1950-е. Новочеркасск. Университеты жизни
За первые послевоенные годы Виктор Лагутов сумел достичь уважения земляков в качестве тренера по боксу и спортивного судьи. Был разносторонне развит физически, о чем свидетельствуют высокие разряды по многим видам спорта, до десятка, и достиг уровня своих сверстников в профессиональной подготовке для обучения в техническом вузе.
Выбрал он себе самый лучший тогда технический ВУЗ - Новочеркасский политехнический, который был родоначальником практически всех технических вузов Юга России от Киева до Поволжья. Намеревался быть и моряком, о чем говорят некоторые документы, но почему-то остался поступать на горно-строительный факультет в институт в Новочеркасске.
Как он познакомился с моей матерью я не знаю, не интересовался. Она была талантлитвой певицей с редким голосом, поступила и училась в консерватории Ленинграда. Позже мать бросила консерваторию и уехала к отцу в Оренбург. Приезжал за ней профессор, да она отказалась возвращаться на сцену.
Так как она по базовому образованию была еще дипломированным преподавателем русского языка и литературы, после войны окончила Таганрогский педагогический институт, то стала работать учителем в школе №23 Оренбурга. Это уже в конце 1950-х. А в начале 1950-х она была директором Дома Просвещения в Новочеркасске, дирижером, тоже популярной личностью города. А отец хотел учиться в НПИ. Так или иначе, но они провели свое лучшее время там, где я и родился 5 марта 1951 года на улице Кирпичке, что рядом с Азовским рынком, считай, центр города. Две выдающиеся натуры были рядом.
Она сама родилась в 1926 году во Владикавказе. И ее семья, видимо, моталась по стране по тем же самым причинам, что и отца. Ее мать была урожденная Вавилова Клавдия Александовна, а отец - Квартовой Иван Селиверстович, с Западянской балки, можно сказать из казачьей технической интеллигенции. В первую мировую войну он был телеграфистом и бабушка сказывала, как наставляла ему обязательно поставить чекушечку кассиру, чтобы он давал зарплату не золотыми монетами, империалами, а ассигнациями, бумагой. Раньше, при царе золота было много и 35 рублей золотом, которые получал телеграфист, были равны зарплате высококвалифицированного рабочего.
В семье было семь человек и снимали они пятикомнатную квартиру на полном пансионе, т.е. с трехразовым питанием. На все питание семьи и квартиру уходило 15 рублей в месяц... Она в старости, оценивая свою жизнь говаривала, что жила дважды как человек — при царе и при НЭПе, а потом гнила...
Сказать, что особой нужды не знали, нет оснований, так как на руках у бабушки умер ребенок от голода и она даже сидела в тюрьме за подделку хлебных талонов, но, каким-то образом, деду удалось ее оттуда вытащить.
По роду своей технической деятельности дед Иван был с детства знаком со всей технической интеллигенцией того времени и не только Области Войска Донского, но и пришедшей Советской власти через Политехнический институт. В ту пору разрухи после гражданской войны он был начальником институтских мастерских, которые выпускали акоммуляторы для автомашин и содержали сам институт. Т.е. человеком уважаемым даже в советском обществе. Особо мне помнится его поставленный, им самим, "на маску" голос на итальянский манер, ради которого его приглашали на всякие собрания вместо громкоговорителя, в том же крытом дворе Политехнического института. Он его ставил в течение полутора лет по специальным таблицам, каждое утро выходя на пойму Дона, на берег реки Аксай, что омывает холм города, рядом с железнодорожной остановкой Цикуновка, врабатывая гекзаметр.
Надо бы сказать, что перед этой должностью он был главным механиком машинно-тракторной станции в станице Старощербиновка на Кубани, где обучал курсантов из местного и горского населения работе на тракторах марки "Джон Дир". За успехи в работе его даже представили решением всей станции, а это 300 человек, к ордену Октябрьской революции. Случайно сам видел этот протокол. Но, вскоре началась насильственная коллективизация и ему, придав взвод красногвардейцев, поручили уже по снегу выселить в ноябре месяце на каком то хуторе две из десяти семей, живших большими семьями с домашней скотиной в куренях, на погибель. Осознав это, он отказался посылать людей с детьми и стариками на смерть. На следующий день, упрежденный своими курсантами, что приехали и его будут брать "кожанки" - чекисты, он с семьей на тачанке утек на Дон, в Новочеркасске. Чем и сам спасся, и семью сохранил, так как через год в тех местах был уже лютый голод и людоедство.
