ПРО МУНЮ, КОТОРАЯ ВСЕГДА КУДА–НИБУДЬ ДА ВСТРЯНЕТ
Почти все у Муни было хорошо, чего она и мне желала, присылая интернетом приветы с того света, то есть с Нового, то есть из Америки. Одно у нее было плохо: интересных и душевных встреч девушке не хватало, но это и понятно — такая уж там, в Америке, распрекрасная, но несколько пресная жизнь.
А пока Муня на том свете скуке предается, вспомню–ка я те встречи и приключения, которые приключались с ней в славном местечке с поэтическим названием Пушкинские Горы, и облеку–ка эти воспоминания в форму махоньких новелл (слово–то какое, уже вовсе забытое...) Я бесконечно могу рассказывать про Пушкинские Горы, вы уж простите за сию однобокость...
А поскольку места в Пушкинских Горах изумительной красоты, то не рискну сопровождать новеллы своими корявыми рисунками, пусть их лучше сопровождают фото.
ПРО БАЛДОВ (ИЛИ БАЛДЕЙ)
Как–то раз жарким летом встретились в Пушкинских Горах трое: Муня, Языков и я. Встретились, как водится, на берегу речки Сороти, возле палатки Языкова. А он вдруг чего–то засобирался, мол, ему очень надо переместиться в иное место, и там свой спиннинг покидать, щук половить…
Ну а мы что? — и мы с ним.
Смотали палатку и пошли вдоль речки в сторону Михайловского. Миновав Савкину горку сели передохнуть у подножья «холма лесистого», душевно воспетого поэтом, который на этот холм любовался, стоя у окна.
Пока Мунька зачем–то в кусты бегала, Языков жарким шепотом поведал, что живет неподалеку известный дядя Ваня, который готовит известный продукт, и что именно за продуктом он и направлялся, тем более, вчера был день выгонки, да вот только Муня, не пившая совсем и на это смотревшая осуждающе, стала теперь неожиданной помехой.
Друга в беде бросать никак нельзя. И тогда мы с ним решили разыграть сцену крутого мужского спора: кто быстрее обежит озеро Кучане. Мунька, выходя из кустов, прислушалась и тут же, как водится, встряла в разговор. Споры она обожала, к тому же могла посидеть под соснами, пока мы по жарище вокруг озера бежим, и понаблюдать картину борьбы. Мы не стали возражать, и чтобы лучше наблюдалось, вручили ей бинокль.
Мунька сняла сарафан (для загару) и дала им отмашку. Мы бодренько стартовали. Но, забежав за холм, уже неспешно пошли прямо к дяде Ване. Взяли у него свежайший продукт, лучку, малосольных огурчиков, забрались на Савкину горку и легли в густой тени дерев. Выпиваем–закусываем да за Мунькой наблюдаем, как она в бинокль тщетно выискивает нас на том берегу.
Потом как–то так получилось, что сходили мы к дяде Ване еще разок... В общем, вернул он нас на своей ветхой моторной лодке под холм лесистый уже где-то к вечеру. И сдал Муньке на руки. Мокреньких и тепленьких. Мунька все поняла, хотела было обидеться, но передумала. Сказала, что уже читала про нас у Пушкина. Только там был один Балда, а нас двое.
ПРО ГЕОРГИЯ И ДАВИДА
В Пушкинских Горах каждый раз обязательно кого–нибудь да встретишь. Последний раз догнал я какого–то старичка, бредущего из деревни Березово в город по хорошо натоптанной, но известной только местным жителям тропинке. По пути поговорили о том о сем, то есть, и о политике и о житии Довлатова в Березове, потом остановились покурить. И только тут, всмотревшись в дедушку, я узнал в нем Георгия Данелию, того, который фильм «Мимино» снял, что только на днях в который уже раз смотрела по телевизору вся Россия.
