отобрал его у бандита, когда был в командировке в Архангельске. Пистолет часто перепрятывался, но я всегда находил и игрался с ним, когда никого не было дома. В нем было всего два патрона, калибром около 4-х мм. Естественно, таких патронов нигде нельзя было достать, и о стрельбе не было и речи. Как-то между отцом и мачехой разразился крупный скандал, и он начал лихорадочно шарить по шкафам. Я подумал, что он ищет пистолет, чтобы убить ее и подсказал где его найти. Мачеха, услышав, с издевкой, мне заявила: «Ты думаешь, он меня хочет убить? Ошибаешься, себя». Мачеху я не любил, за то, что она часто обижала бабушку, и я за нее всегда заступался.
На Ягоднике мы прожили полтора года, после чего отца перевели служить в Эстонию, в воинскую часть, стоящую в 12км от г. Палдиски, на берегу Балтийского моря. В школу, в этот город, нас возили на крытой грузовой машине. Места в ней, видимо, были уже «насиженные», о чем я не знал и сел на первое попавшееся место. Пришел «хозяин» и начал меня грубо сгонять. Я, естественно, упирался, завязалась нешуточная потасовка. Так произошло мое первое знакомство с будущими друзьями. Примирение произошло в тот же день, при почти трагических обстоятельствах.
Шел сильный снег, машина забуксовала, и водитель высадил всех и заставил толкать. Когда машина устойчиво пошла, я вскочил на подножку. Водитель меня столкнул, и я оказался вниз головой между колесами. Заднее колесо, как в замедленной съемке наезжало на меня, а я никак не мог развернуться, потому что голова была внизу, а ноги наверху. И тут произошло чудо: какая-то сила выдернула меня из - под колес, в самый последний момент, когда уже заднее колесо наезжало на мою голову. Я грешил на моего соперника Вовку, хотя он и открещивался. С тех пор мы с ним стали лучшими друзьями.
Очень часто случалось так, что нас привозили в школу, а обратно мы, не дождавшись машины, шли с ним домой пешком. Путь шел по лесу, в котором была масса птиц. Весной они начали нести яйца, и у нас возникло необычное увлечение – коллекционирование. Чтобы яйца не портились, мы их выдували. Это было целое искусство. Особенно трудно было справляться с маленькими, к примеру, от малиновки. Ее яйцо чуть больше горошины, и часто лопалось прямо в руках, а когда оно было единственным, то огорчению не было конца. Расскажу подробнее о трудностях добычи яиц. Например, ту же малиновку или соловья очень трудно отыскать, и выслеживали их по пению. Гнездо дятла приходилось раздалбливать топориком, а за чайкиными яйцами добирались вплавь. А это было в марте месяце, но удивительно, что никто из нас не заболел. И, наконец, особенно запомнился поход за яйцами сокола сапсана. Они гнездились в разрушенных войной зданиях в проемах окон четвертого этажа. И надо было на веревке спускаться с пятого этажа. Перед этим мы, с Вовкой, даже потренировались. Забрались наверх по водопроводным трубам. Спускаться должен был я. Птиц не было, и я спокойно спустился к гнезду. Только успел собрать нужное количество яиц, как, откуда ни возьмись, налетела соколиха и начала меня нещадно клевать. Я кричу Вовке: «Поднимай!», а он мне в ответ: «Не могу!» В общем, тут с моей стороны, сами понимаете, что понеслось, так что он все же вытащил меня. Пока спускались на землю, соколиха не оставляла нас в покое. Досталось не только мне, но и Вовке.
Когда наступило лето, я занялся рыбалкой, а рыбы там тоже было много. На удочку ловить было скучновато, и я стал учиться ловить руками. Это не простое дело. Рыба не ждет, когда ты к ней подходишь, а сразу уплывает. Поэтому надо стоять и ждать, когда она сама к тебе подплывет. И тут мне пригодилось терпение, с которым я выслеживал птиц. Не делая резких движений, медленно опускаешь в воду руки и приближаешь их снизу под брюшко. Можно даже почесать, на медленные движения рыба не реагирует. Потом подводишь под жабры и резко сжимаешь. Однажды мне попалась такая крупная щука, что я даже не смог ее удержать. В короткой схватке она меня одолела и вырвалась на свободу.
Когда я уже стал юношей, то это умение помогало мне знакомиться с девушками. Сначала я выслеживал и ловил рыбу, а потом, не выходя из реки, выслеживал и ловил на этот крючок, понравившуюся мне девушку. Кричу: «Девушка, поймать вам рыбку?» Она естественно, проходит мимо, не обращая на меня никакого внимания. Тогда я ныряю под воду и через некоторое время выныриваю с рыбой в руках и бросаю ей под ноги. Вся спесь с нее слетает, как последняя одежда в брачную ночь. Буря эмоций: не крик даже, а визг удивления, радости и, конечно, просьба поймать еще. Вот тут и наступает повод назначить свидание: «Приходи завтра в это же время, будет тебе рыбка, да не простая, а золотая». И если не приходила, не жалел – значит не моя.
Но чаще всего ловил в норах. Какой только живности там не попадало: и рыба и раки, и водяные хомяки и крысы. Тут уже удивляю пацанов, когда несу авоську с раками: «Где ты столько наловил?» Я говорю: «Сую в нору руку и на каждом пальце обратно вытаскиваю по раку» Не верят. А ведь это действительно так и было. Человек, если хочет, ко всему привыкает, даже к боли. Слава Богу, хомяки меня ни разу не кусали.
А сейчас я расскажу, какой я придумал новый способ ловли рыбы, которым до сих пор горжусь, т.к. до сих пор нигде не встречал. Он простой и безопасный, только опять же требует охотничьего терпения. На конце удилища делаю из лески петлю-удавку и раздвигаю ее пошире. Подкрадываюсь поближе к рыбе – верховодке, чаще всего это голавль, занятый ловлей мух и стрекоз. Подвожу петлю с хвоста до жабр и резко затягиваю за леску. Голавль рыба очень сильная и часто рвет даже толстую леску, поэтому не советую выбирать самую крупную рыбу, чтобы «жадность не сгубила».
