Кто служил в Советской Армии, должен помнить, что воинские части в то время комплектовались главным образом по интернациональному признаку. Да и географически место службы должно было располагаться подальше от родины призывника и по климатическим условиям от нее отличаться. Поэтому казахи отдавали почетный долг своей большой родине – Советскому Союзу – в Прибалтике, прибалты на Дальнем Востоке, грузины на Севере, сибиряки на Юге и так далее.
Как нам доверительно сообщил замполит, сам по национальности литовец, делалось это с целью стирания национальных различий, для дальнейшего формирования и сплочения новой общности людей – советского народа. Не стала исключением из этого правила и наша часть. Кого у нас только не было! Русские и украинцы, татары и молдаване, литовцы и узбеки, киргизы и латыши, азербайджанцы и буряты. Были даже далекие потомки древних печенегов – гагаузы, про существование которых я только в армии и узнал, а их у нас в роте было целых два экземпляра.
В отдельно взятой нашей части «формирование и сплочение» протекало по-разному и не всегда гладко. Об открытом противостоянии в те времена еще не могло быть и речи, но и особо родственных чувств соплеменники по «новой общности» друг к другу не испытывали. За редким исключением. Мой случай к разряду редких исключений и относится. С одним из узбеков мы могли бы даже породниться.
Звали его Шавкатом, по-русски он говорил с сильным забавным акцентом, поскольку к нам в часть попал прямиком из какого-то горного кишлака. Но не самого отдаленного, потому что некоторые из его земляков, даже уезжая на дембель, из «великого и могучего» понимали только воинские команды и мат. Держались они обособленно, и Шавкат в случае необходимости выполнял при них функции толмача.
Так получилось, что в столовой судьба свела за одним столом нашу пятерку всеядных славян с пятеркой узбеков во главе с Шавкатом, наотрез отказавшихся есть свинину. А это нечистое для мусульман животное присутствовало практически в каждом блюде за исключением разве что компота и чая. И в основном в виде вареного сала, так как мясо растаскивалось по домам кухонными работницами. Процедура бойкота сала выглядела следующим образом: узбеки брезгливо вылавливали из своих тарелок куски жира и перекладывали в тарелку Шавката, а тот распределял их между нами. Мы в свою очередь делились с узбеками гарниром или овощами. Иногда им отдавали и пайки масла – не оставлять же мусульман вообще без калорий.
Мне почему-то доставался самый большой кусок жира. Возможно, потому что однажды я случайно стал свидетелем весьма жаркого диалога между Шавкатом и одним из азербайджанцев. О чем они спорили – может, по поводу правильности толкования какой-нибудь суры Корана – не знаю: диспут шел не на русском языке. Но, когда дело дошло до банального рукоприкладства, я вступился за более слабого Шавката.
Потом он попросил меня перевести с украинского языка на русский слова популярной в то время песни про буйно цветущую «чэрэмшину». Этой песней через громкоговоритель по вечерам всю нашу часть по вечерам пытали София Ротару и наш киномеханик. Оказалось, что Шавкат хочет перевести песню на узбекский. И таки перевел. О качестве перевода судить не могу, но узбеки балдели с зажмуренными глазами.
К тому времени наши с Шавкатом отношения стали почти дружескими. «Почти» - это потому что, по всей видимости, для него они были больше, чем просто дружеские. Только в обращении ко мне он использовал прибавку к имени слова «ака» - брат, чего не делал, даже когда разговаривал с земляками. И – на «вы». Пришлось тоже называть его «Шавкат-ака», но без «вы», так как мне тогда это показалось извращением: чай, не в лейб-гвардии службу несем, а в стройбате.
Шавкат служил на КПП, и по вечерам я иногда заходил к нему в гости. Если заставал там его земляков, старался не задерживаться – с ними было сложно общаться через переводчика, а просто сидеть и слушать узбекскую речь было неуютно. И тогда Шавкат попытался научить меня своему языку. Больших успехов я не сделал, но и сейчас на слух могу узнать узбекскую речь среди других тюркских языков. Там на КПП я впервые попробовал настоящие домашние восточные сладости: узбеки часто получали посылки, напичканные разными деликатесами.
Посылка в армии – это всегда событие, но если вскрывать ее в казарме, событие может стать печальным: ее содержимое в считанные минуты исчезало в сотне прожорливых ртов. Поэтому каждый искал место и способ, чтобы уничтожить посылку в узком кругу друзей. Для узбеков таким местом стал КПП. Как потом оказалось, Шавкатово гостеприимство было не безвозмездным.
