Как-то случилось мне побывать в городе, в котором служил в армии двадцать лет назад. Бесцельно бродил по переулкам, и в одном из них наткнулся на старый дом, где раньше располагалась дивизионная санчасть. Теперь половина его пустовала, брошенная и осиротевшая, а в другой приютились мелкие магазинчики. И почему-то вспомнилось – ясно, четко, в мельчайших подробностях, будто вчера произошло…
В палате нас только двое – я, да еще один парень из желдорбата. Остальные койки пустуют. Я подружился с начмедом-майором, романтиком по натуре, что для военного редкость. У нас нашлось немало общих тем – и поэзия, и музыка, и философия. Разговоры с майором переносили меня в иную жизнь, далекую от серого солдатского бытия; я начинал мечтать о будущем, уже видеть его. И заметил: начмед не торопится меня выписывать, хотя давно бы мог. Вероятно, ему по душе пришлись эти импровизированные дискуссии, и он решил сделать мне маленькую поблажку. Желдорбатовцу, по всей видимости, наши беседы были чужды, он слушал их с недоумением и какой-то скрытой презрительной ревностью. Мне показалось еще, здесь таилась зависть к моим коротким отношениям с майором.
Однажды издалека приехал меня навестить мой брат. Он ждал в специальной комнате для посетителей.
-Слушай, - попросил желдорбатовец, - пусть он купит бутылку водки.
-Я не буду, да и тебе не советую: мы подведем майора. Ведь знаешь, с этим строго…
-Ну слушай, - ныл солдат, - сам не будешь, так я буду. Очень уж выпить охота. Для меня сделай, пожалуйста – вот деньги. Я ночью тяпну немного… Никто и не заметит.
Он ныл и ныл настойчиво и занудно. В конце концов, я уступил. Брат просьбу выполнил и протянул желдорбатовцу газетный сверток. К бутылке желдорбатовец приложиться не успел и спрятал ее у себя в тумбочке.
Утром был обход. Начмед просил изложить жалобы, покровительственно обещал, что подержит меня еще здесь. Настала очередь моего соседа. Пока начмед осматривал его, медсестра заглянула к тому в тумбочку.
-Это еще что такое? - спросила она, указав на сверток, содержимое которого, разумеется, незамедлительно было выставлено на всеобщее обозрение. На какое-то время установилось нехорошее затишье, а потом произошло неожиданное. Желдорбатовец, указав на меня пальцем, сказал громко: -Это его водка, он приказал мне держать бутылку у меня в тумбочке, он мне угрожал…
Сейчас я должен сделать одно небольшое пояснение для непосвященных, чтобы можно было понять всю бездну той лжи. Часть, где я служил, славилась матерой дедовщиной, ставшей притчей во языцах. С ней боролись, да все напрасно, и цвела она пуще прежнего. Я прослужил больше соседа на полгода, и потому «обиженному» тут же поверили. Его ложь отлично вписывалась в систему. Он хорошо понимал, что доказать я ничего не смогу. Вряд ли кто-то смог бы вообразить себе, что простой солдат способен так в наглую оклеветать другого солдата, своего сослуживца.
Он понимал также, что меня сейчас немедленно выкинут из санчасти, и отомстить я ему уже буду не в состоянии, возникни у меня такое желание. Холодный, умело выверенный расчет, за долю секунды вызревший в голове негодяя.
Я растерялся, изумленный в душе, но не стал бить себя в грудь, ища оправдания. Это было просто бесполезно. Я оставался почти спокойным: долгие месяцы службы бок о бок не с самыми лучшими в этом мире людьми сделали из меня стоика.
Но видели бы вы глаза майора, какое глубокое разочарование горело в них!.. Он мне доверял, относился с уважением. А теперь считал не меньше, чем предателем, ведь случай тот, стань о нем известно начальству, мог серьезно повредить его дальнейшей карьере.
* * *
Много воды утекло с тех пор, много муки натерли жернова жизни. Не такое удалось повидать. Что там какой-то эпизод из юности, пусть и неприятный. Его можно было стерпеть, просто забыть о нем. Даже великой страны, в которой мы жили, нынче больше не существует! Ее ради собственных карманов разрушили такие же подлецы, рангом только неизмеримо выше того негодяя из железнодорожного стройбата.
Думали одно, говорили другое, делали третье. Им бы новый Нюрнберг да суровый приговор народа, восставшего в праведном гневе!.. Но вместо того - в покорном бессилии мы терпим их мерзкую ложь, и безропотно живем по грабительским законам, придуманным ими. Подлость происходящего в России способна потрясти воображение! Но маленькая она или великая - суть у нее, как у смерти, одна.