Жил-был на свете хороший мальчик Фуй. Жил, разумеется, в Тридевятом царстве. Мальчик был как мальчик, в меру шалил, хорошо учился, рос себе и вырос бы в обычного такого человека. Может быть даже хорошего. А Фуй ужасно не хотел быть обычным, страшнее этого для него не было ничего. Ведь мальчик был уверен, что он – не такой, он – особенный. Одна беда, в чем его особенность он не мог внятно сказать. Особенный, - и все.
Сначала Фуй решил, что он волшебник, фей. А что, фея в царстве была, и ведьма, кстати тоже. А фея не было, и вообще нигде не было. Он и шар нашел, похожий на магический, и палочку волшебную выстругал, да только без толку. Шар будущее показывать не желал, только с грохотом катался по столу, пока однажды не упал на пол и не разбился. А в палочке не было ни капли волшебства, одни сучки. Фей так усердно ей размахивал, что нечаянно отшлепал бургомистра и был нещадно бит ею же. Впрочем, тогда палочка уже не казалась ему волшебной. Словом, не задалось у него с волшебством. Потом не задалось с математикой, там, правда, не очень-то и хотелось. Фуй упорно, правда недолго, учился всему и везде, и каждый раз ему казалось, что вот оно, в этом он гений. И каждый раз ремесло оказывалось недостойным его.
Краски, кисти, два холста
Дело пошло на лад, когда Фуй решил стать художником. Купил кисти на холсты, да как затворит. Год творил, два творил, ничего никому не показывал, только ходил гордый по Тридевятому царству, критиковал все картины, какие видел, и громко кричал, что все разучились рисовать. Некоторые жители ему даже верили, и начинали смотреть на него как на особенного. Фуй, к тому моменту - слегка перезрелый юноша, ликовал. Он уже прикидывал, как устроит аукцион из своих картин, как на вырученные деньги построит художественную галерею имени себя. «Фуева галерея», звучит!
Все кончилось в один день, когда в его мастерскую залезли воры. Они-то думали, вот украдут картину-другую прекрасного Фуя, продадут и озолотятся. Одной-двумя картинами они, понятно, не ограничились, и утащили все, что было. Было, между нами говоря, не так уж много, штук десять от силы, это если с эскизами и зарисовками на салфетках. А законченных и вовсе только три.
Ох и продлили жизнь воры всем возможным покупателям такого товара. Они хохотали от души, вытирали слезы, смотрели на фуевы творения и снова заливались смехом. Воры в последней надежде продать награбленное сказали, что это мол, сам великий Фуй написал.
Тут, успокоившиеся было покупатели, снова полегли от смеха, указывая трясущимися пальцами «на это» и активно махали руками со словами «ой, не могу, шедевры написал».
В конце концов, одни из покупателей, искусствовед в законе, сжалился над ворами и выкупил все за бесценок. Картины он вернул Фую, сказав, что нашел воров по своим каналам, и попросил разрешения в благодарность устроить выставку. Фуй так раздулся от гордости и важности, что едва не лопнул. Были напечатаны афиши с огромным портретом Фуя и четырьмя словами «гениальный» в трех строках анонса. Вход был по билетам, все как полагается.
В день открытия Фуй был неотразим, он ходил между трех картин и вставленных в рамки набросков, готовый даже снизойти и дать автограф, на билете, например. А что, особенные люди, они такие, открытые и снисходительные к простым людям. Шатер с выставкой был набит битком и сотрясался от хохота. Фуй ничего не понимал, носил себя от одной картины к другой, даже улыбался всем, а люди его словно не видели. Картины были безупречно, идеально бездарны. Можно было брать в качестве иллюстрации «как не надо рисовать». Художники, которых поучал и обижал Фуй, даже смеяться не могли, только всхлипывали.
Говорят, тот искусствовед в законе хорошо заработал на билетах, - за три дня на выставке перебывало, кажется, все Тридевятое царство, а некоторые и не по одному разу. Потом шатер со всеми картинами неожиданно и быстро сгорел, но никто о нем особенно не горевал. А выражение «Сходить на Фуй» надолго закрепилось в царстве и посылали таким образом отнюдь не на выставку.
В Тридесятом царстве
Фуй, бежавший со своей выставки не разбирая дороги, три дня не выходил из дому. Сначала он метался по комнате, строил планы мести невесть кому, бормотал, что всем покажет и о нем еще услышат, потом грозил стенам кулаком, стучал им по столу, разбил руку и чашку, напился и заплакал. Словом, был очень занят. Выпив все запасы в доме и ближайшей к дому лавке, наговорившись со стеной и еще более уверенный в собственной избранности и особости, Фуй решил уехать в соседнее Тридесятое царство.
В Тридесятое царство он прибыл уже не художником, а вполне себе композитором. А что, по дороге как раз первый сборник нот и написал.
О себе на новом месте он заявил максимально громко, написав на стене спешно купленного дома, что тут живет великий – крупно, тридесятовский – еще крупнее, композитор – совсем крупно, Фуй – это и вовсе аршинными буквами.
