- Что это? – голос матери не предвещал ничего хорошего.
«Неужели нашла письма Андрея?» - подумала я с испугом.
Но нет – у неё в руках тест, на котором светятся предательские две полоски. Врать бессмысленно. Пытаться что-то объяснить – тоже.
- Влапутислава, ты что, уснула? Я тебя спрашиваю!
- Ну, беременна я, - мой ответ прозвучал не то жалобно, не то обречённо.
- От кого? Говори, дрянь!
- От Андрея.
- Да ты понимаешь, что ты нас опозорила? Мы с отцом в тебя всю душу вкладывали, во всём себе отказывали, чтоб ты человеком выросла! А ты, сучка неблагодарная… Уйди с моих глаз! Видеть тебя не могу!
И я ушла. В свою комнату. Что теперь будет? Заставят делать аборт? Выгонят из дома? Или вообще убьют? Как это бывает с приговорёнными к смертной казни, перед глазами с космической скоростью проносилась вся жизнь…
Мне четыре года. Мама берёт меня на колени и показывает на экран телевизора:
- Посмотри на этого дядю. Это Владимир Путин – наш президент. Он сделает нашу страну великой и сильной. А тебя теперь зовут Влапутислава в его честь.
- Но я не хочу! – капризно надуваю губки. – Он мне не нравится!
- Нельзя так говорить, - терпеливо объясняет мама. – Этот дядя спасёт нашу страну от голода и разрухи. Без него нам всем будет очень плохо.
Это имя и предопределило мою судьбу. С детства я усвоила, что всегда и во всём должна быть самой лучшей. К тому времени, как я пошла в первый класс, я уже знала наизусть букварь и таблицу умножения. Когда мои одноклассники учились читать по слогам, я легко читала целыми словами, когда складывали числа в столбик, я делала это в уме. В пятом классе на уроках английского учительница специально для меня приносила сказки на этом языке, потому что пережёвывать давно выученное мне было скучно. На истории, когда весь класс только знакомился с Петром Первым, я уже узнала об этом персонаже всё, что написано в энциклопедиях. И так во всём – будь то химия, физика, изобразительное искусство. Даже по физкультуре я несомненно была отличницей.
Конечно, пятёрки не валились на меня с неба, а были результатом многочасовых занятий. Из-за них у меня нередко болели глаза, а мозг от переутомления упорно бодрствовал до часу ночи. И даже на каникулах я не была свободна от энциклопедий и репетиторов. Хотя иногда я втайне завидовала тем счастливчикам, что, получив тройку, спокойно живут дальше (а для меня даже четвёрка была смерти подобна), в целом мне нравилось быть лучше всех. Нравилось, что родители мной гордились, и учителя ставили в пример. И необычное имя мне тоже нравилось.
К выпускным экзаменам я готовилась с особой тщательностью. Я знала, что должна их не просто сдать, а сдать лучше всех. Чтобы двери самых престижных вузов страны были передо мной открыты.
Экзамен по английскому. Я выхожу к доске, уверенно отвечаю. И вдруг, опустив глаза, отчётливо понимаю: это конец! Отвратительная стрелка поползла по колготкам на самом видном месте! Я билась в истерике, что-то кричала, а то вдруг принималась хохотать, как сумасшедшая. Так продолжалась невесть сколько времени, пока напуганная учительница не вызвала скорую.
После нервного срыва была депрессия, когда мне реально ничего не хотелось. Мама с папой, приходя в больницу, каждый раз говорили, как им стыдно за моё поведение:
- Что ж ты, Влапутислава, ведёшь себя как истеричная дура? Ты должна быть всегда на высоте!
