или ТАЙНА, СВЯЗАННАЯ С РОССИЕЙ.
И что только человек не делает
из своей жизни! Просто смешно!
Оноре де Бальзак.
Когда Клаус ещё водил электровоз, писал маслом картины для себя, шутил с продавщицами и мечтал жениться, он познакомился с Наташей, по-европейски – Натали. Она торопилась на работу, стояла на перроне у дверей первого вагона. Он был у штурвала, пригласил её в кабину прокатиться по железной дороге не так, как все. Услышав русское имя, сообщил, что у него есть личная тайна, связанная с Россией. С тех пор закружились их отношения в свободное от работы время.
Спустя три месяца влюблённым случайно попалось по уценке обручальное кольцо с брилликом. Правда, размер был слегка великоват. Клаус купил его для Натали, хотя оно и перекручивалось на пальце камнем вниз, что огорчало её. «Она ведь не немка, не станет обращать внимание на такую мелочь», – думал он, ничуть не смущаясь. А вскоре наступило 31 число декабря – день рождения Клауса. Многим эта дата для именин не нравится, потому, что все празднуют Новый год, а не их появление на свет. Но он наоборот, считал, что ему в жизни крупно повезло: в один день – два праздника, не надо лишний раз тратиться. Неожиданно пришла в голову мысль: «А что, если ещё больше сэкономить, отметить в этот день три события? Зря что ли он приобретал кольцо?» Так он объявил фэрлобт, т.е. их обручение. Поздравляли его одновременно с Новым годом, юбилеем и помолвкой. В этот вечер Клаус выглядел очень счастливым; Натали тогда и не догадывалась, что больше, наверное, из-за экономии.
Почти год проверяли чувства в конце недели, после работы в субботу и воскресенье, как модно в Европе. Мечтали. Клаус молча, а Натали вслух: о замужестве с немецким «принцем», о доме собственном, и о поездке в Венецию, музей на воде под открытым небом. Она несбыточно снилась ей с самого детства ещё в Советском Союзе. Клаус, правда, был в ней один раз в жизни, в 18 лет со школьной экскурсией, но всё же решился поехать ещё раз, тем более, по горящим путёвкам на 60% дешевле. Хотел освежить их с Натали отношения.
Душа невесты пела и плясала ещё за неделю до этого сказачного путешествия, а жених ходил удручённым. По-видимому, денежная болезнь уже начала точить его изнутри, как червь яблоко. Когда прибыли на Адриатику, счастье просто выпрыгивало из его наречённой наружу, не давая никому покоя! Она кормила голубей на площади Святого Марка, любовалась произведениями древних художников и скульпторов, украсивших картинами и скульптурами дворец изнутри и снаружи. На ходу, спонтанно фотографировалась на пристани рядом с прогуливающимися гондольерами в приплюснутых соломенных шляпах и вёслами в руках.
Потом был сравнительно дешёвый для Венеции обед: огромная, на весь стол, вегетарианская пицца на шесть персон. Натали опять радовалась: «Какой пикантный вкус! О чудо-аромат! Как романтично уличное кафе! Прямо у воды!» Разувшись, стала бултыхаться ногами в мутном канале. А, когда запила двумя фужерами красного вина пиццу, совсем невообразимо развеселилась. Тут была дана команда в туалет перед катанием на гондолах. Сердце туалетного работника, стоявшего у пропускника-автомата, Натали покорила в один миг. Он ей показался итальянским Челентано, а она ему копией знаменитой француженки:
— Бриджит Бордо! Си франсэ? Си франсэ?
А она в ответ:
— Но!Но!РусикА!
— О, кей! ФантастикА! Матрошка! Горбачёв! Давай, давай! – стал выкрикивать итальянец, показывая большим пальцем вверх. Не раздумывая кинулся в её распростёртые объятия со страстным поцелуем. Свидетельницы-немки от смеха и удивления чуть не упис*лись, поспешили в кабинки. На обратном пути «Челентано» подстерегал Натали у выхода. Опять в неё впился; в рабочее время и при всём честном народе. Бежал вслед со страстными увлажнёнными глазами, на ходу записывая для неё номер телефона, восклицал что-то о любви: «Нои романцо д,аморэ!»