Шел уже пятый послевоенный год, а по лесам еще шастали эстонские фашисты, которые не ушли вместе с немцами. С одним из них мне довелось встретиться. Гуляя с ребятами по опушке леса, увидели вороненка, который еще не летал, но уже быстро бегал. Мы увязались за ним вглубь леса. Ребята отстали, а я все бежал и бежал, пока не столкнулся нос к носу с одним из таких лесовиков. Произошла немая сцена, т.к. встречи со мной он тоже не ожидал, и я успел хорошо его разглядеть. Весь обросший, в рваной одежде, в левой руке он держал топор, в правой палку. Первым пришел в себя я и оглянулся в поисках пути отступления. На мою беду, сзади оказался ров, заполненный жидкой грязью, и колючая проволока выше моего роста. В этот момент лесовик бросил в меня палку, которая попала в стоящее между нами дерево. И с этого момента опять начались чудеса, потому что я ничего не помнил и пришел в себя уже на реке, когда застирывал от грязи штаны. Как я установил рекорд по прыжкам в высоту и по бегу, не помню. Но раз я был в грязи, значит, я таки прыгнул выше своей головы. Дома я, естественно, никому ничего не сказал об этом инциденте, памятуя строгий наказ в лес не ходить. А ребята не поверили, что я перепрыгнул через колючку, и заставили повторить мой рекорд. Конечно, у меня ничего не получилось, не та ситуация.
Мне надоело воевать с мачехой, и я упросил мать забрать меня. Она как раз заканчивала в Ленинграде пединститут. Когда я ехал к ней на трамвае, произошел юмористичный случай. Один парень ехал с пустым ведром. Подошла кондукторша и потребовала деньги за багаж. Он оказался находчивым, заявив: «А это не ведро, а шляпа новой моды», - и одел его на голову. Кондукторша тоже не промах, не давала ему снять ведро целый час, пока он не доехал до своей остановки. Пассажиры ржали до упаду.
Мать, после окончания института, поехала устраиваться на работу в Мурманск. А я, тринадцатилетний пацан, один поехал на родину, к бабушке в деревню Горбышево. Сначала до Кирова - на поезде, потом до Лебяжья – по Вятке, на пароходе, а от Лебяжья до деревни - на попутной машине. Надо отметить, что через всю страну я вез свою драгоценность – коллекцию яиц. Когда в 55-м, после первого курса училища, я приезжал в деревню еще раз, она была еще цела. А когда уже приехал в последний раз в 69-м, то и дома нашего уже не было, жил у своей тетки.
В седьмой класс, за пять километров, ходил в село Ветошкино. Зимой на лыжах, а в весеннюю распутицу, мы с другом детства Игорем, иногда переправлялись через ручьи, по колено в воде, и шесть уроков сидели с мокрыми ногами. Я, уже, будучи преподавателем, когда рассказывал об этом своим ученикам, никто не верил. Они, чуть выпадет снег, в школу уже не идут: «Троллейбусы же не ходят». - «Так вы же все за одну остановку живете». Привыкли. Вот и я тоже привык почти во все школы от 2-х до 12-и километров пешком ходить. (Два км я ходил во второй класс, в соседнюю деревню). Зато когда стало тепло, мы с Игорем, пропускали-таки, иногда, уроки. Ляжем, где – нибудь, на лесной полянке и балдеем на солнышке. Учились мы хорошо, и никто не ругал нас за пропуски. Никак не могу удержаться, чтобы не похвастаться, по поводу одного случая на выпускных экзаменах по математике. Попалась такая трудная задача, что никто не решил, кроме меня, не только в нашем, но и в параллельном классе. Дали другой вариант, и мне пришлось решать и его. Сам директор школы – математик пришел посмотреть на «вундеркинда» и посоветовал поступать в физико-математический институт.
В восьмой класс переехал к матери в Мурманск. Жили прямо в детском саде, которым она заведовала. Там-то я и начал серьезно заниматься плаванием. За несколько месяцев я выполнил норматив третьего разряда. Скорость уже была, а выносливости никакой. Были какие-то соревнования, я только что проплыл стометровку, как тут подходит тренер и говорит: «Хорошо проплыл, проплыви так же и двести». Я говорю: «Не смогу», а он мне: «Проплывешь». Тут я потихоньку смылся и больше в бассейн не приходил. А жаль.
. В Мурманске мне, как говорится, «не климатило»: всю зиму без солнца. К тому времени, моя тетя Анна Сергеевна, отцова сестра, окончила с красным дипломом Ленинградский университет, была членом партии, и сразу была назначена директором Кобринской восьмилетней школы Гатчинского района. Получила там двухкомнатную квартиру, перевезла от отца свою маму, мою бабушку и согласилась взять к себе и меня. Мы уже жили одно время втроем в Уржуме. Об Ане надо сказать несколько слов отдельно. Она всего на 9 лет старше меня, но всегда была мне, как мать, воспитывая меня в правильном направлении. Она для меня была эталоном человечности. Да и все ее очень уважали. До самой пенсии она проработала на одном месте директором школы. Была депутатом и до конца своих дней активно занималась общественной работой. Даже умерла в хлопотах, ожидая меня, на улице, в очереди за мясом. Забыла, что я мясо не ем. Я ехал на ее день рождения, а приехал на похороны. Прожила, как и бабушка до 84-и лет. Хоронить ее пришел весь поселок.
Но учиться в 9-й класс, я ездил в Гатчину на электричке. До станции Прибытково от поселка Кобрино 3км. ходил пешком. Кстати, в деревне Кобрино, что рядом с поселком, жила няня Пушкина Арина Родионовна. Сейчас там ее музей. Зимой, в заносы, приходилось пробиваться по пояс в снегу. Вместе со мной ходила соседка по дому, моя подружка, Галя Рождественская. Парни у нас в поселке были хулиганистые, поэтому моими друзьями были девочки. Кроме Гали еще была Валя Денисова. Они учили меня танцевать. Ну, а в школе моим лучшим другом был Валентин Помецко, сидевший со мной за одной партой все два года до выпуска.
Класс у нас был очень дружный. Не только потому, что мы дружно сбегали с уроков, но, главным образом потому, что на каждой перемене мы танцевали, благо, что у нас был свой аккордеонист Юра Ломакин. Чтобы не мешали другим, нас потом перевели в подвал, где и места было больше. Я думаю, именно благодаря этим танцам, мы лучше развивались и умственно. По крайне мере, все куда-то поступили, не в высшие, так в средние учебные заведения. Валька Помецко поступил в среднетехническое училище связи и дослужился до подполковника. Зиннур Ямашев – в среднее мореходное училище, но, не окончив его, раньше всех ушел из жизни, от язвы желудка, прямо на операционном столе. Наша общая любимица, староста класса, отличница Таня Фосфорова поступила в Киевский университет. Отличник Виталий Иванов - в Ленинградский университет. Юра Никольский – в строительный институт. Юра Ломакин - в физкультурный. Толя Маркевич – в химико-технологический. О нем стоит рассказать подробнее.