Я было рот раскрыл, расспросить кое о чем из жизни кинематографистов, но мудрый Данелия меня упредил и вежливо попрощавшись, свернул на лесную тропку. И я его понял — не для того он к Пушкину ехал, чтобы здесь о своей профессии рассуждать с кем попало. Здесь, в Пушкинских Горах, люди о высоком думают, и при этом и сами как–то приподымаются над самими собой, с них что–то слетает, они становятся первороднее и натуральнее.
Наверное поэтому их и трудно узнать. Кстати, до этой поездки, сняв «Паспорт», Данелия за 10 лет ничего особенного не снял, а после этой поездки снял «Фортуну» -- Пушкинские Горы дают художнику творческую силу, это проверено.
У Муньки в Пушкинских Горах тоже бывали неожиданные встречи, но, заканчивались они намного ярче.
Сидела она как–то на монастырской лавочке, в тени отдыхая и старательно думая о высоком. Рядом присел еще один пушкиногорский дедушка, но этот был с азиатским лицом.
– Здравстуйте, — сверкнул он золотыми зубами и Золотой звездой Героя труда на лацкане.
– Привет, — улыбнулась ему Муня, легко оторвавшись от высоких дум. Потом присмотрелась к деду и его звезде, вспомнила, что она по-образованию филолог, и брякнула:
– Вы поэт Олжас Сулейменов, да?!
– Нет.
– Ой, простите. Конечно же — вы Кайсын Кулиев!
– Нет, дитя мое, я Давид Кугультинов.
И оба они, в разной степени причастные к литературному наследию, продолжая улыбаться, с одинаковой грустью поняли, что великая эпоха братской советской литературы скончалась окончательно.
ПРО КАМЕШЕК И СТОГ СЕНА
Было это давно, все в тех же в славных Пушкинских Горах. В то лето я гулял по Михайловскому сам по себе, а потом пристроился к робкой стайке экскурсанток зрелого возраста, ждущих экскурсовода. И вышел к нам некто по–кавказски носатый, с лохматой головой, с такими же бровями, и с выраженной русской аурой, то бишь, с сивушным амбрэ. Всмотревшись с высоты своего гренадерского роста во что–то, видимое только ему, начал он с сокровенного:
– В то утро, такое же парное и душное, Пушкину хотелось только одного: холодного квасу. Вот... Ну, девчата, за мной!
Экскурсантки от такого зачина обомлели и как овечки поспешили за гренадером. И я с ними.
О, это была не экскурсия, это был рассказ сердечного друга поэта, вчера только с ним расставшегося (вернее, вставшего из–за стола). Рассказ содержал столько очаровательных подробностей, что само содержание куда–то ускользало, оставляя лишь тревожащий воображение аромат рассказа. И при этом — ни одной даты, ни одной лишней фамилии, ни одной ссылки на исследования армии пушкиноведов, чем любили утомлять прочие экскурсоводы. Зато какой неожиданной была привязка стародавних событий к встреченной по дороге действительности, будь то двухсотлетняя сосна, или плетень, поставленный только в прошлом году!
– Пушкин шел рядом... вот так, слева, только что не наступая на подол ее платья, и его правая рука все время норовила коснуться талии Анны, но обнять все никак не решалась, пока они не вошли в аллею, где Анна споткнулась о камешек... а вот и он!
И мы как дети уставились на этот чуть выступающий камешек.
– ...и тогда он ее обнял и уже не отпускал, покуда в дом не вошли.
Потом мы с тем экскурсоводом курили, и я, молодой и наивный, все допытывался про тот камешек: правда ли? Он утомленно слушал, думая о чем–то своем, потом отвлекся:
– Про камешек — правда. А про дом — нет, не дошли они. В стогу у них все было. Вон он, за амбаром виднеется.
Его позвали к следующей стайке экскурсанток. И я, глупый, поленился узнать, что это был за экскурсовод, пока в начале 90–х не стали печатать его книги. Узнал по портрету. Оказывается, звали его Сергей, фамилия — Довлатов.
