В связи с дикими расценками на печать в типографии, часть написанной книги про основателя новой школы бокса - фронтального, Виктора Ильича Лагутова, будет размещена на виртуальных страницах.
Часть Первая - биография
ЮНОСТЬ ВИКТОРА ЛАГУТОВА. ГОРОД ЧКАЛОВ
Лагутов Виктор родился на Рождество - 25 декабря 1925 года в городе Златоусте на Урале. Его отец - Лагутов Илья Федорович был пехотинцем императорской армии в первую мировую. Более года провел в австрийском плену и вернулся уже потерявшим здоровье. Дотянул до 1937 года, когда и умер от воспаления легких.
Здоровья отец был хилого и атмосфера Златоуста своей вредностью житья не давала. Потому дед вернулся с семьей в Большое Шереметьево. Кстати, дед Лагутов тоже был родом из Тамбовской губернии. Семьи были многодетные и Державины, и Лагутовы. В 1928 году из-за необходимости выживания семьи поехали через Москву в Фергану. Отец, хотя и был в возрасте 3 лет, удивительно в деталях помнит ту поездку и рассказывал о ней с упоением. Несколько недель приключений в телячьих вагонах, без туалетов и переходов между вагонами, так и остались в его памяти. Как он сказал, если все это описать, то куда там и Джеку Лондону.
Мать его была урожденная Державина Марфа Петровна из села Большое Шереметьево Тамбовской губернии, из потомков того самого поэта и царского сановника Гаврилы Державина, о чем мне расказал отец уже в 21 веке, незадолго перед уходом. И что стало для меня лично открытием, как и предки по другому роду, уже по моей матери, Лагутовой Светлане Ивановне, Вавиловы из того же Тамбова. И я видел эту девичью фамилию своей бабушки — Вавилова Клавдия Александровна в ее паспорте.
Нужда, как тень, еще с пеленок,
Ходила по пятам за мной.
Я же, несчастный из потемок,
С суровой, мрачною душой.
Мне в жизни не было отрады,
В одеждах новых не ходил,
От Бога я не ждал награды -
Бог бедных тоже не любил.
В семье всегда был недостаток,
Нас было пятеро тогда -
Все малолетние ребята
И всех давила нас нужда.
Отец был хмур и мать сердилась,
Царь-голод частым гостем был.
В избушке печка не топилась
И ветер скучно в трубе выл.
Когда же вырос - стал сильнее,
Тогда я вспомнил обо всем,
Мне стало вдруг еще больнее:
Решил я твердо стать певцом.
Певцом народного страданья,
Какое пережил я сам,
И пусть печальные созданья
Мои несутся к небесам
Пусть все узнает мир скаредный,
Как я ребенком с первых дней,
В избушке жил всегда холодной,
Скулил, как пес, всегда голодный,
Среди скупых и злых людей
6.12.1954 Воронин А.Г.
Эти стихи солагерника отца по концлагерю «Комсомольский» в Жигулях, как нельзя лучше отражают состояние общества в те лютые горем годы. Они и далее будут появляться в этой книге. Тогда Жигули под Куйбышевым, ныне и ранее - город Самара.
По глупости молодости я не интересовался ни своими родовыми корнями, ни еще живыми своими родственниками. Да было и еще одно обстоятельство, сильно влиявшее на всех моих современников - их родственники старались не говорить ничего лишнего не только в обществе, но и в своей же семье, так как времена они пережили страшные: голод, репрессии, войны... сказывается вековое иго, посетившее Россию в 20 веке.
Семья отца до Второй мировой войны по каким то разным причинам, мне неизвестным, скиталась по стране в поисках возможности выжить и не умереть с голоду. Дед по отцу был мастеровой и потому Урал, где отец родился в Златоусте, потом они жили в Ферганской долине. А перед войной в 1930-е годы уже обосновались в городе Чкалов, который до того и впоследствии назывался Оренбургом. И был даже город лишен своего родового имени в порядке политических репрессий уральских и оренбургских казаков, т.е. коренного населения реки Урал. Был ли в городе товарищ Чкалов, мне не ведомо, но памятник ему стоит на высокой набережной Урала, перед мостом из Европы в Азию.
В своих рассказах, уже в последние годы жизни, отец иногда вспоминал о страшных временах голода, когда живот прилипал к спине, и они были вынуждены куда-то далеко ездить в поисках хлеба. Жила семья поначалу в подвале на улице Чичерина, а спал он в каморке - кухне, на сундуке, и ноги все время свешивались с него. В друзьях у него были кот, да собака. По ночам было жутковато спать, так как кот дрался с многочисленными крысами, и много было их нор в углах. Иногда, у кухонного стола кот оставлял свою добычу хозяевам - несколько задушенных им крыс.
Кот был замечательный, в то голодное время он был добытчиком для семьи и хаживал в столовую для работников НКВД неподалеку, откуда с риском для жизни приносил еду: то батон американской ветчины, то копченого лосося. И семье этого хватало на несколько дней, а то и неделю. Иногда коту сильно доставалось и приходилось его выхаживать.
ГОЛОД
Не ты ль мне встречался всю жизнь на пути,
Рвал в клочья мне нервы и платья?
Душу пьянящую рвотой мутил?
Стенанья я слышал, проклятья
С двенадцати лет я сроднился с тобой,
Узнал я твой образ холодный.
Ты шел чрез селенья с пустою рукой
По ниве сгоревшей бесплодной
И там, где ты шел, проклятья и стон,
И горькие слезы детишек
Неслись тебе вслед. Не счесть похорон,
Какие ты дал вместо пышек
В каждом селенье не ждали тебя,
Съедая последние зерна,
И шел ты мучительной смертью губя
Мильены голодных, покорных.
