Во времена нашей молодости – семидесятые годы прошлого века – воинская служба была одной из реалий повседневной жизни. И не потому, что государство в то время серьезно карало своих молодых сограждан за отлынивание от исполнения «почетного долга». Просто прослыть «белобилетником» в молодежных кругах было перспективой не из лучших. В те времена даже девушки смотрели на парней, не хлебавших солдатской каши, как на второсортных, а то и третьесортных кандидатов в женихи.
Даже после чехословацких событий 1968 года, когда в мирное время сотни советских пацанов погибли в центре Европы, отстаивая «завоевания социализма», отношение к армейской службе не изменилось. Правда, тогда зажиточные родители старались обеспечить своим чадам более или менее сносную службу в «спокойных» родах войск и подальше от возможных горячих точек. Чем и развращали чиновников военкоматов подачками и взятками.
Но случались ситуации и совсем противоположного характера, когда отцы и матери так называемой золотой молодежи в надежде на воспитательную роль сурового армейского быта стремились отдать своих сыновей на службу. Или просто спрятать их в недрах армии от опасностей, подстерегавших их на гражданке. В моем небогатом армейском опыте таких ребят было несколько, и как ни странно, все они были москвичами.
Впервые мы встретились в карантине одной из учебок, расположенных в приволжских лесах, где из нас, нескольких сотен призывников из самых разных регионов Советского Союза, намеревались сделать младших командиров царицы полей - артиллерии: картографов и разведчиков, наводящих, подносящих и просто артиллеристов. Но не случилось. Требования к здоровью будущих младших командиров были жесткими, отсев в личном составе – большим, и медицинская комиссия посчитала, что нашему слегка повышенному артериальному давлению пушечная канонада только повредит, а вот физический труд на свежем воздухе в стройбате пойдет на пользу. Так мы и оказались в одном из стройбатов Архангельской области. Мы – это несколько десятков человек из Донбасса и Москвы.
Из общей массы призывников еще в той учебке москвичи выделялись гладкостью, холеностью и подчеркнуто вежливым пренебрежением к остальной призывной массе. Держались они обособленно. Но ситуация изменилась, когда мы оказались в стройбатовском карантине, с его разношерстным контингентом. Здесь, в карантине, личностные отношения формировались по принципу «сидел – не сидел», а уже потом – по более узким интересам. Ни мы, из Донбасса, ни они, москвичи, «не сидели», и наши интересы, в общем, совпали. Так у нас и завязались дружеские отношения. Карантинное казарменное безделье толкало к откровенным разговорам, вот тут-то они и рассказали, как оказались в армии.
... Андрея отдавать долг родине отправил всесильный дедушка - доктор каких-то наук, академик, профессор, лауреат, депутат и прочая и прочая. Внук провинился перед ним тем, что отказался жениться на дочке весьма перспективного ученого, «кривоногой стерве», по словам Андрюхи, предпочтя ей веселую «толстушку-хохлушку». Уговоры всемогущего деда на Андрюху действия не возымели, а угрозы «перевоспитать его в армии» закончились тем, что внук оказался не в элитных войсках, куда дед и направил его на перековку, а в стройбате. Влияние деда, по всей видимости, на далекую провинциальную медкомиссию артиллерийской учебки не распространялось. Ее члены просто не знали про существование такой знаменитости.
Андрюхина перековка шла очень тяжело. На улице стоял крепкий мороз, и через неделю парень начал тяжело кашлять. Отцы-сержанты, командовавшие карантином, выдали ему какие-то таблетки, но они не помогли, и через пару дней Андрюха не появился на утренней поверке – он просто исчез. Как потом оказалось, он, почувствовав ночью, что ему совсем худо, самовольно оставил карантин и в полубредовом состоянии отправился искать госпиталь. Туда ему помог добраться первый же патруль, на который он напоролся.
В госпитале Андрей провел месяц, и вернулся уже к нам в роту страшно похудевшим – серьезное воспаление легких сожгло килограмм пятнадцать его прежнего веса, и военная форма болталась на нем как на вешалке. Про существование знаменитого деда в госпитале тоже, наверное, не знали, иначе элементарно комиссовали бы внука. От греха подальше. Андрюха же скрыл свое «аристократическое» происхождение и домой о пошатнувшемся здоровье сообщать не стал. Из гордости. Так и прослужил два года простым строителем-сантехником.
... Его земляк Миша, который в военном билете значился Моисеем, в армию попросился сам. То, что он не Миша, а именно Моисей, можно было определить, даже не заглядывая в его документы. Смуглый, ушастый, с крупным носом, на котором сидели очки с толстыми стеклами, он до армии работал инженером в одном из московских НИИ. Чем он там занимался, что там произошло, и почему он, уже двадцатипятилетний мужик, вдруг срочно засобирался в армию, Миша никогда не рассказывал. Мы с ним разговаривали о чем угодно – об арабо-израильской войне, о еврейском вопросе в России и Советском Союзе, о религии, но темы своей трудовой деятельности в том НИИ он избегал. А она, эта тема, очень интересовала нашего замполита.
