Даже селёдки не могут без водки!

Сергей Ефимович Шубин
      «Настоящие селёдки!
      Вам кнута бы вместо водки!»
Так Ёрш из «Конька» ругает сельдей, которые «Сундучок тащить взялися», но поднять его не смогли. И мы, конечно, удивляемся водке, которую можно было предложить сельдям, поскольку знаем банальную (и вполне логичную!) причину, по которой водка селёдке не нужна: «И зачем ей пить, ежели она сама закуска?» Да и не зря в меру пьющие мужчины делают заказ: «Рюмку водки и хвост селёдки», радуясь при этом, что к ним не относится поговорка из Словаря Даля: «Закусил бы селедкой — да нет ни селедки, ни водки!» Но если селёдкам водка не нужна, то кто же из пушкинских героев в ней очень нуждается?
А вот отгадайте - кто это: «На жопе сидит, в жопу смотрит, в жопу пьяный»? Понятно, что такую загадку из-за грубого слова В.И.Даль не стал и вспоминать. Но в наше время это слово реабилитировано Институтом русского языка РАН, который в 2013-м году по запросу Роскомнадзора составил нечто вроде официального списка русских матерных слов и при этом отметил, что «не относятся к нецензурным словам и выражениям неприличные и грубо-просторечные слова (как, например, слово «жопа») и содержащие их выражения». А во-вторых, это слово очень уж хорошо вписано в последнюю часть загадки, являющуюся частенько самостоятельным и весьма употребительным выражением.
Отгадали? Ну, конечно, это извозчик! Т.е. возница или кучер, «промышляющий извозом, возкою товаров, клади и седоков» (В.И.Даль). Однако среди всех извозчиков, которым можно было «давать на водку», много путешествовавший Пушкин вполне закономерно выделил тех, кого в наше время назвали бы «междугородними перевозчиками» - т.е. ямщиков. А ямщик, по В.И.Далю, это «крестьянин на яму, для почтовой гоньбы на своих лошадях, за что он освобождался от подушнаго. || Вообще, вожатай, возница, погонщик на почтовых». И вот именно этим «возницам» пушкинские герои и дают «на водку» в первую очередь.
Так, в 1830-м году Пушкин в «Истории села Горюхина» пишет об обещании героя дать ямщику «на водку» (1) и тогда же в черновике своего «Станционного смотрителя» отделяет водку от «чая», как вознаграждения за услуги, словами: «Тут вошел мой старый ямщик … с требованием на водку; в то время народ не прошивал на чай» (2). Ну, а в «Дубровском» француз уже не просто даёт ямщику «на водку», но и дарит бричку и чемодан! Нечто похожее происходит и в «Капитанской дочке», когда Гринёв дарит «на водку» свой заячий тулупчик. Правда, не ямщику, а «вожатому», которым оказался Пугачёв, до этого попросивший вина со словами: «чай не наше казацкое питье» (3).
Но что объединяет всех тех героев, которые у Пушкина получают «на водку»? Ответ таков: их объединяет простонародное происхождение. И вот тут-то и возникает вопрос: если автором «Конька» является Пушкин, то и под селёдками, которым Ёрш обещал дать «на водку», можно предполагать простолюдинов? Да, это так. Тем более что в вышеуказанных пушкинских словах: «в то время народ не прошивал на чай», существует переход от ямщика к народу, направляющий нас к простым людям, которым, кстати, как в XIX веке, так и ранее, обычно и угрожали кнутом (или его аналогами: плетьми, розгами и палками). И такие примеры в пушкинских произведениях имеются. Вот часть из них:
1. «Тришка за грубость бит. …Сенька за пьянство бит» (ИГ 133.38).
2. «Зачинщики бунта наказаны были кнутом» (ИП 12.4).
3. «Белобородов пойман был в окрестностях Казани, высечен кнутом, потом отвезен в Москву, и казнен смертию» (ИП 68.26).
4. «Меллин вошёл в Саранск, взял под караул прапорщика Шахмаметева,…а чёрных людей велел высечь плетьми» (ИП 71.15).
5. «Иван Игнатьич, приведи-ка башкирца, да прикажи Юлаю принести сюда плетей» (КД 317.29).
6. «Пугачёв приговорён к наказанию плетьми и к ссылке в Пелым» (ИП 14.9).
7. «…он в самом деле донской казак Емельян Пугачёв, за прежние преступления наказанный кнутом» (ИП 23.24).
8. «Тюремный двор, где ожидал он плетей и каторги, был им сожжен» (ИП 66.29).
