Очерк
Люблю произведения Григория Федосеева. Перечитываю их еще и еще раз. Восхищен писателем- натуралистом, тонким наблюдателем природы, большим её знатоком, сумевшим сочными красками описать мир животных и растений сурового, неизведанного дальневосточного края. Дороги мне книги Г. Федосеева еще и потому, что описывает он во многих из них север Зейского района – места, где я родился и провел свои детские годы.
Но главным богатством произведений писателя являются смелые и мужественные люди, герои его книг. Всем нам нравится Василий Николаевич Мищенко, сильный, мужественный и выносливый путешественник. Каждого из нас не может оставить равнодушным трагическая судьба Трофима Королева, бывшего беспризорника, а затем ставшего геологом - работягой.
Но особенно запоминается образ старого эвенка - проводника Улукиткана, друга и помощника писателя. С какой душевной теплотой написал Г. Федосеев образ этого мудрого старика. В книге «Смерть меня подождет» он пишет:
– Я не могу равнодушно слышать имя Улукиткана…. Он мой друг, спутник, советчик. Наши с ним путешествия для меня – сплошные открытия. Благодаря Улукиткану я полюбил скудную и суровую природу этого края, она стала еще более понятна и близка мне.
Умер Улукиткан в 1963 году, немного не дожив до девяноста лет. Похоронен на своей родине, в поселке Бомнак, на севере Зейского района.
Побывать в поселке Бомнак, на родине Улукиткана, верного друга писателя и геодезиста Григория Федосеева, было моей давнишней и заветной мечтой. И вот, осенью 1975 года, находясь в отпуске, решил эту свою мечту осуществить – претворить её, как говорится, в жизнь. Попасть в то время из нашего города в этот поселок можно было двумя путями: водным – на теплоходе «Заря» по реке Зее, и воздушном – на самолете.
Первый путь, безусловно, был более привлекательным: проплыть на теплоходе по Зее более ста километров, полюбоваться осенними красотами северной природы, совместив, таким образом, приятное с полезным – это же здорово!
Переполненный радужными надеждами предстоящего путешествия, иду на пристань: узнать о ближайшем рейсе «Зари», и приобрести, если это возможно, билет. Но на пристани меня ждало разочарование: диспетчер, пожилая, полная женщина сообщила, что рейсы «Зари» временно прекращены по техническим причинам.
– И когда ориентировочно эти технические причины будут устранены? – спросил я диспетчера.
– Узнавайте, - ответила она. – Больше пока я вам ничего сказать не могу.
Ежедневно хожу на пристань. Узнаю. И вот, наконец, диспетчер сообщила о том, что все технические неполадки устранены, и в субботу, двадцатого сентября «Заря» отправляется в свой очередной рейс.
В назначенный день просыпаюсь пораньше, и наскоро перекусив, иду на автовокзал, чтобы на автобусе доехать до верхнего бьефа – откуда в свой рейс отправляется теплоход. Пассажиров - полный автобус. Проезжаем поселок Светлый, преодолеваем крутой, извилистый, затяжной подъем по южному склону хребта Тукурингра. А навстречу нашему автобусу бесконечным потоком идут лесовозы японского производства, груженные могучими, длинными хлыстами лиственниц. По такому же крутому спуску подъезжаем к верхнему бьефу – месту дислокации теплохода.
И снова неприятности: и сегодня «Заря» не пойдет в рейс.
Возвращаемся на автовокзал. Ничего не поделаешь: придется в Бомнак лететь на самолете, лишившись возможности полюбоваться красотами родного края.
Этот же автобус доставляет всю нашу компанию в Зейский аэропорт, где мы узнаем, что все лётные линии открыты для полетов – кроме Бомнака: из-за облачности и сильного ветра. Пассажиры начинают роптать. Но всё обходится благополучно: через полчаса начинают продавать билеты и на Бомнак.