В каждом коллективе всегда есть свой клоун, иначе было бы скучно жить. Так вот Толик постоянно нас развлекал. Какое-то время у нас была молодая учительница логики и у нее была привычка сидеть, широко расставив ноги. А Толик был на первой парте. Однажды у него упала ручка, и он подозрительно долго доставал ее. А когда вылез из-под парты, громогласно объявил непонятное, поначалу, для всех слово: «Красные». А на перемене разъяснил: «У нее красные трусы». С тех пор, как только она придет, он нырк под парту, а потом кричит на весь класс: «Синие!», или «Зеленые!». Все, конечно, в хохот, а она никак не поймет в чем дело. Но когда поняла, ее у нас не стало, а жаль. После девятого класса, мы ездили в колхоз убирать картошку, и он нас там кормил курятиной. Сделал самодельный пистолет и с утра уходил на охоту. Он был маленький, и толку от него на работе было мало, поэтому оставляли дома за повара. Но особенно отличался на уроках химии: вечно что-нибудь взрывал. От того и кличка у него была: «Химик». Не знаю, как он вел себя в институте, но позже стал академиком, доктором химических наук.
Еще надо сказать, что мы очень любили урок физкультуры и больше всего лыжи. Наш класс, кстати, всегда занимал первое место по школе. До сих пор сохранилась фотография сборной школы, на которой все из нашего класса: Лева Рогоза, Толя Телушкин, Валя Помецко, Юра Никольский и я. А я, кроме того, еще очень любил стрелять, сказалась детская привычка. Моя фотография даже висела на доске почета, за первое место по Ленинградской области. Жаль, что тогда еще не было биатлона. В этом виде, мог бы показывать не плохие результаты. На лыжах я частенько бегал к друзьям в Суйду: к Вальке Помецко и Леве Рогоза. С последним, я неожиданно встретился в Поти.
После окончания училища меня, молодого лейтенанта, направили на распределение в Севастополь. Мест пока не было, и меня командировали отвезти на теплоходе молодых матросов в Поти. Иду по Потийскому пляжу и вижу Левку в матросской форме. Решил подшутить над ним, тихо подойдя, гаркнул: «Товарищ матрос, почему честь офицеру не отдаете?». Он вскочил от неожиданности, отдал честь, а потом, узнав меня, бросился на шею. Конечно, обмыли нашу встречу, но в этот же день я ушел обратно, на этом же теплоходе, в Севастополь. Позже он окончил какой-то ВУЗ и сейчас, до сих пор, работает большим начальником.
У меня со всеми в классе были хорошие отношения, кроме, разве, Виталия Иванова. Он, мне казалось, из-подтишка делал мне различные пакости. Возможно, видел во мне конкурента. Мы двое отличались в решении задач, но, в отличие от меня, он никому не давал списывать, за что его недолюбливали. А однажды, в деревне на картошке, он уже явно вызвал меня на конфликт. Подпрыгнув, как волейболист, ударил по лампочке так, что стекла полетели мне в лицо. Я, конечно, не выдержал такой наглости, схватил его, и хотя он был тяжелее меня, поднял и бросил на пол. Бороться меня тоже учили старшие товарищи. А Виталий, поднявшись с пола, снова бросился на меня. И когда я припечатал его к полу вторично, остыл и неожиданно сказал: «А ведь мы могли бы с тобой и дружить». Я ответил согласием.
Однажды, когда уже после окончания школы, шли с ним на выпускной бал, он спросил меня: «С кем из девчонок ты собираешься сегодня общаться?» Я честно ответил: «С Таней Фосфоровой». Он, нисколько не удивившись, сказал: «Я тоже». Вот тогда мне стала понятна истинная причина его придирок ко мне – ревность. Я предложил ему соломоново решение: посадить Таню между нами, и с кем она охотнее станет общаться, тот и будет с ней. Он согласился, и мы так и сделали. Когда же он увидел, что та его откровенно игнорирует, встал и театрально произнес только мне понятную фразу: «Я схожу со сцены!», - и вышел из помещения. С тех пор мы с ним не виделись, а он так и не узнал, наверное, что и со мной Таня не танцевала, а провела весь вечер с другим парнем из параллельного класса. Но я, в отличие от него, не сбежал, а веселился до утра, всю ночь, гуляя с ребятами по прекрасному Гатчинскому парку.
Невозможно не рассказать об одной мистике, которая происходила на выпускных экзаменах. Я, как обычно, шел на экзамен первым и вытащил 13-й билет. Подготовлен был по всем билетам хорошо и получил отличную оценку. На следующий экзамен опять вытаскиваю 13-й билет и снова получаю «пятерку». Та же история и на третьем экзамене. Я уже и готовиться перестал, благо наступило лето. Выучил только 13-й билет. А ребята так привыкли, что даже тринадцатые билеты перестали учить. На четвертом экзамене они уже напутствуют меня словами: «Иди, тащи свой 13-й билет!» И я шел с такой же уверенностью, но каково было мое удивление, когда «везуха» кончилась, и я вытащил 1-й билет. Правда «пятерку» свою я все равно получил.
Поскольку я пошел в школу с 8-и лет, то после окончания ее, мне уже исполнилось восемнадцать. Прекрасное время юности и первой влюбленности. Я влюблялся, в меня влюблялись. По – разному, только это выражалось. К примеру, сзади меня сидела Галка Ветрова и постоянно шпыняла меня перьевой ручкой в спину. Потом выяснилось, что таким образом она пыталась обратить на себя мое внимание. Другая влюбленная – Галя Якубчик, ставшая позже профессором университета, писала мне в училище письма. Третья Галя Рождественская, тоже писавшая мне письма – моя соседка по дому. Спасибо им за моральную поддержку. Они как-будто понимали, как важны их послания служивым, оторванным от дома. После первого курса, мы меняли нашивки на рукаве, которые называли «галочками». И мой друг Леша Гайворонский удачно, в тему, пошутил: «Ну вот, Жека, теперь у тебя две галочки на рукаве и три на шее». Эта ассоциация к нему пришла, видимо, в связи с только что просмотренным фильмом «Анна на шее», с Аллой Ларионовой и Николаем Рыбниковым в главных ролях.
Сам незаметил, как перешел к следующему этапу моей жизни, учебе в высшем военно-морском училище. Я тогда страдал излишней скромностью и присущей таким людям, повышенной внушаемостью. В результате дал себя уговорить поступать в военное училище. Еще, у меня была низкая самооценка. В военкомате «подсказали», что легче всего поступить в Калининграде. Как потом выяснилось, мог бы и в Ленинграде. Конкурс у нас оказался 18 человек на место: выше, чем в самых престижных вузах. Даже сдав все экзамены на «отлично», я до мандатной комиссии еще, не был уверен, что поступлю. На комиссии спросили: «А почему вы записались на минно-торпедный факультет? С вашими оценками, могли бы претендовать и на престижный – штурманский». А перед экзаменами еще, к нам в кубрик пришел подводник, Герой Советского Союза, адмирал Иоселиани, который призвал поступать на минно-торпедный: «Все командиры кораблей – минеры!» Ну, мы, как стадо баранов, и повалили на этот факультет.