А Клаус в это время поджидал её в очереди у причала; невольные свидетельницы вопиющего аморального проступка уже успели ему насиксотить. Но об этом не подозревающая, окрылённая успехом Натали, прыгнула в лодку всех опередив и со всего размаху! Подумаешь гондола… У себя на реке Оскол она одна в непогоду управлялась с вёсельной лодкой. Она ведь с улицы Островной. Смуглый гондолист-итальянец выматерился по-русски, потому, что чуть не уронил весло. И чем больше Натали веселилась, тем мрачнее становился Клаус.
К вечеру, уже в Вероне, он уставший и хмурый шёл слегка прихрамывая на правую ногу. Улыбнулся только у балкона Ромео и Джульетты, когда держался за бронзовые груди юной и страстной возлюбленной. Левая приносит любовь, правая деньги. За правую держался дольше. Потом пошли по улице. Натали очень обрадовалась, когда увидела два свободных места за столиком в уличном кафе с видом на древнейший Амфитеатр.
— По чашечке кофе? – предложила она.
Наречёный тоже обрадовался, сел в плетёное кресло. Расслабившись, стал рукой потирать больную ногу. Потом заглянув в меню, вскочил, как змеёй укушенный.
— Что случилось? Тебе плохо? Нужен врач? – побежала вслед за прихрамывающим Клаусом Натали.
— Кофе стоит семь марок!? Я не позволю итальянской мафии так легко заработать на мне деньги! Где ещё есть такие бешеные цены?
— Учти: они платят большой налог за экзотичное место.
— Нэ-нэ, нэ-нэ, – возмущался он, на ходу размахивая головой, как лошадь облепленная мухами.
— А мне почему-то никаких денег не жалко, лишь бы почувствовать ауру давно ушедшего времени, насладиться неповторимым видом памятника культуры всего человечества!?
Вечером в ресторане отеля, где на завтрак он съедал шесть яиц, сваренных вкрутую, через край насытившись полагающимся ужином, Клаус наконец-то решился на серьёзный разговор:
— В отпусках люди проверяют друг друга. У меня предчувствие, что мы не подходим. Все немцы только и говорят о твоём слишком спешном поведении и наивности.
— Наивность не недостаток, а наоборот признак одарённости!
— Ты целовалась с туалетным работником?
— Да. А что, он заразный?
— Зачем?
— Коллекционирую оригинальные поцелуи. Чтобы под конец жизни было, что вспомнить.
— У тебя ужасные моральные представления!
— Мораль есть выдумка, а не вывод из жизненного опыта. И кто о ней говорит, тот с удовольствием грешил бы сам, если б мог.
— Ты где такого начиталась?
— У Антона Павловича Чехова.
— Пойми, что у немцев так вести себя не принято!
— А я не немка. И не смогу ей быть! Я русская, и умру русской.
Клаус по привычке закрутил головой:
— Нэ-нэ, нэ-нэ…
— А вы, немцы, думаете, что ведёте себя правильнее всех на свете? И не осознаёте, как вы скучны и как глупо выглядите иногда за границей.
— Мы-ы-ы? За границей?
— Да я просто обхохатывалась над тобой в Польше, когда ты раскланивался перед кассиршей, а она хамила в ответ, потому, что ты задерживал очередь. Ха-ха-ха!
— Не вижу ничего смешного!
— Ой, не могу! Умру со смеху! – закашлялась Натали, – вспомнила, как ты накрывал всем телом те пять миллионов злотых на прилавке обменного пункта. А куча всего то пятьсот марок стоила.
Судя по всему, Клаус не на шутку разволновался; руки его задрожали, стал даже заикаться, как в детстве. Махнул низкорослому, как и положено итальянцу, официанту. Заказал поллитровую кружку пива, хотя обычно кроме кока-колы и кофе ничего из стимулирующих элексиров не употреблял. Выпил её залпом, потом заказал вторую. Лицо его отупело и ещё больше погрустнело. Стал бубнить себе под нос:
— Два миллиона, два миллиона. Я накопил два миллиона дойче марок… У меня есть тайна, связанная с Россией.
— Ну давай, колись. Вторая тайна, тоже связана с шестью нулями?
Ответа не последовало. Наутро он отказался от своих слов. Уверял, что имел в виду два миллиона итальянских лир. Насчёт тайны в России даже не заикнулся.
