Между прошлым и будущим

   
    Я, мама и две бабушки (мамина мама и ее сестра — мамина тетя)  жили в двухэтажном кирпичном доме, расположенном на внутренней стороне Садового кольца  ( по адресу: ул. Чайковского,д.20,кв.22 ), напротив Американского посольства, на втором этаже, в двухкомнатной квартире, бывшей до революции конторой в городской усадьбе князя Павла Павловича Гагарина ((1789—1872) .
   
    Расстояние между этажами составляло полтора метра, толщина стен — чуть ли не метр. Мама, с кем-то обменявшись, переехала сюда, на Новинский бульвар (часть Садового кольца, между Смоленской и Кудринской площадями), в марте 1929 г. из  дома 6, расположенного на Никитском бульваре (кв. 4).
    
    Тогда здесь в шесть рядов росли 100-летние липы.  В день моего рождения -  13 апреля 1935 г., они еще были живы. Позже, когда  число машин увеличилось,  стали мешать  движению транспорта, и  их убрали: частично переселили в соседние дворы, но большинство, конечно, погибли. В 1940 г. бульвар переименовали в ул. Чайковского, а Кудринскую площадь — в площадь Восстания: там стоит дом, в котором в 1872—1873 гг. П.И. Чайковский снимал квартиру. Сейчас в нем музей «П.И.Чайковский и Москва». Теперь прежние названия возвращены и площади и улице.
      
    Наш дом стоял (и стоит до сих пор) в самой глубине двора. На Садовое кольцо (Новинский бульвар) из-за чугунного забора, в начале и конце которого стояли башенки, с высокого фундамента из белого камня смотрел особняк. В центре — колонны, справа  — парадный вход и по обе стороны два закругленных к улице флигеля, между центральной частью и правым флигелем — арка — въезд во двор, в городскую усадьбу князя. Между особняком и забором — палисадник, в котором росли кусты сирени. Мы там играли в войну, а зимой залезали в башенки, разделявшие забор, и обстреливали снежками парочки, скользившие вдоль него по накатанным ледяным дорожкам.

    Фотографию особняка я нашла в Интернете. На переднем плане видна часть ограды бульвара. Я, к сожалению, была лишена возможности сфотографировать особняк, поскольку его не стало, когда мне  было всего 6 лет. А показать его читателям очень хотелось. Эта фотография 1920-х гг.

    В советское время в особняке  (построен в 1817г. известным архитектором Бове) помещалась Всесоюзная книжная палата. Это учреждение, куда все издательства посылают обязательный экземпляр отпечатанных в типографиях книг и  журналов. Сама Книжная палата издавала «Летописи»  вышедших в стране изданий и ежегодники. Здание было деревянным и внутри набито бумагой — обязательными экземплярами и своей продукцией. Так что, когда немцы сбросили на него 24 бомбы - зажигалки, оно сгорело в мгновение ока, как спичечный коробок.
    
    Правое крыло уцелело, в нем жили три семьи (одна из них в подвале: мать и дочь Горбаневские).  От центральной части остались фундамент и на нем справа-    передняя панель, к которой крепилась дверь, и примыкавшая к ней под прямым углом боковая стена. В этом углу мы и прятались, если попадали снежками в кого-нибудь из катающихся.  Но однажды, потеряв бдительность, мы не заметили, что кавалер пострадавшей «дамы» нас все-таки «вычислил» и, когда я на вопрос подружки: «Попала?» торжествующе ответила «Да!», основательно врезал мне по уху. Может быть, он этого не сделал бы, если бы знал, что перед ним девочка. Но я - в мальчишеской шапке с болтающимися «ушами»  (я их никогда не завязывала), плюс в шароварах, валенках и прямом пальто - была очень похожа на мальчишку. Кос из-под шапки видно не было. Шаровары — это такие теплые, длинные, как брюки, штаны, собранные внизу на резинку. Они надевались поверх валенок, чтобы внутрь не попадал снег. К нам во двор его свозили со всей улицы, и мы развлекались, лазая по сугробам, взявшись за руки и закрыв глаза. Так что, если один падал, валились в снег все. Возвращались домой мокрые насквозь. Бабушки на меня не сердились.
    

    В одноэтажных домах усадьбы размещались раньше конюшня, прачечная и какие-то еще службы. В мое время в конюшне находился гараж Книжной палаты, в других домах - ее типография и склады типографской бумаги. Сохранился и какой-то склад медицинских инструментов, уцелевший еще с войны. Мы туда лазили и таскали домой пинцеты, металлические коробочки для стерилизации шприцев (тогда не было одноразовых) и уж теперь не помню что еще. Дома до сих пор сохранилось два больших пинцета, кривой пинцет и зеркальце, которыми пользуются зубные врачи.
    
    Во дворе располагалось много двух- и одноэтажных жилых построек, а в центре - одноэтажный деревянный дом. Говорят, что когда его ломали, оказалось, что он был построен без единого гвоздя.

    Двор давно решили покрыть асфальтом и потому сначала засыпали щебнем. Потом, очевидно, передумали или забыли. Поэтому я в детстве летом всегда ходила с разбитыми коленками. Характер был у меня, скорее, мальчишеский. И сын, выросший в этом же дворе,  тоже вечно был в ссадинах, которые ему зализывал Комрад — наша собака, восточноевропейская овчарка (о нем и еще о двух собаках я обязательно расскажу позже).    

               
                * * *
      
    В прихожей нашей квартиры стояла плита с комфорками и сюда же выходила половина боковой стенки голландской печи  с дверцей, куда закладывались дрова. Основная ее часть, облицованная белыми изразцами до потолка, т. е. на 3 м 75 см. в высоту, стояла в центре. Она буквально «сжирала» дрова, раскаляясь так, что невозможно было прикоснуться, правда, только до уровня наших спин, а в шаге от нее уже все замерзали. Готовила бабушка или на плите, если она топилась, или на керосинке, стоящей на столе. У входных дверей справа располагались водопроводный кран с раковиной, а кухонный шкафчик - стол — у левой стены. Керосинками отапливались и комнаты (о центральном отоплении тогда еще и не думали). Помню, я читала книжку «Человек-амфибия», не могла оторваться, а взрослые погасили свет, велели спать. Дверь закрыли, чтобы не мешать. На полу около кровати стояла работающая для обогрева комнаты керосинка. И я читала, свесившись с кровати, держа книгу перед слюдой, через которую пробивался свет от фитиля.
   
