Школьные Новогодние праздники шестидесятых годов отложились в памяти одним сплошным детским утренником. Лишь однажды, в восьмом классе, на первом «взрослом» вечере, мы попробовали взбунтоваться – врубили магнитофонную запись битлов и под осуждающими взглядами учителей начали отплясывать только-только вошедший в моду шейк. Нам дали сплясать только один раз, а потом военрук, капитан второго ранга в отставке, вырубил магнитофон, пояснив, что в юбилейный год, когда страна только что отметила пятидесятилетие славного Октября, комсомольцам совершенно недопустимо прыгать по-обезьяньи под разлагающую западную музыку. Хоровод нам уже не полагался по возрасту, а вальс мы танцевать еще стеснялись, поэтому тот вечер завершился, едва начавшись. К всеобщему удовольствию. Такая же судьба постигла и следующий новогодний праздник, а вот в последнем, десятом классе, мы решили оторваться по полной программе.
В нашем классе на двадцать девчонок приходилось десять ребят. Жили, в общем-то, дружно, но «мы», наша троица, держалась особняком еще со второго класса. Что нас связывало, сейчас сказать трудно, а тогда об этом мы и не задумывались. Вовик с Петькой великолепно играли в футбол, я, конечно, тоже не мячи подавал, но чаще всего меня ставили в ворота. Петька единственный в классе курил, для нас с Вовиком эта проблема началась значительно позже. Все читали разные книжки, но – дружили. А в девятом к нам примкнул перешедший из соседней школы Никита. Он, сын нашего преподавателя физики, отличался от остальных тем, что встречался с одноклассницей. Мы все, конечно, тоже «дружили», но дружба ограничивалась совместными походами в кино и на каток, у Никиты же все было «по-взрослому». Свою Анечку он ежедневно приводил в школу, делая громадный крюк по городу, а после занятий отводил домой, часто задерживаясь у нее допоздна. Когда такое случалось накануне урока физики, Никитин отец обязательно вызывал сына к доске. Послушав немного его невнятное бормотание, он отправлял его на место.
- Ты когда вчера домой вернулся? – спрашивал папа-физик и, не дождавшись ответа, ставил Никите двойку, а потом вызывал к доске Анечку.
Та получала свою «пятерку», а физик горестно качал головой. Вот эта отличница Анечка и оказалась единственным человеком, посвященным в наш план новогоднего «отрыва».
Уже не помню, под влиянием какого «разлагающего западного» фильма мы решили пошить себе одинаковые маскарадные костюмы – длинные красные плащи, балахоны с прорезями для глаз (слова «балаклава» еще не знали) и в таком виде заявиться на последний школьный новогодний вечер. Скинулись, пришли в магазин «Ткани» и заказали десять метров кумача.
- Если на гроб, то нужно больше, - сказала продавщица, с подозрением глядя на наши совершенно не траурные лица.
- Нам на транспаранты, - успокоил ее Вовик. – Новый год скоро.
- Ну, так взяли бы синюю ткань или белую...
- Мы комсомольцы, - строго пояснил Лешка, - и далеки от разлагающего западного влияния. Нам нужна кумачовая ткань.
Комсомольское подполье по пошиву маскарадных костюмов было сформировано в лучших конспиративных традициях. Никитина отличница под предлогом пошива чего-то там для себя попросила преподавательницу швейного дела дать ей на вечер ключи от мастерской. Никита остался охранять ее, а на утро вручил нам пакеты с костюмами.
Нельзя сказать, что наше появление в тот праздничный вечер в актовом зале произвело фурор, но музыка стихла, все уставились на нас, красавцев, а директор с преподавателями-мужчинами быстренько оттеснили нас к двери.
- За мной, - тихо скомандовал директор, и нас повели пустым школьным коридором к нему в кабинет. Конвой возглавляли директор с физруком, а путь к нашему возможному отступлению и бегству перекрывали физик и военрук, хотя ни отступать, ни бежать мы не собирались.