У билетной кассы выстраивается солидная очередь. Стою за молодой, белокурой женщиной в красном плаще, поблескивающей при улыбке тремя золотыми зубами. Кроме себя, она берет билет еще и на двух мужчин, стоящих от неё невдалеке: один из них высокий, худощавый блондин лет со-рока, второй – коренастый паренек лет двадцати пяти, с окладистой черной бородой и в шляпе. Оба с утра пораньше уже навеселе.
– Хватит, понюхали в городе цивилизации, - говорит мне бородач. – Надо быстрее лететь в Бомнак и прятаться в тайгу, - пока совсем не спились.
Но вот женщина в красном плаще уже купила билеты – на всех троих. Они выходят из здания аэровокзала на улицу, и я вижу из окна как они, устроившись на скамейке, распивают бутылку конь-яка, отметив, таким образом, важное событие – приобретение билетов на самолет. И становятся еще пьянее. Ну, прямо – настоящие бичи.
Но вот билет на заветный рейс и у меня в кармане. Начинается посадка в самолет. Вышеупомянутых мужчин проводница в самолет не пускает.
– Пусть идут сначала проспятся, - говорит она.
– Да они же совсем трезвые, - доказывает проводнице их подруга – молодая, белокурая женщина в красном плаще.
А «трезвые» чуть стоят на ногах и лыка не вяжут.
Но вот посадка в самолет окончена. Пьяные мужчины остаются в городе – продолжать нюхать цивилизацию. Пропеллер сделал один оборот, второй. Взревел мотор. АН-2 пробежался по взлетной полосе. Сделал разворот. Остановился. Яростно ревет мотор, набирая силу. Новый стремительный разбег – и самолет поднимается в воздух. Город остается справа.
Летим совсем невысоко. Хорошо видна земля. Пролетаем над хребтом Тукурингры и его многочисленными отрогами. Под крылом самолета проплывают сопки, покрытые лесом – бескрайнее царство гор и тайги. Но местами поверхность сопок скалистая, совершенно голая, темно-серого цвета. А вот черной лентой несет свои воды река Гилюй, плотно зажатый с обеих сторон высокими сопками: это самый крупный приток Зеи. Никак не могу смириться с мыслью, что вся эта красота и все богатство совсем скоро исчезнет, окажутся на дне Зейского водохранилища.
Но вот горы становятся все ниже, ниже – и мы уже летим над верхне - зейской равниной. Теперь горы синеют где-то далеко вдали. Самолет то покачивается из одной стороны в другую, а то вдруг на какие-то доли секунды резко падает вниз: внутри у тебя что-то внезапно обрывается, становится на мгновенье жутко. Это самолет попал в безвоздушное пространство.
Лес редеет. Летим над озерами, болотами, марью. И снова - лес. А вот и домики показались внизу. Это уже Бомнак. Самолет пролетает над красавицей Зеей, делает поворот влево и идет на посадку. С благополучным приземлением!
Бомнакский аэропорт – это обыкновенный деревянный барак. А взлетно-посадочная площадка – очищенный от леса участок земли.
Дорога в поселок, который расположен всего метрах в трехстах от аэропорта, идет березнячком. Тайга вплотную подступила к поселку. Да что там: тайга шагнула и в сам поселок – почти в каждом дворе, в огородах, на территории больницы, клуба по одиночке и группами, а то и целыми рощицами стоят березки и лиственницы.
А вот и первые дома: двухэтажная школа-интернат, клуб, столовая. Все постройки деревянные, добротные. Но мне нужна могила Улукиткана. Спрашиваю о её местонахождении у эвенкийских ребятишек, гурьбой бегущих мне навстречу.
– Пройдите, дядя, до средней школы, сверните на улицу влево, и идите по ней до конца. А потом пройдите по тропинке немножко лесом, вот там и будет могила Улукиткана – хором объясняли мне ребята.