Через полтора месяца наступил новый, 2001 год. Немецкие марки поменяли на евро. За праздничным столом Клаус подарил сыну, дочери и Натали по мешочку новых денег, всего двадцать евриков мелочью. Все трое отметили, что раньше он был намного щедрее. Сын, разливая спиртное, спросил, не налить ли отцу пива? Натали категорически запротестовала:
— Вы знаете какую несусветную чушь он нёс в Италии после пива? Ему почудилось, что у него два миллиона дойче марок.
— Не чушь, и не почудилось, – гордо заявила его взрослая дочь.
А когда дети разъехались по домам, Натали прочла поздравительную открытку: «С Новым годом, моё сокровище! Желаю здоровья, успехов в работе и счастья со мной! Я доволен нашими отношениями, пока не хочу ничего менять. Твой Клаус».
Домой пешком ей было далековато, а транспорт не ходит в Новогоднюю ночь. Пришлось в последний раз переночевать у жениха. Наутро проснулась в его дешёвой (дешевле не бывает), непроветриваемой из-за экономии тепла берлоге, как всегда, и днём и ночью с опущенными жалюзи, когда не поймёшь какое время дня и года, дождь иль солнце за окном. Сказала: «Прощай, Клаус! Мне нужно солнце, воздух и настоящая любовь! Будь счастлив со своими миллионами!»
За минувшие десять лет он ничего в своей жизни не поменял, а внешне и внутренне изменился до неузнаваемости, превратился в жалкое посмешище. Проживает в той же хибаре, двадцать два года без ремонта. Говорит, что прекрасно себя чувствует в этом хаосе. Также не работает светильник в спальне, ни разу не стиранные занавески на окнах задубели от пыли, грязь и паутина повисли по углам. Теперь он не стрижётся и не бреется. Давно продал свою микролитражку, в которой его колени торчали из-за руля. Ходит пешком на блошиный рынок воровать консервы и мелкие безделушки, складирует их в подвале.
Однажды Натали случайно встретила его на таком базаре. Он облюбовал себе галстук любимого жёлтого цвета всех немецких пенсионеров. Как жилет у господина Генчера, бывшего министра иностранных дел. Затем намотал его себе на кулак, сунул руку в карман и пошёл восвояси. Кражу видели все окружающие.
— Эй! Большой человек! Вы забыли заплатить, – закричала ему вслед продавец.
— У него не все чашки в шкафу (не все дома), – сказала Натали, показывая пальцем на лоб и подавая монету в 50 центов.
— Ах, зооо… (ах, так), – сочувственно протянула продавец.
— Спасибо, добрая душа! Как я беден! Как дорога жизнь! Когда же всё подешевеет? Вот бы выиграть миллион в лото, – благодарил он на ходу, догнавшую его Натали, которой не терпелось выразить своё возмущение:
— Только что я воочию убедилась, что у богачей, чем выше проценты в банке, тем сильнее «плавятся» мозги!
Две роскоши жизни он всё же себе позволяет: лото и телефон. Раз в месяц просит бывшую наречённую сказать ему что-нибудь, хотя бы счастливые числа на автоответчик. Лишь бы послушать её нежный голос. Однажды он пригласил Натали в югославский ресторан, чтобы, наконец, рассказать свою тайну. Она согласилась скорее из любопытства, удивляясь своему неожиданно возникшему волнению. Уселись за стол в уютные плетёные кресла под сенью каштанов у берега спокойно текущего Рура. Над головами был натянут брезент, чтобы плоды не падали в тарелки. Когда официант поднёс книгу-меню, Клаус сказал: "Спасибо, я не голоден, а даме принесите рыбный суп за четыре пятьдесят".
Приветливый чернявый официант принял заказ и через минуту уже нёс корзинку с ароматным поджареным хлебом и кусочками солёного сливочного масла с травами – бесплатное дополнение к блюдам. Клаус накинулся, как из голодного края на хлеб с маслом. В конце их скудного обеда Натали опять заволновалась, в предчувствии наконец-то услышать что-то особенное. Но Клаус не торопился. А когда несколько отскочивших каштанов забарабанили над головой по брезенту, она вздрогнула от неожиданности и потеряв всякое терпение, спросила:
— Ты мне обещал сегодня, наконец-то, открыть свою тайну, связанную с Россией?