Больше всего я боялся экзамена по немецкому языку. Ожидая своей очереди, я подошел к одному парню: «Ты уже отстрелялся?» Он кивнул. Ну и как там, сильно зверствуют?» - Не бойся, иди смело, - ободрил он меня. Каково же было мое потрясение, когда я, зайдя в аудиторию, увидел его за преподавательским столом. Я пришел в себя только после того, как он заговорщески, ободряюще, подмигнул мне, а потом быстро отпустил меня. Много лет спустя, я случайно встретился с ним в Севастополе. Он работал в Нахимовском училище и, что самое необычное, выглядел так же молодо, как тогда. Весело вспомнили тот момент. С моим лучшим другом Эдуардом Балтиным, с которым всю учебу просидел за одной партой, я познакомился еще в Ленинграде, на Варшавском вокзале, когда ехали поступать в училище. Он уже тогда, с твердостью в голосе, заявил: «Я буду адмиралом!» Вспомнил о его пророчестве только в 90-х годах, когда он появился в Севастополе, в качестве командующего флотом, со звездой героя за покорение северного полюса подо льдом.
После зачисления, нас всех постригли наголо, переодели в робу, с бескозырками без ленточек и целый месяц мы проходили курс молодого бойца. Поскольку у меня был спортивный разряд по бегу, то мне было легче, чем большинству, бегать ежедневные кроссы. Более тога, мы вдвоем с одним тоже спортсменом, буквально волокли на последних километрах, отстающего. Зачет проводился по последнему. Я до сих пор удивляюсь, почему не проводятся экзамены по физкультуре? Больше всего из этого курса мне нравилась стрельба, из пистолета, автомата и карабина. А еще учения с холостыми патронами и взрывпакетами. Сказывалось военное детство. И я понимаю мальчишек, как война отвлекает их от нормальной жизни. От ежедневного бега мы все похудели, не смотря на то, что каши давали с добавкой. А еще я продолжал заниматься спортом: плаванием, борьбой, боксом, помимо уроков физкультуры, на которых играли в спортивные игры. Кроме военной науки, тренировались красиво заправлять койки и быстро, за 40 сек., одеваться.
Я уже не помню командиров рот, но вот старшину роты Нарыжного и его «литературные перлы» не забуду никогда: «Не заправленные койки в город не пойдут!» «Замолоцкого – замолотим!» А Замолоцкий, на вид тихоня, но все годы обучения, был одним из основных нарушителей дисциплины. После курса молодого бойца нас стали ставить в караул, доверяя боевое оружие. Как сейчас помню свой первый пост у секретной части. Он был рядом с дежурным офицером. Ночное время тянулось очень медленно. Я долго нудился, наконец, не выдержал и присел на подоконник, моментально провалившись в сон. Когда проснулся, чуть не поседел от страха: мой карабин исчез! Окончательно проснувшись, догадался, что это дело рук дежурного. Я снял свои ботинки и в одних носках тихонько подкрался к дежурке. Мне повезло, дежурный уже тоже спал, а мой карабин стоял у стенки. Больше я уже до конца караула не присел ни разу. Утром, дежурный, проходя мимо меня, хитренько так улыбнулся. Но это меня не спасло. На вечернем построении, старшина объявил мне первое наказание – два наряда вне очереди, да еще и опозорил: «Это же надо ухитриться, уснуть под плакатом «Воин – будь бдителен!» Конечно, все ржали до упаду.
После первого курса был поход на крейсере «Киров» по Балтийскому морю до Кронштадта и обратно. А после второго - штурманская практика на небольшом корабле, бывшем тральщике «Нарев». Море проверило нас на мужество и многие поколебались в своем выборе. Высокий красавец Коля Каленский, писавший стихи о море, типа: «Стою на мостике, в морском бушлате и ветер бьет в мои глаза», а после первого небольшого шторма скис и после выпуска выбрал службу на суше, в ракетных войсках. Через два года калининградское училище расформировали. Что интересно, несколько лет спустя, в этом здании, но уже в гражданском мореходном училище, пять лет провел мой племянник Олег. А перед этим он учился у меня, в классе матросов. После расформирования, нас, половину направили в Севастополь, половину, в том числе и нас с Эдькой Балтиным – в Баку, пос. Зых. Место было пустынное, но зато, прямо за забором был гранатовый сад и мы, конечно, лазили в него.
Сейчас по телевидению идет передача о чудо-людях. Так вот у нас на курсе был такой Боря Бородянский, вечно что-то жующий. Как-то он проговорился, что, на спор, съест за шестерых: бачок первого, бачок второго и шесть стаканов компота. Если выиграет, то мы ему должны будем купить по банке сгущенки и по пачке печения. Мы решили рискнуть, пожертвовав обедом, и проиграли. Но это еще не все чудо. После этого, он съел еще и то, что мы проиграли. Но, что самое удивительное, он был тощий, как глиста и никакого живота.
Вот еще один неординарный случай. Был у нас один караульный пост за два километра от училища, по охране водохранилища. Перед заступлением в караул, каждый раз рассказывали, что когда-то там убили часового, забрав автомат. Правда это или нет, но напуганные, мы там уже не спали, прислушиваясь к каждому шороху. И вот, однажды, стоя там, на вахте, я услышал, как в кустах кто-то возится. Как положено по уставу, сначала предупредил: «Стой, кто идет! Стой стрелять буду». Не дождавшись ответа, дал две коротких очереди по кустам и услышал шум убегающего существа, скорее всего какого-то зверька. Примчался разводящий со сменой: «Почему стрелял?» Я стоял на своем, что было нападение, иначе мне было не отчитаться за патроны. Но и благодарности тоже не получил. Видимо, нападений никогда, до меня, не было.
На практику два раза ездили в Севастополь. Тогда я впервые побывал в нем, и он мне очень понравился. Леша Гайворонский познакомился там с девушкой и хотел познакомить меня с ее подружкой – Валентиной. Но я отказалался от такого знакомства. Как потом стало известно, это была моя будущая жена. Судьба все равно свела нас. Однажды, я стоял в очереди за билетами на танцы в ДОФ, и ко мне подошла красивая, веселая девушка и попросила взять несколько билетов для нее и подруг. На танцах она пригласила меня на «белый танец». И с этого момента мы уже не расставались, в течении 55лет. Она даже на тренировки по плаванию со мной ходила. Засекала мне время по секундомеру. До нее, я один плавал, после чего шел на танцы, а уходил один, с чемоданчиком для полотенца и плавок. Позже узнал, что получил кличку от своих поклонниц: «Женя – чемоданчик».