    В гагаринские времена существовал еще один источник тепла — калорифер: на одной из стен с внутренней стороны по всей высоте комнат на первом и втором этажах выступала как бы половина широкой трубы, по которой шел горячий воздух снизу, где топилась печь. Через отдушины он попадал в комнаты. В наше время эта система уже не функционировала.
    
    В туалет приходилось ходить через площадку, в квартиру № 23, своего у нас не было. В ней раньше жила прислуга князя. А в мою бытность там в девяти комнатах проживало 22 человека. Туалет закрывался двумя дверьми, разделенными тамбуром.  Соседи не возражали против наших «визитов» и выдали нам ключ от входной двери. Действовала устная договоренность: наша семья бессменно моет каменную лестницу — два марша, ведущих с первого этажа на второй, и площадку, а они, поочереди, как принято во всех коммунальных квартирах, — места общего пользования. Ванной комнаты не существовало ни у нас, ни у них. Мыться ходили в баню, расположенную недалеко от Зоопарка.
    
    В большой кухне, пока не провели газ, стояла плита, на столах — керосинки, на которых тогда варили пищу. Дрова заготавливались на зиму каждой семьей отдельно, хранились они во дворе в сарайчиках,  построенных из чего попало.
    
    Длиннющий коридор в конце поворачивал под прямым углом налево. Поднявшись по двум ступенькам, т. к. пристроенный к нашему дом был несколько выше, вы попадали в квадратный холл, где у одной из стен стоял громадный буфет без стекол и украшений. Когда-то он находился, скорее всего, в кладовой князя. Соседи отдали его нам на дачу, где он кончил жизнь в сарае, так как в дом не помещался ни по высоте, ни по ширине. Поэтому в конце концов он развалился от сырости. В сарае же стоял и огромный дубовый овальный стол, принадлежавший когда-то  тоже князю,   служивший мне много лет плацдармом для заготовки  на зиму   овощей, фруктов и грибов.

    
    В холл выходили три двери из жилых комнат, а одна, маленькая,— еще в один коридорчик, ведущий в последние две комнаты этой квартиры. Бабушки во время войны и в  первые годы после ее окончания обшивали соседских детей. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь с кем-нибудь ссорились.
    
    На чердаке, переделанном после войны в жилое помещение, поселилась еврейская семья: Фаина Павловна — сотрудник Московского телефонного узла и ее сын Марик. Как-то раз моя мама поднималась по лестнице, а за ней шла Фаина Павловна. Когда до второго этажа оставалось несколько ступенек, она с характерной еврейской интонацией -повышением голоса в конце фразы (как будто что-то спрашивает и удивляется одновременно) — вдруг произнесла: «Ой, Елисавета Борисьевна, какая Вы красивая сзади!(?)». Эта фраза часто потом всплывала в течение жизни по тому или иному поводу. Красивая, как вы уже знаете, она была не только сзади.

   
    После войны мы остались без телефона, так как бомбы, сброшенные на особняк, повредили телефонный кабель. Фаина Павловна предлагала маме дать взятку какому-то ответственному лицу, чтобы нам восстановили проводку, даже называла фамилию. Но мама, будучи  принципиальным человеком, не соглашалась; она так и умерла, не дождавшись того дня, когда нам телефон все-таки поставили. А дело было так.
    
    Когда я уже работала в Государственной библиотеке СССР им. В.И. Ленина в должности главного библиотекаря, мне сказали, что в одной из квартир нашего дома освободился номер телефона, и срочно нужно подать заявление с просьбой перевести этот номер на меня.
      
    На фирменном бланке Библиотеки им. В.И.Ленина было напечатано и передано руководству телефонного узла письмо за подписью директора, секретаря партийной организации и председателя профсоюзного бюро библиотеки, в котором объяснялось, что главная библиотека страны дальше не сможет существовать, если ее главному библиотекарю, Огневой Наталии Львовне, не будет поставлен телефон. И, конечно, освободившийся номер закрепили за мной без всякой взятки.
   
    «Фишка», как теперь говорят, заключалась в том, что в библиотеке существовало много главных библиотекарей, а не один. Так называлась одна из должностей — библиотекарь, редактор, старший библиотекарь, главный библиотекарь — в зависимости от степени квалификации. В противном случае, думаю, мне не видать бы телефона до переезда на новое местожительство.


    Среди населявших квартиру № 23 жили пожилые супруги — Тимофей Кузьмич и Екатерина Васильевна, фамилий, к сожалению, не помню. Екатерина Васильевна служила горничной у князя и поэтому знала подноготную чуть ли не всех дворянских семейств Москвы.

    Мама написала писателю И. Андронникову (известному литературоведу, изучающему в основном творчество М.Ю. Лермонтова ), письмо о том, что есть женщина, от которой он мог бы узнать много не известных ему подробностей о московском окружении семьи поэта. Но он «не проявился». Повзрослев, я, конечно, могла бы записать рассказы Екатерины Васильевны. Но время было другое: молодежь, та, в среде которой я вращалась, не очень интересовалась прошлым, тем более в таком аспекте.
    
    Про Тимофея Кузьмича говорили, что он служил последним шофером, чуть ли не у царя, потом возил и всё Временное правительство. А спустя какое-то время работал шофером в Кремле. Думаю, что слухи были преувеличены. Я знала его как преподавателя токарного мастерства  в одном из ремесленных училищ Москвы (вроде недавних  ПТУ, где обучали какому-либо ремеслу).
      
    Тимофей Кузьмич очень любил читать, мама выписывала помимо газет литературные журналы — для меня — «Юность», взрослым — «Новый мир» и так называемую «Роман-газету»;  последнюю, как и журналы, приносили один раз в месяц. В ней публиковалось одно какое-то произведение, изданное на газетной бумаге, в тонком мягком переплете. Так впервые появились книги А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» и др. Тимофей Кузьмич обязательно брал почитать все. Кроме того, мама приносила ему билеты на концерты в Большой или Малый залы консерватории  (тогда стоимость билетов не «зашкаливала», как сейчас). И он всегда приходил к моей бабушке поговорить о прочитанном или услышанном.
    