В тот год я, опухший, за партой сидел
И думал с слезами о хлебе,
Беспомощным взглядом в окошко глядел,
А мысли витали на небе
Обросший щетиной колючей отец,
Чуть ноги влачил на работу,
Худой, как скелет, и оборванный весь,
Нес тяжкую лямку до поту
Мы дети - четыре прожорливых рта,
Опухшие, хлеба просили,
Но хлеб заменяла колодца вода,
Да суп из вонючей крапивы
А ты, не сгибая колени, шагал,
На муки людей не взирая,
Слабых с собою тотчас забирал
Прощались без слез, не вздыхая.
Не знаю, по воле ль коварной судьбы,
По прихоти ль Бога-владыки,
Не знаю..., но только остался я жить
В тот год голодовки великой
С тех пор я ценю на вес золота хлеб,
С тех пор я цену ему знаю,
Пусть на душу мне непростительный грех
Ляжет, коль хлеб я бросаю.
Бережно каждую корку храню,
Хлебную крошку на пол не сметаю,
Я славу великую хлебу пою,
Насущный наш хлеб воспеваю
Июль 1955
Семья была большая - отец с матерью, Виктор с братом Михаилом, сестрой Надеждой и ее дочерью Ниной. По существу отец сам был работником с юных лет и кормил семью, а выжить в те годы было весьма трудно. Оттого и сложился у него характер все делать самому, ничего ни у кого не просить и добиваться результата. Не было у него никакого детства в современном понимании. Как и у многих его современников, которым удалось выжить в те годы.
У моей матушки на всю жизнь осталась привычки собирать все хлебные корки и хранить их на черный день, как, впрочем, и у всех тех, кто перенес рукотворные годы голодомора.
Учился Виктор Лагутов в начальной школе и средней достаточно хорошо, особо ему давались точные дисциплины - математика и физика. Сразу по окончании школы до страны докатилась вторая мировая война - Отечественная и он попал на номерной завод, где в горячем цеху заработал себе язву и лечил ее всю оставшуюся жизнь алоем и медом. И ведь спорт, трезвость и эти простые дары природы излечили его, чему уже я свидетель.
Годы войны он по малолетству провел на оборонном заводе №545, эвакуированном из Луганска, где получал 800 грамм эрзац-хлеба, работал 8 часов и часто всю ночь. Работал в термическом цеху и токарем. С кислотами по технологии, медный купорос и патроны как медные. Получил там язву желудка. А всем иждивенцам тогда давали только 400 грамм хлеба. И никто в семье, кроме отца-подростка, не работал. Ели болтушку из травы и хлеба кусочек, и каждый раз он половину своей пайки носил домой, в семью. Аня, подружка детства, работала в контроле на заводе. Эвакуированные хохлы ночью работали, а днем ходили на базар спекулировать. Не дай Бог попасться на глаза начальникам. Начальники, в основном, из богоизбранного народца, кровь пили.
Закончить полный курс школы ему удалось только в конце 1940-х годов, так как натура Виктора была творческая и целеустремленная. Параллельно он учился в топографическом и физкультурном техникумах. С 1945 года он уже был тренером по боксу, поначалу любителем. Но к началу 1950-х годов он уже сложился как грамотный и принципиальный гражданин, фанатично преданный своему увлечению - боксу.
Отец шил обувь и ездил в Саракташ продавать. Как то раз возвращался с пустым чемоданом на поезде - десяток пар всего в чемодан помещалось. Менты арестовали. Захватили, обыскали в сапогах рваных нашли вырученные деньги. Знают, где люди хранят свое. Где-то за Медным. Где взял? Сам делал, продал, учусь в топографии. Худой. Семью кормлю. Мать инвалид по первой группе. Позвонили, проверили. Билет помогли купить на поезд и отпустили.
За первые послевоенные годы он сумел достичь уважения земляков в качестве тренера по боксу и спортивного судьи. Был разносторонне развит физически, о чем свидетельствуют высокие разряды по многим видам спорта, до десятка, и достиг уровня своих сверстников в профессиональной подготовке для обучения в техническом вузе.
Видимо не по желанию своему, а по воле судьбы выбрал он себе самый лучший тогда технический ВУЗ - Новочеркасский политехнический, который был родоначальником практически всех технических вузов Юга России от Киева до Поволжья. Намеревался быть и моряком, о чем говорят некоторые документы, но остался поступать на горно-строительный факультет в институт в Новочеркасске.
Скорее всего, именно в Оренбурге состоялась его встреча со своей будущей супругой - Квартовой Светланой Ивановной, которая обладала чудным и редким голосом (колоратурное сопрано) и начинала свой жизненный профессиональный путь с поступления в Ленинградскую консерваторию. И поступила, пройдя конкурс в 300 человек на два места, она и, ставшая после известной певицей, М.Максакова. Отец Светланы был офицером военной химической части, которая из действующей армии с фронта в 1943 была передислоцирована в поселок Пугачи под Оренбургом, поскольку немцы химической войны так и не начали. После войны они вернулись в город Новочеркасск, по месту первоначального нахождения химчасти в Западенской балке. Но учиться на профессиональную певицу Светлана не стала, бросила консерваторию и вернулась в Оренбург, скорее всего из-за отца. За ней приезжал профессор, уговаривая ее вернуться и предрекая ей большую славу, и успех в жизни. Но, в итоге, и мать, и отец оказались в Новочеркасске к 1950 году.