Жители царства малость удивились той сырости, от которой у них завелся великий композитор. Но в целом отнеслись благосклонно. Даже начали ему на стене послания всякие писать в ответ. Мол, что за Фуй такой. Фуй активно отвечал, выходил к народу и даже играл собственные произведения, регулярно имел бешеный успех и собирал заодно овощи на салат, яйца-пашот в лоб и так, на орехи по мелочи.
Впрочем, были у него и поклонники, сердобольные люди везде есть, они приносили к его дому цветы и, умиляясь собственной добросердечности, слушали очередное произведение. Фуй, надо отдать должное, был трудолюбив, и за год успел натворить еще четыре сборника нот и даже записать пару пластинок.
После этого Фуй посчитал, что может, а главное – должен наставлять молодых. И не очень молодых, никто же жить не умеет, да и творят невесть что.
Ему ничего не стоило подойти, например, к художнику, встать за спиной и сказать что-нибудь типа: «ну это же примитив, колористка бедная, композиции никакой, слабо, очень слабо, стыдно такое на холст класть, в стол, батенька (деточка, барышня, дамочка – в зависимости от пола и возраста жертвы) такое надо рисовать».
Поэтам доставалось за невкусные рифмы и банальные сравнения. Актерам – по определению – «сейчас никто не умеет играть!». Поварам – тем вообще за все. Самое удивительное, что ему почти никто никогда не перечил. Так, малым язычком поминали.
Если Фуй не мог высказать свое бесценное мнение лично, он подробно писал его на стене своего дома. Жители царства отвечали ему тут же, если нравилось - клали цветы, если нет – их удобряли. Вскоре в Тридесятом царстве образовался черноземный слой.
«Фуй с ним», сначала это было сигналом не заходить в трактир, где в это время Фуй распинал очередного повара, или в лавку, где прилетало добро несчастному мастеру. Постепенно выражение стало идиоматическим, означающим, что с человеком лучше дела не иметь.
Фуй купался в славе, он считал, что находится в ее зените, а черноземный слой около своего дома благородно презирал.
Волшба и жгучий глагол
Тридесятое царство лихорадило неделю. Со дня на день здесь ожидали визита знаменитой на весь мир Доброй Феи. Она появлялась, где хотела и когда хотела, просто возникала со своим домиком в очередном царстве и феячила жителям по мере сил. И также неожиданно исчезала. Где-то жила годами, где-то появлялась всего на пару часов.
В первые три дня ее домик брали чуть ли не штурмом, каждому хотелось получить щепотку беззаботности, шарики смеха, микстуру для здорового пофигизма или просто добрый совет. Денег Фея не брала, плату принимала добрыми делами, прошлыми или будущими. Обманывать ее даже не пытались, поговаривали, что за обман человек лишался удачи, когда на неделю, когда на год, а когда и навеки. Правда или нет, проверять никому не хотелось.
Заходили к Фее и творческие люди, кому вдохновения не хватало, кому идеи, кому – немного везения. Фея не отказывала никому. Почти никому. Да нет, совсем никому.
Фуй по своему обыкновению начал учить Фею колдовать. В лицо не мог, потому что стоять в очереди было ниже его достоинства, на приемы Фея не ходила, а на улицах они все никак не сталкивались. Так что он привычно начал писать на стене. Что палочкой она машет не так, амплитуда неправильная. Потом отметил, что пыльца у нее потускнела, а то и вовсе платье не сидит – «видел мельком на улице Фею, бабка-травница бы ей не помешала».
Тридесятое царство замерло в предвкушении схватки. Фея была, конечно, добрая, но поговаривали, что волшебные палочки она брала из прутиков помела. Но это слухи, конечно слухи.
Время шло, Фея никак не реагировала, и Фуй еще больше уверился в своей правоте. Очереди уже схлынули, Фея явно никуда уезжать не собиралась, ажиотаж ослаб, хотя без работы она не сидела.
Фуй решил, что теперь самое время наведаться к Фее. В заветный домик он себя внес, Фуй давно уже не ходил и тем более не бегал, только неспешно носил себя и старался вставать так, чтобы нависнуть над собеседником.
- Вечер добрый, дорогуша, - Фуй окинул взглядом уютную фигурку Феи, которая сидела и вязала что-то за прилавком своего магазинчика.
- И вам не хворать, уважаемый.
- Как у вас тут, - он неопределённо повел руками вокруг.
- У нас тут прекрасно, - безмятежно откликнулась Фея.
- А может стать еще лучше. Вы мне кое в чем поможете, а я всем расскажу, что мы с вами дружим. Вы же знаете, кто я, - Фуй выпрямился и даже немного повертелся в разные стороны, чтобы фея точно знала, кто перед ней.
- Да уж как не знать, - Фея безмятежно улыбнулась. – Помогу, чем смогу, выбирайте, что по вкусу, цены везде написаны.
- Многие дорого бы дали за мою дружбу, - пробурчал Фуй.
Добрая Фея сделала вид, что углубилась вязание. Фуй осматривал полку за полкой, но нужного никак не находил.
