Брат и сестра были очень похожими друг с другом и в то же время разными. Оба невысоконькие, подвижные, неунывающие. Вспоминая этих людей сейчас, яснее ясного понимаешь, что их жизненный настрой был той притягательной силой, которая, словно магнит, тянула к ним. Даже некие погрешности в их поведении и речи не меняли общего впечатления, а, наоборот, придавали живость и жизнерадостность.
Это отличало Ивана и Зою от старшей сестры Анфисы. Та была точной копией их отца, Ефима Ефимыча, старовера по образу жизни, человека непреклонного в главных устоях этой веры, за что его называли «ярым». И поэтому Анфиса никак не вписывалась в компанию «анчихристов», как называли младшеньких, хотя Зоя была крещёной и держала дома иконки в углу. А вот Иван много читал, разбирался в политических вопросах, и поэтому, в конце концов, оказался в рядах коммунистов. В своё время был и председателем сельсовета, и руководителем партийной ячейки родного колхоза «Герой труда». Примечательно, что, состарившись и оставшись без жены, его отец Ефим Ефимыч в случае надобности говорил кому-нибудь про сына так: «Позови-ка этого коммуниста, пусть поможет мне».
Иван с Зоей почитали отца и не обижались на него, да и на сестру тоже. Они решили так: «Пускай Анфиска ходит в молельный дом, общается со старушками и мучает себя всякими правилами. А нам и в своей жизни хорошо». Это, однако, не говорило о том, что они были людьми несерьёзными. Жизнь в деревне лёгкой никак не назовёшь. Семья, хозяйство, работа. Попробуй не трудиться до седьмого пота! Заготавливали дрова и сенокосили вместе. А в войну, когда мужа Зои отрядили для работы на военный завод в Пермской области, она и на охоту ходила с братом в качестве равноценного напарника.
Годы бежали и делали своё дело. В Иване начала проявляться черта отца – непримиримость к некоторым поступкам людей. Он по-прежнему оставался сухоньким, но уже совсем не спорым на ногу. Десятерых детей надо было кормить, одевать-обувать и учить, поэтому, кроме работы, всю жизнь приходилось охотничать, как говорят в деревне. Столько по тайге походил, что ноги стали отказывать. Зоя с возрастом не утеряла своего весёлого нрава, но значительно округлилась, за что и получила прозвище «туричок»*. И звали их теперь по-другому: дед Ваня и баба Зоя.
Они были по-прежнему дружны, но это не значило, что в их отношениях царил полный мир и благодать. Отнюдь. Между ними частенько пробегал холодок, а если точнее, то без ссор, правда, кратковременных, они сосуществовать не могли. И одной из причин была игра в карты, которая спасала от скуки в зимнее время, свободное от сенокосной поры и рыбалки. Называлась она "черви - червями". Не будем вдаваться в подробности её правил, поскольку в данном случае это неважно. Игра - и игра, не лучше и не хуже «подкидного дурака», который, однако, никак не прижился в их узком «кругу».
Истопив утром печь и накормив всех и вся - и мужа, и скотину – баба Зоя бежала к брату. Перевалив через порог, она первым делом не здоровалась, а спрашивала:
- Ваня, сыграем разок-от?
Иван, придав лицу серьёзное выражение и для солидности покряхтев, задавал свой извечный вопрос:
- Опять жулить станешь? Жёг бы я это дело!
- Да что ты, Ваня, не буду боле, вот те моё честное слово, - клялась сестра и, казалось, сама верила в то, что говорит. – Я ж не злыдня какая!
Бдительность Ивана усыплялась, и он соглашался. Игра начиналась спокойно. Но природное лукавство и смешливость бабы Зои брали своё. И вскоре, отвлекая брата разными разговорами - смешочками, она незаметно, как ей казалось, начинала выкладывать одну за другой неположенные карты. Так длилось до тех пор, пока Иван, заметив вдруг необычайную говорливость сестры, не начинал серьёзно присматриваться к её действиям.
Дальше разгорались настоящие страсти. Обнаружив обман, Иван приходил в ярость. Он вставал и начинал перебирать карты, пытаясь доказать «виновность» сестры. А та, приняв серьёзный вид, пыталась уверить его в обратном и тоже начинала копаться в картах. В результате всё так перемешивалось, что понять уже ничего было нельзя. Оба садились и замолкали. Выпустив пары’, они снова, теперь уже спокойно, пытались найти «концы», но долго не выдерживали и опять распалялись.
- Клялась, что жулить не будешь, а саму опять не туды потянуло? Кого пытаешься объегорить? Да я семь раз ходил за Урал к остякам соболя добывать! Всё испытал и люда всякого повидал. Нешто тебя не раскушу!
Упоминание про походы за Урал было его главным аргументом в споре. И это, как ни странно, действовало на виновницу.
- Подумашь, разок не ту карту положила, не казну-те проиграл, - делала отступного баба Зоя.
- Всё, слушать больше не хочу и знаться с тобой не стану!
- Ты чё, Ваня, сшавел ли чё? Ну, и ладно, проживу тожно как-нибудь без твоих-от червей и без тебя, - заявляла баба Зоя и со слезами на глазах уходила домой.
- Моих личных-то червей не дождёшься! – неслось в ответ.
Проходил час. Иван брался то за чтение, то ещё чем-то пытался заняться, но ни одно, ни другое, ни третье не ладилось. Постукивая пальцами по столу, он долго думал о чём-то, часто вздыхал и, наконец, говорил:
- Что-то скучно стало… к Чагиным, что ли, сходить…
Домашние улыбались, но, ничего не говорили, наблюдая, как он одевал кожух, напяливал на голову ушанку с одним приподнятым ухом и, опираясь на батог, ковылял в другой конец деревни. Но не проходило и получаса, как он заваливался в дом в расстроенных чувствах и возмущался:
- Дал же Бог сестру!
Дальше шёл ряд нелицеприятных слов в адрес «шельмы», коей оказалась – ни дать, ни взять – родная сестра! О том, что сам пытался жульничать, и за это был выдворен из гостей, он, конечно, не сообщал.
Так и жили-были. Слова говорились разные, но сценарий оставался неизменным: играли, ссорились и снова мирились. Родная кровь всё-таки, что ни говори! Когда Ивана не стало, баба Зоя, приходя в дом брата, молча смотрела на стул, на котором тот всегда сидел, и, вздыхая, дрожащим голосом говорила:
- Рано ты, Ваня, ушёл. Сейчас бы сыграли разок. И жульничать я не стала бы, веришь-от или нет?
И такая тоска была в её словах, что у всех присутствующих на глаза наворачивались слёзы…
*Туричо’к – большая самодельная катушка, на которую накручивались нарезанные из разных лоскутов нитки- ленточки, из которых ткали дорожки.