23 июля. 1980 год. Москва. Малая Грузинская улица. День. « Ее приход. Мы может не узнать о нем, не встретить ее, как полагается, не пригласить на торжественную церемонию, у ног ее не рассыпать цветы. Зато ее приход непременно увидят другие, не которые начнут шептать, друг другу кидать клевету, другие напротив с сожалением посмотрят на того, к кому она пришла. Но тут стоит учесть, что не нас выбирает это чувство, а мы выбираем его сами! Мы вносим его в нашу жизнь, как какое-то новое блюдо в свой рацион. А представьте, всю жизнь вечером вы ели гречневую крупу, вы варили ее на слабом окне, в сито лили воду, и щадили каждую крупинку. Не дай Бог упадет, одна, другая! В один же прекрасный миг вы взяли и начали заливать ее молоком, вроде блюдо тоже, и вкус похож. Тот же аромат льется в губам, мы открываем рот, и… Тоже самое происходит, когда приходит она. Мы назовем, наконец, ее имя. Гордыня, но ни в кем случае она не страшная старуха, ходящая с палочкой, стучащая по нашим спинам. Она такая же, как и мы, она врезается в привычные будни, как молоко заливается гречкой, она старается отстоять свое место, доказать, что она всегда была составляющим вкуса нашей жизни. А что, если мы сменили вкус, и гречку уже не едим просто так, теперь всегда только с молоком, без него она сухая, она прилипает к небу, нам больно глотать! Лишь бы понять, а понять надо, как избавится от нее, как вернуть ее туда, откуда она пришла. Очень важно вовремя заметить ее, остановиться есть и увидеть то, что мы кладем к себе в рот, что черпаем ложкой. Но мы так привычны в этом, кажется, что ничто не может его изменить. Так все это ложь, вы едите другое блюдо, вы живете с другим чувством! Нельзя назвать Гордыню хитрой, плохой, дать ей какую-то однозначную и четкую характеристику, потому что она не содержит в себе ни одно из этих качеств, это мы наделяем ее подобным, мы обижаем ее, и тогда она становится отрицательным персонажем нашего сознания. И все же, как уловить ее пристальный взгляд в своем отражении, когда мы привыкли видеть не больше, чем свое лицо? Оглянитесь, вдруг она за вами…» - сколько чувств, сколько слуг Черной Подруги и Судьбы жило в двух временах, сколько раз мы сталкивались с ними. Огромные множество, цифры летают бумажными голубями, вестниками чего-то не доброго. Подумать только, что каждая черта характера пришла в новый век из тех самых времен, когда небо было выше, оно не весело прогибающимся одеялом, оно умело говорить. И слышать его – означало дышать полной грудью. Но и годы назад люди были слепы к себе, возьмем день конкретного числа, хотя не станем утверждать, что это случилось в эти самые сутки. Ничего не случиться, если немного приврать, главное не соврать как себе, подобно множеству героев, успевших так влюбить в себя.
Начнем с того, что когда-то наша Влюбленность вовсе не имела серый цвет своих волос, она заботилась о них, по утрам расчесывала золотой расчёской, их белый цвет пухлого облака, делал ее куколкой. И эта куколка проживала вовсе не в заброшенном корпусе Дворца Черной Подруги, а просыпалась она на мягкой перине, потягивалась не спеша, одевала на шею жемчужные бусы, мчалась на всеобщий завтрак и была о той, о которой французы говорят: заметная красавица с умом. В любой беседе она молчала, но если кто ее окликал, то начался безумный, но потрясающий монолог с философским началом, а заканчивался он, как правило, бурными овациями, ее выносили на руках, ее ладошки целовали. Все это было, как во вчерашнем вечером, а между тем, она неустанно росла, не внешне, но внутренне, ставила перед собой высокие приоритеты, а в беседах и не появлялась. Угасла искра, угасла та, которая умела поддержать любую тему, обычный предмет превратить в то, во что бы все влюбились. Ее имя Влюбленность стало точно относится к людям, примитивизм завладел ее галантностью, и в то лето, в 1980-м, она поняла это так внезапно, перестав читаться буквально с каждым. Ее приглашали, ее ждали, вокруг нее крутились кавалеры, а как только пронесся слух, что дорогая Влюбленность играет в игру нечестно, все к ней остыли, но и она не горела желанием быть отныне в таком кругу, где распустили глупую правду. Но теперь эта «глупая правда» стала ее статусом, ее жемчужными бусами, которые вечно одевали не то завидные, не то вредные голоса. Она не желала опровергать или доказывать это, она печально смотрела и уходила к тем, кто были ее героями. А как известно ими были они, наша Марианна и всем известный поэт Влатирский. Давно бы пора было уступить место Любви, но Влюбленность всегда поспевала к ним первее, она водила более близкое знакомство с Вдохновением, чем сама Тишина… День раздался солнцем, но солнце это было с оттенком чего-то исчезающего, чего хотелось остановить, но не получалось и оно ускальзывало. Все чего-то ловили, кто-то запрыгивал в последний троллейбус, другие успевали забежать в продуктовый магазин, пока на его стекло не вывесили табличку с надписью: « Перерыв». В жизни одной Влюбленности которые 365 дней перерыва не предвещалось, вернее он всегда твердил ей, что придет, что ей придется уйти. На это она махала рукой и заявляла удивленно, что с ней так говорить не могут. Видел бы читатель, с какой резвой походкой, едва ли не вприпрыжку она появилась из неоткуда на Малой Грузинской, и каждый уголок, и каждый дом со светлыми стенами, уже знал: пришла она! А кто она? Не больше чем чувство, но чувство, прежде всего, уважающее себя. Белое длинное платье, рукавчики-фонарики топырились на ее плечах, округляя образа ангела. Издалека невидимая никому, она всем махала рукой, шагая в красных, алых туфельках. И вот открытые окна кричали ей: « И снова ты, не потереть тебе своей мечты». А мечту она потерять не могла, потому что у нее ее не было. Вернее, она всем говорила, что она есть, чтобы всех отвлечь от привычного. Она фантазировала про берег моря, по которому сто раз уже проходила в Крыму и в Израиле, так же точно она обмолвилась раз, что хотела бы, что развалины Красного Собора вдруг выстроились ввысь, и не чтобы их больше не сокрушило. Наверно, чтобы далеко не ходить, она бы поселилась в них сама, набрала слуг и бегала на восьмой этаж дома, дабы ей в ней всегда возникает непреодолимое желание слушать стихи. Если Тиша любила их читать, то Влюбленность, как подружка поэта успевала ходить за ним повсюду, одно ей только не нравилось. Не нравилось, когда он не писал. В этот период она, смешно, разумеется, обиделась именно на это, на творческую неурядицу в его жизни, и уже около месяца ее не было видно на этой улице.
