Малолитражный грузовичок остановился на транспортной проходной. Сергей Акиндинов, недавно устроившийся на работу, пересчитал ящики.
-Ну, подписывайте пропуск! – бодро произнесла красивая блондинка средних лет в короткой шубке и джинсах. Она сопровождала груз.
- Погодите, - внимательно изучая накладные, остановила Нина Николаевна, старший вахтер, женщина лет пятидесяти, из тех, кто следит за своей внешностью. – Надо проверить, сходится ли товар в ящиках по описи.
- Это еще зачем? – занервничала блондинка. – Ведь количество ящиков совпало.
- Сергей, делай, что говорю, - безапеляционно сказала Нина Николаевна и ушла в дежурку.
-Вы диктуйте, а я запишу! – любезно предложила свои услуги блондинка. – Вам так неловко!
Товара в ящиках оказалось меньше, чем значилось в описи.
- Ну и чем вы это объясните? – невозмутимо, но вместе с тем вызывающе поинтересовалась Нина Николаевна у блондинки.
- Так не больше ведь. Мне при сдаче товара отвечать придется, а не вам! Зажужжал открывающийся шлагбаум. - Все-таки здесь дело не чисто, - задумчиво произнесла Нина Николаевна, перебирая накладные. – В записях исправления. Вот и товара «меньше». Да она обвела нас вокруг пальца! На самом- то деле его больше. Не надо было мне от машины отходить. Но в мою смену она больше никогда не сунется. Ничего, наведу еще о ней справки!
В селекторе послышался голос Бодзуляка, начальника заводской службы безопасности. Его кабинет был неподалеку от транспортной проходной.
- Нина Николаевна, вчера опять мешки с продукцией у забора нашли. Пойдем в рейд. В общем, Акиндинова забираю часа на два-три.
Мешки с автозапчастями, как правило, припрятанные у забора и приготовленные к краже, в последнее время находили все чаще, но поймать никого еще не удавалось.
«Уазик-буханка» подкатил к проходной. В нем сидели с десяток ребят в камуфляже и сам Бодзуляк, высокий, грузный, флегматичный, бывший «мент», подполковник. Погоны однако он не носил, видно, надоели на бывшей службе в милиции.
Микроавтобус двинулся в обычный проверочный рейс. Покуда хватало взгляда, в ровные строгие линии тянулись корпуса одного из самых крупных машиностроительных заводов Европы. В советское время его больше двух десятков лет строила вся страна. Завод тянулся на многие километры что в длину, что в ширину. У центральной проходной «Уаз» вынырнул за пределы территории и пошел вдоль внешней стороны бетонного забора.
На площади у проходной стоял небольшой бюст прежнего директора и основателя завода, ныне покойного, радевшего над своим детищем долгие годы. Его знал весь город. Тысячи заводчан получили при нем бесплатные квартиры, освоили профессии, обзавелись семьями и, казалось, навеки срослись с могучим индустриальным механизмом. Сам директор за годы непокладных трудов заработал почет и уважение горожан, две звезды Героя соцтруда, стандартную летнюю дачу с шестью сотками земли в заводском дачном поселке, да сей скромный бюст.
Микроавтобус вновь углубился на заводскую территорию. Теперь охранников распределили на проверку объектов. Акиндинову и двум прапорщикам, толстому и тонкому, достался участок коммуникаций, тянущихся по цокольному этажу одного из цехов. Они поднялись вверх по лестнице на высоту пятижэтажного дома, предварительно заперев за собой решетки. В бетонном коридоре гигантским удавом тянулась стальная, диаметром в полтора метра, утепленная снаружи труба. Днем и ночью сердца-моторы гнали по ней раскаленный воздух, отапливающий чрево исполинского заводского организма. Здесь же располагались нервы-кабеля. Организм дышал, гудел, очистные сооружения – его почки и печень – фильтровали продукты жизнедеятельности, а разветвленная канализация выводила их за пределы городской черты; по многочисленным трубам-сосудам текли газы, мазут, вода - его лимфа и кровь, а они, люди в камуфляже, были биомолекулами, следящими за тем, чтоб в клетки организма не внедрился вредоносный вирус, пожирающий полезные продукты, производимые великаном.
Широкий коридор, по которому полз удав отопительной трубы, одновременно служил вытяжкой, судя по интенсивному движению воздуха, всасываемого мощными соплами. Он едва освещался редкими тусклыми лампочками. Порой к коридору примыкали каменные карманы и тупиковые лабиринты. Там размещались приборные щитки-сенсоры. Охранники тщательно изучали все закутки, освещая их фонариками.