Эвенкийские дети очень общительны, вежливы. Даже с незнакомым человеком здороваются всегда первые. Вот они – бегают во дворе школы - интернат. У одного мальчишки лет восьми рубашка заправлена в трусы, а брюки без ремня и спадают - трусы наполовину видны. И хотя бы хны – носится по двору наравне со всеми. Да и другие ребятишки экипированы не лучше. А вот один мальчишка гоняется за другим. Смех. Визг.
– Вы чего балуетесь? Спрашиваю я их.
– А он меня дразнит, – отвечает тот, который догоняет.
– Как дразнит?
– Говорит, что я дурак.
И оба снова убегают. Но, а я продолжаю свой путь по маршруту, указанному мне эвенкийскими ребятишками. И вот я уже у заветной цели.
На крутом правом берегу Зеи, на небольшой полянке, в окружении берез и лиственниц стоит металлическая оградка, окрашенная под серебро. У её изголовья – четырехугольная, полуметровой высоты тумба из железобетона, с вмонтированными в её лицевую и боковые поверхности черных металлических плит. Надпись на лицевой стороне гласит:
Улукиткан
1871-1963
Надпись на левой стороне: «С тобой, Улукиткан, геодезисты и геологи штурмовали последние «белые пятна» на карте Родины». (1947-1953).
На правой: «Ему были доступны тайны природы. Он был великим следопытом, советчиком, другом. (Г. Федосеев).
Надпись на надгробной плите:
Мать дает жизнь, годы – мудрость.
(Улукиткан)
Этот памятник Улукиткану соорудил летом 1964 года, через год после его смерти, писатель Григорий Анисимович Федосеев, прилетевший в Бомнак из Краснодара, где он жил последние годы. На могиле лежат свежие ветки лиственницы. Значит, кто-то побывал здесь незадолго до меня.
А день выдался теплый и солнечный. Бабье лето. Вверху – чистая, мирная лазурь неба. Внизу, под обрывом, последние деньки несет свои воды красавица Зея: скоро здесь будет море. Тишина. Лишь изредка прохладный сентябрьский ветерок прошумит по верхушкам деревьев, да щебечут птицы в лесу.
Прогулялся по берегу Зеи, который на всем протяжении поселка крутой и обрывистый. По самому краю обрыва растут огромные, ветвистые лиственницы и ивы. Их корни, подмытые летними паводками, обнажены и, как щупальцы медузы, стелятся по земле.
Возвращаюсь в поселок. Накануне прошел дождь, после которого по улицам поселка проехали тяжелые грузовые машины и трактор, отчего они превратились в сплошное грязное, труднопроходимое месиво.
Обедаю в столовой. Вполне приличное заведение с большими настенными часами с боем, и шестью трехглавыми подсвечниками на стенах, окрашенных под золото. Вместе со мной обедают несколько бородачей.
…Дело сделано – можно лететь и домой. Иду в аэропорт. Захожу в помещение – это небольшая, на сто рядов прокуренная комната. Три эвенка ждут самолет.
– Вы будете девятым пассажиром, - говорят они мне.
Двое эвенков, Гена и Коля, играют в шахматы. Забиваю на слабака. Выигрывает Гена - низенький, горбатый паренек лет двадцати пяти. Начинаю играть с ним. В помещение заходят еще двое пареньков. Они – из застрявшей в поселке остатков Ленинградской экспедиции. Оба пьяные. Один из них невысокого роста, коренастый, лет двадцати пяти – Витя. Другой, среднего роста, чернявый, губастый – Володя Арканов. Ему, как он сам говорит всем об этом, двадцать шесть лет. Коренной ленинградец. Он в очках с черной, массивной оправой: в левой оправе очков – только полстекла. Черные космы волос ниспадают на плечи, на очки, мешая смотреть. На нем нейлоновый, видавший виды и замызганный до нельзя серый плащ. На шее – розовый, грязный шарфик. Широкие мятые - перемятые черные брюки переходят в грязные, черные, рваные туфли. Вид Володи производит удручающее впечатление: типичный спившийся интеллигент. В руках у Володи гитара.