А тут вдруг она, да еще и такая нарядная, она смотрела на все вокруг с восторгом, диким восторгом. Она знала всякую зеленую травинку, скрип деревянных дверей подъезда, одного художника, который как-то видя ее на лестничной клетке, желал завести с ней знакомство. Но он весьма не интересовал ту, которая страдала по поэзии, а картины его, она называла безвкусицей, конечно, про себя. С ним-то она говорила глазами, и всегда убегала, однажды повисла на плече Влатирского, когда тот выходил и все. Бедный художник остался без Влюбленности. А вот догадался бы он, кто она такая, и прощай ее титул и место во Дворце Распорядительницы жизней. За одно только поведение, ее манеры с ней давно перестала встречаться и Тишина, она заставала ее на крыше, или гуляющей с Ветром, но Свидетельница много всегда обходила ее. А когда-то их связывала самая близкая дружба на свете. Но гордыня за то, с какими людьми Влюбленность водила дружбу, уже успела завладеть ее сознанием. Правда, Влюбленность само того не замечала, смотрела на ясное солнце, на любимый балкон, на который когда-то вступила впервые. Сейчас он выглядел затемненным, одиноким, покинутым ей, и другими, живущими в той квартире. Она перестала бежать, до заворота оставалось шагов десять, она покосилась на развалины Собора, но обгоревшие стены, торчащие из них железные палки, об которые споткнуться и больше не встать. Замечая арку, она часто заглядывала в нее, в этот раз так же, с любопытством она смотрела через дорогу, с иногда проскальзывающими по ней «копейками». Но тут не промчалась ни одна машина, заблестела разбитая мозаика, красный купол, растянутый, будто не из камней, а из шатра, пошатнулся в ее глазах. Жара взялась за ее сердце, Влюбленность остановилась, протерев ладонью вспотевший лоб. С жадностью она вытягивала прохладу из здания, открытые проемы которого оставались не тронутыми уже больше десяти лет, металлический забор стоял воткнутыми в землю иглами, перетянутыми другой железной полосой. Забор был единственным, кто крепко стоял на ногах, не осыпался, а накалялся от зноя. Часто дети, бегавшие в круге, хватались за него маленькими ручонками, и тут же отходили от старика-забора. Не то, чтобы они его боялись, скорее их пугала та сырая таинственность, которой веяло по ногам, одновременно трепя русые косы девчонок. Но Влюбленность не придавала этому значения, ведь она Влюбленность и ей не ведомо бояться. Не глядя на подъезд, на приближающие ступени, она вошла под крону молодых, но уже успевших разрастись деревьев, а голова все ее была обращена на развалины, на черный металлический штырь, прокалывающий крышу. Решено! Она обязательно побывает там после встречи с героем.
Жалко, конечно, что уверенность ее не довела ни до чего хорошего, в противоположные стороны от ступеней она нашла двух сидевших девушек в странных нарядах. Не облачились вовсе не в модные джинсы, не повязали и платка на груди, глаза они спрятали под затемненные стекла крупных очков, которые и без того уменьшали их маленькие носики, как у сурков. Они стояли, опиревшись на перилла локтями, пастельные юбки прикрывали их колени, босыми ногами они твердо стояли на Земле. Любой бы подумал, какой ветер принес их сюда, сделав стражниками любимого дома. Но видел ли их этот любой? Если задуматься над этим вопросом, одновременно приглядеться к незнакомках, то сразу станет понятно, что они пришли или прилетели из неоткуда. Без приветствий и бурных оваций, без восклицаний и прочих вопросов, они застыли, словно и не были живыми. Узнать в них кого-то было практически невозможно, один холод, исходивший от них, веял могильной прохладой. Влюбленность, обняв плечи, мечтала мгновенно протиснуться через столь странных господ, но помедлила. Она подняла голову к верху, увидев быстро спешившие облака, она твердили ей одно: «Беги», и бежали вместе с ней. Но она будто не слышала никого, ни того, как замолчали ветви деревьев, утопая в беззвучие, они являлись предшественниками того, что еще не успело случиться, но обязательно будет. Влюбленность насторожилась, но тут же испуг отпустил ее, громкое имя, забившееся внутри ее груди, резво подбадривало. Неужели какие-то девушки способны остановить, не дать пройти к тому, по кому уже забеспокоилось ее сердце. Дом будто потускнел, за деревянными дверьми не проходило ни души, тосковали лестничные пролеты, давно забывшие о том, что называется увлеченностью. Она не могла прийти в себя, она вроде желала пройти, и в тоже время уже предположила, что может ее ожидать, вдруг эти дамы, посланные Госпожой Теней пришли за ее поэтом. От этой мысли Влюбленность замерзла и все-таки двинулась вперед, прошел миг и она уперлась в сцепленные и поднятые руки «страж». Девушки, не изменяясь в лице загородили ей проход, не хватило одной ступени, чтобы переступив все, броситься туда, куда нельзя.
Волнение быстро вывело ее из себя, она не хотела разбираться ни в чем, она велела пропустить ее глазами, она поначалу отошла, но руки девушек по-прежнему не расцепились, она попыталась их толкнуть, но вместо этого получила толчок вперед. И вот, сидя на пыльном бордюре, облокотившись ладонями, она даже не заметила, как порезала их об случайно попавшийся ей осколок от зеленого стекла. Пораженная, униженная одним только действием, она не желала вставать, и все больше приглядывалась в безразличность «страж». Они утоптали в ней все, включая высокомерность, но в отличие от Тиши, та не бросилась в слезы, оглянулась по сторонам, и через секунду обнаружила возле себя никого иную, как Судьбу. В желтом платье, цвета яркого подсолнуха, предстала грозной фигурой перед ней сама Распорядительница жизней, появившаяся вроде как, невзначай. Та приветливо протянула ей руку, ангельски и миловидно проговорила, потреся белыми кудрями, несобранными в пучок:
- Бестактность их погубит! Прости за то, что слуги, к тебе так хладно обратились, посмели, и не извинились. Но ты взгляни, они проворны и мне всегда они покорны. Они за справедливость, не покрывает их стыдливость. Хотя порой в ней найти и сердца, подкинуть им бы ново дельце. И вот я позвала сюда, пришла новое место охранять чреда. Не думай, что к тебе жестока, но вот подошел конец срока. Влюбленности пора оставить их…
- И что не разрешите у Влатирского послушать и последний стих? – не принимая руки Судьбы, она не злобно, а с мольбой смотрела то на нее, то на «страж», то на счастливую девушку лет двадцати пяти, проходившую мимо нее, открывающую эту самую дверь. – Безумие, безумие! Готова расколоться я на части, никак меня и не спасти, кроме как, к ним отвести. Но вот, вы предъявили, что путь мне стал закрыт, как будто море выпил синий кит. Но кто же этот кит? Мой друг, моя-то королева, которой годы отдала я службы, и завела, прискорбна дружбу. И что теперь? меня от тех, кого люблю, меня от них утаскивают, забирают. Меня не уважают? – Влюбленность резко отвернулась от Государыни, встала, и, не отряхивая платье, раненой ладонью она провела по светлому платью, испачкав ее красной краской, продолжила, - Как вы несправедливы, и не жалеете усопшие вы нивы. Не у что предпочтите их убить? Тогда меня избавьте от мучений сразу, не смогу я присутствовать на вечернем в восточной стране намазе. Киньте друзьям моим письмо, что найдут они меня в чистом трюмо. Лучше станут жить в зазеркалье, чем с вами видеться в одной почивальне.
