Воспоминания Марии Мацкевич

               

Текст набран мною (Л. Толич) собственноручно
в точном соответствии со стилистикой
и особенностями грамматики оригинала

***

 1-я тетрадь

Воспоминания мои с 4-х лет от роду

На память моим дорогим Галочке и Нелечке,
ее детям Милочке и Павлику
о моей прошедшей трудовой жизни
Мама, бабушка Маня
Написано все здесь так, как я пережила в свое время тревожное,
поэтому, читая, не смейтесь или лучше не читайте

Николенко Мария Владимировна

Одесса, начала 1 августа 1954 г., продолжала в Мамонтовке, 1956 г.


Родилась я в Теофиполе Волынского округа. Семья была большая, 12 душ детей у моей матери, я помню только 7 душ – Лиза, самая старшая, Женя – брат меньше Лизы, Витя – брат меньше Жени, затем я, а за мною Павлик, Юля и Лена. Отец работал контролером на сахарном заводе в местечке Грицеве, и я помню его только, когда переезжали мы в уездный город Староконстантинов, а почему мне помнится переезд, потому что я свою маленькую куколку уложила в коробочку с ленточками и положила за печку – русскую, а когда были уже далеко от м. Грицева, я вспомнила и горько плакала. Утешали все меня, а отец обещал купить говорящую куклу, но было жалко мне моей маленькой куколки.

Город Староконстантинов я уже помню хорошо, елку большую, украшенную игрушками, сделанными моей мамой и старшей сестрой Лизой, а главное то, что делали так, что мы малые дети не видели когда и когда украшали – тоже не знали, все делалось внезапно, красиво, папа играл на гармонии, а мы вокруг зажженной елки ходили, танцовали и только ручками взмахивали и от счастья, радости детской восторгались громогласно, что вызывало слезы у моих родителей…

Помнится мне отъезд Лизы и Жени в Каменец-Подольск, так как там была женская и мужская гимназии, и мы малые дети ждали их приезда на летник каникулы. Сколько радости было с их приездом, вместе в лес по ягоды земляники и черники, а потом по грибы, на реку вместе идем все купаться и вообще очень весело проходило лето.
Помню, как я захотела помочь маме полоскать белье на реке. Перекладина была тонкая, что не учла моя мама, я упала в воду, но близко косили траву и косари спасли меня. Вытащили из реки и к ужасу всех моих братьев и сестер несли домой, где оказали помощь, и я встала, как ни в чем не бывало, но это очень взволновало моих родителей и всех окружающих.

Любили вылазить на вишневые деревья, они были очень высокими, и мы все залезем, а потом зовем друг друга и весело нам всем и вот поспорим мы, кто выше залезет на дерево и мой брат Женя высоко полез, так что мы уже слезли, а он сидит, потом не выдержала ветка, сломалась и он полетел вниз, большое было горе на всех, сломал ключицу и пришлось наложить гипс, но к отъезду был уже здоров.

Решили родители, что надо всех учить и лучше будет, если мы все будем жить вместе в г. Каменец-Подольске; и начались сборы к переезду, я бегала на речку прощаться и с лесом, полями, чувствовала, что такого простора, раздолья для нас не будет, ведь едем мы в город, куда-то далеко.

Ехать пришлось лошадьми, три дня было утомительно, но мы дети находили везде новое…
Мама измучилась, так как Лена была грудным ребенком и мы не очень-то большие помощники, папа бегал и доставал для всех пищу. Нам нравилось все, костер в лесу, печеная картофель, чай, парное молоко на рассвете, восход солнца, луна и темная ночь с тенями, которые мы принимали за разбойников.

Наконец мы приехали в г. Каменец-Подольск на Новый план, очень хорошая местность, это ближе к полям. Витю определили в техническую школу, а меня стали подготовлять, одно было печально, что папа работал в Воложске и его отъезд был для меня очень тяжелым, я плакала. Все-таки при отце братья слушались и не так шалили. Он приезжал на Р. Хр., на П.Х. и в отпуск летом, тогда для всех была большая радость.
Новый план нравился мне тем, что не далеко находились хуторя, куда мы все и
 еще тетя Варя с Лидой своей дочкой, а также дядя Леонид с дочкой Вассой, весело было всем, идти надо верст 5 полями, сколько цветов, беготни и веселых песен было по дороге.

На хуторе качели, карусели и гигантские шаги, малые на каруселях, а мы на качелях, а большие на гигантских шагах. Потом усаживались в саду за столом и приносила хозяйка кувшин большой кислого молока со сметаной, черного ржаного хлеба и всем по миске выходило молока, так было сытно и вкусно, что, кажется, не хотел бы возвращаться в город, но когда начинало темнеть, мы отправлялись обратно, дома скоро мылись и спали крепким сном, а на утро опять силы и беготня по саду. Река была далеко и отец решил переехать на Подзамчье. Пожили только 1 год и переехали на Подзамчье, через турецкий мост с водопадом, через валы, около крепости.

Здесь было как-то сказочно, внизу река, скалы, валы и для нас детей летом было очень хорошо, в крепости был ход в м. Хотин, затем в глубокой яме висела бочка пустая на больших железных цепях, а в стенах крепости застряли большие пули, это во время войны с турками, а на бульваре стояли каменные турецкие боги, и не раз я думала своей детской головой о той страшной войне, что постигла этот город.
Здесь нам – детям было очень хорошо. Большой сад спускался к реке, на которой стояла мельница, мельник был добрый старик и разрешал нам кататься на лодке, ловить рыбу, а также и купаться…

Так проходило лето, а там уже начинался учебный год, зимнее гулянье во дворе, саду, лепили бабу большую, строили крепость и играли в снежки, устраивали войну и т.п., весело было…

Помнится мне, как дядя Леонид пригласил меня и моего старшего брата Витю в гости к Вассе, она по возрасту подходила брату, а меня потому что очень любила. Весело провели мы день, затем вечер, чай, после чего собрались домой, но дядя задержал, было поздно, 12 ч. ночи, когда он нас пустил домой. Через город прошли не боясь, а когда дошли до Турецкого моста, где был слышен шум водопада, а вдали виднелась крепость и валы, то нам сделалось очень страшно, брат крепко держал меня за руку, но что же мне было тогда 8 лет, а Вите 10 лет, и мы вернулись, дошли до губернаторской площади, страшно и никого нет. Мы опять к Турецкому мосту, а нам сделалось так страшно, что побежали к Соборной площади, там жила тетя Варя, но помню, боялись стучать; я стала плакать, а Витя потянул меня к турецкому мосту, говорит мне читай молитву «Отце наш», – а у меня зубы стучат и вижу, что Витя тоже боится, он крепко мне руку зажал и говорит, чтобы я за ним повторяла эту молитву.

И мы вместе стали перед Турецким мостом, шепчем молитву, а идти не можем. Наконец, потянул меня Витя с силой и я чувствую, как он дрожит, прошли мост, вдруг свист с двух сторон, Витя шепчет: «Это разбойники, держись крепко» – и не успел это сказать, как со стороны крепости выскочил один, а другой со стороны вала, так что один возле меня, а другой возле Вити и стали расспрашивать откуда, где были и куда идем. И мы идем вместе, прошли крепость и уже не далеко наш дом, вот они пропустили нас вперед, а сами присели на корточки возле крылечка. Постучали… Мама видно не спала, вышла, открыла и Витя быстро меня втолкнул, сам за мною и двери на засов и мы быстро скрылись, а они долго возились, потом пошли к хозяйке и хотели ставни открыть, но собака подняла весь дом и они скрылись.

Тетя очень разсердилась на дядю, что нас так поздно пустил, а мама не хотела больше жить на Подзамчье и квартиру папа снял на русских фольварках, близь реки, только надо сбежать с горки и река… А на другой стороне скалы и вдали виднелась крепость, для нас детей была большая радость, потому что мы по целым дням у реки, за исключением тех дней, когда всей семьей идем в лес с раннего утра и до позднего вечера, мама брала самоваръ, а в лесу чудная вода, ключевая, так что каждый ребенок что-нибудь нес, а мама с отцом попеременно несли маленькую сестричку Леночку, остальные все шли пешком, это полями верст пять-шесть и для нас детей большое приятное время препровождение.

Сколько радости доставляло собирать землянику, чернику и грибы, и хворосту для костра, а бежать за ключевой водой, ловить бабочек, гоняться за белкой… Вспоминаешь золотое время – это детство…

Но родители боялись за нас, потому что так близко река и на следующий год переехали на Польские фольварки. Хозяин был Зроль, очень пил и жил со своей матерью, которая ссорилась с ним за пьянство, но когда трезвый, он очень любил детей и нам делал трубочки, палочки и т.п., баловал конфектами, но один раз зимой его не пустила мать пьяного и он замерз, это было большое горе для нас детей, столько пришло детей, что заняли весь двор с зеленью и цветами, все плакали и эти маленькие дети провожали его тело на кладбище, мало было взрослых. Мать его заболела и вскоре умерла и никто из детей не пошел за ея гробом. И сейчас стоит он перед моими глазами такой беспомощный, как ребенок.

Здесь мы прожили три года и отец устроил елку большую, но когда ее украшали и когда делали бомбанерки, хлопушки, корзинки, просто не знаю, но так это чудно, красиво было и весело, весело всем нам детям, столько на ней яблок, золотых орех, конфект и пряников висело, что всем хватило и даже соседским детям. Моя мамочка была очень добрая и папочка тоже. Они делились со всеми…

Помню сочельник и если не хватает нас до четного числа, то он приводил совсем чужого и помню я, как только папа собрался идти, вдруг стук в двери – это был почтальон, в рваной шинели, замерз, посинел и подает папе письмо, а папа его руку и к столу, накормили ужином, дал ему папа куртку и наполнили полные карманы, а мы дети конфект ему в сумку, орех, пряников и яблок с елки. У него большая семья, говорил, и не забыть мне этих благодарных глаз со слезами… Я долго не спала, думала, если настало бы время, когда бы не было несчастных и чтобы рабочему жилось бы легче и со слезами уснула…

Помнятся мне экзамены, поступить нельзя было, стоило очень дорого правоученье. За Лиду, Женю и Витю платил, а я должна держать экстерно, и вот я вытянула билет 4-й по французскому, у меня забрали, дали дочери генерала, а мне 18-й, но я все знала хорошо и ответила на 12 с плюсом (бал был 12), а дочь генерала еле говорила и объясняла по картине и ей тоже поставили 12. И вот в моей детской голове зародилась такая мысль и почему же это, неужели потому, что она дочь генерала?» – Правда старая француженка прижала меня к груди, гладила мою голову, но я была грустна, потому что увидела несправедливость.

У соседей была большая охотничья собака и мы все дети на ней катались, очень ее любили, звали собаку Руслан. Заболел сосед и умер, собака не отходила от покойника, не ела и не пила, мы ей приносили вареное мясо с косточками, но она поворачивала голову в сторону и ворчала тогда, когда нас, детей, она очень любила; на кладбище шла за гробом и когда стали опускать в могилу, то завыла так громко, что все вздрогнули и когда окончилось погребение, стали искать Руслана, нигде не было, мы дети обыскали все кладбище и не нашли, пришли домой все вечером и дома не было собаки нигде. На следующий день его брат собрал нас всех детей и пошли на кладбище и что же: на могиле лежала собака, но мертвая, не выдержала такого большого горя за своим хозяином-другом… Брат взял разрешение и закопал рядом с покойным ея хозяином, а мы дети до того пережили все, я несколько ночей не спала, плакала за Русланом и за ея хозяином и не могла моя детская голова понять того, что есть на свете такая сильная любовь животного к человеку, что собака была другом его, больше всех его родных, детей, жены… Бедный мой славный Руслан! Как ты любил своего хозяина и не мог бедняжка пережить его смерть.

Переехали ближе к центру города, чтобы не тратить много времени на хождение в гимназии. Находилась наша квартира недалеко от бульвара, который был такой разросшийся, как лес, и через него пройдя, попадаешь на мост городской и там и центр города.

Напротив нашего дома была больница и за высокими решетками забора я видела, как больных возили, как ухаживали мед. сестры и меня тянуло ежедневно бегать и смотреть через забор и жалко было их раненых, которых доставляли с японского фронта, так хотелось им помочь и я считала самой счастливой, когда мама мне разрешала вместе с ней готовить «корпию» – из ветоши полотняной, потом наберет фрукты, купили бубликов, булочек и я помогаю ей все это отнести в больницу и старалась сказать что-нибудь ласковое, но слез не могла сдержать и зачем эта война? Столько несчастных, столько горя приносит она…

Один раз Женя пришел с раздробленной ладонью, кто ему выстрелил и где, никто не узнал, но он терпеливо перенес, когда вынимали осколки, а я держала его, ласкала, утешала, хороший был фельдшер и под его присмотром все зажило, но просил не говорить никому об этом…

Витя стал приносить брошюры, листовки и заставлял прятать и я насовала в солому, что была набита на дверь; Лиза окончила гимназию и стала готовиться уехать в село, говоря, что надо «просвещать», крестьян. И вот один раз стук в двери и дворник кричит, что пришли делать «обыск», мама открыла и ввалились жандармы, заставили всех встать, малые дети начали плакать, мама была очень бледна, Лиза в рубашке стояла, а также все мы, постели распороли, а также подушки, все ящики перерыли в комоде и в шкафу, подавили елочные игрушки и стали спрашивать куда попрятали литературу… Все молчали и я тоже, но очень боялась, чтобы не взялись за дверь, часа 2-3 возились, потом что-то написали и ушли и я увидела, что возле каждого окна стояли городовые, мама кое-как поправила постели, потушила свет и легли. Витя потом спросил, где спрятала то, что я приносил, я ответила шопотом и слышу, как Лиза говорит Жене, ведь у меня все лежит за доской, где лежала наша кошка, которая до того была ленивая, что даже не встала и жандармы ее почему-то не тронули. Женя ей потом сказал, чтобы отнесла.

Слышу, как мамочка плакала тихо и поняла я, что у нас дома что-то прячут хорошее политическое, что надо для рабочих и крестьян, ничего мамочка не сердилась – значит можно это делать, чтобы всем было хорошо.

В 1905 г. вспыхнули забастовки, на улицах стрельба и исчезли из дома Лиза, Витя и Женя. Мама схватила меня за руку, потому что ее не хотела пустить на улицу, детей оставила на старушку и не шла, а бежала искать своих детей и что же: по широкой улице шла толпа с красными флагами кричали и до меня было слышно «свобода», – и вдруг на плечах у этой толпы сидели мои братья Женя и Витя что-то кричали и размахивали руками и нас не видели и не слышали, как мама их звала, и пришлось нам с течением этой большой волны – толпы людей двигаться к тюрьме, где освободили политических заключенных и оказался среди них фельдшер, что лечил руку моего брата Жени, тогда мама. с помощью этого фельдшера, забрала Женю и Витю и мы еле доплелись к вечеру домой, а по городу всю ночь стреляли, кричали и начались местами пожары; дома застали Лизу, которая за нас всех переволновалась.

Мама написала папе письмо, не знаю что, но он приехал и стали мебель продавать и собираться в г. Житомир, где отец работал. Все утихло, но обыски и аресты были ежедневные. Витя куда-то унес свою литературу и Лиза с Женей тоже унесли свою, так что отец успокоился с матерью и начались сборы.

И вот пожар в больнице. Стали больных выносить в сад большой, и долго тушили, пожарные носили ведрами воду и люди тоже вместе с ними, ведь водопроводов не было и потому тяжело, но одно хорошо, что не допустили и ни один больной не сгорел, но все больные пережили, и я думала, что не выдержу этого ужаса, так тяжело было мне и больно, что я еще не имела той силы, что у взрослых, пока я принесу одно ведро воды, то взрослые пять-шесть ведер принесут…

Мы все дети были, конечно, малые заняты тем, что такое «поезд»? Ведь никогда не ездили и не видели, потом о трамвае тоже говорили и жалко было разставаться с г. Каменец-Подольск, с его окрестностями, хуторями, рекой, крепостью и лесом, но ничего не поделаешь, надо ехать и вместе с тем нас ждала уже другая жизнь и хотелось поскорее увидеть поезд и трамвай…

Вещи уже уложены все и мы дети побежали к реке и воздушные посылали поцелуи крепости, что виднелась на скале, реке, бульвару пышному, роскошному, большому и потом побежали в сад и я обнимала все деревья, плакала, а в особенности дерево ореховое, большое и когда влезешь на него, то так устроишься, что не раз, наевшись орех, засыпаешь и никто не может найти, если не знает про него. Прощайте всё и все, мои миленькие девочки, уже не увидимся, далеко уезжаем, так я шептала, обливаясь слезами, и вот позади меня моя мамочка, обняла, поцеловала и сказала, что когда буду я взрослая, то приеду опять и увижу опять свой любимый город, подруг и вспомнишь свое золотое детство, а теперь надо уезжать.

Вот все мы уселись в «дилижанс», на крыше чемоданы, ящики, узлы, коробки и т.д., а с нами корзина с провизией и всякие тоже узлы, одним словом все, что необходимо для дороги, ведь в поезде надо постелить (тогда постелей не было), и мы все, так что было набито полно, а на козлах поместились Женя и Витя и изредка брал меня возница посмотреть на поля и леса. Это было в конце июля м-ца 1908 года и выехали мы в 5 ч. утра, к вечеру этого же дня приехали к парому и недалеко было селение называлось «Толстовцы», люди носили все такую одежду, как Л.Н. Толстой, все мы сошли с дилижанса, поехали сами на пароме с мамой, а потом папа вместе с дилижансом переехал реку и опять двинулись в путь, по дороге на постоялых дворах меняли лошадей, так в течении нашей езды, переменили 6 раз лошадей, кушали на остановках и пили горячий чай, а мы дети все время что-нибудь грызли и приехали на следующий день в 5 ч. вечера на станцию Ларча, где должен был подойти поезд вскоре...

И вот он показался шумя весь в парах, мы так перепугались, что стали плакать и держались за мамину юбку, папа сдал в багаж вещи и стал нас усаживать в поезд, что было много хлопот из-за боязни, наконец, сели. Звонки, гудки и поехали мы в г. Житомир по узкоколейке с пересадками, так что все измучились в дороге, без горячего и приехали в Житомир на следующий день в 3 ч. дня, пока добрались с вещами извозчики до нанятой квартиры в Санецком переулке, был уже вечер, мама успела обмыть нас, покормить и уложила постеливши на пол, где мы все спали как убитые до утра, не просыпаясь, и встали уже поздно, потому что папа с мамой уже распаковались, убрали и был готов завтрак горячий, поели и побежали в сад, который был очень большой, запущенный, но для нас это было занятие, а родители поехали в город и купили кровати, стол, стулья и необходимые вещи для кухни, так что через несколько дней приехал наш большой неуклюжий шкаф, комод и большой ящик с книгами, которого мы ждали с нетерпением.

У папы были все сочинения наших русских писателей, затем журналы «Живописное обозрение», «Вокруг света» и «Нива» и др. очень я любила ситать меньшим деткам и показывать картинки в журналах и когда прибыли книги, то надо было помогать складывать на этажерку и купил папа большую, вместительную, так что нижние полки были для наших учебников мне, Павлику, а последняя, нижняя пока была занята игрушками, а в последствии учебниками Юли и Лены. Журналы мы сложили на шкаф и прикрыли большим настольным листом.

Забыла я еще о том радостном моем дне, когда подарили на именины наши хозяева на Подзамчье – Затонские – большую куклу. Ростом моей сестры, кровать для нее убранная красиво и большой кукольный шкаф, полный нарядами для куклы, конечно, родители не имели возможности покупать нам игрушки и мы их имели очень мало, фактически не было, а то я вдруг разбогатела и для моих меньших сестер тоже была радость. Когда я давала поиграть. У Павлика была труба, у Юли мячъ малый, вот и мы имели чем поиграть, так что эти игрушки привезли в г. Житомир.

Начался учебный год и все пошли заниматься. Даже Лиза поступила в 8-й класс министерской гимназии, а оттуда подала документы в университет г. Киева вез ведома папы, и он не пустил потому ее одну, что она девушка и самой жить нельзя, тогда она объявляет, что выходит замуж – это был удар для родителей, потому что замуж выходила за студента, который тоже учился в г. Киеве.

Вот и начались наши несчастья, горе и рассыпаться наша любимая семья; как мы все работали в саду, сделали хозяевам примерный сад с дорожками, посыпанными песком, затем большую клумбу перед окнами, усаженную разными цветами, а позади каждый имел свою грядку. Посадили картофель, капусту, бурак, фасолю, горох, огурцы, кабаки, морковь, петрушку, укроп и т.п. Сами копали, сажали, пололи, поливали, а воду надо далеко было носить. А по утрам привозил водовоз, но мало, потому что стоило дорого: два ведра одна копейка, водопровода еще не было проведено, и все делали сами, с такой любовью и таким усердием.

И все рушилось в конце лета и настала пора – это венчание Лизы, но странно как-то все произошло. Лиза утром ушла в обыкновенном платье – это было 30-е августа 1909 г., потом прибегает Женя и говорит, что Лиза венчается. Папа погнал Женю, Витю посмотреть правда ли Это? Потому что Лиза обманула родителей. Сказала, что будет венчаться в воскресенье, а взяла и раньше на три дня, так что ничего не было готово, а у меня от этого горя, что Лиза уедет, пошла кровь носом, потому что беготня по жаре, слезы, головная боль.

Но факт на лицо, и когда я вошла в комнату, то голова закружилась, увидя много людей. Конечно, загнали мальчиков, которые приносили из лавок угощение, а мама наскоро варила обед и пекла пирог и вышла не веселая свадьба, а тяжелая и для нас всех со слезами.

Я забилась за погреб во дворе и ревела, там меня нашла Лиза, обняла, крепко прижала к груди и сказала: «Я это сделала, моя дорогая, золотая, родная Манечка, для того, чтобы учиться дальше» – целовала и утешала, но жених нашел и должны были вернуться к гостям, так как был вечер, а они уезжали в 12 часов на вокзал.

Вспоминаю, сколько хлопот моей мамочке было, надо сложить все Лизины вещи, белье, книги, приготовить продукты в дорогу, а я пошла к клумбе и нарвала большой, пребольшой букет, а кругом зелень на дорогу своей сестричке Лизочке. Настал час, братья привели извозчика, он привязал корзину и чемодан, уселась Лиза с Фимой, папа с мамой напротив и я на козлах с извозчиком, только лицом к Лизе, не описываю того прощания, что было перед отъездом – это слезы и рыданья и так в молчании приехали на вокзал, поезд отходил через 1/2 часа и это все время Лиза утешала меня, говоря, что скоро я приеду, будет присылать картинки, открытки, книжки, но чувствовала я, что сделала нехорошо Лиза, не нравился мне Миховский, что впоследствии через 32 года оказалось, о чем я буду писать еще. Вот тронулся поезд и увез мою дорогую, родную сестричку Лизу и я увидела плачущую мамочку, к которой бросилась к груди и вместе плакали, но отец увел нас тоже со слезами и мы уехали, всю дорогу молчали, только сказал папа: «не за горами и эта, наша Маня, улетит», – но ничего мама не ответила, только вытирала слезы.

Пусто было дома, чувствовалось, что нет одного члена семьи, который всем нам помогал в учении, и потянулись занятия осенью. Зимним развлечением были игры зимой в снежки в саду, когда свободны от ученья.

И через год папа переменил квартиру, ближе к центру, там мы не имели уже огорода, только цветник и в сад не всегда пускала хозяйка, она была очень злая и скупая, так что мы играли во дворике…

В этом доме произошло новое горе, Витя, а ему было 18 лет, влюбился в учительницу, которой было уже 28-й год, отец ее позвал к нам, говорил много, так что до нас доносилось то, что он должен учиться и что приймет меры и не допустит до женитьбы, она плакала, такая хорошенькая, а глазки-вишенки, и говорит, что уже «поздно». Мы не поняли дети, что это означает, но папа во все церкви заявил и взял расписки не венчать их, брата наказал, спрятал одежду и строго приказал маме следить, но Витя как-то все-таки утащил одежду и удрал. 10-го июля 1910 года обвенчался с ней, ее звали Марией, и ее сестра родная тоже в тот же день в Архирейской домашней церкви, где отец и не знал, что могут обвенчать.

Это был удар и мама с трудом уговорила отца не проклинать Вити, на что папа согласился, но видеть Вити не хотел, а мама тайком помогала, посылала кое-что из пищи, потому что Витя стал работать в канцелярии за 25 рублей.
Это совпало с известием от Лизы, что она родила дочь и назвала Юлия – Люся, так что и радость и горе.

Вот и 2-й наш член семьи ушел из дома, а осенью того же года Женю призвали в военную службу и из-за большого роста послали в г. Гельсинфорс во флот и разлетелась наша семья, осталась я, Павлик, Юля и Лена, папа переменил на маленькую квартиру и стало тихо, скучно в нашем доме, все занимались, а в свободное время играли, но это уже не то, что было раньше...

И в 1911 г. у Вити появился сын и имя дали Анатолий, моя мама скрывала от отца, но бегала и очень помогала Вите и мы с мамой увидели маленького…

В этом году же я окончила 6-й класс прогимназии и по состоянию здоровья должна была ехать к Лизе в г. Киев, должны были посоветоваться со специалистами, потому что ничего не ела и худела все. Вот мы, я и мама поехали дилижансом в г. Киев, дорога принесла мне много удовольствия, я любовалась лесами, полями, восходом солнца и заходом, луною, рвалась моя душа к простору и, кажется, жила б всю жизнь бы где-нибудь в деревне поближе к природе, как она успокаивает. Пока меняли лошадей на постоялых дворах, я рвала цветы полевые, плела веночки и делала букеты, гонялась за бабочками и получала много удовольствия…, так на другой день приехали мы к Лизе в г. Киев, жила она на Шулявке, кругом рощи, ботанический и зоологический сад, так что я очень обрадовалась окружающей зелени и увидела свою маленькую Люсю.

Полюбила я свою племянницу и началась новая жизнь, мама вскоре уехала, когда узнала у доктора, что мне надо усиленное питание и вот Лиза каждые 2 часа заставляла кушать, принимать лекарства для аппетита и это длилось в течение месяца, одно утешение было у меня – это книги и под руководством Лизы я прочла все сочинение Чехова Ан. Павл. и так полюбила его, так мне понравилось, просто приходила в восторг от него. Приехал папа и забрал меня, но с отцом и Лизой мы ходили и осмотрели все достопримечательности Киева, а также берега р. Днепра, отец жил в молодости в г. Киеве, так что было очень приятно гулять с ним, потому что все толково мне и Лизе объяснял.

И мы уехали уже поездом, а через два м-ца Лиза с мужем привезла Люсю к нам и сама до начала учебного года гостила – это внесло в нашу тихую жизнь немного шума, хлопот, но зато было весело… Шла я с библиотеки домой и увидела возле бульвара здание и надпись: «Фельдшерско-акушерское училище». Я зашла и спросила, что нужно для поступления, узнав программу, я пошла к директору Соболевскому, славный был старичок, и с таким рвением и восторгом говорила, что хочу учиться, что он просиял и сказал, что видимо судьба быть фельдшерицей, а потом врачом, сказал, что надо, а главное от отца записку, что он ничего не имеет против моей учебы в фельдшерском училище. Я сказала, что завтра все принесу и с радостью не шла, а можно сказать бежала, с такой быстротой я шла и несла мою мечту, что буду с больными, буду учиться и смогу несчастным больным помочь, но дома ожидало меня горе.

Когда я сказала, то отец не позволил ни в коем случае, да и Лиза подлила масла в огонь отца и стали мне доказывать, что потом пошлют на эпидемию и т.д. Одним словом забрали выходное платье, туфли и спрятали под замок. Я выбежала за сараи во двор с веревкой и хотела повеситься, но чьи-то руки ласково меня обняли и я упала на грудь своей мамочки, она одна была тронута тем, что я хочу учиться и стала успокаивать, говоря что может потом как-нибудь папу уговорим и он разрешит учиться в фельдшерской школе, увела меня мама… На следующий день отец предложил мне заниматься по музыке. Еще в г. Каменце-Подольске обратила на меня внимание одна учительница по музыке, потому что я очень внимательно слушала ея музыку, а играла она часто Шопена, Бетховена, Баха и др. композиторов. И вот Мария Казимировна попросила маму мою, чтобы разрешила мне учиться и когда мама согласилась, то она безплатно учила меня на фортепиано и это были самые блаженные часы моей жизни, но с приездом в г. Житомир учить меня не могли, так как не было возможности платить и теперь было поздно, ушло много лет, чего в музыке нельзя, и я отказалась. Тогда папа предложил мне работать, на что я согласилась и устроил меня в реестратуру, там я проявила себя очень внимательной и усидчивой, вначале получала 6 руб. в месяц, потом 10 руб. и вскоре 15 руб. Считала себя богачкой, могла уже помочь своей семье.

Зимою меня забрала сестра. Это еще было перед поступлением на работу, Лиза хотела загладить то, что помогла отцу и не дала этим мне возможности учиться в ф. школе. Она возила меня в театр оперный несколько раз, в украинский, затем на вечера студенческие, где за стиль укр. костюма я получила приз – вазу с цветами. А также водила меня на сходки студенческие, которые мне нравились тем, что добивались свободы и мелькнула у меня мысль, что тогда я смогу свободно учиться и отец ничего не сделает, но не долго я прогостила, отец забрал меня домой, находя, что дома спокойнее будет, а то что еще может случиться со мною, вдали от родных.

Началась у меня работа, скучная канцелярская, одно утешение – это библиотека, где я могла достать очень хорошие книги и старичок-библиотекарь всегда мне уже приготовит.
У отца же была мысль выдать меня замуж за богатого, но я не хотела даже слышать, кто бы не ухаживал за мной – меня только сердило, потому что мысль все была одна – это учиться и так хотелось бы поскорее начать, но ничего не получалось и пока я эту думу свою носила с собою, как что-то драгоценное, самое дорогое…

Прошел год и один раз приходит в бухгалтерию мужчина высокий, блондин (меня перевели в бухгалтерию, потому что была очень исполнительная и я работала там помощницей бухгалтера) и подходит ко мне с просьбой переписать счет на его лабораторию при спиртовом заводе, ему очень понравилась моя работа, поблагодарил и ушел, тогда мне бухгалтер говорит, что он преподает ботанику и химию в фельдш. училище и я стала каждый день с нетерпением ожидать этого химика по фамилии Поздняков. Долго не пришлось ждать и через несколько дней приходит ко мне со счетом, у меня было такое волнение, что не могла говорить, наконец, спросила его о федш. школе и все рассказала ему о том, как мой отец против поступления в фельдшерскую школу и как я хочу заниматься и не знаю, что делать, он успокоил и сказал, что через день мне даст ответ. Это был самый счастливый мой день, я чувствовала, что он поможет.

Я была так довольна, что пришла домой веселая, купила сестричкам и братику гостинцев, а с мамой пошла в кино, картина «Суд» – играл хороший артист Мажухин и по дороге домой поделилась с мамой о том счастье, что смогу я, наконец, учиться.
И вот через день он мне сказал, что уладил с моим отцом и я могу подавать документы в фельдшерскую школу. Я не знаю, как я дошла домой, такая была радость, что все и все мне казались хорошими, дома отец был недоволен, но сказал, что ничего не имеет против, чтобы я шла учиться. Я бросилась целовать маму, папу, сестер и брата, так я была счастлива. И вот начались у меня хлопоты: подала документы и занятия начнутся 1 сентября, так что я получила отпуск 15-го июня и решила поехать в г. Киев отдохнуть к Лизе.

Ехала я сама, провожали меня на вокзал 19 июня и приехала в г. Киев 20-го июня 1914 г. и увидела, слышала Новости – война, шум, беготня, никто не хочет ехать, трамваи не идут и я стою, плачу и вот один извозчик спрашивает меня: «Куда?» – я говорю, что на Шулявку. «Садись, я завезу, потому что там живу и не надо денег, ничего не надо, иду на войну завтра, а дома остается жена и четверо детей, меня убьют и вот горемычная моя жена будет бедствовать с детишками, пока их вырастит…»
Так он сидел ко мне в полуоборот и все говорил и говорил, а слезы лились из глаз и временами выкрикивал слова: «Зачем война?»

Вот прошло сорок лет с тех пор, а передо мною стоит его лицо, круглое, с бородою и усами и большими черными волосами, а глаза, глаза – одна печаль… Когда привез, я даю ему денег – он не берет, но я ему сунула в карман, дала еще пирожков, булочек и конфект – это, говорю, деткам вашим. Заплакал, махнул рукой и поехал, а я смотрела ему вслед и плакала, видя согнувшуюся фигуру, содрогающуюся от слез и на повороте на другую улицу он оглянулся и я ему помахала рукой и он мне.

Выбежала Лиза с мужем и Люсенькой и я со слезами пошла за ними в дом и рассказала, что когда садилась в поезд не знала, что война и никто не знал, а только в г. Киеве узнала, и про извозчика… На меня очень подействовала война, во-первых, пассажирские поезда не шли, а только военные и выйду я в сад и вижу вдали полотно железной дороги и едут поезда с военными и так много, что даже и на крыше, на буферах было видно солдат и сердце так больно сжималось, хотелось бы, чтобы никогда не было войны. Видя меня грустной, Лиза хотела повести в театр, но как я ни любила игру артистов Садовского и Заньковецкой, но отказалась идти. Лиза была тогда беременная, носила Всеволода, а меня мысли несли далеко на поле войны, где лилась кровь, где надо помочь раненым несчастным молодым, которые в расцвете лет своих погибают и за что?..

Только через месяц пошли пассажирские поезда и я уехала в г. Житомир. На работе уже мой отец постарался и вот стали мне предлагать еще одну работу вечернюю и таким образом я получала бы вместо 35 руб. в месяц – 65 руб. в месяц. Но я не согласилась, подала об увольнении, сдала все дела и получила расчет и стала с нетерпением ожидать начало занятий в фельдшерском. Когда гостила у Лизы, то 25-го 1914 г. было полное затмение Солнца, днем на 1 час стало темно и я видела в закопченное стекло, как Луна полностью закрыла Солнце, стало как-то жутко, собаки залаяли, прадед мужа моей сестры поднялся с постели, он был полуслепой – 95 лет, но слыша шум еле передвигая ноги, вышел во двор, было совсем темно и он сказал – это нехорошо, но никто не придал этому значения, потому что было уже горе – это война.

