Всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц
с описанием захватывающих впечатлений,
которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.
Артуро Перес-Реверте.
"Клуб Дюма, или Тень Ришелье"
Если не обратитесь и не будете как дети,
не войдёте в Царство Небесное.
Евангелие от Матфея
Из всего многообразия словесного шлака она выбирала то, что касалось пенсии. Эти заметки жена выхватывала мгновенно и безошибочно. Она вычитывала их от первого до последнего слова, которые не все были ей понятны, интуитивно понимая главное: "Жулики! Все - жулики!"
Исидор Христофорович пробовал объяснить жене, что верить газетам нельзя, что журналисты народ тёмный, поверхностный: наплетут, напутают, а человек страдает... Она выслушивала его молча, не споря, не прекословя. Когда муж умолкал, истощив запас аргументов, разворачивалась и уносила газету - новую плащаницу, сохранившую образ истины, на время и на случай. Искажения и несоответствия образа не значат ничего для укреплённого верой человека.
С этой газеткой она потом шла в пенсионный фонд. Сотрудник объяснял ей, что газета - это одно, а действительность - совсем другое, что журналисты путают, что... Она смотрела на него с подозрением, недоверчиво поджав сухие губы. Уходила несолоно хлебавши, лишний раз укрепившись в своём убеждении, что "кругом одно жульё". Дома плащаница отправлялась в стопку таких же, зачитанных, подчёркнутых шариковой ручкой, затрёпанных, как боевые знамёна разбитых полков.
- Вот здесь пишут, что мне должны платить за соцпакет, а почему же не платят?
Оторвав голову от ноутбука, Исидор Христофорович увидел в руке газету, мысленно вздохнул и напрягся. Мобилизуя доброжелательность, он завёл песню о журналистах и о том, что статья в газете и реальность в виде системы пенсионного обеспечения находятся в странных и запутанных отношениях.
- Весь день сидишь за своим компьютером, - парировала жена в той алогичной манере женского бокса, освоить которую ещё не сумел ни один мужчина, со времён Адама. - Опять за электричество будет, как в прошлом месяце.
- Так в прошлом месяце меньше было, - сказал Исидор Христофорович со всей возможной галантностью. - И вообще, он сейчас от батареек работает.
- Поеду завтра, выясню, почему денежки за соцпакет зажали, - мстительно пообещала жена. - А ты сегодня на прогулку, что - не пойдёшь?
Исидор Христофорович отвечал, что пойдёт чуточку попозже.
- Купи тогда хлеб по пути и маленькую булочку какую-нибудь.
- Городскую?
- Будут, так купи городскую. Я посмотрела у соседей - копейки! - вернулась она к теме электроэнергии. - Наверное, к нам подключились и качают, качают! Все жулики.
Исидор Христофорович улыбнулся: он получил смешную рожицу-смайлик.
- А ему смешно, - жена повернулась и пошла в свою комнату, - сидит, жжёт электричество целый день - и смешно... У мужчины должны быть обязанности.
Газета в руках солидарно шуршала страницами, осуждая поведение Исидора Христофоровича, не знающего счёт деньгам. "Обязанности", - напомнил Исидор Христофорович смайлику. Он внимательно посмотрел вслед жене, но не сказал ничего. Лучше шуршать газетами в комнате, чем ходить по квартире и разговаривать обо всём на свете с собой, за неимением другого слушателя. Разумеется, слова "жулики" и "пенсионный фонд" занимали важное место в этих монологах.
Ответив на смайлик незначащей отпиской, Исидор Христофорович выключил ноутбук и отправился на кухню, пить чай со вчерашней городской булкой. Когда уже заканчивал, жена появилась в дверях. "Без газеты. Слава богу", - мысленно перекрестился Исидор Христофорович.
- Этот Макс тоже, такой умный, - сказала жена, разглаживая рукой халат.
Она выжидательно посмотрела на Исидора Христофоровича. На его лице не дрогнул ни один мускул.
- Макс?
- Ну да, большой такой. Я их утром кормила с Маней. Вижу, они идут... Я зашла, купила им шеек на шестьдесят шесть рублей. Макс сразу своё съел, пока Маня модничала.
- Своё съел, и у неё съел, - предположил Исидор Христофорович.
- Нет, съел и ушёл. А у неё не тронул.
- Умный Макс, - догадался Исидор Христофорович
- Они всегда парой ходят.
- Ну так весна.
- А ты когда в магазин соберёшься? Вот закроется - и останемся без хлеба.