-Со временем желаешь завести ты спор, вонзить в часы топор! Но это ли не глупо, несется ведьма на разбитой ступе. Тебя подкинуть к ней? А что? Резвей, резвей. Сейчас со мной вернешься в неземное место, поможешь подобрать цвета телесны… И передай сестре героев, не собралась же ты хранить ковчег Ноев. Семья его уже мертва, и никакие не вернут слова. – Судьба говорила уже более сердито, в ней настроенность боролась с муками совести. Казалось, право, она не верила, что говорила, но кто-то заставлял ее.
Влюбленность, превратившаяся в льдинку, больше не подавала признаков жизни, не отвечала, руки она убрала за спину, смотрела на кирпичный приступ подъезда. Она воображала, как растолкает их, как проникнет внутрь и станет просить всех кого увидит, чтобы те помогли ей. Столько проходило мимо, старушка в красном платке, сгорбленная, с свернутым выпуском пожелтевшей газеты, девочка лет пяти с косичками, глядевшая в ее сторону, но не замечающая ее. Важный и толстый человек Михаил Федорович Акупиский, друг того самого художника, отстраненного нашей героиней, жевал на ходу горбушку белого хлеба, запивая ее молоком. Ну, точно, не интеллигент, а простой из рабочих, хотя костюм его строил из него другое мнение. Но, вот снять костюм, и этот костюм будет жить за него, ходить в редакцию, жёстко критиковать и целовать Линочку из буфета, которая пекла такие вкусные эклеры. Есть эти эклеры и не толстеть и снова обращаться к Ниночке, любуясь ее пухлыми щеками. Но без костюма этот прохожий являлся обыкновенным трусом, который бы и не подумал броситься в горевшую квартиру или спасти ее, Влюбленность. Человек этот неспеша поднялся к дверям, преодолел выступ, и почему-то взглянул прямо на Влюбленность, молящую Господа о чудо. Он почесал мокрые усы, потряс головой и проник в прохладу. Влюбленность задыхалась от беспомощности, пока подчиненные Дочери Творца спускались, чтобы проводить их, Влюбленность вспомнила, что не могла она упустить еще одну возможность. Сухой забил по глазам Судьбы, деревья зашумели, будто образовали листвой своей густую рощи, они сгустились, привлекли внимание Государыни, и стоило ей обернуться, как вдалеке сверкали ножки Влюбленности. Без просьб и указаний «стражи» вышли на дорогу за ней, скоро их походка сменилась бегом.
Дыхание ее сбивалось, волосы подпрыгивали на ветру, сгорая под солнечным напором, или под страхом угрозы, она пыталась спрятаться из последних сил. От волнения она еще больше задела рану на руке штырем калитки, ржавчина с замка кровожадно оцарапала ее, когда Влюбленность присела на корточки, желая отдышаться. Она боялась, и развернуться, обнаружив за собой Распорядительницу жизни, ее нечестную улыбку. Но сидеть было больше нельзя, красный купол раскрылся перед ней, укрыв несчастное чувство в темных стенах. Облезлые фрески, лица святых все сгрудились над ней. Они так следили за ней, что из них пропала вся неодушевленность, казалось старик в плаще непременно повернёт на нее голову, и выгонит, как случайно забежавшего прохожего в чужое имения. Но был ли хозяин у этого имение? Если да, то уж явно не темная статуя, высеченная из белого камня, но пострадавшая со временем. И потому ее убрали в темный угол, больше не представляла она Католический собор, своими толстыми глазами не съедала любопытных людей, половину из которых христиане. В заточенье, отныне только в нем стояла и горемычная Дева Мария, покрытая прозрачным, но полным пыли целлофаном, свисающим до земли. Бывало, с потолка на него сыпались крупинки, и бедная Дева Мария смыкала грустно свой взгляд. Право, никто этого не видел, и видеть не мог, кроме того не привыкли люди давать статуям живые сердца. Но если бы вы дотронулись до старого камня, то вы бы ощутили, какое оно горячее в районе груди. Скажем, что эти хранители Храма не просто перестали не признавать людей, в них появилась некая ненависть, которую бы удачно было назвать лютой. За то, что оставили их на растерзание зимой когда-то, за то возненавидели статуи в округе все, но по-прежнему они мечтали увидеть одно. И этим одним была улица, за стенами здания. Кто-то из них полагал, что весь мир матрица, и никто за ним не стоит, все вертятся, как шары, ударяясь друг об друга. А третьи жалобно, находясь под целлофанами, вздыхали, молча они представляли, что придет время и за ними вернуться, их спасут, накажут время. Мы не напрасно их описываем, ведь у Влюбленности с ними крылось одинаковое желание, и когда она появилась в темном проходе, застыла в арке напуганной, плохо разбирая, что в округе, статуи мгновенно поняли, кто она. Разобрать в ней не человека оказалось намного легче, чем признать ее им. Ее выдавало мировоззрение, все, на что она смотрела, было для нее живым. Она вступила на черствую, мокрую землю, замерзла с первых секунд, услышав бег слуг Государыни. Вцепившись за колонну, она ринулась к ней, как к последнему, чтобы могло ее укрыть, и вот уже задела макушкой головы паутину, потревожив жизнь маленького отчужденного паука. Как странно, здесь он был единственным из всех присутствующих, кому одиночество не сжимало ребер. Нет, не потому что у него не было ребер, ему не нужен был кто-то еще, кроме случайно залетавших мух, приземляющихся на его дом. Влюбленность плотно прижалась к стене, но какой-то неведомый соблазн заставлял ее выглянуть, и сквозь стены красного цвета взглянуть хотя бы на балкон, за которым в беспамятстве находился ее герой. Она вспоминала строки его стихов, она молилась только ими. Но молиться кому, дочери Творца от которой она так сбежала? И она поняла в этот миг, что дело вовсе не в Распорядительницы жизней, а в ней. Картина представилась ей со стороны, ее приходы к поэту, ее вульгарное поведение. Она унизила себя сама… Уже готова сдаться, она вышла из укромного место с опущенными руками, но а арке перед ней предстала женщина, на вид лет тридцати, в черных высоких сапогах, в кардигане с металлическими пуговицами, малиновые губы ее заговорили в ее адрес:
- Доверься мне, тебя спасу, не оставлю тебя на гибель луне. За тобой погоня, не дали пройти к поэту, и начали беседу без «Привета». Скорее…
Разумеется, она струсила, думала, что сможет выйти на суд перед Распорядительницей жизней, перед Богом, но заметив сквозь открытое полукругом окно его дом, все в ней перевернулось. И вспомнила она знакомство с Марианной, как каталась на льду, и улыбку поэта, и первый приход. Она вспомнила жаркую сцену, и метавшегося по ней человека в черном обличье, и все это плавно стало отдаляться от нее, улетать. Хлопок раздался перед ее ушами, она очнулась, назло всему миру, она с силой вцепилась в руку представшей перед ней Искусительнице светлых душ. Гордыня вместе с ней вышла на свет, золотые лучи играючи промчались по ним, когда те проходила узенький коридорчик. В кругу их уже поджидали «стражи» Судьбы, Гордыня искусно затрясла черными кудрями, как обычно делают пудели, награжденные такой же богатой шевелюрой. Через миг, посмотрев на землю, она стала поднимать глазами всю пыль с ней, выстраивать в круговорот так, что все эти мелкие частицы попадали на врагов, Влюбленность прикрыла свободной кистью свои ресницы, утопающие в слезах. Ей было горько предавать Государыню, следовать за той, которая служила Черной Подруге, и это без сомнений. Но больше ее тревожило то, что она так и не смогла прикоснуться к рукаву его рубашке, не посидела на деревянной скамейке, на его кухне, не успокоилась, увидев ее. И в ней маятником забегали все эмоции, перебрасывая ее то в жар, то в холод, от которого сводило кончики пальцев. Мельком исчезали вертевшиеся вокруг нее облезлые стены собора, растворялись злые лица, она замечала лишь довольный и уверенный вид своей спутнице.
Открылась перед ними совсем чужая, но зеленая местность, какие-то сероватые ворота, летняя тропа, по левую сторону росли фиолетовые цветочки. Стояли они так ровно, будто кто-то нарочно на ниточках привязал их головы, но думать так очень смешно. Ветра совсем не было, Влюбленность все еще не убирала руку с лица, ходя краем глаз, успела кое-что заметить. Гордыня не сильно стукнула ей по плечу, сняла с плеч кожаный кардиган, обойдя Влюбленность, накинула на нее, достопочтенно обронив:
- Я спасла тебя, выполнив указание Госпожи, ее так любя. Коль будешь ты не против, представлю нашему двору, и разреши мне, я сигару покурю. Люблю табачный дым, спокойно между ним. А ты, наверное, предпочитаешь наблюдать, себе самой порой ты любишь лгать. Ну, что же ты, хоть вырази восторг : «Ух ты!».
Влюбленность поменялась, она коснулась воротника кардигана, утонула в нем, расплавилась, ощутив тепло. Помявшись на одном месте, она обернулась, обнаружив за своей спиной беседку, выкрашенную в яркий, желтый, угнетающий за цвет, а за ней сидевший спиной силуэт, обращенный в красный нараспашку пиджак.
- Пойдем…- не договорив, Искусительница светлых душ последовала за шагающей Влюбленностью, с кислым лицом направляющейся в сторону беседки.
На деревянном черном столике круглой формы лежала раскрытая книга Достоевского, вчитаешься в страницы и найдешь на них Настеньку из «Белых ночей». Черная Подруга, голову которой украшала красная треуголка, медленно водила пальцем по книге. Стоило Влюбленности к ней подойти, послушно положив руки на живот, Госпожа не оторвалась от прежнего занятия, одновременно начала:
- Послушайте, как мог так поступить герой, не мой! У старого писателя он эгоист, скорей спешу перевернуть я лист. Найти б конец, наткнуться на заключение, и понять, какое тут вдохновение! Как правы мы держаться мненья, что люди идиоты, порой придумывают для себя губительные ноты!
- Не говорите так! – твердое вырвалось из разъединившихся уст Влюбленности, в то же время Гордыня, присела по другую сторону от стола, облокотилась на спинку скамейки, проговорив:
- Привела ее к нам от суровости, потрясенная ужасной новостью. Ее вдруг отобрали от того…
- О, милая Влюбленность! – в Черной Подруге блеснул интерес, да такой, что она и пропустила мимо глаз ее возражение, сошла с беседки, книжка закрылась за ней, попав в руке к любопытной Искусительнице светлых душ. – Добро пожаловать туда, где стелится одна дуга. Мы никого не призываем убивать, щадить, ругать, а главное, захочешь ты остаться с нами, мы не закроем к выходу тебе все рамы. Меня не знаешь – Госпожа! – Владелица сроками жизни любезно представилась ей, вложила в ладонь, непонятно откуда взявшуюся головку мака.
Их знакомство произошло так спонтанно, так быстро, как обычно и бывает. Влюблённость в тот день очарованная любезным обществом, получила в наряды по сотни платьев, но ходила все в одном, Гордыня, зачитывалась Достоевским, желая подрожать гостьи, она так же, как она возражала Черной Подруге. На что та недовольно прогоняла ее. Небо текло сухо, облаков практически не было, сгущались краски, скоро здесь пойдут дожди. Они и пошли, к вечеру за ужиной трапезой мыльные капли застучали по крышам, Влюблённость мыслила о том, как бы ей было хорошо, сидеть сейчас с теми, к кому не пустили, но никому она не произнесла о них и не слова. Это была ее закрытая история, день жизни, в который она даже не знала, к чему он приведет ее. Но в голове ее отрадно раздавалось : « Умру я лучше от Гордыни, чем перестану видеть я родного человека, с которым прожила я меньше века. Пусть вынесут мне приговор, они услышат мой срывающийся ор. Я буду здесь хранима Тьмой, зато никто от Судьбы не прибудет за мной».