Всюду лежала вековая пыль. Иногда они ступали на большие стальные решетки, лежащие под ногами; сквозь них с высоты птичьего полета открывался вид на бесконечные площади цеха. Корпуса, как этот, над которым они двигались, простаивали годами. Населенные сотнями современных станков, управляемых компьютерами, они цепенели от мертвящей тишины. Здесь давно не жили даже голуби, привычные обитатели, потому что их некому было кормить. Кое-что из брошенного оборудования новые хозяева успели распродать за кордон, но все равно его оставалось много, очень много, не меряно много. Бывшая страна вложила сюда неимоверно колоссальные средства, и чтоб до конца растранжирить их всех, казалось, не хватит и нескольких поколений самых безумных и скаредных расхитителей-паранойиков.
Освещенные фосфоресцирующим блеклым светом, ржавеющие роботы производили странное впечатление. Они казались останками некогда могучей технотронной цивилизации, погубленной неким страшным и загадочным оружием, подобно героину одурманившим людей, лишившим их возможности думать и даже жить.
За последние годы объемы работ упали впятеро, а количество рабочих сократилось втрое. Да и те работали по полсмены, а то и по два часа в день. Из всех служб процветала лишь охрана. Специалистов сокращали, а охрана росла. Бывшие инженеры, руководители производств, мастера и клерки считали за везение пристроиться здесь хотя бы обычными вахтерами. Последние всегда оставались при работе, а значит, хоть и небольшой, но зарплате. Люди иногда шутили: мол, теперь на каждого работающего по одному надсмотрщику. Впрочем, это все более становилось похожим на правду.
В одном из закутков Акиндинов наткнулся на что-то, ушиб на ноге палец. Сверкнул фонариком – небольшой деревянный ящик. Позвал прапорщиков. Щелкнули запоры-зажимы на крышке. Ящик был доверху набит какими-то микродеталями и узлами.
- Ты знаешь хоть, что это такое? - спросил толстый. Акиндинов пожал плечами.
-В этих штуках полно платины и серебра. Спрос на них всегда есть. Кто-то припрятал. Вот если на троих этот ящик раскинуть да продать, до конца жизни можно не работать. Да еще машину купишь, дом впридачу.
Тонкий одобрительно кивнул:
-По карманам вполне рассовать можно. И у Нины Николаевны через ворота выйдем, там датчиков нет.
Сергей испытующе смотрел на своих новых коллег и сказал, что в таких играх не участвует.
- Зря, - театрально произнес толстый, довольно быстро отказавшись от своих планов. – Мы оставим ящик здесь. Бодзуляку скажешь: все в порядке.
Потом они долго выбирались из вентиляционного коридора. В глазах мельтешило от множества труб и кабелей, а воздух здесь был каким-то стальным, безжизненным.
Вскоре подошел «Уаз».
- Все нормально, Сан Саныч, - отрапортовал Бодзуляку толстый прапорщик, бывший за старшего.
Акиндинов вернулся на транспортную проходную. Смеркался короткий зимний день. Машины отсутствовали, ведь завтра выходной. Самое время передохнуть. Впрочем, книги или газеты читать запрещалось. Если их находили, на первый раз делали замечание и давали штраф. На второй следовало увольнение. То же самое относилось к теле- и радиоприемникам, если таковые обнаруживались. Иногда контроль перетряхивал тумбочки в целях отыскать что-нибудь неподобающее. Поэтому ничего не оставалось, как коротать время в разговорах: сутки дежурства казались длинными, как год.
- Не люблю выходные и праздники, - поежилась Нина Николаевна. – По мне пусть идут фура за фурой. А тут… С ума сойдешь. Не знаешь, куда деваться.. Домой после такого дежурства явишься, в себя целый день прийти не можешь. А нам завидуют, у вас, мол, два дня свободных. Думаешь, я сюда от хорошей жизни пошла? Мастером я была, потом зам начальника цеха. Образование высшее – политех. Но цех ликвидировали. И вот уже восемь лет здесь. А теперь что, два года до пенсии, дотяну как-нибудь… Летом, конечно, на даче пропадаем.
Нина Николаевна принялась рассказывать об этом сакральном русском занятии, которое в последнее время поглотило народные помыслы. Ее шесть соток располагались неподалеку, в заводском дачном поселке, замысливавшемся в свое время, как типичный советский вариант. Здесь стояли домики и рабочих, и инженерно-технических работников, и первого директора. После раздела госсобственности уже завершенные или еще недостроенные дачи начальников были заброшены. Их даже не пытались продать, настолько упал спрос на эту архитектуру. В цене у этой прослойки были нынче загородные коттеджи. И сиротливо глядели на дачников врытые в землю кессоны да заросшие бурьяном участки. Зато работяги горбатились здесь с утра до вечера и в выходные, и в многочисленные вынужденные отпуска, пытаясь поднять свое нехитрое благосостояние, вдохновленные жизненной безвыходностью да заверениями чиновников в том, что отныне продовольственная программа будет решаться именно таким способом. Впрочем, с каждым днем это становилось все более неблагодарным занятием. На дачах, подобно саранче, тучами роились бомжи. Поутру они собирали чужой урожай – капусту, лук, ягоды, помидорчики и огурчики из теплиц, а потом кучною толпой отправлялись на рынок. Затарившись водкой, взяв хлеба, возвращались на плантации и находили ночлег там, где не было хозяев. Бороться с ними было бесполезно. Тот, кого шибко гоняли, устраивали разные гадости вроде битья стекол.