С нами учились румыны и болгары. С одним из них, Барбиром Одарелом, уже, будучи лейтенантом, я встретился в Севастополе. Отряд румынских кораблей пришел с визитом дружбы. Барбир сказал, что когда был на практике, познакомился с девушкой по имени Валентина, после чего переписывался с ней и предложил мне, за компанию, навестить ее. Когда мы подошли к ее дому, я понял, о ком он ведет речь, но не подал вида. Очень хотелось посмотреть на ее реакцию. Ее удивлению не было предела. Когда ситуация прояснилась, мы цивилизованно, все вместе, пошли к нему на корабль, провожать. Немного похоже на историю, случившуюся с героями фильма «Три сестры», по мотивам одноименного романа Алексея Толстого. Там Рощин, разыскивая свою невесту Дашу, познакомился в поезде с венгром. Он тоже разыскивал девушку, в которую был влюблен. Каково же было удивление обоих, когда выяснилось, что оба ищут одну и ту же девушку.
В 1958 году я начал службу в Севастополе, помощником командира ПДК-38, в учебном водолазном отряде. Закончилась учеба, началась работа. Почти сразу получил боевое крещение – самое трудное в командирской работе – швартовке. Я еще ни разу самостоятельно не швартовался. Всему учили: мины ставить, торпедами стрелять, а швартоваться нет. Мы стояли в тот раз в Балаклаве. Командир был на больничном и второго офицера – механика по какой-то причине тоже не было. И тут заявился навигатор и потребовал срочно выйти в море на прохождение мерной линии и приведение в норму девиации магнитного компаса. Вышли, отработали нормально, а когда зашли обратно в бухту, увидели, что наше место занято рыбацкими фелюгами. Время было позднее, рыбаки разбежались по домам, остался один сторож на весь причал. Сколько я не кричал в мегафон освободить место, никто не шевельнулся. Навигатор тоже торопился домой: «Швартуйся между ними и носом раздвигай. Всю ответственность беру на себя». Пришлось так и делать. Подхожу самым малым ходом, а за несколько метров торможу, передвигая телеграф «на полный назад». В машинном отделении на телеграфе мою команду продублировали, а на винт дали «полный вперед». Пока я дергал этот телеграф, со «стопа» на «полный назад», слышу, как все деревянные фелюги затрещали. Ну, думаю, конец моей карьере. Спасибо навигатору, он все-таки взял ответственность на себя, как и обещал. Потом выяснилось, что мотористы оказались такими же «зелеными», как и я.
Вспомнился еще один курьезный случай. На день военно-морского флота у нас на корабле случайно оказался какой-то адмирал и, по-моему, немного «под шафе». С матросами был «запанибрата», разрешил купаться, и они начали прыгать с 2-х метрового фальшборта. Я был недалеко и слышал, как он посетовал: «Да, не те моряки нынче пошли. Вот мы на паруснике с мачты прыгали!» Я тогда, ни слова, не говоря, быстро забрался на мачту, высотой 18м., и прыгнул. Все начальство побелело и смотрело на адмирала. Он тоже от неожиданности не знал, как реагировать на мою наглость. Но потом пришел в себя, засмеялся и выдавил: «Ну вот, хоть один защитил морскую честь».
Вообще, по молодости, мне многое прощали. Однажды был назначен дежурить в Балаклавскую гауптвахту. Дело было зимой, заключенных было всего два человека. Я выпустил их, попросив принести угля и протопить, а сам прилег на кушетку почитать. Видимо, они рано закрыли заслонку в трубе, так что очнулся я лежащим на полу, с намордником от кислородной подушки. Рядом суетились люди в белых халатах. Через трое суток, после выписки из госпиталя, мне объявили: «Можешь еще трое суток отдохнуть на гауптвахте: комендант Балаклавы поспособствовал». Я сгоряча, накатал на него жалобу. Меня вызвали в штаб флота, к самому командующему: «Вам предъявлено обвинение в нарушении режима. Вы открыли камеры и выпустили заключенных». На что я ответил вопросом на вопрос: «А что важнее правила или человеческая жизнь? Если бы я их запер, кто бы вызвал скорую помощь? И на «губу», вместо меня, кто бы пошел, комендант?» В общем, меня реабилитировали.
Ред. А почему вы назвали свою автобиографическую повесть «Ближний космос»? Первоначальным замыслом было, рассказать о зарождении подводного спорта в нашей стране, у истоков которого я оказался. Отсюда и название книги «Ближний космос», т.к. под водой, аквалангист, уравновешенный грузами, испытывает такую же невесомость, как и космонавт. Выпуск книги планировалось приурочить к 50 - летию со дня проведения первых всесоюзных соревнований по подводному спорту. И посвящается она мужественным покорителям подводного космоса, многие из которых пожертвовали для этого своими жизнями. С рассказа об этом я и начинал свою книгу.
Первые всесоюзные соревнования по подводному спорту состоялись в Крыму, в местечке Карабах, в 1958-м году. Первые чемпионы - москвичи: Рем Стукалов и Елена Воронкова. Мне, конечно, очень тогда хотелось тоже принять участие в соревнованиях, но, врать не буду, не удалось, по одной простой причине. Наша команда, к тому времени, еще находилась в стадии формирования. Да и я был больше занят службой, осваивая вверенную мне должность помощника командира корабля, приписанного, кстати, к водолазному отряду.
В 60-м, с помощью Никиты Хрущева, сократившего на 1200000 вооруженные силы, я стал гражданским человеком. Хотя, буквально через полгода, тоже оказался на экспериментальной подводной лодке. После демобилизации я уехал в Ленинград, где устроился в закрытый научно-исследовательский институт, так называемый раньше почтовый ящик № 560, в котором разрабатывали ракетные установки, для стрельбы из подводного положения. Ставили их на обычных, дизельных лодках, в Балаклаве, под Севастополем. Там построили специальную штольню, в которую подлодки могли заходить, не всплывая. Это был целый завод, с доком, для их ремонта. Меня постоянно посылали туда в командировку. И я был не против, т.к. в Севастополе жила моя будущая жена. А потом все круто изменилось. Мне предложили ехать в Североморск, на атомную подводную лодку, хотя и с тройным окладом. Но меня это не прельстило. Я хотел отшутиться: «У меня еще детей нет», - намекая на радиацию. Но шутку не поняли и уволили «по собственному желанию»... начальника. Но, как говорится, «все, что ни делается, все к лучшему». В данном случае для меня. Как стало потом известно, меня посылали на печально известную подводную лодку «Комсомолец», затонувшую, по неизвестной причине, и до сих пор не поднятую, на которой, кроме экипажа, погибли 18 научных сотрудников нашего института.