Настал мой ожидаемый день – 1-го сентября, когда я с такой радостью пошла в фельдшерское, нас поступило на первый курс 57 человек, здесь были общеобразовательные предметы, но также входила латынь, зоология, ботаника и анатомия. И вот после первого практического урока, когда пришлось увидеть прозекторскую, она находилась на территории больницы земской, вдали большого двора и сада.

Большая зала, с двух сторон по три больших окна, одни выходили во двор, а другие в поле, когда входишь, то по левую сторону большой стеклянной шкаф стоял с препаратами анатомическими, а возле дверей по правую сторону человеческий скелет под стеклянным куполом, потом две раковины с мялом и возле них белые чистые полотенца и под окнами три топчана, покрыты белоснежными простынями, пол из мелких белых мраморов, посреди два стола, на которых лежали трупы, покрытые белыми простынями, а четвертая стена, в стене двери низкие, широкие и там находилась подъемная машина для подачи трупов из погреба, а над ним уже устроена церковь. Труп прежде попадал в погреб и если надо вскрывать, то поднимали в прозекторскую, а потом обратно и предавался погребению, а если никого не было у покойного, то тогда поступал к нам. Студентам, и мы в отдельности этот труп все препарировали и на этом учили анатомию (по латыни) под руководством хорошего врача Лисицына Николая Ивановича, он любил свое дело и старался нам так преподнести, что осталось бы на всю жизнь и все передавалось с такой же любовью в наши молодые сердца, знали мы, что эта наука необходима для того, чтобы могли лечить больного, мы слушали и зубрили все латинские слова, так что Николай Иванович был всеми нами доволен.

Когда я увидела в первый раз прозекторскую, то была очень удивлена всему этому и решила заниматься, чтобы все знать, но не всем прозекторская пришлась по душе. Многие студенты, увидевши труп, упали в обморок, так после посещения перваго, отсеялось 17 человек, потом стало по 2-3 отсеиваться и через месяц осталось нас 20 человек, которые были заинтересованы ученьем и так мы сплотились, так сдружились, что не могли быть друг без друга, все занимались хорошо. Устроили кружок литературный, где читали по очереди соч. Тургенева, Пушкина, Гоголя и др. русских классиков, затем еще кружок музыкальный струнный, где я играла на гитаре и пела, и хор был у нас.

У нас были очень бедные студенты и вот мы устраивали в фельдшерском концерты вокально-музыкальные и сбор относили нуждающимся студентам, потому что стипендия была маленькая, 20 руб. прожить было очень трудно.

Стали требовать у всех нас, студентов, бумагу о «благонадежности». Мне много стоило хлопот, потому что, когда я ездила в г. Киев, то отец меня выписал, а в г. Киеве приписали лишь через 3 дня, вот и вышла неприятность с полицией, где я была 2 дня и как не доказывали и отец, и я, ничего 6не выходит, тогда я сама пошла к губернатору на прием и там стала объяснять со слезами, как получилось у меня с припиской в г. Киеве, он выслушал и сейчас же сказал своему секретарю, чтобы немедленно выдали мне свидетельство о «благонадежности», и таким образом я получила его в канцелярии губернского ведомства.

И вот незаметно мы все перешли на второй курс и на летние каникулы нас всех послали работать «оспопрививателями». Это первая моя поездка самостоятельная. Назначение я получила в с. Хоровец Изяслвского уезда Славутской волости. Приехала в земскую больницу м. Славута и оттуда меня отвезли на земских почтовых лошадях в с. Хоровец, очень большое село, окруженное лесом. Фельдшерский пункт, где работал фельдшер и акушерка, приняли меня очень радушно, дали комнату при фельдшерском пункте и столовалась я у жены фельдшера, которого забрали на фронт. У нее было двое детишек, с которыми подружила, за что меня Варвара Федоровна полюбила. Рано утром в 3-4 ч. я вставала и бежала в поле, к лесу, где мне было так хорошо… Можно побегать, цветов нарвать и песни распевать. К 6-ти часам я уже завтракала, в семь и к 8-и была в аптеке при пункте, где помогала рассыпать порошки и заворачивать, пока я еще не знала работы аптекарской. К 10-ти часам приезжали земские почтовые и я объезжала села и так ежедневно по одному селу, где староста ходил со звонком и собирал женщин с грудными детьми, которым я прививала оспу.

Работа нервная, надо заполнить на каждого ребенка карточку, а затем привить. Шум, крик детей, но я все переносила терпеливо и кончала работу к вечеру, так что когда приезжала, то Варвара Федоровна качала головой и не знала, как и что дать мне кушать и где усадить. Немного отдохну и идем всей компанией гулять в сад или рощу, к полю. Ужинали на воздухе в беседке при освещении керосиновой лампы, как мне все это нравилось, а на ночь заставляли пить молоко сладкое или кислое, ва по утрам рано парное молоко. Любила я Варвару Федоровну, она мне заменяла временно маму. Славная, добрая женщина, и больше не хотела брать у меня, как 8 р. в месяц, я делала подарки детям на платьица, за что сердилась, но чувствовала, что меня она любит, и я ей не давала скучать за мужем, что на фронте, вместе посылали ему посылки, и от меня табак. Как она за ним убивалась с малыми детишками, просто жалко.

И вот в одну мою поездку, когда я оста6новилась в школе, где по обыкновению прививала оспу, и уже после окончания работы, началась гроза, жутко стало, никого не было, а школа состояла из комнаты, где занимались дети, двенадцатиметровой и кухоньки 8 метров, где жил учитель. И вот молния сверкает, гром гремит, дождь, ливень и я сижу в углу и думаю, как жил-то здесь учитель и какой малый класс для учеников, как мало отпускали на ученье и как не интересовались тем, чтобы крестьяне были грамотными.

Входит возница и разговорившись с ним, сказал мне старик со слезами, как мучился учитель один с их ребятами, книг-то было мало, все сам писал и хорошо учил, но не долго, получил чахотку и умер. Прислали другого, который еще лучше был того – больного, но его арестовали, что часто беседовал с крестьянами а третьего так притесняли, так его мучили, что он повесился вот в этом же углу, что я сидела.
Не знаю, что со мной делалось, мне было страшно, душно, я не могла дождаться пока окончится гроза. Передо мной стояли три молодых несчастных учителя, которые погибли и которым не дали возможности учить детей и слезы полились у меня, тяжело было это слышать, стон крестьянина.

Когда приехала, не могла кушать, но милая Варвара Федоровна умело успокоила меня и нарисовала такие картины крестьянской жизни, что я в постели дала волю слезам, думая, когда же все это окончится, когда будет жить всем хорошо…

После трех месяцев моей работы – практики, я вернулась со свежими силами в г. Житомир домой и начала заниматься на 2-м курсе. Здесь вошли предметы физиология, фармация, анатомия – паталогическая – со вскрытиями трупов, медицинская зоология. Очень интересные предметы и я с подругой, которой не разлучалась 4 года, Бутусовой Талой, стали усердно заниматься, сидели мы вместе на 1-ом курсе и на 2-ом тоже и так до окончания фельдшерского. Поздняков был доволен мною еще с 1-го курса, знала ботанику и неорганическую химию лучше других, а на 2-ом курсе органическую химию тоже знала. Много занималась и по вечерам практические работы в аптеке и прозекторская, так что с утра, только перерыв на обед, и до позднего вечера была занята.

Были и шалости у наших студентов, например, закрыли меня в прозекторской возле трупа женщины, выключили свет и я в темноте вижу, что молодая женщина мне моргает, я придвинулась и внимательно смотрю на мертвую и не знаю, долго ли это продолжалось бы, если не подошел бы Николай Иванович, открыл двери и подошел ко мне, я не слышала, а все смотрели, но он осторожно взял меня за руку и повел, тогда я как бы очнулась и стала говорить, что мертвая моргает, все молчали, а Николай Иванович прочел такую всем нотацию, что больше уже не повторяли уже ни с кем и ничего, а то делали так, что скелет обнимал студента, или мертвая ударит рука, или нога поднимется и т.п.

Один раз я вошла на площадку, а наши студенты спустили ее в погреб, но я не была боязливая, вошла и увидела очень много трупов и слышу, что сверху голос Николая Ивановича, где я, которую видел до этого, слышу спускается машина, а я спряталась за дверь и они долго искали, а я была уже наверху, но все получили большой нагоняй и прекратились подобные шутки, только иногда пели, когда отрабатывали мышцы, сосуды и нервы на конечностях трупа. Каждый должен был сдать за учебный год ногу, руку и внутренние органы. делали свои надписи и помещали их в стеклянной шкаф, так что не было времени, все мы были очень заняты, вечером если не в прозекторской, то в аптеке, где провизор Гардон очень хорошо с нами проводил практические занятия, он нам читал фармацию.

Помню большие комнаты внизу 3-х этажного здания больницы и мы студенты стоим за стойками, и под наблюдением делали порошки, сами отвешивали, смешивали и рассыпали, потом складывали, затем мази всякие, потом микстуры, настойки, пилюли и т.п. И все мы работали хорошо, внимательно, но и нами был очень доволен Гардон. Иногда, но очень редко, посвящали вечера медицинской большой библиотекой на квартире д-ра Соболевского, там я видела первый и последний раз в своей жизни такую богатую библиотеку, и когда просматривали иллюстрации цветные в мед. энциклопедии, то приходили в один восторг. За всю свою жизнь он собрал много интересного для медицины и давал нам читать, так как мы возвращали в таком виде, как получали.
По воскресным дням собирались все и проводили время у кого на дому или шли, большая часть, в театр или в кино…

Но один эпизод моей личной жизни разбил на время все это. У моего брата Вити случилось несчастье, виной якобы была его жена, но не знаю, как он дошел до этого, но факт тот, что не хватало в кассе военной 100 руб. и если не будет их на завтра, то его разстреляют – военно-полевой суд. Что делать? Отцу я боялась сказать и знаю, что у отца нет таких денег, прихожу на лекцию физиологии, читал Вигура, доцент, очень хороший. И меня спрашивает один студент Батуринский Петя, чего я такая грустная, а я говорю: «Не приставая, если не знаешь ничего, разве ты можешь помочь, достать сто руб., чтобы спасти одного человека мне близкого?» Звонок и мы пошли на лекцию, где я была невнимательная, что заметил Вигура и оставил меня в покое, зная как хорошую ученицу. И вот посреди лекции входит Петя и ложит мне пакет с надписью 100 руб., я схватила и выбежала из класса и не одевшись, только на улице меня догнала Тала, одела мне берет и кофточку, и я бегу, ведь уже 11 ; ч. и через ; часа будет поздно, встречаю Витю бледного, который шагал по направлению к своей работе, я ему в руку 100 р., он посмотрел на меня, потом на деньги, поднял и крепко меня поцеловал, а сам пустился бежать на работу.

Я была очень довольна, он спасен и бегу в фельдшерское, там от избытка своих чувств крепко поцеловала Петю под общее студенческое «ура» – и сказала, что буду я выплачивать ежемесячно при получении стипендии.

Остановлюсь на Пете, он носил очки и ездил в г. Харьков к знаменитостям и вот ему предложили оставить ученье, нельзя заниматься, что его очень мучило, так как любил медицину всей душой, и он занимался, не слушая врачей.

Меня эта беготня по лекциям и больнице стала утомлять и я не знала почему? Много было беженцев с тех мест, где происходили бои и у нас они сидели в больнице во дворе и на лестнице, по которой мы ходили на практику.

И вот я при сдачи своей работы по фармации стала путать все и до того, что Гардон удивился и спросил, не болит ли голова, потому что я красная очень. Я сказала, что болит, тогда предложил мне идти домой и в другой раз я сдам.

 Прихожу домой поздно, потому что темно на улицах и я никак не могла попасть. Дома кушать не хотела и взялась учить физиологию на завтра и отец слышит, что я читаю все время одну фразу, что его удивило очень, и он с мамой уложили меня. И что же? Легла я 30.Х.1915 и была без чувств до 21.ХІ. – оказался у меня сыпной тиф с осложнением на ногу, которая опухла и консилиум хотел ампутировать, но Николай Иванович, который заведовал инфекционным отделением, не согласился, так как у него при сыпном тифе удалили ногу и он был всегда в протезе, не хотел этого делать, а лечил, как говорил мой отец, который посещал ежедневно меня, ванными и вообще спас мою жизнь, он был очень хороший и его любили все.

Утром как-то прибежали мои сестрички-гимназистки и спросили, как здоровье, и санитарки сказали, что «померла» – они побежали к покойницкой и смотрели вниз, в погреб, но ничего не видели, тогда не пошли в гимназию, а домой – сообщить о моей смерти, с мамой плохо, а отец пришел и оказывается умерла одна девушка и санитарки спутали со мной, а мне стало легче, и вот 21/ХІ я увидела отца в дверях и сказала «папа» – он подбежал ко мне и убедился, что я пришла в себя и спрашиваю, какое число. Мне ответил отец и слезы потекли у него по лицу. Сейчас вошел д-р Николай Иванович и убедился, что кризис прошел и я буду здорова, я попросила яблок, что обрадованный отец принес мне через ; часа. Спрашивала о всех, оказывается все студенты ежедневно подходили к зданию, хотели хоть в окно заглянуть, но их гнали и не разрешали никому близко даже подходить, что их мучило. Но от Николая Ивановича они знали все и весь ход моей болезни. Началось у меня выздоровление, и я почувствовала, что слышу плохо, не вижу и не могу ходить, остригли…

Голос не мой, какой-то тоненький, тихинький и в таком виде меня отец привез домой и на руках понес в комнату, где уложили на кровать и склонилась моя дорогая мамочка и сестрички – это было 30/ХІ и стали приходить студенты, но я не вижу, только силуэты.
Очень худая и страшная я была и взялась за меня мамочка. Кормила тем, что я хотела кушать и меня потянуло к сырым желткам и я выпивала за день 8-10 штук без белка, 6/ХІ я сделала первые шаги от кровати и до стола самостоятельно, так что 15/ХІ меня студенты и Тала повели в глазную клинику, зрачок был очень разширен, и мои глаза стали черными, вот и говорит специалист, что пусть закапывает лекарство, может это спасет от слепоты.

Я пришла домой и ничего не хотела делать с глазами, решила, что если ослепну, то покончу с собою. На лекции меня отводили и приводили, но я пила с какой-то жадностью сырые желтки и чувствовала, что все лучше и лучше мне, стала слышать лучше и понемногу видеть, так что к Новому году я уже видела хорошо, могла читать при луне, зрение вернулось и было лучше, чем раньше. Я окрепла, появился аппетит, но не пополнела, чувствовала очень хорошо и много силы появилось в организме, не уставала; новое горе в нашей семье – это то, что Павлик ушел добровольцем на войну во время моей болезни, без разрешения родителей, что на мамочку очень повлияло и она стала часто болеть. Остались дома пока я, Юля и Лена…

Переживал мою болезнь очень Петя Б., но я не чувствовала к нему никаких особых чувств, только как к товарищу. Отцу пришлось все разсказать о Вити, которого уже послали на фронт, так как во время болезни в бреду я все разсказывала о нем Николаю Ивановичу, отцу и сестрам милосердия…

Так что поневоле пришлось разсказать родным и моя стипендия за три месяца да плюс то, что доложил отец и я в январе отдала с большой благодарностью Пете Б. сто рублей, он не хотел брать, но все студенты заставили его, вместе со мною, взять деньги и мне стало очень легко на душе.

Я все догнала по предметам и опять вошла в свое ученье, так что не отставала… Николай Иванович восхищался мною, что поздоровела, а я благодарила от всей души его и все мои студенты, друзья мои сложились и преподнесли большой вазон гол. ….. (з?иуры), он благодарил. Но говорил, что награда его та, что я уже здорова и что не пришлось отнять ногу, но это только спасибо ему, дорогому Николаю Ивановичу как хорошему, чуткому доктору.

Занятий было много и мы все были заняты, так как скоро должны были начаться зачеты, а весна начиналась такая прекрасная. И вот Пете Батуринскому не разрешили врачи заниматься, хотя он и ходил, и вот в одно прекрасное утро, когда я с ним шла по бульвару, жила я внизу, около реки и он специально пришел ко мне, чтобы идти вместе на практические занятия в больницу и стал говорить, что любит меня, согласен уйти с фельдшерского тогда, когда и я уйду и стану его женой, буду ему читать и мы вместе будем заниматься хозяйством, одним словом умолял меня дать ответ, а то он не будет жить на свете и т.п.

Когда окончились занятия, то я с Петей шла домой мимо монастырского сада и всю дорогу объясняла ему, что я не смогу оставить фельдшерское, что очень хочу учиться и если возможно, то буду заниматься потом в университете на медицинском факультете, и что мне нравится медицина, хочу лечить больных, несчастных, и что его буду навещать часто, но замуж не могу выйти, потому что тогда мои мечты не збудятся, я все говорила, а он слушал и только вздыхал и незаметно мы очутились возле нашего дома, где он сказал: «Прощай», – и быстро убежал…

Мне было жалко его, хорошего товарища, но я не любила его и не хотела говорить ему этого, потому что знала, как любит он меня, сердце сжималось от тоски и не знаю почему, мне сделалось тяжело, но я все пересилила, стала заниматься и поздно легла спать. Утром как ни в чем не бывало пошла на лекции в фельдшерское, которое было на углу бульвара и мне пришлось идти через все четыре бульвара, которые шли один за другим и так было легко на сердце, день солнечный, весенний, просто согревал душу.
После лекций, Петя купил много фиалок и дал мне и вдогонку через улицу бросил еще несколько букетиков, на что я ему помахала рукой и разсмеялась, а он крикнул: «Прощай, Муся!» – и убежал, а я с фиалками пришла домой и радостно их поставила в воду, потом вышла на крыльцо, что выходило во двор и села заниматься, готовиться к зачету.

Вдруг вбегает отец мой и говорит, что встретил отца Пети в слезах, так как Петя себя застрелил. Не помню, что было со мною, но когда я пришла в сознание, то видела возле себя отца, мать, сестер в слезах, я вспомнила все и быстро встала, побежала так, что никто не мог меня догнать и когда вбежала в комнату, то полно было людей и к нему не допускали, были уже и наши студенты. А мать его разсказывала сквозь слезы, пришел домой он и попросил кушать. «Я, – говорит она, – пошла на кухню и только поставила сковороду, чтобы сделать яишницу, слышу выстрел, у меня с рук упали яйца на пол, я бегу в комнату, а мой родненький Петя лежит на полу, я к нему, а он не меня зовет, а «Муся…» – и замолчал, я так и упала к своему сыночку, пока меня люди не отняли. Боже, зачем убил себя мой Петенька, мой единственный сын…» – и так далее она причитывала, а я сидела и не знала, как смотреть матери в глаза, ведь я виновата, надо было оставить все и тогда б он жил…

Казнила я себя, плакать не могла, но и говорить не могла, стояла, как истукан… Мне что-то говорили, дергали подруги и товарищи, но я ничего не говорила, помню крики матери его и отца, они бедные потеряли недавно сына на фронте и теперь такое большое для них горе… Помню как уже одели, положили на стол, зажгли свечи, лампады и его кругом обставили цветами, наконец, панихида с грустными напевами и ничего меня не трогало, вижу плачут все, я стою, но посмотреть в лицо покойного я не могла, поздно уже отец взял меня и со студентами вместе мы вышли на улицу и слышу как говорят «как переживает эта девушка» – и так молча мы пришли с отцом домой, всю дорогу он вытирал слезы и меня утешал, что мол ничего не поделаешь, в жизни, большой жизни, которая у тебя, дорогая, впереди, все может быть и радости, и горе. Я крепко сжимала руку отца и молчала…

Когда пришли домой, то силы меня оставили и я на груди своей мамочки разрыдалась. Мать меня не успокаивала, только гладила голову и я когда перестала плакать, то разсказала все, как было у меня с Петей до его смерти и как я не согласилась быть женой слепого своего товарища и вот, моя дорогая мамочка, меня спасла, она много говорила и доказала мне, что я не виновата в его смерти, раз он задумал покончить, то если бы я даже и вышла замуж, он мог тоже покончить жизнь самоубийством и поздно за полночь она говорила и мне стало немного легче, но слезы не высыхали всю ночь и только к утру я уснула и ненадолго, потому что прибежала вся группа студентов, так что мы поехали в садоводство, заказали венок из фиалок с зеленью, большой…

Потом в городе нашли пару венков из железных цветов и занесли к покойнику на квартиру, где я не выдержала и расплакалась и его мать меня утешала, а я думала «зачем он это сделал?» Родители хоронили со священником и стоило отцу покойника много хлопот, потому что самоубийц не хоронят даже на кладбище и только с разрешением. Целый день у нас прошел возле покойного. На следующий день похороны. Крышку, покрытую венком их фиалок, несли мы, девушки, а гроб с покойным несли студенты попеременно по главной улице, а потом был поставлен на катафалк, затем певчие, процессия со священнослужителем и много народу, за гробом вели стариков отца и мать. Слышен плачь, а иногда и крики среди слез родных. Возле кладбища взяли опять наши товарищи и понесли к могиле, где и поставили…

После того, когда предали уже земле священник и стали петь «Вечная память» – тогда выступил наш директор с речью и говорил, как необдуманно ушел хороший молодой человек от нас и т.д., потом близкие к нему товарищи тоже выступили и много говорили, потом стали опускать и все мы, студенты, бросили понемногу земли и я тоже, после чего силы меня оставили и когда пришла в сознание, то кругом сидели все наши студенты, вдали родители его и родственники, а над могилой работали копальщики и уже образовался холм, который сделали они как гроб и мы положили венки, а посреди венок из фиалок и все, как один заплакали, потом гурьбой пошли в фельдшерское, где сказали, что занятий не будет и все разошлись по домам и нас осталось уже 19 человек, которые и закончили.

И вот этих 19 человек нас были очень дружны и стали усиленно заниматься, сдавать практические по анатомии и по аптеке и другим предметам. Много было работы с 7 ч. утра и до 1-2 ч. ночи ежедневно. Все сдали к апрелю и перешли мы на 3-й курс и начали нас распределять на работы: сестер по больницам, а некоторых к фронту по госпиталям. Я была довольна, что попала в госпиталь, но отца и мать обманула, сказала, что еду в б-цу и показала даже липовый документ. Отец мне показал газеты и толковал, что ехать на фронт девушке нельзя, но меня тянуло к братьям, думала, что повидаюсь с ними.

Наконец, мы уже в поезде и мне пришлось ехать с фельдшерицей 3-го курса, никто из нашего не ехал со мною, что было печально, назначение было в эпидемический госпиталь, передвижной, на ст. Костополь за г. Ровно и не доезжая г. Ровно, какой-то в штатском спросил меня об учении в фельдшерском и дошло до того, что он говорит мне, что санитар – человек, и он тоже человек и что подает воду тоже человек и причем был очень возмущен, что я ему спокойно доказывала, что все люди одинаковы и он такой же человек, как тот, что подает воду, и на ст. Ровно, где мы должны были сходить, закрыли вагон и стали проверять документы у всех, а меня арестовали и повели в комендатуру при вокзале и когда очутилась перед седым стариком, то рядом с ним и тот, что  я его назвала «обыкновенным» человеком, он занимал какой-то большой пост и весь красный что-то тихо говорил старику, который просматривал мои документы, потом посмотрел на меня и говорит ему, ведь это еще ученица фельдшерского и совсем еще девочка, ничего в политике не понимает и дал распоряжение, чтобы отпустили меня, когда вышла, то увидела фельдшерицу Олю, которая плакала и переживала за меня, что меня тронуло очень и говорит мне: «Молчи и ни с кем не разговаривай, ну их всех к черту», – и пошли мы в общежитие сестер милосердия, где встретила нас очень представительная дама, указала комнату для нас и направила в ванную, а потом пошли после ванной в столовую, где я увидала не сестер, что должны оказывать помощь, а интеллигентных девушек и молодых дам, одни сидели за столом, другие около рояля и пели романс «Белой акации…»

Я не верила своим глазам, когда все это увидела и где, вблизи фронта, где столько гибнет молодых сил. Стол был сервирован, как на балу. Я не села за стол, сославшись на головную боль и ушла в комнату, куда мне сейчас же принесли горячий ужин и сама пришла заведующая потом с военным молодым врачом, он пощупал пульс и назначил порошок, сказав: «Зачем таких молоденьких посылают к фронту?»

На следующий день я пошла к высшему начальству с просьбой, чтобы меня допустили повидаться с моими братьями, адреса я их имела, но ответил мне военный начальник, что на передовые линии женщин не пускают, а только в тылу, так что мои мечты увидать братьев отпали. Пошла я за город и увидала окопы и стала их осматривать и вдруг налетели «ципелины» и стали бросать «стаканы», они все падали прямо и один из них упал в дом, пробил крышу и убил женщину, и когда я вбежала с людьми, то женщины лежала мертвая, а годовалый ребенок недалеко от нея плакал от испуга, я взяла на руки ребенка и вынесла на улицу, где отдала ея сестре.

Эта картина очень меня взволновала и прийдя в общежитие, слыша смех, пение, я не знала, что делать и куда деться, но Оля успокаивала и говорила, что завтра, наверное, уедем в эпидемгоспиталь. И вдруг слышу стук по крыше – это сыпалась дробь, которую сеяли «ципелины» по окопам, чувствовалась здесь война и сердце больно сжималось, видя разрушения. На следующий день мы поехали в Костополь и по дороге видны сгоревшие станции. Госпиталь находился в 15-ти верстах от ст. Костополь, в помещичьем доме поместили персонал медицинский и другие дома вблизи усадьбы были заняты больными военными солдатами, тифозными в большинстве, и вот я только прибегала обедать, а то все время посвящала всю себя больным и каждый выздоравливающий для меня был дорог, я писала им письма, пересылала домой, что просили, не считалась и свои деньги давала на пересылку, или что покупала им, мне было тяжело, потому что работала я и Оля, а остальные гуляли, ездили с офицерами.

 Один раз приехала компания пьяных офицеров и хотели меня забрать на прогулку, прибежали гулящие сестры и стали требовать, чтобы я обязательно пошла, на что я не согласилась и благодаря хорошему врачу пожилому, который работал со своей женой – она по хозяйству, была очень хорошая, пожилая женщина и они вместе стали протестовать и на все угрозы врач не обратил внимания и сказал, что не пустит, и сейчас же телеграфировал в фельдшерское, откуда была немедленно прислана директором Соболевским Иваном Алексеевичем бумага о том, чтобы меня отпустили немедленно в фельдшерскую школу, что мой врач и привел в исполнение, видя, что мне может быть здесь плохо, так как очень много сестер беременных отсылали и я была ему очень благодарна и его жене, они провожали в г. Ровно, усадили сами меня в поезд, который шел в г. Житомир.
 
Оказывается, что отец, когда получил от меня письмо, из которого узнал, что я на фронте, то стал упрашивать директора Соболевского, чтобы он меня забрал оттуда и все вместе взятое помогло благополучно уехать домой, хотя мне было очень жалко больных, зная, что не скоро найдется больным такой человек, который отзовется всей душой на их мученья и будет помогать им во всем, а главное уход за больными, который я давала, не считаясь ни временем, ни здоровьем…

Отец переехал на лето в Левков, это село недалеко от г. Житомира в 3-4 верстах, и я с большим удовольствием ходила пешком с отцом в г. Житомир, он по делам службы, а я к подругам, но это не долго продолжалось, так как через две недели начались занятия и все наши 19 человек вернулись в полном здоровье, девушек было нас 10 человек и 9 товарищей. Занятия были очень интересны на 3-м курсе, больше практики в больнице по всем отделениям. Я очень полюбила хирургию и когда мыла руки и готовилась к подаче инструментов, то чувствовала себя самой счастливой, а когда давала наркоз и следила за пульсом и получала благодарность от д-ра Киваковского, который нам преподавал хирургию. Для меня была это самая высшая награда на свете.

Этот доктор очень хорошо преподавал хирургию. Старался всеми силами так нам преподнести, что все были заинтересованы и занимались мы все хорошо, сюда же относятся массаж, которого мы практику проходили в богадельне и давали нам по одному больному, но я очень жалела этих несчастных, одиноких больных и кто ни просит в палате, то я делала, за что они со слезами очень благодарили, а силы у меня уходили, но я не обращала внимания ни на что, энергия была и хватало мне на день, а ночью – отдых. Работа в аптеке очень нравилась и я так старалась аккуратно и чистенько работать, чего требовала аптека, а главное точность и внимательность, что выполняли мы все и нами провизор Гардон был доволен.

Что было интересно, это вскрытие трупов, д-р Лисицын не разрешал в перчатках работать и я не любила их… Не все могли сразу приступить к трупу, но я подошла, правда, с замиранием сердца, взяла скальпель и начала вскрывать, разрез кожи верхней сделала хорошо, потом жировой слой, мышцы и дошла до внутренностей и стала все вынимать, единственно что, это сильный трупный запах, но я помню, как все разсказывала сначала и кончая половыми органами – это была женщина. И после окончания, все обратно положила и зашить не могла, потому что от запаха мне стало нехорошо, я обмыла руки раствором, потом мылом. Хорошо помыла и, когда дали мне вату со спиртом я уже не помнила, очнулась на дворе, но д-р Лисицын помню как говорил, окружающим, что я молодец, что с ним также было, но я буду хорошим работником в медицине и т.д. – и действительно, через несколько дней, я вскрывала голову, значит надо ее обрить, скальпировать кожу кругом, распилить кость и тогда лишь доходишь до мозга, и я долго возилась и уже не было ничего со мною, хорошо себя вела.
В 7 часов утра бежишь на лекции, которые читались в аудиториях при больнице, затем днем обед и с 5 час. вечера до 9 час. практика и сдача зачетов, а затем дома занимаешься до 12 ночи, а иногда до 1-2 час. ночи и так шел день за днем до Н. года, а после каникул опять.

Забыла о том еще, что приехал к нам дедушка в октябре и отрывал иногда меня от заниятий, ему было 97 лет и я не могла отказать ему в беседе, которую любил со мной вечером он проводить и говорил так нежно мое имя «Манэчка», тогда, когда все звали «Маня, Манечка», – но у него так выходило хорошо. Позовет меня, обнимет и говорит, что когда устроюсь работать в селе, то обязательно я забрала его к себе и нам будет хорошо, в свободное время буду ему читать где-нибудь в саду или в лесу. Я целовала, обещала, что возьму…

Но не исполнились мечты моего дедушки, после Н. года стали все болеть инфлюенцией и потом ангина, но не у всех, и один болел за другим, так что дедушка заболел последним и при t; 37.2 умер. Это было большое горе для всех. Умер он 2-го февраля 1917 г., было очень холодно, суровая зима, мороз и много снега, но хоронили мы все нашего родного дедушку. Я очень плакала, так как привязалась к нему и чувствовала, как он меня любит.

И начался 1917 год плачевно. И вместе с тем радостно, так как вскоре переворот, царь был удален, а временное правительство, учредительное собрание, голосование и мы все, молодые, были за свободу и как один вышли на улицу и слились вместе с колоннами рабочих и пели: «Вставай, поднимайся, рабочий народ…», потом пели «Мы жертвою пали в борьбе роковой…» и т.д., все стали носить красные значки и так нас воодушевило, деньги пошли керенские, но занятия не прекращались, наоборот, еще с большим подъемом, успевали на собрания и на митинги, на все хватало времени и так до зачетов, которые мы все сдали хорошо и отлично.

 Начали посылать на практику по больницам и мне было назначено ехать в м. Словечно Овручского уезда, родители погоревали, что в такое тревожное время я еду, но делать было нечего и мамочка стала мне на дорогу готовить пищу. Попрощались и я уехала в г. Овруч, там лошадьми надо было ехать в м. Словечно, но мне дали лошадей на село Покалев, потому что ехало три человека и меня обманул, сказал, что это лошади в м. Словечно. Стала я в дороге знакомиться. Учитель ехал не далеко от Овруча, затем и туда же один человек из волостного правления, а в с. Покалев фельдшер, который спросил мое имя, отчество и представил себя - Лука Васильевич. И начался у нас спор на тему революции, и, конечно, я не была так сильна в политике, как он, так что везде меня останавливал и объяснял спокойно, а я просто горячилась и доказывала не так как надо было, так что возчик Касьян был очень доволен, что вверх спора был на стороне фельдшера (он с ним работал подпольно).

Потом спрашивает меня Л.В. куда я еду, я отвечаю, что в м. Словечно, мне дали лошадей туда же, а он говорит, что лошади даны до с. Покалева и Касьян тоже сразу говорит, что дальше он не повезет и Л.В. говорит, кто же вас повезет ночью. Луна светила и казалось так светло хорошо, что я стала просить Касьяна, чтобы вез дальше, но он и слушать не хотел, тогда говорит Л.В., чтобы я не волновалась и, как коллега по работе остановлюсь на ночь у него, но я спросила женат ли он и когда сказал «нет», то ни за что не хотела к нему заезжать, решила возле волости или школы, но он стал говорить, что это близко леса, не лучше будет у него переночевать и так вежливо ко мне относится, что не узнала в нем того сурового соседа, а Касьян подъехал к фельдшерскому пункту и кричит: «Анна, выходи, я привез фельдшера с женой!» – я испугалась, одна и кругом чужие, но он сейчас же успокоил и говорит мне: «Не волнуйтесь, пусть себе говорят».

Пришлось зайти и не верила, что здесь живет мужчина, так было хорошо и уютно… На окнах полотняные занавеси с ручными прошвами и кружевом, а на подоконниках цветы, стол заслан красной плюшевой скатертью, в углу столик и на нем зеркало и фотографии, в другом углу этажерка заставлена аккуратно книгами, шкаф плательный закрывал дверь в другое помещение и на нем сложены журналы и книги, затем кровать деревянная, но чистенькая, заслана белым пикейным одеялом, а подушки накидкой с кружевом из этого же полотна сделано, дорожка около кровати, несколько стульев, коверчик около кровати и картины только две, а то несколько портретов русских писателей, и гитара висела над кроватью. Я удивилась и стала присматриваться к фельдшеру. Среднего роста, смуглый, темные волосы, но глаза очень симпатичные, а главное его серьезность и внимание, какое он мне оказал, расположили меня и я не боялась уже его, чувствовала, что он сам меня в обиду не даст…

Зашла Анна, старая крестьянка, она убирала фельдшерский пункт и стала накрывать на стол. Принесла много еды, это была «красная горка», т.е. первая неделя после пасхи. И вот на столе были колбасы, сало, яйца, пасха и т.п. Я хотела вынуть свою еду, но он мне не позволил: «Она вам, – говорит, – еще пригодится». 