- Не люблю я дачу, - закруглилась Нина Николаевна. – Ходим теперь больше все по привычке. Приближаешься к дому и каждый раз на душе нехорошо: что на этот раз натворили? Теперь уж думаешь: пусть делают, что хотят, лишь бы не сожгли!..
Сергей согрел чайник, выпили по чашке. Нина Николаевна поинтересовалась, как прошел рейд. Акиндинов, помявшись немного, рассказал о случае с припрятанным ящиком. Он чувствовал, что этой усталой, но волевой женщине можно доверять.
- Вот оно что! Тебя же проверяли. Это – подсадные утки.
- Как? – не сразу понял Акиндинов. Его в пот бросило от такого поворота дел.
- А вот так. Тебя еще не раз будут проверять и подсиживать разные провокаторы. А теперь слушай сюда, - Нина Николаевна замолчала и указала на телефон, потом на дверь. Они вышли на улицу.
- Наша проходная прослушивается, - продолжала она. – У Бодзуляка для этого целый пульт смонтирован. Жучки всюду понатыканы. Делать ему нечего, он слушает разговоры время от времени. А нам ни к чему, чтоб он все знал. Так вот. Скоро тебя вызовет Бодзуляк и спросит, как прошел рейд. Доложишь ему про ящик. Иначе вылетишь с работы. А прапорщикам в заслугу зачтется. Их после твоего доклада никто не тронет – вот увидишь. И тогда ты все сам поймешь. А в ящике том наверняка какой-то списанный хлам был.
Они вернулись допивать чай. Через четверть часа в дежурку заглянул веселый толстый прапорщик.
- Покурить не найдется?
-Ты чего, с дуба рухнул? – грубовато отшила Нина Николаевна. – Забыл что ли, что ни я, ни Сергей не курим? Чего-нибудь другое бы придумал.
Не зная, что ответить, глуповато размазанно поулыбавшись, прапорщик ушел.
-Видел, «покурить»! – раздраженно говорила Нина Николаевна. – Что, думаешь, он просто так зашел? Глазами так и шныряет кругом – на чем бы нас подловить да заложить. А дальше «курева» голова не варит. Так вот, я тебе больше скажу, - продолжала вахтерша начатый на улице разговор. – Я здесь давно работаю, опыт большой. Кражи целыми мешками, которые выкладывают у заборов, начались именно с прихода этих двоих. Совпадение? Не знаю. Они ведут двойную игру. С одной стороны проявляют рвение, шпионами подрабатывают, в доверие втираются. А с другой… Пойми, здесь без сговора, тем более в таких масштабах, ничего не унести. Мешки у заборов прячут якобы для того, чтоб их перекинуть в удобный момент. А каждый – по сто килограмм. Кто ж их перекинет да унесет! Это для отвода глаз. Я уверена, их мимо нашего носа преспокойно на технике отвозят. Машина охраны, например, досмотру не подлежит. Вот и думай! Завязаны здесь все – начальники цехов, кладовщики, охрана, учетчики, вот такие сучки, которую сегодня мы упустили. Все, кроме простых работяг. У тех шкафчики по десять раз на дню перепроверяют. Несчастный винтик какой-нибудь, который сам же для себя и выточил, работяга вынесет, попадется на детекторе в проходной, до трусов разденут и прямым ходом в КПЗ, уголовное дело возбуждать. Нет, работяге здесь не разгуляться, вкалывай на них, получи свои сто долларов в месяц и дрожи, чтоб не выгнали… Беги, отворяй скорее, да документы не проверяй! – оборвала вахтерша. Акиндинов едва успел открыть шлагбаум. Мимо него, почти не притормаживая, с визгом пронесся на территорию завода громадный джип «навигатор». Боковое, сильно затонированное стекло было чуть приоткрыто. За рулем сидел самодовольный молодой толстяк, несмотря на пятнадцатиградусный мороз на улице одетый в белую рубашку с короткими рукавами, с чуть приспущенным галстуком. Из окна машины доносился оглушительный грохот ритмичной музыки.
-Жора Базавян, - пояснила Нина Николаевна. – Зам председателя совета директоров. Дружок его старый. Молодой, твой ровесник, лет под тридцать. Два года здесь всего. А уже джип купил, коттедж в Сосняках выстроил. Правда, дальний цех по переработке пластиковых отходов каким-то иностранцам продал. Пришлось заводской забор сдвигать. Теперь цех тот не наш… Да, вот, чуть не забыла, - Нина Николаевна показала на рамку, в какие обычно вставляют большие настенные фотографии. Она висела у входа в дежурку. - Здесь список, номера десяти машин, которые нельзя проверять, в какое бы время дня и ночи они бы ни ехали и сколько бы народу там ни сидело. Пропускать беспрепятственно. Белый бронированный «линкольн» с удлиненным салоном – такая штука метров в семь длиной, ее ни с чем не спутаешь, и бронированный джип. Обе председателя совета директоров. Одна машина главного инженера, остальные простых директоров. Ничего, постепенно запомнишь, - успокоила Нина Николаевна.