« Увидев за собой Гордыню, не стоит тут же бросаться в панику, пытаться вновь начать есть блюдо, которое уже не по вкусу. Вам перестанет нравиться старое, другие эмоции сядут на вашу лицо, они свесят ноги и скажут, что они от Госпожи. Будет ли это правильно смириться с Гордыней решать только самому обладателю. А порой лучше жить с этим чувством, скрываться под ним, чем доказывать обратное. Может с ней, может с ней и легче?»
***
18 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Вечер. « Как обнаружить случайность, что к вам она подошла так близко, что случай познакомил с ней в самый потрясающий или самый глупый момент? Случайность – как совокупность из тысячи чувств, рождает собой абсолютное новое, ни на что не похоже ощущение. И тут же хочется разобраться, понять, к какой категории отнести ту или иную случайность. А для этого разберемся, что она собой представляет, к чему приводит. И так ли это, что за каждой случайностью стоит сама Вселенная? Люди случаются отменными игроками в карты, к ним однажды попадёт пиковая масть, и больше их не оставит ни пиковая дама ни везение с ней. А бывает наоборот, бедный крестьянин изо в день, работающий на пашне, ни живет, ни чем, кроме светлых воспоминаний в свей голове. Он, может, умер давно, он не здесь, одно бренное тело заставляет его вставать, улыбаться на зло солнцу, и в вечер какой-то, представьте, коробок попадает к нему на глаза. Он и не догадывается, что в нем скрывается великое мастерство, что ловок и проворнее всех тех, кто уже выиграл по сотни. Появляется курьез, встает сомнение, не то Судьба его против знакомства с картами, не то он сам склоняется ко сну, плотные пальцы его разжимаются, а дома тоскуют дочери. Маленькие девочки, ради них разве что он начинает свою игру, собственную игру. Предшественником той случайности, стало везение. Не спросив разрешения у везения, не попросив его прийти, случайность никогда не представит перед вами. Больно хрупкая она, прямо как стеклянная рюмка, стоявшая по правую руку от крестьянина. Пустая и ничем не обретённая, до поры до времени она не влечет собой интерес, многим мозолит глаза, кто-то в разгар игры смахивает ее со стола, третьи и вовсе ее бьют. А крестьянин ее заметил! Так выбранная душа встает на дорогу, простеленную случайностью, так старику выпадают буби, на гране отчаянье он готов уже сдастся, уйти, но за последней картой ему выпадает туз. Крыто! Игра выиграна? А что если, случайность – это выигрыш, который очень важно вовремя поймать, не забыв поблагодарить везение?» - задуматься, что в нашей истории все соткано благодаря случайности, и даже самое сложное, запутанное клубком из резиновых нитей, вмиг расстелиться плавно и доступно. Любому захочется отложить книгу, отойти к окну и вскрикнуть: « Все было проще простого, их судьбу решила случайность.» Но знал ли хоть кто-нибудь из об этих случайностям, смог ли пожать ей руку, ощутить то, что мы спонтанно принимали, как должное. Мы так долго считаем, что должны были найтись друг с другом, что порой и не ставим в сомнения такие факты, как любовь, как везение, которое подтолкнуло на эту любовь легкомысленного Алексея и Аринку. Ведь, представить, что они могли бы и не стать другу близкими сердцами, Архимей Петрович со своим замыслом мог бы родиться в иной стране, никогда не познакомится с Идочкой, ну и я не открыть занавес того мира, который приоткрылся…случайно.
У нас были вечера, когда их не сковывала грусть, моральные потрясение еще не успели случаться, до слез тоже было рановато. До полночи оставалось не меньше пяти часов, и в нас била бодрость, маленькое счастье от привычных вещей. Если я в это время воображала себя, как бы ужинала с тобой, смотря в твои неземные глаза, то Лешка смеялся над Аринкой, прятал ее тетради, заставлял отвлекаться, Тишина прогуливалась на горизонте, и ее легко было поманить к себе. Непозднее время было чем-то приятным и для тебя, когда кончались безумные стопки тетрадей, неровные подчерки переставали лететь в голове, ты оставляла в одном из закоулков свой голове все медицинские темы, и переключалась на примитивные вещи. Книги ты перестала читать, они стали напоминать тебе о происходящем в трех от тебя шагов: отчаянье, несчастья, разочарования, враги и те, которым нельзя отказать. Какое бы произведение ты не брала, ты везде находила нас, твой разум сам наделял героев из поэм и писем такими же репликами, какими общались мы. Кроме того, ты бы могла уткнуться в цветную коробку, которую очень не признавали мы, выбирали лучше полежать, размышляя о жизни, но только не смотреть телевизор с разговорчивыми вещателями, длинноногими моделями. Больше всего ты смеялась над фантастическими фильмами, в которых воплощением зла люди представляли вовсе не тех, кто ими являлся. Все фильмы, откровенно говоря, врали и они не стеснялись этого, во весь голос работали никчемные каналы в соседних от тебя номерах, но у тебя было тихо, и в твоем маленьком краю и в душе. Восстанавливая по памяти твои поздние рассказы, можно вспомнить, что в подобные вечера ты ждала их, не так, чтобы ты нервничала, желала с ним найти общую тему для беседы, но поговорить с кем-то ты была не прочь. Часто, будучи наливая в плошку теплый суп, посыпая его укропом или петрушкой, позади себя ты натыкалась на Привязанность, мечтавшую попробовать тот же суп, или на Ветра, вечно смотревшего из далека. Ты выучила их лица наизусть, могла узнать со спины, в любом обличие, по тембру голоса и их дыханию, ты выучила всех, мечтала долго с ними говорить, только вот они были молчаливы. Последний раз ты говорила с Ветром глазами, стоило тебе обнаруживать его, сидящим за соседним столом, его мрачный вид удручал тебя, ты даже перехотела есть. А нарушенный аппетит, как известно, восстановить очень сложно…Ужин только открылся, а ты уже почтила не большой зал, напоминающий тебе Евпаторское Заведение. Нельзя упустить, что тебе все напоминало о нем. Ты всегда считала дни, зачеркивала их черными крестами в своей голове, оставалось еще около пяти дней, одно из чисел ты обвела желтым сияющим карандашом. Оставалось только спросить у тебя, верила ли ты себе, тому, что вы вернетесь абсолютно такими же, измученными, с прохладой в ледяных сознаниях. А каменел каждый из вас, и остановить этот процесс «старения», остановить гибнуть вовсе не было вашим желанием. Ты сидела тогда, прислоняя кружку горячего кофе к губам, этот напиток не придавал тебе бодрости, но заставлял не спать. Потому что и во снах ты не могла забыться, не увидеть его, нашего Лешку. Ты видела, как своим взглядом он запрещал тебе интересоваться о его здоровье. Стоило тебе приоткрыть уголки губ, сердце уже успело вздрогнуть, капилляры едва не разорваться, как