Когда пришла очередь Шавката ехать в отпуск, меня назначили заменять его во время ночных дежурств, и Шавкат-ака передал мне функции хранителя узбекских посылочных сокровищ. Из заснеженной Архангельской области до солнечного Узбекистана путь не близкий, и Шавкат отсутствовал больше двух недель. Уже первая посылка стала для меня сюрпризом. Узбеки принесли ее, половину содержимого рассовали по карманам, угостили меня, а ящик поставили под стол. Прошло несколько дней, посылка оставалась наполовину полной, узбеки доедать ее не приходили.
- Мирза, почему ты за посылкой не идешь? – спросил я хозяина сладостей при встрече.
- Это вам, - коротко ответил Мирза.
- Как – «вам»? – растерялся я. – Там еще много чего… Я столько не съем.
- Шавкат ел, и вы ешьте. Это бакшиш, - сказал Мирза и ушел.
Я уже знал, что по-узбекски его имя переводилось как «добрый» и удивился. Но вмешиваться в национальные обычаи и ломать установленные Шавкатом правила в мои планы не входило, Восток – дело тонкое. Пришлось уничтожить посылку в одиночку. Когда такая же ситуация произошла со второй и третьей посылками, я позвал на помощь безотказных братьев-славян.
В знак благодарности за сохранение национальных традиций правила «половинить» посылки Шавкат привез мне узбекский нож-пчок. Каких трудностей ему стоило провезти и пронести его через всю страну и мимо всех патрулей, я понял только тогда, когда уезжал вместе с ножом на дембель.
А потом у нас с ним появился шанс породниться. Сидели мы как-то на КПП, и ротный почтальон принес Шавкату письмо.
- Из дома, - пояснил он, вскрывая конверт. – Сестра пишет. И фотокарточку прислала. Вот, посмотрите.
Он начал читать письмо, а я рассматривал фотографию. Молоденькая остроглазая узбечка в полосатом платье смотрела прямо мне в глаза и застенчиво улыбалась.
- Красивая… Сколько ей? – спросил я.
- Пятнадцать. Приеду домой, Зульфию замуж отдавать буду.
- Серьезно? Ведь маленькая еще.
- Уже большой, уже пора.
И тут меня черт за язык дернул, а может быть, шайтан.
- Слушай, Шавкат, а за меня отдал бы?
Он отложил письмо и внимательно посмотрел на меня. Отец у Шавката умер давно, в семье он остался старшим мужчиной и мог распоряжаться судьбами пятерых младших братьев и сестер.
- Отдал бы, - помолчав, сказал он. – Приедете к нам в кишлак, посватаетесь, сыграем свадьбу, заберете сестру. Только... – и он замялся.
- Что – «только»?
- Калым нужно платить.
- Сколько?
Шавкат задумался и, что-то подсчитав в уме, ответил:
- Красивый кызбола (девочка)… Умный. В школу ходит. Русский говорит. Пятьдесят баранов будет стоить.
Теперь задумался я.
- Слышь, Шавкат, а где же я тебе в Донбассе баранов найду?
- Зачем искать? Вы их, что, оттуда гнать будете? – рассмеялся он. - У меня баранов купите. Правда, это мне на калым держат, я из армии приду, жениться буду. Но вам продам. Сестру выдать нужно.
Расчет был бесподобным: он получает деньги и отдает мне баранов, я возвращаю ему баранов в качестве калыма, он остается с моими деньгами и своими баранами, я – с Зульфией.
- Послушай, а просто купить Зульфию нельзя?
- Нельзя! В нашем кишлаке девушек не продают, - обиделся он. – Калым есть калым.
До отбоя было далеко, и мы с ним начали прикидывать стоимость отары баранов. Как и положено на Востоке – поторговались. Торговались долго, но ниже стоимости «Жигулей» цену на отару баранов мне сбить не удалось.
После этого разговора наши с ним отношения приобрели более официальный характер. Видя во мне потенциального «жениха» для Зульфии, Шавкат еще больше проникся чувством ответственности за судьбу сестры и несколько отстранился. Он пару раз поинтересовался, не изменил ли я своего решения. Я отшучивался: не хочу, мол, его калым отбирать, вот вернусь домой, найду сотню баранов, и погоню в Узбекистан. Те из них, что выдержат переход – его. Буду стараться, чтобы падеж был минимальным. Пригоню отару ему на двор – тогда и поговорим.
А потом грянул дембель. На прощанье мы с Шавкатом обменялись адресами и с год переписывались. В одном из первых писем он между делом сообщил, что выдал Зульфию замуж, но подрастает следующая сестра – Фатима. Тоже «красивый и умный кызбола», тоже «говорит русский и ходит в школу». Я сделал вид, что намека не понял. А потом он и сам женился. По-видимому, по уши увяз в семейных хлопотах, и наша переписка оборвалась…