Лэд. Весь мир насилья мы разрушим.
Это была серая книжица с надписью «деловой блокнот, и то же по-английски в серой обложке разрисованной под гранит, что ли. Колонтитулом шло «Янтарный сказ» и загадочная «Мока-Имидж».
— Мока Имидж, — пробормотал я, — что же мне надо сделать?
За много лет общения с Петрухой, я никогда не пытался сформулировать, что же он за человек. Даще не задумывался. Хороший человек, что еще? Умный? Да, умный. Как умный? Каким умом умный? Наивный? Точно! Был наивным, сейчас не знаю. Добрый? Наверное. Когда творить добро? Кому. Пусть будет добрый. Во всяком случае, не злой. Не агрессивный. Не дурной. Интересный собеседник, помешанный на музыке. Но о музыке со мной говорить, что со стеной. Я в песнях слышу только слова.
О чем чаще всего говорили? Ни о чем. А о чем еще говорить друзьям?
Хотя нет. Если разговор заходил о политике… А он заходил о политике. Поскольку спорт был политикой, «Битлз» был политикой, очередь за колбасой была политикой. Только очередей за колбасой у нас не было. В Москве были, и даже в соседнем Кемерове, говорят, были. А у нас не было. По причине отсутствия колбасы.
Так что, отсутствие очереди в магазине тоже было политикой.
А если разговор заходил о политике, Петруха порой горячился. Кипятился. Выходил из себя.
Взгляды у него были. Принципы? Нет, взгляды. Или принципы. Не знаю.
Представьте себе оголтелого антикоммуниста и злобного антисоветчика. Представили?
А теперь представьте себе убежденного марксиста-ленинца. Представили?
И, наконец, представьте себе, что и тот и другой живут бок о бок и даже работают вместе. Тут и представлять особо нечего, кто из нас такого не видел!
А представьте, что эти два персонажа не только мирно сосуществуют, не только никогда не конфликтуют, а живут душа в душу. Слабо?
Ну тогда вы ни за что не поверите мне, что я такое видел. И оголтелому антикоммунисту, и убежденному марксисту-ленинцу, было совсем не тесно в одной черепной коробке. Проще говоря, это был один человек. Этим человеком был Петруха.
Петруха был убежден, что марксизм — не догма, а руководство к действию. Посему он спокойно относился к заявлениям Энгельса о том, что детей надо отрывать от материнской титьки и отдавать на воспитание государству. «Энгельс, — говорил он, — считал эту меру единственно верной, и совершенно гуманной. Бесчеловечно, заставлять женщину в одиночку воспитывать детей. А воспитывать их придется в одиночку, поскольку по понятиям Энгельса семья с минуты на минуту отомрет».
Отомрет вместе с государством и частной собственностью. Тут, правда не очень понятно, кто же тогда станет отбирать детей у матерей, если государства не будет. Хотя может, Энгельс и не писал «государство», может он употребил слово «общество». Я, знаете ли, Энгельса не читал, я его конспектировал, это Петрухе вечно хотелось во всем разобраться. Впрочем «общество» понятие еще более безликое, чем «государство». Если общество начнет отбирать детей, то явно не всем своим составом. Естественно используя какие-то органы. А чем это не государство? Да и слова «отрывать», «отбирать» я использую с позиций современного общественного опыта. Энгельс же полагал, что общество просто возьмет на себя заботу о подрастающем поколении. Вопрос о том, не будут ли матери препятствовать такой заботе, он просто не рассматривал. Думаю, ему казалось настолько очевидным, что матери воспримут такой порядок вещей с величайшим энтузиазмом, что тут же выстроятся в очередь по сдаче новорожденных обществу. Некоторые даже не дождавшись отлучения младенца от титьки.
Кто может сказать, что роилось в головах великих гениев, какие заоблачные дали истории прозревали они своим мысленным оком?!
Там же, в «Происхождении государства семьи и частной собственности» Энгельс сетовал на узколобость современников, не способных вообразить архитектора пришедшего посмотреть на процесс осуществления своего проекта — на строительство дома, если уж совсем по-научному — и тут же отталкивающего рабочего от его тачки, и несущегося с этой тачкой по строительным лесам, только потому, что у него, архитектора, выдались пять свободных минут. И не вина Энгельса, что за минувшие пару веков, лбы у граждан нисколько не расширились. А что коммунизм так и будет строиться при помощи тачек, так в этом нет злой иронии. Энгельс ведь не был фантастом, чтобы изобретать подъемный кран.
Петруха глубоко впитал идеи коммунизма. Развитие общества он рассматривал исключительно как процесс смены экономических формаций, происходящих из-за конфликта производительных сил с производственными отношениями. И именно поэтому, а так же глядя на окружающею его объективную реальность, пришел к необходимости экстраполировать учение Маркса. Новое учение можно было смело называть «петрусизм», но Петруха из скромности не называл его никак. Основная идея петрусизма: в социалистическом обществе назрел конфликт между этими самыми силами, и этими самыми отношениями. Но внутри общества зреет новый класс эксплуатируемых и угнетенных — интеллигенция. Интеллигенция, вне всякого сомнения, — класс, и прослойкой ее называют исключительно для того, чтобы замазать реальную картину. Надо ли говорить, следующей ступенью в общественных формациях рабовладельчество — феодализм — капитализм — социализм станет коммунизм, к которому общество придет в результате коммунистической революции, и гегемоном такой революции станет, ясное дело, интеллигенция. Результатом такой революции станет превращение собственности на средства производства из государственной в общенародную. То есть возникнет такой порядок вещей, когда все граждане от главы государства до дворника получают какой-то процент от валового национального дохода. То есть, государство превращается в одно гигантское акционерное общество.