он плохо заметным движением головы отвечал тебе заранее: «нет». Отчетливо понимая, что попала под влияние собственных учеников, которых сделала своими близкими друзьями, ты разочаровалась в себе, и казалось, ничто не могло вытянуть тебя на поверхность. Не то чтобы ты тонуло, но что-то тяжелое, как горб на спине, тянуло тебя к одну. Вроде бы можно было, вернуться, прекратить сними все отношения, уехать, предать их, но жить. Как жить? Куда бы не смотрела, на какую бы деталь ты не отвлекалась, все без них казалось настолько бессмысленным, что иногда ты позволяла себе плакать, так беззвучно, слезы стекали по твоим румяным щекам. Соленый комок образовывался в горле, ты проглатывала его, держала шею выше. Не позволяла ты себе сдаваться, иначе бы уже никто не мог удержать то оставшееся равновесие, шатающееся каждый день. Одно было странным, по одежде никак нельзя было понять свое внутреннее состояние. Обычно люди, ушедшие в себя, в депрессивные мысли, облачались в черное, но не ты! Ни разу еще мне не удалось застать тебя черным, если верить Свидетелю многому, то и ему тоже. Это меня делало счастливой, ведь в своем бардовом платье, с теми часиками с маленьким циферблатом на правой руке ты являлась открытой миру, и ни разу, кто-то подсаживался к тебе на ужине, но ты быстро уходила или отказывала им. Ты была интересна всем, они то смотрели на твои черты, то завались внутри себя сотней других вопросами, правда, Аринка уже давно воспринимала тебя, как должное лицо. По обыкновению она садилась рядом, не то рассказывала о встречах с отцом, а бывало она просиживала весь ужин, глядя на выход: ждала Алексея. И когда он появлялся, то будто не видев его вечность, она забывала о тебе, и уединено смотрела на него.
В описанный нами вечер парадокс сложившегося подле тебя круга из друзей ничуть тебя не обижал. Помимо кофе ты взяла еще салат из зеленых листьев, пару минут назад ты съела свой легкий ужин, и теперь смотрела на других. Прямо от тебя снова люди, толстая дама в малиновых очках и черной кофте всегда брала жареные крылышки, на которые ты смотрела с отвращением. А супруг ее, приходивший в одно и тоже с ней время, в клетчатом пиджаке, сутулый, при этом на длинным ногах, как у аиста, наливал в бокал гранатовый сок. Он мешался жене, буквально не отходил не назад, тыкая ей в плечо своим угольным носом. А она все набирала и набирала тарелки, не щадя ничего: капусту на левый край, толстую горбушку белого хлеба на правый, по середине она под сырным соусом положила в этот раз плов. Глядя на них, ты невольно смеялась внутри, замечая, что эта пожилая дама всегда делала один и то же круг, обходя его дважды. Интересно было, что от такого изобилия она особо не страдала, и когда ты ложилась спать, она еще гуляла со своим молодым по лунным светом объевшейся оранжевой луны. Наверно, вместе с ней они пели друг другу серенады вроде той, в которой о любви сложены все строки. Но знаете, какой просыпался в ней энтузиазм по утру, ты шла в кабинет, как обычно, в сером своем платье, а она уже за морозными окнами, гоняла своего тощего старика, заставляла его делать наклоны, все это она называла: «Зарядкой». Вот, что значит, было жить, и нести свое бренное существование тебе! Но мы вернемся, ведь не случайно заговорили о ней, ее чуть не сшиб с ног какой-то не высокого роста юноша в синем костюме. Ты обратила внимание, как блестели издалека его протертые до блеска лакированные туфли с незаостренном носом, черный каблучок делал его походку не грубой, а больно высокомерной. Он находчиво извинился перед твоей «героиней», в это время откусывающей кусок от желтой груши, а другой рукой держащей тарелку, он придержал ее за руку и предложил проводить ее до стола. Дама так растрогалась, порозовела, ее маленькие глазки поначалу округлились, а дальше секунды… очарованная, она таяла в его объятьях, как пломбир под лучами солнца. Ее супруг куда-то подевался, и спустя минуты наш герой, в котором вы бы без труда узнали приехавшего сегодня Антона, отодвинул ей за спинку стул, вежливо поклонился и о чем-то дале заговорил. Не видя его прежде, ты уже допила кофе, но продолжала прислонять по привычке край кружке к сухим губам, с которых так быстро смазалась помада. Ты смотрела на него в упор. Не исключено, что этот молодой человек понравился тебе: его учтивость, манеры, видимые из-далеки, ты ,сказать честно, давно не говорила с такими. Стоило тебе все же поставить пустую кружку на стол, поднять глаза, как впереди тебя эта женщина, сидела уже с супругом, пододвигая к себе набитую тарелку. Ты улыбнулась чему-то уголками губ, наверное, своим собственным мыслям. Но твои раздумья вскоре прервал чей-то голос, больно голос этот торопился, не проглатывал слова, но торопился, словно боялся услышать отказ. И вот ты подняла глаза, увидев перед собой этого самого юношу в синем костюме, разглядела на нем черный галстук, отглаженный воротник рубашки. Вблизи его идеализм не испортился, а наоборот доказал свое превосходство! Он стоял в шаге от тебя в руке с блюдцем, на котором придерживал кружку с зеленым чаем, пар струился к его лицу, касался густой челки из темных волос. А он произнес так ненавящего:
- Вы разрешите к вам присесть? Не то чтобы хочу поесть. Но вам, не скучно ли болтать со скукой, ее разглядывать люблю под лупой.
Ты не успела возразить, что очень любила делать, и, пожав плечами, улыбнулась, откинувшись на спинку стула. Антон так мгновенно оказался сидеть напротив тебя, что тебе показалось, будто бы он и не уходил, будто вы уже который год знакомы. Но ты видела его впервые, а твои ладони уже похолодели. Видимо ты забыла, как выглядели опрятные мужчины, привыкшая наблюдать за Лешкой, для тебя стало обыкновением неряшливая прическа, пыльные ботинки и руки с синяками на локтях. Этот незнакомец с первых секунд зацепил тебя, как самый вкусный кусок торта, откусив от которого кусок, хочешь следующий. Ты поспешила выяснить у него, кто же этот странный, молодой «господин»:
- Я вас не видела здесь прежде, а может, были вы скромны в одежде. Ах, нет, мои глаза не врут мне никогда, но вот пришла беда… И те сказали: « Облачись в очки, не доверяй ты не одной душе, и уходи от туда, где сверчки». Откройте тайну, если знаете ее, как ухватится за последний свет, когда осталось меньше, чем пару лет. Я в размышленьях плавала на лодке, и веслами всегда гребла, сейчас я словно полночь проспала. Откинулась на спину стула, и как будто проспала. У вас бывало так, что вы живете без секунд, осознавая всю опасность, вы в действиях уж вовсе не богаты, а скорей ими же распяты? Как начался наш грустно разговор, веселье все украл мой вор. Он каждый день ко мне приходит, отвлечь пытается, уводит… Простите.