Именно тогда я познакомилась с Андреем. Студент мединститута, он подрабатывал в больнице, заодно помогая своей матери – медсестре Марии Александровне. Чтобы развеселить и утешить царевну Несмеяну – так он меня иногда называл – он частенько рассказывал, как попадал в глупые ситуации. Например, со школьной учительницей по математике:
- Она всё время придиралась, занижала оценки, и мы её между собой звали Шапокляк. А тут с Витькой захожу в класс, говорю: «Вот, блин! А я не выучил! Если Шапокляк спросит…» И что вы думаете? Поворачиваюсь – а за спиной она собственной персоной. Это была полная жесть!
- У нас по химии такой же вредный, - заговорила я, наконец, после долгого молчания. – Мы его зовём Пестицидович. Как-то зашла в кабинет химии, а учителя нет, спрашиваю у девчонок: «А где Пестицидович?». Оказывается – он был в классе, а я не видела. Мне ещё повезло, что он путинист!
- Типа совпадение политических взглядов?
- Да какие взгляды? Ему моё имя нравится.
Так Андрей узнал моё полное имя.
Когда между нами пробежала искра? Когда сердце забилось так часто, что, казалось, вот-вот выскочит из груди? В какой момент я перестала понимать, как могла всё это время жить без любви? Наверное, я не смогла бы сказать точно. Но всё чаще я ловила себя на том, что с нетерпением жду, когда Андрей ко мне придёт. Душа моя пела, когда он рядом. Когда же он уходил, то уносил с собой частичку моего сердца, без которой и жизнь – не жизнь. И лишь когда Андрей возвращался, я, наконец, обретала себя целиком.
Родителям я о том не говорила. Мне казалось, что, рассказав кому-нибудь о своих чувствах, я разрушу что-то нежное, хрупкое и светлое. К тому же, я описалась, что они не поймут моей любви, сочтут за блажь. Как было с Костей из параллельного. Застенчивый парень с веснушками, он робко пытался за мной ухаживать. Я тогда поделилась этим с мамой, но она сказала: «Нет, нам такой не нужен!». Мало того, что с веснушками, так ещё и не перспективный. В лучшем случае, станет офисным клерком. Я же, по мнению родителей, достойна лучшего. Чтобы муж был топ-менеджером крупной корпорации – не меньше! Витя, сын учительницы по математике, тоже оказался недостойным, и я его отвергла. Но ни одного из них я не любила по-настоящему. Что же мне делать с Андреем? Что?
Накануне выписки мы обменялись телефонами. А на следующий день… Нет, Андрей не позвонил. Он пришёл к моему подъезду с букетом кустовых роз – нежно-розовых, как сама любовь.
- Как ты меня нашёл? – удивилась я.
- В карточке адрес подсмотрел, - ответил он просто. – Знаешь, Влада, я как только тебя увидел… Я всё время думаю о тебе… Я видел тебя вчера, а мне кажется, прошла целая вечность…
Вечность… Как точно он охарактеризовал время, прошедшее с нашей последней встречи! Лишь девичья гордость помешала мне сказать, что он снился мне всю ночь, и что я с радостью отдала бы всё на свете, чтоб только услышать эти слова…
- Откуда эти цветы? – осведомилась мать, лишь только я переступила порог квартиры.
- Андрей подарил, - призналась я.
- Какой ещё Андрей?
Пришлось ей всё рассказать.
- Забудь его, Влада, - отчеканила мать жёстко. – Он тебе не пара!
Выбросить его из головы… Так сказала мама… Но как обмануть собственное сердце? А оно желало только одного – быть рядом с Андреем, видеть его каждый час, каждую минуту, слышать его голос. Если бы мама велела выброситься с девятого этажа или вскрыть себе вены, мне и то было бы легче это сделать. Но отказаться от Андрея…
Я не смогла. Мы продолжали встречаться, но уже тайком. Для родителей я либо была у подружек (которых, к слову сказать, со школы практически не осталось, поскольку уже не было нужды у меня списывать), либо пропадала целыми днями в институтской библиотеке. Впрочем, я, конечно же, занималась, но уже без фанатизма. После того нервного срыва я чувствовала себя смертельно уставшей от бессмысленной погони за идеалом. Хватит! Надоело быть самой лучшей?
