Прозорливость обиды

Елена Андреевна Рындина
       Мне было семнадцать. Я была одна. В прямом и переносном смысле. Одна сидела в кабинете со своим рабочим инструментом — печатной машинкой. Одна была и дома, хотя ближайшие родственники находились в непосредственной близости. Раньше им были не интересны мои проблемы и мысли. А потом я привыкла проблемы решать сама, а мыслями делиться лишь с личным дневником, ставшим моим надёжным другом с четырнадцати лет. Ему я могла доверить всё! Он не спорил, не укорял, «не сыпал соль на раны», как могла бы даже самая близкая из подруг. Я не очень красивым (но понятным, что  в данной ситуации где-то было и неудобно — открывший тетрадь не столкнулся бы с «трудностями перевода») почерком записывала в нём итоги прожитого дня, укутывала исписанные страницы ещё не обременёнными информацией листами, и мы (я и дневник) отдыхали до утра (я - на подушке, он - под нею), довольные друг другом. Во всяком случае, от него я не слышала жалоб никогда, что тоже было одним из преимуществ такой дружбы. Я-то ему жаловалась... До сих пор жалею, что в преддверии своей (первой) свадьбы уничтожила наперсника своих тайн самым варварским способом: по страничке вырывала из надёжного (не чета нынешним) переплёта общих тетрадей (а их было, если мне не изменяет память, больше десятка, наполненных сведениями о моей судьбе за семь лет!), а затем каждую (!) страничку рвала на мельчайшие кусочки, чтобы уже никто и никогда не узнал, как дались мне подростковые и девичьи годы. Но один-то невольный свидетель остался. Моя память. Конечно, ей не восстановить всего. Но, по мере приближения к вечности, отдельные эпизоды прошлого почему-то ярче других высвечиваются в тайниках мозга. Чаще, кстати, в стихотворной форме. И лишь потом я осознаю, что факты, завуалированные рифмами «имели место быть».
       Так было и сегодня. Сначала родилось стихотворение. Почему? На этот вопрос  я уже давно ответила и себе, и окружающим — потому. Пришло его время. Через какой-то период (час, два, три — неважно!) я беру черновик, чтобы посмотреть, что там «написалось», поскольку даже темы рождённого подсознанием не помню. Прочитав, иногда — напечатав на компьютере, начинаю совмещать написанное с реальными событиями своей жизни. Бывает, не нахожу состыковок. Тогда оставляю это на совести «продиктовавшего». Но сегодня не так. Эпизод, послуживший поводом для неожиданных рифм, составляет несколько дней моей прошлой, юной, жизни. Одиночество семнадцатилетней девушки, обладающей не самой дурной внешностью, смелым взглядом, и оригинальностью суждений и поступков, к тому же работавшей в «культурном» учреждении (то есть в такой конторе, которую могли навещать представители «свободных» профессий — артисты, художники, музыканты, актёры...), конечно, было относительным. Мужчины, за плечами которых имелся многолетний опыт общения со «слабым» полом, но не обладавшие сострадания к невинным душам, получившим «аттестаты зрелости», но зрелости не вкусившим, какой-то злой вереницей мелькали у меня перед глазами. Я, и так не очень любившая «взрослую жизнь» (возможно, за её вечную суету, не понятую и не принятую мною тогда), восприняла их как вечную напряжёнку для мозга и тела, которое постоянно приходилось защищать от нескромности рук лиц, годящихся мне в отцы. Скоро одиночество на рабочем месте стало меня тяготить неимоверно. «Слюнотёки», как я их именовала  в своих дневниковых записях, абсолютно не понимали русских слов. Французский, которым я тогда ещё немного владела, боюсь, тоже не поняли бы. Давать пощёчины (как в романах) или пинать ниже пояса (как сейчас) я не умела. Жаловаться «взрослым» сослуживицам или родным не могла — для меня это была степень какого-то «падения». Вот тогда посетила меня мысль о  перспективе монастырской жизни. Об этом я, кажется, уже писала. А вот компании по поводу каких-либо праздников на работе мне нравились! Хотя, как я теперь понимаю, меня, несовершеннолетнюю, туда и приглашать не имели права. Ведь именно там практиковалось «вовлечение несовершеннолетней в противоправную деятельность». Это я поняла, состоявшись позднее в статусе инспектора по делам несовершеннолетних. Хотя и в те поры несказанно удивилась, когда одна из наиболее сопереживавших моей молодости дам (педагог по образованию!), не желая употреблять водку (а ничего другого «достать» не смогли - каждый помнит времена повального дефицита), перелила в мой стакан свои полстакана бесцветной, но сильно пахнущей жидкости: «Ей можно - молодая!» Чтобы «не ударить лицом в грязь», а, наоборот, оправдать «высокое доверие», я, как и все, «махнула» налитое. И через какое-то время  всё стало «скучно и грустно». Почему-то вспомнила мальчишку-художника (он не приставал ко мне, как матёрые «самцы», а трепетно ухаживал, звал замуж и в день моего «боевого крещения» водкой назначил свидание, которое я игнорировала). Почему? Замуж  не собиралась, памятуя мамино - «замуж выходить не надо». «Рожать детей», что мама (Царство ей Небесное) как раз пропагандировала, тогда ещё не планировала. А в компании взрослых мне было интересно. И там я была в безопасности: те, кто нарушали моё уединение в рабочее время, в окружении взрослых моих женщин-коллег вели себя как «аристократы в седьмом поколении», ничем не выдавая своего интереса в мой адрес. Думаю, пожалуйся я тогда кому-то из дам на их поведение, мне не поверили бы. От этих мыслей и водки стало ещё тоскливее, пропало всякое желание «привыкать» к «взрослой жизни». Захотелось оборвать это сразу!  Покинув шумную компанию, я пошла по коридору и, наконец, нашла искомое -окно! Один шаг, и никаких проблем. Мне действительно так казалось, а отступать от намеченного было не в моих привычках. Но! Окно было «намертво» замуровано на зиму, а прочность была «советская», не чета нынешним. Форточка же не пропустила даже мою фигуру (на тот момент, точно, стройную). Я была ещё и фаталистом: «Значит, не сегодня...» По-английски покинула гудевшее на противоположном конце коридора застолье... На следующий день он (ровесник мой) позвонил: «Что случилось?!» Врать не умела, а потому «растянула во времени»: «Понимаешь...» Умненький, он не дал мне запутаться «в показаниях»: «Понял.» И трубка выстрелила  в ухо очередью коротких гудков. Больше он мне никогда не звонил. Наше учреждение тоже не посещал. Или всё-таки звонил?!
       По долгу службы я не только печатала, но и принимала звонки за всю команду моих сослуживцев. Звонили много и по разным поводам. Чаще всего - не мне. Кстати, до сих пор не люблю телефонного общения. Без глаз собеседника, находящихся напротив, не вижу смысла в диалоге. Обычно поэтому и тем разговоров не помнила: без ответного взгляда они не застревали в памяти.  Но тогда в мозгу отчеканилась каждая фраза:
- Это Лена?
-Да.
- Вам не надоело общаться с теми, кто Вас не понимает, не умеет любить? С теми, кто будет только использовать привлекательность Вашей молодости?
- Кто это?
- Вы же - неглупая девушка. Неужели всерьёз доверяете бредням мужчин, годящимся Вам в отцы?
- Да кто Вы такой, чтобы за меня решать, кто и как меня использует?! У меня будет любовь! Слышите, Вы? Настоящая!
       Короткие гудки не дали мне «оправдаться» перед странным «прокурором». Лишь мельком посетила меня мысль, что это мог быть обманутый в своих надеждах мальчик. Да и голос его звучал как-то по-киношному глухо, неестественно. В привидения я ни тогда, ни сейчас не верю (на том уровне, что могу заинтересовать их). А вот попросить кого-либо, или «вещать» через какую-то тряпицу творческая личность могла сообразить. Рождённые рифмы  ни с каким другим событием в моей жизни не могу связать:               
«Вас никто не поймёт, Вас не будут любить -
Вас использовать будут, и только!»
Он бы мог мне и дальше «судьбу» говорить,
Но в ответ рассмеялась я горько:
«Хватит вздор здесь болтать! Ну, не стыдно ли Вам
Мою душу сомненьем тревожить?
Я за трепет любви самою жизнь отдам!
«Прорицатель» нашёлся мне тоже...»
Но там где-то гудки — он не стал продолжать,
Не назвав себя, не обозначив...
А судьба моя, словно размытая гать,
Не вела к торжеству и удаче...
Через «тысячу» лет вспоминается всё,
Да и истина дышит поближе:
Можно спорить и здесь — только тот «режиссёр»
Мною, верно, был очень обижен...
Он пытался ко мне своё чувство спасти.
Только я оказалась так злее!
Ты прости меня, мальчик-мужчина, прости -
Я о боли твоей сожалею.
И уверена вдруг (кто оспорит теперь -
Диалог получился заочный):
Если б ныне «провидец» открыл мою дверь,
Пожалел бы о сказанном — точно!
9.50. 17.03.2017.