Ты готова была уйти после произнесенных фраз, не понятных фраз, заключающий в себе твои личные переживания, которые отрывками посылала едва знакомому собеседнику. Кто он? Кто он, что тогда ты решила рассказать ему все, в переносном смысле, понять который не смог бы никто. Уходить тебе не хотелось, но в то же время тобой овладел страх за сказанное, ты обернулась, чтобы убедиться, не наблюдает ли за тобой Ветер или кто другой, но не было никого, а ножка твоя уже отодвинулась от другой. Толчок, и ты встала! Вместе с тобой встал и Антон, он возразил:
- Нет, нет, предмет беседы очень интересен…Вы встанете, и я уйду за вами, чтобы поделиться своими мечтами. Расскажите еще свой взгляд на мир. Боитесь вы открыться незнакомцу, а я желаю открыться солнцу. Рассмотреть его лучи, и выспросить кое-что у ночи. Почему в первый приезда день другу сестры и разбил губу, о спросил бы об этом Судьбу…Да ну.
После его маха рукой, ты обрадовалась тому, что его ничуть не смутили твои слова, но тут же кое-что тебя смутило. Ты перестала улыбаться, положила руки на край стола, расставив локти в сторону, поползла глазами по скатерти, и тихо спросила:
- Так это ты вы его задели? Его характер стал как будто, как качели. Не уловим и одинок, он живет словно дикий росток. Мы с ним часто, и девушка та, говорите, ваша сестра?
- Вы знаете Арину, ставшую похожей на отколовшуюся льдину? – во взгляде Антона сверкнуло какое-то облегчение, - Сегодня, разумеется, почтил ее своим приездом, а кажется, навстречу ей я вышел из своего подъезда. Не виделись года, расцеловались, обнялись, и тут приблизился к нам юноша один, она сказала: «Он со мной всегда». Ну, я не стал ее куда-то звать, тот это сделал за меня, ее же в чем-то обвиня. Он потянул ее жестоко за маленькую ручку человека, и тут не выдержав, я вдруг сорвался, я с гнева в тот момент сравнялся. Не знаю, как теперь, меня ей и простить, и больше братом та не станет чтить. Я вижу, вы так встряхнулись, не у что учится она у вас…мне хочется так ананас? – юноша обернулся, всматриваясь в людей, сновавших с тарелками.
Ты немного посмеялась, как твоя рука поднялась, и ты помахала шагающей на встрече девушке в атласном, синем пальто. Капли дождя застыли на ее плечах, светлые волосы, разбросались про спине. Подстриженные ровные концы тоже слегка намокли. И это под переставшим идти снегом? От нее веяло свежим дождем, таким, какой обычно идет в это время в далеких странах, или в Лондоне, где красные часы били очередной час. Ее румяные щеки были припудрены бледно оранжевым цветом, густые ресницы были сырыми. Она прошла не быстро, печаль ее пропала, как Антон пораженно произнес, отодвинувшись от стола:
- Это она, она…
Ты не поняла его, вопросительно взглянула в сторону остановившейся Созерцательницу двух чувств. Привязанность медленно развернулась к нему, правую ножку она вытянула вперед, руку поставила на пояс так, что вместе с ее плечом поднялись уголки ее бесцветных губ. Они единственные не были выразительными, но ни в коем случае не портили ее. Увидев Интия, того самого Интия, которого и завлекла сюда, она довольно улыбнулась, и минуты три стояла в проходе, мимо нее не прошло ни души. Но чем четче и с забвением Перламутров глядел на нее, тем больше ты приходила в непонимание. Неужели этот незнакомец, у которого она так и не спросил имя, видит их?
- Вы видите ее, девушку в синем плаще, как на письме четко клише? Кто вы? – ты не могла больше ждать, как окликнула от видения заворожённого Интия.
- Антон…- не громко произнес брат Аринки, протянув тебе не длинную руку, ты слабо пожала ее, он продолжил, - Скажите, вы же с ней знакомы, - он вновь поднял глаза на место, где до миг назад видел улыбчивую Привязанность, но от ее не осталось и следа, - Меня бы с ней могли вы познакомить.
На этом ты громко рассмеялась, да так, что Антон за секунду успел обидеться на твой смех. Мрачность окутала его, какая-то бестолковая грусть, из него ушла вся серьезность, надменность, и он стал похож на Аринку, которая всячески сидит с таким лицом, когда не находит Лешку. А еще больше тебя рассмешили его сдвинувшиеся, густые брови, которые всем своим видом выражали требование, желали услышать ответ.
- Татьяна, я Татьяна. – наконец ты представилась ему, дабы утолить его интерес, - Хотите знать ее в имя… Зачем, вы поделитесь этим с кем? С нею кругом ходит опасность, вы видите в ней некую ясность. Но это обман без маски и тоски, вам бы лучше от нее уйти. Мне скрывать правду жизни о ней не охото, но те ли я вам открываю ноты? Вас, не зная совсем, я просто ем, ем. Уж прошу, и не слова о ней, но верно, она видеться вам, скоро станет приходить ко снам.
На этом ты сдавила несчастное предложение, глаза виновато опустила вниз. Что тебя смутило? Что этот молодой человек, так внезапно ворвавшийся и появившийся там, где ему не надо было появляться, стремился занять какую-то позицию, быть лидером, как в своем сознание или незаметным влюбленным? Но ее обаяние потрясло тебя больше, чем его речь, он покорно замолчал, чего крайне не любил делать, но твой опущенный взгляд спугнул его хуже грозы, пугающей в лесу заблудившихся детей. Но разве он заблудился? Заблудился в себе, но в одном он был уверен, что та девушка с именем Привязанность настоящая, она есть и ты видела, и не исключено, что Аринка не говорит с ней по вечерам. Антон повеселел, мгновенно вернувшись в себя, он обратил внимание на твою короткую улыбку, и быструю походку куда-то в диагональ. Интий не поворачиваясь, смял нижнюю губу, но тут же им начало двигать чувство родственной связи, чувство проснувшейся совести, он обернулся в пол оборота. Застыв тебя, бросившей слово Аринке, и увидев, наконец, саму сестру в черном платьице, с собранными в хвост волосами, он уже мысленно поднимал пряди ее волос, чтобы сделать это в реальности. Ее силуэт приближался, Антон встал, не отпуская спинку стула, и вгляделся в ее грустное, должное к нему приплыть, лицо. А стоило ему оглянуться, как подле нее он увидел Лешку, тот отпустив руку Аринки, и бросив ее висеть в пустоте, убрал свои в карманы и безвкусно, не враждебно посмотрел на уже знакомого «приятеля».