Однажды Андрей спросил:
- Скажи, Влада, а чего ты не делала никогда в жизни?
Я задумалась, не зная, что ответить.
- Ну, например, - сказала я первое, что пришло в голову. – Не ела меренги столовой ложкой.
Потом мы зашли в кафе, и Андрей заказал кофе с меренгами. Я немало удивилась, когда он взял столовой ложкой одну из них и отправил себе в рот.
- Мне показалось – интересная идея, - объяснил он своё поведение. – Решил попробовать. Не хочешь ты?
- Но тут же люди!
- Думаю, больше половины на нас даже не посмотрят. А кто посмотрит – через пять минут о нас вообще забудут. У всех своих проблем по горло.
Что тут было возразить? Москва и вправду не деревня, где все друг друга знают. И я рискнула – взяла меренгу, как Андрей, столовой ложкой, стараясь на людей не смотреть. Моя спина буквально горела от их осуждающих взглядов. Которых, возможно, не было и в помине. Но мне казалось, каждый только и говорит о том, какая я бескультурная девица, хамка неотёсанная, и вообще таким не место в приличном обществе.
«Да пошли вы все!» - подумала я с неожиданной злостью.
Пусть ещё скажут спасибо, что я эту мысль не озвучила, назвав при этом известный адрес!
Когда мы вышли из кафе и направились в сторону моста, Андрей вдруг сказал:
- Представляешь, я ни разу в жизни не висел на мосту вниз головой.
- Но я надеюсь, ты не собираешься, - я не поверила своим ушам.
Какая наивность! Этот безумец, прежде чем я успела опомниться, вскочил на перила и, обвив ноги между прутьями, откинулся вниз, раскинув руки, словно птица в полёте.
- Андрей, ты что делаешь? – закричала я. – Слезь сейчас же!
- Сейчас слезу, - отозвался невозмутимо.
Ещё и улыбается, гад!
Пока он, подтянувшись, садился на перила, пока освобождал ноги, я молилась лишь об одном – чтобы перила не вздумали обвалиться. Ну или хотя бы не сейчас – пусть Андрей сначала встанет на твёрдую почву!
Когда это, к моему облегчению, свершилось, я набросилась на любимого:
- Убить тебя мало за такие шуточки!
- А что, было прикольно.
Прикольно?! Я тут, понимаешь ли, волнуюсь, а ему прикольно! Нет, я этого так не оставлю! С мстительной радостью я забралась на перила.
- Влада, ты уверена? – пролепетал мой недавний мучитель.
А, испугался! То ли ещё будет?
Точно так же я обвила ноги вокруг решёток и протянула Андрею обе руки:
- Держи!
Страшно ли мне было висеть вниз головой над водной бездной? Если бы я решилась сделать это в одиночку, сто процентов, умерла бы со страху. Но когда рядом Андрей, и его руки меня держат, вряд ли на свете найдётся что-нибудь, что способно меня всерьёз испугать.
Но если кто подумал, что этим дело закончится, то здорово ошибся. Почти каждая наша встреча отмечалась разными чудачествами. И кстати, далеко не всегда столь экстремальными или эпатажными. Мы могли, надев зелёные парики, проехать в автобусе или прокатиться на пригородной электричке с ветерком, уцепившись сзади или, наоборот, пройти пешком пару-тройку станций. Могли переиначить на свой лад стихи Пушкина (да простит нас солнце русской поэзии!). Однажды случайно приобщились к искусству декупажа. Просто пришли на выставку, где как раз проходили мастер-классы.
- Может, сами что-нибудь распишем? – предложил Андрей.
- Но я не умею.
- Я тоже.
Там же на выставке продавались различные коробки, вазы без рисунка. Я купила самую простенькую картонную шкатулку, чтобы в случае чего не жалко было выбросить. Однако Андрей был настроен на риск. Керамическую вазу испортить всегда обиднее.