С дороги устала, почувствовала, что хочу есть и с удовольствием кушала, а Анна все удивлялась, где он нашел такую молоденькую жену. Конечно, мне было неприятно это слышать, но Л.В. все меня успокаивал и говорил, пусть себе говорит, потом я заиграла на гитаре и пела, он тоже играл, но стал меня все время просить, чтобы я играла и пела, а потом стал говорить, что первый раз в жизни встречает такую хорошую девушку и так он доволен, что нечаянно я попала к нему в гости, благодаря выходке хозяина земских лошадей. «Но не думайте, что я объясняюсь в любви, нет, но не знаю, какое чувство у меня зародилось в душе, смотря на вас, М. Вл., и как надо вас направлять в отношении политики, вы очень молоды и неопытны, я не мог наглядеться, когда вы спорили, кажется, смотрел бы на вас всю жизнь при лунном свете, а теперь вы еще лучше кажетесь, и вот попадись вы в дороге в другие руки и могли пропасть, как хорошо, что судьба послала мне вас…»

И во время такого разговора, входит Анна и говорит, не стелить ли вам постель, а то устали с дороги, уже поздно и надо ложиться спать. Я вскочила и взглянула на нее строго, а Л.В. сейчас же меня успокоил и громко сказал Анне, возьмите подушки, теплое одеяло, простыни и постелите у себя в «банке». Она жила через дорогу и одну комнату отдавала для «банка». Потом я поблагодарила за ужин и он пошел с нами, провел меня, пожелал всего хорошего.

И вот я прошла через хату, где спали. Анна была обижена, зажгла свечу и постелила постель, но я не могла ее так отпустить, поблагодарила за все и крепко поцеловала, на что она сказала, что ничего, знает она молодоженов и она все равно увидит нас вместе, на что я разсмеялась, потушила свечу и в окошечко увидела, как Л.В. ушел к себе, но я так устала, что сейчас же уснула крепко, проснулась очень поздно и посмотрела в окошечко, а Л.В. стоит уже одетый в белую чистую рубашку. Я не поняла сразу, где я, сейчас же вскочила, вижу стоит на табурете большая миска с водой, душистое мыло, полотенце. Я умылась и вошла Анна, приветливо поздоровалась и удивилась, что я такая худенькая. «А ваш уже ждет вас-то», – но я разсмеялась, потому что он не был мой, а анна не верила.

Когда я оделась в свежее платье, причесалась и вышла, то Л.В. уже шел ко мне на встречу, поздоровались и он сказал, что днем я лучше, чем при луне вечером. Не знаю, что со мной сделалось, но я улыбнулась и помню, как он серьезно пожал руку. Что меня привело к смеху, но он не улыбался.

Подала Анна завтрак очень вкусный, горячий, а после завтрака вместе пошли искать лошадей свободных, за которые я должна была уже заплатить. Но что ж делать? Я должна ехать и мы с трудом нашли одного и, конечно, благодаря Л.В., которого так любили крестьяне, а так как был разгар полевых работ, то обещали к 5-6 ч. вечера, так что пришлось пообедать и когда лошади были поданы, то тогда лишь Анна поверила, что я не жена Л.В. Я предложила деньги за обед, завтрак и ужин, за что Л.В. обиделся и сказал, что когда будет в м. Словечно, тогда я его угощу. Анне я заплатила, за что она была благодарна и жалела, что я уезжаю.

Дорогой я думала, какой хороший фельдшерский пункт, есть там большой шкаф с медикаментами, малый с инструментами, стол с перевязочными материалами, стол для записи больных, кушетка, все есть для того, чтобы оказать помощь и лечить больных и мне, после окончания, попадется такой же пункт и я буду с большой любовью относиться к больному, и село, где все меня будут знать и я в свободное время буду беседовать с крестьянами. И так рисовала я свою жизнь через год, когда я буду самостоятельно работать на фельдшерском пункте.

И так незаметно приехала в м. Словечно, земская б-ца находилась на окраине местечка, против школы, а рядом волосное правление. Я расплатилась с крестьянами, попрощалась и пошла с вещами в б-цу.

Встретил меня фельдшер и сейчас же повел в свою квартиру и познакомил с женою и у них было два сына, 3 лет и 5 лет. Встретили меня очень радушно, накормили и при б-це дали комнату, где устроили очень уютно, койка чистенькая с бельем, стол. Деревянный белый диванчик и два белых кресла, вешалка и дорожка и белый шкафчик. Жена принесла несколько вазонов и букет цветов принесли мальчики и комната приняла очень уютный вид. Высокая, чистенькая, побеленная. Пожелали всего хорошего и я осталась одна, постелила, потушила лампу и легла, так как завтра надо работать с раннего утра.

 Уснула крепко, но проснулась рано. Пошла умылась и кухарка б-цы Акулина принесла мне горячий завтрак и кофе с молоком, а я угостила тем печеньем, что мама мне дала и пирожками, договорилась, что она будет мне готовить завтрак, обед и ужин – закрыла и отдала ей свой ключ, пошла осматривать больницу снаружи, где встретила фельдшера и он назвал меня своей помощницей, что меня очень обрадовало и пошел показывать б-цу.

Здесь было хирургическое отделение на 30 коек и больше больные раненные еще на фронте, а также с опухолями и др. болезнями, потом терапевтическое отделение на 50 коек, где лежали с плевритом, воспалением легких и сердечные, затем в стороне домик, эпидемические больные на 20 коек, но сейчас там лежало только 12 больных из них 4 тифозных, 3 скарлатина и остальных 5 дифтерийных.

Большой приемный зал, комната для аптеки, очень хорошо оборудована, перевязочная комната тоже хорошо оборудована и кабинет, где принимали больных. Врач приезжал один раз в неделю из г. Овруча.

И вот начался так мой первый день. Мы сделали обход больных и я с ним же сейчас же раздала лекарства и все, что нужно сделала, даже успела сделать массаж до проема больных, чему больной остался доволен. Прием больных делал фельдшер, а я выдавала лекарства, перевязывала, смазывала мазью чесоточных и так мы проработали с ним до 1 ч. дня, потом опять обход больных и выдача лекарств, затем присутствовала на выдаче больным обеда и тогда я лишь могла быть свободна. Когда пришла, то застала комнату чистой и на стол уже было накрыто. Акулина накормила обедом и удивлялась, что ем мало. Мне жалко было Акулины, она была красивая и муж пьяница ее бросил с 3-я детьми 6 лет девочка, 4 г. мальчик и 2-х лет девочка. Дети были хорошенькие и я им каждый день давала печенья, а потом конфекты.

Вечерний обход я уже делала сама, измерила t; больным, раздала лекарства и вообще все, что надо сделать больным, потом успела быть на выдаче ужина и тогда ушла очень довольна – фельдшер еще не вернулся, его вызвали к больному в село и я ждала его с его женою и когда приехал, то сделал со мною обход и ночные назначения и был очень доволен мною, что все я успела сделать и сказал, что ночью он сам будет навещать больных, а я должна отдохнуть, так как с 7 ч. утра уже будем работать.

И так продолжалось день изо дня в течение 2-х недель. В свободное время, я бывала у учительницы в школе и ея сын – студент Киевского университета, стал за мной ухаживать, а также начальник почты – старый холостяк и вдобавок приезжал Л.В. из Покалева, которого я очень холодно принимала, вернее сказать. как-то избегала его и не могла потом отдать себе отчета, почему я боялась Л.В.

И вот после 2-х недель моей работы в б-це с фельдшером Вознюком, он говорит, что должен отвезти жену с детьми в г. Дубно и немного побудет с ней и вернется, а на его место пришлет земство из г. Овруча фельдшера. Сдал он мне ключи все и я должна была выдавать продукты в 5 ч. утра, снимать пробу, делать обходы утром, днем и вечером с назначениями и так забегать несколько раз на день к больным. Я ночью тоже должна была обходить и обслуживать больных, думала не выдержу, так уставала я от приема, от приготовления лекарств и были вызовы меня в местечко к больным и даже на выезд в село. И так прошло три дня и я послала в Овручское земство, чтобы немедленно прислали врача или фельдшера. И в тот же день был прислан фельдшер Л. Вас., ему сказали оставить пока пункт и немедленно ехать в Словечанскую б-цу, и мне стало легче, так как стала также работать, как работала при фельдшере Вознюке. Одно меня раздражало и даже сердило, когда приходил Л.В. в аптеку и говорил: «Товарищ Николенко, сделайте пожалуйста такое-то лекарство», – и видя, что я сержусь, сейчас же говорил: «Тов. Николенко, я больше не буду говорить тов. Николенко», – или иногда говорил: «Мадам Николенко». Я очень просила не говорить и он обещал и все-таки в течение дня, возьмет и скажет.

Он взял всю работу на себя и старался меня облегчить во многом, ночные дежурства он сам нес, но в свободное время, если такое и было, не отходил и мы гуляли во дворе б-цы, он качал меня на качели медленно и так просил, чтобы сидела спокойно, а также, когда гуляли к лесу (местность была очень красивая и назвали мы «маленькая Швейцария»), то тоже очень просил не бегать, а идти спокойно, что меня смешило, а он улыбался только. Но нравилось мне в нем то, что был очень серьезен в работе и больные очень это оценивали, на вызова в местечко всегда брал меня и знакомил с больными, что очень много дало мне пользы, а также во время приема, тоже заставлял вместе выслушивать и таким образом я приобретала практику.

Помню как через дорогу в волость был больной туберкулезом Иван Алексеевич Линчеев и когда он меня взял к этому больному, то больной стал просить меня, чтобы я приходила к нему чаще, потому что жена забросила его, трое маленьких детей и какая-то женщина его обслуживала. И вот я бегала часто, несколько раз на день, окно открыто и лежит он бедный и смотрит на зелень, подняться не может и просит читать стихи Надсона, очень он их любил и смотрел на меня такими благодарными, ласковыми глазами, что сейчас пишу и будто бы их вижу.

Очень волновался Л.В., но сделать ничего не мог, потому что тоже очень жалел эту молодую жизнь и когда я пришла с Л.В. к нему под вечер попросил меня почитать, а потом захотел встать, а ведь не поднимался уже 2-3 месяца и вдруг встал протянул одну руку, а другая лежала на моих плечах и сказал: «Как хорошо, я здоров», – и мы подхватили его, потому что упал бы на пол, и положили уже мертвого на постель, и я упала на колени перед ним и стала громко рыдать.

 Л.В. возился с ним, делал ему еще уколы камфары и с кофеином, но напрасно, тогда он осторожно меня поднял и усадил в кресло, а сам закрыл покойного простыней, я продолжала плакать, но он взял меня за руки и вышли в другую комнату, где старался успокоить, а тут уже прибежала женщина и много стало собираться людей, а потом пришла с гулянья жена, мы ушли и я не могла поверить, что бывает такая быстрая, легкая смерть.

Как ни упрашивал меня Л.В., но я не ужинала и из-за меня он тоже не кушал. Вообще, когда он приехал, то Акулина попросила меня очень, чтобы я ее пожалела и чтобы не ходить два больших конца в б-це, чтобы Л.В. кушал бы у меня, на что я согласилась, так что утром вместе завтракали, потом обедали, полудничали молоком и ужинали, потом я узнала от Л.В., что он сам просил Акулину, чтобы она сделала так, чтобы кушали мы вместе; печальные были дни, пока не похоронили Ив. Ал., я ела очень мало и только потому, что Л.В. со слезами на глазах просил меня кушать, а если бы не он, то упала бы совсем с ног, потому что работы много, но Л.В. был очень хороший исключительный человек.

Он старался чем только мог отвлекал меня от этого печального исхода с Ив. Ал., он достал много интересной литературы по медицине и много говорил о политике, говорил о Ленине Вл. Ил. и так заинтересовал меня, что я слушала с большим вниманием и так же полюбила Ленина В. И., как и любил его Л.В., приехал сам фельдшер Вознюк и мы как раз шли по «маленькой Швейцарии» – и вдруг Л.В. говорит мне, что любит очень меня и теперь ему будет не жизнь, если я не соглашусь быть его женой. «Не говорите сейчас мне ничего, а подумайте и ответьте». Но я, как девочка все равно разсмеялась, но он стал просить, чтобы серьезно я обдумала, потому что я для него сейчас все…

Я быстро сама ушла от него и стала волноваться, видела его глаза, полные слез, а слова так и звучали в голове: «Я люблю вас очень, подумайте…»

Закрылась в комнате и никого не пустила и не открыла на его стук. Утром надо идти на работу и входит он, как всегда завтракать, подходит и говорит: «Я не спал и думал о вас, скажите да или нет». И видя эти правдивые глаза и ожидания, я ответила: «Да, согласна», – и он крепко обнял и поцеловал в губы, так что я чуть не упала, первый поцелуй мужчины… И когда вошла Акулина, он сказал ей: «Смотрите хорошо за моей невестой, скоро приеду и вас награжу за это», – я сидела с опущенной головой и мне не верилось, что так скоро Л.В. стал моим женихом.

 Пришел фельдшер Вознюк, и он ему тоже сказал. Он стал поздравлять и желать всего хорошего в жизни, потом пошли все работать. Л.В. все сдал и днем попрощался со мною, долго целовал мне руки. Через три дня приехал и одел мне на палец колечко, привез флакон духов и коробку конфект шоколадных, побыл и уехал.

И я начала продолжать работу, которая была у меня до 1-го июля, так как разрешили мне ввиду замужества уехать раньше на месяц. Тяжело было прощаться с больными, но Л.В. ожидал с нетерпением, когда я буду свободна. Преподнесли мне хлеб, цветы, фрукты и все было торжественно, но и вместе с тем тяжело. Приехал врач и очень хвалил меня за работу и желал всего наилучшего в жизни и с таким напутствием меня увез мой Л.В. в с. Покалев, где торжествовала Анна, что я все-таки буду женой ея дорогого фельдшера.

До того, пока мы еще не обвенчались, я жила в «банке» у Анны. Я была счастлива, что Л.В. разрешил мне учиться дальше и обещал помочь, но пустит лишь тогда, когда я стану его женой. Кушали вместе и гуляли, а также принимали больных, потом познакомилась с тремя учительницами – Аня и две сестры Маша, Поля, – а также с учителем Григ. Ив. И старым Илар. Ив. И его сыном Геннадием – студентом Киевского университета, так что свободное время было занято и весело проводили с прогулками в лес, который находился в 20 мин. ходьбы.

Написала родителям и отец не очень хотел дать благословение, потому что он, Л.В., был крестьянином. Л.В. написал моему отцу и выразился так, что хотя и бывший крестьянин, но теперь общий гражданин, просит руки его дочери М. Вл., мама и все были согласны, но в конце концов я написала отцу, что как мне не больно будет без его благословения, но раз я дала слово Л.В., то не изменю его и все равно выйду замуж и после этого письма отец прислал благословение и посылку прислали с материалом для венчания.

И вот настал день 5/VII, день моего брака. С утра было много хлопот и меня окружало много девушек, сами одевали, причесывали с пением всё, одели фату и украсили ее живыми цветами до пола всю. Я не верила, что это я, когда увидела себя в зеркале, а главное не пускали ко мне Л.В. и его повели первого в церковь и заставили долго ждать, а потом меня в окружении девушек.

Церковь была освещена, хор, много народу и все это произвело на меня сильное впечатление и самое венчание, я еле держалась на ногах, так была всему поражена, потом поздравления с букетами цветов и когда вышли из церкви, то стол застлан белой скатертью и на нем полотенце, на котором лежал большой хлеб и соль, пройдя дальше немного опять стол с хлебом и солью и так до нашего дома и при входе в дом встретила Анна с хлебом и солью.

Потом ужин, танцы, а на дворе не переставали петь девчата и хлопцы, я выходила, угощала их и все желали мне счастья. Танцовала я со всеми, а музыканты были любительские, а также с девчатами и хлопцами на дворе, куда выходил Л.В. и меня забирал, что придавало больше веселости и так до 3 час. и начали расходиться, ничего не убирая. Остались мы вдвоем…

Встали очень поздно и когда я сказала ему Л.В., то он сказал, что будет целовать безконечно раз и я начала называть его «Луша», что ему очень и очень понравилось, а меня стал называть «Муся» – и сказал, что я теперь его навсегда, а он мой навсегда.
Пришла Анна и принесла в подарок блюдо с пирогом. Поздравила и сказала, что не ошиблась, когда думала, что я жена Л.В., а оно так и есть. Потом учительницы принесли большой белый чайник с чашечками в подарок. И крестьяне принесли мне живого зайца, и я его посадила в яму, где картофель засыпали, и кормила капустой, морковкой. По всем приношениям и поздравлениям я только видела, как его любили крестьяне и какой он хороший и умный человек.

Когда мы остались одни, после ухода гостей, он сам снял осторожно фату, и все так делал, чтобы не испугать меня, зная застенчивость девушки. И это чувство его ко мне тогда не оттолкнуло, а наоборот привязало к нему больше и крепче и я поняла, что он есть настоящий человек и полюбила его также, как он меня с первой встречи и не думала я тогда, что это моя судьба, с которой я должна идти по жизни своей нога в ногу…

У нас начались самые счастливые дни. Ежедневно мы принимали больных вместе, потом шли в лес и там всегда он встречался с крестьянами (впоследствии я узнала, что подпольные работники) и он мне много говорил о революции, о перевороте и о тов. Ленине, которого я также полюбила, как он любил.

Я их оставляла, а сама углублялась в лес, где собирала грибы и рвала цветы, а он подкрадывался ко мне и сзади внезапно обнимал… Я видела, что не может без меня быть ни одной минуты, потом возвращались мы домой с большими букетами и нас все встречали приветливо.

Если был вызов к больному в другое село, я тоже ехала и всю дорогу он заставлял петь песни и сам подпевал, из любимых песен: «Ой, мій місяць, місяченько, ні світи нікому, тільки моєму міленькому, як іде до дому…”, “Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю…”, ”Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить…” Крепко он держал меня за талию и так любил слушать, когда я пою, что подпевал очень тихо. Громко пели революционные песни, так мы провели незаметно две недели. Он получил отпуск и поехали к родным, так как занятия должны были начаться с 1-го августа в фельдшерском.

Родители жили при садоводстве, встретили нас с хлебом и кувшином с водою, при них остались только Юля и Лена… Хозяйка дала нам комнату, выход из которой был на террасу, крытую виноградом и кругом цветы, а дальше улей и ежедневно давали нам целую «соту» с медом на тарелке и свежих роз и действительно жизнь была, как в раю, одно печалило моего друга-мужа, что предстояла нам разлука. И как я его не успокаивала, не утешала, но был грустным и видя меня молодую, жизнерадостную, он только улыбался и крепко обнимал, говоря: «Будь осторожна везде и всегда, потому что переживаем мы сейчас революцию, где нужны молодые силы и я не хотел бы тебя потерять, так как с тобою мне легче будет бороться…   
      
И так мы подолгу сидели на берегу реки, смотрели на луну и ко мне тогда закрадывался страх и я думала о будущем, о борьбе, которую надо будет перенести и прижималась к своему другу и говорила: «Нас никто не разлучит», – он только крепко меня держал и целовал и мне делалось почему-то страшно, смотря в неизвестность будущего и поздно возвращались домой.

Время настало и мой друг уехал на работу, а я вернулась домой грустная, чего-то не хватало, а ведь через два дня занятия и вот я пошла к Тале, которая меня утешила, пошли в фельдшерское, где директор был недоволен, что я вышла замуж, потому что он хотел меня из фельдшерского прямо направить в медицинский институт, а теперь «ваш муж вас не отпустит», но все-таки поздравил и подарил стетоскоп, плессиметр и молоточек. И вот 1-го августа все пришли, но нам объявили, что занятия начнутся по новому, т.е. 1/ІХ пришло извещение свыше… С радостью прибежала домой и стала собираться к своему другу в свой дом, ведь еще месяц могу погулять и ему помочь.

 Побежала в город искать, чтобы ему купить и купила чернильницу (из которой я сейчас пишу и которая ему очень и очень понравилась и всю жизнь он только писал из нея) пресс-папье, ручку и карандаш. Родители советовали отдохнуть, так как я была худенькая, но я и слышать ничего не хотела, мамочка напекла вкусных пирожков, мазурок, булочек и других вкусных съестных припасов и я уехала в тот же вечер, мне так хотелось сделать сюрприз внезапным своим приездом и разсеять его грусть и задумчивость, которая появилась у него при отъезде, первой нашей разлуки. Приехав на станцию Коростень, я должна была ждать несколько часов поезда на Овруч.

И вот на ст. Коростень были собраны рабочие и вообще много другого люда и ораторы вскакивали на стол и говорили и говорили очень много за временное правительство, за свободу и я была, как в чаду. Многое открылось мне перед глазами и чувствовала, что надвигается новая, светлая жизнь для всех и нашему бедному крестьянину будет легче и рабочему и всем угнетенным, порабощенным станет легче жить на свете и я с такой радостью приехала в г.Овруч, наняла подводу и с таким нетерпением ехала, чтобы все разсказать, что видела и слышала своему близкому, родному другу-мужу, наконец, приехала, соскочила и вбежала на крыльцо, а навстречу – он и схватил меня на руки и внес в комнату, а там находился у него в гостях студент из Ленинграда (петербурга) и увидя такую встречу, не хотел нам мешать и отговорился, что ему надо еще куда-то зайти, и как я не оставляла обедать и Луша тоже уговаривал, не хотел никак остаться и ушел.

Тогда я стала с жаром говорить о всем, что видела на станциях и слышала и мой друг говорит мне, что предстоит большая борьба, это «только цветочки, а ягодки будут впереди» – и не выпуская моих рук, смотря все время мне в глаза, он говорил и я не верила, что это он говорит, а казалось мне, что я слышу все это на станциях. Прервала наш разговор Анна, которая прибежала со мной поздороваться, потом соседи пришли, а вечером учительницы и учитель со студентами и мы играли на гитаре, балалайке, устроили струнный оркестр, пели и весело провели время, но я заметила, что со студентами часто мой друг шептался и после ухода всех, когда я спросила, то сказал мне, что они лечатся у него и он им давал советы.

Пролетел месяц незаметно, с утра мы заняты были своими больными, если вызов, то и я иду или еду вместе с ним. Вечерами у нас молодежь и всегда все новые и новые студенты и за пением и музыкой никто не слыхал, что он говорил. Несколько раз я присутствовала, когда он выступал среди сходки крестьян так толково, умно говорил мой друг о революции, о том, что легче им будет жить. Все крестьяне очень любили, уважали своего фельдшера, и когда мы возвращались домой, то я не верила, что это мой муж, только его пожатие моей руки, я чувствовала, что имею защиту, сильную, крепкую в лице своего друга-мужа на всю жизнь связана с ним…

Прошел месяц и мне надо уезжать, тяжело было разлучаться, я видела в его глазах слезы, но я не плакала. Крепилась, пока не осталась сама в вагоне, там я уже дала волю слезам. Но ничего не поделаешь, надо закончить фельдшерское. Приехала и на следующий день начались занятия, так что не опоздала я.

Занятия очень были интересны и это меня отвлекло немного от моего друга. Я стала увлекаться психиатрией, диагностикой, хирургией и вскрытиями, а также и акушерство с гинекологией меня очень занимали. Лекции проходили с 8 ч. утра и до 2-х час. дня в аудиториях при больнице, а потом практика в этой же больнице и домой я приходила к 10 ч. вечера. Надо было еще заниматься к семинарам, так что ложилась спать в 2 ч. ночи, а иногда и позже, чувствовала, что здоровье уходит, но сила воли меня заставляла и я занималась.

25-го октября 1917 г. разразилась революция, как гром пронеслась она над нашим городом. Радость большая, но условия тяжелые были бытовые. Надо ходить на занятия, но кругом неспокойно и не раз свистела мимо моей головы пуля, а я бежала или в больницу, или из больницы домой. Один раз царапнула меня пуля за ногу, но ничего не поделаешь… Все мы ф-цы и ф-ра как-то сплотились и говорили в свободное время только о том, что сейчас происходит в г. Москве и в г. Петербурге. Иной раз мне казалось, что я не увижу своего друга.

Раз ночью отец слышит стук, а он ложил возле кровати топор, я к дверям, а отец не пускает, но я вырвалась и что же – слышу голос моего старшего брата Жени, он приехал из г. Гельсинфорса, моряк, я впустила к большой радости моих родителей и он говорил, что не надолго, потому что направлен партией в г. Киев и разсказывал, как добирался по ночам и то ему вдогонку летели пули, долго не мог быть у нас и одной ночи ушел.

Я с мамой много плакали о нем, не зная, что и как доберется в г. Киев, также пережили много, когда приехал мой друг, в такое тревожное время и привез мне продукты, я очень журила его, а он говорит, что просто места не может себе найти без меня и волнуется, видя, что делается не спокойно. Я взяла слово у него, чтобы больше не приезжал, обещал, но не выполнил и еще раз приехал с продуктами и когда уехал, то была большая перестрелка с чехословаками, чего только не было тогда, переживанья большие, потому что видела я трупы без задней части головы или совсем без головы – это стреляли разрывными пулями и я ходила среди трупов, думая не раз, ни брат ли мой здесь или ни друг. Письма плохо доходили, так что пока получишь письмо, то передумаешь все…

Приближались каникулы зимние и я решила поехать к своему другу, как будто бы стало спокойнее. Мама приготовила меня к отъезду и я уехала, все как-то благополучно было, встретил меня мой муж, был вечер и на ст. овруч окружили нас какие-то люди, отвлекли от вещей и стянули мои вещи, бросился за ними муж и возчик, но не нашли, а я стояла с подводой сама среди поля и плакала, никого не было, это первое горе мое и никак не мог меня Луша успокоить. Всю дорогу прижимал к груди, утешал и обещал лучшее сделать, но ведь я везла все новое и когда же я буду иметь это? Ведь мне пришлось сменить свое белье на кальсоны и его рубашку, пока где-то удалось достать полотна и я. Когда оставалась сама, то плакала о своих вещах, которые я сама, своим трудом приобрела, и кораллы настоящие красные, подарок Луши, тоже были с вещами, для меня было большое горе, когда меня бандиты так обидели.

Катались, ездили в гости, все было хорошо, если бы не пропажа вещей.
Один раз мы возвращались лесом и с нами был лошонок, сани просторные и неслись по гладкой, снежной дороге, вдруг говорит мне мой друг: «Оглянись!» – и я когда оглянулась, то увидела огоньки и протяжный вой. «Это волки!». За нами гнались, лошонка мы взяли в сани и я обняла и крепко держала его, а лошади, чувствуя как бы беду, неслись вовсю и крепко меня держал Луша, а возница еле держался, так бежали лошади и мне казалось, что мы не едем, а летим по воздуху, а вой их все ближе и ближе, но вот село и въехали, а собаки бросились и таким образом отогнали волков. Луша всю ночь ходил и смотрел за лошадьми, потому что они были так потны, что выступила пена и благодаря уходу внимательному, были спасены лошади и не забуду, как мать лошонка смотрела благодарными глазами на нас и лизала всем руки за то, что спасли ея сына, чувствует животное, умная лошадь…

Каталась я на коньках и саночках съезжала с горки, и в снежки играла, было весело и вечерами пение, музыка, беседы и так прошли каникулы и я с тоской оставляла своего, но надо ехать. И вот я опять в г. Житомире, занятий было очень много и практики в больнице прибавилось, так что не было времени и покушать. Стали знакомить нас с психиатрическими больными и на меня произвели удручающее впечатление. Хороший психиатр, доктор наук Долнер старался все нам показать и объяснял как своим родным детям.

И вот, когда мы вошли с ним в палату на 2-х больных, то один, что часто выглядывал и посмеивался, помню, как остановился д-р Долнер и спрашивает его: «Ты чего смеешься?» Молоточек и стетоскоп держал он в приподнятой руке, и больные, видя это, как-то подчинялись, можно сказать боялись, и когда он спросил его, то он сказал: «Нет головы», – тогда заметил кровь от кровати другого больного стекала к дверям, тогда доктор быстро подошел к кровати и снял одеяло – один ужас, больной был без головы, и на вопрос: «Где голова?» – «Нет», – и посмеивается, потом нас заставил выйти, а брали не более 3-4 человек, у меня мороз по коже проходил и все мы волновались и смотрели в щелку и видели, как он открыл дверь в печку и вынул оттуда голову больного, сейчас же этого больного отправили в одиночку под строгий надзор. Оказывается, что мастер, когда работал, забыл инструменты, а больной спрятал, потом совершил преступление и был доволен, что тот уже молчит, потому что его голова спрятана в печке – «секрет», – который только сказал одному доктору.

На эту тему очень много нам говорил д-р и мы слушали все с большим вниманием и готовили всегда и д-р нами был доволен.

В хирургии я столкнулась с операциями и увидела, что только не делал болезнь «рак». Как мне хотелось бы быть хирургом, так думала я, работая в хирургии.

Д-р Быков по акушерству и гинекологии очень нас всех заинтересовал и один раз взял меня к одной женщине, сказал что делать и ушел, не могу забыть, как я волновалась, но приняла ребенка, и когда он пришел, ребенок был спеленат, мать-родильница лежала чистая, а место в тазу. Проверил и остался очень доволен и сказал им, что это хорошая будет акушерка, они мне что-то давали, но я не взяла, домой прислали торт и цветы и я написала о всем своему Луше, мы писали каждый день друг другу, так скучали, в особенности он переживал за меня, ну а я за него.

В аптеке уже готовили мы лекарства всем отделением, конечно, под наблюдением провизора Гардона. Терапевт бросил нас к больным тяжелым легочным, мочеполовы, печеночным, почечным и сердечным, тогда все эти больные входили в одно отделение «терапевтическое». Много мы почерпнули от д-ра Краевской, она нам читала очень хорошо лекции, а практика была у нея хорошая, старалась все свои знания отдать нам и мы слушали и готовили ей хорошо, чем она была очень довольна и среди этих несчастных б-х мы проводили много времени, чему были довольны и сами больные.

Но когда пришлось столкнуться с лектором по кожно-венерическим болезням доктором медицины Красновым, то для меня открылся совсем другой мир. Я не знала ничего этого, что увидела. По утрам милиция приводила несколько женщин-проституток, а также были и мужчины, которых он нам показывал, объяснял и этих больных оставляли в больнице, когда я стала осматривать в первый раз «такую» б-ю, то была удивлена тем, что «она» была накрашена и смеялась, когда я в смущении осматривала «ее» и говорила, т.е. ставила диагноз «ея» болезни перед д-ром Красновым, о ей ни по чем это было, еще отпускала «она» всякие словечки, но д-р строго «ее» останавливал, но когда мне пришлось диагностировать мужчину, я думала, что не смогу, хорошо, что д-р вмешивался и тогда «он» прекращал безобразия в отношении своего поведения. Очень смотрел за нами д-р, чтобы не заразились бы и действительно это так преподносили, что все мы любили медицину и больше к ней привязывались.

Сейчас вспоминаю как хорошо все преподаватели делали, ведь эта любовь к больному осталась на всю жизнь и работая, я всегда так близка была к б-му, как говорится, сжилась с больными и старалась помочь, утешить и видя успех в этом, для меня была большая награда. Много значит хорошее начало, хороший пример леч. врачей и прекрасное преподавание – это дает большую пользу для больного, что необходимо каждому медику.

И так дни проходили за днями в тяжелых условиях, но мы занимались хорошо, что показывала практика и семинары, много приходилось готовить, потому что это был уже выпускной последний год и близились наши экзамены. Мне не было страшно, но все-таки закрадывалось волнение…

Дали нам всего месяц на подготовку к экзаменам. В письмах меня успокаивал мой друг-муж и писал, что наука необходима в особенности для села и медицинская помощь и ждет меня к себе уже настоящей фельдшерицей и с его помощью я буду работать. Такие письма от любимого человека еще больше придавали энергии и я с подругой своей Талой занималась усердно.

Первый экзамен по латыни сдали отлично, а также по хирургии, диагностике, психиатрии, кожно-венерич., гинекологии, фармации и др. отлично.
 Вскрытие судебное, сделали отлично на удивление всем преподавателям, даже сама не ожидала и директор подошел ко мне со слезами, говоря: «Зачем вышли замуж? Если не были бы замужем, то я отправил вас сам в г. Киев, чтобы занимались на медицинском факультете, а теперь вас муж не пустит». Хотя я говорила ему, что пустит, там у меня сестра живет, но он качал головой и говорил «нет». Так и сбылось, как говорил д-р Соболевский, но я не верила и думала, что мне удастся поехать учиться в г. Киев, но что было фактом – это то, что я окончила фельдшерское, получила диплом, получила поздравление от всех преподавателей, а также все студенты; вечера не устраивали, потому что не было настроения ни у кого, да и время было тревожное – революция, и мы все рвались скорее на свободу, но директор всех нас собрал у себя и его милая старушка-жена устроила нам ужин скромный и чай, но что самое главное это слова д-ра, которые глубоко запали в наши молодые сердца.

Он говорил: «Прошу вас, мои дорогие коллеги, первое слово к вам, не как к студентам, а как к своим близким товарищам, не будьте горды и черствы. Ваш труд принадлежит живым существам и помните, что к несчастным, а также хорошенько запомните, что много пострадавших теперь есть и будет еще и должны быть очень внимательными, если придется самим работать, то прибегай к книге и вспоминай все, что проходили, не уничтожайте лекций, они дадут вам пользу и при помощи их легче будет лечить…» и т.д. Пожелал всего найлучшего в жизни и выпил с нами вина, причем подходил к каждому из нас и целовал крепко со слезами на глазах…

Я плакала и многие другие, жалко было, что так быстро пролетело время – это четыре года, самое счастливое наше молодое время, мы так были сплочены, вернее нас все связывало, что разставание с преподавателями было очень тяжелым и нам всем друг с другом.

Но время настало и оно было неизбежно – я прибежала домой с дипломом в руках и криком «Ура!» Родители, сестры поздравили, но мамочка заплакала, она чувствовала, что уеду уже надолго и неизвестно, когда мы увидимся.