Не прошло и получаса, как «навигатор» несся обратно.
- Все, сегодня Жора отработал, - то ли с иронией, то ли с восхищением произнесла Нина Николаевна.
-Так быстро?
-Да, он не любит долго себя утруждать. Проверил – рабочие шуршат, станки крутятся, доллары в карман идут. Можно и домой.
- Транспортная? – послышался в селекторе голос Бодзуляка. – Акиндинов, на выход. Около моего кабинета нужно убрать.
Когда Сергей вернулся, Нина Николаевна спросила загадочно:
- Ну и что ты там убирал?
- Пол вытер. А все остальное как вы и говорили. Допытывался, не видел ли я сегодня чего подозрительного в вентиляционном коридоре. Я доложил. Сказал, разберется.
Нина Николаевна довольно усмехнулась и приложила палец к губам, чтоб Сергей больше не обсуждал эту тему в дежурке.
Утром Акиндинов собрал сумку с опустошенными банками из-под нехитрой еды, сел в троллейбус, отдал кондуктору деньги, припрятанные заблаговременно в кармане, бухнулся в сиденье и отключился. Дома проспал до обеда. Поднялся, а голова была ватная, сонная, не хотелось ровным счетом ничего, как и предсказывала вахтерша. Ни читать, ни думать, ни просто пройтись по улице, ни даже выпить стакан кофе. Пролистал свежую бесплатную газетку «Из рук в руки». Она пестрела объявлениями извращенно-сексуального характера. Он подумал, что если такая газета попадется на глаза потомкам, то они станут думать, что его поколение было поколением сволочей, и ему почему-то стало стыдно перед этими еще не появившимися на свет людьми. Акиндинов выбросил газетку в мусорное ведро.
На голову давило тупое суточное напряжение. Ведь на работе ни расслабишься, ни приляжешь. Одна лишь мысль сверлит, чтоб время шло побыстрее. А оно не идет, оно почти остановилось, зависло неподвижно в каком-то сюрреалистическом измерении. Зато сейчас, дома, время летит как сумасшедшее, хоть и не заполнено ничем.
Через день он, наконец, почувствовал себя свободным человеком, а утром следующего дня уже вновь ехал в троллейбусе на очередные сутки.
Развод состоялся все в той же тесной комнатухе, как и обычно. Народ сидел на скамейках. Бодзуляк, как всегда, медлительно-флегматично вдалбливал, что все кругом бездельники и лодыри. Что любого он может выгнать, когда захочет, и всегда найдутся те, кто с удовольствием займет освободившееся рабочее место. Поэтому все должны быть бдительными и честными.
-Вы нас тут за дураков, за скотину считаете, - огрызнулся вдруг ставший не с той ноги пенсионер, которому, как видно, нечего было терять. – А на себя посмотрите. Давно ли ты господином-то стал, хрен моржовый.
- Устал я от тебя, Петрович, - нисколько не вспылив на грубость, ответил Бодзуляк. – Вам раз доброе дело сделаешь, два – не цените. Никакой я не господин, также работаю, как и вы.
- Работает он, - бурчал Петрович. – Слыхали? Телевизор смотрит целыми сутками. На морозе не мерзнешь, под дождем груз не считаешь, спишь с напарником по очереди - а нам нельзя. Обедать тебя и то домой возят! И зарплату в десять раз больше нашего получаешь. Разве это справедливо! Нам год работать, а ты месяц на боку за те же деньги пролежишь.
- Иди, Петрович, домой. Уволен ты с сегодняшнего дня.
- А за что? Не имеешь права.
- За похмелье.
- А ты понюхай.
- Я и нюхать не буду.
-Думаешь, заплачу за гроши-то – меньше моей пенсии! – Петрович выматюгался и ушел, хлопнув дверью. В комнате пробежал легкий ропот, но за Петровича никто не вступился, хоть он и проработал много лет. Вообще Петрович был смирный дядька, но на сей раз, видно, что-то у него произошло, он не выдержал. Да, наверное, и знал, на что шел, все высказывая начальнику.
- Акиндинов, сегодня идешь за Петровича на центральную, - сказал Бодзуляк. Сергей сморщился. То был самый плохой наряд. Здесь нужно постоянно стоять на «вертушке». Около восьми утра начинает валить бесконечная толпа – тысячи людей идут несколькими беспрерывными цепями, смотря невидящими глазами куда-то вперед, автоматически вытаскивая из карманов пропуска. Под конец глаза уже перестаю что-либо различать.
День начался, но расслабляться нельзя: еще многие часы продолжают тянуться на завод разные одиночки. В туалет – только бегом, перекусить – на ходу. Здесь ты на виду весь, и все у тебя на виду.