Был человеком высокообразованным, добрым, а как за всю свою жизнь он никому не творил зла, то и уважаемым. Симпатизировал советской власти и знакомым ему лично деятелям, как из числа еще той царской, так и уже в сути красной профессуры, то и живым. Хотя по всем законам революционного жанра такие люди редки долго жили в те времена.
Как уж там было, я не могу знать, не интересовался, и много не расспрашивал своих стариков, о чем теперь жалею. Дед писал и собирал документы всю свою жизнь для трех книг своих мемуаров, а я даже не знаю каких. И не сохранил те документы, их изъял спецотдел при горкоме КПСС, зачищавший показания современников и свидетелей черных дел их истории. Теперь вот, вглядываясь в редкие не подписанные и уже фотографии неизвестных мне лиц того периода, тяжко сожалею о своей юношеской гордыне. А ведь им было, что рассказать и, особенно, в части жизненного пути моего отца.
Я даже больше узнавал от соседей и его современников в Новочеркасске, нежели от своих родных. Мой отец был весьма популярным в городе, способностью себя и других защитить, как своими успехами в институтском спорте, так и в чисто житейских делах. Так в начале 1951 года, когда я был еще в утробе матери, родители что-то отмечали в ресторане главной городской гостиницы "Южная", где кто-то случайно толкнул мою мать и сбежал на улицу. Отец было кинулся за ним, но ему помешали милиционеры. В итоге было публичное избиение, более чем полудюжины, милиционеров прямо на площади перед памятником Ленину. Конечно, это было нечто в то время. Спасло отца от расправы и посадки в тюрьму только вмешательство знакомого деда - наркома авиации Шахурина, который был случаем у него в гостях, и оказался вовремя упрежденным. Он то и вытащил отца из грозящего ему заключения и гибели.
Естественно, что отец в глазах народа выглядел эдакой героической личностью, а в глазах своих недоброжелателей по институту он был целью номер один. А таких стукачей в те годы хватало.
Стоит посмотреть по документам, как поступал Виктор Лагутов в институт. Поначалу извещением о допуске к экзаменам Виктор Лагутов уведомляется, что ему надо прибыть с вещами к 1 сентября 1950 года в Новочеркасск. Есть экзаменационный билет, и есть опись оценок при вступлении. И вот что странно, при всех его хороших знаниях, по математике у него выставлен "неуд" в экзаменационной ведомости. А вроде как человек то склонный к технике и математике, и учился, и знал на уровне. Что же было в действительности? Что его несправедливо завалили на экзамене по математике знали все на улице, но как это было проделано, знали только двое - сам Виктор Лагутов и его экзаменатор.
И вот как он сам рассказал эту историю. Экзаменатором был человек ярко выраженной еврейской наружности, который с первого взгляда невзлюбил абитуриента. То ли за то, что тот помогал другим, то ли за нескрываемую независимость суждений, то ли просто был явно нестандартным, потенциальным лидером, как ныне говорят, и он прямо заявил, что Виктор Лагутов никогда не будет студентом и он это обеспечит. Что он, как член парткома и сотворил. И это, как говорится, клинический факт.
В мире очень много негодяев,
Нехороших мелочных людей,
По вине которых мы страдаем
Из-за их желаний и страстей.
Негодяй с притворною улыбкой
Ловко и умело пустит в ход
Свой «талант» и подлостью великой
Делает удачный оборот.
Заручившись совестью и честью,
У него давно их уже нет,
Приукрасит ложь слащавой лестью,
Смотришь, кошелька в кармане нет.
Горький опыт нас учил немало,
Все же забываем мы его,
Постоянно негодяев жало
Жалит нас всё время тяжело.