Сложила я вещи, мамочка приготовила вкусненького на дорогу, попрощалась я со всеми своими товарищами, а с подругой Талой я никак не могла разстаться, обе плакали и все мы чувствовали, что больше не увидимся никогда и так получилось, потому что всех назначили на места, одна я получила разрешение ехать к мужу, потому что там я буду работать. Есть ли кто их них сейчас? Живы ли? Работают ли по медицине? Ничего я не знаю, только через год получила весточку, что умерла моя подруга Тала…

Прощай. Житомир, прощай, б-ца, где провела я четыре года, которая дала мне много потом в жизни при работе. И вот я уехала навсегда из родительского дома, очень тяжело было оставлять родных, но ничего не поделаешь, надо было ехать к мужу и работать. С собой я взяла меньшую сестру Леночку и мы весело провели в дороге время, она окончила гимназию, писали стихи и в дороге сочиняли, так незаметно добрались до с. Покалев и в тот момент, когда мой муж собирался ехать мне на встречу в г. Овруч.

 Радость была большая и мы отпраздновали мой день окончания фельдшерского и даже танцовали под гитару с балалайкой. А на следующий день я взялась за хозяйство и работу, а Леночка ходила в лес и подружилась с учительницами и проводила с ними весело время. В свободное время, а его у нас редко было, мы тоже присоединялись в этой веселой компании, но я замечала всегда, что мой муж удалялся с мужчинами, в последствии, через несколько лет, я узнала, что он работал в подпольном ком. партии, а я ему помогала, не зная этого сама. Часто, когда мы были свободны, он долго смотрел на меня, не выпуская моих рук из своих, говоря: «Я не ошибся, я очень полюбил тебя и нашел то, о чем мечтал всю жизнь – это друга-жену, жизнь мой!..»
Я чувствовала, что мы встретились и никогда не разойдемся, что мы созданы друг для друга. И вот говорит мне однажды: «Поедем к моим родным, а то неизвестно, что будет дальше, ведь мы так заняты друг другом, что я и не говорил тебе, где живут мои родные».

И действительно, мы никогда не говорили о его и моих родных, но моих родных он знал, потому что мне надо было закончить фельдшерское, а его я не знала, что живут его родные близь г. Очакова. Я согласилась и мы собрались быстро, так что Леночка пробыла у меня с мая м-ца и до августа, она очень хотела ехать, но я боялась родных, что так далеко увезу ее, и вот мы все поехали до ст. Коростень, Леночка на г. Житомир, а я с мужем на г. Киев и оттуда в г. Одессу. Ехать было хорошо тем, что чувствовала защиту – это муж и никто не был мне страшен, даже немцы, которые, как крысы, вползли в наше отечество, пользуясь тем, что тяжело было тогда в России, многие бросали фронт, бежали и занимались грабежами, примыкали к всяким бандам и много стоило усилия уговаривать, чтобы не делали этого… И вот на такую тему мне все время в дороге говорил муж и как друг старался объяснить положение в России. Но за билетами на станциях я ходила, потому что Луша не хотел показываться немецким начальникам, потом я поняла, почему…

И вот приехали в г. Одессу, показал мне ее и очень мне она понравилась, попросил он одних, что ехали в с. Тузлы и далее, чтобы нас повезли, они согласились и мы ехали фургоном все время по берегу моря, выехали в сумерки из г. Одессы, а это 60 километров к с. Тузлы, ехали ночью и приехали в 2 ч. ночи, и когда подъехали, то так обрадовались все его родные, что разбудили половину села, все хотели посмотреть нас, началось угощение, потом отвели нам одну комнату и я так устала дорогой, что вскоре уснула крепко и муж тоже. Проснулись поздно в 9 ч. утра, слышу шопот за дверью и кто-то что-то збивает, а муж мой улыбается, видя, что я прислушиваюсь. Смотрю в избе на табурете стоит миска, мыло и висит белоснежное полотенце. Мы встали, умылись, оделись и он говорит, что я хороша собою, но я вырвалась из его объятий и побежала в сени, там его мать – очень старая, сбивала масло и полно было уже гостей – родственников. Прежде я разцеловала его маму, отца, а потом всех их родных, выбежала во двор, познакомилась с собаками, кошками, с теленком и была довольна, что есть куры, утки, гуси и козочки…

Мне было так радостно видеть хозяйство, гарман, огород и малый сад, кухня во дворе, сарай и лошади, которых я погладила и они только мне ответили ржанием, все осмотрела с такой радостью, что не заметила, что за мной ходил муж, а его родные и родня смотрели с крыльца и все улыбались. Он взял меня за руку и мы вернулись к ним. Стол был накрыт и его мать не знала, чем меня кормить, все свежее, но я ела плохо и несмотря, что у них был белый хлеб, на что пожаловался им на меня мой муж, потом поехали мы на баштан и я не верила своим глазам, когда увидела много арбузов, дынь, огурцов, тыкв и др. Здесь я помогала собирать огурцы и сносить арбузы и дыни, самые большие…

Когда приехали, то мать его приготовила жаренного поросенка с молодой картофелью на обед и борщ из него, со сметаной. И мне было очень жалко его матери, она так полюбила меня, что не знала как и чем накормить и я, к сожалению,  не могла кушать, запах поросенка вызывал тошноту до рвоты, так что я ушла из-за стола и сколько не возвращалась, все тошнота вызывала у меня рвоту, так что я в другой комнате побыла, пока поели, и слышу, как говорит мать мужу моему: «Это она беременна», – он ответил, что нет и не может быть, и когда мне передал разговор, мы оба смеялись, потому что я знала точно, что я не беременна, но мать нельзя было разубедить, она стояла на своем и стала мне готовить всякие блюда и была счастлива, когда я ела и хвалила. Своею заботой она мне напомнила мою родную мамочку.

На следующий день она опять мне сбивала свежего масла и к завтраку успевала спечь сдобного теста, и все было свежее, творог, сметана, молоко, яичница, кофе и как за ребенком, так за мной смотрел муж и его мать, чтобы я кушала, а после завтрака пошли к старшему его брату Николаю. Семья была большая, но приготовили к встрече нас и на обед был гусь с яблоками, я ела отдельно гуся, а потом яблоки, на что муж смеялся. Здесь я тоже все осмотрела, но детей было 7 и беднота.

И так каждый день мы были в гостях то у брата Федора, потом у брата Ивана, затем у дядей и тетей и везде приготовляли жареных уток или курей и резали много арбузов, дынь, а также все дарили нам, кто из белья, а кто из посуды.
Незадолго до отъезда нашего, поехали на море и это было перед закатом солнца. Вытянули сети, полные живой скумбрии, которая серебрилась на солнце и так было красиво и вместе с тем мне стало жалко ея и я сказала с удовольствием им, что бы пустили в море. Я смотрела с таким восхищением, что рыбаки подарили мне два десятка крупной скумбрии и 5 штук большой пеструги, а муж мой купил у них почти весь улов скумбрии. Но так не отпустили нас, а угостили ухой, жирной и до того вкусной, что казалось, что я ем не наяву, а во сне.
 
Так было живописно в сумерки, костер, море и сказочный гористый берег, все так было красиво и выплыла луна как шар из воды, и эта серебристая дорожка от нея по морю была так красива, что я не могла оторвать глаз, а сзади меня держал муж и говорил тоже: «Как хорошо все кругом и то, что я тобою, моя любимая, дорогая…»

Потом поблагодарили их за все и уехали и вдогонку кричали нам рыбаки, чтобы приезжали к ним в гости. Но нам не было уже времени, так как надо было собираться в дорогу. Заехали мы на следующий день на соляные промыслы и я увидела горы соли и узнала, как трудно было доставать соль – это просто каторжная работа, люди по пояс в холодной воде черпали соль, все худые и многие потом болели и умирали.

Забыла сказать, что из рыбы, что привезли мы вечером, мать приготовляла много вкусных блюд и на дорогу нам оставила и посолила скумбрию для дороги. Молотила я с его отцом пшеницу на гармане и так выпало, что я погоняла его отца, все смеялись, а его отец меня поднял на руки и поцеловал, ему понравилось, как я с ним работала. И так незаметно прошли две недели и готовиться к отъезду, что омрачало его мать, отца и всех, но работа и нельзя было больше гулять. Чего только не наготовила его мать нам в дорогу и вспомнила я свою мамочку, видя заботу его хорошей доброй матери. И вот день отъезда, все провожали и каждый принес нам чего на дорогу, а мать его просила меня, чтобы я берегла свое здоровье, чтобы кушала, а то очень худая и опять шепнула мужу о том, что я беременна, что меня разсмешило, но я крепко ее разцеловала, а она говорит: «Полюбила я тебя, моя родная дочка», – и заплакала.

Со всеми я крепко разцеловалась и скоро вскочила в фургон, но не выдержала, видя, что плачет мать, и я тоже разплакалась, но дорогою меня стал утешать муж и я видела, как ему грустно. Ведь не знаем, что будет дальше с нами и когда увидимся…
Крепко он меня держал и говорил: «Ты одна у меня, а я у тебя, моя любимая, дорогая…»
В г. Одессе он купил книги учебные, так как занимался и хотел сдавать за 8 кл. гимназии, чтобы идти на медицинский факультет и я тогда смогла бы тоже вместе с ним заниматься и жить в г. Киеве, и тогда моя мечта осуществилась бы.

Когда я брала два билета, то нач., конечно, немец, говорит: где же ваш муж, а я сказала, что он делает закупки и еле добилась у него разрешения на два билета.

Наконец мы уже в поезде и ехали в г. Киев, дорогой мне говорил муж, что скоро, скоро этих гадов-немцев погонят из России и так мне много говорил о революции, что я думала, что все еще впереди, все ужасы жизни и крепко держала его за руку, а он меня обнял и прижимая говорил, что бы я не боялась бы ничего, пока он со мною; и так незаметно приехали мя в г. Киев.

 Сейчас же заехали к сестре Лизе, у нея двое деток было – Люся 8-ми лет и Ледик 3-х лет, очень милые детки, мы ходили по городу и зашли к брату Жене, у него дочка была 5-ти лет – провели вместе вечер только и должны были ехать на поезд. Так хотелось побыть дольше с ними всеми, но надо было спешить, потому что кончался отпуск у мужа, но даром он не спешил, потому что дорога от г. Киева и к ст. Коростень была трудновата и пересадка на ст. Бердичев стоила много волнений, пока достали билеты, а потом долго ждали поезда и на г. Овруч, ночевали в каком-то постоялом дворе, где из-за клопов не спали всю ночь, а сидели на стульях, наконец, приехали в г. Овруч и оттуда уже подорожней подводой приехали в с. Покалев и там сейчас пришли какие-то мужчины и долго беседовал с ними муж, и незаметно тучи надвинулись на нашу жизнь...
 
Мне все было как-то не по себе, так что поехали опять в г. Овруч к гинекологу и он сказал, что я беременна уже три месяца, тогда пошли к акушеру, то же самое сказал, пошли еще к другим врачам – повторили то же самое и предупредили, что роды, якобы, будут тяжелыми, потому что я худая и узкий таз, надо принимать ванные ежедневно теплые.

Сколько было радости у мужа, он меня целовал, поднимал и не знал, что делать и говорил: «Ведь я 30 лет жду ребеночка и у нас будет, но что ты хочешь: мальчика или девочку?» – «Что будет, то наше», – «А если девочка, то очень хорошо».

Мне не верилось, что буду иметь ребенка и вспомнила его мать и он тоже, выходит, что его мать сразу узнала мою «болезнь», а мы, которые учили об этом не знали и все потому, что была у меня «mensis» и это меня сбивало с толку, а практика на лицо и мы вернулись в с.Покалев оба счастливы, что будем иметь ребенка.

Он сейчас заказал деревянную ванну и сам следил за тем, чтобы я ежедневно принимала теплую ванну, следил внимательно, чтобы я ела, что мне не нравилось, но должна была, потом выслушивал как бьется сердце у ребенка, но я пока не чувствовала, а когда почувствовала движение ребенка, то такая была радость у мужа и он говорил: «скоро я буду отцом, а ты матерью, моя любимая».

Осень была холодная и в одно утро пришел еле один б-ной с простреленной ногою, я уложила его и прочла записку мужа: «окажи скорую помощь и спрячь его у соседей, записку сожги».

Я извлекла пулю, перевязала, но у него начался бред, я позвала соседку и мы отнесли к одной одинокой и я сказала, чтобы смотрела и меняла пузырь с холодной водою, оставила лекарства и пошла на пункт, вскоре пришли поляки с помещиком и стали говорить, что у меня был на перевязке один крестьянин, я говорю, что да, был, перевязала и ушел. По записи я пометила его другой фамилией из дальнего села. Это им не понравилось и говорят, где муж, ответила, что вызвали его к больному. Так не окончилось, они ушли и вскоре пришел Луша и сообщил, что в 24 часа нас переводят в леса Овручские, в непроходимые болота и трясины.

Стали собираться, вижу как волнуется и переживает. Сели и не знаем, что брать, а что оставлять, до того были опечалены, как слышим стук, открываем и входят три крестьянина и говорят мужу: «Товарищ начальник, никуда не надо ехать, поляки удрали вместе с помещиком, а к утру будут наши войска красные». Муж так обрадовался, что пожимал им руки, долго они говорили и все ушли, а муж закрыл меня на ключ и сказал, чтобы я отдыхала, не волновалась. Спать я не могла, думала о пережитом, страшном времени и о том, что ожидает еще впереди нас и людей. К утру пришел муж, очень уставший, измученный, я покормила и уложила его спать, и сама принялась за больных, в особенности приходили раненые, так что работы было до вечера, и когда встал муж, то обиделся, что не разбудила его.

Собирались у нас якобы вечеринки, а подпольно работали и таким образом подошло время до 15-го марта.

И вот 15/ІІІ 1919 года я родила дочку, которую называли все «Галка». Сделали крестины и дали название Галина. Радости было много у моего мужа и он в свободное время все носил свою дочку малюсенькую на руках и не мог наглядеться. И вот счастье большое у нас и радость огромная, казалось нам так хорошо, светло с маленькой дочуркой, но кругом надвигались тучи на наше семейное счастье.

Муж работал подпольно и для этого устраивали мы вечеринки, где подпольщики обсуждали серьезные свои дела. Работы было очень много и больных на приеме полно, а также и вызовы. С раннего утра, т.е. с 6 час., я с мужем работали вместе, он принимал, а я в аптеке и перевязочной, а потом уезжал он на вызовы и бывало, что не успеет приехать, как надо мне ехать, а он остается на приеме и смотрит за дочуркой.

Не могу забыть, как я его учила по акушерству и он очень хорошо все усвоил… Когда настал день моих родов, он завесил все предметы в комнате простынями, приготовил тазы с растворами и теплую воду, затем умел успокоить и так принял ребенка, что я не ожидала. Сам выкупал и запеленал, что когда пришла соседка, пожилая женщина Елена Степановна, то была очень удивлена, что все уже он сделал, а главное, не слыхала криков, которые были очень тихими, я терпела, видя как по-матерински за мной ухаживал муж, как ласкал и утешал, вытирая мои слезы. Какой хороший был человек. И вот, когда я приезжала от больной, то не верилось мне самой, что он такой любящий был отец, потому что ребеночек был сухой и спал.

Очень было тяжело нам и мы с тревогой жили. Этого же лета приехал мой брат Павел, но не мог быть долго, так как сам военный и спешил в Красную Армию. Потом приехал брат Виктор, который был принят в партию и шел на усмирение сел, где многие восстали против большевиков во главе со своими помещиками. Затем приехала Дора с дочечкой 6-ти лет Галочкой, муж ея, мой брат погиб в Киеве, когда шла перестрелка на улицах, а сам он был моряком. Все наводило на меня тоску, так как брата Павла моего убили зверски и забрали у него казенные деньги, их-то наказали – разстреляли этих бандитов, но брат мой дорогой Павлуша погиб ни за что. В феврале Женя, а в июне Павлик, и я украдкой плакала за своими братьями, потому что мой муж не мог видеть слезы, он старался делать все, что мог, но плакать не позволял, утешал и поэтому я старалась плакать, когда его не было. И нельзя было не плакать, так как очень молоды были мои братья и я очень их любила, дорогих моих…

И так наше маленькое счастье омрачалось все больше и больше. Наконец, весною 1920 года приехала Леночка, моя младшая сестричка, моя любимая, и мне стало немного веселее в свободные и считанные минуты. А тучи все более и более надвигались над нами и в один прекрасный день, когда из лесу пришла Леночка, вся в цветах, в венке, а я была занята больными вместе с мужем, подъехала подвода с поляками и они вскочили к нам в пункт с криком, стали делать обыск, потом связали руки у моего мужа Луки и также у Леночки, увели, посадили на подводу, а я схватила на руки маленькую Галочку и с криком: «Лушенька мой дорогой, Леночка родная…» - бегу за подводой, и если бы не люди, которые задержали меня, я разбилась бы вместе с ребенком.
Что делать? За что?.. И перед мною стоит картина: сидят муж, полные глаза слез, и плачущая моя сестричка… Ведь ей только 17 лет, а взяли ее потому, что сказали, что это его жена… Люди успокаивают меня, утешают, а я держу свою Галочку и горько плачу и думаю: за что?.. Что делать?..

Слышу, как мне говорят все, чтобы я писала о невинном аресте мужа и своей сестрички, а они, все крестьяне, подпишутся под ним. И вот написала я на польском языке прошение и под ним подписались все крестьяне, взяла на руки Галочку и пошла пешком 17 верст до г. Овруча…

Там меня не принимали и не хотели обращать внимания на мое прошение и пришлось просить часовых, которые сжалились надо мной и в щелку двери показали мне моего мужа. Когда я увидела своего Лушеньку, то не знаю, как не упала, он, бедный, увидев меня с Галочкой вскрикнул и упал на пол. Часовые скоренько меня вывели на улицу и дали воды. Хорошо, что ребенок – Галочка, крепко держала меня своими ручками вокруг шеи, что не дало мне возможности совсем потерять сознание и я только крепко держала ребенка, боялась, чтобы никто у меня его не отнял. И пришлось мне вернуться домой, где отдохнула, а утром рано опять взяла Галочку на руки и передачу и пошла в дорогу…
В полицейском участке сказали мне, что я могу присутствовать на суде, где услышу приговор мужа и сестры своей, прошение у меня приняли…

Наконец, меня ввели в подвальное помещение, где стоял стол большой, покрыт зеленым сукном. Сидели несколько человек в польской форме, меня поставили возле стола сбоку и дверь открылась, стража ввела Лушу и Лену, у которых были руки сзади связаны. Очень бледны стали они перед столом. Я крепко держала ребенка, но Галочка что-то весело лепетала и ручкой показывала. Слезы лились у меня из глаз и я не могла успокоиться. Леночка, моя сестра, говорит мне: «Не плачь, Манечка, и перед кем ты плачешь? Не волнуйся!..»

На нее крикнули и она бедная замолчала и не проронила ни единой слезы. У Лушеньки, моего мужа, в глазах стояли слезы, но он молчал… Начальник, самый старший, стал говорить, что они большие политические преступники и они их завезут в литовскую крепость, где заточат и умрут там они голодной смертью и т.п. Я вскрикнула очень громко и меня увели. Но я слыхала крик его на моего мужа и сестру: «Пусть знает жена, как мы наказываем большевиков».

Когда я пришла в себя, то рвалась со всей своей молодой силой обратно, куда не пускали меня, а один офицер вынул револьвер и поднял на меня, но Галочка протянула свою ручку и стала лепетать: «Дай, дядя, дай, дай», – и его рука упала с револьвером вдоль тела, а часовые так спокойно и вежливо усадили меня на скамеечке и стали успокаивать, говоря, что сейчас придет новый хороший начальник их и я к нему должна обратиться и он мне поможет. Долго я сидела и Галочка уснула у меня на руках, а слезы не высыхали, а лились по лицу на платье мое и на ножки Галочкины. Наконец, к 3 ч. дня мне сказали, что идет начальник, я не могла подняться. Вижу, что он сам подходит ко мне и говорит: «Чего пани плачет?» Тогда я даю ему свое прошение, которое они мне вернули, и так стала все разсказывать о муже и моей сестре малолетней, которых хотят увезти и заточить, погубить…

Говорила я на польском языке и он внимательно выслушал и сказал: «Я сделаю все, что можно сделать, потому что вижу, что ваш муж и сестра арестованы напрасно. Я все понял из вашего разговора и даю честное слово, что вечером вы увидите своего мужа и сестру, идите домой, вам нужен отдых, а также вашему ребенку, такому чудесному!..» Погладил Галочке ручку, мне поклонился и ушел с моим прошением… Мне стало как-то легко на сердце. Я поднялась и быстро пошла домой, как будто бы на крыльях. Не знаю что, но из всех начальников – это был просто замечательный тем, что успокоил и дал мне возможность ему поверить. Может, он был тоже большевик?!.. Ведь в Польше были подпольные работники Коммун. Партии.

Но он меня успокоил, и я пришла домой, выкупала Галочку, накормила, а сама упала на кровать и чувствую, что со мной очень плохо, голова кружится, в ушах звон… Никого нет, уже вечер. Темно. Вдруг, слышу, что кто-то идет, стучат сапоги. Я подумала, что опять поляки идут делать обыск и закрыла глаза. Слышу: «Мусенька…», – и на мое лицо упала слеза. Это был Луша. Я еле спросила, где Лена? Он ответил: «Все в порядке».
Вижу, как засуетился, одел халат, вижу соседки бегают и все как-то вдали, еле-еле до меня доносятся слова. Оказывается, что я подплыла кровью… Кровотечение он, мой дорогой друг, мой Луша, остановил тампонированием, сейчас сделал вливание, укол камфары и кофеин, дал выпить сердечных капель и я пришла полностью в сознание, увидела, как соседка поила меня крепким кофеем, а Луша стал говорить соседке: «Сейчас же сварите из курицы бульон, чтобы получился только один стакан, и чтобы моя жена его выпила, очень прошу смотрите и помогайте во всем ей. Утешайте. Я скоро буду», – и поцеловал меня и Галочку. Соседка накормила его, дала ему хлеба, сала, яиц и смену белья и он ночью ушел, взяв слово с соседок, чтобы никому не говорили, что он был дома.

Не прошло часа 2-3, как налетели поляки с криком: «Где муж?» Но я лежала такая беспомощная, что соседка говорит, что его не было, а жена пришла из города и теперь умирает: «Вот видите!» Видно я была страшная, потому что они сняли шапки и один за другим вышли тихонько из комнаты, не делали обыска и уехали.

Мне так стало жалко Галочки, и я подумала, что я мертвец уже. Соседка меня накормила бульоном и я уснула крепким сном. Ведь я не спала 3 ночи и каждый день делала около 40 верст. Просто мне не верится, что я все это пережила и перенесла, но молодость свое взяла и я проснулась на следующий день в 10 ч. утра, сейчас мне соседка дала хороший завтрак: два яйца всмятку, кофе с молоком и булку с маслом. И после него я села на кровати и Галочка стала со мной играть и лепетать. Но слезы шли невольно и дума одна: «Где мой муж – дорогой Лушенька теперь? Где моя сестричка – Леночка?..»
Как меня ни успокаивала соседка Антонина Степановна, я не могла найти себе места, так как представляла ужасные картины, если поймают мужа и найдут сестру. Что их тогда ожидает?!..

Я была очень слабая еще, но должна была принимать больных и даже надо было сделать экстренный выезд к больному… Все относились ко мне так душевно, что это трогало меня до слез. Спасибо, люди меня не оставили в этом тяжелом горе. Проходили дни за днями, недели… И вот через месяц приходит нищий. Я его усадила в приемной и дала ему тарелку супа. Он говорит мне: «Закрой, деточка, двери хорошенько!» Сердце забилось очень. Ведь я одна с Галочкой, которую уже уложила спать. Видя это, он быстро достал малюсенькую записочку от мужа, где еле поместилось следующие слова: «Я жив и здоров. Целую тебя и Галю, твой Луша». Я поднесла эту записку ко рту и поцеловала. Но старик сказал, чтобы я ее сожгла, что я сейчас же и сделала.

Я покормила, дала ему сала, яиц, масла, хлеба, белье, сапоги и еще кое-что из одежды, и когда он уходил, то снял бороду и сказал, что работает подпольно в Коммпартии и по дороге из Петрограда сделал специально заход в наше село, чтобы выполнить задание своего товарища – вашего мужа и отца малютки Галочки. Он благодарил за все и я ожила после его ухода…
Энергия прибавилась, и я почувствовала себя совсем здоровой. Одно сознание, что он жив, меня успокаивало и я работала молчаливо, не делясь ни с кем, только ночью я тихо говорила своей спящей дочурке: «твой папа жив, твой папа жив», – и это шептание было похоже скорее на бред, но Галочка сладко спала и не видела, как у ея колыбели на коленах я плакала. И все-таки мысли надвигались разные: «А вдруг Лушу поймают, убью, а также и Лену?»

Как я не отгоняла от себя все эти печальные мысли, а они не давали мне спать… Ночью я вскакивала в испуге, думая о Луше и Лене: «Где они? Что с ними?» Днем отвлекала работа, ребенок… Люди старались успокоить, видя меня всегда грустной и часто в слезах... И вот, в одно прекрасное летнее утро, слышу стук в двери. Я вскочила, думая, что обыск опять… Но это стоял голодный передо мной красноармеец. Я быстро дала хлеба, сала, молока, что оставила Галочке. Он поблагодарил и побежал догонять своих. Я не могла опомниться и держала пустую кружку, крепко прижав к сердцу, которое учащенно билось... Что это? Наши пришли?.. Неужели прогнали поляков?.. Не знаю, сколько я стояла в таком оцепенении, но крик Галочки «мама», меня привел в сознание, что это действительно был наш красноармеец…

Я быстро одела Галочку, накормила, взяла на руки и пошла в село вниз, куда побежал красноармеец и увидала много их на перекрестке дороги, где крестьяне их кормили кто чем мог и давали им еды на дорогу. Слезы радости так и шли, падали, а Галочка вытирала их своей ручонкой, смеялась она этому шуму и один из красноармейцев дал ей зажигалку медную, от которой ребенок был в восторге…

Но долго они не стояли, а быстро стали уходить по направлению леса, где и скрылись. Не долго мое сердце радовалось… К вечеру налетели поляки и прямо ко мне с криком: «Куда ушли большевики?» И я показала им в противоположную сторону, ближе к курганам, и один полетел туда, куда я показала, другие стали грабить крестьян, забирая хлеб, жиры, птицу и скотину, если кому удалось спрятать, то было хорошо. А один выпил бутылку марганцовки и стал рвать, он думал, что это вино.

Я потеряла надежду, что увижу Лушу и Лену и думы не оставляли меня: «Где они? Что с ними?» Видя все ужасы, что делали поляки, их крики во главе с помещиком Суботским, который бил всех плеткой, я ожидала всего от них, а главное, никто не мог стать в защиту бедного крестьянина и они мучились от помещика раньше, а теперь он вымещал на их спинах всю свою злобу, видя, что ему конец пришел…

Где только взялись у меня силы и здоровье все это перенести… Не верится мне иной раз, что все это была действительность. Ужасные дни пришлось видеть и ждать, что вот зайдут и тоже начнут бить и требовать оружия, как они требовали у меня под угрозой, что убьют и дом сожгут. Тревожно стало и я ночевала с ребенком у Ан. Степановны, которая умела хоть немного, но успокоить меня, а ведь ее тоже мужа били, но она как-то была крепче, может оттого, что старше меня на 20 лет. Спасибо ей, говорила моя душа, за все и дочурку мою Галочку.

Но так долго не длились их всякие безобразия. И вот, в один прекрасный день, наступила тишина. Все вздохнули свободнее, а я делала перевязки и лечила многих от тех увечий, что нанесли им поляки. Самое главное, что они ушли и, может, уже навсегда, но этому не верилось…
Не забыть никогда 1919 года.

Продолжение моих воспоминаний в следующей общей тетради

Окончила 20-го октября 1956 года      
 г.Одесса

2-я тетрадь

Начала эту тетрадь у Галочки 15 ноября 1961 года
ст. Мамонтовка - Москва

На память дочерям Галочке и Нелечке
и внукам Милочке и Павлику

Ваша мама и бабушка Мария

-----------------------

И вот приходит наконец-то мой дорогой Лушенька и говорит, что здесь нельзя оставаться мне одной, так как село Покалев недалеко от вражеских селений. Поэтому мы быстро все упаковали и выехали в г. Овруч, а ключи от фельдшерского пункта сдали в земскую больницу. Здесь я стала работать при больнице, а мою дочурку смотрела жена врача, который жил при больнице, и я могла забежать к ребенку, покормить, перепеленать, а после окончания работы я со своей Галочкой шла домой. Тревожно было на улицах, где можно было каждый день видеть разные банды. Не успели уйти поляки, как уже налетели «балаховцы» и «банда Маруси». А мой муж, мой дорогой Лушенька ушел с Красной Армией, и я одна со своей Галочкой. Денег советских и керенских не принимали нигде. Хорошо, что мне через одного коммуниста муж передал два кило соли, которая меня спасла. Я могла за щепотку соли купить одну бутылку молока для моей Галюси, а за столовую ложку – кусок масла 200,0 – 300,0. Вот я имела чем кормить своего ребенка – Галю.

Утром спешу на работу в больницу с ребенком, среди всякого сброда, и не раз меня бросало в дрожь, ведь я не одна, а со своей доченькой, за которую боялась… очень было тяжело работать и тяжело на душе, думая за мужа и сестру. Наконец-то пришла Красная армия и вместе с нею мой муж!..

И вот ему партия помогла переехать на родину. Это было в конце 1920 г. Зима. Ехать надо было в теплушке вместе с красноармейцами, но они были очень внимательны, поставили печку железную, и таким образом нам было тепло. Я лежала в уголку с ребенком, муж доставал кое-что из пищи на станциях, и ехали мы так до г. Киева, где нас высадили недалеко от города. И вот я стою с ребенком на руках, кругом вещи, темно, снег, холод, а муж пошел за транспортом, чтобы доставить нас на станцию. И вот идет поезд, который разбросал все наши вещи, но добрые люди собрали, и когда приехал муж, то помогли мне сесть с ребенком, уложили вещи, и мы добрались, наконец-то, до станции, где могли согреться горячим чаем и нормально отдохнули только в гостинице. Утром сели в поезд, который шел в г. Одессу. Моя Галочка начала ходить по поезду, а я за ней, так как еще ее шаги были неуверенные и она падала, чего я не допускала. Вот и г. Одесса!..

Муж оставил меня на вокзале, а сам пошел искать подводы, так как до села Тузлы 60 км. Забыла описать, как нам пришлось в г. Киеве до отъезда в г. Одессу.
Когда мы приехали на вокзал, была уже ночь и пришлось пересидеть… Конечно, это лучше, чем на дворе. Стена вокзала была разломлена, потому что во время боев бронепоезд въехал в вокзальный зал. Было холодно, а ехать нам надо было через день, так как еще не наладилось регулярное движение поездов. Вещи сдали в кам5еру хранения, а сами пошли в город, где остановились в гостинице. Стекол не было, не отапливалась. Хорошо, что самовар дали, и я в нем сварила всмятку Галочке яйцо, подогрела мясные консервы, и только обогрелись чаем. Потом закутали нашу Галочку и уложили спать, сами тоже…

Но вот мы на вокзале в Одессе. Мне удалось накормить Галочку, а как пришел Лушенька, поели и начали укладываться, поудобнее села я с ребенком, потеплее меня и Галочку закутал муж. Выехали мы только в 2 часа дня. На Пересыпе остановка, лошадей кормили и поили, потом сделали отдых в с. Сычавке, где я покормила теплым молочком Галочку, сами перекусили, лошади поели, попили… В с. Коблево опять кормили лошадей и поили, так что ночью приехали в с. Тузлы. Проснулись его родные, нас не ждали, думали, что погибли на войне. Начались объятья, поцелуи… Прибежали его братья: Коля с семьей, Федя с семьей, Ваня с семьей и Гриша с семьей, дяди и тети… Плакали все от радости, и Галочка из рук в руки переходила с большой охотой и веселостью. Мигом стол был уставлен, как на праздник. Даже чужие пришли и радовались, что увидели нас живых.
И вот, после семидневного нашего путешествия, мы легли спать с Галочкой, нормально, в тепле, сытые… Заснули в 4 часа ночи и встали, т.е. проснулись, лишь в 12 часов дня. Еще спали бы мы, но нас разбудила Галочка, которая звала: «Мама, папа!» Тишина кругом, никто не говорит за дверью. Я вскочила, оделась, а также Лушенька. Одела Галочку и тогда вышли.

И что же! В другой комнате сидели родные, дядя Митрофан с женой и детьми, тетя Парася с мужем и детьми, братья, все их жены с детьми. Одним словом, опять начали целоваться, плакать и Галочка опять пошла по рукам – ей это очень понравилось.
Все это было очень радостно и приятно, но пришлось в тот же день взяться за работу, потому что была эпидемия возвратного тифа. Работал один военный и фельдшер, так что врач очень обрадовался нам, т.е. мне и моему мужу. И вот начались дни тяжелые. С раннего утра и до позднего вечера работали мы. Кушали быстро и опять к больным. В промежутках работали в аптеке, так как надо было изготовлять лекарства для больных. Село большое и из одного конца шла я быстро в другой. Муж взял на себя обязанность выезжать в другие села. Тяжелый был 1921-й год. Хорошо, что было кому посмотреть за нашей Галочкой. Мать мужа очень ее полюбила и отец тоже. Баловали нашу крошку.

Врача отозвали в другой район, а фельдшера Скрипченко Степана послали учиться в мединститут, так что остался работать мой муж и я. Работы было много, и пришлось выезжать мужу к больным даже ночью. Меня тоже вызывали ночью к тяжелым больным. И вот это переутомление и недоедание сделало то, что я заболела возвратным тифом, t; доходила до 42;, и только муж меня спас. Он при такой высокой t; брал две простыни, мочил их в колодезной воде, выкручивал, и с помощью брата своего заворачивал меня в эти две простыни, а затем в одеяла два. Когда перекладывали в сухую постель, то мне было немного лучше, но я очень ослабела, потому что семь раз повторялся приступ возвратного тифа.

Окончился тиф и началось сильное кровотечение, вызванное такой высокой t;. Опять спасает меня Лушенька, мой дорогой муж. На подводу кладут подушки и несколько простыней, укрывают простынями и одеялами и таким образом везут меня в местечко Анатольевку, так как там есть хорошая больница, а также и врач из Швейцарии. Кровотечение было сильное, промокли все простыни и подушки. На стол положили меня в полусознательном состоянии. Врач был опытным и сейчас же мне в присутствии мужа, который следил за пульсом, сделал «Вычистку». Оказалось, что была беременность 3 ; месяца, был мальчик, но я была очень слабая, так как потеряла много крови, и видела, как возле меня суетился медперсонал, а врач и муж не отходили и следили за пульсом. Делали вливания физраствора, вспрыскивали камфару и кофеин каждые полчаса, давали красное вино изредка и крепкий куриный бульон чайной ложечкой понемногу.