- Арина, во мне тогда проснулся гнев, какой-то дикий на дабы, как конь, поднялся лев. Прости брата, ведь мой приезд сюда ради тебя, ведь я, любя…- он не договорил, как Аринка перебила его, посмотрев на него так презрительно, что он успел предположить, прощения он не заслужит.
- Любя, любя!- но на этом она попыталась улыбнуться, мешавшие, выпавшие тонкие волосы, она убрала за уши, облокотилась об скатерть рукой. – Не у меня проси прощения, когда в твоей голове проносится дуновение. Не обижай ты тех, кто дорог мне, с кем я живу без всяких, без потех. – она хотела было присесть, но передумала и взглянула на бледного Алексея, отошедшего на задний план в никчёмной беседе.
Лешка с легкостью и без принуждение перемотал его извинение, которое не успело случиться вперед, только бы быстрее перестать наблюдать перед собой его слова. В отличие от Аринки, он видел в Антоне другое, лживое и прыткое, желающее угодить любой даме, начиная от той, которую он чуть не толкнул и, заканчивая девушкой, к которой обратился при оформлении номера. Пошатнувшись, он вынул правую руку в голубой рубашке из зашитого корявыми нитками и одним толстым узелком кармана, и не громко, вяло произнес:
- Не станет больше!
Его восклицание до того обрадовало своенравного Антона, что тот со счастливой гримасой на лице, ощутил блаженное облегчение в груди, камень совести раскололся в нем, и он со всей силы пожал ему в ответ руку. И все бы было так прекрасно, пока он бы не заметил, как сквозь прозрачный цвет рубашки виднелась обвязанная вокруг локтевого сгиба повязка. Он замер на ней глазами, и даже целую в щеку сестру, он как-то коряво смотрел на его рук, на длинные пыльцы часто сгибающиеся туда сюда. Пока он целовал сестру, Лешка, не медля упал на стул, коснувшись больного места, и мечтательно задрал голову вверх, моля Бога о скором его уходе. И толи его, правда, услышала вселенная, то ли кто-то еще помог сбыться его маленькой и самой легкой мечте, потому что уже которую минуту за спиной черноволосой девушки все в том же плаще стояла Привязанность, облокотившись спиной о белую, худую колонну. Она сочувствующе смотрела на нашего героя, обронившего Аринке:
- Прости, пора мне отдохнуть, в глазах красивая мура!
Он отстранил ее от себя, как обычно с вежливостью, в спешке направился за ускользающей Привязанностью. Та уходила, будто случайно в один момент с ним, и шла она вроде медленно, но всегда держалась от него на вытянутой дистанции, никому не нужной дистанции. Но Аринку он более не интересовал, а наблюдательность в ней вовсе притупилась, она приблизилась к Лешке, гладившему собственную руку, как услышала от него:
- Однако твой силен братишка, тебе не страшно в детстве было давать ему мишку? А тот бы оторвал ему лапы, и нового купил на папину заплату.
- Очень больно? – она понимающе коснулась его руки, после пересела к нему на колени, проговорив, - Я в мишки не играла, я больше все мечтала, мечтала…- поцеловав его в шершавую, белую щеку, заметила, как в их сторону направлялась ты с двумя кружками чая.
- И домечталась! – отрезал Алексей, позабывший о руке, он вдруг засмеялся, видя, как она болтала ногами, легкая, как пушинка. Сидевшая на его ногах в серых брюках, она казалась ему маленькой девочкой, не имеющей ничего с ним общего. Такая заводная, та, которую он никогда не сможет потерять. Может быть, он не любил ее так, как ту, что являлась во снах, но она была безумна, нужна, как горячий чай для того, чтобы согреться, как мама брошенному ребенку, каждый день выглядывающему в окно. Она перекинула правую руку через его шею, и засмеялась, задев ему по носу кисточкой хвоста. Лешка зажмурил глаза, но промолчал, не хотя ее отпускать, он скрестил пальцы рук вокруг ее талии, взглянув на подходившую тебя.
- А, правда, что у меня самая прекрасная мечта на свете, ее не спеть в плохом куплете? – спросила Аринка у тебя, стоило тебе поставить блюдца с чашками чая на стол, и озабоченно взглянут на тех, кто были еще совсем детьми. Ты увидела в них то скрытое, так выходившее в свет, то, без чего не могли жить сердца.
Ты кивнула ей в ответ, и, посмеявшись тоже так, и осталась стоять подле в бардовом платье, и, не посматривая на часы на руках, ты забыла обо всем, что только было в это мире. Окружение вокруг тебя больше не волновало, снег, вновь поваливший за окном, проходил мимо тебя, чай остывал, но не остывали они, заточенные в рутину придуманных, собственных обстоятельств, они оставались тем целым, о котором говорят, что вместе всегда. За все эти дни этот эпизод так ярко въелся тебе в память, что спустя много времени, ты рассказывала мне о нем, как о самом приятном, что не позволило тебе ни почему скучать. Ведь скучать с ними было невозможным, пока ночь не пришла и холодным взглядом не окинула жертв, пока метель не заставила скрепить окна, пока потребность не переступила святую ступень. А, когда переступит, то в этом зале уже не будет гореть свет, потухнут флаконы, тебе захочется спать, им тоже и только горячая струя воды поможет ему согреться и в без того теплых руках Аринки…
« Получив выигрыш, поймав его с неба или по благородству какого-то другого человека, очень важно принять его. Не стоит в первый же миг отбрасывать ту случайность, которая свела с новым знакомым, и заключает в себе дальнейшую игру. Потому что случайность не играет один раз, она не играет и дважды, ей повезет, повезет вам, карты сойдутся, и эта самая случайность заберётся вам в сердце и скажет: «Поиграем снова». И вы не сможете ей, как любой другой, столкнувший с ней лицом к лицу. Но почему?».