По прошествии некоторого времени мой дед, тесть Виктора Лагутова в беседе с заведующим кафедрой физического воспитания НПИ, его хорошим знакомым, который пробыл в этой должности с 1937 по 1973 годы, упомянул, что его зять является тренером по боксу, хотел учиться, но его партийные товарищи некрасиво завалили на экзамене, а он бы мог принести большую пользу институту. Заведующий кафедрой пригласил к себе молодого абитуриента и переговорил с ним, после чего в результате предпринятых им усилий в НПИ появился новый преподаватель кафедры физического воспитания и первая после войны секция бокса. Заведующий кафедрой математики, к сожалению, отец не вспомнил его фамилии, лично перепроверил знания Виктора Лагутова, снова устроив ему полный экзамен, и изменил решение экзаменатора, заявив, что так делать нельзя. А сам Виктор Лагутов был оформлен студентом заочного факультета с право перевода на очный факультет. Что и видим по документам.
Судя по примечанию экзаменационного листа №1600 Виктор Лагутов так его и не сдал в приемную комиссию, так как по воле ректората получил право учиться.
Вышеупомянутый член парткома НПИ, он же доцент или профессор еврейской наружности, как есть характерный представитель красной профессуры, история не сохранила его фамилию и физиономию, впоследствии, случайно увидевший студента им изгнанного из институтских пенат, впал в ярость и затаил до времени злобу на молодого человека. Да таких упырей было много, кого раздражал любой самостоятельный и грамотный гражданин, именно они и были первой целью для расправы с помощью карательной системы существующего тогда режима. И ведь, поди, у каждого в судьбе есть такой вот экземпляр, носитель зла.
Из воспоминаний отца: «При поступлении на письменном экзамене по математике я быстро все решил и положил ручку, сосед просил переписать, а я уже жду конца экзамена. Экзаменатор ходит рядом. Что, не можете решить? Я уже все сделал. Положите и идите. Все правильно было мною решено, но была одна ошибка несущественная, вместо минуса поставил плюс в одной из нескольких задач. А он мне двойку поставил и не допустил к экзаменам, о чем говорят вывешенные списки. Мимо тут идет заведующий кафедрой физкультуры. Как дела? Да нет меня в списке допущенных на устный экзамен. А что, неправильно все сделал? Да я все верно сделал, все знаю. Повел к заведующему кафедрой математики - русскому. Тот дал пример и вышел. Тут же сделал. Как, уже все сделал? Молодец. Опять дал другой - тут же сделал опять. При нем уже быстро сделал. Математику то я хорошо знал. Так полчаса и все билеты экзаменационные сдал. А как же он поставил тебе двойку? Так нельзя. И поставил мне общую отметку хорошую. Иди сдавай дальше.
Сижу на лекции по математике и смотрю в окно, а лектор спрашивает... и говорит, что надо готовиться... А это тот же жид, который меня все выгнать хотел с приемных экзаменов, он вел практические. А Вы как сюда попали? Да так, шел прямо и попал. И он мне два года житья не давал с зачетами. И все время издевался. Все я делал, а он по любому поводу меня не пускал.
Химию однажды на тройку сдал. Дед был старый и глухой. Говори только. Спрашивал, помню. Почему сюда попали? В Куйбышеве учиться тяжелей надо одежду зимнюю. А тут в рубашке можно проходить.
Языков вообще не знал. Какой Вы учили, дама спрашивает. Честно говорю, да никакой не учил. Умею считать, проговорил. Она и говорит, никому не говорите, идите, будете английский изучать.
Было еще нехорошее воспоминание о преподавателе по геодезии, который не хотел перезачесть эту дисциплину, которую я еще в топографическом техникуме хорошо знал и владел. Уперся, и ни в какую. Дело дошло до конфликта. Вывел из себя донельзя, а у меня в руках линейка Дробышева оказалась, метровая - зарублю, тварь такая. Да по столу ей лупанул. И листы со стола во все стороны полетели. Не хотел и все тут, зараза, утверждать мои оценки по геодезии. Да я на всех приборах работаю и знаю. Сволочи были из числа красной профессуры. И опять жид тот же - «я же говорил, что все равно встретимся».