Зато много лет спустя провел я в честь него нечаянный эксперимент. Иду по аллее, а навстречу Муня плывет, ручкой машет. По случаю рассказал я ей про Довлатова, про Керн, про камешек, чем сильно девушку возбудил, хотя про стог еще не успел поведать.
Она тут же попросила завязать ей косынкой глаза, и пошли мы с ней по липовой аллее, как бы ночью. Раз прошли, два, три, пока она не споткнулась. Решили, что именно о тот камень, что и Анна Керн. Мы его выковыряли и я, гордый как Ираклий Андроников, пошел поделиться литературным открытием со старшим научным сотрудником Еленой Николаевной.
Научный сотрудник меня за это чуть не убила, вызвав жизнерадостный смех у моей подельницы Муньки — это она мне мстила за то, что я, балда, тогда, в моей юности, поленился и не познакомился с ее любимым Довлатовым.
Но камень так и остался лежать на столе у добрейшей Елены Николаевны, которая теперь главная хранительница Михайловского, и некоторым она его даже показывает.
ПРО «СИНИЧЬИ ГОРЫ» И ТАБЛИЦУ МЕНДЕЛЕЕВА
Как–то раз у Муньки, обходившей сакральный треугольник Петровское–Михайловское–Тригорское, зажигалка сломалась... Смотрит, сидит на лавочке приличного вида дядя, курит. Направилась к нему, прикурила. Слово за слово — разговорились, в Михайловском это происходит запросто. А потом пошли к автостоянке, что в конце тенистой «дороги, изрытой дождями».
Оказалось, дядя этот — сын непризнанной никем ленинградской поэтессы, которая каждые три месяца убегала, взволнованная, из дому в Пушкинские Горы встречать смену времен года. Сильно повзрослев и сильно разбогатев, дядя приехал посмотреть и понять, зачем это мама сюда бегала.
Посмотрев, сам ошалел от увиденного. И решил в память о маме-поэтессе издать сборник лучшей современной русской поэзии, но чтоб была она не ниже уровня Пушкина. Да только не знал, есть ли на Руси такие поэты, а если есть, то как им об этом дать знать.
И тогда Мунька подсказала ему мысль о поэтическом клубе на сайте Заповедника, поскольку там чушь писать не будут, место не то. Дядя согласился, уверив, что и сам он, и специально нанятые им критики будут отслеживать все, что там напишут. Мунька этим словам, конечно же, не поверила, особенно про нанятых критиков…
Но когда уже подходили к автостоянке, их догнал невесть откуда взявшийся охранник дядечки, и протянул телефон. Дядя недовольно поморщился: «Что такое?». Охранник выдохнул: «Владимир Владимирович». Какой это был Владимир Владимирович, догадаться было нетрудно, потому что дядя для разговора отошел в сторону метров на десять и разговаривал, стоя по стойке «смирно».
Клуб Муня с Языковым и друзьями создали, всем народом придумав ему название — «Синичьи Горы». Так назывались эти места еще до того, как некоему пастушку явилась здесь икона, после чего местам дали название Святые Горы, переименовав потом в Пушкинские. Естественно, без согласия поэта, которое он навряд ли дал бы...
В общем, народ стал в «Синичьи Горы» писать, и до того интересно, талантливо, до того смело, что клуб в испуге прикрыли, исходя из принципа «как бы чего не вышло», да и «что скажет княгиня Марья Алексеевна».
То есть критики написанное безусловно читали и решения принимали, но критики те были не дядины…
Впрочем, Муньке это было уже без разницы: сама она стихов не сочиняла, другие у нее таланты. Она сейчас с сыном поэтессы, совсем иное дело делает: сидя в своей Калифорнии, бойко торгует какими–то загадочными металлами из России, которые стоят внизу Периодической таблицы Менделеева, за счет которых и процветает Силиконовая долина.
Поскольку два рассказика я решил выкинуть, то осталось всего два.
Предпоследний рассказ "Баян 9. Про Муню, которая взяла и задала главные девичьи вопросы" -- ЗДЕСЬ: http://www.liveinternet.ru/users/5814203/post369050170/