Но вот день клонится к вечеру, и многотысячная толпа хлынет обратно, теперь уже через проем, оборудованный металлодетектором. Звякнет звонок – отзываешь подозрительного из толпы и предлагаешь ему самому выложить содержимое карманов. Унизительная процедура – как для задержанного, так и для тебя самого. Ты знаешь, что тебя в такие минуты ненавидят, но ничего не поделаешь – служба! Бодзуляк иногда умышленно подсылает подсадных или с липовым пропуском, или с якобы крадеными деталями в карманах – чтоб проверить бдительность.
Приходилось засекать типов, которые явно что-то выносили, но задержать их было невозможно. Такие несуны очень опытны. Они внезапно внедряются в быстро идущую цепь. Когда звенит детектор, они успевают удалиться и растворяются в многосотенной толпе на выходе. Да и определить при такой скорости, на кого именно среагировал датчик, очень сложно.
Весь завод давно уже не работает в три смены, но отдельные его производства в силу технологии нельзя остановить, и движение там идет круглосуточно. Поэтому едва успевает завершиться основная смена, поступает новая. Она, конечно, поменьше. В двенадцать ночи вторая смена меняется на третью. Ночь относительно спокойна, но дремать нельзя. То и дело жди проверяющих.
Стоя на «вертушке», пропустив через свой взгляд десятки тысяч людей, Акиндинов пришел к странному открытию, которое при других обстоятельствах вряд ли так скоро могло прийти к нему в голову. Он воочию увидел, что люди в основном ни о чем не думают. Большую часть своей жизни они – лишь биоавтоматы, и божественная тень сознания лишь иногда осеняет их. Безропотная и честная их масса и по сей день трудилась также добросовестно и покорно, как и при Советах, по инерции боготворя руководство, веря в какие-то высшие моральные ценности, почитая лишнюю десятку знаком почета, а не мелкого подкупа, не ведая, что они давно уже вскармливают совсем иную систему, которая во многом остается тайной за семью печатями, скрытой от них многочисленными сетями «коммерческих» операций, надежными засовами посреднических структур, и их место в которой – на самой нижней ступени иерархии, почти то же самое, что у скота на ферме. А о нем заботятся лишь для того, чтоб он нагуливал вес или не околел. Они представить себе не могли, что составляющие старого мира – власть, милиция, банки, спецслужбы – работают уже не на них, но против них, заботясь лишь о том, чтоб держать их в уготованном для них стойле. Они знать не знали, что их почти дармовой труд перекачивается туда, где начинает действовать против них же самих. Они робко стали догадываться, что управляют гигантским организмом, частью которого они были, отнюдь не ангелы, и мысли допустить не могли о том, что здесь может хозяйничать сатана.
Днем было много работы. В бухгалтерии давали годовые дивиденды владельцам акций. На проходную двинулись бывшие и нынешние работники, пенсионеры. В специально подготовленных списках вахтер находил фамилию каждого, сверял с паспортными данными и только после этого пропускал. Там же в одной из граф стоял и размер дивидендов – в основном два-три доллара. У мелких начальников сумма доходила до пятидесяти долларов. То, что творилось в высших звеньях, никто не знал.
После окончания очередной смены наступало временное затишье. Иногда по две-три женщины собирались в проходной, обсуждая житейские проблемы (мужчины почему-то этим не занимались). В основном, они жаловались на жизнь: почти вся зарплата уходит на оплату общежития, которое раньше было почти бесплатным, а ведь нужно еще и питаться, кормить ребенка (или, изредка, двух). Пожилые женщины жаловались, что не хватает денег. Работают здесь только из-за безработных детей да из-за внуков, пенсию им отдают. Иногда ухватывались в разговорах за какое-нибудь исключение из правил: вот чья-то подруга пошла ва-банк, продала квартиру, занялась торговлей, а сейчас большей площади жилье приобрела. Женщины мечтательно вздыхали. Говорили, что детские садики кругом сокращают, превращая их в какие-то офисы, а если и есть в них места, то сам не захочешь ребенка туда отправлять из-за непомерной оплаты. Поболтав минут десять-пятнадцать, женщины расходились.
Ночью все стихло. Шумел лишь мотор, гнавший теплый воздух на проходную, превращая в грязь нанесенный множеством ног снег. Сергей попробовал почитать спрятанную под вахтенный журнал газету и впал в дрему. Ему снилось, что он сидит на стуле, украдкой читая газету. Кругом никого. По внешнюю сторону проходной блестели городские огни. Акиндинов заглянул за внутреннюю – это рекомендовалось делать ночью, чтоб следить, не происходит ли что-нибудь подозрительное. Он направился к одному из цехов. Хрустел под ногами свежий снег. Поднялся наверх, в вентиляционный коридор. Рукав гигантской отопительной трубы дрожал и пульсировал, словно щупалец осьминога. Не успел Сергей опомниться, как увидел, что все вокруг опутывают такие вот щупальца, а одно из них присосалось к нему подобно пиявке…
Что-то грохнуло. Он очнулся. Перед ним лежала газета, а рядом стояли Бодзуляк и толстый прапорщик. Как и предсказывала Нина Николаевна, с последним ничего не случилось, никто его и не собирался увольнять.