Его первые успехи на первом же первенстве Ростовской области было 9 чемпионов из 11 весов. И все его воспитанники, так как другой секции в НПИ не было. Я специально у него уточнял пару раз. Но они же ему и сослужили недобрую службу. Заведующий кафедрой физвоспитания не смог защитить молодого преподавателя по спорту и успешного тренера, добившегося через полгода таких успехов. Он вызвал отца и честно сказал, что им все же придется расстаться из-за аспиранта по легкой атлетике Феди Иванова, так как тот коммунист и член парткома, имевший на то хлебные корочки - партийный билет. Обычная история, очередной проходимец шел в красную профессуру. Отец потому и ушел в НИМИ, играл в хоккей и выиграли первую же игру с НПИ. Тут ему протекцию оказал декан горного факультета НПИ по фамилии Петр Афанасьевич Махин, о котором у отца остались самые добрые воспоминания, как и о других порядочных преподавателях, в отличие от большей части членов партии на образовательном фронте. И ведь ничего не изменилось за эти полвека.
Я все спрашивал у отца: до тебя секции бокса были в городе? Да не было - заведующий кафедрой НПИ потому за меня и ухватился и сам помогал организовывать. Секция была за полсотни человек у меня. И Федора Иванова, аспиранта партийного, назначили старшим тренером по боксу НПИ, хоть он ничего в боксе не понимал вообще. И он потребовал меня убрать любой ценой из НПИ. Ну, а я был всегда прямым человеком: раз не хотите, так летите. Я ушел в НИМИ и тут как раз шли соревнования по русскому хоккею, а я нападающим забил два гола и благодаря этим голам НИМИ впервые выиграл у НПИ. И вот там я с осени до весны 1953 и тренировал.
Много лет спустя, в конце 1960-х годов уже я сам по поступлении в Новочеркасский инженерно-мелиоративный институт пошел было в секцию бокса НПИ продолжить свои тренировки и выполнить норму мастера спорта, но тренер по фамилии Иванов, как то странно меня встретил. Нельзя сказать, что хамил, но был явно настроен недружелюбно и настороженно. Я тогда не знал ничего про отца и его пребывание в НПИ в 1950-х годах, и про его преподавание на кафедре физвоспитания. Естественно, что никакого доброго сотрудничества не получилось, и я вскоре основал свою секцию в том же мелиоративном институте, где и учился. Как то само собой получилось, что я повторил судьбу отца... уже в другом институте, но с той же ущербной в зависти своей красной профессурой.
Второй курс у отца в НПИ был на свободном посещении. Привлекает внимание две ведомости по Политехническому институту: одна за первый курс 1951 года, а вторая за 1953-1958 годы обучения. Первая закачивается формулировкой - для перевода в Мурманское мореходное училище. Стало быть, доставали доброжелатели из парткома молодого человека, что он захотел уехать. Да и сроки обучения с 1950 до 1958 года какие-то странные, почти восемь лет.
Набежал март 1953 года. Потом приговор на 10 лет тюрьмы по 58 статье уголовного кодекса РСФСР о «врагах народа», но досталось только половина срока, так как в 1956 году наступила амнистия политическим. Уже Хрущевская, по фамилии первого секретаря КПСС. Конечно, после тюрьмы, восстанавливаться в институте и его заканчивать было большой проблемой для еще юного, но уже побитого жизнью человека. Вот как он сам говорит об этом:
"После каторги мне зачли два курса в НПИ. Секретари долго мучились - как написать, и мужественно скрыли столь длинный четырехлетний тюремный срок, вписав в годы учебы 1953 по 1958 год, так как знали, что ни за что сидел. Но были и виновники моих бед, просто гниды человеческие, жиды, хохлы - бить не бил, но пригрозил, чтобы лучше не подходили. А сокурсники по институтской группе были хорошие, не спрашивали.
Я на подписание своего проекта дипломного в Ростове у рецезента еле успел, только в последний день и час успел подписать документы.