    У нас в квартире, в большой комнате (24 кв. м), в простенке между двух окон, на специальной полочке (консоли), стояли старинные часы, которым, как говорила бабушка, тогда уже исполнилось, по крайней мере, двести лет.
    
    Деревянный корпус как бы «облицован» кусочками черепашьего панциря, покрашенными в красный цвет, и инкрустирован медным цветочным орнаментом. Часы украшены декоративными накладками. Циферблат сделан из медного сплава с ажурным рисунком. Цифры римские, черного цвета, нарисованы на белой эмали. Наверху бронзовая фигурка мальчика, сидящего на шаре и держащего в руке свиток. Часы выполнены в технике Буль. Назван этот стиль по имени его создателя — художника, гравера, резчика по дереву, мастера художественной мебели Андре Шарля Буля, придворного столяра Людовика XIV.
    
    Квартира отапливалась плохо, и потому консоль, расклеившись от сырости, рухнула вместе с часами на пол. Выкинуть превратившиеся в кучку металлолома часы рука не поднялась, всё сложили в корзину и поставили на палати (теперь бы сказали «антресоль»), где лежали ненужные вещи. Там-то и нашел их Тимофей Кузьмич, когда его бабушки попросили помочь что-то оттуда достать. Часы он забрал. Год с ними возился, вытачивал даже сам какие-то детали. Правда, инкрустацию всю восстановить, конечно, не сумел. Но часы ожили.

    Чтобы заставить их бить, ему пришлось повозиться еще год. Это событие было торжественно отпраздновано. Несколько лет они шли хорошо, но как-то, репетируя перед зеркалом выступление, в котором я участвовала на очередной олимпиаде, я стала прыгать. Вдруг дверца часов резко распахнулась, и часы остановились. Вновь их заставил идти муж. Он тоже долго над ними корпел, но добился все-таки положительного результата. Помните песню, которую пела Алла Пугачева?

                Старинные часы — свидетели и судьи,
                Когда ты в дом входил, они слагали гимн,
                Звоня тебе во все колокола.

      
    После переезда на новую квартиру (уже без него, т. к. мы разошлись), часы идти отказались, но бой сохранился. И внучка, и внук сразу переставали рыдать, когда я заводила часы, держа кого-нибудь из них на руках, и, почти не дыша, слушали нежный, мелодичный перезвон, по мере того, как я переводила стрелки по кругу.
    
    Теперь часы, к моему большому сожалению, находятся в более, чем плачевном состоянии. Во время одного из ремонтов, лет десять назад, консоль с часами со стены сняли, а обратно так и не повесили. Денег на их реставрацию нет, да и мастера найти не только добросовестного, но и достаточно квалифицированного, весьма проблематично. Кстати, такие же точно часы есть в Тютчевском музее в Мураново. Только у них фон зеленый, а не красный.

    
    Детей моего возраста было немного: кроме меня еще две девочки -   Ладочка Орлова и Галочка Гнедаш,  родившиеся в одном и том же 1935 г.,  с интервалом  -  я и Ладочка  - в 10 дней, и в месяц  -  Галочка.  И двое мальчишек, двумя годами старше нас. И были так называемые «маленькие мальчишки», их было много, имена  я просто не помню — нет, вот всплыло одно — Толя Мещерский.  Были еще Лида и Валя  Овчинниковы: Лида — старше, а  Валя — младше нас.  Их брат Шура (почему-то рыжий) и Вовка Медведев, намного старше нас, нами не интересовались,  равно как и мы ими.
   
    Один из двух ровесников  командовал маленькими мальчишками. Он был в меня влюблен, писал записки и засовывал их под наружный железный подоконник своего окна на первом этаже. А я морочила ему голову. Если он обижался, то давал мальчишкам команду «Фас!»: зимой они забрасывали меня снежками или просто не пропускали домой, когда я возвращалась из школы.
   
    В очередной такой раз ( думаю, мне было лет 13 максимум) двери в подъезд для меня оказались закрыты, и я полезла по пожарной лестнице — другого пути не было. После войны во многих дворах сохранились пожарные лестницы, сваренные из железных труб  диаметром 20 – 25 см и прикрепленные к стенам такими же трубами наклонно на некотором расстоянии от них. Они делались для того, чтобы можно было быстро подняться на крышу, если туда попадала зажигалка.
   
    Поднявшись до уровня второго этажа (высота второго этажа гагаринского дома от земли равнялась высоте третьего современного блочного)  я со ступеньки лестницы переступила на подоконник замурованного окна, шириной в один кирпич, прошла по нему, держась за стенку, и переступила на другой подоконник уже открытого окна. Пролезла на лестничную площадку между вторым этажом и чердаком, спустилась на несколько ступенек вниз и смогла позвонить в дверь.
   
    Фундамент и остатки особняка долго ждали своей дальнейшей участи. Сначала городскую усадьбу хотели восстановить как памятник старины, но потом администрация Большого театра и московский генералитет отвоевали право построить на этой земле 10-этажный дом для своих служащих. Сын ходил в детский сад, расположенный в той части дома, которая выходила во двор. Так в очередной раз решили судьбу исторического памятника не в его пользу.

    Сын оказался свидетелем августовских событий  1991г. Наш дом, как я говорила, находился во дворе нового, построенного напротив Американского посольства. В нем было и много коммунальных квартир, в одной из которых жил друг сына с семьей. Перед домом расположен въезд в туннель, по которому шла бронетехника в сторону Белого дома. Помните? Там погибли трое молодых людей, пытавшихся ее остановить. Садовое кольцо было закрыто для движения транспорта, а друг попросил вывезти их к нам (мы тогда уже жили на новой квартире в Строгино). Там  было страшно - стреляли. Сыну удалось пробраться к нему через проходные дворы и переулки, по которым ему и удалось проехать. Теперь в бывшем нашем доме  офис какой-то фирмы, а в перестроенном здании типографии – Институт Сервантеса испанский культурный центр (так, без знака препинания перед «испанский», значится в Интернете).