Исидор Христофорович допил чай и по деревенскому обычаю перевернул вверх дном чашку.
- Круглосуточный, - сказал он, - магазин.
Во дворе, когда Исидор Христофорович вышел, стояли два хорошо одетых мужика и спорили о чём-то своём.
- Надо было тогда на Тбилиси идти, зря остановились, - говорил один с горячностью. - Восемьдесят километров!
- Пятьдесят.
- Вообще! Танки! Как на Берлин.
Исидор Христофорович не встревая прошёл мимо.
За углом дома его поджидал нищий. В последнее время он попадался навстречу всё чаще, в самых неожиданных местах, этот мужчина в неприметной куртке. То возникнет за отдалённым столиком в кафе, то проявится за стеклом книжного магазина, а то большой деревянной лопатой счищает снег с асфальта возле храма Божьего. Исидор Христофорович звал его нищим, хотя скорее всего он был алкоголик и собирал на бутылку. Через дорогу магазинчик, где продают, над входом вывеска, на ярко-синем фоне - красные буквы: "Маяк". Там всегда толпятся потерпевшие крушение Робинзоны и не утратившие бодрости Пятницы в юбках из перьев, оставшихся от вчерашней жизни.
- Простите, - не громко и не тихо, сказал нищий, - вы не могли бы?..
Как всегда, глаза нищего смотрели в лицо Исидору Христофоровичу и одновременно мимо, как бы омывая лицо неназойливым потоком беспредметного зрения.
- Сколько? - спросил Исидор Христофорович.
Он давал. Просители сразу чувствовали это и безошибочно вычленяли потенциального благодетеля из массы бездушных сквалыг с образованием, ничего не дающем в жизни. Когда его упрекали, зачем он балует попрошаек, "бомбящих" себе на "пузырь", Исидор Христофорович говорил: "Сами попробуйте попросить, это не так просто, это нужно что-то преступить в себе". Не отвечая, нищий смотрел мимо него, улыбка на губах.
- Сколько вам нужно?
- Сколько сможете, - сказал нищий.
- Это не ответ, - рассердился Исидор Христофорович. - Вы скажите прямо, сколько вам нужно?
- Двадцать рублей.
Это было много. Хватило бы десяти, и даже этого было много: кто давал, давали рубль, пять рублей самое большее. Исидор Христофорович, внутренне вздыхая (права жена, ох, права), полез в карман и вытащил тощий кошелёк.
- Тридцать можете? - схватив ястребиным оком содержимое кошелька, поправился нищий.
- Нет, для меня это слишком большая сумма, - отрёкся давалец, удивляясь себе и своей чёрствости.
- Спасибо, - сказал нищий, уже таким тихим голосом, что благодарность скорее угадывалась, чем была слышна.
Не теряя времени, он потёк в направлении красно-синей вывески. Исидор Христофорович посмотрел ему вслед. Не инвалид и мог бы работать, а он попрошайничает... Мужик здоровый, молодой. Главное, как будто преследует, проходу не даёт. Караулит меня, что ли? "Отпускайте хлеб свой по водам", - утешился Исидор Христофорович, по старой вредной привычке снимая цитатой из "божественного", как говорит жена, естественное напряжение после утери денег - чувство весьма духовное...
После магазина он пошёл не домой, а в противоположную сторону, к Марусе. Это он так называл, а вообще-то она была Мария. Маруська, непутняя. Это она посылала жёлтые рожицы смайликов в неограниченных количествах, звонила ночью и грозилась вскрыться. Ко всему приученный, давно ничему не веря, последние годы Исидор Христофорович ходил к ней как по обязанности (у мужчины должны быть...). Всё никак не мог бросить, хотя всякий раз потом давал себе твёрдое мужское слово больше не ходить: незачем, всё кончено. Жена ходила в пенсионный фонд, он - к Маруське.
Сегодня Мария была не в духе. Накануне подобрала во дворе кошку, грязную, ободранную, гулящую... Ну, кошка, - самая настоящая, как следует быть. Она забилась в самый дальний угол и выла оттуда, однообразным неприятным голосом. Ночью выбралась, носилась по квартире, драла обои когтями, напала на Маруську, потерпела поражение и в отместку нагадила, где и как смогла.
Исидор Христофорович пришёл, когда она возлежала на столе, на подстеленной ряднине, и вполглаза, снисходительно взирала на хозяйку, с тряпкой и ведром возившейся там, внизу. Кошка сразу понравилась гостю:
- Видно, что умная.