Петруха был уверен в неизбежности коммунистической революции, но он помнил и учение Ленина о неравномерности развития государств, потому не мог сказать точно, в какой стране революция произойдет в первую очередь. Более того, ему казалось, что этой страной будет не наша. Но на всякий случай к грядущей революции он готовился. Главным образом морально. Главным и единственным.
У-фф! Я закончил. У Петрухи изложить все это получилось бы гораздо складнее. Он бы и ссылки на источники указал с точностью до страницы, и много чего добавил бы. Только последние годы вспоминать об этой своей теории он не любит.
Кто может знать, быть может, петрусизм и стал бы новейшей революционной теорией, флагом всех российских диссидентов, компасом студентов всего мира. Может и стал бы Петруха символом всех грядущих революций наравне с Троцким и Че Гевара, но в нашу жизнь, ломая все созданные нами миропостроения, ураганом ворвалась перестройка.
Перестройка оглоушила Петруху. Нет, Петруха не сидел часами, глядя в одну точку, как можно было бы предположить. Напротив, вел он себя как и все окружающие. Только изредка мог выдать совершенно петрухинскую фразу. «Не пойму, — говорил он, — то ли социалистическое правительство научилось лавировать, то ли что за на фиг». Так и ходил он ошарашенный, и за каждым событием, за каждой газетной публикацией за каждым словом Михаила Сергеевича, видел что-то, но разглядеть не мог. И когда орган внутреннего взора начинал слезиться от напряжения, Петруха в очередной раз выдыхал: «Не понимаю!». Я тоже не понимал. Понял гораздо позже. Петрухе удалось понять, что жизнь не укладываемся в Марксовы схемы. Понять что она не укладывается в его собственную схему, оказалось гораздо сложнее. Впрочем, жизнь не укладывается в любые схемы, но это всем известно и никому не интересно.
Я вздохнул. Воспоминания, воспоминания... Надо попытаться составить психологический портрет. Вот по этой серой книжке.
В начале стояло содержание. Календарь за 1993 год, календарь за 1994 год. Что ни о чем не говорило. Ведь заполнять данную книгу можно было гораздо позже покупки. Следующая страница называлась «личные данные». Я поспешил ее открыть. С левой стороны стояли названия данных, включая группу крови и номер личного автомобиля, а правая сторона оказалась незаполненной. Еще страниц сто содержали информацию о гостиницах Москвы, банках как было сказано суверенных государств, биржах давным-давно прогоревших, прочую ерунду, и совсем уж к месту неметрических единицах англоязычных стран. Что тоже не давало, пищи для размышления, ибо не было написано от руки, а отпечатано в типографии. Сначала, я подумал, что если человек покупает именно такой ежедневник, значит, зачем-то ему нужна эта информация. Но вскоре понял, что ежедневник мог быть куплен, какой попался, а то и просто унесен с работы. И наконец, сам ежедневник. Сразу стало ясно, что он не заполнен по дням, а просто использовался в качестве общей тетради. Странный разрозненный текст, сбивал с толку. К счастью своему, я вспомнил одного из наших профессоров. Точнее настоятельную его рекомендацию вести конспекты только с одной стороны тетради. «Вы все равно оставляете поля, — безосновательно утверждал профессор, — так отведите под поля целую страницу. Я внял совету педагога, только на странице-поле, у меня никогда не появлялось никаких заметок. Тот же принцип был использован и в этом ежедневнике. По правой стороне летел сбивчивый, почти документальный текст, с многочисленными ошибками и без знаков препинания. Правая же сторона была заполнена примечаниями к тексту. Иногда в две строчки, иногда примечания к короткому абзацу занимали две-три страницы. Порой, примечание вставлялось, когда было далеко не завершено предыдущее. Тогда по страницам были нарисованы безобразные стрелки. Иногда, примечание вовсе и не было примечанием. Видимо так хотелось что-то записать, что писалось там где случайно открыл, даже не пролистав, поскольку свободное место было, больше половины дневника осталось пустой. Во всяком случае я так решил, поскольку, например, отрывок о неком педерсоне не смог соотнести ни с какой частью текста. Что еще бросалось в глаза сразу? Примечания писались другой ручкой, точнее, другими ручками. Писал их, казалось, другой человек, но тем же, разве что более аккуратным почерком. Еще примечания не так изобиловали ошибками.
Вот и все, о чем можно сказать сразу. Дальше я приведу полный текст, только выделив все, что было слева курсивом. Может быть, имеет смысл читать сначала только то, что курсивом не выделено. Не знаю. Лично мне пришлось читать этот текст, и слева на право, и наоборот, и черт знает сколько раз. Чувствую я неуловимую невысказанную мысль. Но не знаю, что еще добавить. Вот этот текст