    Раннее свое детство я не помню даже смутно. Осталась только четкая картинка, на которой я, после купания в железной ванночке, засунутая под одеяло, чтобы не простудиться в холодной квартире, ем мои любимые «камони», т.е. макароны. Они далеко не всегда были посыпаны тертым сыром, чаще — поджаренными панировочными сухариками, что тоже было очень вкусно.

    Ясно помню предвоенное лето на большой даче в поселке Томилино, расположенном недалеко от Москвы по Казанской железной дороге. Судя по старым фотографиям, мы снимали там эту дачу уже не первый год, да и бабушка рассказывала о том, как мне, когда я была маленькая, в разных углах террасы ставили блюдечки с малиной, от которой я по-чему-то отказывалась. А так, во время игры, незаметно, засовывала ее себе в рот. И идти спать вечером я соглашалась только после того, как кто-нибудь из взрослых, держа меня на руках, обходил дом. Это называлось — «лаз клугом» (раз кругом). В 5 лет, понятно, на руках меня уже никто не носил. Да и одна из фотографий датирована 1938-м годом.

    В этом же году папа ездил с концертами в города Западной Украины, расположенные тогда на территории Польши, в областях, населенных украинцами и белорусами. Говорили (это я, как ни странно, помню), что дедушка уехал заграницу. Мама знала, в какое время прибывает поезд, на котором он возвращался в Москву. Наверное, они заранее условились о том, что я и мама выйдем его встретить, когда он будет проезжать через Томилино.
      
     Мы стояли (это я тоже помню) с внешней стороны колеи, по которой поезда шли из Москвы. Папин поезд пролетел мимо так быстро, что я не успела рассмотреть в одном из открытых окон папу, выбросившего огромный букет роз маме почти  под ноги.
    
    На следующий день он приехал на дачу с подарками, и мне предложили угадать, что лежит в большой продолговатой, не очень высокой коробке. Я почему-то ответила: «Арбуз!». В коробке оказалась большая кукла с фарфоровой головкой и закрывающимися глазами; когда ее укладывали спать, она глаза закрывала, а когда сажали - открывала. Волосы у нее были светлые, глаза голубые и потому ее назвали Светланой.

    С нами на даче, помимо моих бабушек, меня и мамы отдыхали тетя Люда с мужем и их сын. Играли мы, преимущественно, в войну. Горик (уменьшительное от Игоря), мой двоюродный брат ( на 5 лет старше), и мальчишки воевали, а девочки спасали раненых. Недалеко от дома сами построили шалаш (госпиталь), я была медсестрой и носила настоящую белую косынку и повязку на руке с нашитым на них красным крестом и сумку с бинтами и лекарствами. До сих пор помню маленькую девочку, соседку. Она часто приходила и произносила всегда одну и ту же фразу: «А где васа Атаса?», т. е. «Где ваша Наташа?».

                * * *

    В 1941 г. началась Великая Отечественная война. Мама собиралась ехать со мной летом на Украину, в  г.Днепропетровск, бывший Екатеринослав, где она выросла. Помню, что уже были взяты билеты и уложены вещи, но взрослые почему-то замерли около громкоговорителя. Тогда у всех дома висели почти одинаковые репродукторы. По радио объявили, что началась война. Понятно, что ехать никуда было нельзя, особенно на Украину. Очевидно, об этой поездке мечтал в письме и Петя  («Хочу воскресить своих предков…Продолжение»).

    Сразу же после нападения гитлеровцев на СССР правительство приняло решение эвакуировать из Москвы всех детей. Помню, как мы с мамой ехали в теплушке – вагоне, в котором до войны транспортировали скот или какие-то грузы, а теперь перевозили людей. Помню, как поезд почему-то остановился среди леса и нам разрешили выйти. Мы ходили по высокой траве и либо спотыкались о подосиновики, либо наступали на них, так их было много.
   
     Эвакуировали нас в августе 1941 г. в г. Молотов. Это название носила тогда бывшая и теперешняя Пермь. Жили мы в маленькой комнатушке деревенского дома. Мама работала в городском оперном театре и потому возвращалась домой поздно (после окончания спектакля). Каждый вечер я ее ждала. Однажды днем хозяйка вынимала ухватом из русской печи горшок с супом, а я подвернулась ей под руку. Кипящая жидкость вылилась мне на ухо и шею, потом облезала кожа.
       
     А скарлатиной мы с ее дочкой, моей ровесницей, заболели в один день. Хозяйка сказала, что мне нужно дать выпить ложку керосина. Но мама, конечно, этого не сделала, и меня утром отвезли в больницу. Когда медсестра взяла меня на руки, чтобы отнести из приемного покоя в палату, мама спросила: «Вы ее острижете?» (больных детей всех стригли наголо, чтобы не тратить время на уход  за волосами и избежать вшей, а у меня тогда уже были хорошие косы). Но она ответила: «Нет, я буду ее причесывать». И мыла мне голову и каждый день приходила, чтобы причесать и заплести косы. Теперь за такой уход нужно заплатить, но тогда люди умели быть добрыми и бескорыстными. Я провалялась там шесть месяцев, потому что после скарлатины, не выходя оттуда, переболела всеми инфекционными детскими болезнями. А дочка хозяйки выпила керосин и чуть ли не на другой день уже выздоровела.

    В марте 1942 г. мы переехали на Урал, в г. Красногвардейск. В первую ночь нас уложили спать на пол в какой-то пустой избе. Матрасы мама обложила высохшей полынью, запах которой отпугивает клопов, но они заползали на потолок и падали на нас сверху. Потом поселили в один из деревенских домов. Еще лежал снег, и нужно было топить печь. Помню, как мама везла большие санки, нагруженные поленьями. Ей было очень тяжело. Я, насколько могла, подталкивала сзади. В какой-то момент мне стало так ее жалко, что я сказала: «Мамочка, я больше никогда не буду тебя огорчать». Но в жизни оказалось все иначе. Теперь я многого не могу себе простить, хотя знаю, что мама все понимала и все прощала. В романе «Нетерпение сердца»  С. Цвейга есть такие слова: «Никакая вина не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть».