Когда я зажал, как следует на шахматной доске эвенка Гену, он сказал:
– Давай кончим играть. Устал я.
Я не возражал.
– Разрешите, я доиграю с вами эту партию, - говорит Володя.
Играем с ним. Володя каламбурит: на язык остер, эрудирован. Но партию проигрывает.
Выходим на улицу. Метрах в тридцати от помещения аэропорта, в березовой рощице, установлен круглый стол. Рядом – две деревянные скамейки, на которые мы и усаживаемся. Володя начинает не играть, а стучать пальцами правой руки по струнам гитары в такт песне. Репертуар у Володи довольно однообразный: приблатненно - алкогольный.
От злой тоски, от злой тоски
Не матерись, не матерись.
Сегодня я без спирта пьян.
На материк, на материк,
На Магадан, на Магадан
Ушел последний караван – поет Володя. Мы слушаем его.
А Леша, диспетчер аэропорта, молодой, румяный, симпатичный мужчина, роста выше среднего, с неизменной беличьей шапкой на голове, подошел к нам и сообщил, что самолета сегодня не будет. Сегодня – суббота. Завтра – воскресенье. Самолеты Зея-Бомнак-Зея летают ежедневно – кроме воскресенья. Но вот сегодня, по непонятным причинам, самолета нет. А это значит, что жить мне в Бомнаке до понедельника. А где ночевать?
Когда я задал этот вопрос радистке аэропорта, она мне ответила:
– А вот здесь, на веранде можно переспать.
Что такое веранда? Это та же улица. А по ночам уже заморозки.
– Пойду, помоюсь в бане, - говорит Володя Арканов.
Что ж: хорошее дело. Тем более что в бане Володя, кажется, не мылся уже лет сто. Достаточно посмотреть на его руки, чтобы сделать такой вывод: они черные от грязи, под большими ногтями отчетливо видны темные полосы. Не чище и шея, участки которой видны местами из-под красного шарфика.
Иду и я в поселок. Ужинаю снова в столовой. Раздатчица, с которой я поделился своей проблемой, посоветовала мне обратиться к председателю колхоза – в колхозе есть заезжая.
– А где он живет?
– Живет он в конце поселка, но сегодня должен переехать в новый дом, - рассказа мне раздатчица, молодая, худенькая женщина. – Вот он, этот дом – рядом с клубом. Иду к председателю. Какой шикарный дом ему построили! Из бруса, крытый шифером, с просторной, застекленной верандой. Четыре окна выходят на юг, три – на восток, два – на север. Отличный дом!
На мой зов из дома вышел пожилой, с претензией на полноту мужчина, с изрядно поредевшими седыми волосами на голове. Это и есть председатель здешнего оленеводческого колхоза Генрих Оскарович Ляндуа.
– Выручайте, - говорю я ему. – Не дайте погибнуть. Разрешите переночевать в вашей заезжей.
– А вы кто?
Объясняю ему ситуацию. Я – врач. Сегодня утром прилетел в Бомнак из Зеи – на могилу Улукиткана. Рассчитывал, что вечером улечу в Зею. Но самолет по каким-то причинам сегодня в Зею не летит.
Он не возражает. Пишет записку дежурной (она же и уборщица, и истопница), отдает её мне и рассказывает, где живет дежурная. Но потом передумывает и любезно соглашается сам проводить меня до заезжей.
По дороге Генрих Оскарович рассказал мне, что в их поселке имеются: оленеводческий кол-хоз, ферма золотисто-бурых лисиц, средняя школа, школа-интернат, больница, клуб, детсад, магазин, столовая, ветеринарный пункт, сельский совет. В совхозе – 3000 оленей. Эвенки бьют соболя, белку, изюбря. В поселке чтут память об Улукиткане. В школе создан музей Улукиткана. Его именем названа одна из пионерских дружин. В Бомнаке живут и работают два сына Улукиткана, племянники, внуки и правнуки. Один из его сыновей, Василий Трифонов – бригадир оленеводческой бригады, награжден орденом «Знака почета». Другой сын, Николай, каюр-охотник. Но со строительством Зейской ГЭС скоро здесь многое изменится.
