Всё это одним глаголом, раз уж кто то, вдруг, однажды решил, что только глаголы тут стремительно призывают к действию, к немедленному бежанию, даже если бежание это никуда, даже если некуда глаголить. Всё же одно, всё же равно, мы встали и побежали. Нам просто не сиделось на месте. Ещё минутку назад нам было очень хорошо. Ещё минутку назад или две у нас вообще не было проблемок, а теперь уже кто об этом вспомнит, даже если будет стараться, когда все проблемки сразу уже окружают нас в стальное кольцо глаголов, моргающих косым взглядом, трепетания уличных лампочек и фонариков. Это не жизнь удалась, это сигареты ещё есть. Мелочь всякая звенит в кармашке джинсиков. Дырочки в джинсиках в самых правильных местах. Места самые правильные загорелые и гладкие. Только нам уже не шестнадцать лет. Количество накопленных и суммированных за изнуряющие годы борьбы потерь, разочарований, ошибок, предательств и опять потерь остались тоскливыми, глубоко не смываемыми заломами на наших личиках и наших дорогах. У кого-то отвисли под такой тяжестью животики, у кого-то карманы джинсиков. У других нас джинсики давно превратились в треники. А другие мы давно не помнят уже, кто они и как раньше выглядели эти самые треники, настоящие, синие, ничего нигде не облигающие, даже совершенно новые, даже купленные на два размера меньше, даже если предположим вообще абсурд, приклеиные к коленкам те древние треники умудрялись нигде никогда не облигать, а везде зато всегда обвисать. А теперь обвисли мы сами.
- Здрасте, дядя, - такое уже давно привычно, пугает то, что может последовать уже скоро, - привет, дедуся, - и пугает совсем не то, что мило-нежное создание, говоря это, смотрит мимо и сквозь нас, а то, что уже часто, уже для многих нас этот мило-нежный совершенно, сам о том не думая вообще, прав. Большая наша часть уже дедуси, кто то прям и в правду настоящий дедушка, кто то даже и не папа, а со стороны смотришь, и давно уже трижды дедушка. Но все мы продолжаем бежать. Кто то делает это ползком. Кто то делает на половину. Кто то только пытается делать. Но все мы бежим.
- Скажи, а тебе сейчас хорошо?
- Мне очень хорошо, а если ты руку мне из под своей головы отдашь, то вообще суперски будет.
- Да не, я спрашиваю про вообще сейчас, сегодня, вчера, тебе вообще по жизни сейчас хорошо?
- Вообще по жизни мне всегда хорошо, - рука перестала неметь под его кудрявой головой, и становилось действительно всё лучше и лучше.
- И как у тебя так получается?
- Проще простого. Вот скажи ты, если тебе сейчас скажут, что ты совершенно точно, сто пудова умрёшь через шесть дней, ты что будешь делать?
- Напьюсь, конечно, побегу бегом гулять на всю ночь, ну и попрошу тебя, чтобы свозил меня в Париж на два дня, наверное.
- А если мне так скажут, то у меня в жизни ничего не поменяется. Я и так живу так, как будто завтра умру. Вот и весь тебе секрет.
- Мммммм.... ну понятно.
- А в Париж то, кстати, давай слетаем на пару дней?
- Когда? - он кажется даже подскочил на кроватке до самого до потолка.
- Как когда, завтра, например?
- Давай! - эх, не ударился бы головой об потолок....