    Мама работала телефонисткой и еще музыкальным руководителем в детском саду. На Ирбитском металлургическом заводе, расположенном в городе, она организовала хор, и они выступали с концертами. Перед нашим отъездом в Москву, участники хора преподнесли маме «Адрес» – на серой бумаге (хорошей тогда не было), цветными ка-рандашами была нарисована рамка из голубых васильков и написаны от руки очень теплые слова. После возвращения в Москву и до самой своей смерти мама переписывалась с одной из участниц хора, Ниной Павловной Ударцевой. После смерти мамы Нина Павловна изредка писала и мне. Последнее из писем, спустя 35 лет после расставания с ней и 20 лет после того, как мамы не стало, кончалось словами: «А Елизавету Борисовну мы не забыли, часто ее вспоминаем. Она заронила в наши души столько радостных воспоминаний, что забыть ее невозможно. Это была необыкновенная женщина, добрая, чуткая, милая. Добрую память она оставила у всех, кто ее знал».

    Сохранился мамин карандашный рисунок дома, в котором мы жили. Каждое утро за мной заходил мальчик, кажется, его звали Владик. Я проползала в щель между землей и нижним краем ворот (на рисунке видно, какие они большие), т. к. открыть мне их было не под силу, и мы шли в детский сад. Зимой я не боялась скатываться на лыжах с любой горки.
    У меня до сих пор жива книжка, изданная в 1938 г. Называется она «Художественное воспитание в детском саду». После титульного листа на обороте вступительной статьи -фотография И.В. Сталина с таджикской девочкой по имени Мамлакат. Мамлакат Нахангова — это 12-летняя таджикская девочка, которая отличилась на сборе урожая хлопка. Она научила взрослых собирать хлопок не одной рукой, а двумя. Ее наградили орденом В.И. Ленина — высшей наградой Советского Союза и золотыми часами.  Снимок был сделан в 1935 г. в Кремле и обошел всю страну с подписью «Лучший друг советских детей».
    Теперь эта книжка уже раритет. В ней есть всё: сказки, рассказы, стихи, загадки, сценарии для детских постановок, песенки, эскизы детских карнавальных костюмов и пр. Я в шесть лет уже умела и любила читать. Электричество часто отключали, и я читала тогда, сидя перед открытой дверцей топящейся печки. В один из таких вечеров во время чтения из топки вылетел уголек и прожег насквозь несколько ее страниц.

    Так как практически все голодали, то заводили огороды. Нам тоже выделили участочек плохой земли — «бр;совой».  Мы долго освобождали ее от камней, вскопали и посадили картошку. Когда мама увидела, что уже довольно большие ростки съели до основания козы, у нее потекли слезы, она подумала, что картошка больше не вырастет, и мы останемся на зиму без еды. Но на наше счастье ростки появились вновь. В дневнике -маленькой самодельной тетрадке, сшитой нитками, мама записывала всё, что было связано с огородом.  Там мама с грустью констатирует, что «весь горох украден. Из 125 клубней свеклы собрала 20, остальное украдено. Также украдены все грядки бобов. Из 1; гряд моркови собрала штук 40, не больше. Остальное украдено. Всю капусту съели козы. Чеснока выдернула штук 20, остальные украдены…». Как-то хозяйка дома угостила меня сырой картошкой сорта «Уральское яблоко». И она действительно была сладкой. Еще мы сажали и с удовольствием ели «турнепс», похожий на большую репку и тоже сладкий.
   
    В Москву мы вернулись в мае 1943 г. Бомбежек не было, но война продолжалась, и дети, в основном, играли в войну. Один раз меня «противники» взяли в плен,  допрашивали. Я должна была сказать,  сколько у нас пушек,  и еще что-то. Если не скажу, обещали повесить. Я молчала. Они, войдя в раж,  и правда чуть не повесили: закрепили петлю на шее, а другой конец веревки зацепили за край водосточной трубы на уровне крыши одноэтажного дома и собирались уже вздернуть, но проходившие мимо взрослые меня спасли.

    Весной нам дали участок земли на окраине Москвы, под линией высоковольтки для того, чтобы мы могли посадить картошку. Ее тоже пришлось расчищать от камней и мусора. Во время работы я все время пела мою любимую песню В.П. Соловьева-Седого «Вечер на рейде». Песня очень красивая, но я тогда еще не умела управлять голосовыми связками, слышала правильно, а озвучивала мелодию фальшиво. Но пела с упоением. Как мама выдерживала мое пение ,- не знаю.

   В школу меня взяли сразу во второй класс, т. к. мне уже исполнилось 8 лет.

                * * *

    Родители — оба музыканты, конечно, хотели, чтобы и их дочь занималась музыкой. Они не собирались делать из меня профессионального музыканта, но …
         
    Скрипку я отвергла сразу, да и мизинец подкачал: все пальцы были длинными и красивыми, а он оказался для игры на скрипке коротковат, немного не доставал до верхней фаланги безымянного пальца. Октавы на рояле нужно брать одновременно первым и последним пальцами. При коротком мизинце расстояния между ними может не хватить. Выбрали арфу — для игры на ней вообще мизинец не нужен, играют четырьмя пальцами.
       
    Для детей, особо одаренных музыкально, существовала при Московской государственной консерватории ЦМШ — Центральная музыкальная школа, где одновременно дети получали и музыкальное и общее образование. Окончившие школу, в зависимости от степени одаренности, поступали потом либо в консерваторию - высшее музыкальное учреждение, либо в музыкальное училище - ну, типа техникума, где учащиеся получали не высшее, а среднее специальное образование.  Меня почему-то сразу зачислили в училище, расположенное в Мерзляковском переулке у Никитских ворот, куда мне приходилось ходить каждый день, не только на уроки к педагогу, но и чтобы к этим урокам подготовиться, так как своей арфы у меня не было. К тому же я каждый день посещала и общеобразовательную школу (где нагрузка была больше, чем в музыкальной). Мне это очень не нравилось. И я правдами и неправдами добилась  того, чтобы меня от этих занятий освободили. Сохранилась страница одного из номеров самого популярного в то время журнала «Огонек», рассчитанного на широкий круг читателей,на которой помещена моя  фотография за арфой, опубликованная в качестве  иллюстрации  к статье Э. Светлицкой «Юные музыканты».   
      