- Так, пятнадцать процентов из зарплаты минус за сон и еще пять за чтение газет. Пройдись, помогает, - позаботился Бодзуляк и похлопал по плечу. Теперь получалось, что суток двое из-за штрафа Акиндинов как бы и не работал. Ничего хорошего тут не было. Под утро он вымыл проходную. Так бесславно закончилось его дежурство на «вертушке».
А через сорок восемь часов он уже стоял на транспортной.
- Как дела? – улыбнулась Нина Николаевна. У нее было отменное настроение. – Ты знаешь, Сережа, я навела справки про ту белокурую бабенку, что нас надула в прошлый раз. Оказывается, она любовница Жоры Базавяна. Запретная зона. Да Господь с ней.
- Что вы такая веселая Нина Николаевна?
-А что плакаться? Последний наряд в девяносто девятом году. Двухтысячный год на пороге. А это видел? – она показала две красивые открытки. – Держи. Пригласительный билет в ДК на предновогодний вечер. Сам генеральный, Марат Исаевич вручил. Представляешь? Окошко в машине вжикнуло, пальчиком позвал. «На, - говорит, - Нина Николаевна, и напарнику передай». Сроду такого не бывало. А все потому , что выбрали его депутатом Госдумы, наконец.
-То-то его физиономия с телеэкранов не слезала.
Как выяснилось, у Нины Николаевны была еще одна причина для приподнятого настроения: в ту смену, когда Сергей стоял на «вертушке», ей удалось задержать крупную партию «левого» товара. Был обнаружен серьезный канал утечки заводской продукции, и Марат Исаевич лично пообещал Нину Николаевну в новом году премировать.
Акиндинов пренебрежительно бросил пригласительный билет в ящик тумбочки.
- Не спеши, - остановила Нина Николаевна. – Ты не понял: там фуршет будет, стол шикарный, шведский, оркестр, артисты из Москвы, домой на микроавтобусах развезут. Все за счет завода. И Марат Исаевич там будет. Сходи!
Поколебавшись немного, Акиндинов согласился. На выход подкатили две огромные «шаланды» с «камазами»-тягачами. Часа на два работы. А если учесть настырность вахтерши, то еще больше. Груз шел в Латвию.
- Что, - беря пачку накладных у шофера, сказал Акиндинов, обычно сдержанный, но сейчас раздраженный, до сих пор не отошедший от своего «прокола» на «вертушке». – Давите там у себя русских, а чуть что – к нам?..
- Да я сам, парень, русский.
Водитель и впрямь был русак.
- Давят, но нас много, и мы только теперь стали это замечать, - охотно подхватил разговор водитель. – А это уже хорошо.
Сергей приступил к рутинной работе – переставлял ящики, диктуя маркировку груза, а вахтерша записывала.
Шаланды ушли. Следом появился белый бронированный «линкольн». Нина Николаевна, разлив недопитую чашку чая, как ошпаренная, выскочила на улицу открывать шлагбаум.
- Кивнул, ручкой помахал Марат Исаевич, - умилилась Нина Николаевна. – Если вовремя откроешь ему, всегда кивнет. У меня как-то грузовик стоял в воротах на проверке. А сзади Марат Исаевич ехал. Сигналят, а что я могу сделать! Пока с кузова слезала, пока шоферу говорила, чтоб путь освобождал… Марат Исаевич надулся, не поздоровался даже… Поэтому – кровь из носу, Марата Исаевича и его замов пропускать без задержки! – наставляла вахтерша.
В дежурку зашел Смыслов, бывший начальник одного из производств, шумный, говорливый и прилипчивый. Он всегда был не прочь обсосать с Ниной Николаевной последние новости, хотя она его несколько недолюбливала и частенько под разными предлогами старалась выпроводить. Смыслова в свое время в период сокращений «культурно» с завода убрали за въедливость и настырность, но он не растерялся. У одного чиновника высокого ранга пристроился советником, в гордуме помощником депутата, пописывал статейки в газеты и, не имея постоянного места работы, вполне научился сносно существовать.
- За дивидендами ходил, - пояснил Смыслов. – Пятьдесят рэ, как и всем. А знаете, сколько генеральный дивидендов за год получил? Сто двадцать миллионов долларов. Так что вы блох, а не воров ищите, друзья-охранники.
- И откуда ты все знаешь? – с каким-то скрытым укором спросила Нина Николаевна.
-Хм, - усмехнулся Смыслов, довольный сознанием своей осведомленности. – Этого почти никто не знает. А мне в налоговой сказали свои люди. По о-очень большому секрету.