Я примерно шестнадцать раз ли восемнадцать, хотя, может, и двадцать восемь раз в жизни проделывал примерно одно и тоже похожее действие. Совершал как то вроде как большой и стремительный поступок. В разное время с совершенно разными людьми происходило примерно одно и тоже. В результате этих вот вроде как больших и стремительных поступков я продал, причём стремительно, быстро, срочно, по цене значительно меньше стоимости, но зато за два дня или два часа, наверное, шесть или восемь разных машин, одну квартиру, четыре или шесть очень дорогих швейцарских часов, несколько каких то драгоценностей и каких то ну очень антикварных книг. Напродавал я всё это за шестнадцать прошедших лет по примерно одинаковой, схожей каждый раз причине: пообещал кому то на два дня в Париж, сгонял с кем то на три дня в Барселону, провёл с кем то каникулы в Марбельи, погулял с кем то выходные по Женевскому озеру, а ещё пообещал кому то подарить ему, кому то, настоящий спектакль и подарил, решил за кого то закончить институт и устроить выпускника на хорошую работу в Питере, и закончил, и устроил, и ещё что то подобное и какое то такое, или просто любимой своей певице решил однажды подарить ковёр из тысячи примерно тюльпанов и подарил. Дело то тут в том, что я то и не олигарх совсем, и не богатей ни разу. Поэтому каждый раз, когда подобная идея приходит мне в голову или, когда я, вдруг, чего то кому разобещаю, то тут то и приходится всё сразу продавать. Другое дело, что ещё никогда я об этом не пожалел. Даже думать об этом хоть с каким то там сожалением или хотя бы досадой мне никогда не приходилось. А уж волшебный и радостный результат, положительный результат всегда многократно, значительно превосходил солоноватый вкус незначительной потери. Да разве это и потеря было, и разве может такая, так сказать потеря, сравниться со сладким, терпким, вдохновляющим вкусом локального, пусть и маленького, но настоящего счастья.
Я снова и снова перехаживал одни дороги в одном районе, накручивая по сути круги круг за кругом, упёрто болтаясь где то в середине, так никогда никуда и не вылезая за шершавые границы круга.
- Зачем ты меня позвал? - Мне казалось, я могу спрятаться в любимых шёлковых подушках и не услышать этот вопрос, но уже услышал, уже повернул голову и смотрел теперь ленивым, но удовлетворённым взглядом на его чуть вспотевшее, с двумя такими милыми капельками пота или капельками страсти на чудном лобике, лицо, - ну, говори, зачем позвал?
- Этот вопрос вообще не лучше, чем вопрос, а тебе понравилось, - на самом то деле я и не знал, как отвечать ему.
- Ну да, а тебе понравилось? - он посклал, поразбросал руки, ноги, голову вдоль и поперёк всего меня, дышать стало медленнее, снова захотелось активизироваться и перейти к самым активным действиям.
- Конечно, понравилось, мне всегда всё нравится.
- А это что такое? - скорее всего он спрашивает про мою активизацию и мобилизацию всех внутренних, ну да и внешних сил.
- Хорошо, но мало просто, - мне так только кажется, или я перешёл, вдруг, на предательский шёпот, не оставляя сомнений о своих ближайших планах.
- Ты что опять?
- Ну так руку убери свою, и не будет опять, - хотя это уже вряд-ли, и опять будет, похоже, уже даже и не зависимо от его руки.
- Нет, ты сначала скажи, зачем ты меня позвал?
- Вот ведь приставучка, что за вопросы такие? Хочешь покажу?
- Я опять хочу, я уже очень сильно хочу, - и я даже не успел подумать, что он шепчет мне это прямо в ухо, что я уже и не отвечаю, что активация, активизация, мобилизация прошли успешно, что нежно уже подрагивают то руки, то коленки, что сердце замирает уже, захлёбывается то ли в предвкушении, то ли уже полетели. Только вот вся дурость в том, что я сам не знал ответа на тот его дурацкий вопрос. Тогда не знал, и потом не знал, и сейчас не знаю.
Чем больше я умудрился накопить сплетений рук, ног, тел, близостей дыхания и дальностей улётов в ватное пространство чудных удовольствий, тем безнадёжнее и постояннее становилось спасательное, целительное одиночество. Столько лет и сил тратишь, убегая от этого самого одиночества. Несёшься, не глядя по сторонам, боишься остановиться, не хочешь хоть претормозить ну на минуту что ли или на две хотя бы. Всё на свете, всё, что можно пробегаешь мимо. Кучу оплошностей допускаешь, часто серьёзно и глубоко ошибаешься. Не позволяешь себе даже короткой остановки. А когда добежал таки, ну, казалось бы, победил, правда, не очень то понятно кого, и добежал то не совсем понятно куда, то тут то значит и должен был бы достичь главной своей цели, ради которой и бежал, и проносился сквозь время и людей, то есть должен был бы стать навсегда и совершенно никогда не одиноким нигде. И вот тут то и оказывается, вдруг, что вокруг только и есть одиночество, и ты совершенно один. Ради чего же тогда было так нестись, так без всяких остановок бежать? Но самое то диковенное, что ждёт тебя, вообще никак не может быть объяснено или хоть как то понято. Ведь теперь, когда ты столько пробежал, и столько, скорее всего, растерял, и столько и, самое обидно досадное, стольких уже совсем не вернуть, оказывается, что тебя к одиночеству, наоборот, манит, что одиночество тебе совершенно необходимо, и только с одиночеством теперь ты хочешь дружить. По второму разу всплывает дурацкий вопрос про то, куда же ты и зачем же ты так долго и нудно всю дорогу бежал. Только по второму разу вопрос становится ещё более дурацким, совершенно невозможно отвечаемым, и что то где то внутри, где то там, где мы обычно показываем правой рукой в левой части груди, щемит и ноет, и совершенно нигде ничего не улыбается и не поёт.