Маруся разогнулась, мокрая тряпка течёт, вода капает на тапки:
- Эта умная... всю квартиру мне отделала! Ещё раз только попробуй так сделать - мигом на улице окажешься!
Кошка зорко следила за руками. Белые шрамики, пересекающие левую руку от запястья до локтя, от воды набухли и посинели.
- Полно чулпаться, - сказал Исидор Христофорович. - Я ненадолго, чайку попьём? Или не вовремя? Я тогда завтра... послезавтра. Куплю тортик с пенсии и зайду.
Против воли бесстыдник-глаз охватил надувшиеся под юбкой, внаклонку, ягодицы. "Или... сегодня? Надо было сегодня тортик..."
- А по мне, хоть совсем не приходил бы, - победно сказала Маруська, с треском выкручивая тряпку над ведром. - У нас все дома! Правда, Маруся?
- Так я тогда пошёл, - обрадовался Исидор Христофорович.
И пока не передумала, выпятился в прихожую, там быстренько влез в ботинки и, дружески позвав:
- Ау - Маруси... мы ушли! - выкатился на лестницу.
Бывало, она выбегала следом, бывало такое. Поэтому два пролёта мы проскакали без остановки. Эх, повезло... Ну это - в последний раз, точно. Тортик куплю? Как же! Размечталась! Куплю и сам съем.
В самом приятном расположении Исидор Христофорович выскочил на улицу, где он сразу угодил ногой в лужу. А, ерунда. Носки всё равно дырявые. Особенно левый. Обе Маруси... ну надо же.
В прошлый раз она тоже была не в духе. Разговор не получился, вышел натянутым, скованным. В прихожей, когда уходил сердитый, неожиданно бросилась на шею, прижалась, обхватила руками за спину:
- Я дура, дура... Не уходи, пожалуйста... Ты мне нужен, чтобы... жить, дышать, любить. Ты чудесный. От тебя свет и тепло... и-исходят.
И заплакала, прямо в рубашку на груди. По своей привычке воображать ситуацию, чудесный стоял задрав нос и видел себя на носу парусника, что под чёрным парусом несётся в Афины. А он Тесей. Ариадна плачет на его груди, ещё не зная, что победа над Астерием-Минотавром не принесёт счастья в дом. Парус как юбка - влитой, ни морщинки. Едкая соль талассы белым слоем покрыла борта и волосы, показывая: путешествие было долгим. Но не вечным. Вечно скитается море, а моряки один за другим возвращаются домой.
Деспотизм формы, о котором Исидор Христофорович читал у Леонтьева, происходит от опрощения сложных вещей. Форма всегда проще содержания, форма - насилие над содержанием, в силу отрицания части содержания во благо основному и существенному. Леонтьевский "деспотизм внутренней идеи" в реальности принимает вид именно деспотизма формы, которая в итоге становится самодовлеющей и уже не сохраняет содержание от распада и загрязнения, а душит, "подмораживает" его. Есть ли бесформенное содержание? - есть, думал Исидор Христофорович, как есть и бессодержательная форма, и даже формы, их много, их, может быть, вечность!
Он, как все наши русские мальчики без возраста и без обязанностей, любил эти бесцельные дорожные мысли, которые так и приходят сами в голову, пока ноги огибают ямы, выбоины и трещины в асфальте, уложенном в сырую погоду и абы как другим русским философом.
- Ах ты, опять не слава богу, - с досадой вспомнил Исидор Христофорович у самого дома, - в тот раз тоже обещал тортик! Маруське, беспутней. Придётся уж купить - иначе как? Иначе никак!
Дома, уже разобравшись, разложив купленное по пакетам и пакетикам (хлебное, чтобы не сохло, держали в пакетах), он заглянул в комнату. Она лежала на боку, укрытая старой шалью, газета упала на пол. Лицо жены, сейчас утратившее обычное дневное выражение обиды и недоверия, и оттого помолодевшее, вызвало у Исидора Христофоровича чувство жгучего, мучительного стыда. Он осторожно, чтобы стуком не потревожить спящую, прикрыл дверь и быстро пошёл к себе, но не стал включать компьютер, а взял книгу. Раскрыл наугад, где придётся (он так читал, ища созвучие), и прочёл вслух:
- "...без желчи и оцта Страстной никогда и никому не бывает Пасхи". Без желчи не бывает Пасхи, - повторил Исидор Христофорович.