Шли молча. Директор постоянно оглядывался и осуждающе покачивал головой, физик явно заподозрил неладное и с нескрываемым любопытством разглядывал фигуру Никиты, благородно задрапированную плащом, военрук, скорее всего, готовил очередную речь, обличающую буржуазную идеологию, а физрук ковылял походкой кавалериста. Дело в том, что он во время уроков очень любил «подстраховывать» девчонок, прыгающих через козла, причем самым бесцеремонным образом. А недели за две до праздника одна из девчонок во время очередного штурма козла «нечаянно» заехала ему коленом в чувствительное место. Место, видать, все еще болело.
Наконец, пришли.
- Ну, молодые люди, разоблачайтесь, - пригласил директор.
Снять балахоны было делом плевым, но мы, не сговариваясь, процесс разоблачения многозначительно затянули. И не зря. Эффект не произвел впечатления разве что на отца Никиты. Он, уже давно все сообразивший, оставался невозмутим, но остальные... В отличие от Анечки мы не были отличниками, но определенным уважением пользовались: на новогодние каникулы, например, мы с Вовиком за определенные подвиги должны были в составе областной делегации школьников отправиться в Москву. Поэтому физрук театрально схватился за сердце, военком разразился гневной речью, а директор выглядел совсем потерянным.
- И в таком виде ты собираешься в Москву ехать, школу позорить? – спросил он меня, устало опускаясь на стул.
- Нет... Я переоденусь.
- Да я не про это! Я же велел тебе постричься!
Прическа моя была в стиле ранних битлов: с длинной прямой челкой и закрытыми ушами, по нынешним меркам – детсадовская, но в год празднования пятидесятилетия великого Октября она была чуть ли не демонстрацией измены родине. По поводу моего внешнего вида мы постоянно спорили с директором, на измену неоднократно намекал военрук... Об этом он завел речь и сейчас. И тогда меня осенило: скорее всего, и в Москву-то меня послали, чтобы заставить подстричься! Ловушку подстроили! И теперь им не до наших костюмов. Но посмотреть столицу хотелось...
- Подстригусь! – в очередной раз пообещал я. – Завтра приду и покажу.
Этим обещанием я загладил вину всей нашей падшей четверки. После того как мне пришлось торжественно поклясться в том, что я, наконец, расстанусь с длинными волосами, нас отпустили, разрешив оставить на себе плащи, и настоятельно порекомендовав не надевать балахоны. Но так было неинтересно, и скоро наши маскарадные костюмы пошли гулять по актовому залу – не одни мы посмотрели тот дурацкий западный боевик.
Короче, последний школьный Новый год удался. Мы не только напрыгались и натряслись в шейке, но и потанцевали вальс и другие парные танцы. Почему-то на этот раз именно парные танцы нравились больше чем два года назад...
А на следующий день я пошел в парикмахерскую.
- Как будем стричься? – спросила парикмахерша.
- Покороче...
- А не жалко с такой красотой расставаться?
- Конечно, жалко, но директор в Москву не отпускает.
- Ты из одиннадцатой школы? Коша не отпускает? – назвав так директора, девушка произнесла своеобразный пароль, по которому все выпускники нашей школы узнавали друг друга: кличка «Коша» произошла от фамилии директора - Косенко. – А знаешь что? Давай мы ему сюрприз сделаем. Его за это начальство явно не похвалит...
Не знаю, похвалило директора областное начальство, разглядывающее нас перед отправкой в Москву, или нет, но, когда я, сверкая бритой головой и загребая воздух оттопыренными ушами, предстал перед Кошиными очами, он явно обрадовался:
- Вот это совсем другое дело! Аккуратно, по-мужски, даже по-солдатски... Так и ходи!
Ходить «так», конечно, мне пришлось только по Москве. Вернувшись домой, я «быстренько» восстановил прежний вид. Но впечатление на столичную милицию произвести удалось. По крайней мере, милиционеры, дежурившие в гостинице, каждый раз меня пристально рассматривали и для подтверждения личности требовали руководителей группы.
Тот Новый год мы потом не раз вспоминали, но со временем и он практически изгладился из памяти. А когда мой сын-десятиклассник обнаружил в шкафу отцовский последний маскарадный костюм и решил повторить его «подвиг», я запретил. Он учился в той же школе, что и я, директором все еще оставался Коша, а патлы у моего парня были уже в стиле поздних битлов. Конечно, наступать на одни и те же грабли не предел наших возможностей, но рисковать не хотелось...