Я очень ослабела, так как много потеряла крови, но благодаря врачу и уходу за мной, я стала быстро приходить в себя и на следующий день уже разговаривала с мужем, врачом и медперсоналом, они спасли мою жизнь и дали мне возможность вернуться к своему дорогому мужу, к дорогой Галочке, а также к работе. Спасибо матери Феодоре, которая смотрела меня, как ребенка. Она каждые полчаса что-нибудь мне приготовляла кушать. Аппетита не было, но я съедала одно яйцо всмятку и пила стакан молока. Благодаря матери мужа, я стала быстро поправляться и могла готовить лекарства, а потом посещать больницу, и мужу стало легче, да и эпидемия проходила. Многие люди устроили «коммуну». Его братья были из первых. Все имущество сдали в колхоз и с семьями заняли именья бывших помещиков. Кулаков выслали. Но после возвратного тифа людей постигло другое несчастье – это голод.

Партия мужа послала учиться в мединститут и работать в г. Одессу. Осталась я одна на фельдшерском пункте. Работы было много, и 1922 год оказался также очень тяжелым годом… От голода люди начали пухнуть и открывались гниющие язвы на ногах, так что мне надо было ходить из хаты в хату и делать перевязки, и таким образом я обходила все село ежедневно… Люди всё поели: кошек, собак и дохлых лошадей. Они следили, у кого сдохла лошадь и где ее закопали, а на утро уже не было этой дохлой лошади, а стояла только разрытая яма. Те люди, которые ели кошек, собак и дохлых лошадей, остались живы. Мне тяжело было смотреть, что два раза в землю сеяли просо и оно не взошло – осталась земля черная, она не давала урожая.

 Голод дошел до того, что люди умирали, падали как мухи. Число смертей доходило до 10-ти и даже до 14-ти человек за сутки. Мне пришлось перенести большую борьбу с людьми более крепкими в отношении того, чтобы хоронили умерших, так как от лежания трупов могла вспыхнуть эпидемия. На наши заявления в район обратили внимание и стали варить общественную затирку из ячной муки и выдавать людям. Хотя она была и жидкая, но все-таки подкрепление. Я сама ее ела и мой Галочка тоже. Потом помогла «АРА» – устроили комиссию и стали выпекать белый хлеб, варить рисовую кашу на молоке с сахаром и сладкое какао. Выдавали на человека 300,0 хлеба, мисочку каши и чашку какао. Сразу стали люди поправляться, а то невозможно было смотреть на людей до помощи «АРА», – как они ползли до зеленой травки, рвали ее и ели… Это был один ужас. Не знаю, как я пережила все это с ребенком…

Наконец, люди поднялись и стали работать понемногу. Но недолго продолжалось, началась эпидемия холеры. Приехал фельдшер Степан Скрипченко, и мы вдвоем стали спасать людей. Вели большую борьбу, чтобы в каждой хате была кипяченая вода, т.е. кипяток, все время, чего я достигла, проверяя все дома, т.е. хаты. Брала с собою Галочку, которая в сумке несла инструменты и лекарства. Галочка стояла на пороге, а я растирала больных, которые корчились от судорог и болей…

И вот усиленной работой и слежением за всем, а также дезинфекцией сделали то, что не дали распространиться эпидемии. А здесь еще урожай абрикос. И каких чудных абрикос. Настаивала я на том, чтобы что бы все обливали абрикос кипятком, или варили. Я брала свою Галочку с собой потому, чтобы она не ела абрикос. Сама не могла удержаться и съела несколько штук, обварив их кипятком. Но не знаю что, но я заболела холерой, в легкой, правда, форме, сейчас же приняли все меры лечения и вызвали мужа, который лечил меня.

Когда я поправилась, то эпидемия окончилась. Остался присланный фельдшер из г. Очакова, а я стала собираться в г. Одессу. До приезда моей замены, я работала одна. Ездила в г. Очаков за лекарствами, а также пришлось вскрывать труп и вынуть пули, которыми был убит. Вскрытие делала в присутствии судейских людей, которые приехали из м. Анатольевка. Наконец, все наладилось в с. Тузлы и приехал муж, забрал меня с Галочкой в г. Одессу.

Поселились мы при 4-ой Совнарбольнице (бывшая евангелическая больница). Я с документами пошла на биржу труда, где было много безработных… И надо мне было видеть в тот день, как один безработный покончил жизнь самоубийством, упал с балкона 4-го этажа биржевого здания по Торговой улице… Мне недолго пришлось ходить на биржу. В конце 1922 года послали в 4-ю Совнарбольницу, в хирургическое и гинекологическое отделения в качестве медсестры. Правда, рабочий день был 12-ти часовый, и пока местком выхлопотал 8-ми часовый, пришлось поработать более чем полгода по 12 и более иногда часов. Что для меня было привычным, ведь я работала в селе иногда сутки без отдыха, так что я окунулась в работу, полюбила больных и больные меня. Одним словом, была очень довольна.

Муж работал и учился в мединституте, и у нас в комнате стоял скелет, по которому муж учил анатомию. Было у нас две комнаты, окна выходили в сад, так что был вид замечательный. В 1-й комнате стоял письменный стол, этажерка с книгами и скелет, а во второй – кровать, детская кроватка, шкаф, стол и чугунная печь, потому что с топливом было тяжело.

В феврале 1923 года умерла мать моего мужа – Феодора. Было большое горе для нас, и я впервые видела, как рыдал муж. Стоило мне только его успокаивать, как сама начинала плакать… Хоронить мы не могли из-за очень плохой дороги. Сильная грязь, и плохо было налажено с транспортом, так как тогда не было еще достаточно машин и грузовиков. В отпуск, месяце июле, я на две недели поехала с Галочкой навестить родню, и была очень довольна, потому что все работали, были здоровы и село ожило от всех несчастий.

Вернулась опять к работе и застала моего мужа, дорогого Лушеньку, больным. Часто чувствовал себя очень плохо, но идти к врачу отказывался. Работы было очень много…
Тогда работали хирурги: Покатило, Гросс и их помощники: Гувтосон, Кох, Шетли, проф. Чудновский и другие хорошие врачи. Много прошло интересных операций: например, к нам привезли из Севера 25-летнюю женщину, которая простудила легкое. Оперировали ее и удалили все правое легкое. Искусственно кормили, и я все свободное от работы время уделяла этой больной. Радовалась я, как ребенок, когда после двух месяцев она вернулась в семью, но на север ей запретили ехать, и она уехала в г. Киев, куда перевели ее мужа.

Вспомнила я 10-летнюю девочку Люсеньку, которая попала под трамвай. Отец и мать сказали Люсеньке: «Беги скорее и займи место в трамвае, попроси, чтобы нас обождал», – трамвай шел в Аркадию. И что же, в результате получилось, что Люсенька осталась без ноги, так как вся левая нога была раздроблена… Тяжелая была больная, но я очень к ней привязалась… Когда стала Люсенька поправляться, то очень ей понравилась Галочка, которая заходила ко мне, но сидеть с Люсей не хотела. Ничего я не могла поделать с ней, не желала… Как тяжело было видеть эту Люсеньку, когда она говорила, что не сможет уже бегать и танцовать. Училась Люся в балетной школе. Когда к ней приходил отец с матерью, то прежде в коридоре они плакали, а отец бился головой об стену… Успокоившись, они только тогда заходили в палату к дочке. Тяжело мне было их успокаивать, но я должна была все в себе перебороть и не показывать никакого волнения перед больными, в особенности перед Люсей. Много было тяжелых случаев, всех не опишешь…

Помню, как врач-терапевт Извеков установил диагноз у одной женщины 32-х лет, что ея опухоль не что иное, как «эхинокок» печени. Это вызвало большой спор среди хирургов, и Гросс не был согласен с Извековым. Я слушала этот спор с большим вниманием. Оперировали, и оказался врач Извеков прав. С тех пор я смотрела на врача Извекова, как на что-то большое, так как он один только установил такой правильный диагноз и спас женщину от смерти.

Не могу забыть еще одной больной – очень красивая молодая женщина 26-ти лет. Обратилась она к профессору Гроссу, так как очень у нея болел живот, и в нижней области нащупал он опухоль. Просила эта больная, чтобы не проговорились ея родным, что она замужем, так как она русская, а муж ея караим, и родные ея были против этого брака. Профессор Гросс решил оперировать немедленно. Больная не отпускала меня, и пришлось мне давать ей наркоз, и все время держала ее руку, следя за пульсом. Какой был ужас, когда вскрыли брюшную полость и увидели, что это «саркома», в виде маленьких пузырьков, покрыла все внутренности и кишки, которые были вздуты, диафрагму, легкие и доходила до сердца. Взяли лишь кусочек с кишечника для анализа, ничего не делали, а быстро зашили. Видя меня очень бледной, профессор Гросс сказал: «Хотите, Мария Владимировна, продержать немного ея жизнь, то делайте все, что найдете нужным, но больная проживет только несколько часов, так как не выдержит тех болей, которые наступят, и саркома уже достигла сердца». Так он сказал и похлопал меня по плечу.

Не могла я прийти в себя. «Нет, – думаю, – я должна ее больше продержать, хотя бы день, два...» Операция была сделана, но судьба этой молодой больной не выходила у меня из головы. И вот поместила я ее в маленькую палату, сделала в 3 часа дня физвливание и каждые полчаса кофеин с камфарой, ввела глюкозу. Больная очнулась от наркоза и схватила меня за руку, спросила, сделали ли операцию благополучно? Я ответила, что да, и попросила ее не разговаривать. Она кивнула головой и задремала, но к 5 часам дня стала стонать, а потом кричать. И вот пришлось ввести ей морфий. Боли участились, и я каждые полчаса вводила ей пантопон или морфий. Нет сил описать те муки, которые пережила больная. Всю ночь я не отходила от нее и старалась облегчить эти ужасные боли. Приходил профессор Гросс, врачи, хотел дать мне замену, но больная меня не отпускала, и я сама бы не ушла. Дала знать ея мужу, но он не застал ея, умерла она в 6.15 утра, а он пришел в 7.00, и вслед за ним пришли ея родные и узнали от него, что он ея муж.

Долго я не могла прийти в себя, что очень безпокоило моего мужа, а также профессора Гросса и весь медперсонал. Разве можно перечислить все те несчастные случаи? А ведь они были ежедневно.

Работала я с утра и до вечера. Галочка была под присмотром его двоюродной сестры Дуси, 16-летней, и я устроила ее в школу «ликбез», где занимались все старые санитарки, санитары и другие рабочие. Дуся была самой молоденькой среди них и скоро научилась читать и писать. Знала много стихотворений и песен, так что когда был экзамен, то Дуся получила книгу и чулки. Конечно, и другие тоже были премированы, даже и те, которые научились только писать свое имя и фамилию. В свободное время я занималась с Дусей по арифметике, по русскому, по географии и истории. Дуся была очень способная и делала большие успехи. Читала Дуся нашей Галочке сказки и с большим удовольствие читала сочинения Пушкина, Гоголя, Некрасова, Шевченко и других классических писателей. Когда муж был свободен от занятий, то он мне читал свои доклады, с которыми он выступал на партийных и других собраниях. Я с ним бывала вместе и очень любила слушать, когда он выступал. И не только мне одной нравилось, а всей публике и студентам, в зависимости, где мой муж выступал. А также были у нас в клубе концерты и ставили даже пьесы. Участвовали сотрудники всей нашей больницы. Я пела в хоре и играла на гитаре в инструментальном оркестре. Времени у меня было мало, и я только один раз выступила в пьесе «Наталка-Полтавка»…

Пришел приказ всех экзаменовать по украинскому языку, и если кто не будет знать, то снимут с работы. Все волновались. Письменный у меня был очень плохой, так как делала сплошные ошибки, а по устному я ответила на четыре, потому что когда я рассказывала статью, то много вставляла русских слов. Одним словом, оценка была по украинскому языку «три». Оставили на работе потому, что была я хорошим работником. Оказывается, что стали вводить везде укр. Язык, по всем учреждениям с 1923 года.

В сентябре м-це умер старший брат мужа – Федор. Учился он в Рабфаке. Член партии. В революцию пострадал и был ранен в бедро, так что не было мышц с задней стороны. Первый строитель «Коммуны»… Заболел туберкулезом внезапно – скоротечно. В течение одного месяца лечился в больнице, и не стало человека. Огромное горе. Накануне приехала его жена Паша с детками, навестить его. И вот утром все мы собрались, поехали во 2-ю Совнарбольницу, но уже поздно, так как умер он ночью. Это был большой удар для моего мужа, его жены и для всех. Хоронили с музыкой, но это еще больше причиняло горя для нас всех. На могиле говорили речи партийные…, но горе осталось у всех на душе, потому что нет Феди и больше мы его не увидим.

После этого горя муж стал еще более хворать и пришлось его насильно повести к врачу и на рентген… Не знаю. Как я только все это пережила!.. Нашли у мужа туберкулез легких верхних долей. Запретили ему учиться, а он переходил уже на 3-й курс. Запретили мужу работать. Пришлось немного туговато… Сейчас же поместили мужа в отделение профессора Налбандова. Я очень перепугалась, но мне сказали, что хорошо то, что захватили TBC в начале, и что он будет скоро совершенно здоров…
Комиссия партийная мне помогала, и ежемесячно я получала безплатно сахар, жир и крупы. Два месяца пролежал муж в санатории, и это очень помогло его здоровью, он приступил к работе. Я была очень благодарна всем врачам и профессору Налбандову, так как сделали для мужа все возможное. Они его подняли и восстановили ему здоровье. От радости, мы сделали нашей Галочке елочку, но на ней ничего не было. Отличалась тем, что каждое утро наша Галочка бежала с кроватки к елочке и находила для себя всегда что-нибудь: то бублички, то конфектки, то орешки, то яблочки и т.п. Один раз не было чего положить, и я положила колбасу. И вот, бежит Галочка и кричит от радости: «Папа, мама, елочка дала мне колбаску!..» Пришлось положить когда и булку, все вызывало у Галочки только восторг. Материально стало лучше, но сделать подарок нашей Галочке к Н. году мы не могли.

1924 год ничего хорошего не принес в нашу семью, так как должны были 4-ю Совнарбольницу закрыть, расформировать, а здесь наметили устроить туберкулезную б-цу и диспансер.

Помню, как мы пошли в партийный клуб 21/1-1924 г. вместе с Галочкой и там получили телеграмму о смерти В.И. Ленина… Все плакали, а некоторые товарищи бились головой об стол, сжимали ее руками. Я держала Галочку на руках и смотрела сквозь слезы на всех с ужасом. Галочка крепко обняла меня… Потом все члены ушли на закрытое собрание, а мы молча сидели и только вытирали слезы. Когда муж вошел, то на нем не было, как говорится, лица. Молча взял Галочку на руки и пошли мы домой. Тяжелыми были эти траурные дни, и 24.1. В.И. Ленина хоронили. У нас на Куликовом поле был устроен траурный митинг. Все военные, заводы, фабрики, а также все учреждения, несмотря на то, что снег был по колени, участвовали в митинге. Оркестр все время играл траурные марши. И вот, когда хоронили В.И. Ленина в г. Москве, то в тот момент у нас раздался пушечный выстрел, а также ружейные залпы и знамена стали медленно опускать к земле. Тишина настала, слышны были рыдания, и все мужчины сняли шапки, наклонив головы… Вот уже пошел 39-й год после смерти В.И. Ленина, а перед глазами все вспоминается, и слезы невольно выступают на глазах…

Мне предложили остаться работать при операционной, и тогда квартира будет за мной. Но мы с мужем решили уйти, ради нашей Галочки. Получил муж три ордера: один ордер по Гоголевскому спуску, но мне не понравилось, что недалеко обрыв, другой ордер на Сабанеевом мосту, но решетки в окнах, хотя квартира чудесная, мы решили, что темная, и наконец, по третьему ордеру, мы получили – квартира солнечная, балкон, ванная, большой коридор и передняя. Правда, все три комнатки подряд. Мне очень понравилась квартира. Это был апрель месяц, окна открыты и балкон тоже. Во дворе росли два больших дерева, так что летом не было видно из-за деревьев, что делается напротив у соседей, не надо вешать даже занавесей. В апреле месяце мы переехали на Троицкую, дом № 18, кв. 10. Один товарищ мужа дал нам кровать, шкаф, стол, стулья на некоторое время, пока его назначили в командировку по партийной линии. И вот в мае м-це он приехал и все забрал. Осталась кроватка Галочкина, письменный стол, который купили, и умывальник. Пошли на рынок и купили шкаф, этажерку. Потом муж взял на выплат две кровати с пружинными матрацами, кушетку и шкаф. Заказал стол и 12 стульев. И вот наша квартирка стала не пустой, а немного уютной. Приехала сестра Юля, и я стала собираться с Галочкой к своим родным, которых не видела семь лет, и этого захотел мой муж.

Застала я родных одних, занимали они одну комнатку с кухонькой и продавали все, что могли. Отец был на пенсии и получал 17 руб. 76 коп., потому что ему засчитали лишь те года, которые он проработал после Революции, а до Революции он проработал более 40 лет. На иждивении еще наша мама. Своим приездом я внесла большую радость, так как мы завтракали, обедали и ужинали. Я купила дров, а также тарелок, чашек, ложек, потому что у родных было всего по одной тарелке, по стакану, по ложке и т.д. Пили настоящий чай с сахаром, которого родные давно не видели и настаивали морковный сок. Одним словом, для них был каждый день – это праздник, и они со слезами меня целовали. Папа ходил с Галочкой гулять, а я вымыла все окна и двери, привела квартирку в порядок, все постирала, полы вычистила, и комнатка с кухонькой засияли.

Долго я не могла оставаться, поэтому я купила им продуктов, оставила немного денег и уехала домой. Мой Лушенька каждый день ходил на вокзал, чтобы нас встретить, а телеграмму о выезде получил после того, как я приехала домой. И как мы соскучились друг за другом, а муж еще за галочкой! Одной рукой меня держит, а другой Галочку.
И вот я разсказала все о моих родных, как живут одиноко и бедствуют. Никто им не помогает, и они, можно сказать, голодают временами. Муж возмутился, что я не написала всего этого, когда была у родных. Ведь тогда могла я забрать их к нам. «Сейчас же пиши им о том, чтобы продали мебель и ехали», – так он сказал со слезами на глазах. И написала и муж тоже. Получили ответ, что с большой радостью они собираются к нам, продадут мебель и известят о своем приезде телеграммой.

Я с Дусей взялись за уборку, она – окна мыть, а я двери. Комнаты очень высокие, так что поставила на стол стул и, не знаю как, оступилась, но упала на пол. Ушибов серьезных не было, но началось сильное кровотечение, вызвали скорую помощь и забрали в больницу. Ургентно сделали «вычистку» и положили в палату. Муж прибежал с работы к 4-ем часам дня, взволнованный, но увидев, что все хорошо, самочувствие нормальное, он успокоился и ушел домой. Пришлось пролежать три дня, оказывается была беременность и при падении я ее нарушила. Дома я все-таки работала и все приготовила к приезду моих родных. Дуся соскучилась за домом, и я купила ей марселевое одеяло, две простыни, подушку с двумя наволочками, накидку, два полотенца, два платья, два платка, один теплый большой и летнее пальто. Обе мы плакали, а Галочка не сходила с рук, обняв ее за шею. Купили конфект, орех, сахару. Матери и сестрам материю на платья и дали немного денег. Дуся уехала, и стало очень скучно. 
   
Но вот приехали родные. Радость большая, поместили их в комнате, которая находится возле ванной, где сделали плиту около куба, и там варили обед, а когда и на примусе. Я с детьми находилась в комнате с балконом, а муж в первой комнатушке, там стояла его кровать, этажерка, стол письменный с креслом и книжный шкаф, сделанный из плательного, положили полочки и застеклили дверцы. С какой любовью мы устанавливали книги! На первой верхней полке лежали: сочинение В.И. Ленина 20 томов, затем Карла Маркса два больших тома и том Энгельса, все книги в переплетах, а за ними много политических журналов и газет, которые мы собирали с выступлениями В.И. Ленина, Петровского, Постышева и других коммунистов, а также все съезды. На второй полке находились наши русские писатели, как Пушкин, Гоголь, Тургенев, Шевченко, Крылов, они же занимали и третью полку. На четвертой – романы иностранных писателей. На пятой учебники за курс гимназии и медицинские, а на шестой сказки. И Галочка сама купила четыре больших тома «По Белу- Свету» – соч. д-ра Алексеева.

Наша Галочка складывала деньги в копилочку, чтобы купить потом одеяло красивое, но увидев эти книги, она так заинтересовалась, что истратила свои деньги на книги. Мы очень были этим тронуты, и одеяло все равно купили. На этажерке лежали журналы, газеты, книги, которые брали в библиотеке. На столе находился чернильный прибор, счеты и газеты получаемые. Выписывали: «Правду», «Известия», «Труд», «Черноморскую коммуну». Не было такого вечера, чтобы мы не читали газет, журналов, а также когда и соч. В.И. Ленина, К. Маркса «Капитал», и чего я не понимала, то мне муж очень хорошо объяснял. Какие это чудесные были вечера!.. Не забыть их…

Я стала работать в психиатрической больнице. Дежурить надо было на три отделения женских и три мужских посуточно. Очень тяжело, в особенности ночью, когда больные более всего возбуждены и не спят. В «тихих» отделениях надо следить очень за больными, т.к. внезапно больной мог прийти в буйное состояние, тогда переводили в «буйное» отделение. В «слабых» были такие больные, что еле-еле проглатывали пищу, а некоторых кормить надо было через трубочку, и большинство больных были до того слабыми, что лежали. В какое бы я отделение ни приходила, то сейчас меня окружало шесть крепких санитаров или санитарок. И надо отдать справедливость их работе. Они так умело могли взять больного, что ему не причиняли никакой боли, и отводили в «буйное» отделение, где помещали в отдельную камеру, и я делала вспрыскивание морфия и пантопона, а санитары и санитарки, в зависимости от отделения, в мужском или женском, держали больного очень крепко. По утрам давала всем лекарства только с помощью санитаров и санитарок. Днем обход врачебный и всякие манипуляции, лекарства с помощью врача и санитаров. Вечером опять лекарства, а кому надо измерить t;. Все время на ногах, и больница построена в виде подковы, так что начинаю с приемного покоя и обхожу все три отделения женских и по коридору попадаю в три отделения мужских, а оттуда опять в приемный покой… И так хожу сутки из одного отделения в другое, а их было шесть…

У каждого работника психбольницы была ручка от дверей и можно было попасть в отделение, в лечебную комнату, в ванную, в уборную, в приемный покой и т.п. Больные имели только длинные коридоры с палатами, где делали, что хотели. Например один или одна танцует, другой больной поет, третья молится, а тот говорит стихи, другой проповеди… Каждый больной или больная делают разное. Шум не смолкает в течение суток. Я поступила работать фельдшерицей, а ту, которую я заменила, один больной ударил в живот с такой силой, что разбил ей печень и она умерла. Больные очень сильные. Если надо ставить банки, то шесть санитаров или санитарок держат больного, пока я ставлю ему банки на спину.

В таких тяжелых условиях надо было работать и записывать о каждом больном в журналах каждого отделения, а при уходе домой с дежурства, я записывала в общий журнал, который находился в кабинете главврача Энхивальда, очень хорошего психиатра, и как человека тоже. Записывать надо было выдающиеся случае, как например: санитарки «спокойного» отделения все уснули (а спать строго запрещалось), когда я вошла в отделение, то увидала, что в начале лестницы, которая вела на 2-й этаж (который не был занят больными) сидели все санитары и спали. Я заглянула в палату большую и не было там больных, тогда я разбудила санитарок, которые сейчас же побежали на второй этаж, а другая часть – палаты. Там тоже не оказалось больных. Я прислонилась к стене, ноги дрожали. Побежали санитарки в дежурную, потом в уборную и ванную. И что же!.. Все больные сидели в ванной и на полу. Не знаю, как я пережила только этот момент... Ведь под ванной лежал топор! Мне стало плохо. Санитарки всех больных пересчитали и отвели в палату. Меня положили на диван...

Внезапно пришел дежурный врач. Очень удивился, что санитарки взволнованы, и что мне плохо. Объяснила я ему, что устала. Мне жалко было работников, хороших тружеников, при виде их лиц. Ушел врач, и все санитарки плакали, просили не записывать о том, что они уснули, а больная вытащила ключ из кармана и таким образом все попали в ванную. Вообще больные всегда что-нибудь стащат, если не уследишь. Поэтому я записала этот случай, не упомянув о том, что санитарки уснули, но главврач Энхильвальд что-то сомневался в записи, потому что дежурный врач доложил, в каком состоянии меня застал и санитарок. Видя меня смущенной, он подписал запись и сказал: «Мария Владимировна, вы хороший работник, я доволен вами, но младшему персоналу не давайте никаких поблажек, их надо держать строго». С тех пор я только видела большую преданность со стороны всего младшего персонала и никогда не видела даже сонного лица…

Разве можно описать все случаи, которые мне пришлось переживать!.. Больные ходили голые, и когда после купания давали им белье, то они его рвали на ленты… Кормили их супами: гороховый или фасолевый, без ложек, в жестяных мисках. Жидкость выпивали, а фасолей или горохом и хлебом набивали рты так, что задыхались, и мне приходилось оказывать сейчас же помощь. Так проходили завтрак, обед и ужин. Когда поели, то миски бросали через окно в сад. Приносили им передачи, которые оставляли хозяйкам отделения. Когда спрашивали у больных ели ли они то, что приносили, то ответ один – нет… Многим родным я говорила, чтобы приносили на один раз и сами покормили бы. Я стала какой-то молчаливой и грустной. Муж и родители видели все это и были недовольны тем, что я работаю в таких тяжелых отделениях. Приходилось иногда идти пешком, когда не попадала на трамвай, и на дорогу до психбольницы тратила один час. Поэтому муж решил, чтобы я ушла, т.е. поступила бы на другую работу. Главврач Энхинвальд не хотел меня отпускать, но муж мой сам говорил. Конечно, в 1924 году было очень тяжело работать. Сейчас там больше медперсонала среднего, старшего и работать гораздо легче.

Не успела я освободиться от психбольницы, как начала работать в 3-й центральной п-ке. Выполняла все назначения больным районным врачом. Забирала назначения в 2 часа дня и хватало работы по квартирам до 8-ми час. Вечера и на следующее утро. Мой район был большим и приходилось ходить на все этажи и на 5-й этаж тоже. Фельдшерская работа заключалась во всех манипуляциях: уколы, банки, массажи и т.п.

15 марта 1925 г. хотела повести Галочку, как именинницу, в театр Оперы и балета, и я с Галочкой пошла гулять, как увидала, что ночью горел Оперный театр. Возле театра сложена мебель обгорелая, и пожарные еще возились внутри театра. Оказывается, накануне ставили оперу «Пророк» и говорили, что как будто бы одну из плошек не погасили, другие слухи были о том, что кто-то уронил папиросу… Точно не могли узнать при расследовании, почему вспыхнул пожар. Со слезами я смотрела на все… А главное не удалось повести Галочку, нашу дорогую именинницу, на балет «Конек-Горбунок». Правда, железная занавес спасла от большого пожара. Но сгорела декорация, костюмы и все на сцене.
 
И вот меня назначили на пункт первой помощи при оперном театре, так как сейчас же взялись за ремонт всего театра. Стояли большие «леса» и рабочие под самым работали потолком, так как все было закопчено. И вот один рабочий сорвался с «лесов» и упал. Я сейчас же сделала укол камфары, морфия, пока приехала «скорая помощь», и очень осторожно его подняли и положили на носилки и увезли в хирургическую больницу. Перелом ребер – я очень была взволнована и каждый день навещала этого тяжелого больного до тех пор, пока ему не стало лучше. Очень страшно было смотреть, когда снимали люстру, и после чистки, покрытия бронзой, ее поднимали вверх и повесили обратно. Люстра весит около тонны – большая.

Пришла после отпуска фельдшерица, и я вернулась работать в 3-ю п-ку, в гинекологический кабинет, где работал изредка проф. Варгафтик. И вот, во время работы мне сделалось очень плохо, и я упала в обморок. Поскольку я была беременна, то меня проф. Варгафтик сейчас же отвез в свое отделение при 3-й б-це, и там начали готовить к операции, потому что он признал внематочную беременность. Я представила себе весь ужас, и попросила проф. Варгафтика, чтобы он пригласил консилиум, так как чувствовала себя уже лучше, на что он не согласился. Тогда я стала просить, чтобы меня перевели в отделение проф. Чудновского, на что он согласился, но на меня очень разсердился. Когда меня перенесли с большой осторожностью на носилках в отделение проф. Чудновского Федора Марковича, то он сейчас созвал консилиум, потом пригласил проф. Гимерфальба и они признали нормальную беременность, но оставили в б-це на две недели и наблюдали за мной. Муж был очень встревожен и каждый день приезжал после работы.

Утром мама привозила передачу, а днем приходил отец с Галочкой. Но я скучала очень. А палате не разрешали гулять, в уборную вела меня сестра, и то после недельного лежания. Читать нельзя было, темная лампочка. Было одно мучение, и я очень обрадовалась, когда разрешили идти домой и работать. Пришлось работать при первой скорой помощи в порту, среди грузчиков. Что было удивительного, что грузчики очень меня уважали и не ругались при мне. Когда я выступала на собрании, то удавалось мне уговаривать их, чтобы не пили, и много говорили на эту тему, они обещали, но не выполняли. На работе не пили, но после работы пили всякую гадость, как денатурат, сивушное масло, бензин и т.д. Болели, а многие сгорали и умирали некоторые. Помню, как у грузчиков говорили: «Ходил под мешком», – и мне пришлось самой это увидеть. Это значит все пропить и остаться с мешком, голым. И вот мешок одевал на голову и ходил вокруг столба, который стоял на площади перед таможней, и ходил до тех пор, пока не забирали в милицию. Это у грузчиков называлось самым лучшим достижением – «он ходил под мешком!» Я видела из окна.

Работы было много. Ходила оказывать скорую помощь на пароход, где работали грузчики. Каждый день с 8-ми часов утра и до 5-ти час. Вечера. И так я работала до 1-го июля 1925 г., а потом ушла в декрет (два месяца до родов и два месяца после родов). Было тяжело мне ходить в жару, и я гуляла рано утром и вечером, то с Галочкой, мужем или с родными. Готовила все младенцу и ждала.

И вот 22-го августа 1925-го года я родила девочку, назвала Неля. Роды были очень тяжелые и ребенок шел ненормально, задней частью, боялись выпада ножки, и только благодаря проф. Кривошееву, ребенка вынули целого и невредимого… А потом начались муки с местом, где я совсем потеряла силу и не могла дать потуги. Когда освободилась от места, то начались судороги ног, и студенты мне разминали мышцы поочередно. Рожала я при ожидающих 6.ти роженицах. Наконец, меня подняли со стола, где я пролежала с 7-ми час. Утра и до 12-ти час дня, и понесли на носилках на 2-й этаж в палату, где было 6 коек и положили на свободную. Мне показалось блаженством, потому что я очень устала.

И вот приходит профессор Кривошеев и спрашивает, кого я хочу: девочку или мальчика? Я молчала, не знала, что ответить, и мне было тяжело… Тогда он говорит: «Принесите сюда ребенка, и если не ответит мне, я заберу с собою…» Приносят, и мне показался младенец очень большим, весил 4 кило. Положили, и я посмотрела на ребенка, потом на проф. Кривошеева и заплакала. Конечно, он успокоил, сказал, что не возьмет, потому что это девочка, а сегодня все рожают мальчиков…

Никого не допускали в родилку, передачи, поздравления и цветы были каждый день. Наконец-то меня муж с Галочкой, с цветами, забрал из родилки, после 12-ти дневного срока, и дома встретили мама с папой, с булкой и цветами. Не верилось мне, что у меня две девочки и что я мать двоих деток!.. Через месяц сделали красные крестины. Отцом был главный врач б-цы Розенблат, а крестной была сестра Юля, много было товарищей мужа и моих подруг. Было очень весело.

Забыла написать, что до родов сделали капитальный ремонт, все побелили, покрасили ванную, окна все, двери и положили обои во всех трех комнатах, так что квартира засияла, полы были натертыми. Родители перешли жить к сестре Юле, так как у нея умерла дочка Линочка. К нам приехала Лида, сестра Дуси. Когда окончился отпуск, я приступила к работе в 3-й п-ке, кабинет кожный. Отпускали меня после 3-х часов работы домой кормить ребенка – Нелю. И так я работала с перегрузкой до вечера.
В апреле м-це 1926 г. мне предложили работать в Аркадийском курорте до октября м-ца на таких условиях, что дадут квартиру при санатории и рацион для меня в течение целого дня. Но я должна начинать работу с 7-ми часов утра и до 11-ти часов ночи, а иногда с вызовом и ночью к больному. Я, конечно, согласилась, потому что муж переутомлялся на Чаеразвесочной ф-ке, где работал он секретарем партийной ячейки, и часто составлял доклады для выступления. Я все это учла и решила, что в свободное время мой Лушенька будет отдыхать на курорте, все-таки не в городе, да и дети тоже вместе с родными.

В обязанности мои входило следующее: когда больные поступают – записать, взвесить, направить в ванную, оттуда к врачу, затем уж в палату. С утра уколы всем больным мышьяка, измерение t; и выдача лекарств, потом раздача билетов на морские ванны, сама отвозила их в водолечебницу. Присутствовать должна была, когда завтракают, обедают и ужинают. Следить за мертвым часом. Разные процедуры на ночь и окутывание некоторым. В физ-кабинете надо тоже было принимать б-ных, потому что врачу старенькому было тяжело, а женщина-врач была перегружена больными и ей помогал иногда главврач. Ездить в аптеку заказывать лекарства и вечером опять забирать, большей частью я ходила через огороды и полем в аптеку – это было скорее, чем ехать трамваем. Прибегала домой покормить Нелю каждые три часа. Сейчас вспоминаю и не верится, что всюду успевала, все были мною довольны и больные любили, даже заставляли меня с ними фотографироваться. Но я очень мало видела свою семью, так как ночью все спали, а с утра целый день в санатории.