9. Отдельно отмечаются и «преступники, присужденные к кнуту» (ИП 80.30);
10. А вот как Пушкин пишет П.В.Нащокину о холерном народном бунте: «Дело обошлось без пушек, дай бог, чтоб и без кнута» (Пс 619.8 от 26 июня 1831г.).
11. Говоря же о кадетах, как будущих офицерах, Пушкин как бы подсказывает царю: «Уничтожение телесных наказаний необходимо. Надлежит заранее внушить воспитанникам правила чести и человеколюбия; не должно забывать, что они будут иметь право розги и палки над солдатом» (Ж1 46.7).
12. Находясь же в Кишинёве, Пушкин пишет Вяземскому о наказании палочными ударами: «Орлов велел тебе сказать, что… палки в дивизии своей уничтожил» (Пс 28.42 от 2 янв.1822г. из Кишинёва).
Однако кнутом в XIX веке наказывали не только мужчин, но и женщин из простого народа. Но в нашем случае есть основания видеть под масками сельдей именно мужчин, поскольку женщин при поднятии больших тяжестей всё же не использовали. Ну, а кроме того, «дать на водку» обычно обращено к мужчинам, поскольку женщинам «на водку» не дают и ранее не давали, да и саму водку, как правило, не подают и ранее не подавали. Каждому – своё! И это можно увидеть уже в самом «Коньке», поскольку, обнаружив под Жар-птицами женщин, мы вовсе не удивляемся тому, что Иван добавляет им к пшену вино, а не водку.
И всё-таки - к какой же группе простолюдинов относятся мужчины, спрятанные под масками сельдей из «Конька»? Ведь в вышеперечисленных примерах среди простого народа имеются и солдаты, и бунтовщики, и «чёрный народ», выразивший симпатию к Пугачёву. Кстати, и сам Пугачёв был в разное время и солдатом, и мятежником, и приговорённым к наказанию плетьми, а в Капитанской дочке» - ещё и «мужичком», получившим от Гринёва «на водку». Кроме того, в «Истории Пугачёва» Пушкин подчёркивает его простонародное происхождение словами: «граф Панин… пошёл войною против простого казака, четыре года тому назад безвестно служившего в рядах войска, вверенного его начальству» (4). Вопрос о конкретной группе простолюдинов мы пока оставим открытым и задумаемся над другой проблемой.
Так, нащупав через кнут и водку косвенный намёк на сельдей-простолюдинов, мы для получения более прямого намёка вынуждены перейти от ямщиков, вожатых (и вообще всяких извозчиков и кучеров!), которые по роду своей деятельности исключительные индивидуалисты и никакой толпой не ездят и не ходят, к тем, кто приведёт нас к многочисленному коллективу. И основанием для этого может являться уже одно то, что сельдь это всё-таки стайная рыба, которая в одиночку не плавает.
Но даёт ли Пушкин где-нибудь намёк на многочисленность своих героев или на схему деления их по половой принадлежности и социальному статусу? Даёт! Правда, в отношении глаголов, рифм и слогов, которые хоть и поделены у него на мужской и женский род, но действуют, как заправские солдаты, что нас в значительной степени настораживает. Вот соответствующий отрывок из пушкинского «Домика в Коломне»:
Не стану их (глаголы) надменно браковать,
Как рекрутов, добившихся увечья,
Иль как коней, за их плохую стать,
А подбирать союзы да наречья;
Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; всё готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат –
Все годны в строй: у нас ведь не парад.
Ну, женские и мужеские слоги!
Благословясь, попробуем: слушай!
Ровняйтеся, вытягивайте ноги
И по три в ряд в октаву заезжай.
……………………………………..
Но ведь «сволочь», как справедливо говорится в Словаре языка Пушкина, - это «сброд, скопище людей “низкого” состояния и различных званий (пренебрежительно)». А именно таких людей Пушкин частенько упоминает в своей «Истории Пугачёва». Вот примеры:
1. «…скоплялось неимоверное множество татар, башкирцев, калмыков, бунтующих крестьян, беглых каторжников и бродяг всякого рода. Вся эта сволочь была кое-как вооружена, кто копьем, кто пистолетом, кто офицерскою шпагой» (ИП 26.25).
2. «Пугачёв… отрядил к предместию толпу заводских крестьян… Эта сволочь, большей частью безоружная, подгоняемая казацкими нагайками, проворно перебегала из буерака в буерак…» (ИП 62.15).
3. «Сволочь его, рассыпавшись, производила обычные грабежи» (ИП 68.24).
4. «В случае ж поражения намеревался он бежать, оставя свою сволочь на произвол судьбы» (ИП 45.3).
5. «Пугачёв бежал… с двумя тысячами остальной сволочи» (ИП 48.33).
6. «В тот же день пришёл к Пугачёву Белобородов с четырьмя тысячами бунтующей сволочи» (ИП 56.20).