- Я смотрю, ты с Мойшей в близких отношениях... О чем вы разговариваете? – поинтересовался как-то замполит.
- Да обо всем, - я тогда даже не удивился странному вопросу. – О книгах, о фильмах, о жизни...
- Ну да, ну да,.. – замялся замполит. – А о своей работе в Москве он ничего не рассказывал?
- Нет, - честно признался я, и замполит, кажется, утратил интерес к этой теме. Только многозначительно поглядывал в нашу сторону, увидев нас с Мишей вместе.
... В отличие от «секретного» Миши еще один москвич, Колька, своего интересного прошлого не скрывал. Да, играл в карты, иногда по крупному выигрывал. Но потом влетел на очень солидную сумму. Причем, одному из серьезных игроков. Тот требовал возврата карточного долга, и когда дело приняло совсем уж серьезный оборот, Колька пошел в военкомат... Здесь, в стройбате, он чувствовал себя в безопасности – работал кладовщиком, читал книги, в карты играл только на интерес, научив нас своей «беспроигрышной методике». Но месяца за три до дембеля вдруг серьезно заболел непонятной болезнью – стал по ночам мочиться в постель. Обмочил все простыни в санчасти, потом в госпитале, там и решил повеситься. Вешался он, не таясь, собрав вокруг себя полотделения зрителей. Расстаться с жизнью ему, конечно, не позволили, но признали невменяемым и отправили в архангельскую психушку.
Сопровождать его к месту назначения определили меня и одного из молодых сержантов, с полгода назад прибывшего в нашу часть. В вагоне поезда Колька и рассказал нам, что получил нехорошее письмо, в котором сообщалось, что в Москве его «помнят и ждут», а на его карточный долг за время службы в армии наросли серьезные проценты. Вот он и решил еще какое-то время перекантоваться в дурдоме, а потом – как получится.
Историю про карточный долг я знал еще со времен карантина и вместе с остальными посмеивался над Колькой. А молодой сержант, тоже москвич, расчувствовался и обещал по возвращению домой помочь земляку разобраться с карточными проблемами. По возрасту он был не так уж и молод, этот сержант Серега - ему было двадцать четыре года. Сын Героя Социалистического труда, он был ярким представителем золотой московской молодежи того времени. Успел пофарцевать, жениться, родить ребенка, развестись, разбить по пьяному делу собственную машину, а потом и папину и наделать еще кучу глупостей. После чего семья и решила отправить его в доблестную Советскую Армию на перевоспитание.
Процесс перевоспитания поддерживался материально ежемесячными сотенными денежными переводами и письмами назидательного характера. Деньги он к всеобщему удовольствию тратил направо и налево, в том числе и на выпивку, а отцовские письма в ленинской комнате зачитывал молодому пополнению. В воспитательных целях. Замполит издевки в этих читках не увидел и такие чтения поощрял.
Так мы и дожили до дембеля и под завистливые взгляды Сереги, которому предстоял еще год перековки, уселись в московский поезд. Расставаясь в столице с москвичами, как водится, обещали писать друг другу. Но не заладилось, армейская дружба не всегда бывает крепкой. Прошло лет пять, я случайно оказался в Москве и неожиданно встретил в метро Мишу. С минуту, молча и искоса, рассматривали друг друга. Он, наверное, как и я решал для себя – узнавать или не узнавать. Потом мы одновременно «узнали» друг друга, поздоровались и разговорились. Московские стройбатовцы, оказывается, продолжали поддерживать между собой отношения и на гражданке. От Миши я и узнал про их дальнейшую судьбу.
Увидев отощавшего за время службы Андрея, дед начал было яростно звонить в Министерство обороны. Но потом одумался, расчувствовался и простил внука, махнув рукой на его перспективный брак и разрешив жениться на толстушке, которая честно прождала своего опального жениха. Колька отсиделся в архангельской психушке, дождался возвращения из армии Сереги, резко пошел на поправку, выписался и вернулся в Москву. Серега слово сдержал – оплатил Колькин долг. Разумеется, из средств Героя Социалистического труда. Теперь они были не разлей вода, и вместе занимались какими-то непонятными делишками. Сам Миша работал на заводе слесарем и мечтал о выезде на историческую родину. Правда, только через пять лет – именно через это время закончится срок хранения «военной тайны», которую он узнал в стройбате. Мы тепло распрощались, но переписываться уже друг другу не обещали.