    После арфы меня уже не мучили. Я по собственной воле садилась за рояль, занимавший треть большой комнаты  (фирмы Blutner (Блютнер).   Он нам не принадлежал, мама ежемесячно платила за него фирме, у которой брала его напрокат. Я хорошо «читала с листа», как говорят музыканты, т. е. раскрывала ноты и играла сразу двумя руками несложные фортепьянные пьесы (даже первую часть Лунной сонаты Бетховена) и очень любила петь старинные романсы и аккомпанировать себе. Не на публику, а так, когда становилось грустно.  Мама, глядя на мои, уже взрослые, руки, говорила: «Простить себе не могу, что не настояла на том, чтобы ты занималась музыкой». Длинные пальцы для рояля годились. Да и мизинец был «не так уж мал». Я тоже себе этого простить не могу. Теперь-то я понимаю, что способности, проявляющиеся в детстве, родители должны развивать непременно. А они, как правило, идут на поводу у своих упирающихся и изо всех сил сопротивляющихся отпрысков. Мама не настояла на регулярных занятиях музыкой, о чем и она и я потом очень жалели. В одной из  телепередач о подростках прозвучала, на мой взгляд, очень верная фраза: «Нет детских проблем, есть ошибки родителей».

    На лето мама обычно снимала дачу и отправляла меня туда с бабушками еще до начала студенческих каникул. А потом приезжала и сама, иногда и папа проводил с нами отпуск.

    Смутно помню какую-то дачу, хозяйке которой мы отдали инкубаторских
цыплят, подаренных маме ее студентами в вазе с розами. Часто вспоминаю время (1948 и 1949 гг.), проведенное на даче в Крылатском. Часто потому, что мы живем теперь в Строгино и, по дороге домой из центра, проезжаем станцию метро «Крылатское», а до ее открытия ездили от метро «Молодежная» на 626-м автобусе через огромный микрорайон «Крылатское», бывший раньше просто деревушкой (как и Строгино), расположенной на пологом берегу Москва-реки у начала Крылатских холмов. Они располагались друг за другом, а между ними текли ручьи, впадавшие в реку. На всех холмах густо росли деревья, кажется, липы, а верхушка одного из них была лысая, на ней в беспорядке лежали каменные надгробные плиты почему то не с крестами, как обычно, а с выбитыми на них орнаментами.
      
    На наши вопросы, касающиеся происхождения этой лысины, все местные только крестились, сплёвывали и повторяли: «Чертово место! Чертово место!» Но, наконец, одна из старушек рассказала, что там стояла церковь, а вокруг было кладбище. И вот в одночасье, во время службы, церковь со всеми молящимися провалилась. Каждую весну из-под этого холма вымывало кучу человеческих костей. Дело в том, что Крылатское стоит на песке, а весной ручьи размывают его, внутри холма образовалась пустота, верхний слой не выдержал и рухнул.

    Если учесть полученные нами сведения и тот факт, что на склоне соседнего холма мы нашли огромную пещеру, под которой, судя по звуку (если похлопать ладонью по полу) тоже была пустота, можно понять, почему мы почти всё время проводили на холмах, пытаясь найти хоть что-нибудь из таинственного прошлого. Нам не повезло, мы ничего не обнаружили. И почему там лежали надгробные плиты без крестов, и в каком году это случилось, — так мы и не узнали.

     Запомнились и еще одни летние каникулы (1950 г.), проведенные с папой и мамой в поселке, расположенном на берегу Икшинского водохранилища. Там мы снимали верхний этаж двухэтажной дачи.   Вдоль домов  тянулся большой овраг, на склонах которого рос в основном орешник. В это лето мы играли в индейцев, стреляли из настоящих луков настоящими стрелами, у которых в противоположный наконечнику конец врезали настоящие перья — так они лучше летали. Делали всё сами.

    Львиную же долю времени проводили на воде: переплывали на лодках на другой берег (ширина водохранилища 1,5 км) или устраивали лодочные бои. Как мы не утонули, одному Богу известно! Я же еще и не умела плавать! Но чувство страха отсутствовало. По водохранилищу общей площадью 5 кв. км ходили теплоходы. Мы очень любили подождать недалеко, пока они проплывут, и покачаться на волнах. Чтобы не перевернуться, надо было ставить лодку перпендикулярно волне. Я научилась «классно» грести не только обычным способом, но и «ласточкой», когда делаешь рывок и, вынимая вёсла из воды, поворачиваешь их в уключинах так, чтобы плоскость весла оказалась параллельно воде, тогда с весла падает вниз маленький водопад, но не строго вертикально, а по косой, следуя за продолжающей скользить лодкой. Как будто птица чертит крылом по воде. Этому меня научила мама.

                * * *

    В конце 1949 г. мы начали выпускать  дома  рукописную  газету  «Наша жизнь». Уцелели две заметки, сочиненные мамой, и карикатура. Рисовала не то бабушка, не то ее сестра, но точно не я. На ней изображена достаточно типичная ситуация: бабушка (напоминаю, Юлия Эрнестовна) пытается выяснить у домработницы, сколько она потратила денег в магазине. Та, как всегда, отвечает очень эмоционально: «Бабушка, сочтите — я ей дала десять рублей, она мне обратно два рубля. Ой, сука, обочла, ей-богу, обочла!!» Все это происходит на фоне включенного на полную мощность радио, но, когда кто-то, не выдержав гвалта, делает звук тише, с возмущенным воплем «Почему выключили?» в комнату врываюсь я. В сторонке, тихо плачущей, изображена сестра моей бабушки — Лидия Эрнестовна.
    
    Бабушка была строгой воспитательницей. Обычно, вернувшись из школы, я снимала пальто и с порога, минуя вешалку, кидала его через дверь в свою комнату на кровать. Бабушка, стараясь приучить меня к порядку, объясняла, что вещи нужно класть на место, а в это время Дода ( так ее звала, когда была маленькой мама, не Лида, а Дода)  шла, брала пальто и водворяла его на вешалку. В ответ на реплику бабушки: «Как же тебе не стыдно?»,  адресованную мне,  Дода говорила: «Ах, Юленька, оставь ее в покое. Она вырастет, и всё будет делать сама». Так и случилось, она оказалась права: мне всё на свете пришлось делать самой.