Несколько часов мы под руководством инструктора шкурили, грунтовали, клеили салфетки, красили и покрывали лаком, не забывая каждый слой тщательно просушивать феном. Мне уже, признаться, было не до того, чтобы сделать на пять с плюсом. Вышло бы что-нибудь более-менее приглядное, чтоб хоть выбрасывать не пришлось!
- Классно у тебя получилось! – похвалил Андрей мою шкатулку с розами, покрытую золотой краской. – Выглядит как старинная.
- У тебя получилось лучше!
Действительно, его ваза с ландышами и рельефным рисунком выглядела очень нежно.
- Стараюсь, - скромно заметил Андрей. – Ведь эта ваза для самой лучшей девушки.
Никто никогда мне прежде не дарил собственноручно расписанных ваз. Дома я, конечно, сказала, что сделала это сама.
- Молодец, Влада! – родителям ваза очень понравилась. – У тебя золотые руки! Шкатулка тоже красивая, но ваза лучше.
Конечно, если бы они знали, что расписывала её не я, то говорили бы совершенно другие слова. Но я не печалилась оттого, что Андрей меня превзошёл.
Рядом с ним я чувствовала себя по-настоящему свободной. Кто-то, наверное, удивится: можно ли говорить о свободе, когда твоя душа и сердце всецело принадлежат любимому? Но именно с Андреем я была той, которой всегда хотела быть. Порою смешная и нелепая, порою эпатажная, я была ему дорога и любима. Прежде я не понимала Ксению Петербуржскую: как можно искренне считать себя своим покойным мужем, а его – усопшей собой? Не понимала Джульетту, решившуюся на смертельный риск ради шанса быть со своим Ромео и не сумевшую жить без него. Искренне считала блажью желание Снегурочки познать любовь, пусть даже расплатой за неё будет сама жизнь. Наверное, оттого, что сама была той Снегурочкой. Или царевной Льдинкой из сказки Лидии Чарской. А теперь Льдинка растаяла от пылкого взгляда короля Солнца, и я уже не совсем я. Я – это Андрей. А Андрей – это я. Иначе и быть не может.
Помню наш первый поцелуй – так, словно это было вчера. Высоко над Москвой – свидетельницей наших тайных встреч.
- Ты когда-нибудь каталась в открытой кабинке? – спросил Андрей, кивая на колесо обозрения, когда мы, взявшись за руки, брели по парку на ВВЦ.
- Нет, только в закрытой. А ты?
- Тоже нет.
Решение исправить это досадное упущение было принято единогласно. Только когда колесо стало крутиться, поднимая нашу кабинку ввысь, мне вспомнилось, что я с детства боялась высоты. Мысль показалась мне смешной. Как я могу её бояться, если я – это Андрей?
- Скажи, Андрюш, - спросила я, - ты когда-нибудь целовался с девушкой на такой высоте?
Вместо ответа он медленно приблизился губами к моему лицу. Словно опасаясь, не сделаю ли я попытку отодвинуться. Ну уж дудки! Я, напротив, придвинулась поближе…
Иногда я думаю, если бы мне сказали, что после этого меня ждёт самая страшная смерть, которая только существует, как бы я поступила тогда? И каждый раз мой ответ: точно так же. Тот, кто сам испытал сладость первого поцелуя, думаю, прекрасно меня поймёт.
Тогда я впервые в жизни побывала у него дома. Мария Александровна, уже наслышанная о наших отношениях, встретила меня тепло. Когда мы втроём пили чай, расспрашивала, как моя жизнь. Бьюсь об заклад, она не узнавала той Влады, которая попала к ней в больницу. Однако когда я случайно капнула варенье себе на блузку, засуетилась:
- Мы всё отстираем, Владочка! Ты только не волнуйся!
А я и не думала падать в обморок. Случившееся вызвало у меня досаду – не более. Мария Александровна, стремясь меня утешить, рассказывала, как у неё на собственной свадьбе прямо в ЗАГСе начал сползать чулок.