Что-то ударило в душе, как беззвучный колокол, и все те мелочи, что толкались и суетились, мешая и затмевая вознёй большое и главное, теперь разбегались, под напором этого большого, которое они растолкали и разбудили в Исидоре Христофоровиче, на горе ему, или на радость, - неизвестно... Но именно так воздвигаются обыденные храмы, единственно достаточные для души.
- Схожу, куплю тортик. Два, - решил Исидор Христофорович.
Неделя завершалась. В воскресенье была ранняя Пасха. Снег ещё не растаял весь. Исидор Христофорович шёл бесцельно, бездумно, что случалось с ним редко. Обычно думы налетали, как Стимфалиды на "Арго", но в отличие от бездушных греческих героев, Исидор Христофорович не закрывался щитом, принимал всех.
В наших краях вечер - самое солнечное время суток. Сейчас тоже, не успел и двух шагов сделать, как наверху разъяснело: косые лучи ударили из облаков, и сразу прозрачной сделалась даль меж высоких домов, грани же громад, населённых потомками аргонавтов, окрасил розовый свет, так чудно названный "невечерним". Исидор Христофорович шёл, куда глаза глядят, благодарно кивая небу, и солнцу, и всему живому, что снова ожило сейчас в солнечных лучах и жило в камне, упавшее в камень по воле кого-то, знающего лучше нас - где и какими нам быть... "И этого не видно, - с каким-то даже облегчением, но без злобы, подумал Исидор Христофорович. - Наверное, сегодня уже собрал и насобирался!"
Современная литература не жалует своего гостя - читателя. Не даёт ему приготовиться. Описание не в чести, метафора - собака, глагол - вот лучшее прилагательное. Жечь! Вот лозунг дня. Расстегнул манжеты... по мордасам - раз, раз, - ты кто? читатель? на и тебе... застегнул манжеты - вот и вся механика. Сюжет? Какой сюжет, к чему?! Жизненный путь - вот и весь сюжет, и вполне достаточно, если коротко и не грузить собой... хотя - кого загрузит пустое безвес(т)ное "я"... Старая литература не знала вымысла, подумал Исидор Христофорович следом за академиком Лихачёвым. Описания были обстоятельны и душевны, вступление к повести тянуло на роман, метафоры отрабатывались с любовным упорством, достойным этих элементов высших ката, прилагательные несли потенциал действия не хуже глаголов, а сюжет не отпускал от первого шага до последнего вздоха, как поединок на шпагах: не отвлекаться, в сторону не смотреть! Теперь не то... теперь все сами пишут.
Напевая про себя "Последний нынешний денечёк...", Исидор Христофорович вышел к "Маяку" и поразился отсутствию аргонавтов: ни одного! Что-то небывалое. По своей привычке объяснять понятные и простые вещи через непонятные и сложные, он приписал чудо воздействию благодатного огня.
Чтобы подсократить, свернул во двор, подумав при этом, так, мельком, что этого делать не следует...
Свернув за дом, он понял - почему.
Прячась за кусты у подъезда, румяный малец в комбинезоне подкрадывался к чёрно-белому, дородному коту, занеся лопатку. Кот не замечал угрозы нападения, будучи весь поглощён нехитрым обедом: на расстеленной газетке - рыбка, скорее всего, вынесенная сердобольной рыбачкой, вроде жены Исидора Христофоровича.
- Не моги, - молвил Исидор Христофорович и шагнул вперёд, как с борта на воду.
Послышался треск, кот не думая сиганул через кусты в подвал и пропал там.
- Я играю, - сказал пацан.
- Вижу я, как ты играешь, - зная, что не следует говорить этого, всё-таки сказал спаситель. - Что тебе кот плохого сделал?
- А что он хорошего сделал? - неожиданно показал способности к софистике маленький собеседник.
- Животные, они - как люди, понимаешь? - для лучшего контакта Исидор Христофорович присел перед ним на корточки, таким образом сгладив разницу в росте. - Его тоже люди, только рубашка другой, - удачно вспомнил он Арсеньева и его "Дерсу Узала".
Собеседник смотрел куда-то в сторону - он немного косоглазил. Это неприметное мимоглазие кого-то напомнило Исидору Христофоровичу, причём воспоминание показалось ему неприятным. Но кого именно и почему так, он додумать не успел. Сзади послышались быстрые шаги, Исидор Христофорович почувствовал сильный и резкий толчок в плечо, не удержался на ногах и упал вперёд, задев и опрокинув мальчишку: нога подвернулась. А нога оттого, что под ногой лёд и скользко. А иначе никогда бы не упал, потому что знал оборону и занимался в молодости спортом.