– А что это за бородачи бродят по поселку? – спросил я Генриха Оскаровича.
– А это Ленинградская экспедиция, закончив полевой сезон, вышла из тайги. Основная её часть уже давно улетела. А эти шестеро забулдыг, сами никак не могут выйти из запоя, и наше население спаивают – особенно женщин. Ужас! Быстрее бы они от нас улетели.
Подходим к заезжей – гостинице: Это – одна из половин двухквартирного дома. На двери висит замок. Ключ тут же – в почтовом ящике. Открываем дверь. Заходим в заезжую: прихожая, три комнаты. Стены и потолок закопчены. Штукатурка на стенах потрескалась. В одной из комнат – две койки, в двух других – по одной.
Генрих Оскарович отдает мне ключ с замком и предупреждает:
– Вы здесь двое суток будете жить один, а значит – и за все в ответе.
И вот я один в заезжей далекого северного поселка. Осматриваюсь. Выбираю себе одну из одноместных комнат. На столе разбросаны журналы: «Нева», «Смена», «Крестьянка», «Человек и за-кон» – все за этот год. На стене висит радиоприемник. Включаю его – говорит. Но что еще надо человеку для счастья? Тихо, спокойно, чистая, мягкая постель, свежие журналы. Все прекрасно!
Вечером смотрю в доме культуры кино: «Похищение из Парижа». Возвратившись в заезжую, лёжа в постели читаю журналы. После этого делаю попытку уснуть, но… тщетно. Тишина и одиночество гнетут. Поднимаюсь с постели, одеваюсь и выхожу на улицу. Поселок залит лунным светом. На небе – перистая облачность. Мерцают одинокие звезды. Трещит дизель на электростанции, да лают собаки.
Возвращаюсь в гостиницу и с трудом засыпаю.
В воскресенье столовая не работает. Иду в киоск, беру банку сайры, булку хлеба, пряников. В заезжей колотун. Топлю печь. Кипячу чай. Теперь в заезжей тепло и уютно. Теперь можно и позавтракать.
А вон и Володя Арканов, стоит на крыльце правления колхоза со своим другом Яшей - молодым пареньком с рыжей бородой и такими же рыжими усами. Иду к ним. Уборщица моет полы. Участковый, старший лейтенант Василий Демьянович Сердюков тут же: у него в кутузке сидит арестованный.
В коридоре правления, на полу, прямо у входа, лежит в коленно-локтевом положении, уткнувшись лицом в пол, женщина – эвенка: худенькое, маленькое существо. Видны только голова с рассыпанной прядью черных волос, да маленькие, грязные кисти рук.
Здесь же, в управлении, шастает, как приведение, симпатичная молодая эвенка – в зеленом свитере, плотно обтягивающим её стройный стан, в черных трико, заправленные в резиновые полу-сапожки. Она тоже пьяная, но в отличие от первой, держится на ногах.
– Дуй отсюда по холодку, Арканов, – говорит она заплетающимся языком Володе, который сегодня уже без очков: «Потерял где-то», – говорит.
– Она вот это только и знает, да еще – сколько у палки концов, сообщает мне Володя. Они с Яшей тоже уже изрядно пьяны.
–Валя, сколько у палки концов? – спрашивает Володя у молодой, пьяной эвенки.
– Два конца, - говорит Валя. – А ты, Арканов, дуй отсюда по холодку.
– Надоели, как черти, - ругается Василий Демьянович. – Уходите отсюда, а то всех вас посажу в кутузку, – говорит он, сдабривая сказанное многоэтажным ругательством.