- Так получается, весь завод на него горбатился, - удивился Акиндинов.
- А ты только проснулся! Или вы думаете, купить два завода в Америке можно только на одну зарплату? Даже на его зарплату – сто тысяч долларов – два предприятия не купишь.
То, о чем рассказывал Смыслов, Акиндинову и раньше приходилось слышать. На заводе давно поговаривали, что у Марата Исаевича двойное гражданство, в Америке большой дом, предприятия, старший сын там живет и учится в колледже. Младший – в Израиле обитает. Да если судить и по косвенным признакам, все это очень смахивало на правду – уж слишком часто Марат Исаевич летал в Америку.
- В общем, давно все мы, сами того не ведая, работаем на Америку и на Израиль, а себе объедки оставляем, - подбил итог Смыслов.
- Если вы все такие умные да осведомленные, так чего же порядок-то в государстве никак не наведете? – съязвила Нина Николаевна.
- Да потому, что такие, как вы, голосуете кто «сердцем», кто телевизором, кто задом. Ну, прибавил вам Исаич по тридцатке к зарплате – и выбрали вы его в Госдуму. У него же все в руках, и тридцатку сунуть ему ни шиша не стоит. Сегодня дал, завтра взял.
- А мне Марат Исаевич нравится, - возразила Нина Николаевна. – Аккуратный такой, вежливый. Ну, повезло человеку в жизни. Богат. Радоваться надо. В институте, говорят, на троечки учился. Так и Эйнштейн не блистал.
- Да, неплохой мужик, - съерничал Смыслов. – Рассказывают, тут к нему местные писатели приходили. Просили денег на какой-то юбилейный сборник. Издания, мол, дорогие стали, народ из-за дороговизны книги купить не может. «Не может, - говорит Исаич, - значит, ему это не нужно. И вообще, сам я давно не читаю, да ничего, не умер, и вам того же желаю» . Юморист, в общем, душенька. Про-све-ти-тель! И жмот паталогический… Ну, наше вам с кисточкой! – Смыслов ушел.
- Тараторка! – бросила ему вслед Нина Николаевна. – Дался ему Марат Исаевич. А что бы он на его месте делал? То же самое и делал, может, еще и хуже. Раз теперь все можно, кто же свой шанс упустит!
На выезде остановился «опель» с затемненными стеклами, не числящийся в заветном списке «неприкасаемых» машин. Нина Николаевна попросила водителя открыть багажник для досмотра.
- Может, мне еще в штанах показать? – ухмыльнулся водитель, но все же вразвалочку вышел из машины. В салоне, где сидела разгоряченная молодежь , раздался общий ироничный смех. Багажник не открывался – замерз замок.
-Пока не покажете содержимое багажника, я вас не пропущу, - предупредила вахтерша. – Так положено по инструкции.
Дверца «опеля» открылась, оттуда выскочила расфранченная девица лет двадцати, с черными ярко крашеными волосами, распущенными по воротнику дорогой шубы, завизжала, затопала на Нину Николаевну ножками в модельных туфлях на высоких каблуках:
- Слушай, ты, дрянь, немедленно выпускай нас! Звони Эйдманскому и выпускай!
- Мне Эйдманский не начальник. Я подчиняюсь только начальнику службы безопасности Бодзуляку и лично председателю совета директоров, - сдержанно ответила Нина Николаевна, не прореагировав на выпад.
– Да ты знаешь, кто я? – продолжала истерично визжать девица. – Тебя в порошок сотрут, если я только захочу.
Водитель отправился за Бодзуляком. При виде одетого в камуфляж начальника девица присмирела и убралась обратно в салон. Да и в одних туфельках было холодно. Бодзуляк приказал Акиндинову вскипятить в ковшике воды и вылить ее на злосчастный замок. В багажнике были дорогие вина, экваториальные фрукты, из неаккуратно переложенного пакета высыпались одноразовые шприцы да, словно фантики, разноцветные упаковки с изображениями томящихся мадам.
- По-моему, это не по нашей части, Нина Николаевна, - сказал Сергей. «Опель» ушел. На вахте стихло.
- «Ты», - повторила вахтерша даже без обиды, а с какой-то задумчивостью. – Я ей в матери гожусь, а она мне «ты». Оскорбления, ругань. «Знаешь, кто я?» Знаю. Папаша у нее – финансовый директор завода, Эйдманский. В свое время был вторым секретарем городского райкома партии. До первого не дотянул, выпихнули его: бездарность. Отовсюду выпихивали, куда бы ни приходил. Исаич пристроил его по дружбе на завод. Тут перестройка грянула – в хозяева попал. Дочка у него лишь по кабакам деньги транжирить научилась, что папаша наворовал. А гонору – «в порошок сотру!»
Разговор больше не клеился. Нина Николаевна помолчала и перевела свой монолог в другое русло.