Написал письмо в Мурманск, хотел было перейти в моряки, подальше от этой нечисти, там приняли, но с условием прохождения каботажной практики. На судах вдоль берега. Но так и не поехал в мореходку.
А что удержало? В семье были разногласия, вот как он сам о том рассказывал своему сыну:
"Не было бы тебя, вся жизнь была бы иная... Из-за тебя и не уехал. А с кем он, сын, там будет, ее, жены, дома никогда не было с ее работой. Я три раза поэтому в общежитие уходил".
За 1950-1952 годы Виктор Лагутов добился больших успехов на институтском поприще и в городской жизни не только как яркий пример обоерукого бойца на ринге и на улице, но и в обучении по избранной специальности шахтостроителя. От того времени 1950-х годов у него остался шрам длиной от локтя до кисти правой руки - в память о Красном спуске, где он в темное время был перехвачен тремя урками, которым потребовался его костюм. Откуда они знали, на кого руку подняли. Двоих спереди он положил сразу, а со спины третий успел ударить его финкой. Отец то удар отвел рукой и ценой порезанного костюма, о чем потом сожалел всю жизнь.
И вот в эти годы жизнь Виктора Лагутова круто меняется. 1953 год, смерть вождя - Иосифа Сталина, и государственный террор не просто к инакомыслящим, а всем, кто не лил крокодиловых или настоящих слез... Людей просто отлавливали по доносам и формировали отряды заключенных по профессиям: музыканты, художники и т.п...
Отец, оказывается, умел играть на гитаре и петь песни. Даже других учил, о чем я узнал совершенно случайно уже в 21 веке. Увидя книгу стихов солагрника отца - Афанасия Воронина «ЗОВ СЕРОГО АНГЕЛА» (Забытая тетрадь потерянного человека) и фотографию отца в книге, мне о том рассказал лектор планетария Новочеркасска Арий Леонидович Сморгонский: да он меня учил на гитаре играть в кружке. Именно на гитаре, а не боксу. Я точно помню, так как по своему складу не любил никогда рукоприкладства.
От того каторжного времени в семье не сохранилось ни одного документа или фотографии. Никто из родственников мне, по малости, ничего не рассказывал и не объяснял. Но помню, откуда то с детства, колючку, вышки и вертухаев. Мать, видимо, возила меня на свидание с отцом. Так и вся жизнь прошла. А когда уже стал понимать суть событий, то мало, кто остался в живых, кто мог бы, и не боялся, рассказать о страшных для истребляемого народа десятилетиях.
Хотя было одно свидетельство тех лет. Разбирая бумаги в кладовке, уже в 1990-х годах, как то наткнулся на старую тетрадь с записанными там стихами без фамилий авторов. Не сразу, но по прошествии определенного времени отец вспомнил такого же, как и он сам, бедолагу, с ним скоротавшего эти годы. Я составил книжку и даже самиздатом ее и напечатал. Особый интерес вызвали стихи Афанасия Воронина посвященные моему отцу. Вступление написал сам отец.
ЗОВ СЕРОГО АНГЕЛА. ИЗ НИОТКУДА В НИКУДА
Забытая тетрадь потерянного человека. Бредущим во тьме посвящается. Поколению, для которого 50 лет страха обернулись потерей будущего.
Воронин Афанасий Георгиевич родился в Брянской губернии в 1923 году в семье потомственного пекаря. Детские годы прошли, как и большинства его сверстников, в основном в компании босоногих, оборванных, постоянно терпящих нужду и побои пьяных родителей.
Шли годы, малыши подрастали и становились взрослее. Когда им становилось по 12-15 лет, они уже вынуждены были помогать семье – своим младшим сестрам и братьям. Вот так и наш Афоня, не успел вырасти – стал подмастерьем у отца-кормильца. К этому времени подошла война. Его забрали в армию, научили шагать «ать-два, левой, левой…». Затем – плен, вербовка в каратели. Погоня за партизанами. Рядовой Афоня – в обозе ездовым. Освобождение. Снова армия, штрафбат. В боях искупают свою вину перед….