    Одна из заметок была посвящена моему выступлению в концерте, организованном мамой в нашей школе на тему «Пушкин в музыке». Цель утренника была познакомить нас с музыкальными произведениями, написанными на его стихи, и с отрывками из оперы Даргомыжского «Русалка». Меня выбрали на роль русалочки, потому что у меня были очень длинные волосы. Привожу текст заметки, помещенной в «Отделе искусств»:

         12/II 1949 г.

С захватывающим интересом следили многочисленные зрители за трогательным образом русалочки в последнем акте оперы Даргомыжского «Русалка». Юная актриса очень неплохо справилась со своей задачей. У нее есть способности и большая любовь к театру, что, при условии хорошей учебы и трудолюбия может дать хорошие результаты.
Следует пожелать в дальнейшей работе больше отчленять строки стиха и улучшить звучание голоса (повыше и позвонче). Последнее обстоятельство связано с устранением насморка и хрипоты, для чего необходимо устранить препирательства с матерью по вопросу одежды для прогулок (см. газету «Наша жизнь», № 1).
                Подпись: Овечий хвост.
         (Настоящий псевдоним взят матерью актрисы,  исполнявшей обязанности
аккомпаниатора. Сердце ее в момент выступления ее дочери вело себя в полном соответствии с этой пятой конечностью четвероного, именуемого овцой).               

    Еще одна заметка была помещена под рубрикой «Факт с комментариями»:

В ночь с 11 на 12 февраля бюро погоды предупредило, что утром 12/II ожидается мороз 28;С. Со свойственным кв. № 22 легкомыслием никто из населяющих ее хозяек и не подумал оставить на ночь тонкую струю воды из крана в целях предотвращения замораживания водопровода. Не зря говорит народная мудрость: «У четырех хозяек кран без отвертки».
На следующий день торжествующий водопроводчик получил 35 руб. за пуск воды, что создало изрядную брешь в нашем напряженном бюджете.
Отныне ведущий лозунг нашей квартиры:
                «Держите кран открытым!»
                Редакция.


    Нас проживало в квартире четверо: бабушка, Дода, мама и я. Чтобы трубы не замерзали, на открытый кран надевался чулок, достающий до дна раковины. Так не слышно было, как текла вода.

    Обе заметки хоть и написаны на плохой бумаге, но красивым четким маминым почерком.  Мама рассказывала, что 26 мая 1926 г. в фойе Большого зала Московской консерватории, где она прогуливалась во время антракта, к ней подошел незнакомый мужчина и предложил написать несколько слов, чтобы по почерку определить ее характер. Мама согласилась. Вот заключение эксперта.

                Графологическое исследование № 11.307.
                Графолог-эксперт Рышков Палладий Викторович.

    «Чуткость, глубокие переживания, свойственное натуре стремление к        откровенности часто сдерживается боязнью быть неправильно понятой. При ровности в обращении, миролюбивом нраве, умеет упорно и твердо осуществлять свои желания. Увлечения отличаются значительной интенсивностью, однако принадлежит к числу натур, всегда умеющих подчинить свои порывы (чувства, увлечения) доводам рассудка. Художест-венное чутье. Врожденное чувство изящного. Самоуважение. Самолюбие. Гордость. При отсутствии аффектации во внешнем обращении — есть желание выделиться; честолюбие. Постоянство в привязанностях.  Строгость в выборе друзей. Развитие жизни интеллектуальной и эмоциональной равномерное».

    Нужно сказать, что он оказался прав во всем, кроме одного — у нее никогда не возникало желания выделиться, она не была честолюбива. Будучи очень скромным человеком, делала всегда только то, что считала нужным, безотносительно к тому, как это отразится на ее репутации, к славе она не стремилась никогда. Позже я где-то прочла восточную пословицу: «Если стоишь прямо, то нечего бояться, что тень крива».

    Чтобы объяснить появление в газете еще одного материала, нужно напомнить, что моя мама - Елизавета Борисовна Брюхачева, была доцентом Московской консерватории, пианисткой, возглавлявшей кафедру концертмейстерского мастерства. Она учила студентов аккомпанировать инструменталистам (скрипачам, виолончелистам, флейтистам) и певцам. Поэтому в учебном процессе участвовали и певицы — на ком демонстрировали, как нужно с ними работать. Эти певицы назывались «иллюстраторами». Таким иллюстратором на протяжении очень многих лет работала у мамы в классе Евгения Михайловна Чехова, родная племянница А.П. Чехова ( см. «О тех, кого сегодня с нами нет»).
      
    О ней я вспоминаю сейчас потому, что однажды в газету пришло письмо в стихах от ее песика Бибы — дрессированного шпица. Адресовано оно было нашему Чапе, большому, полосатому, очень нахальному коту, который «гулял сам по себе», как кошка из сказки английского писателя Д.Киплинга, автора известной всем «Книги джунглей» о Маугли.

                "Дорогой товарищ Чапа!
                Жму тебе я крепко лапу.
                Ты в газете «Наша жизнь»
                Опиши свою мне жизнь.
                Как ты кушаешь, гуляешь,
                Где ты спишь, во что играешь.
                Вот, к примеру, жизнь моя:
                Сплю в постели мягкой я,
                Лаю я отнюдь не басом,
                Ем я косточки и мясо,
                Не люблю я вовсе рыбы…
                Остаюсь, с приветом, Биба!"
    
     Нахальный ответ Чапы  - "Мне кот соседний рассказал,
                Как будто он собак видал.
                Но думал я, что это враки:
                Не видел я нигде собаки.
                Портрет твой чудный показал
                Красы собачьей идеал.
                Но, фи! Стоять на задних лапах?
                Нет, никогда! Ни цвет, ни запах
                Сметаны, сливок, творога
                Не соблазнят. Честь дорога!..