В Севастополе часто снимались фильмы и его жителей приглашали принимать участие в массовках, в качестве статистов. Даже платили за это... З рубля. Деньги, даже по тем временам, мизерные, причем независимо от затраченного времени. И хорошо, если это час-два в толпе постоять, поглазеть. А вот я, один раз, попал впросак. На съемках фильма «Трое суток после бессмертия», мы, от зари до зари, бегали по степи, под палящим, летним солнцем, играя в войну. А я, к тому же, в форме немецкого солдата, с каской, на два размера больше и тяжелым немецким пулеметом на плече. Кроме кровавых мозолей на обоих плечах, я за эти несчастные три рубля, еще и заработал травму носа. Каска постоянно сваливалась мне на лицо, когда ложился стрелять. На другой день игралась сцена эвакуации раненых на шлюпках. Меня, как настоящего раненого, забинтовали, как мумию. Когда потом смотрели кино, друзья спрашивали меня: «Ну и где ты?», - на что я отвечал: «Вот тот немец, с каской на морде, стреляющий из пулемета, и краснофлотец, больше всех замотанный бинтами (с десяток пакетов ушло)». - «А...», - разочарованно усмехались они.
Зато, много позже, когда я уже был старшим помощником капитана учебного судна «Руслан» и непосредственно на нашем судне снимали фильм «Посейдон спешит на помощь», а я их обеспечивал, мне, «по блату», выделили маленькую роль водолаза, хотя и без слов, но крупным планом. Сценка: водолазы на палубе слушают, как артист Кавалеров, играющий боцмана, поет, аккомпанируя себе на гитаре. Он, еще в детстве, играл беспризорника, по кличке «Мамочка», в «Республике Шкид».
Тогда я познакомился со многими известными артистами. В первом фильме - с Заманским, а во втором - с самим Жженовым. Когда он не был занят, то любил половить рыбку на удочку. Вот в это время к нему можно было «подгрести». Он был очень интересный собеседник, Но как только я заводил речь о его пребывании в «местах не столь отдаленных», он тут же надолго замолкал. В одной из главных ролей был задействован бесшабашный красавец Каморный - любитель выпить и погулять. Они, с Кавалеровым, по вечерам, еще «подрабатывали» в ресторанах — пели частушки, «кося под Шурова и Рыкунина». Каморный хорошо играл на маленькой, многоугольной гармошке, а Кавалеров - на гитаре. Когда Жженов прилетал, в выходные дни, на съемки, их долго «вылавливали» по всем ресторанам. Благо, что их в те времена было не слишком много.
Судьба Каморного, как впоследствии стало известно, оказалась печальной. Он, получив квартиру в Москве, решил отпраздновать новоселье, которое было таким шумным, что соседи вызвали милицию. Каморный, вспыльчивый по натуре, не стерпел грубого с ним обращения милиционера и кинулся на него с ножом. Тот дал предупредительный выстрел в воздух, но пуля, срикошетив, каким-то фатальным образом, попала в Каморного. Рана оказалась смертельной. Такова официальная версия. Милиционер действовал по закону, и уголовное дело даже не возбуждалось.
На улицах Севастополя часто можно было увидеть знаменитостей. Однажды я наблюдал картину, как дети, увидев Филиппова, смеялись, показывая на него пальцем. Действительно, кто помнит этого комика, подтвердят, что зрители, от одного его появления на экране, уже начинали смеяться. Что там дети, если моя жена, увидев Гусева, своего любимого артиста, так закричала: «Смотри, Гусев», - что он оглянулся и покрутил пальцем у виска.
На этот раз, в Севастополь прибыла съемочная группа фильма «Человек - амфибия, во главе с молодым тогда новатором - режиссером Эдуардом Розовским. Он рискнул на то, что до него еще никто не делал - на подводные съемки. Все оборудование - водонепроницаемые прожектора, боксы для кинокамер и пр. пришлось им делать самим. Место для подводных съемок выбрали в Голубой бухте. Там была самая прозрачная вода, с видимостью более десятка метров. За остальным оборудованием - ластами, масками и аквалангами, а, главным образом, за обеспечением людьми, дирекция фильма обратилась, через командование Черноморского флота, к нам — подводникам. Кроме того, наши функции входило подводное освещение съемок - работа на прожекторах.
На роль дублеров основных героев - Гутиэре и Ихтиандра, были назначены знаменитости, первых соревнований по подводному спорту. Это была москвичка Елена Воронкова и чемпион Ленинграда - Анатолий Иванов. Я его знал и до и после съемок. Впоследствии, часто вместе выступали на соревнованиях. А однажды, в Москве, на первенстве военно-морского флота (Он выступал за Ленинградскую военно-морскую базу, а я - за Черноморский флот), попали в сборную ВМФ и были оставлены на сборы, готовиться к первенству вооруженных сил. И мы жили с ним вдвоем, в гостиничном номере. Парень он был, в общем, неплохой, но как мне тогда казалось, немного зазнавался: «Меня девочки на улице узнают, говоря, смотри, этот парень играл в фильме «Человек-амфибия» - Ихтиандра». Кто там мог его узнавать, если он был в маске, а снимал маску уже основной актер - Коренев. Это так же, как не узнавали меня, в каске и бинтах.
Читатели, конечно, помнят, что в подводных сценах был короткое время задействован еще один персонаж. Это отец Гутиэре. По сценарию, он должен был, с помощью сети, поймать Ихтиандра в тот момент, когда он будет выплывать из грота. Старик этот должен быть худым и жилистым. Ассистент режиссера нас всех осмотрел в голом виде и выбрал на роль его дублера Тонконогова, одного из членов нашей команды и меня. И мы, по очереди, участвовали, в разных дублях, в съемках. И потом, глядя фильм, долго спорили, чей дубль попал в окончательный вариант. В нашу с ним задачу входило передвигаться по грунту, неся сетку на плече, к подводному гроту, закрытому металлической решеткой, как калиткой. Через каждые пять метров, на грунте, лежал акваланг, из которого можно было подышать. Разумеется, в это время кинокамера не работала. Чтобы тело не всплывало, в галоши были вложены свинцовые стельки.
Кормили нас по водолазному пайку, в который входили сгущенка, печение, колбаса и даже сыр. В команде нашей были, в основном, матросы срочной службы и все эти деликатесы были для них неожиданным праздником. Кроме того, еще получали по десять рублей. А однажды у нас на базе оказалась сама Анастасия Вертинская - совсем еще юная в то время, 17-и, или даже 16 лет. Вот такой цыпленок попал в двойное окружение молодых, здоровых, на три года лишенных женского общества, самцов, вожделенно пытающихся вживую потрогать настоящую актрису. Не знаю, что бы было, если бы не сопровождающая ее, мужеподобная, рыжая дама, с сигаретой во рту. Сначала она, прокуренным, хриплым голосом, тщетно взывала к ней самой: «Настя, иди сюда!» Но матросы цепко держали ее за руки и не думали так легко, добровольно отпускать. Тогда этот «цербер в юбке» смело пошел на штурм толпы и, всех, растолкав, освободил юную пленницу.