Володя изъявляет желание сыграть со мной в шахматы: жаждет реванша. Он так и не помылся в бане: такой же грязный.
Эвенка, что лежит на полу, время от времени разражается неистовым сквернословием, но по-том опять надолго затихает
Садимся с Володей играть в шахматы. Но где там: Володя полудремлет, фигуры валятся из его рук.
– А ты, Валька, вчера насвинячила в конторе, так сегодня пришла убирать? – спрашивает уборщица Валю. Та краснеет, делает вид, что не слышит вопроса, молчит.
Володя и Яша, проиграв мне в шахматы, уходят. Василий Демьянович прогоняет и Валю. Садимся с ним играть в шахматы. Играет он слабенько.
В это время просыпается эвенка, спящая на полу.
– Я что хулиганила, придурок? – кричит она участковому.
– Проснулась, сволочь? – говорит Василий Демьянович.
Эвенка, оказавшаяся молоденькой и довольно симпатичной женщиной, подходит к нам.
– А, играете? Конем, конем ходи, - кричит она, хватаясь за коня участкового.
– Пошла ты….! – ругнул её матом Василий Демьянович и оттолкнул в сторону.
Но та снова подбегает к нам, хватает с шахматной доски коня участкового и снова кричит: «Конем, конем ходи!»
Василий Демьянович снова матюгнулся, и снова оттолкнул её в сторону. Я хохочу, смотря на этот спектакль, заражая смехом и участкового.
– Пойду домой, Ромка, однако, шибко плачет, - говорит молодая эвенкийка, и пьяной походкой уходит.
– Как они все надоели мне, – говорит Василий Демьянович. – Мужики вышли из тайги. Получили расчет. Сами пьют, не просыхая, уже неделю. И весь поселок споили. Быстрее бы они улетели от нас.
Вечером в клубе посмотрел кино «Над Тисой».
…Утром, в понедельник, встаю рано. День солнечный. Земля прихвачена морозцем –60. Завтракаю, рассчитываюсь за заезжую и иду на аэропорт. Народу много. Билеты на первый рейс все уже проданы. Но обещают второй рейс.
Володя Арканов со своей капеллой уже здесь: их – шесть человек. Какие все страшные, грязные! Особенно вот этот, с жидкой, рыжей бородкой, лет тридцати, в энцефалитке, в стареньких кирзовых сапогах. Дрожит весь, как осиновый лист – и от холода, и от алкоголя. Истощен.
Здороваемся с Володей, как старые, добрые приятели. Он снова в очках, но стекол в оправе нет уже обеих.
Озабоченный судьбой ребят, говорю об этом Володе.
– Основной состав экспедиции уже давно дома, - рассказывает он. – А мы вот, шестеро, отбились от стаи: вино, женщины, любовь – сам понимаешь. А дома нас ждут семьи. Нас и - деньги. А нас, как говорится, бес попутал. Но ничего – сегодня улетим. И… пройдут года – залечим раны.
После этого Володя рассказывает мне пару сальных анекдотов, и куда-то надолго исчезает со своей оравой. Очевидно, в магазин, за водкой.
Ждем прибытия второго самолета. Составили список очередников. Через час появляются ребята из Ленинградской экспедиции. Точно – ходили в магазин. У каждого – оттопыренные карманы брюк. А Володя несет три бутылки «Самбека» прямо в охапке. Начинается новая пьянка.
На круглом уличном столе стоят две банки распечатанных консервов, тут же – двухлитровая банка с розовым соком. И каждый из их компании может подойти к столу, выпить, закусить и даже запить все это дело соком. Володя под аккомпанемент гитары снова поет песни.
Льет с неба слезы осень
На крыши Ленинграда.
Или:
Идет колонна с жутким перематом,
А пресса пишет – с комсомольскою искрой.
…День ясный. Сентябрьское солнце залило, ярким светом кажется, весь мир. Дует холодный, порывистый ветер, который подхватывает сухой лист и переносит его с одного места на другое.