Но к концу сезона я почувствовала, что устала и муж не пустил никуда работать, говорил, что у меня дети, смотри их. И вот с октября до апреля 1927 года я отдохнула, а потом опять меня стали просить и я согласилась пойти работать во 2-ю санаторию, где работала с тем только, что бы была мне смена, но смену не дали, а помощницу на день – молоденькую сестричку, которую мне пришлось учить, как работать. Квартиру дали вблизи к Аркадии. Ребенка приносили ко мне, и я отрывалась от работы, чтобы покормить, правда, уже только два раза на день. Врачу тоже дали молодого врача в подмогу, но всем нам было работы очень много, и корпуса были очень далеко друг от друга. Не знаю, как я успевала все делать вовремя, и всегда была здорова и бодра.

С октября муж не пустил меня опять никуда работать, его назначили помощником директора Тубинститута. В ноябре заболели дети скарлатиной, и меня с ними изолировали в комнату, кабинет мужа. Каждый день был врач, а иногда два-три врача. Сама я ухаживала за детьми. Нелю все держала на руках, иногда мама сменяла меня, но ненадолго, потому что надо было готовить пищу. Продукты приносил муж и отец. Потом взяли работницу, так как надо было стирать и варить, чего мама не успевала, а вдвоем легче.

У Галочки было небольшое воспаление среднего уха, но при внимательном наблюдении проф. Орбанта, который прислал врача Розенблата, во время сделали все и не допустили до серьезного. Через 6 недель нас всех отвезли в дезкамеру, а в квартире сделали дезинфекцию. Но мы не могли жить, пришлось всем нам поселиться у брата мужа на два дня. Когда вернулись, то еще формалин резал глаза, но уже терпимо переносили. Галочку я стала отводить в «комзернышко» при обувной ф-ке, там детки лепили из глины, а когда глина высыхала, то разукрашивали в разные цвета, а также вырезывали картонажи. Мой папа занимался с Галочкой, и она умела читать уже в пять лет, знала много стихотворений, басен и таблицу умножения.

В апреле 1928 г. я стала работать в 1-й санатории Аркадийской, но мы жили в городе, пока дали квартиру уже мужу –дачную. Работала я во 2-й или 1-й смене, а иногда и в 3-й. Уже не сравнить с той работой, что приходилось мне делать во 2-й санатории. Здесь была канцелярия для записи больных. При физ-кабинете сестра. При столовой диетсестра. Я знала только свою медицинскую работу и была занята всего 8 часов. Главврач Крыжановский очень уважал меня и, когда внезапно заболела бельевая хозяйка, только меня стал просить, чтобы заменила во время ея болезни. Пришлось мне туговато, но все обошлось хорошо и мне вынесли «благодарность». Хорошее было время!.. Вечерами я с мужем всегда могла ходить на берег моря и вообще было у меня много свободного времени.

Сестра Юля вышла замуж за Решке Юлиана – политкаторжанина, и мы ездили к ним на дачу – он работал на электростанции инженером, а летом отдыхал на даче для «политкаторжан».

В конце лета муж лег в санаторию туберкулезную, а я с детками вернулась домой. Работа была суетливая м все на ногах, так что муж попросил меня, чтобы я побыла дома до весны, а там могу устраиваться на работу сезонную или постоянную. И вот я поступила в «кружок писателей» под руководством проф. Смирнова и в течение 3-х месяцев написала драму в 4-х действиях «В тисках у поляков». Читала я в присутствии совета писателей и драматургов. Читала 1 час и 20 минут. Была тишина, а когда окончила, то меня поздравили и проф. Смирнов забрал для пересмотра. Я никогда не думала, что буду спокойна и не буду волноваться во время чтения. Тема у меня была из жизни, которую я видела во время революции в с. Покалеве, и пережитые сцены очень характерно описала в своей драме, с большим чувством, потому что когда окончила, то видела взволнованные лица и одобрительно проф. Смирнов мне пожал руку.

Когда я была девочкой, еще маленькой, то любила записывать некоторые выдающиеся истории из нашей жизни, но Лиза – моя старшая сестра, нашла под тюфяком тетрадь, и когда я пришла с гулянья домой, то увидела, что она читает моему отцу и оба они смеются над написанным. Не знаю, что со мной было, но я быстро подскочила к сестре, вырвала тетрадь и тут же разорвала на мелкие кусочки, потом побежала к маме на кухню и выплакалась на ее груди… Сейчас мне кажется, что не надо было смеяться над моими детскими записями, а надо было мне помочь. Получилось то, что в классе я могла писать переложения и сочинения, видя оценки хорошие, отличные, а также похвалу от учителя. Я так была довольна, что не могу передать письменно. Любила также писать письма к подругам, которые уезжали на каникулы. Там я все писала, даже о природе и ея явлениях. И вот с тех пор я не писала, лишь в 1928 году меня потянуло, мне очень захотелось написать обо всех ужасах, пережитых в 1917 и 1918 гг. Но посещать кружок я стала редко, так как семья отнимала много времени, а также и работа в Лермонтовском курорте, куда я поступила на постоянную работу в феврале 1929 г.

 Муж работал, и ему врачи прописали больше находиться на свежем воздухе, поэтому пришлось жить на даче и деткам было хорошо. Работала я с 7 часов утра и до 3-х часов дня ежедневно, старшей сестрой в отделении проф. Налбандова. На меня еще возложили обязанность выдавать во все отделение медицинские интрументы, так что работы было много. Очень интересно было наблюдать, когда проф. Налбандов производил гипноз над теми больными, которые уверяли его, что не спят… Проверяли, и этих больных заставали спящими днем. Гирноз излечивал б-х на моих глазах… Отделение проф. Налбандова прославилось, и к нему все нервные хотели попасть, но коек на двух этажах было всего 100-120 при перегрузке, которую не любил профессор и всегда воевал с администрацией. Он очень интересные читал лекции больным и все его любили. Когда меня хотели взять в хирургическое отделение, то проф. Налбандов не пустил, так как очень привык ко мне и не хотел обидеть больных. У него был свой персонал – врач, сестра и я, которым он доверял свои методы лечения… И надо сказать, с ним считались и его слушались.

Здоровье мужа стало пошатываться, кашлял с выделением мокроты, жаловался на недомогание всего организма, похудел, в 1930 году в феврале м-це послала партийная организация его в г. Ялту, в санаторий. Уехал веселым, говоря мне, что там он поправится окончательно. Но вышло наоборот. Когда приехал, то стал говорить тихо, потерял голос. С работы приходил и не мог читать, я читала ему газеты. В апреле м-це мы переехали на дачу, где все свое свободное время он находился на воздухе. Стал поправляться и вернулся голос…

Забыла написать, что в 1927 г. родная наша Галочка поступила в школу во 2-й класс сразу, так как мой папа занимался с нею, и она знала больше 2-го класса – умела читать, писать, много знала басен, стихотворений и всю таблицу умножения, так что она много интересного разсказывала своему отцу, да и Нелечка его забавляла. С 1927 года родная наша Галочка стала учиться на рояле. Купили мы маленькое роялино за 300 руб., но оно оказалось с трещиной в доске, на которой натянуты струны. Я с мужем очень переволновались, но продали его за ту же цену, что и купили. И что сделал муж – пошел временно работать, т.е. совмещать, и собрали мы таким образом деньги, я получила отпускные, но в отпуск не пошла, а также сделал и муж. И вот купили в конце 1929 года пианино за 950 р. и плюс перевозка, доставка на 2-й этаж. Обошлось нам 1000 р., но зато металлическая доска, на которую натянуты струны. Оно и сейчас есть – память мужа Галочке и Нелечке, о чем он и мечтал. Первое время я занималась по музыке с Галочкой, но потом отдали учиться к одной учительнице, которая занималась в консерватории…

Здоровье мужа не поправлялось, а ухудшалось, и его послали в туберкулезную санаторию. Со мной внезапно произошло несчастье: поднимаясь по лестнице, я почувствовала сильную боль с правой стороны живота внизу, так что с помощью соседей я добралась до квартиры, и меня раздели и уложили в постель. Вызвали врача, но он не мог дотронуться не только ко мне, но и к кровати. Сделали укол морфия. Боль не прекращалась, и скорая помощь забрала меня во 2-ю б-цу, где ургентно сделали операцию. Оказалась киста на длинной ножке от маточной трубы, и настолько тонкая ея оболочка, если бы не сделали операцию вовремя, то прорвалась бы жидкость в брюшину, и тогда не было бы никакого спасения для меня. Ножка же кисты перекрутила мочеточник и кишечник затронула, почему я не могла до операции ни мочиться, ни испражняться. Одновременно обнаружили воспаленным большой отросток аппендицита. Делали операцию два с половиной часа, конечно, под наркозом. Делал сам проф. Чудновский, ассистентом была Рувинская, – они меня спасли… Через две недели я стала понемногу ходить, сама себе не веря. Муж очень волновался, ему не разрешили ездить из санатория. Часто звонил по телефону, справляясь о моем здоровье. Детей сперва забрал брат мужа к себе, но потом приехала Паша (жена его брата Федора) и смотрела деток, наших дорогих Галочку и Нелечку, а также хозяйничала в квартире, за что ей я очень благодарна, и никогда не забуду всех друзей, которые не оставили нас в беде.   


Передачу носила сестра Юля, которая старалась всегда меня успокоить. Как было радостно, когда я смогла вернуться домой, где здоровье мое быстро стало поправляться и я смогла приступить к работе.

И вот настал 1931-й год, год горя и несчастий!.. Здоровье мужа дошло до того, что он уже, мой дорогой, не вставал с постели, похудел очень, и я была одна: родители в г. Киеве, сестра на Днепрострой уехала с мужем… Материально стало очень плохо, и я кое-что продала из белья и вещей, так как он был на пенсии, а моя зарплата маленькая… Товарищи его не оставляли, и каждый день кто-нибудь посещал. Решили, что дома нельзя, чтобы лежал, врачи стали настаивать на том, чтобы его поместили в Тубинституте. И вот 10-го февраля он лег на койку, в той палате, где я работала, когда эта б-ца была 4-ой Совнарбольницей; там было две койки, но он был один, никого больше… Смотрел в окно, где деревья в снегу, и ждал меня…

Я с работы бежала к нему всегда, а в выходной день приносила любимый его борщ с пирожками. Детей не допускали, и он очень скучал за ними. Бедненький мой Лушенька!.. Кто мог бы подумать, что тебя ожидало!.. Каждый день ему приносили что-нибудь: апельсину, или мандарины, или яблоки, но он смотрел на все очень печально. Но в один день я не застала в палате его, так как перевели ближе к операционной, в одиночку. Я взяла отпуск и не отходила от него, за исключением только одного часа, когда бежала домой, посмотреть на детей и взять кое-что мужу. Он меня держал за руку, и я должна была сидеть на кровати. Угасал медленно… Болон кислорода всегда стоял за дверью, и я сама наполняла подушку кислородом. Перестал кушать, я делала питательные клизмы, капельные клизмы, глюкозу, физраствор – одним словом все было разрешено мне в любой момент, так как мой дорогой муж Лушенька никого не допускал к себе… И вот позвал он к себе товарища Галынкина, которого очень просил не оставлять меня с детьми, и взял с него слово – слово коммуниста. И Галынкин обещал не оставлять нас, хотя говорил, что скоро он поправится, на что муж отрицательно качал головой и говорил шепотом: «Никогда…»

Не знаю, как я выдержала и за дверью меня душили слезы, выплачусь, потом умоюсь и тогда иду к мужу. Кушать не мог из-за поражения горла, и говорил шепотом. Брал большой апельсин в руки и нюхал его по временам, потом грустно вздыхал… Тяжело было на все это смотреть.

И вот говорит мне один раз так: «Учи детей обязательно, а главное – не выходи замуж, дай слово, что не выйдешь, и я спокойно умру». Я дала ему слово и быстро вышла из палаты, где меня не могли успокоить… Но сила воли была у меня тогда, я знала, что надо идти к нему, ухаживать и успокаивать его, моего дорогого Лушеньку. Уходила я днем тогда, когда меня заменяла надежная медсестра и его товарищи, и то ненадолго. Откуда у меня только взялись силы и здоровье все это пережить?.. Ночью не спала, но все время дремала… Иногда он бредил и говорил тогда, чтобы я выгнала зверей, которые заглядывают к нему. Я шла, закрывала двери… Кругом тишина, и никого нигде… Справа большая операционная, слева от палаты – предоперационная, затем коридор, не слышно ни звука, а муж говорит, что Галочка заглядывала… Мне приходилось делать много усилий и его успокаивать, а он держал руку мою, боясь, чтобы я никуда не отходила. Была суровая зима, заносы… В школу не пускали ребят, и несмотря на это весною нашли несколько человек, и в том числе детей, занесенными снежными сугробами… В такую метель я успокаивала мужа ночью, а сама думала, как там дома?!.. Днем муж разсказывал, что он видел во сне: «Иду по снежному полю и вижу домик, захожу, а там посредине стол, заслан белоснежной скатертью, стоит на нем блестящий как золото самовар. За столом сидят мои отец и мать и говорят мне: «Мы тебя ожидаем давно». Встал отец и посадил меня между собой и материю…» Как тяжело было слушать это! А он, мой дорогой муж, опять закрыл глаза, и я не отрывала взгляда от родного мне человека…

Прошло некоторое время, и улыбаясь открыл он глаза, говорит: «Что я видел, чудесное видение, сон ли это или нет? Несут меня на Кладбище, кругом зелень, музыка играет тихо, торжественно, а ты держишь меня за руку, и прекрасное небо, закат солнца… Ты плачешь, дети кричат… и еще я увидал, но тебе не могу сказать… нельзя…» Муж умолк с блаженной улыбкой на устах… Я осторожно освободила руку и вышла в коридор поплакать… Меня уже никто не успокаивал, зная, что я могу разрыдаться… Тяжело было на душе… Чувствовала, что уходит от меня и детей родной мой, дорогой муж и отец Лушенька… Несмотря на то, что я все время давала ему кислород и делала другие манипуляции… Но он не кушал, а жил, вернее, поддерживала его жизнь питательной клизмой, а жажду физраствором… Я себя обманывала тем, что может быть, он будет жить… Я отгоняла от себя мысли, что смерть вырывает от нас родного, любимого мужа и отца, оставляет меня одну с малыми детками…

Последние, тяжелые дни я не уходила домой и не отходила от мужа. Кушать не могла, хотя меня заставляли, а также заставляли уснуть в кресле, около мужа… Врачи и сестры все время находились рядом в эти ужасные дни!.. Но муж всех просил уходить, только со мной оставался, хотел видеть меня и больше никого… Товарищам махал слабо рукой, чтобы уходили… И вот прошло уже 32 года со дня смерти моего дорого, любимого, родного мужа, а картина дня смерти его стоит передо мной как живая…

Не забыть никогда мне того дня, вернее, ночи, к утру 12-го марта!.. Попросил он, мой муж, чтобы никто не заходил, так что дежурная медсестра находилась в коридоре за дверью. Потом попросил меня сидеть возле него и двумя руками держал мою руку, а левой рукой я гладила его по голове, он любил, когда я его гладила… И говорит мне: «Обещая мне еще раз, что замуж не выйдешь, и что деткам нашим дашь высшее образование…» Я обещала, потом наклонилась, поцеловала его в лоб, а он меня в губы три раза – это мне, Галочке и Нелечке поцелуи – так он мне шепотом сказал. Я сидела и смотрела, как он закрыл глаза, улыбаясь… руку мою держал своими руками… И вижу – у него пот выступил на лбу, чего раньше не замечала… Чувствую, что руки его делаются холодными, потными…

Все передо мною пошло кругом, и я упала бы, если бы не подхватили меня чьи-то руки… Очнулась в предоперационной на кушетке, где возле меня сидел врач и медсестра, которые говорили шепотом о том, что если так будет продолжаться, то надо еще раз повторить уколы… Я сразу вскочила, вспомнила, что там муж один и побежала, но дверь была закрыта, я схватилась за ручку и разрыдалась. Врач осторожно с медсетрой меня отвели в дежурную… Они не могли говорить мне ничего в утешенье. У них самих в глазах были слезы.

Сидеть пришлось недолго, так как было уже 6 часов утра. Дали мне пожилую медсестру, которая отвела домой и не оставляла меня, но не утешала. Дома я обняла своих дорогих Галочку, Нелечку и сказала им:
- Нет у вас, мои дорогие, папочки, он умер!..

И сказала им, что он только передал им поцелуи, но поцеловать не смогла, так как рыдала. Попросила Галочку дать телеграммы в г. Киев моему брату, родителям и сестре… Медсестра меня не оставляла. Затем, когда пришла заплаканная Галочка, то мы пошли вместе с медсестрой в Тубдиспансер.

Его вскрывали, и оказалось, что мог бы прожить с поражением легких еще несколько лет… Ускорило смерть его жизни – это туберкулез горла, которого совсем не лечили, так как не было тогда таких медикаментов… Фактически умер мой дорогой, родной муж и отец моих деток от голодной смерти… Я ждала окончания вскрытия, а детей забрали и покормили у деж. врача. Я не ела, а сидела и смотрела на них… на моих дорогих деток, которые остались без отца. К 2-м часам дня мы пошли в зал при мертвецкой, где лежал уже одетый мой муж, дорогой отец наших детей!..

Лежал он на убранном коврами столе, кругом цветы и знамена… Стоял караул почетный. Я подбежала к мужу и стала впереди с детьми. Плакать не могла, но и оторвать глаз нельзя было от родного лица. Меня никто не трогал, но детей забрали, и я слышала, как Нелечка сказала: «Папа спит». Если бы это была настоящая правда!.. Я гладила его лицо, волосы и говорила с ним тихонько… Много приходило людей – его товарищей, слышала, что кто-то плакал… Тишина, и я держалась за гроб, красный гроб… Боялась, что меня оторвут. Чего боялась, то и случилось…

Меня осторожно кто-то взял за плечи и вывел во двор, где я потеряла сознание… Очнулась в кабинете директора, и возле меня пожилая медсестра, дети. Было уже под вечер, когда мне дали выпить лекарства и отвели джомой с детьми, где не оставляли одну. Заставили кушать, но я не могла никак и вскоре уснула. Рано утром я стала торопиться к мужу. Детей покормили, а я все ходила по комнатам, как лунатик. К 9-ти часам утра мы были уже у покойного мужа-отца. И вскоре пришел почетный караул, который сменялся каждые 10 минут. Я не думала ни о чем, не плакала, но опять держалась за красный гроб, и гладила дорогую, родную голову мужа. Меня выводили, давали пить крепкое кофе, и я спешила обратно ко гробу, где лежал дорогой мой муж, отец деток… Вечером опять увели домой, и врач пришел вместе с пожилой сестрой для того, чтобы заставить меня покушать. Но я не могла кушать. Выпила бульона и легла спать, зная, что завтра похороны, и я больше не увижу дорогого, родного…

Ночь прошла в кошмарах, и медсестра меня успокаивала… Передо мною все время стоит муж в сером костюме. Улыбаясь. Когда я подбегала, исчезал… Галлюцинации, но тогда я видела его, живого… Старшая медсестра не отходила и меня успокаивала, показывала мне на спящих моих деток и умоляла уснуть… Стоило мне только задремать, как я вскакивала и видела своего родного мужа… В 6 часов утра я встала, умылась, уселась и стала ожидать деток, которых одевали, кормили… С трудом съела яйцо и выпила черного кофе… Наконец, мы пошли к покойному мужу и отцу.

В 8 час. Утра было уже много людей во дворе. Почетный караул уже был. Я подошла ко гробу и схватилась за край, чувствовала, что скоро, скоро его унесут. Какие тяжелые выпали дни для меня – это 12, 13 и 14-е марта. Не знаю, как я все только пережила!.. Как не заболела!..

Когда услыхала похоронный марш, я зарыдала, кто-то меня подхватил под руки, а гроб понесли товарищи и несли его до вокзала. Установили потом на катафалк, детки ехали в экипаже: Галочка была грустная, как мне потом разсказывали, а Нелечка веселая. Я шла за гробом и не переставала плакать, и слышала звуки, печальные звуки оркестра военного... Хоронили с большим почетом, а для меня какое горе!.. Говорили речи над могилой, оркестр играл... Но самое тяжелое, когда опустили гроб с моим родным, дорогим мужем в могилу!.. Тогда Нелечка стала кричать на людей и не давать могильщикам засыпать: «Зачем вы моего папу засыпаете, он спит!..» Я рыдала вместе с Галочкой, а Нелечку забрали знакомые. Картина очень печальная, и мне очень тяжело подробно все описать… Сейчас даже нет сил!..
Нет сил всего описать, приходится кратко, так как слезы не дают…

Нас доставили домой на экипаже и одних не оставили… Спасибо друзьям… Через несколько дней я устроила Нелечку в детский сад при Лермонтовском курорте, где я работала, а Галочку, после окончания школы, тоже пристроила на летней площадке при этом же курорте. Вскоре нас уплотнили, и комнату моего мужа отдали одной семье: муж с женой. Пришлось смириться, ведь смерть мужа хуже всего…

Забыла написать, что на следующий день, 15-го марта, моя Галочка именинница, и я, поздравляя ее, только заплакала вместе с ней. Товарищи принесли много сладостей и фруктов, но мою Галочку это не развеселило, и меня тоже…

В нашей квартире остался только общий ход, а так у меня отдельная квартира. И вот к 7-ми часам утра я с детьми уходила из дома и приходили вместе вечером. Надо убрать, сварить и т.д. Похудела я очень, на что врачи стали обращать внимание. К концу лета приехали родители, чему мы все обрадовались. Обошлось не без слез, так как застали дом без хозяина...

Время лечит, как говорят, но я не видела по себе, так как куда не повернешься, всюду видишь заботу моего родного мужа.

Через 2-3 дня после похорон, я с детьми ходила на могилу… Сначала обложили ее травой, а на самый верх я с детками всегда ложила цветы, сначала посадили на могилку братки и анютины глазки, потом незабудки, за которыми ходила я с детьми далеко к садовнику, возле английского кладбища, так же ходили в питомник (возле тюрьмы) за розами… Часто посещали могилку, а когда приехали родители, то с ними… Деток оставлю на них, а сама бегу после работы на кладбище и задерживаюсь допоздна. Когда убивали женщину на кладбище, я слыхала ее стоны, то стала только посещать могилу днем в выходной день… Сяду возле могилки и все разсказываю мужу о жизни и о детях...
Врачам не нравилось это посещение могилки, и они стали меня уговаривать, чтобы я поступила бы в мединститут. Я подала документы, тогда принимали после окончания фельдшерского училища (его же я окончила в 1918 году). Меня приняли с 1-го сентября, я стала посещать лекции. С Лермонтовского курорта я перешла работать во 2-ю городскую больницу на Слободку…

Днем лекции, а ночью дежурства и работала в выходные дни – днем. Одним словом мало было времени для отдыха, но я училась с большим усердием, так как хотела быть хирургом, очень уж любила хирургию. Сначала я работала в нервном отделении проф. Добровольского, потом работала в костном отделении проф. Кефера. Заменяла я отпускных, и потому пришлось работать в разных отделениях. Потом работала в гинекологическом у проф. Чудновского и оттуда перешла в терапевтическое отделение проф. Соколова, где пришлось столкнуться с опухшими больными, так как наступил ужасный год – 1932-й – год голода.

А какое горе пережила 2-я б-ца и весь научный медперсонал. Убили проф. Соколова возле Торговой улицы. Милиционер гнался за мальчиком, который украл книгу и выстрелил в него, но пуля попала в сердце проф. Смирнова… Он единственный хирург, который сделал операцию «расширение вен», и посредством проволоки он подтянул вены… Одним словом, в аудитории, при всех врачах, профессорах, научных докторах медицины, профессор Соколов Н.Ник. демонстрировал одну из больных и окончил при бурных аплодисментах, чему все мы во 2-й б-це радовались. И вот такой человек – погиб!.. Когда я увидала на воротах траур, и узнав, что убит проф. Соколов, я не знаю, как только выдержала, слезы лились, и с трудом могла на мертвого смотреть… Вся больница плакала о проф. Соколове.

На похоронах не могла быть, так не хотела пропускать лекций и семинар по гистологии. Проф. Соколов был прислан из Ленинграда, чтобы занять место проф. Воробьева – хирурга, на которого очень повлиял его приезд, и несмотря на то, что проработал проф. Воробьев 45 лет в этой б-це и что уже стар, но не выдержал он того, что надо идти на пенсию, и умер… Смерть проф. Воробьева очень повлияла на проф. Соколова, который говорил, что если бы он это только знал, то ни за что не приехал бы заменить проф. Воробьева, и мечта его была уехать в г. Ленинград, чего и добился, имея железнодорожный билет в кармане, но внезапная смерть, которую не ожидал, унесла его в могилу, а не в г. Ленинград – к жене и двум деткам…

После окончания занятий в мединституте, сестра Юля просила меня приехать к ней на Днепрострой в Запорожье. Декан Преображенский дал мне поручение, чтобы я записала о стройке на Днепрострое, а также и о электростанции, о турбинах и вообще о всем, так как по приезде я должна буду сделать о Днепрострое доклад на собрании студентов, а также, чтобы я отдохнула.

Я получила отпуск на работе. Продали вещи носильные, белье и вообще продавали все, даже из мебели, картины, подушки, посуду, все, что могли… Ведь отец получал 17 руб. 76 к. пенсии. Я получала стипендию 35 руб., на детей 80 руб. и моя зарплата 55 руб. Все-таки пять человек, и продукты надо было покупать на рынке. Кило пшена 7 руб., картофеля 8 руб. и т.д. Материально очень тяжело было, и я решила уехать, чтобы этим хоть немного помочь семье… Карточная система: я получала 400,0 хлеба, отец 250,0 и мама иоже 250,0, а на детей по 200,0 на каждого, так что хлеба нельзя было накушаться. Варили пшенный крупник с картофелью и то жидкий, так как по карточке получала немного жира, а на базаре платили за жир дорого. Никто не помогал, очевидно всем было тяжеловато жить. От себя я отрывала хлеб для Галочке, Нелечке было легче, потому что находилась она в детском саду, и когда приходила, просила хлеба…
Приехала я с Днепростроя с сестрой Юлией и ея маленьким сыном Витольдом… После отпуска я работала в приемном покое и решила оставить мединститут, очень тяжело было заниматься, а также и помогать в хозяйстве родным… Декан не хотел меня отпускать, но я очень просила… И вот в 1933 г. я перешла работать в военный городок на Пироговскую ул. В Начсоставскую п-ку в кабинет гинекологический к врачам Штейну и Эпштейну. Здесь я работала в выходные дни, которые оплачивали мне хорошо. Затем вызовы на дом, тоже оплачивали, так что стало легче.

Забыла написать, что когда я работала еще во 2-й б-це, то в 1932-м году умерла моя любимая, дорогая родная сестричка Леночка… Умерла в мае м-це 21-го, в г. Овруче. Никто не мог поехать, тяжелое время… Горе большое и мы все плакали. Не успели опомниться от одного горя, как в 1933 году 9-го марта умер отец – сердечник был… Не могу забыть этого дня!.. Прихожу с дежурства ночного и встречает меня мама, бросается ко мне со слезами и говорит: «Умер отец!..»

Я быстро бегу в комнату, а отец лежит, как живой, его уже обмыли, одели… Бросилась к отцу и зарыдала… Нет уже моего дорогого, родного отца. Горе, большое горе. Приехал брат Виктор из Киева и занялся похоронами… Я плакала, но надо было успокаивать маму, которая прожила с отцом 51 год. Галочка очень горевала, так как любила его, а Нелечка не понимала. Сколько переживаний, слез и печали. Б-ца и студенчество мне материально помогли, и отдали отцу последний долг, которого он заслужил, проработав более 40-а лет до революции и около 5-ти лет после. Пенсионный отдел тоже помог. Года его работы до революции не засчитали, почему и получал пенсию 17р. 76коп., на иждивении еще жена, моя мама, но после его смерти эту пенсию оставили получать маме. Хорошо, что был брат Виктор, он успокаивал маму и меня, он не плакал при нас, но ночью я слышала, как он плакал…

И вот я работала в Начсоставской п-ке, а также несла общественные нагрузки. За хорошую работу меня премировали к Октябрьским праздникам. Нелечка поступила в школу, Галочка занималась отлично, хорошо. Дети росли, и надо нам всем одеться, обуться… Поэтому я взяла ночные дежурства в Начсоставской б-це на Преображенской улице. В выходной день работала в б-це днем… Работала я в хирургическом отделении с проф. Кохом и хирургом Чудновским. И стало материально легче нам в 1934 году. Все-таки несла я две ставки, надо было работать в п-ке с 2-х часов дня и до 9-ти час. Вечера, и спешить на ночное дежурство, а утром дома могла немного отдохнуть, потом по-хозяйству и на работу в п-ку. Работа была большая в Нач.составской б-це, а также и в п-ке, а выходные дни работала днем в б-це, несмотря на то, что я несла две смены – одна постоянная работа в Начсоставской п-ке и по совместительству в Начсоставской б-це. Имела таким образом две ставки, так что материально стало лучше, давала деткам завтраки в школу, матери на питание диетической, так как у моей матери побаливали печень и почки, ноги опухли – слоновая болезнь. Ноги так опухли, что стали похожи на ноги слона, вот почему так называется болезнь, да и сердце пошаливало…

Бедная моя мамочка!.. Ведь 12 раз она рожала, вырастила семь человек детей: трех сыновей и четырех дочерей… Сколько стоило ей труда, и в конце концов такое горе: в 1919 г. потеряла двух сыновей – Евгения и Павла, а в 1932 г. дочь Елену, в 1933 г. мужа – моего отца… Сколько ей пришлось пережить, видя меня вдовой с детьми-сиротами. Переживала также и за жену брата моего покойного Женю, которая осталась с дочкой Галиной и неизвестно, где находится, а также за своими родными, которые остались в г. Варшаве и с ними нельзя было сообщаться. Все пришлось моей мамочке молча переживать, конечно, при всех нас не подавать вида. Но я чувствовала, что когда нас нет, то моя мамочка горько плакала о всех своих дорогих, родных… Если я, когда ночевала дома, то слышала, как плакала моя мамочка ночью – я ее успокаивала, но и сама не выдерживала и плакала.

Нелечка принесла котенка – кошечку, и назвала ее Тигра, очень красивая… Старалась ею, т.е. кошечкой развлечь мою мамочку, когда она лежала в постели, а ей приходилось больше лежать, чем ходить, но в 1935 году моя мамочка очень редко поднималась с постели. Приехала моя сестра Лиза летом, я ее удерживала сколько могла, но она пробыла всего месяц, так как муж с детьми стали ее звать домой.

И вот с 22-го августа моя мамочка не могла сидеть, а слегла и уже не поднималась. В больницу не хотела, и я сама не желала, чтобы кто-то за ней ухаживал… Я была в отпуске и сама  меняла ей постель, иногда с помощью Галочки или Нелечки, а то и сама, так как непроизвольно моя мамочка мочилась и испражнялась. Врачи ничего не делали… Лекарства не помогали… Тяжело мне стало на душе, я видела, что моя мамочка уходит от меня и боялась этого дня. И вот 28-го августа 1935 г. в 12 часов дня умерла моя мамочка, благословив меня и моих деток…

Разве можно описать мое горе?.. Глаза не высыхали от слез… Дала телеграммы: брату, сестрам. Но никто не приехал на похороны. Хоронили 30-го августа, и хоронили подруги Галочки и Нелечки, так что за гробом мало было взрослых, а детей очень много, потому что они любили мою мамочку… Очень тяжело хоронить мамочку, тяжелее всех похорон – это похороны моей дорогой, родной мамочки… Какая она была спокойная, выдержанная, моя мамочка!.. Какая была добрая и выносливая в труде!.. Какую большую семью обслуживала, все сама и сама… Конечно, мы, дети, ей помогали, но она все делала больше сама. А что обиднее всего, что столько имела детей, а хоронила я одна свою мамочку… 2/ІХ приехала сестра Юля, но мамочка была уже в земле. Когда Юля пришла с цветами на могилку мамочки, то упала на землю с рыданием… Совесть мучила…
Пенсионный отдел помог материально, а также прислал брат Витя и сестра Лиза. Помогли мне сотрудники б-цы, а также местком. И все ушло на похороны, потому что за то, что снесли гроб на площадку, надо было платить по 25 руб. человеку, и на кладбище тоже самое. Венок купили только один, да детки принесли цветы, и моя мамочка была украшена цветами… Но что с этого, если нет моей мамочки? И теперь вспоминая, я плачу, что больше ее не увижу!..