7. «Увидя стройное войско, Михельсон не мог сначала вообразить, чтоб это был остаток сволочи, разбитой накануне» (ИП 58.3).
8. «Пугачёв.. отовсюду набирал новую сволочь» (ИП 65.28).
9. «Пугачёв пошёл к Саратову. Войско его состояло из…всякой сволочи. Тысяч до двух были кое-ка вооружены, остальные шли с топорами, вилами и дубинами» (ИП 72.38).
10. «Пугачёв… пошёл на Михельсона, отрядив свою пешую сволочь противу донских и чугуевских казаков» (ИП 75.24).
Кроме того, «сволочью» у Пушкина называются и вооружённые татары из «Записок Моро-де-Бразе», которые своей многочисленностью (20000 против 600 человек!) побеждают отряд подполковника Ропа (5). И при этом мы замечаем главный принцип победы тех, кого Пушкин называет «сволочью»: - это когда вопреки суворовскому лозунгу «Не числом, а умением» победа достаётся тем, кто имеет значительный численный перевес. Об этом говорится и в тех же «Записках Моро-де-Бразе»: «Число превозмогло» (6), и в «Капитанской дочке»: «Злодей-то видно силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков» (7).
Но можем ли мы назвать сельдей из «Конька» «сволочью» лишь потому, что им угрожают кнутом и обещают дать «на водку»? Нет, этого мало! Мы ещё обязаны обратить внимание и на то, что эта стая сельдей представляет собой отнюдь не постоянное сборище! Почему? Да потому, что Ёрш не ограничился зовом сельдей из ближайшего моря, что было бы разумно, а совершенно неожиданно начал «скликать» их «из всех морей»! Ну, и в конечном результате получил из этих же морей некий СБРОД. Нас же слово «сброд» (да ещё и в совокупности с «кнутом» и «водкой»!) как раз и приводит к возможному определению сельдей «сволочью».
При этом мы замечаем и то, что само слово «сволочь» В.И.Даль выводит из глагола «сволакивать», означающего «стянуть, стащить, тянуть долой, сымать таща, волоком; совлекать, совлечь». И кроме этого даёт значение: «Стащить с места, оттащить прочь» с весьма важным для нас примером «Этого камня одному и с места не сволочь». Почему важным? Да потому, что неподъёмный для сельдей и Ивана сундучок, вдруг оказывается «лёгким камешком»! Вот стихи из первой редакции «Конька»:
Тут конёк, не отвечая,
Поднял красный сундучок
Словно лёгкий камешок…
Однако после правок стало:
Поднял ящичек ногой,
Будто камушек какой…
И сразу же вопрос: а куда делось слово «лёгкий»? Ведь если автор правок Пушкин, то этот отброшенный эпитет в полном соответствии с его методом творческой бережливости («Пушкин-Плюшкин») должен где-то появиться. А он и появился! И причём абсолютно в той же ситуации, в которой оказались сельди из «Конька» и о которой Германн из «Пиковой дамы», наверняка, сказал бы своё весьма краткое и одновременно веское слово: «Сказка!» Да и появилось-то слово «лёгкий» в том пушкинском произведении, где мы уже находили невероятную и чуть ли не сказочную ситуацию с голыми грузинками. Ну, конечно, речь о «Путешествии в Арзрум», год которого (1829-й) постоянно всплывает в подтексте «Конька», начиная с поездки Ивана за Жар-птицей. И вот что там пишет Пушкин: «На другой день около 12-ти часов услышали мы шум, крики и увидели зрелище необыкновенное: 18 пар тощих, малорослых волов, понуждаемых толпою полунагих осетинцев, насилу тащили ЛЁГКУЮ венскую коляску приятеля моего О***. Это зрелище тотчас рассеяло все мои сомнения. Я решился отправить мою тяжёлую петербургскую коляску обратно во Владикавказ и ехать верхом до Тифлиса» (8).
Итак, крики и шум у погонщиков такие же, как и у Ерша, кричащего на сельдей во время их неудачной попытки тащить сундучок. Ну, а поскольку Пушкин, продолжая свой путь до Тифлиса, в дальнейшем умалчивает о судьбе лёгкой (вот куда перешёл эпитет из «Конька»!) коляски, то и можно предположить, что эта коляска до места назначения не доехала. Однако в «Путешествии в Арзрум» есть и более удачный вариант, поскольку чуть позже в сцене с волами упомянут и однофамилец автора - граф Пушкин, который «предпочёл впрячь целое стадо волов в свою бричку, нагруженную запасами всякого рода, и с торжеством переехать через снеговой хребет».