После окончания войны контрразведка не дремлет – 10 лет лагерей и т.д. Тройки работают без устали, штампуя приговоры. Далее стройка Жигулёвской плотины. Холодные промозглые палатки. Утром в 6.00 подъем, построение и затемно выслушиваем напутственный молебен… Шаг вправо – агитация, шаг влево – провокация, прыжок вверх – считаю побег…стреляю без предупреждения!!! Выслушав напутствие начальника, колонна, по 5 в ряду, под громкий лай собак и яростную ругань конвоиров, двинулась в предрассветную мглу зимней ночи.
Осень 1955 года. Хрущевское потепление. Пересмотр дел и Афоня, в числе первых, попадает под амнистию. Но в Брянске никого нет – он один. Нашёл себе подругу и осел в Тольятти, опутанным колючей проволокой и вышками с вертухаями. Вечерами, коротая томительное время, мы приобщились к литературе, чтениям в перерывах от «чифира». Об этих длинных томительных днях неволи можно писать бесконечно много. Как, где, когда и почему?
Я долго шёл дорогой каменистой,
Порой от жажды и нужды страдал,
Одежды рвал я в зарослях тернистых,
Но руку дружбы мне никто не дал.
Прошли года, и нет уже желанья,
Что-либо в мире этом совершить,
Чтоб поколенью было в назиданье,
О чем могли б потомки говорить.
Может быть, уж не стоит стремиться,
До конца здесь остаться в глуши
И на местной чумичке жениться,
И тихонько забыться в тиши.
Все эти перепитии происходили в период с апреля 1953 по декабрь 1956 года. В лагерях «Комсомольск» на Волге, на стройках Жигулёвского водохранилища. Условия были далеко не идеальные, но… по словам (заверениям) бывалых первопроходцев гораздо лучшие, чем в таких местах как Воркута. Инта и т.д.
За этот период лагерники несколько десятков раз меняли свои «общежития» зимой в мороз и летом в жару. Постоянно приходилось благоустраивать свои новые жилища…
Когда-нибудь, на большом досуге, я, может быть, более подробно опишу все мытарства и невзгоды, которые мне пришлось услышать из уст очевидцев – печальных героев тех лет….
Виктор Лагутов
2 августа 2004 года.
В. Лагутову
Может быть когда-нибудь,
Роясь в хламе книг,
Ты найдешь случайно
Этот мой дневник.
Улыбнешься сдержанно
И, махнув рукой,
Скажешь неуверенно:
-Знаю, был такой.
Вместе горевали мы
И считали дни.
Медленно, томительно
Двигались они.
Читывал я, читывал
Дрянь его стихов.
Помню, его видывал.
Помню, был таков…
И опять углубишься
В бездну своих дум.
Ты ведь по характеру
Страшный вольнодум.
Дорожил ты дружбою,
Как самим собой.
Жизнь вели ненужную
Мы, мой друг, с тобой.
Может, вспомнишь как-нибудь,
Отстранясь от дел,
Как читали с тобой мы,
Друг:– Gо to hell!..
А потом смеялись
Фразе той пустой,
Правда, нам хотелось
Знать язык чужой.
Но заботы разные
И всегда нужда
В дни жизни безобразные
Мешали нам всегда.
Что бы мы ни делали,
Где б мы не были,
А тревоги, хлопоты
Вслед за нами шли.
Об одном лишь думали,
Чтобы время шло
Как можно скорее
И волю нам несло
Но ускорить времени
Мерный четкий бег
Не могли мы все равно –
Только один смех.
А судьба жестокая
Нам в глаза смеялась,
Над нами одинокими
Злодейка издевалась.
Только сны нам счастье,
Отдых приносили
И во сне блаженном
Радость находили.
А опять проснувшись:
Горе, мир тревог,
Суета, несчастье…
О, избавь нас бог.
Может быть, когда-нибудь
Вспомнишь про меня.
Знай, что я любитель
Вольного житья.
Может, даже встретимся
Где-нибудь, друг мой,
Солнце ярко светится
Нам, дружок, с тобой.
Я люблю свободу–
Знаю её сласть,
Только вот отроду
Не умею красть.
Ноябрь 1954 год.