- Я тогда была в ужасе, думала: хоть бы никто не заметил!
- И как, не заметили? – спросила я.
- Да вроде нет. А теперь думаю: даже если бы кто-то и заметил, ничего сверхъестественного бы не случилось. Ну, не убили ж бы, в конце концов!
В этот раз у нас с Андреем ничего не было. Не случилось у нас близости и в следующий. Тогда мы вместе готовили курник. Рецепт пирога с блинами, который я увидела, случайно заглянув в какой-то журнал, показался необычный и интересным. Надо ли говорить, что никогда прежде мы не пекли пирогов? Провозились мы с курником полдня и к концу так умаялись, что лишь чувство долга заставило нас довести дело до конца. Но результат нам понравился. А вернувшаяся с дежурства Мария Александровна так и вовсе пришла в восторг. Говорила, что мы большие молодцы.
- Это Влада в основном делала, - говорил Андрей матери. – А я ей немного помог.
Хотя мне казалось, мы участвовали в этом процессе на равных.
Я в тот день заночевала у Андрея. Родителям сказала, что с подругой занимались допоздна.
Я отдалась ему дня через два – у него же дома. Бурный поток страсти захлестнул нас целиком, отрезая все пути назад – к тому, что было до. Но ни за что на свете я не хотела бы вернуться в то время, когда мы ещё не познали друг друга, слившись телами в единое целое. Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы нас разлучить. Хотя почему казалось? Даже сейчас я там, рядом с Андреем. Потому что я – это он. А кроме того, я ношу под сердцем его частичку. Если мама с папой захотят эту частичку убить, пусть убивают вместе со мной! Не отдам! Не позволю!
И вот наше последнее безумство – песня в пригородной электричке. Мы даже на мороженое заработали, хотя делали это отнюдь не ради денег. И пели мы не столько для пассажиров, сколько друг для друга:
«Ты мне поверь –
Я назад не оглянусь,
Я оставлю в прошлом грусть
И захлопну дверь.
Ты мне поверь –
Я назад не оглянусь.
Нас осудят – ну и пусть –
Мы вдвоём теперь».
Нас действительно осудили. Андрея – на три с половиной года тюрьмы, меня – на столько же лет разлуки и ожидания. И за что, спрашивается? За то, что просто решил высказать своё мнение. Счёл, что президентские выборы прошли нечестно. Вышел на площадь вместе со своими единомышленниками. Защищался, когда страж порядка лупил его дубинкой. И вот две статьи: участие в массовых беспорядках и нападение на полицейского.
Сначала я тайком навещала его в больнице, куда он попал с сотрясением мозга. Потом – на слушаниях по его делу. Я много раз смотрела фильм про Анжелику, но никогда так хорошо не понимала, что чувствовала главная героиня, когда её мужа приговаривала к смертной казни. Теперь же я жила этими чувствами.
Андрей наотрез отказывался признаваться в том, чего не совершал. Более того, требовал расследования злоупотреблений со стороны полицейских, в чём ему было отказано.
- Я не прошу суд меня оправдать, - говорил Андрей в последнем слове. – Я этого требую!
Я до последнего надеялась, что наш справедливый президент вмешается и заставит прекратить это бесчинство, что наказаны будут не те, кто воспользовались правом на свободу слова, а те, кто превысили должностные полномочия. Но после приговора авторитет главы государства рухнул в моём сознании, словно карточный домик. Никогда прежде я не стыдилась собственного имени. Теперь же, произнесённое вслух, оно звучало как упрёк в чём-то непристойном.
- Я буду ждать тебя, - говорила я, держа сквозь решётку руку любимого.
Кто-то из журналистов это заснял и выложил в сеть.
«Если мать с отцом увидят, - думала я, - то мне конец!»
Но родителям было вполне достаточно телевизора.