Диспетчер аэропорта объявил, что до 15,00 самолета не будет. Иду обедать в столовую. Воз-вращаясь из поселка в аэропорт, вижу – навстречу мне несется, лихо восседая на олене, молодой эвенок. «Куда это, – думаю, – так спешит красавец-олень?
Прихожу на аэропорт. Володя Арканов играет на гитаре и поет. Не пьют.
– Что, пьянке конец? – спрашиваю я ребят.
– Нет, - отвечают они мне. – Послали эвенка на олене в магазин за водкой.
Так вот, оказывается, куда так спешил красавец-олень.
– Да сколько же можно пить! Вы совсем с ума сошли! Опять вас, пьяных, в самолет не пустят! – выговорил я им горячо. Чувствую, что мои замечания им очень не нравятся. Все пьяные в дрезину: и ленинградцы, и их друзья – эвенки. Вот молодой эвенок подходит к столу, берет дрожащими рука-ми банку с соком и делает попытку поднести её ко рту, но сделать это ему никак не удается: заходятся руки в сильном треморе, и банка с соком оказывается то справа ото рта, то слева. Но вот, наконец, ему удается соединить отверстие банки с отверстием рта. И опять просчет: сделан слишком большой наклон банки – и красная жидкость потекла на лицо, шею, облила свитер, брюки. Эвенок стал страшный, как черт.
– Вытри лицо, Вася, - говорит ему Володя Арканов. Но Вася – ни в зуб ногой.
– Вытри, говорят тебе, лицо: противно смотреть, - гневно говорит ему Яша с рыжей бородкой.
– Ты пьяный, - упрекает Яшу Вася.
– Сам ты пьяный.
– Утрись, еще раз говорю тебе! – угрожающе рычит на него Яша.
Вася делает медленное движение по лицу правым рукавом свитера, размазывая еще больше сок по лицу, отчего делается еще страшнее.
…А вот из поселка возвратился на олене и гонец с алкоголем. И пьянка за круглым столом, на лоне великолепной осенней северной природы возобновляется с новой силой. Ребята из ленинградской экспедиции – люди эрудированные, начитанные. И, несмотря на свое длительное, пьяное состояние, они пересыпают то и дело свои речи различными афоризмами, шутками – прибаутками, юмором. Они знакомы с творчеством многих писателей, актеров, поэтов. И на этом фоне между ними то и дело возникает спор. Они – культурны, вежливы.
– Слушай, Витя, а я могу кому-нибудь морду набить? - спрашивает его Вася.
– Зачем? Мы вот неделю уже пьем, а не только морду не смогли кому-нибудь набить, мы даже никого и никуда не смогли послать.
– А в самолете можно?
– В самолете – другое дело. Подойди к своему противнику и потихоньку стукни его ладонью по щеке.
– А почему потихоньку? – спрашивает Вася.
– Главное, Вася, не сила удара, а сила презрения. Что удар? Синяк пройдет через два-три дня – и всё. А ты дай понять своему обидчику, что ты его ненавидишь, и не желаешь его знать. А своим противником они имели ввиду, конечно же – меня.
…Но вот диспетчер аэропорта объявляет о том, что начинается продажа билетов на второй рейс. Покупаю билет. А вот и самолет из Зеи прибыл. Прощай, Бомнак! До новых встреч, родина Улукиткана!
А ребята из Ленинградской экспедиции снова не улетели из Бомнака: им даже билеты не про-дали – слишком пьяные.
…На круглом столе, в Бомнакском аэропорту, предназначенном для пиршествий, ножичком начертано:
Беда не в том, что множатся года,
Что голова становится белей
Ты стариком становишься тогда,
Когда ты остаешься без друзей.
В это замечательное четверостишье мне бы хотелось внести всего одну - единственную по-правку: когда ты остаешься без хороших, трезвых друзей.