                К чему просить? Стянуть ведь можно.
                Работать нужно осторожно…
             
                Нет, дорогой товарищ Биба,
                Мой лозунг – «Рыба, рыба, рыба!»
                Я добиваюсь тихой сапой , чего хочу.
                С приветом Чапа".

    и возмущенный Бибы  -  "Я прочитал твое письмо
                И мне не нравится оно.
                Как?! Красть сардельки из буфета?
                Но, милый мой, бесчестно это!..
       
                Хозяйке верно я служу
                И честно ей в глаза гляжу…
                Я знаю правила сложенья
                И всю таблицу умноженья.
                Умею в танце я кружить
                И сахар налету ловить…" -

    читатели увидели уже в следующем номере.

    Не замедлил  и Чапа с ответом:" Твоим упрекам я не внемлю.
                К чему ты роешь носом землю?
                Напрасны правила сложенья
                И вся таблица умноженья…
                В мои дела собачий носик
                Совать совсем не должен песик…
                Что ж, должен я сказать  «спасибо»
                За то, что ты в письме своем
                Во всем хорошем – ставишь Бибу,
                А всех котов – во всем плохом?.."

    Конец же чапкиного послания (его сочиняла мама) не могу не озвучить. Я считаю его великолепным выражением в стихотворной форме сущности кошачьего характера вообще и чапкиного, в частности: " КОТ - СИМВОЛ ГРАЦИИ!  А ты?
                А ты, не кошкою рожденный,
                Лишь дрессировкой научённый,
                Кричишь: «Смотрите все коты,
                Как я хорош! Как я танцую!»
                Хоть не видал, но критикую:
                Танцуешь вальс ты косолапо.
"
                Привет и до свиданья. Чапа".


                * * *

    C 1943 по 1954 г. в Москве, Ленинграде и других крупных городах СССР  существовало так называемое «раздельное обучение», т.е. функционировали обычные школы — семилетки и десятилетки, но только для девочек или только для мальчиков.  Наша школа (№ 93) находилась на улице «Большая Молчановка», а совсем рядом 103-я, в которой учились мальчишки.

    Улица уцелела, когда строили Новый Арбат, и тянется параллельно ему сзади зданий, стоящих на левой его стороне, если ехать от Садового кольца к Арбатской площади. В один из апрельских субботников, 65 лет назад, мы посадили перед зданием школы деревья.
         
    Межшкольное  общение началось только совсем уже в старших классах, когда нас приглашали на новогодние  или другие праздничные вечера. Но вместе мы их не готовили.  И, сколько я помню, мы не страдали от отсутствия мальчишек  в школе. В классе шестом,  наверное, мы играли в рыцарей и на уроках от их имени писали друг другу письма. Я была сначала Роландом, потом Ричардом-Львиное сердце, а потом Рыцарем Серебряной Звезды. Наташа Горбаневская — Квентином Дорвардом, не помню кто — Айвенго. Наташа была на год младше нас, но в игре тоже участвовала. Мы описывали свои подвиги, переживания. Возлюбленных время от времени меняли, но, поскольку рыцари не могли их просто бросать, т. к. клялись им в вечной верности (на то они и рыцари), то дамы их сердец под тем или иным предлогом погибали. Наташа Г. писала: «Оплакиваю смерть своей возлюбленной. Из замка никуда не выезжаю. Ничего не ем, пью только шампанское». А клятва была такой:

                Клянусь!
                Землей, с которой я сольюсь,
                Постом, молитвой иль мечом,
                Но я поставлю на своём.
                А если нет — то пусть земля
                Не примет мертвого меня
                И завершу я подвиг свой
                Полуистлевшею рукой.

     Я придумала себе герб - на щите, на черном фоне, по центру,вертикально -  золотой меч, обвитый дубовой веткой.

    Наташа Горбаневская жила с мамой в подвале уцелевшего после бомбежки флигеля, ходила в очках, а один глаз (под очками) был залеплен круглым куском непрозрачной ткани. Так тогда лечили, кажется, косоглазие. Летом она все свободное время проводила за чтением книг, сидя на стульчике перед своим окошком, утопленным в землю. Когда после войны начали давать «жилплощадь», как тогда говорили, тем, кто в ней нуждался, в первую очередь ее получали семьи, живущие в подвалах. Я не помню, когда они переехали, мы с тех пор не виделись.

    Теперь же я нашла в Интернете (со ссылкой на разные издания) сведения о том, что Наталья Евгеньевна Горбаневская родилась в Москве в 1936 г., что она русская поэтесса, переводчица, диссидентка. Преобладающие темы ее творчества — мучительное переживание беззащитности и несовершенства человека, мотивы одиночества и личной вины за происходящее. Известна правозащитной деятельностью. После участия в демонстрации против вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 г. подверглась репрессиям. С 1975 г. жила за границей, в Париже. В 2003 г. в Люблинском университете им. Марии Кюри-Складовской (Польша) ей вручили диплом почетного доктора. А окончила она филологический факультет Ленинградского университета. Я легко ее узнала по фотографии, помещенной в Интернете, — тот же овал лица и вьющиеся волосы. Правда, тогда у нее были косички.

    Осенью 2014 г. вышла книга Л.Улицкой под названием «Поэтка. Книга о памяти. Наталья Горбаневская». Автор была с юности ее близкой подругой. Она писала, что «польское слово «Поэтка» ей нравилось, она считала, что при перенесении его в русский язык появляется ироничная легкость, какой нет в слове «поэт». Вот как она характеризует «поэтку»: «…подвиг ее жизни был не политическим, как считают миллионы людей, а чисто человеческим — о чем знают немногие. И этот подвиг далеко не исчерпывался тем общеизвестным фактом, что она вышла на Красную площадь в августе 1968 года, протестуя против введения советских войск в Чехословакию. Маленькая ростом, в каких-то измерениях навсегда оставшаяся девочкой, в течение жизни она выросла в человека огромного масштаба, сохранив радостную детскость до смертного часа».

    Да.  Кто бы мог подумать, тогда на нее глядя, что она вырастет «в человека огромного масштаба»?  Жаль, что мы тогда расстались. Ну, так ведь мы были еще школьницами, и никто не знал, что нас ждет впереди.