Выше я уже писал, что помогло мне снова оказаться в Севастополе. Я отказался ехать на атомную подводную лодку и уволился с работы. Лето 1961года полностью посвятил соревнованиям. Сначала удачно выступил на первенстве Черноморского флота, заняв первое место. Затем неплохо выступил в Ялте на первенстве Украины. В составе ее сборной поехал в Керчь, готовиться к союзным соревнованиям. Почти месяц мы тренировались и соревновались, чтобы попасть в окончательный состав. Это было, наверное, самое прекрасное время в моей жизни.
Жили мы в гостинице Керчь, в комфортабельных, двухместных номерах, питались в ресторане «Сто блюд из мидий». Каждое утро катер отвозил нас на остров, для выполнения подводных упражнений. А вечером, после обеда, плавали и ныряли в открытом бассейне. Ребята плавали и ныряли лучше меня, и в сборную попал только за то, что точнее всех ходил по компасу под водой. Сборы подходили к концу и тренер Черноморец, поставил мне условие: «Если хочешь попасть в сборную, ты должен в нырянии выйти из 20сек.» А нырял я тогда 40 м. за 22 сек. Умом я понимал, что практически это невозможно. Но вот еще одно чудо произошло. Сейчас я знаю, что мне всегда, в критических ситуациях помогал мой ангел хранитель, или какая-то «рука водящая». На последней «прикидке», тренер объявил мне: «Ты - в команде!».
Итак, окончательная сборная утверждена в следующем составе: два киевлянина: весельчак Жора Успенский, скромница Леня Кудин, ялтинец Немченко, юморная киевлянка Люда и я. Нам объявили, что если мы выиграем соревнования, то нам оставят олимпийские костюмы, с надписью УССР, в которых мы щеголяли все сборы. Кто не знает, скажу, что в то время олимпийский костюм, по престижности, котировался на одном уровне со значком мастера спорта. Но мы и без того старались и выкладывались, даже на тренировках, как могли.
В Новороссийске, на первенстве Союза, мы выступили не так, как хотелось бы. Заняли второе место после ленинградцев, обойдя даже москвичей. Костюмы мы все-таки получили…за полцены. Чемпионами в личном зачете, стали также ленинградцы: Игорь Баврин и Галина Шурепова. Ее судьба заслуживает того, чтобы уделить ей хотя бы несколько строк. Она тоже оказалась в Севастополе и устроилась тренером в закрытый дельфинарий, проработав в нем до самой пенсии. Личная жизнь сложилась неудачно. С мужем развелись, сын попал в тюрьму, а сама от постоянного нахождения в мокром, резиновом костюме, сильно заболела суставами ног. Делала операцию за границей. Сейчас ходит с палочкой. Но надо отдать должное ее силе воли: ни один день не пропускает, занимаясь гимнастикой и плаванием.
Я был тогда еще не женат, и мне понравилась высокая, стройная блондинка Эльза из эстонской команды. При расставании я взял ее адрес и через какое-то время приехал в Таллин. Встретила она меня на удивление прохладно, сказав, что ничего серьезного у нас с ней не выйдет. Родители – националисты будут против. Я переночевал в гостинице и на следующий день уехал восвояси. Но вечер перед отъездом был очень любопытным.
Я пошел в гостиничный ресторан поужинать, и ко мне за столик подсела четверка интересных молодых людей. Они мне напоминали героев повести Василия Аксенова «Мой младший брат», которую я перед этим прочитал в журнале «Юность». Я даже спросил одного из них, насколько верны мои предположения. Он рассмеялся: «Почти угадал. Мы актеры, играющие этих героев в фильме, который будет называться «Звездный билет». И поскольку ты нас вычислил, значит, режиссер удачно нас подобрал». Ребята оказались студентами ВГИКа. И было им всего по 20 лет, а мне в ту пору уже 25. Самого словоохотливого и простого, с которым общался, я запомнил и следил за его творчеством всю жизнь. Это был будущий народный артист России Александр Збруев. А о двух других я не знал до тех пор, пока не прочитал о них в журнале «Вива». Они, оказывается, тоже тогда снимались в этом фильме: Андрей Миронов и Олег Даль. Но тогда они мне очень не понравились. Еще не сыграли ни одной роли, а уже явно «болели звездной болезнью», проявляя высокомерие. Я спросил Сашу про красивую блондинку, сидящую с ними: «Это тоже артистка?» Он почему-то, как мне показалось, с сожалением ответил: «Нет, но она бы больше подошла на эту роль». И, действительно, когда я смотрел фильм, Марченко, кстати, его первая жена, не очень подходила на эту роль
Ред. А когда вы занялись писательством?
О, это произошло, когда я уже вышел на пенсию. Тогда придется пропустить всю мою трудовую деятельнось, в которой тоже много чего интересного было. Это и морские путешествия, с описанием праздника Нептуна при переходе экватора и встречах с акулами под водой, когда я применял свой водолазный опыт, при разматывании винта от троса. А самое главное, мой педагогический опыт, в межшкольном учебно-производственном комбинате, в классе матросов, в котором я достиг невероятного успеха: почти все ученики у меня были отличниками. Это произошло, благодаря тому, что сменил кредо авторитарной педагогики с «должен» на «хочу». «Захочу – узнаю – сумею», а также, применив мое «ноу-хау»: психоментальную культуру в во взаимоотношениях с учениками, начав с четырех типов доверия:
1. Доверие к учителю, вера в его справедливость, без чего невозможна успешная учеба. И учитель, если он заинтересован в поддержании своего авторитета, должен дорожить доверием учащихся. Я помню первый инструктаж завуча: «Никогда не извиняйтесь, даже если вы ошиблись и чувствуете свою вину. Иначе они сядут вам на шею. Берегите свой авторитет!» На что я ответил, что считаю всё, наоборот. Правда, т.е. признание ошибок, показывает истинное мужество, что и укрепляет авторитет. В ее словах проявилось истинное лицо авторитарной системы воспитания. В своей – авторитетной системе образования я делал все, наоборот, и добивался невероятных результатов.
2. Доверие к предмету. Хотя оно идет, в первую очередь, через доверие к учителю, но все же, особенно в нашей профориентационной системе, очень важно прививание интереса к будущей профессии. И опять же результат будет зависеть от того, насколько сам мастер любит свою профессию, от его позитивных рассказов о ней.