А я всегда, ну, ну почти всегда, а точнее всегда, кроме двух лет, двух недель и двух часов, проведённых рядом и вместе с Никитой, хотел быть один и быть в полном, совершенном одиночестве.
Коля, мой хороший такой приятель, и Рома, очень хороший приятель Коли, они оба такие известные журналисты, и поэтому, наверно, и двоим так хорошо вместе близко дружить, но когда они оба, вдруг, начинают брать у меня интервью, мне именно им двоим всегда очень грустно отвечать, то есть сначала весело, и ребята такие весёлые и милые, а как потом прочту, что у них получилось за интервью, то сразу грустно. Причём, Коля совершенно уверен, что у меня безнадёжно запущенная мания величия, а Рома то не сомневается, что на самом деле у меня глубокий комплекс неполноценности, и они так оба отчаянно прям во время интервью спорят про это, вот ведь им весело близко дружить друг с другом.
КолРом (это Коля и Рома, чего из разделять): скажи, везение или ожесточённое стремление?
Я: наверно, надо очень стремиться, чтобы получилось, но, может, мне так просто проще и я ставлю исключительно на везение. По мне, только нелепое сочетание случайных случайностей в результате приводит к чему то. Другое дело, что большинство почему то не умеет или не готово воспользоваться теми шансами, которые нелепо и совершенно случайно, вдруг, предоставляются. Но и это тоже в каком то смысле везение.
КолРом: жёсткая самодисциплина с лишениями или лень с расслаблением?
Я: думаю, что сильно важно уметь качественно и постоянно лениться и уметь постоянно расслабляться, чтобы только в нужный конкретный момент включить жёсткую дисциплину и быть готовы пройти через любые лишения.
КолРом: и как понять, когда переключаться?
Я: а вот это везение.
КолРом: куда ещё торопиться, если есть куда?
Я: когда уже столько избегано и уже столько истороплено, а, главное, на этом самом бегу столько уже потеряно и, к сожалению, потеряно не только чего, но и кого, понимаешь, что бежать то некуда, и совсем смысла нет бегать туда сюда. Я и раньше то не особенно как то торопился, а теперь совсем не спешу. Такие смешнульки, как опоздание на самолёты, поезда, сеансы кино, последний трамвай и всякое такое никогда меня особенно не волновали, и я всегда знал, что обязательно будет следующий. В какой то странный момент жизни мне было тревожно не успеть что то сделать или что то важное закончить. А теперь мне нравится не торопиться и не бежать. Сколько бы минуток ещё не осталось до самого настоящего конца, каждую эту минутку очень хочется быть спокойным, медленным, умиротворённым и совершенно расслабленным.
КолРом: деньги или слава?
Я: нет таких денег и такой славы, которые гарантировали бы стабильное и уверенное состояние в постоянном согласии с самим собой, удовольствие от самого себя, удовлетворение от наполненности своего, персонального мира и своего персонального внутреннего тепла. Если денюшки со славой можно совместить с внутренним комфортом и внутренним спокойствием, то было бы, наверное, здорово. Но, скорее всего, надо выбирать, и тогда я за тишину и милость внутри себя, даже если и без денег со славой.
КолРом: ты можешь заниматься творчеством каждый день или только в моменты вдохновения?
