Василий впервые шёл к Проклятому болоту пешком и совсем один. Старому агроному Галактиону Павловичу, вчера отметили сорочины – сорок дней, как покоился он в роще, служившей с незапамятных времён сарайкинским кладбищем. Ещё крепкая старушка Офросинья – родственница Клавы, к которой Галактион несколько раз водил Василия велела обязательно сходить в Свято место как можно скорее. Вот он и пошёл в первый же выходной, как будто бы на охоту. Обратно, что было уже привычно, пообещался через день. В кармане лежала схема, срисованная под копирку с той, что хранилась в кабинете. В рюкзаке, гремели в двух картонных коробках патроны, в котелке, лежали, и тоже позвякивали на каждый шаг, хлеб, помидоры-огурцы и картошка. Вышел с утра, и потопал, через колки, сжатые поля, поднятую зябь, попрямой.
После полудня он был на месте. Приготовил дрова на ночь, сена на лежанку, пообедал домашними припасами. Перемотал портянки, подтянул ремни патронташа, зарядил в оба ствола, на всякий случай, по патрону, помеченному с помощью химического карандаша буквой «К», что значит – «картечь», и пошёл к болоту.
Высокий осинник над головой, и осиновый молодняк на опушках прозрачно краснели и золотились. Срывая пестрые листья, в кронах шумел и путался ветер, жухлая трава сухо шуршала. Василий уверенно шагал заросшей колеёй.
Под ногами зачавкала влага, начиналось Проклято болото.
Он посмотрел на часы. Третий час. Солнце высоко, если невмочь станет, можно и повернуть. Василий сделал шаг, потом ещё, направляясь к чахлому осиннику, отме-тившему болотистый берег.
Шёл долго, без остановки, не оглядываясь. Выбирал направление, и следовал к выбранному ориентиру, иногда обходил глубокие места, иногда шёл почти посуху. Меток, о которых говорили с Галактионом, всё не было. Он стал ходить зигзагами, чтобы всё-таки постараться их найти. Не одной не встретил… Задохнувшись от жары и сырости, присел, на валежину.
Совсем раздурелось в тот год бабье лето, стало по-летнему жарко. От прелых осиновых листьев растекался в воздухе терпкий тяжёлый осенний дух: «А, может, вот тут оно и есть – Святое место?»
Миром и покоем веяло от покатого бугорка, на котором он остановился. Дремучие осины стояли выше, тут же они были редкими, кривыми и тонкими. Дальше неприступно путались тальники. Василий направился к ближайшему серьёзному дереву. Снял с плеча ружьё, расстегнул и положил рядом с ним патронташ. Обхватив ствол, полез, стремясь дотянуться до нижних сухих веток. Он лез всё выше, пока не оказался на высоте примерно в три своих роста. Тальниковая заросль, с такой точки зрения, казалась просто бесконечной, местами из неё торчали почти голые, седые зеленоватые стволы осин, постепенно всё это сливалось в единую серую неприветливую массу ветвей и стволов. Чуть левее дебри редели, между ветвей можно было различить золотистые тростники, среди которых в воде отражалось низкое белёсое октябрьское небо.
Неуклюже спускаясь, Василий ободрал кожу на левом запястье и порвал дерматиновый ремешок часов. Часы упав тяжело звякнули о лежащее внизу ружьё.
Стрелки замерли на четырех с небольшим. Секундная как-то потерянно уткнулась в промежуток между отметками семи и восьми часов. Толи от падения остановились, толи раньше? Он попробовал завести, нет, завод ещё не кончился. Потряс, похлопал… Часы стояли.
Раздосадованный, сунул ненужный теперь механизм в карман и… Затылком и спиной ощутил жгучую силу недоброго, нелюдского взгляда. Как магнитом потянуло оглянуться на этот взгляд, рассмотреть существо им наделённое. Показалось слышно шум травы под ногами чужака, померещилось тяжёлое дыхание. Он силился не оглядываться, а рукой стал шарить ружьё и патронташ, нашёл, но спокойнее не стало.
Василий начал лихорадочно распутывать свои же следы, пытаясь определить направление, откуда пришёл на этот островок. Взгляд давил, прижимал, парализовал.
С ружьём наперевес он шёл почти по колено в воде, временами останавливаясь и прислушиваясь. Несколько раз Василий выбирался на сухие островки и вновь забредал в вязкий кочкарник. Временами ему казалось, идёт совсем не туда. Но потом всё же находилось что-то похожее на какой-нибудь из выбранных им на первой дороге ориентиров. Василий пытался идти быстрее, за спиной словно подгоняли.
Он шёл уже озаряемый бордовым скользящим закатным светом. Так уже было, тогда, в первый раз. Но тогда была дорога и рядом Галактион.
Никакого взгляда, он уже не ощущал, но всё равно, упорно шагал. Шагал уже в сумерках. В темноте. Обходил совсем густые заросли и всё шёл, шёл… Пока не оказался среди берёз. Когда кончилось болото, он так и не понял. Где находится, тоже определить в темноте было невозможно. Двигаться ни сил, ни желания не было и он, прислонившись спиной к шершавому стволу, сполз по нему, садясь на землю.
Очнулся Василий от холода, в кромешной тьме. Высоко, меж полуоблетевших листьев, мерцали звезды. Темнота пронзительно молчала, ни шороха, ни дуновения ветра. Он сидел, напряжённо вслушиваясь и всматриваясь в тёмное и оттого казавшееся бесконечным пространство.
Он походил кругами вокруг берёзы, посидел, даже попытался дремать, но в мокрой одежде становилось всё холоднее, и он опять поднялся и стал, на ощупь, собирать и складывать веточки и сучья, что так громко хрустели под ногами. Когда его руки уже не смогли нашарить ничего сухого, он, бережно достав из кармана размявшуюся коробку, попытался зажечь спичку. Пальцы совсем замерзли и не слушались, пришлось греть их, затолкав руки за пазуху.
Не сразу, но всё же Василию удалось развести костёр. По лесу запрыгали тени. Он стянул сапоги. Развесил на палках носки и портянки, вывернул голенища, и подставил сырое сапожное нутро огню.
Проснулся он от боли, пятка левой ноги попала в дотлевающий костер. Тьмы уже не было. Приближался хмурый рассвет, под утро откуда-то наползли тучи.
Василий обулся, вышел на край берёзового колка. Болото лежало рядом, оно угадывалось по неясным ещё стенам ивняков. Левее открывалась чёрная пашня, и он широким быстрым, согревающим шагом, направился туда…