3. Доверие к коллективу и окружающей обстановке. Для этого нужно, прежде всего, сдружить класс совместными работами и мероприятиями, введением самоуправления, участием в командных конкурсах и соревнованиях. В отношении обстановки я приведу такой пример. В конце каждого года нам приходилось шкурить и покрывать лаком старые изрезанные парты. Я начал приставать к директору с просьбами, заменить их - на новые, полированные, гарантируя под свою ответственность их сохранность. Конечно, я сильно рисковал, но каково было даже мое удивление, когда рисование на новых столах прекратилось и все десять лет моей работы в МУПК они оставались, как новые. Я назвал этот эксперимент – «воспитание эстетикой и красотой».
4. Доверие ученика к самому себе. Если первые три формы взаимодействия учителя с учениками, более или менее знакомы традиционной педагогике, то четвертая – «белое пятно», для большинства педагогов. Более того, авторитарная система подавления личности еще больше усугубляет эту проблему. А ведь от уверенности ученика в себе, в большей мере, зависит его успеваемость, особенно при проверках и экзаменах. И этому факту я уделял постоянное, пристальное внимание.
Сначала вышли тонкие брошюры: Духовная педагогика», Новые дети, «Энергетическая психология» и др. Затем пошли толстые, в твердом переплете: «Новая педагогика», «Новая жизнь», три тома «Йога жизни или психоментальная культура» и автобиографическая повесть «Ближний космос».
Начав писать «Ближний космос», я хотел сначала ограничиться двумя частями, рассказывающими о моих подводных и надводных путешествиях. Об этом говорило и само название книги. Но мои читатели, знакомясь с выдержками, высказали мнение, что это будет интересно лишь тем, кто меня знает. Я ведь не знаменитость какая-то. А нужно, чтобы она была не только интересна, но и полезна, причем всем читателям. И просили написать о серьезных вещах, по возможности, простым бытийным языком. Пришлось пойти навстречу людям, отказавшись от желания сделать себе подарок ко дню 75-и летия.22 мая 2011 года и продлить время выпуска книги. Постарался оправдать пожелания моих читателей и писать не только просто, но и откровенно, не только о достижениях, но и об ошибках, на которых, надеюсь, будут учиться читатели, изучая мой духовный ликбез. Ну, и, конечно, простят их, памятуя, что я был первопроходцем не только в подводном плавании, но и в совершенствовании сознания, поскольку у меня не было земных учителей – поводырей.
С этого, наверное, я и начну, с самой большой моей ошибки, исходящей из моего духовного невежества. Заключается она в том, что я слишком поздно осознал смысл жизни человека на земле, хотя это больше не вина, а беда, но все же. Я, как и большинство людей нашей страны, не знал, что основной закон (правило) жизни человека – совершенствование своего сознания. И хотя я считал себя творческим человеком, только сейчас осознаю, что истинное творчество не внешнее, а внутреннее, заключающееся в изменении мировоззрения, в первую очередь, с негативного на позитивное
Я, как и все, жил больше не аналитическим, а эмоциональным (реактивным) умом. Поэтому реагировал на все несправедливости крайне болезненно. Обиды просто душили меня. Это видно из первых двух частей книги. Это было не только не мудро, но и не умно. Я ничего не изменил в окружающей меня жизни. Я лишь награждал себя одной болезнью за другой, не смотря на то, что постоянно занимался спортом. Не обладая причинным мышлением, я видел причины болезней во вне: в тяжелых условиях труда, в несправедливых начальниках, в плохой воде и питании, но никак не в себе, в наказании себя, за свое застойное сознание. А между тем, весь советский народ был «наказан» за подобный застой: за тяготение к стабильности и комфорту, хотя и марксизм-ленинизм учил закону диалектики, т.е. изменению.
Простые люди не любят философию, считая ее теорией, оторванной от жизни. Но даже я, интересующийся философией (в свое время, окончил университет марксизма – ленинизма, давший третье высшее образование), не осознавал, что философские законы являются, по сути, правилами жизни. И, как незнающий правил уличного движения, водитель, выехав на проезжую часть, провоцирует аварию, так и человек (да и все человечество) обрекает себя на жизненную катастрофу.
Но философские законы тоже противоречивы (а точнее их человеческая интерпретация). Когда я, в последствии, начал изучать восточную философию, то увидел прямо противоположный взгляд на материалистический закон первичности материи. И только, когда стал получать не земную информацию, понял, что истина лежит по середине: бытие определяет только слабое сознание, сильное же - само строит свою жизнь. Естественно, западный человек, к которому мы относимся, наученный зависимости от жизни, только тем и занимается, что пытается ее построить по своему желанию, заодно и, переделывая под себя окружающих его людей, вместо того, чтобы изменять себя, свои убеждения. Он даже не задумается, что это гораздо легче, чем изменить другого, особенно взрослого.
А самый главный и парадоксальный вывод я для себя сделал следующий. Все плохие события, которые со мной случались, принесли мне больше пользы, чем хорошие. Преодоление трудностей укрепляет силу воли, аналогично тому, как растет физическая сила - от физических нагрузок. «Каждый друг другу учитель»: если сталкиваешься с обидчиками, значит ты «жертва», со слабым энергопотенциалом, и нужно избавляться от обид, повышая психическую энергию. Если чаще обижаются на тебя, значит, наоборот, ты забираешь чужую энергию и нужно учиться контролировать свои эмоции. Для меня даже болезни сыграли свою положительную роль, разбудив от спячки к осознанной жизни. От радикулита, хотя и не быстро, но врачи меня все-таки вылечили. А вот лицевой параспазм, сказали, неизлечим, и предложили перевести меня на инвалидность. Для меня, всю жизнь занимающегося спортом, это, естественно, было неприемлемо. И вот тут я уже наполовину проснулся, забегав в поисках того, кто бы мне помог и, не найдя, стал окончательно просыпаться, занимаясь самосовершенствованием, взяв ответственность за свое здоровье и жизнь, на себя.
Ред. А как к вам приходили в голову эти идеи?
Примерно, так же, как всем ученым, во сне. Только не все имеют мужество в этом признаться. Исключением был Менделеев, со своей таблицей. Когда задаешься каким-то вопросом, приходит ответ. Я называю этот способ «ноосферным Интернетом». Сначала шли краткие мысли. В три часа ночи просыпался и пока не запишу, не могу уснуть. А утром читал и говорил себе: «Какой дурак это написал?» Настолько не совпадало оно с моим прежним мировоззрением. Год ушел у меня на то, чтобы научиться переводить новые идеи на доступный, для понимания, хотя бы самому себе, язык. Вот так и пошло – поехало.
Спасибо, вел интервью:
Виталий Кириченко.