- Раньше все друг к другу в гости ходили, открытость какая-то была, отзывчивость в людях. А нынче того же старого знакомого спросишь, сколько получает – молчок: нельзя. О производстве заговорит – с оглядкой, как бы чего лишнего не сболтнуть. Настороженные люди стали, подозрительные, не доверяют друг другу - давно это заметила за заводскими…
* * *
В фойе охранники тщательно проверяли билеты. Большой актовый зал Дворца культуры, переименованного во Дворец торжеств, был заполнен приглашенными. Блестело и играло движущимися огнями на занавесе большое число «2000». На сцену вышел сам Марат Исаевич, в белом костюме, белой рубашке, неторопливый и уверенный, с мягкими движениями прогуливающегося барса. Он говорил о неслыханных доселе успехах, которых добился завод за последнее время, о возрастающем мировом качестве продукции и о достойной жизни, которая ждет каждого. Он зациклился на слове «достойный» и повторял его тут и там по несколько раз. «Мы достойны лучшего, мы должны получать достойную зарплату, мы достойны достойно жить, нам не надо терять своего достоинства…»
- Достойны чего? – спросил Сергей Нину Николаевну, с которой сидел рядом, но она пропустила его вопрос мимо ушей, с благоговейным трепетом внимая «генеральному». Сергею казалось, что Марат Исаевич говорит больше о самом себе. Он производил впечатление человека, парившего над седьмым небом.
- Какой умница, - восхищалась Нина Николаевна.
- А сейчас всех прошу в зал торжеств! – объявил Марат Исаевич сдержанно и вместе с тем с неким предвосхищением взрывного эффекта от своих слов. Он стал спускаться со сцены, и к нему тут же подбежали двое телохранителей – здоровенные ребята, одетые с иголочки. Теперь они не выпускали его из виду ни на секунду.
Случилось небывалое – впервые за многие годы Марат Исаевич с помощниками остался на торжестве среди остальных приглашенных. Правда, у него была большая отдельная кабина, около которой неотлучно дежурили официантки, охранники с сотовыми телефонами и прочая обслуга. Заезжая столичная теледива, соскользнув с подиума, долго трясла оголенными телесами пред ясными очами руководства и слала Марату Исаевичу воздушные поцелуи.
Народ постепенно разгорячился, забывая о присутствии высоких лиц, вино лилось рекой, многие танцевали. На несколько секунд Сергей оказался совсем рядом с Маратом Исаевичем и услыхал обрывок его разговора с близкими помощниками. Они как-то, видимо, пытались обыграть фамилию нового кандидата на пост президента. «Путин – раз, Путин – два, - бессвязно повторял кто-то. – Он наш, Марат Исаевич. Он сказал, трогать новых собственников не будет». – «А если будет, - усмехнулся Марат Исаевич, вспомнив известную фразу о чеченских бандитах, однажды вырвавшуюся у кандидата, - так мы его, господа, это самое, самого в сортире замочим!..»
Послышался дружный смешок.
Марат Исаевич покинул зал раньше остальных. Говорили, спешил на воздушный рейс в мировую столицу развлечений Лас-Вегас – поиграть с миллионерами в рулетку, что стало с недавних пор одним из любимейших его занятий, и отметить в обществе жены и сына последний новый год перед наступающим третьим тысячелетием.
Праздничные дни для Сергея, как и для многих, минули тускло и незаметно. Оказалось, что за магическим числом – двойкой с тремя нулями – не кроется никакого чуда. Более того, прошлые года, не примечательные своей цифровой внешностью, вызывали в памяти ностальгию, ностальгию безвозвратно ушедшего уюта и тепла. Для кого-то лучшим был век грядущий, для кого-то лучшее оставалось в минувшем веке.
Когда Сергей отправился на одно из очередных дежурств, на улицах было непривычно пустынно: первые десять дней страна не работала. Лишь бомжи да старики рано по утру старательно копались в мусорных контейнерах, выискивая пустые бутылки , а кому везло, пригодную еще для носки одежду.
Нина Николаевна плакала в дежурке.
- Что случилось? – спросил Сергей. Она не отвечала, лишь тихо всхлипывала. В дежурку зашел Бодзуляк.
- Нина Николаевна, - тихо и как-то виновато произнес он. – Я ему все объяснял. Что вы самый лучший работник, что заменить вас будет некем, что вам два года до пенсии, что вы строго соблюдали инструкцию…Я ничего не мог доказать. Он сказал, что незаменимых людей не бывает… Так захотела дочка Эйдманского.
Помявшись еще немного, Бодзуляк ушел.
- Меня уволили, - наконец, сказала Нина Николаевна.
- Не может быть… - вырвалось у Сергея. – Из-за той крашеной девки?! А обещанная премия?..
- Мне разрешено еще две недели поработать – вот моя премия…
Сегодня завод не шумел. Люди отдыхали. Лишь ближе к обеду у пропускного пункта притормозил бронированный «линкольн». Нина Николаевна пошла открывать шлагбаум. Марат Исаевич не взглянул в ее сторону.