- Педофильничаем? - услыхал Исидор Христофорович голос над собой - и похолодел...
"Много слов говоришь, Иса, - сказал однажды старый школьный товарищ. - Надо делать, говорить можно потом".
- Был у меня ласковый кот. Уж такой лизун - с колен не прогонишь. Только гладь его. Особенно животик.
- Ну так хорошо же.
- Да. Как-то приметил я за ним такую штуку. Обычно он по вечерам ко мне является. Занят, не занят - все дела брось, крути ему живот. Ладно. А бывает, не идёт - и калачом не заманишь... что такое? А оказалось вот что. Если кот с утра все свои туалеты сделал - он вечером не приходит. Ему трудно было, старый он, ну, я массаж поделаю - коту и облегчение. И мне удовольствие.
- Это к чему ты?
- К чему... а ты сам поразмысли! Дела твои могут быть очень хорошие, но причины этих дел могут быть очень-очень плохие. Приглядись. А то можешь однажды погореть.
Друг был старый, пьющий "до дыр", до беспамятства спасительного. Приходил уже клюкнувший и приносил с собой. Исидор Христофорович включал музыку, прикрыв дверь плотнее, сидел с ним, но сам не пил: он давно отучил себя спасаться беспамятством.
- Да на чём "погореть"? Так говоришь, как будто я...
- Именно. Как будто. Ты не будь "как будто", будь - как следует быть, - бормотал старый друг, уже в шаге от искомого спасения... гад последний, я тебя давно раскусил... тебя на первом дереве...
Слова его становились тише, слова почти не покидали губ и читались как про себя.
- ...любим женщину через детей... любим детей... а любим - женщину... Бог всё видит...
Он падал и засыпал. Исидор Христофорович шёл объясняться с женой.
Новый удар, ногой в бок, не дал ему подняться. Откуда-то послышался топот бегущих ног... Всё, конец, понял Исидор Христофорович звериным, тоскущим чутьём.
Спасаясь, он ухватился за рукав пацана с лопаткой, как утопающий... Парень вывернулся с криком и от страха, в отместку, рубанул Исидора Христофоровича по голове - прошло за ухом, наискось... Исидор Христофорович почувствовал тёплую сонливость, ощутил текущую кровь на шее. Он выпустил рукав и мягко, как в детстве, когда, набегавшись за целый день, падаешь в кровать, упал на газон.
Было ещё - он поднялся на колени, только на колени - встать ему не дали - и увидел через плечи, лица и рты знакомого нищего, тот улыбался скользящей улыбкой. Ведь я же тебе дал, хотел сказать ему Исидор Христофорович. Тридцать, смеялся нищий беззвучно, тридцать, тридцать...
Проехавший джип притормозил, потом лихо сдал назад. Водитель открыл дверь:
- Кого ****им?
- Педофил! - радостно ответили ему сразу несколько голосов.
Мужик подошёл - перед ним расступились, некоторое время смотрел на лежащего... Поднял правую ногу - примерившись, с силой опустил на лицо. Плюнул, повернулся, сел в машину и уехал.
- Да ты моя хорошая, да ты солнышко моё пушистое, ты пятое-десятое, - напевала кошке Мария, всякий раз заново обучаясь науке нежности и сама радуясь успехам. - Завтра будет погода, мы с тобой пойдём погуляем, я тебе поводочек надену...
Кошка недовольно дёргала носом во сне, издавая короткие сердитые звуки, тянула лапы... Топорщила усы и время от времени вскидывала голову - словно переглядывалась где-то там, где она сейчас, с другой кошкой, невидимой и неизвестной.
Жена, используя вместо очков лупу, читала статью о пенсионных жульничествах в газете "Мир новостей". Очки ей давно полагались по зрению, да всё никак не могли подобрать: "глаза разные". Вроде и подберут, а носить нельзя: начинает болеть голова. Лупа удобнее. За окном темнело, свет не включаем из экономии, и по мелкости шрифта и обилию непонятных слов, которыми так любят "уснащивать" свои материалы начинающие журналисты, понять разоблачения автора было решительно невозможно.
- Да где его носит, чёрта, - сказала она, глянув на большие настенные часы. - Только за смертью посылать. Небось опять к этой своей навострил лыжи.
Как все настоящие жёны, она была осведомлена о тайной жизни своего благоверного гораздо лучше его самого.
11-20 апреля 2017 г.