- Эээ.. Фея, как вас там, а где же у вас удача? Сколько я еще должен здесь торчать и время терять? - Фуй говорил и с каждым словом раздражался все сильнее.
- Меня там – Добрая Фея. Можно даже госпожа Добрая Фея. Удачей не торгую, она у каждого есть, и у каждого своя.
- Ой, ну давайте вот без этого, я же знаю, кто у вас бывает, вижу, как у них дела потом идут, у меня времени мало, чтобы разговоры разговаривать. Сколько?
- Нисколько, удачей не торгую, - Добрая Фея встала, отложила вязание и уперла руки в бока.
- Хорошо, - Фуй потряс перед ней увесистым мешком с монетами, - А так?
Добрая Фея только улыбнулась и покачала головой.
- Да что вы себе позволяете! Ломается как девочка, что тебе еще надо. Ишь, фея нашлась. Фуй разошёлся не на шутку, он орал и плевался слюной, у него изо рта вылетали самые гадкие фразы, какие только могут быть.
Добрая Фея смотрела на бурю спокойно, а на Фуя почти с жалостью. Она снова взялась за вязание и ждала, когда тот иссякнет. Его хватило минут на десять. Прооравшись, Фуй оперся на прилавок и тяжело дышал.
- Все? - поинтересовалась Добрая Фея.
Фуй только махнул рукой и пошел к выходу.
- Погоди. Есть у меня кое-что для тебя, не удача, но тебе как раз подойдет, - сказала Фея и поставила на прилавок колбу из темного стекла.
- Что это?
- Глагол. Жгучий глагол. Вещь редкая, раритетная.
- Зачем это мне? – Фуй брезгливо рассматривал и правда весьма пыльную колбу.
- Это усилитель любых талантов. Одна капля – и жжешь не по-детски. Только будь осторожен, передозировка очень опасна. И даже я не смогу тебе помочь.
- Сколько? – Фуй даже подпрыгивал от нетерпения.
- Дарю, тебе нужнее.
- Ну, спасибо, дорогая моя, спасибо! – Фуй расчувствовался и даже слезу пустил.
Фея улыбнулась и помахала ему рукой.
Фуй шел домой так быстро, как мог. Ему казалось, что все другие средства передвижения, дилижансы да кибитки, движутся слишком медленно. Ему не терпелось как следует испробовать глагол, но не на улице же это было делать. Добравшись до дому, он понял, что в одиночестве сделать этого не сможет. Обязательно нужны зрители. Продравшись сквозь очередные завалы цветов и удобрений, Фуй написал на стене, крупно, поверх других записей, что зовет всех на уникальный концерт, где он блеснет разными талантами по выбору публики. Дату назначил на завтра, на главной арене Тридесятого царства.
В назначенный день арена была забита битком. Кое-какие слухи о подарке Феи просочились откуда и куда надо, народ предвкушал зрелище, а торговцы очень удачно предлагали к нему хлеб. В центре арены уже стояли: мольберт с холстом и красками, стол с чистой бумагой и перьями, стояла доска с написанной, но так никем и не решенной сложнейшей математической задачей, и, разумеется, пианино.
Начало затягивалось, Фуй готовился к главному в жизни представлению. Сделав глубокий вздох, он вылил шипящую жидкость из колбы в бокал и выпил все до капли. Совета Феи он, как обычно, слушать не стал. На вкус глагол оказался и правда жгучим, но весьма терпимо. Пора было идти выступать, и Фуй вальяжно пошел на арену.
Глагол не подвел. Фуй действительно стал очень талантливым. И очень, очень, очень неуверенным в себе, словно на нем не было кожи. Он смотрел на зрителей и не смог вымолвить ни слова от стыда, потому что вспомнил, что говорил почти каждому из них. Фуй попятился, съежился и, кажется, стремительно похудел. Это было побочное действие глагола, но мало кто рисковал так худеть.
- Простите меня, простите ради Бога. Я не знаю, как я мог, как я так мог. Господи, как стыдно, - бормотал Фуй, пятясь на выход.
Народ гудел. Люди не верили свои глазам, а Фуй, между тем, бросился со всех ног бежать к своему дому, схватил ведро краски и стал неистово замазывать стены со всеми записями. Он красил и красил много часов, все ему казалось, что надписи проступают сквозь краску и заставляют его снова и снова сгорать от стыда.
Следующим утром над городом встала огромная яркая радуга. Все знали, что так уходит Добрая Фея. Впрочем, с уходом ее волшебство не рассеялось. Фея работала честно.
Фуй же совершенно переменился, оказалось, что у него золотые руки. Не прошло их пары месяцев, как он прославился в царстве как лучший плотник, столяр и строитель. Работал он быстро и качественно, плату брал минимальную и никогда ни о ком не говорил дурного слова. Наоборот, все порывался извиниться за что-то, хоть в царстве никто давно уж никто на него зла не держал, а многие даже жалели.
А еще все знали, что если хочется красивый букет, то за цветами надо идти к дому Фуя. Цветы там росли постоянно, и на месте только что срезанных почти сразу появлялись новые, еще краше. Впрочем, тут и удивляться нечему, удобрений-то там было положено на много лет вперед.