Здесь мы обращаем внимание уже на слово «стадо», которое ближе к понятию «стая» и которое может охватывать более широкое число волов. И конечно, мы удивляемся такому количеству, поскольку немного позже Пушкин вдруг пишет: «Два вола, впряжённые в арбу, подымались по крутой дороге» (9). И при этом арба не была пустой, поскольку в ней оказалось «тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис». И кроме этого арба вполне могла быть и тяжелей венской коляски, т.к., определяя «арбу» в Новороссии и Тавриде, В.И.Даль сначала пишет, что это «большая, громоздкая телега с верхом», а затем, говоря о кавказской арбе, дополняет: «такая же двуколая». Т.е можно понять, что телега такая же большая и громоздкая, но только на двух колёсах.
Но всё же возникает вопрос: а какую связь или перекличку могут иметь волы с пушкинским стихом: «Из мелкой сволочи вербую рать»? Ну, да, погонщики могут собирать волов в стадо и бить их кнутом, но причём же тут водка или рать? Неужели нам нужно тянуть ниточку насчёт волов дальше? Да, это так. Хотя и направление это весьма скандальное потому, что… Однако, стоп! Всему своё время, а мы лучше закончим данную главу с тех, с кого и начали, т.е. с сельдей. И при этом покажем, как виртуозно Великий мистификатор спрятал своё авторство «Конька», выбрав для этой сказки слово «селёдка» и привязав его как к Михайловскому, так и к другим «пушкинским местам». (Ох, не зря, не зря замысел «Конька» вынашивался им восемь лет!).
Но разве другие места возможны? Ведь ещё в 2012-м году диалектологи Леонид Леонидович Касаткин и его супруга Розалия Францевна установили в «Коньке» псковские диалектизмы, т.е. местные слова (10). И действительно эти слова были хорошо знакомы Пушкину, который много времени жил в Псковской губернии, из-за чего и написал в черновике «Онегина»: «Но ты – губерния Псковская Теплица юных дней моих Ты для меня страна родная (11). Однако Касаткины работали только с текстом «Конька», а мы заглядываем и в подтекст, из-за чего и получаем уникальную возможность «убить сразу двух зайцев»! А точнее, - показать, как всего одним местным словом, являющимся синонимом к слову «селёдка», можно выйти сразу на две губернии, которые были хорошо знакомы Пушкину и в которых сегодня возят туристов по т.н. «пушкинским местам».
Для начала же напомню, что ранее, в главе «Саранча», я уже показал, как от слова, послужившего названием главы, можно перейти к слову-синониму «кобылка», которое часто употреблялось Пушкиным в отношение именно той кобылицы, которую поймал Иван. И поэтому по аналогии задумаемся над вопросом: а нельзя ли и к «селёдкам» из «Конька» найти тот синоним, который помог бы проверить правильность нашей расшифровки подтекста этой сказки? Ищем ответ, однако наши усилия высмотреть такой синоним у Даля в его статье «Селёдка» ничего не дают. И вот тут-то мы окунаемся в подтекст, вспоминая «Из мелкой сволочи вербую рать» и видя как в пушкинских произведениях разные объединившиеся и примитивно вооружённые простолюдины хоть и кратковременно, но всё же бьют царские войска и во времена самозванца Гришки Отрепьева, и во времена такого же самозванца Пугачёва. Ну, а если так, то и как же тогда их можно назвать? Ответ прост: эти простолюдины - воины. А воины - это ратники. А вот «ратником», как на этот раз сообщает нам в своём словаре В.И.Даль, в Псковской и Тверской губерниях помимо воинов называли ещё и род крупной сельди.
Ещё раз повторю: РОД СЕЛЬДИ!! Т.е. круг замкнулся, выдав нам формулу «сельди – ратники». И причём не только для родной Пушкину Псковской губернии, но и для Тверской. А в последней он был более двадцати раз и провел около ста дней, поскольку в разные годы останавливался у своих друзей в Твери, Старице, Малинниках, Павловском, Берново, Курово-Покровском, Грузинах, Торжке, Митино и Прутне. В 1970-м году в Торжке и Бернове были созданы пушкинские музеи. Ну, а П.П.Ершов никакого отношения ко всем вышеперечисленным местам, конечно, не имел!
Примечания.
1. ИГ 128.30.
2. СС 643.
3. КД 290.19.
4. ИП 70.11.
5. ЗМ 312.1 или с.264.42.
6. Там же.
7. КД 314.23.
8. ПА 453.14. Выделено мной. С.Ш.
9. ПА 460.33.
10. Известия РАН, «Серия литературы и языка», 2012, том 71, №5, с.23-45.
11. Черновые рукописи гл. IV ЕО, т.VI с.351.