— Не помню. Может в другой раз?
— Другого раза может не быть.
Он промямлил что-то очень тихо, губы его задрожали:
— Я давно хотел, я давно хотел…
— Ну говори же! Что-то страшное?
— Я хотел объяснить. Почему я не могу тебя забыть.
— Почему?
— Потому, что я, что я…, – от нерешительности он едва не задыхался.
— Давай рожай смелее, – поторопила Натали.
— ...что я наполовину русский.
— Вот и прекрасно! Хочешь я найду твою родню через международную русскую передачу «Жди меня»?
— Зачем? А, вдруг, они в гости ко мне приедут? Это будет стоить дорого.
Натали смотрела на его бледное неподвижное лицо, обрамлённое седыми лохмами до плеч, и бородой, свисающей почти до пояса, слушала тихий, приглушённый, как у больного голос, чувствовала неглубокое дыхание, и ей казалось, что он экономит даже на движениях, силе голоса. Воскресший Гобсек!
— Мой отец был русским военнопленным, – продолжил он рассказ, – меня в детстве дразнили «Вайзэ руссэ» (русская сирота). Мать врала, что её изнасиловали, а сама всю жизнь хранила фотографию моего отца. Я вылитый он!
— Блудницы всех времён и народов всегда притворяются изнасилованными.
— Поверь, как я по нему лично и от позора страдал. Я убегал из дому, чтобы не слышать дразнилок. Представлял себя Тарзаном: ел лесные орехи и ягоды, пил воду из озера, лазил по деревьям, прыгал с ветки на ветку и падал с большой высоты.
— Ах, вот оказывается откуда у тебя столько шрамов на руках и заднице?
— Да. А когда мне было 12 лет, мать, потеряв надежду дождаться своего русского, вышла замуж за жадного коротышку-фабриканта. Он делал подтяжки и ремни. Я его ненавидел, а он меня-дармоеда. Он копил всю жизнь, а я начал ему назло. Подрос, выучился на машиниста электровоза. Стал выходить на работу в праздники и выходные за повышенную плату, а также в ночные смены. Копил. Экономил. Всё в банк под большие проценты.
— Теперь я понимаю почему отчим всё завещал внуку, а не тебе. Твоё счастье, что есть дети, оставишь свои миллионы им, а не собачьему приюту, как многие немецкие скряги.
— К сожалению я никогда не увижу своих внуков; моя дочь лезбиянка, сын женат на кастрированной. Это пусть останется между нами.
— Во, как жестоко ты судьбой наказан за свою жадность…
— Я всё понимаю. Я помешался на деньгах. Особенно, когда поменялись дойче марки. С приходом евро я потерял почти половину. Чувствую, что это страшная неизлечимая болезнь.
— Притом, заразная и самая мерзкая!
— Но я ничего не могу изменить, ничего не могу с собой поделать. Жизни не видел. А теперь уже ничего и не хочется, только копить и считать…
Он вытер со лба крупные капли пота, выступившие от волнения. Посмотрел каким-то жалким, виноватым, униженным взглядом. По бледной, сухой щеке скатилась скупая слезинка. Произнёс:
— Лучше тебя я никого в жизни не встретил. Чтобы в одной женщине – столько достоинств... Гордись, гордись. Но бедновата! Вот бы выиграть миллион в лото, с какой радостью я бы на тебе женился.
— Не женился, а тут же положил выигрыш под долгосрочный процент.
— Да. Наверное положил, – подтвердил он, немного подумав.
В этот момент Натали смотрела на Клауса, почти своего ровесника, со страхом и жалостью, как на покойника. Всего десять лет назад весёлого шутника, стройного, голубоглазого блондина, ростом в 196 сантиметров, а теперь настоящего старика! Согнутого, хромого, неухоженного, дурно пахнущего, с бессмысленным взглядом. На нём была жёлтая замшевая куртка, в которой он ездил в Венецию, но теперь вся в пятнах, выцветшая и затёртая. Он медленно пододвинул её тарелку-пиалу к себе, слегка наклонил и доел три ложки рыбного супа.
На фото: акварель автора "Венеция". 50Х60см.