Сестра Юля пробыла две недели и уехала в г. Москву. Осталась я с деточками, и стало как-то пусто, чего-то не хватало… Отпуск окончился, и я приступила к двум работам, т.е. днем и ночью… Галочка присматривала за Нелечкой. Я старалась всегда приготовить так, чтобы имели мои детки завтрак, обед и ужин. Не знаю, как только у меня хватало сил. Когда я спешила на работу в б-цу или п-ку, то приходила потная. И несмотря на усталость, я все выполняла… Ведь были всегда послеоперационные больные, которым надо было делать вливания и инъекции. Все получали вовремя, и дежурный врач просто удивлялся такой точности и аккуратности. Но зато, когда я приходила домой, то быстро завтракала, ставила на примус суп мясной и ложилась, хотя б на часа 2-3, а иногда и на четыре, если дома мало работы…

И так в хлопотах домашних и в моей работе уходила жизнь… Радость была только в моих детях и гордость, глядя на них… И вот 1936-1 год, когда родная моя Галочка окончила десятилетку, когда на выпускном вечере меня все учителя поздравляли с тем, что уже дочь моя вышла в люди, и что перед ней открылась широкая дорога в жизнь. Одновременно Галочка закончила и музыкальное училище. Я советовала ей идти в медицинский институт, но Галочка не хотела даже и слушать о медицине, ей не нравилась она… Выбрала институт Связи, т.е. в 1936 г. поступила. Я была довольна тем, что Галочка занимается в высшем, и что я выполняю обещание, данное моему мужу, и сколько имею сил, ложу на то, чтобы мои дети получили хорошее образование. И пошла у нас жизнь: Галочка в институте, Нелечка в школе, а я работаю…

В 1937-м году я оставила работу в Начсоставской б-це, так как далеко было ходить, а стала работать в военном госпитале временно, но зато было близко мне от моей постоянной работы. Встретился мне один человек, Иоганн Карлович, капитан… Он стал ухаживать за мной и уговаривать, чтобы я оставила обещание, которое дала своему мужу… Одним словом, предложил мне выйти за него замуж и просил поговорить с детьми, которых он очень любил… Галочка сразу согласилась, а Нелечка ни за что не была согласна, и с ней говорила сама Галочка, после чего она согласилась…

И вот я заболела гриппом, t; 38,6, И. Карл. Пошел купить лимон и кисленького варенья… Какой он был хороший, какой внимательный и пунктуальный! Жена его сошлась с другим и две дочери, одна однолетка с Нелечкой, а другая моложе на 3-4 года… И. Карл. Официально взял развод, и мы решили скромно отпраздновать наш брак, после моего выздоровления. И вот я жду И. Карл., ведь он пошел недалеко – в гастроном, жду час, другой час, горю вся, как в огне, а еще волнение, почему И.К. задержался?.. Наконец звонок, но это не И. Карл., а из НКВД. Очень вежливо вошли двое молодых мужчин и с ними смотрительница Гаша, которая вручила им его паспорт, что был дан на приписку, но не успела И. Карл. приписать. Они извинились и попросили меня не волноваться, так как И.К. арестован, и они возьмут кое-какие его вещи, так как он еще не успел перейти на жительство ко мне… Я так была взволновала, что ничего не говорила. Дети указали на охотничье ружье и дробь, затем два альбома с фото и открытками, чемодан с вещами его… Они не делали обыска, только дали мне бумагу, и я дрожащей рукой подписала ее. Они видели мои глаза, полные слез, еще раз извинились и ушли, забыв галоши…

Не забыть мне этой ночи!.. Подушка была мокра от слез… Не помогли ни Галочка, ни Нелечка, когда успокаивали меня… На следующий день врач районный был поражен ухудшением моего здоровья, но я не могла ему разсказать о том, что пережила я за И. Карл., которого невинно арестовали. Ведь за год ухаживания я все знала о нем… Он прослужил в армии 20 лет и должен был пойти в отставку… Не знаю, как я выдержала только все это!.. Ужасный год этот, 1938-й. Ежовщина!..

Аресты были по городу, так что поскольку он, И.К., литовец, я думала, что потому его арестовали. Арестовали многих за то, что были немцы, поляки, греки и т.п. Но И.Карл. невинно был арестован, как и другие люди. Снился мне сон, что входят двое мужчин и ведут под руку И. Карл. В черной бурке, подбитой белым горностаем, и говорит мне И. Карл.: «Я очень устал», – вытирает пот, и его усаживают на стул… Проснулась вся в поту и от звонка, так как пришел мужчина за галошами и передал мне и детям привет от И. Карл. Не могу описать, что делалось со мною… Поделиться ни с кем нельзя было – надо молчать и все в себе молча переживать. И вспомнила я клятву, что дала своему мужу, что не выйду замуж!.. И вот судьба меня наказала за то, что изменила мужу и полюбила И. Карл. Перед своей болезней, я с И. Карл. Пошла к подруге, чтобы пригласить на свадьбу. Но что же – узнаем, что она арестована, она была румынкой!.. Как меня успокаивал тогда И. Карл., когда я переживала арест своей подруги!.. А потом и И. Карл. Постигла такая ужасная участь…

Я очень загрустила, и на работе не знали отчего… Не прошло и трех месяцев, как получаю известие от сестры Юли из Москвы. Арестовали мужа ея – за что?.. Ведь при царском режиме муж ея, Юлиан Решке, был сослан на каторгу и пробыл там 18 лет… Работал как политкаторжанин в Кремле с Дзержинским. Потом получаю письмо от с. Юли в дороги, когда ее с другими заключенными везли в Казахстан. Деток ея отдали в детдом… И вот новое горе постигло меня в 1939 г. Я стала посылать посылки с. Юле, а также ея деткам: Витольду 6-ти лет и Леониду 4-х лет, деньги, чтобы им покупали сладости и сфотографировали. Вела я переписку с воспитательницей детдома, так как я хотела их забрать к себе. Просила Лизу, Витю, но они писали, что не могут вести даже переписки с заключенной с. Юлей, которая потеряла такого хорошего, невинного мужа, и которая была оторвана от своих маленьких, дорогих деток…

Я очень много работала, несла ночные дежурства в Лермонтовском курорте каждый день с 10 вечера и до 8-ми час. утра, а с 2-х час. дня и 9 час. вечера в Начсоставской п-ке. Имела две ставки, что меня вполне удовлетворяло материально, плюс пенсия Нелечки и стипендия Галочки. Жизнь была очень дорогая, но надо было и кое-что из одежда, обуви и за квартиру, свет и т.п. Одним словом не было никогда свободных денег. Я продала облигации, вернее заложила. На 2-м курсе дала возможность Галочке поехать к подруге в г. Симферополь, а также увидеть Крым.

На 4-ом курсе в 1940 г. моя Галочка вышла замуж за М. Серебряникова – они вместе учились в школе и в институте, а его мать лежала в 4-ой Совнарбольнице в гинеколог. Отделении, где я работала, так что я знала эту семью давно, и М. Был очень хорошим мужем моей Галочки и ея другом… И несмотря на то, что мой зять М. Просил оставить одну работу по совместительству, так как стипендия его прибавлялась, но я этого не сделала, потому что были большие расходы… Галочка ездила на практику в Ленинград, и надо было ей помочь материально… Одним словом, я решила, пока имею силы, то буду нести две работы.

В сентябре м-це 1940 г. было землетрясенье, и я увидела, что люстра качается, и с книжного шкафа упал бюст Пушкина, разбудив детей. Я успела только одеть на рубашку летнее пальто и с детьми вышла на улицу, где уже были все жители, которые не помнят (конечно, старики) такого сильного землетрясения… Кое-где по г. Одессе были малые разрушения. У нас в Лермонтовском курорте никто из больных не хотел находиться на 3-4 этажах, так как очень перепугались… Это было на рассвете, и я простудилась, заболела воспалением легких.

Во время моей болезни приезжал Всеволод (это сын моей сестры Лизы) и подарил мне боты. Я болела недолго и принялась опять за работу и по хозяйству. Так прошел 1940-й год и наступил 1941-й год, который все мы ждали в радостью, так как Галочка кончала институт Связи.

20-го июня 1941-го года принесла домой диплом об окончании института со званием инженера. Встретили с цветами. Я подарила связанную мною цветную скатерть, все поздравляли ее, и муж сфотографировал Галочку. Казалось бы только и радоваться и ждать успеха в жизни Галочки!

Но судьба иначе повернула, и 22-го июня 1941 г. я на работе услыхала о том, что началась война. А утром пролетел вражеский самолет и сбросил бомбу в Малом переулке, около Преображенской улицы, разрушив два дома. Дети прибежали с этим известием ко мне на работу, и горе всех нас объяло… Что будет, думала я?..

Идешь с работы и вдруг «тревога», заставляют входить в подъезды, и так несколько раз, пока дойдешь на ночную работу. Там во время работы опять «тревога» – надо скоро вести больных в подвальное помещение, а самой оставаться у телефона и следить за тем, чтобы нигде не было света. Я брала свою Нелечку, которая оставалась у телефона, а я смотрела за постельными больными, которых нельзя было свести в подвалы. На верхних этажах не было больных, их перевели на первый. Многие выписались, чтобы успеть домой, так ак началась «эвакуация населения». И вот некоторые не могли уехать к себе из-за того, что мост был взорван около Румынии, а там остались семьи, и они должны были уехать на север – далеко от своих семей, вот и разлучила война многих людей.

Муж моей Галочки был призван, несмотря на то, что студент 4-го курса, и ушел с артиллерийской школой, а Галочка заболела и не могла… Спешно стали эвакуировать штаб, военных жен с детьми, затем заводы, фабрики, учреждения и военный госпиталь.
Предложили трактор хирургу и мне, чтобы она могла положить на него больного мужа, который сломал ногу, но как могли мы ехать по Николаевской дороге, если ежечасно из вражеского самолета обстреливали пулеметом людей, которые бежали в разные части дороги… А как же мы могли бежать с детьми, оставив на тракторе больного? И вообще, трактор медленно двигается, так что люди шли пешком, захватив необходимое, и то бросали по дороге во время бомбежек или пулеметных обстрелов.

 Но вскоре нельзя было жить в городе и большинство людей уходили за город, к морю. И вот я ушла с детьми прежде на 4-ю станцию, оттуда ходила на работу. Потом перешла с знакомыми на 10-ю станцию, где при бомбежке сидели в погребе – это ночью, а днем стояли под деревьями. Решили, если не убьет – хорошо, а если убьет, то лучше, чем в городе засыплет в убежище, где люди медленно умирали без воздуха… Так было на нашей улице, когда попала бомба в четырехэтажный дом и заживо засыпала 150 человек, которых не могли спасти, и только через несколько дней, когда откинули камни, нашли всех их погибшими… Это было ужасное горе, там погибла подруга моей Нелечки.

Мальчиков из ремесленного училища с белыми котомками за спиной погнали по Николаевской дороге, и их всех перестреляли из вражеского самолета пулеметом. На нашей главной улице вечером шла молодежь, из самолета вражеского из пулемета стали стрелять и многих убили, в том числе погиб Жорик из нашего двора – жертва войны…
Город принял ужасный вид: развалины, баррикады на улицах, траншеи от бомбежек, стекла в домах выбиты и т.п. Я каждый день заходила в квартиру, где надо было чего-нибудь взять, а потом ходить стала реже. Квартира не закрывалась, но никого не интересовало зайти и обокрасть… Люди ходили как помешанные. Стекла от бомбежек вылетели, и вообще было очень жутко смотреть на все окружающее.

Записалась на пароход, но попасть трудно, потому что осталось только море. И то, когда отправлялся пароход с эвакуированными, то сверху бомбили, но пароходу все-таки удавалось под бомбами уплывать. Один только пароход «Ленин» погиб от мины и то недалеко от берега. Спаслись только те, что находились на палубе, так как очень быстро пароход пошел ко дну. С парохода «Грузия» наш врач Штейн перевел свою семью – жену и 2-х ребят – на пароход «Ленин», и на его глазах произошло несчастье, и его семья погибла… В день отплытия люди бросали вещи в море, чтобы попасть на пароход, и каждый день в порту происходила большая паника.

На 10-й станции было очень трудно, так как фронт приближался, зенитки били по самолетам вражеским, затем из орудий дальнобойных били в крейсеры, а с крейсера нашего во фронт вражеский, так что разговаривать надо было громко, да и к тому еще бомбежка. Я пошла в город, чтобы получить зарплату, но оказалось, что главврач уехал и не оставил денег для сотрудников… Настали тяжелые дни, и я решила с детьми уходить с 10-й станции. И вот по дороге мы остановились в военном газоубежище, а ночью ушла милиция с последним крейсером, и город остался без власти…

Утром мы добрались до своего дома, но должны были находиться в нижних подвалах. Никто не мог жить в верхних этажах, так как все время летели снаряды и бомбы зажигательные. Наша смотрительница с Нелечкой и соседкой ходили на крышу и тушили зажигательные бомбы.

Наши войска отступали и 16/Х в город вступили немцы с румынами. Затихло все, не было слышно ни снарядов, ни бомб, но на душе было тяжело…

У Гали t; 38, а у Нели 39,5 – одним словом, было безвыходное положение. Ночью меня попросили пойти к больному раненому. Я перевязала тяжелого б-го и с помощью партизан этого же б-го спрятали, а потом его скрыли в катакомбах. Немного мне помогли, но опять стали тяжелые дни, дети больны, кушать нечего, дома ни крошки… Нашла я в буфете пачку чаю 50,0 г и коробочку кофе «Здоровье». И вот я пошла на рынок, где стала предлагать чай и кофе крестьянам. Так я шла от фургона к фургону, и вот один крестьянин сказал жене: «Возьми чай и кофе, я люблю пить». Жена поколебалась, и я замерла на месте. Потом она взяла пачки и сказала: «Что хотите?» – я еле ответила: «Немного картофеля». И вот они насыпали мне в авоську картофеля, а сверху положили бурака, морквы и дали большого кабака… Слезы лились по лицу и еле я могла сказать «спасибо». Комок подошел к горлу, и я увидала у крестьянина и его жены слезы на глазах. Я шла и не могла остановить слез. Тяжело было и какие-то мужчины помогли все донести до нашего дома. Я еле взобралась на лестницу, и дома уже выплакалась вволю. Тогда стало легче.

Кабак, бурак и морковь я припекала, и это шло на чай вместо сахара. Картофель на супы незажаренные и без хлеба. Когда дети выздоровели, то я одолжила немного муки, спекла два коржа и отпустила детей с ними в село Тузлы. Сама перебивалась тем, что кто-нибудь мне даст кусочек хлеба, а иногда и супа постного. Но вот меня отыскал хирург и взял на работу в Стоматологическую п-ку. 1-й месяц денег не дали – контрибуция. Но я всегда находила в своей авоське кусочек хлеба, сахара 2 кусочка и сала 50,0 г, а иногда муки 0,5 кг или крупы и сала 100,0 г. Не могла узнать, кто это делал, но добрые люди не забывали.

Детям хотя было что кушать в селе, но и пришлось много пережить, так как их приняли за шпионов, но благодаря родственникам их отца, поверили, что Галя и Неля действительно дочери Луки В. Ник. Они вернулись домой и кое что привезли. Нелечка стала заниматься на курсах машинописи, а Галочку никуда не принимали, так как им не нужен инженер-женщина. Мне дали два массажа, за которые я имела ежедневно по ; марки, и они уходили на хлеб, а зарплата на уплату за квартиру и на остальные нужды. Едой была всегда мамалыга жидкая.

В 1942-м году Галя поступила на телефонную станцию, а Неле удавалось кому постирать и убрать, так что перешли на мамалыгу густую, иногда молоко и жир. Работать приходилось в не очень теплом помещении, и когда я вытирала около 300 инструментов, то пальцы замерзали до того, что еле приводила их в нормальное состояние, но все же ногти сошли. И вот, один раз, после работы врываются немецкие офицеры с солдатами, с криком. Переводчик говорит мне, что здесь мы спрятали военнопленного врага… Стали искать везде, даже в маленьких шкафчиках для инструментов и перевязочного материала. От меня как от медсестры требуют сказать, где он спрятан. Санитарка Людмила Станиславовна, старше меня на 20 лет, была так перепугана, что не могла и слова сказать, я не меньше ея. Обыскали все кабинеты и чуть не убили старика-сторожа. Не знаю, как я спустилась с лестницы и как дошла домой. Дома я легла в постель и проболела несколько дней, так была перепугана… оказывается, что на другой день было много арестовано, и хирург Васильева Нина Григорьевна, но ее отпустили. Сестру мед. Эффу и санитарку арестовали и отправили в тюрьму. Нашли листовки, значит, работали партизаны… Говорили о наших работниках так: «Очень пахнут большевиками». Меня спросил начальник, если я нашла бы листовку, так что сделала бы. Я ответила, что прочла бы. Стали всех проверять, и пришлось поволноваться, но как-то все прошло благополучно.

Иногда мне говорили громко при немцах или румынах о том, что мой муж партийным был и партизаном. Я не спорила, но на это как-то не обращали внимания ни немцы, ни румыны.
У нас действительно вошел врач военнопленный с больными военнопленными, разсадил их в кресла, сам снял полушубок, шапку и мимо военного конвоя вышел. Его наши партизаны спрятали в катакомбах, чему все мы были рады, хотя и работали под угрозой… Так работали и в 1943 г.

Наконец стали до нас доходить в 1944 году известия по радио, но слушать его надо было под большим страхом. Галочке и Нелечке удавалось, и когда мне говорили, то я радовалась приближению наших – советских! Зашла я в церковь, и меня поразило то, что всех из церкви стали выгонять, я стояла впереди. Вижу, что входят в церковь генералы, полковники немецкие и румынские, и вся знать их. Служили панихиду все духовенство во главе с архиереями. Все держали в руках большие зажженные свечи, даже и немцы… Меня поразила эта панихида и грустные лица у немцев. Дома я разсказала детям, а вечером они сказали мне, что Красная Армия взяла г. Сталинград, и что немцы с румынами отступают…

И вот настали радостные дни тем, что скоро увидим своих близких, ведь мы были отрезаны и ничего не знали, что делается, только благодаря радио, и то изредка узнавали кое-какие новости из г. Москвы. Немцы бежали из г. Николаева, и я видела, как торопились на вокзал. Детей не пускала из дому, потому что немцы увозили молодежь в Германию.

Иногда Галочка с Нелечкой уходили к подруге, и однажды их засыпало немного, так как началась опять бомбежка. Немцы провели везде красные провода, чтобы взорвать при уходе из города большие здания, а малые сами повалятся от этого гула. За время оккупации мы были лишены воды и приходилось иногда варить из морской. Чай невозможно было пить, а кофе еще кое-как. Зимой пользовались снегом, а летом дождевой водою… Люди выходили и собирали с улицы, т.е. с мостовой, дождевую воду, потому что трудно было достать, и надо стоять в большой очереди у ручья-родника, чтобы получить немного воды, и так мы мучились без воды, а потом взорвали электростанцию и остался город без электрического света. Затем появился приказ, чтобы жители выходили из домов только в 8 час. утра, и ходить можно было только до 3-х часов дня. Один гражданин вышел вечером из дому, чтобы позвать скорую помощь к жене, так немцы не слушали никаких объяснений и убили его. Запрещали закрывать ворота смотрительнице дома № 20 по нашей улице, но она закрыла ворота и, когда стучали, она посмотрела в окошечко и немец выстрелил, попал ей в глаз на месте ее убил, похоронили ее во дворе. Стало тревожно, страшно…

Одесса была на военном положении, и немцы кричали, что все мы погибнем в огне и в воде… Слышно было по радио, что Красная Армия все ближе приближается к Одессе. На улицу было страшно выходить, потому что ходили и ездили СС с нашивками на рукавах, где было изображено «череп». И вот выпустили приказ, что, кроме того, что ходить можно по улице в 8-ми утра и до 3-х час. дня, еще добавили к приказу, чтобы ставни закрыли, а двери пусть будут открытыми в квартирах, и все должны находиться в своих квартирах, а ворота не закрывать.

Жутко стало всем, но мы спустились в подвальные помещения. Никто не спал, и все ждали чего-то неизвестного – страшного… Не было слышно стрельбы и удивительно, что ночь была очень тихой – это незабываемая ночь на 10-е апреля. Следили за воротами, но никто не появился. К утру Нелечка с другими девочками полезла на чердак и увидала на Пушкинской улице солдат с погонами и приняла их за немцев, так наши солдаты уходили без погон на войну, но оказалось, что это Красная Армия, и все жители высыпали на улицу и стали обнимать солдат, радоваться, что прогнали немцев, и так вернулась наша Советская Армия 10/IV-1944 г. Сейчас же взялись за водопровод и электрическую станцию, телефон и главное – разминировали город и оперный театр от мин. У нас в Стоматологическом ин-те устроили госпиталь, где я работала, а потом опять стала «челюстно-лицевая клиника». Работы было очень много, но зато у своих, где свободно можно было дышать, говорить о последних известиях, о г. Москве, а главное – работаешь для своих родных людей…

Галя стала работать инженером, Нелечка поступила в театральное училище. Многие вернулись, а зять – муж Галочки – не вернулся. Получила извещение о том, что убит был при освобождении г. Звенигорода Киевской обл., это было большим горем для нас всех – в особенности для Галочки, которая очень горевала, переживала, так как любила его, можно сказать, со школьной скамьи… Вместе ходили в институт. И вот война все разрушила – счастье, любовь…

Мне приходилось очень много работать и дома тоже, а к тому и переживания…
В 1945 году Галочка вышла замуж за инженера, у которого был сын 16-ти лет. Не повезло моей Галочке, и не прожив с ним года, должна была уйти. От такой неудачной жизни и уехала в г. Измаил на работу, а потом перевели ее в г. Запорожье… осталась я с Нелечкой. Она училась, а я много работала.

Приехала моя сестра Юля, которая пробыла в заключении 8 лет. Встреча была очень тяжелая для нас и печальная. Неля была уже замужем – вышла в 1946 году за соученика из училища. Я приняла очень сердечно Юлю и что могла, то ей дала из вещей. Так что муж Нели отнес большой мешое на станцию, когда она уезжала в г. Бердичев, где ее устроили работать помощником бухгалтера.

У меня началась дистрофия – очень похудела, и меня взяли на 1; месяца, приходяще, кормить клиническим обедом, завтраком и ужином, не в зависимости от моей работы. Жидкое я поедала, а то, что могла взять положенное мне на завтрак, обед и ужин, я старалась отнести домой Нелечке.

Неля жила с мужем в одной комнате, а я в другой, и жизнь стала у меня одинокой. Одно утешение – это работа, книги и письма к Галочке, да и дома по хозяйству…
Не понравился мне муж Нели… Он оставил театральное и пошел работать, но это еще ничего. Я не могла пережить, когда увидела его пьяным. Тогда приехала Галочка из г. Запорожья – была свидетелем этой пьяной сцены… Мне не хочется даже ее описывать… Говорить Неле и разбивать ей жизнь я не хотела, а только ночью горько плакала… Ведь они любили друг друга до того, что не сказали ни мне и ни родным мужа о том, что расписались в ЗАГСе. Не знаю – почему?.. Но мне было очень тяжело как матери…

(Павел, когда будешь читать описание моей матери о моем браке, то здесь я хочу пояснить.
Ваш отец, видимо, понимал, что его родные и мои не дадут согласия на брак. Время было голодное, карточная система, я – девушка из бедной семьи. И отец ваш (вечная ему память) уговорил меня не говорить: «Сделаем сюрприз». А когда расписались 19-IХ-1946 г., то пришли и сказали. Молодые да глупые! А этот «сюрприз» мамочку обидел.
Но утешилась мамочка внучатами. Рождением Милы в 1948 г. и твоим, Пава, в 1950 г. Любовь к вам покорила бабушку, и никогда мне мамочка не вспоминала. А наша любовь, хоть нас и благословили после регистрации брака, распалась в 1953 году.)

Приписка на вклейке в тетради, сделанная рукой нашей мамы, Гаврилюк Нинель Лукиничны.

Хорошо, не хотела сказать мне, так сказала бы хоть Галочке!.. Я ведь у них – моих дочерей – одна мама, а они у меня – единственные родные дочери!..
Пришлось молча пережить эту обиду, но я боялась одного только, что Неля вышла замуж без, как говорят, материнского благословения… Но это мое, конечно, личное убеждение, а у них, молодых – иначе, мол, модно!.. Но мне кажется, что поделиться с матерью, посоветоваться, в такую решающую жизненную минуту надо было все-таки спросить у матери… Но все прошло, и я смирилась – лишь бы они были счастливы…
Спасибо Галочке, она мне много помогла тем, что успокаивала и говорила, что все будет хорошо, пусть учатся.

Галочка уехала в г. Москву, а я осталась с ними, и муж Нели оставил ученье и пошел работать. Осталась я одна, так как Неля была занята своей жизнью, а я работала и только вреди больных не чувствовала одиночества, но когда приходила домой, то не находила себе места… И так шли дни за днями, утешением были письма от Галочки. Хорошо, что я любила свою медицину и своих дорогих больных.

И вот мне пришлось отвезти на родину одного больного, инвалида Отечественной войны, слепого, в главное то, что он был в психиатрической больнице и не хотел никого знать, только меня, Марию Владимировну. Когда я была выходная, то не позволял никому, чтобы его кормили… Он был ранен в лицо, лишился зрения и половины челюсти… Мне очень его было жалко, я приходила в выходные свои дни промывать, перевязывать рану, а также и кормить.

Тяжелая у меня была дорога с этим тяжелым больным – Сергеем. В поезде мне все помогали, и можно сказать, что угадывали люди о том, что мне нужно… Мужчины отводили больного в уборную и читали ему газеты, а меня заставляли отдохнуть… В Москве помогли мне очень милиционеры, они отвели нас к машине и отправили на Павелецкий вокзал бесплатно, а там помогли сесть в вагон до станции Рязань. А вот со станции пришлось идти пешком, потому что никакого транспорта не было…

И вот мы шли целый день… Ноги у меня опухли, и я волновалась за больного… Но именно благодаря больному, который расспрашивал обо всем, что встречалось по дороге, я заключила, что идем мы правильно… Оказывается, мы прошли километров 30-35… И вот я говорю ему, что виднеется гора, а под нею река, и вдоль реки – домики… Он так обрадовался, что сел и не мог идти несколько минут, а я заплакала… Наконец-то его село и конец нашему путешествию… Не могу забыть этой красоты: солнце заходило за гору, а гора зеленая, внизу речка… Я так залюбовалась, что не заметила, как все жители села вышли к нам на встречу и плакали. И так, плача, шли за нами…

И было от чего плакать: ушел Сергей молодым, здоровым на войну, а вернулся калекой… Навстречу бежали его родные – сестра со своими детьми, брат, а дома встретила мать… Сколько слез было при встрече…

А я не имела больше сил и села на скамье у дома, сняла туфли… Сейчас принесли миску теплой воды, в которую опустили мои ноги, обмыли их… То же проделали и с Сергеем… Стали хлопотать и готовить ужин. В комнате было душно от того, что много зашло людей. Но видя, что плохо мне и Сереже, стали уходить, остались только родные. Тогда я промыла больному впадины и челюсть, затем накормила его, и мать уложила его спать. Только лишь после этого я поела и легла спать, после всех расспросов о болезни его и о дороге… Спала я очень долго, никто не будил, потому что я не спала 3-е суток… Солнце поднялось высоко, и оно же меня разбудило… Полдень.

Больной тоже спал долго, и его поили теплым молоком. И вот я начала учить его мать, как надо кормить больного сына, как надо мыть хорошенько посуду, т.е. воронку, резиновую трубку и миску, что надо готовить, и обязательно в кашеобразном виде всю пищу превращать… Кормить надо 4 раза в день, промывать пораженные части. И у меня ушло на это 4 дня. За это время я отдохнула и мои ноги зажили. Любовалась я природой. И как было не любоваться, когда солнце всходит и заходит за горы, и чудесная река течет в низине, которая была спокойной, как зеркало!.. Люди не жили по ту сторону реки, так что картина незабываемая… Река не широкая, но каждую весну она выходит из берегов и затапливает все домики, приносит много несчастий… Мне было очень жалко людей, когда они все сушили, потому что вещи покрывались плесенью. И несмотря на все это, люди очень любили свой край, и его нельзя было не любить!.. И сейчас стоит перед моими глазами эта зеленая гора с орешниками, а внизу красивая, чистая река…

Настал день моего отъезда, и больной плакал, чувствуя, что больше не увидимся… Его двоюродная сестра, молодая девушка, помогла мне нести чемодан до шоссе – это километров 4-5. Там я ожидала более часу, и наконец согласился шофер меня подвести до села, куда он вех камни. Я сидела на машине на больших камнях, очень меня трусило, а главное, мне казалось, что камни упадут, и я не увижу своих деток. Шофер меня отвез до ст. Лебедень, не доезжая, так что я шла сама километров 3-4 и плакала… Жаль мне стало больного, потому что видела, как к нему относились мать, сестра и брат… Одна его сестра жила в Москве, а другая на краю села, далеко от дома. Не даром меня окружили мрачные мысли, потому что больной, как мне написала сестра, якобы наткнулся на корову, и она рогами ему пробила живот… Так что прожил он у родных около 2-х лет. Жаль мне его…

Я еле дошла до маленькой станции, где начальник уступил мне свой кабинет, заставил лечь на диван, а его секретарь – очень хорошая женщина, принесла мне стакан чаю и заставила выпить, говоря, что когда я ехала с больным, то они волновались, как мы доберемся, так как хорошо знали Воскресенский уезд… Я отдохнула немного и к вечеру мне помогли уехать в Москву, очень милые люди…

В поезде я успокоилась и думала только о Галочке и Нелечке. Соскучилась за своими дочурками. Приехала утром в Москву и от Павелецкого вокзала поехала на Киевский… Билета на Одессу нельзя было достать, и я с трудом, имея командировочную на руках, благодаря начальнику вокзала, смогла достать билет до Киева. Ночевать не было у кого, в гостиницу не могла устроиться, потому что не знала Москвы и денег было в обрез… И вот утром я уже была в Киеве. Села в трамвай, который довез меня до самого дома, где жил брат Витя со своей семьей. Проживала у него моя сестра Лизочка, работала она няней в семье инженера, и семья его очень хорошо относилась к моей сестре Лизе.

Встреча была радостная и печальная. Витя – инвалид Отечественной войны, был контужен в голову и потерял зрение – полуслепой. А Лизочку оставил муж, квартиру продал. А вещи отвез к своей любовнице во время оккупации г. Киева, воспользовавшись тем, что Лизочка уехала с Люсей перед войной на север в г. Мурманск, к зятю.

Пошла я на Крещатик, и сердце сжалось от боли, так как вся левая сторона была разрушена, и лежали горы камней… Зашла на главпочтамт и дала телеграмму детям о том, что завтра выеду в Одессу. Как Витя и Лиза ни просили меня остаться, но я не могла, так как надо было спешить на работу, потому что истекал срок командировки – это одно, а другое то, что материально было всем тяжело. Сын Вити, Толечка, достал с трудом мне билет, и он же с женой Натой, с моим братом, т.е. с родителями, ехал на работу, недалеко от города Винницы, так что мы уехали все вместе, а Лизочка осталась сама в квартире брата. Потом мне уступила жена брата свою постель, когда они приехали, и я с большим удовольствием улеглась на 2-й полке и уснула…
Утром меня встретили Галочка с Нелечкой, которые тоже волновались и соскучились… Позавтракав, я пошла на работу, где все возмущались тем, что мне пришлось перенести в дороге, а директор больше всех был возмущен, говоря, что надо было прежде все разузнать, а потом посылать слабую женщину в такую дорогу… И так шли дни в работе и домашних хлопотах…

3/IХ-1948 г. Нелечка родила дочь, которую назвали Людмилой – Милочка. Прибавилось работы и радостных хлопот.

Родители ея мужа хотели, чтобы она родила не дочь, а сына, и поэтому были немалые неприятности, вызывающие слезы у моей Нелечки. Я с Галочкой ее успокаивали, как могли, но ей было очень тяжело. Когда я приходила домой, то сейчас же бралась за Милочку, а Неля отдыхала, потому что приходилось ей и ночью вставать, покормить грудью ребенка, а я Милочку уже носила, нянчила, чтобы она уснула. Утром мне на работу, ея мужу тоже, и оставалась она одна с ребенком… И несмотря, что я ночи недосыпала, на работе была бодрой, веселой, так что окружающие меня работники удивлялись моему воодушевлению. Многого Неля не знала по уходу за ребенком, и я просила кого-нибудь из медицинских работников за меня работать, чтобы быть дома и помочь Неле, но не всегда соглашались… Пришлось дотянуть до пенсии, которую мне дали по возрасту – старости, в 1949 году, и тогда я могла быть всецело помощницей Неле и нянчиться с прелестной своей внучкой Милочкой, несмотря на то, что я чувствовала большую усталость и поняла, что утомилась…

И вот в конце 1949 года Галочка меня вызвала в Москву… Жила Галочка недалеко от Москвы, на станции Салтыковка… Не могла отказать и приехала к Н. году к ней. Встреча была радостная, а также прошел весело Н. год и встреча 1950 года, и праздники Рождественские. Но самое главное, что я один день готовила на два, и таким образом могла посещать достопримечательные места Москвы. Галочка чертила мне маршрут, и я, с помощью, конечно, милиционеров, сразу находила то, что было намечено: была я в Третьяковской галерее, и ушел весь день. Ведь я тою перед картинами и не могу оторваться, в особенности на меня произвели сильное впечатление картины, где Иоанн Грозный убивает своего сына, затем «Княжна Тараканова», потом «Неравный брак» и худ. Иванова «Видение Иисуса Христа народу», работал он над нею 20 лет. Много хороших картин художн. Шишкина и других великих художников. Обошла я два этажа – это около 30-ти комнат, и была под таким впечатлением, что и сейчас припоминаю это чувство… Была в музее им. Пушкина и видела ценные подарки Сталину – тоже обошла 25 комнат. Замечательные работы художников, скульпторов, ковры, одежды всех народов, посуда и т.п., тоже прошел весь день… Была в музее им. Ленина, и обошла 2 этажа, на что потратила день и очень расстроилась траурной комнатой, посвященной смерти В.И. Ленина… Видела там же документальный фильм о В.И. Ленине – 1918-й год. Но я была довольна, ведь не думала, что мне удастся все увидеть своими глазами…
 
В выходной день была с Галочкой в мавзолее В.И. Ленина и видела его самого. Нет сил описать то чувство, что я испытала, когда была в мавзолее. Тяжело стало, я плакала… И такая тишина, такая торжественность… Никогда не забыть мне этого!..
Избирала я в Москве, а вечером видела салют с пересекающими ночное небо световыми прожекторами. Это что-то сказочное!.. Нет слов описать. На площадях танцовали, играл оркестр и продавали всякие сладости. Мне казалось, что это сон. Но действительно, все было наяву…
Была в планетарии, а в выходной день я с Галочкой объездили все станции метро по кольцу.

Готовила я обед на два дня, так что через день ехала в Москву. И вот я поехала в Зоологический сад, видела много чего интересного, а главное – семейство слонов, а оттуда села на трамвай «Б», который только через час меня привез на Курский вокзал, где электричкой я добралась домой. От станции близко было совсем, так что я перебежала дорогу и любовалась красотами зимы. Дома я застала уже Галочку, которая очень волновалась и не знала, где меня искать, но когда я рассказала, что виноват трамвай «Б», то она успокоилась. Ездила я сама в Москву по маршруту, который мне писала Галочка, и никогда не сбивалась с дороги. Очень красивая Салтыковка, и комната, в которой жила Галочка, тоже очень уютна.

Побывала я в соборе Василия Блаженного, музей там очень хороший, и я ничего не пропустила. Ходила по узким лестницам, восхищалась живописью, которая так прекрасно сохранилась. Читала документы, написанные еще при царе И. Грозном. Мне не верилось, что я когда-нибудь буду в этой старинной церкви!.. Была также и в Новодевичьем монастыре, который навеял мне старую боярскую Русь.