- Негодяй! Он хотел развалить страну! – возмущалась мать. – А ты ещё хотела с таким встречаться!
- Расстреливать таких надо, как бешеных собак! – вторил ей отец.
Мне было мучительно стыдно. Как они могут? Они же его совсем не знают!
Видеться нам не разрешали. Оставалось единственное спасение – письма. Но поскольку мои родители могли заглянуть в почтовый ящик раньше – и тогда мне несдобровать – Андрей передавал их мне через Марию Александровну, у которой я стала частой гостьей.
Со мной же тем временем стали происходить странные вещи. То вдруг ни с того ни с сего закружится голова – да так, что чуть до обморока не доходит. То вдруг затошнит от запаха сигарет или духов. А то вдруг набрасываюсь на еду, как ленинградская блокадница. Прежде равнодушная к солёным грибам, я вдруг чуть не уплела целую банку. Настораживала также непонятная задержка. Сначала я списывала своё состояние на стресс от разлуки с Андреем, но чем дальше… Словом, купила в аптеке тест…
«Что мне делать? Что делать?» - лихорадочно соображала я.
Но в голову приходила лишь одна мысль – скрывать от родителей. Конечно, я умом понимала, что долго скрывать свою беременность не получится. Рано или поздно они всё равно узнают. И что будет тогда? Об этом не хотелось даже думать.
А теперь остаётся одно – смиренно ждать приговора. Надо было получше спрятать этот тест! Хоть некоторое время пожила бы. Теперь и к гадалке ходить не надо – будет полный капец!
Проблемы не заставили себя долго ждать. Вечером вернулся с работы папа. До этого ни разу в жизни не повысивший на меня голоса, он орал так, что в доме чуть не повылетали стёкла:
- В старину таких бесстыжих девок убивали! А сейчас… цивилизация хренова!.. Значит, так: можешь переночевать, но завтра чтоб духу твоего здесь не было!
Что должна чувствовать девушка, выставленная с животом из родного дома? Отчаяние, безысходность? Беззащитная и раздавленная стыдом, она должна уныло брести под дождём, таращась на окна домов, словно голодная собака на кость. Отчего же в этот час у меня были совсем другие мысли? Я больше никому ничего не обязана. Мне больше не придётся ни от кого скрывать свою любовь. Я свободна! А трудности… Если я их так упорно преодолевала, чтобы быть самой-самой, то уж наверное смогу справиться с ними, чтобы выжить. И ребёнка вырастить. Кому-то, возможно, мои мысли покажутся детскими, наивными. Куда же ты пойдёшь? – спросят они меня, наверное. Куда я пойду? Сначала –к Марии Александровне, а там посмотрим…
Смотреть ничего и не пришлось. Когда я пришла к матери Андрея с её будущим внуком (или внучкой), она сперва растерялась. Затем обняла.
За чаем я рассказала, что меня выгнали из дома.
- Думаю пока в общежитие. Или куда-нибудь устроиться, чтоб жильё дали. Поговорите с Вашим начальством – может, санитаркой возьмут?
- Насчёт санитарки могу поговорить, - ответила Мария Александровна. – Но про общежитие забудь. Неужели ты думаешь, что я родного внука на улицу выставлю?
Вот уже пара месяцев, как я живу у неё. Работаю санитаркой в той же больнице, куда меня увозили с нервным срывом. В институте перешла на заочную форму обучения. Родители по-прежнему считают, что я их предала, и не хотят меня знать.
- Нет больше нашей Влапутиславы, - холодно сказала мне мать, прежде чем бросить трубку. – Никогда сюда не звони!
Хотя в чём-то она права – Влапутиславы действительно больше нет. Я взяла имя, данное мне при рождении – Владислава. Так что теперь президента при всём желании не опозорю. И ещё надеюсь, что, учитывая моё положение, нас с Андреем согласятся поженить. А когда Андрей выйдет на свободу, мы обязательно пойдём в парк и снова поднимемся на колесе. Но уже втроём.