Я: вызывая гнев и раздражение многих, я считаю, что творчество это прежде всего ремесло, это профессиональный навык, это тренированность, а значит профессионал, хорошо овладевший таким навыком и хорошо понимающий в этом ремесле, может и должен уметь творить каждый день и всегда, когда надо. Конечно, можно ещё позвонить, куда надо и заказать вдохновение в каждый нужный момент, но у меня нет такого номера телефона. Но с самому себе я могу позвонить всегда, и вдохновение тут же появляется.
КолРом: Пушкин или Бродский?
Я: это самый дурацкий в мире вопрос. Но для моего персонального понимания мира вокруг однозначно Бродский. Его стихи, как нежное объяснение в любви. Все. Всегда. Стихи Бродского знают тайны. А Пушкин, но только для меня, только как я живу, хорошо рифмовал слова, красиво писал, но не обладают стихи Пушкина глубокой историей и нежной любовью. "Я вас любил" - это не объяснение в любви, это констатация факта, а "Мы столько вместе прожили, что вновь" - это глубокая, многослойная, очень милая целая история всего, чем человек продышал всю свою жизнь. Только бы меня после этих слов в Сибири не сгноили.
КолРом: а у тебя есть один любимый спектакль? Твои не в счёт.
Я: есть и это "Поминальная молитва" с Леоновым, Абдуловым и Пельтцер. Такой глубокой глубины, такого размера больших, настоящих чувств и подлинных переживаний внутри маленького, замкнутого пространства собственной жизни я больше нигде не видел.
КолРом: а одна песня?
Я: "Португальская" Светланы Сургановой. Я каждым своим днём, каждой своей минутой совершенно точно знаю и переживаю, что значит, когда нет неба, нет солнца, нет ничего без тебя. Без тебя. И ещё я очень хорошо понимаю внутри себя, кто он такой брошенный пёс у дороги. Такие совсем простые слова, но они организовали и воспитали всю мою жизнь.
КолРом: ты часто плачешь?
Я: скорее всего я плачу почти каждый день.
КолРом: почему ты никогда не празднуешь свой день рождения и новый год?
Я: с одной стороны, у меня и так праздник каждый день, и так праздник во всём и во всех. С другой стороны я не понимаю никак, почему рад в год какие люди первый и последний раз за этот год, вдруг, вспоминают про меня и говорят приятные слова и желают много всякого хорошего, а почему они же не могут вспомнить про меня хотя бы раз в месяц и сказать что то приятное хоть иногда, а если им вспоминать и говорить не хочется раз в месяц, то и раз в году, вдруг, совсем не надо. И ещё подарки я не люблю. Лучший подарок для меня это открыточка с написанными от руки милыми, специальными словами специально для меня. А такого подарка трудно дождаться, мало кто на такой подарок способен. А ещё один утюг или самовар мне не нужен.
КолРом: а что тебе нужно?
Я: мне нужно, чтобы срочно стало тепло, хотя бы плюс шестнадцать градусов, и я смог бы тогда везде гулять пешком и ходить везде и смотреть по сторонам и любоваться всем. Ещё мне нужно, чтобы все идущие вокруг и мимо и навстречу мне, все всегда улыбались и радовались. Вот, всё, остальное у меня уже есть.
КолРом: если бы назвать твоё одно положительное качество, но только одно?
Я: у меня нет второго дня, нет подводных течений, я совершенно на ладони весь, и всегда говорю только то, что думаю, а делаю только то, что говорю. Я, конечно, бываю злым и жёстким, бываю неправым и могу обидеть, но это всегда без подвоха, всегда искренне и честно. Я совсем прозрачный.
КолРом: и последний вопрос на сегодня. Ты до сих пор настаиваешь, что лучше одному, лучше в одиночестве?
Я: во-первых, это только для меня, только мне, это совсем не для всех людей, во-вторых, раньше я что то подобное тому, что лучше одному, чем с кем попало, говорил. Потом я много раз побывал с кем попало. Потом побывал совсем не с кем попало. И вот теперь, повторюсь, исключительно для меня, мне точно комфортнее и приятнее одному и в одиночестве. Чем больше я один, тем крепче я люблю себя, а чем больше я люблю себя, тем добрее и лучше я отношусь ко всем вокруг. Надо сначала себя полюбить, чтобы потом получилось любить всех остальных, быть всегда добрым и спокойным к окружающим тебя миру и людям. Вот так вот я живу.
О чём же всё я? Ах, ну да, одиночество в тебе. Привыкай.