И вот Галочке дали комнату в Мамонтовке, так как в Салтыковке приходилось очень дорого платить. В выходной день мы поехали посмотреть Мамонтовку и комнату. Показалась мне Мамонтовка очень красивой и комната понравилась. Галочка получила ключ от коменданта, и через неделю, в выходной день, мы переехали. Галочка поехала забрать вещи, я же стала устраиваться. Комендант, Варвара Петровна, дала кровать, доски, тумбочку, дров, а соседка Паня дала сена и помогла мне в работе. Затопила печь, нагрела воды, а на керосинке сготовила ужин и чай, так как вечером приехала Галочка, очень уставшая. Она разделась, помылась теплой водой, поела и легла спать.

 Снегу столько было, что покрыл он домик наш с одной стороны до крыши, я выходила встречать Галочку вечером, и кругом пусто, снежное поле, слышен только лай собак. Всегда мне было жутко. Галочка много тратила на дорогу времени, туда 2 часа и назад тоже, так что не было ее дома с 7 часов утра и до 7-ми вечера. Домашней работы было много, но я находила время почитать, без книги я не могла обходиться. Началась сильная оттепель, грязь непролазная, как говорят, но я знакомилась с Мамонтовкой. Ходила за керосином – это возле магазинчика, затем на почту, в магазинчик. Одним словом, без дел не сидела. Ведь Галочка потратила еще несколько дней, чтобы забрать остальные вещи из Салтыковки. Мне очень было жалко Галочки, видя, как она устает, и я старалась ей помочь, чтобы облегчить ее жизнь. Приближалась Пасха, я убрала, постирала все, и мы с Галочкой поехали в Москву, зашли в кондитерскую старенькую (Столешникова), которая славилась своими пирожными. Съели по два пирожных, купила Галочка очень вкусных ореховых конфет, вроде маковиков, и мы сели в скверике, ели с удовольствием. Солнышко светило, и было так хорошо, приятно, что не забыть мне никогда. Сердце разрывалось мое при мысли, что я должна уехать и оставить Галочку одну, но зная, что Нелечка беременна и о ее ссорах с мужем из-за его родни, я думала ночью и решила ехать, несмотря на то, что так жалко было оставить Галочку.
Не успела приехать, как начался ремонт, чему я была очень довольна. Ведь десять лет не делали ремонта, поэтому все стены, потолок в 2-х комнатах перетирали, белили и сделали трафарет. Начали с апреля месяца и закончили только к Октябрьским праздникам, и все потому, что работал товарищ мужа Нелечки и он тоже, помогала и она, а я мыла и г7отовила кушать. Работы было очень много, с раннего утра и до ночи, да еще Милочка маленькая, с которой я ходила гулять, покупать продукты. Одним словом, не знаю, как я моталась, но справлялась со всеми делами. Лето, жара, Нелечке тяжело, но окончили одну комнату и были рады, что могли спать, кушать в чистой комнате.

В июле, 18-го числа 1950 года Нелечка родила сына, и назвали его Павел… Вот была радость, есть Милочка и Павлик. При встрече с знакомыми Милочка говорила: «У меня есть братик Павлик, я старше его на один год и десять месяцев».

Наконец начали поскорее заканчивать 2-ю комнату, где должен поселиться мой внук Павел. Стали готовить для него кроватку. Хлопот было очень много и с приездом Нелечки из роддома с сыном. Галочка прислала телеграмму поздравительную и извещение, что приедет на Октябрьские праздники.

И вот начались опять пеленки, ходить гулять я должна была уже с двумя детками. Одного везу в коляске, а Милочку веду за ручку…

Не чувствовала я усталости и было времени думать о ней, потому что было много работы, и делала я все с большим удовольствием. Ведь это дети моей Нелечки!..
Все шло хорошо, но я видела, что Неля стала худеть, кашлять, и в октябре м-це появилась высокая температура, так что вызвали врача, котрый сказал, что это грипп, но надо проделать все анализы и мокроты тоже. И вот в анализе мокроты нашли палочки Коха. Сейчас же вызвали специалиста, который обнаружил туберкулез открытой формы. Это было в день приезда Галочки. Повезли мы Нелечку в тубинститут, где на рентгене обнаружили каверны в легком с левой стороны и немедленно поместили ее в больницу туберкулезную.

Постигло наш дом горе, и я с Галочкой остались с детками маленькими. Павлику было всего 4 месяца, и надо было перевести его на искусственное кормление. Горе…
Мы с Галочкой делали все, чтобы дети были сыты. Ежедневно Галя и я тоже посещали Нелю и возили ей передачи. Ведь нужно питание. А главное – приближался отъезд Галочки, и я оставалась одна с двумя маленькими детьми. Решили, что надо мне переехать к родителям зятя на Пересыпь, хотя мне не очень хотелось там жить, но ничего не поделаешь. И вот настал самый тяжелый день – детей с утра забрал зять вместе со своим братом на Пересыпь, а я поехала провожать Галочку на поезд. На вокзал приехал и зять. Не могу описать моего отчаяния, моего горя… Галочка уехала, а я еду на Перысыпь. Тяжело мне было, несмотря на то, что все были ко мне очень внимательны, а Милочка бросилась с радостью ко мне и не сходила с моих рук… Началась жизнь у меня с детьми, и посещать Нелечку я не могла так часто, но зять ежедневно возил куриный бульон с пулькой, так я знала, как себя чувствует Нелечка. Встречи Н. года не было у меня, а 1-го сделали ей поддувание, а также маленькую операцию – пережгли тяж между плеврами. Я тогда была рядом с нею и каждое воскресенье тоже посещала ее.

Так прошло 4-е месяца в доме на Пересыпе, где я увидала многое и много несправедливостей по отношению к Нелечке… Видала, как вся родня старалась сделать так, чтобы он бросил Нелечку. Но зять тогда – именно тогда! – имел еще совесть и поэтому относился к Нелечке человечно, по совести…

Я очеь была рада, что кончилась моя жизнь на Пересыпе – подлом! Иначе не могу выразиться, ведь это были не люди, а звери. Даже ночью никто не подходил к детям, только я. И я с ними гулять ходила, одного на руках, а другого за ручку. Все терпела, стирку пеленок, кормление Павлика через каждые 3 часа, все… Но лицемерие их и ожидание смерти Нелечки я не могла выдержать и поэтому была очень довольна, когда опять оказалась у себя дома.

Нелечке я не позволяла с детьми быть подолгу и кормить их тоже, но радовалась, что здоровье пошло ее на улучшение. Она поправилась, пополнела и стала лучше выглядеть. Значит, «поддувание» пошло ей в пользу и Нелечка поехала к Галочке в июне м-це 1951 года с Милочкой, а я осталась с Павликом. За ее отсутствие зять со своим дядей Иваном сделал плиту и привели кухоньку в порядок, так что Нелечка застала кухоньку-красоту…

Но жизнь у нее с мужем не ладилась, ссоры участились. Зять стал задерживаться на Пересыпи, приходил пьяный домой и получки приносил малые, то якобы высчитали за аварию, то потерял… Одним словом, жизнь стала невыносимой. Как-то не был два месяца, но пришел все-таки домой. Было ничего, а потом опять начались ссоры.
Н. год 1952 был не веселый и встреча его тоже, хотя была и елка. При такой болезни большие неприятности и боль наносил «он» Нелечке. И началась не жизнь, а мучение. Тяжело мне было видеть, как каждый день плачет Нелечка, как тяжело было нам материально, ведь не давал он ни копейки на жизнь, а детки маленькие, надо им молочко, витамины и мясные супы. И Нелечке нужно было усиленное питание, которого не было…

И вот я решила пойти работать в Лермонтовский курорт, где меня сразу и приняли, так что я вздохнула легче… Ведь при экономии мы сможем как-нибудь прожить и дать деткам, что надо, а также и Нелечке. В июле м-це, в день Петра и Павла, он пришел, устроил скандал, разбил окно, бросил торт в стену, кричал и т.п. Потом повалил мою Нелечку на кровать и стал душить… Не знаю, где взялись у меня силы, но я его отшвырнула к шкафу и ударила по лицу… Нелечку подняла и привела в чувство. Прибежали соседи и смотрительница, остановили это безобразие, но Нелечка ничего не хотела слушать, выгнала его вон из дома…

И вот настала тишина дома, но переживания Нелечки были тяжелыми. Старалась я чем могла успокаивать. Купила ей ситцу на новое платье, потом сумочку и.т.п.
Моя работа была тяжелой, сменной. Больные нервные, припадочные, сердечные. Работать приходилось на трех этажах, и все бегом. Потому что на первом – припадок сердечный, а я привожу в чувство или делаю уколы на 3-ем. Надо было успевать везде оказать помощь вовремя, что я всегда выполняла и имела благодарности. Если я работала с утра, то после обеда с детьми гуляла, вечером постирушка, а если работала с обеда, то утром гуляла с детьми. Если же выпадало дежурство ночью, то целый день была с детьми и помогала еще по хозяйству, а после ночи имела два выходных дня, которые мы тоже проводили вместе с Нелечкой и детьми. Так и проходили дни за днями…
22 августа приехал мой брат Витя с женой. Для Нелечки было хорошо тем, что гости внесли разнообразие в нашу жизнь, и я на работе была более спокойна. Гостили они у нас месяц, и вот завели мы разговор о том, что надо сделать так, чтобы «он» давал на алименты, потому что тяжело поднимать двоих деток, хотя я получала, кроме зарплату, половину пенсии. Стали убеждать мы Нелечку вместе с Витей и его женой. Ведь восемь месяцев не давал он ни копейки. И вот Нелечка подала на суд, где ей посчитали только с того месяца, когда она подала заявление. Так что пропали деньги деток, пропил, прогулял с любовницей… Судья очень жалел, что Нелечка не подала раньше, но очевидно она надеялась, что он вернется в семью. Ведь вышла замуж по любви. Мое мнение такое, что она любила его, а он нет… Но Нелечка мне всегда говорила, что любили они друг друга взаимно, а разбили им жизнь его мать, сестра и брат… Все-таки возмездие он получит в своей жизни за то, что оставил больную жену с малыми детками, а главное – не давал денег восемь месяцев, это так ему не пройдет, свое получит от судьбы.

К Октябрьским праздникам приехала Галочка и внесла радость в нашу семью. Все-таки Нелечка была не одна, когда я уходила на работу, и мы вместе обсуждали, как жить дальше. Работать Нелечка не могла, потому что «поддувалась»; поэтому помощь Галочки решала все… И вот наша Галочка усилила питание Нелечки, плюс алименты, моя зарплата, пенсия, и нам стало легче. К Н. году, 1953-ему, сделали елку, повели деток в цирк. Одним словом, стало легче. По вечерам я читала, а Нелечка вязала покрывало на кровать и накидку. Это когда я не работала ночью. И так проходили дни за днями. Отвлекали мы Нелечку и не давали плакать.

Наконец, решила Галочка забрать на лето к себе Нелечку и детей. И вот уехали они, а я так стала скучать, что не могла выдержать, взяла отпуск, правда, на 20 дней, и приехала, чему обрадовались все, в особенности детки, мои родные, Милочка и Павлик!.. Ведь я с ними была все время, и они меня любили. Стали мы ходить в лес и играть, пели там… Быстро пролетел отпуск, и я вернулась в Одессу, на работу. Скучно было дома, но не долго, потому что приехал мой брат Витя в санаторию и с ним дочь Нилочка, затем племянница Ира, сын брата Вити с женой Натой и друг Толи, инженер П.П. Началась веселая жизнь. Когда я была свободна, то ходили гулять, ездили в Аркадию к брату Вите, там и купались в море. Фотографировались. Уехала Ира, инженер перешел в гостиницу. Но 14-го августа был день рождения Толи и его справляли, но я ушла на 2-ю смену работать. Дни проходили весело. Наконец, уехал брат Витя с Нилочкой, инженер тоже, а вскоре и Толя с Натой, их я провожала на пароход «Россия», уехали в Крым.

И вот я осталась одна и стала убирать квартиру, готовиться к приезду дорогих моих дочерей и внуков – Милочки и Павлика. В конце октября приехали, и встреча была радостная, детки не отходили от меня, ждали моих сказок и игр. Кончился отпуск Галочки и с ним наши праздничные дни. Как весело провели мы Октябрьские праздники! Настали дни обыденные, рабочие, до встречи Н. года, 1954 –го. На Новый год устроили елку, ходили в цирк, театр, где дети проводили время весело… Получали посылки от Галочки, в особенности новогодние, которые приносили много радости всем нам. Ведь одевала Галочка деток с ног до головы, потому что, кроме одних алиментов, помощи никакой он не давал. Когда приходил, то приносил дорогие игрушки, конфеты и торт детям и больше ничего, но детей это не привязало к нему.

И вот Неля стала говорить мне, что хочет работать, а я буду дома с детьми. Уйти мне с работы стоило многих хлопот, так как меня не отпускали, и больные хлопотали о том, чтобы я осталась с ними. Нет слов для описания, как мне было тяжело расставаться с больными и моей работой, которую я так любила с 1914 года, и думала, что не расстанусь никогда с ней. Делать было нечего, надо было оставлять работу, потому что Неля должны работать для пенсии. Прошло более двух месяцев со дня моей подачи заявления об уходе с работы. Я, наконец, получила расчет и ушла с работы. Это была большая рана для меня, но ради Нели я должна была это сделать.

Неля пошла временно работать в мастерскую, где шили пальто детские. Работа была очень тяжелая, с большим утюгом, и ей было не под силу там работать. Оставила она работу, и ничего ей не заплатили, потому что была она якобы ученицей временно. Тяжело стало нам, и Галочка начала просить, чтобы все мы приехали к ней на все лето. И вот, к 1-му мая, я с Нелей, Милочкой и Павлушей поехали к Галочке, все-таки нам будет легче.

Я долго не была, потому что Галочка уехала в командировку, а меня просили, еще в Одессе, чтобы я работала в райсобесе. Так что когда приехала, то стала работать. В августе месяце приехал мой брат Витя в санаторию. Встретила я его на вокзале, и он переночевал у меня, а утром отвезла в Аркадийский санаторий. Часто я приезжала к нему, и здоровье его улучшалось. Зрение стало немного лучше, так как мы слушались всех правил профессора Филатова. Уехал через месяц мой брат Витя. Нелечка жила у Галочки, а я работала в райсобесе и убирала квартиру к приезду моих дорогих дочерей и внуков.

И вот к Октябрьским праздником они приехали, радость была огромная. Милочка и Павлик не отходили от меня. Одним словом, дом наполнился веселым шумом… Все ходили на демонстрацию и вечером на салют. Но все прошло, и стало тихо. Галочка уехала в Москву…

Стали приготовлять все к Н. году, украсили елку. Встреча 1955 года была веселая, ходили с детьми в цирк, кино и оперный театр. Старались, чтобы было весело дома и вне дома. Также были на площади, где стояла большая елка, и там фотографировали деток возле нее. Все хорошо было, только Неля как ни ходила, как ни искала, нигде не могла найти работы. Не везло ей, и я жалела не раз, что оставила работу свою. Галочка очень помогала, но все-таки было очень тяжело материально.

Стала Нелечка ходить в парк с детьми и там познакомилась с заведующей библиотекой, так что устроилась на работу, правда, временно, но на воздухе с 10-ти утра и до 10-ти вечера… Вот стала она библиотекаршей. Я с детьми заходила вечером за Нелей, и шли все вместе домой. С утра готовила, а потом уходила до вечера с детьми в парк. Была очень я довольна, и когда Галочка заехала к нам с курорта, то тоже была довольна, что Нелечка работает. В этом же году поступила Милочка в школу, и много было хлопот, пока достали все справки для этого. И вот наша Милочка стала ученицей 1-го класса, Павлушка был огорчен, что его не приняли вместе с нею.

Утром я отводила Милочку в школу и с Павликом вместе возвращалась домой. Появились у нея отличные оценки, но заболела она скарлатиной, затем Павлушка, и мне пришлось с ним быть в больнице три недели. Температура очень высокая, он боялся врачей и с рук моих не сходил, так что пришлось очень трудно. Да и Нелечке тоже, потому что ежедневно возила передачу, а дома лежала Милочка. Но все окончилось благополучно, никаких осложнений. Вскоре пошла в школу Милочка.

Приехала Дуся, дальняя родственница из Тузлов, она окончила 10 классов и поступила в школу «кройки и шитья», потому что никуда ее не принимали из-за того, что не выдерживала экзаменов. Я воспользовалась тем, что Нелечка не одна, есть Дуся, и уехала к Галочке, так что Н. год встретила с ней, а также все праздники были вместе. Галочка меня очень баловала, сделала елочку, и я чувствовала Р. Хр., а также Крещение. Много читала, ездили в оперный театр и слушали оперу «Иван Грозный», а также были в драматическом театре и в кино. Я очень скучала по внукам и, после именин моей Галочки, уехала…

В 1956 году меня попросили работать в райсобесе, и это все-таки помощь, хотя и небольшая. Наша Милочка как отличница получила в награду книжку при переходе во второй класс. Приехала Галочка ненадолго, потому что ехала на курорт, но эти дни были для нас самыми дорогими. Она с детьми ходила на море, в парк, фотографировала их… Пролетело время.

Весело встретили Н. год 1957-й. Много увеселений, елка в школе, дома и в цирке. Жалко, что с нами не было Галочки. К маю м-цу приехала Галочка, хотя и ненадолго, но эти дни незабываемые… Затем торжественный с цветами утренник, и Милочка перешла отличницей в 3-й класс, наградили ее книжкой. К концу лета, наконец, удалось Нелечке поступить на постоянную работу на Чаеразвесочную фабрику, в качестве счетовода. Сразу стало легче материально, и ей морально, потому что очутилась среди людей, в коллективе. Мне было уже тяжелее.

Павлик пошел в первый класс, надо было смотреть ребят, готовить, а также на рынок пойти, в магазин. Я очень довольна, что справлялась со всеми домашними работами. Я очень любила внуков и готова была еще больше работать, лишь бы было всем хорошо.
Н. год 1958-й прошел очень хорошо, у Галочки. Ей было тяжело, болела, и я поехала к ней. Елка чудесная. Все хорошо, но скучала по внукам, а когда в Одессе, то скучаю по Галочке. И почему не вместе? Я так мечтала всю жизнь, что буду вместе с Галочкой и Нелечкой, а вышло иначе, одна в Москве, другая в Одессе… Очень много читала. Ездила с Галочкой в театры, кино. Тяжело ей, ведь на дорогу уходит четыре часа, плюс восемь часов работает, дома нет Галочки 11-12 часов. Я старалась, чтобы было тепло, чисто и вкусненько ее покормить. Подарила я ей цветок «бегонию» к именинам – маленький, а сейчас выросла и превратилась в большое дерево.

В Мамонтовку приезжал Толя (Витин сын) и просил, чтобы я заехала, а также об этом писал Витя, так что я заехала в Киев. Встретили все меня радостно, побывала у Люси, Всеволода, а также в Софиевском соборе, планетарии и во Владимирском соборе. Долго не могла быть, потому что Нелечке тяжело с детьми и работой. Милочка перешла отлично с наградой в 4-й класс, а Павлик во 2-й. Вот уже двое учатся. Пришлось не только заниматься с Милочкой, но и с Павликов, так что перешел он отлично с наградой «книжка» во 2-й класс. Одним словом, за отличные занятия я с ними поехала к Галочке, где время проводили в лесу, ездили на Сельскохозяйственную выставку, в музеи, в Кремль. Галочка их очень баловала, ели ежедневно мороженое. Лето пролетело быстро, и мы к сентябрю вернулись домой.

Начались занятия по музыке у Милочки, а также школа у них и музвоз. Милочку я отводила в музыкальное, а на музвоз Милочку и Павлика. Занятия в школе, дома, гуляла с детьми после обеда, и так каждый день.

Веселая встреча Н. года, 1959-го. Была хорошая елка на чаеразвесочной ф-ке, где Нелечка руководила самодеятельностью. Поехать я не смогла к Галочке, потому что готовилась к ремонту. Ведь 10 лет не делали, так что надо было готовить обои, краску для окон и дверей и другие предметы, что отнимало много времени и требовало больших расходов. Приближалась весна, а с нею и переход детей в следующие классы. Милочка в 5-й класс отлично, а Павлик в 3-й отлично, наградили книжками, а также и по музыке Милочка перешла в 5-й класс. Играла на концерте отлично.

За отличные успехи Галочка забрала детей к себе на лето 1960 года. Чудесно провели лето. Много впечатлений было в дороге, и я с восторгом наблюдала за своими дорогими внучатами. А Галочка много показала им хороших музеев, выставку, Кремль, и они получили много удовольствий, так как были уже боллшими детьми. Была я с ними в мавзолее Ленина. А какие были прекрасные прогулки в лес ежедневные!.. Было очень хорошо, потому что Галочка получила комнату со всеми удобствами, с балконом, откуда открывался вид на Пушкино – замечательный! Соседи уехали, и мы были одни на всю квартиру, так что очень хорошо нам было, свободно, просторно.

Когда Галочка уходила на работу, то я поднимала детей, кормила их, и мы уходили до 1-го часу дня в лес, потом 2-й завтрак, и укладывала спать, а сама готовила обед. Милочка сразу засыпала, а Павлик тихонько от меня читал, пока я не отнимала книжку, лишь тогда немного дремал. Вечером шли в кино и с Галочкой проводили время, и так изо дня в день до нашего отъезда, которым все мы были огорчены. Но ничего не поделаешь, ведь надо учиться…

И вот пролетело незаметно время, а с ним подоспели зимние каникулы, н. год, 1961-й, а также праздничные все торжества. Настали экзамены у Милочки и Павлика переходные. Сдали отлично и перешли в 6-й класс Милочка и в 4-й Павлик. Лето проводили в парке и на море с утра и до 1-го часу дня, а вечером опять в парк шли гулять. Я вязала покрывало для Милочки. Вообще, гуляя с маленькими моими внуками, я им связала по накидке на подушки. А когда все уже спали, то тогда я могла читать. Любимое мое занятие – это читать и писать, но, к сожалению, я имела очень мало времени на это. Начались занятия, и от Галочки шли письма, что она одна в квартире и просит приехать к ней. Я сейчас же собралась и выехала в начале ноября. Встретили Н. год очень хорошо, 1962-й. Вообще у Галочки каждый день – это праздник, она меня баловала всем. Чем могла… Из Киева я получала письма, чтобы приехать, вернее заехать, когда буду возвращаться домой. Очень скучали по мне брат Витя и сестра Лиза. После именин Галочки, это 20/III, я заехала к Вите. Встреча была радостная на вокзале и дома. Я не отходила от Вити, а мой племянник – сын его Толя, не отходил от меня. Была у сестры Лизы и последний раз видела Лизочку, а также Толечку. Долго не могла быть, потому что Нелечка, Милочка, Павлик соскучились очень за мной, и я, пробыв 10 дней, уехала домой, где увидала, как все за мною скучали, как радовались, что я уже с ними, а внуки сказали, что меня не пустят никогда. Я тоже соскучилась, но и по Галочке тосковала, и по Вите, Лизе и по всем дорогим… 
 
Стала получать к маю м-цу письма от племянника Всеволода о том, что очень заболел Толя, и что ему будут делать операцию… Я очеь волновалась и не напрасно, потому что получила от Вити большое письмо о болезни Толи, месяц всего лежал в больнице, разрезали живот и зашили, ничего не делали, так как вся печень и желчный пузырь были как вата. Поставили диагноз – рак печени. Сделали ему операцию 25.05, а 30.05 наш Толечка умер… Последние пять дней очень мучился.

Большое было горе для нас всех, а в особенности моему брату Вите и его жене Марии. Такая потеря, такого сына похоронили!.. Работал главным инженером на военном заводе «Арсенал» 30 лет, вырастил кадры. Хоронили с большим почетом. Венков было очень много, музыка. А самое главное – нет больше человека, нет моего Толечки!..
Витя потерял единственного сына, свою опору. Я ходила, как не своя, плакала очень много. Дома все переживали, а также и Галочка…

Тишина была у нас дома два месяца, радио не играло. А через три недели получила телеграмму от Вити, что умерла Лизочка 21.06, хоронить будут 22.06… Я выехала немедленно, и как раз приехала к похоронам, увидала свою Лизочку уже мертвой, в гробу. Не успела осушить глаз после смерти Толечки, как второе такое большое горе. Жильцы хоронили мою Лизочку – ее очень любили все, она старалась всем помочь, присмотреть за детьми, а также и советом. Ведь получила образование высшее. Нет слов описать мое горе, ведь потеряла единственную любимую сестричку, свою дорогую Лизочку…

Было много венков, больше цветов живых. Когда были мы на 2-й день похорон у Лизочки, то не верилось, что под холмиком, который был убран венками и цветами – лежит, спит вечным сном моя любимая сестричка Лизочка.

Когда я была дома одна, то плакала в отсутствие детей. Часто посещала кладбище, и на могилках своих родителей я изливала свое горе. Дома было много хлопот, которые не давали мне времени предаваться большому горю.

Милочка окончила 8-й класс очень хорошо и поступила в станкостроительный техникум, сдав отлично экзамены. Павлуша перешел в 7-й. С первого дня поступления Милочка стала получать стипендию 20 руб. Это большая подмога. Я уехала к Галочке, где встречала с ней Н. год, 1963-й. В зимние каникулы приехала к нам Милочка и получила много удовольствий. Галочка возила ее в театр, кино и в музеи, а я старалась приготовить чего вкусненького на завтрак, обед и ужин. Незаметно пролетело веселое время и уехала Милочка, а вскоре и я тоже. Так было радостно видеть, как Милочка сдавала отлично экзамены и перешла на 2-1 курс, а Павлуша в 8-й класс…

Стала моя дорогая Милочка студенткой, а Павлунька готовился в студенты. Так прошел 1964-й год. Никто не приехал к Галочке, и я с ней сама провела Н. год и Рождественские праздники. Заехала на обратном пути к Вите и от него не отходила, он работал со своими щеточками, а я сижу возле него, починяю ему белье, и вспоминаем вместе наш родительский дом, наше детство… Витя улыбался и я тоже, потому очень приятными были воспоминания…

Десять дней мы так провели, из них я была у Люси полдня и ночевала, а также и у Нилочки только одну ночь, а то все время провела с Витей. Но соскучилась я очень за детьми и поехала домой.

И вот я опять с внучатами, спрашиваю у них уроки, помогаю, чем могу. Все хорошо, все удачно. Пришло лето, и дети отдыхают на море. Это летние каникулы.
Среди лета я получаю телеграмму, что Витя при смерти… Не думая долго, я поехала к Вите. В поезде я так волновалась, что люди меня успокаивали. Боялась, что не застану Вити в живых. К моему счастью, я застала Витю, но в очень тяжелом состоянии. И несмотря на все это, Витя очень обрадовался, когда я его поцеловала, и он меня тоже…
Тяжело было мне, но я сдерживала слезы… Не могла себе представить, что Витя уходит навсегда. Провела я так, возле Вити умирающего, более недели, не отходила, ничего меня не интересовало. Если позовут, то я пойду покушать и сейчас же опять к Вите возвращаюсь. Ему тяжело, и я массировала спину. Когда становилось ему лучше, обмахивала, проветривала комнату и т.д. Одним словом, все делала, чтобы облегчить состояние моего дорогого Вити. Врачи посещали три раза на день, делали сердечные уколы. Кислородные подушки всегда были под рукой, окно открыто день и ночь, а Витя, бедный мой Витя, задыхался. Все время при полном сознании, просил сердечные капельки, которые принесла соседка Клавдия Ивановна… Посещали его все соседи – они его любили…Всех узнавал, хотя не видел, и благодарил, что не забывают.

Приехала Лида, и очень он обрадовался. Был Всеволод с Надей, Вовой и Леночкой. Была Люся с Николаем. Все жалели его, но я не позволяла сидеть долго.

До моего приезда Витя лежал в больнице, пошел совсем здоровым. Жаловался он на боль иногда, конечно, в желудке. И вот решила его жена Мария, чтобы он лег в больницу на обследование… Там влили ему кровь, т.е. переливание крови сделали, после чего у него стал падать гемоглобин до 20-ти ед., тогда сделали 2-й раз вливание крови, и мой дорогой Витя потерял сознание и упал на пол. Гемоглобин продолжал падать, в таком тяжелом состоянии его на носилках перенесли из больницы домой, где я и застала. Хотели сделать операцию, но не согласились Мария и Нилочка. Диагноз установили «рак желудка» Витя не стонал, и если были боли в желудке, то он молчаливо их переносил…
Настала последняя ночь, пульс замедлился, и я побежала в 4-е часа к врачу скорой помощи, который сейчас же пришел. Разбудила Марию, которая побежала за своей сестрой, и послала ее она за Нилочкой…

«Маня, – сказал Витя, – поздравляю с именинником. Павлик будет доволен деньгами». Это он к именинам заставил послать Павлику пять рублей, говоря, что мальчику деньги нужны. Я его поблагодарила, тоже поздравила и поцеловала в лоб, а Витя сказал, что в лоб целуют только покойников. Этот разговор был утром, 18-го июля. А через сутки Витя был уже мертвым, нет моего братика… 
 
Более 10-ти дней я не отходила от постели умирающего брата, моего дорогого Вити. Все время он был при полном сознании, всех узнавал по голосу. Говорил о своем предприятии и обещал сделать какие-то особенные щеточки для Галочки, Нелечки…
Когда Нила сказала, что едет Юля и, может быть, тетя Маня поедет домой, а тетя Юля будет ухаживать, так Витя крикнул: «Нет, не хочу! И никуда Маню не отпущу». Правда, это говорила Нила в шутку, но я расстроилась, не могла удержать слез и сказала Вите: «Я тебя, Витечка, не оставлю. Обожду, когда та поправишься, и мы вместе пойдем гулять на Крещатик». Так он ответил мне: «Очень хорошо! Но знаешь, Манечка, сейчас я очень болен. Думаю, что скоро будет мне лучше, вот и пойдем…» Он так хотел жить, что не верилось в близкую смерть…

И вот среди ночи – последней – говорит мне Витя: «Вот и мамочка мне приснилась». Я спросила: «Как снилась тебе, Витенька, наша мамочка?» Он мне не ответил, только улыбался. Как тихо и спокойно умирал Витя! Мне было очень тяжело переносить эту утрату, это горе.

Несмотря на дождик, я пошла на почту и всех наших родных известила о смерти Вити, а оттуда на рынок и купила два цветка – красненькие, в горшочках. Стали одевать его – моего Витю. Мария обмыла, Нилочка, Алеша и я одевали его в чистое белье, черный костюм, белоснежная рубашка, черный галстук. С трудом я натянула носки, так распухли ноги, а самое главное то, что нам было всем очень тяжело перенести его в другую комнату и положить на стол, который был застелен белой простыней, поверх красной плюшевой скатерти. И поставили мои цветочки по бокам, а в головах стояли большие цветы – фикусы. Все закрыли красным плюшем, т.е. телевизор и другие предметы. Какая тихая торжественность!..

И я не отходила от Вити. Он лежал, как профессор, но это был мой дорогой брат Витя, которого я так любила!.. Ушли родители, ушли мои дорогие Лизочка и молодая Леночка, мои родные сестры… Ушли братья молодые Женя и Павлуша и молодой мой любимый муж Лушенька… Всех я любила, очень любила… А Витя потерял сына Толечку, молодого, полного сил, а теперь ушел к нему сам…

И так было тихо, очень тихо всю ночь, и я была возле него, больше стояла и вытирала слезы, которые лились из моих глаз…

Когда сидела, то дремала, но вскакивала и подходила к Вите, мне все казалось, что зовет: «Маня…» Умирая, он спрашивал, где Нила, Алеша, где Мария, а перед самой кончиной позвал Соню. Умер Витя 19/VII в 11 часов дня. Было воскресенье, так что хоронили 20/VII. С самого утра стали нести цветы, и я устанавливала возле Вити, потом венки, которые размещали возле стен. К 12-ти часа было полно людей. Приехали Жора с Натой, пошли за цветами и принесли венок из живых цветов, только он один такой был, очень красивый. Очень много цветов, они стояли кругом Вити, и полно венков. Привезли гроб, и вот положили Витю в этот его последний дом, накрыли белым атласным покрывалом до половины…

Юля известила, что приедет, так что Жора с Натой поехали на вокзал, и пришлось задержать дрожки, автобус, а также оркестр. Наконец стали выносить Витю, дорогу посыпали цветами, и от самых дверей подъезда до автобуса стояли люди с венками, оркестр играл похоронный марш, и несли Витю на руках до самого автобуса… Мария кричала, а я плакала, и тяжело было утешать Марию. Мы сидели и смотрели на Витю, на последнюю его дорогу…

Все плакали, и люди на улице… И вот поехали, а в другом автобусе оркестр и венки. У входа на кладбище нас ждали Юля, Жора и Ната. И вот опять слезы, громкие причитания Марии, и так мы ехали до могилы, где похоронен Толечка – его сын. С ним рядом и похоронили Витю…

Не доезжая до могилы, были опять выстроены люди с венками, играл оркестр… Мне было тяжело слышать музыку, ведь хоронили так моего дорого мужа, родного Лушеньку. И гроб с телом моего родного брата Вити несли мимо венков, а музыка все играла, играла… Самое тяжелое – это когда стали бросать землю на гроб и закапывать… Юля меня обняла и плакала, я плакала вместе с нею, Мария кричала, а оркестр все играл…
Что можно сказать о поминках – тяжело было за столом. На следующий день уехала Юля, а потом и я, за мной Жора. Спасибо Нилочке, она меня выкупала, все перестирала я и погладила, уехала с тяжелым сердцем…

На следующий день были на могилках Вити, Толечки и Лизоочки. И вот конец… Не знаю, как я поеду в Киев. Ведь нет там больше моего Вити и незачем ехать…

***


P.S. Этими словами оканчиваются «Воспоминания» Марии Владимировны Николенко (Мацкевич), моей бабушки…
Текст набран мною собственноручно в точном соответствии со стилистикой и особенностями грамматики оригинала.

Окончен набор 28 июня 2004 года
г. Одесса

Внучка Марии Владимировны – Милочка – Людмила Анатольевна Капишевская (Л.Толич), дочь младшей дочери Нелечки (Нинель Лукиничны Гаврилюк (Николенко), правнучка Владимира и Паулины Мацкевичей… Крестница Галочки (Галины Лукиничны Николенко)

Одесса, 2015
                ____________________________