Фотограф нажал на выключатель, и все застлала абсолютная, какая-то обреченная темнота. Лишь где-то в краешках глаз продолжал сиять ослепительно белый свет, схожий с люминесцентным. Тот внутренний свет, горящий в мозгу, всегда был определенной конфигурации, в виде некоего символа. Так было с самого раннего детства, с какого себя помнил. Как он тогда боялся темноты и светящихся точек перед глазами...
Вспышка фотоувеличителя разрушила безраздельный мрак, и в едва освещенной комнате замелькали негативы последней пленки. Одинокие аллеи, тихие улочки, заброшенный дом... Фотомастер давно научился отыскивать себя в неброских, примелькавшихся образах, что неприметно сопровождают однообразную и в общем-то никчемную человеческую жизнь.
Да, у него не было таланта художника. В его деле нужно уметь видеть и находить. Окружающее так богато, что может подарить целое произведение искусства. И вероятно, мастер преуспел на своем поприще за последнее время. О том говорили призы с престижных выставок, приглашения, журнальные публикации. Но это его давно уже не волновало. То была одна жизнь, а он жил совсем в другой - ведомой только ему, с той пронзительной болью и сомнениями, которые, как бы ты ни изощрялся, не передашь ни в одном, самом совершенном образе. В любом случае, то будет лишь слабым, блеклым слепком.
Теперь, после неожиданной смерти мамы, после развода с женой, которая забрала маленькую дочку и уехала в другой город, у него оставалась только эта комнатка в здании городского фотоклуба и фотографии на стенах - пустынные пейзажи, голые деревья...
Несколько дней назад к нему зашел друг, молодой врач-онколог. Тот его ни о чем не спрашивал, и так все понимал.
- Человек должен верить во что-то, - неожиданно сказал тогда друг. - Кто верит, - осмысливает происходящее и потому выживает и выбирается оттуда, где он оказался. Взять нас. Мы отправляем безнадежного пациента домой, в душе подписав ему смертный приговор. А он встречается лет через пять и кланяется: «Спасибо, доктор...» Таков человек. А некоторые сдаются. И умирают - почти сразу.
- Ты говоришь о больных или несчастных, - возразил мастер. - А есть люди, которые никогда ничем не болели и всегда находились в прекрасном состоянии духа... Вечером жмешь ему руку, а утром узнаешь, что его больше нет. Бывают и живые - словно мертвые... Впрочем, не будем об этом.
- Не будем.
- Ты знаешь, - продолжал он, - я проклятый скептик, не верю ни в Бога, ни в черта. Я реалист.
- Вот я и хочу, чтоб ты оставался реалистом, - настаивал онколог, достал из кармана маленький полиэтиленовый пакетик и высыпал на стол его содержимое - горстку картонных карточек с начертанными на них странными знаками. - Это руны, иероглифы древнего алфавита - футарка. Каждая обозначает понятие - какой-либо процесс или ситуацию. Вытягивая их наугад и поставив при этом волнующий тебя сейчас вопрос, можно переосмыслить свое прошлое, настоящее и найти действие к будущему.
Он слушал, как друг зачитывал ему расшифровку философских символов, и начинал думать, что в этой игре нет ничего мистического или потустороннего. То, что стояло за каждым иероглифом, заставляло думать, изучать свою жизнь, скрытую от собственных глаз. Забытый футарк чем-то напомнил язык найденных фотообразов, но только был гораздо мощнее и глубже, потому что таил в себе смысл эпох и поколений. Он, словно незримая клейкая паутина, пронзал сущее, на первый взгляд хаотичное и бренное, связывая его миллионами нервных волокон. Он говорил, что каждый из людей несет в себе всю историю жизни на земле, и соединен с любым движением бытия почти фатально.
Онколог оставил мастеру, безучастному и равнодушному, тот пакетик с двадцатью четырьмя знаками, которые должны были рассказать ему его жизнь. Двадцать пятая карточка оказалась чиста - на ней не стояло никакого знака. «Пустота - это конец; пустота - это начало,— гласила чистая руна.— Будьте мужественны, как перед прыжком в пустоту с голыми руками. Она - испытание вашей веры. Ничто не предопределено; но и нет ничего такого, чего можно было бы избежать...»
Мастер погасил свет, заперев за собой дверь. И вдруг в кромешной темноте ему показалось: никакой будущей жизни не было, впрочем, как не было ни умершей мамы, отнятой у него дочки. А был только он - маленький, и один на один с этой темнотой. И в то же время он подумал, что тот, маленький и беззащитный - и есть его дочка. Такая беспомощная, боящаяся темноты, как и он много лет тому назад. Но он не может, не может заслонить ее от того, что впереди. И от бессилья сжалось сердце. Он никогда не сможет рассказать ей о своем прошлом, о ее доброй бабушке, которой больше нет...
«Жизнь коротка, искусство вечно...» - слова блеснули в памяти искрой тлеющего костра. Да, он пытался ухватить разрозненные фрагменты и найти в них какой-то единый смысл пребывания на земле. Но всколыхнувшаяся искра не дарила облегчения, потому что казалось, потеряно все, и искусство оставалось теперь мертвой, никому не нужной абстракцией.
Он вышел на улицу. Неосвещенные грязные улочки, низенькие дома, знакомые с самого детства. Они приводили мысли в какое-то равновесие... Двухэтажное рабочее общежитие, похожее на тюремную казарму, мрачное, замызганное. Здесь рождаются люди, обзаводятся семьями и умирают... Черное небо, красные огоньки, обозначающие вершины заводских труб... В нелепом, хаотичном и мертвом мире где-то есть одна крохотная живая душа, его дочка, «кровинка», как говорил он про себя. И эта мысль вселяла странную надежду. Хотя никакой надежды не могло быть.
Он вернулся в фотолабораторию. Взял пакетик с рунами и, мысленно окинув взглядом то, что происходило с его жизнью, вытащил наугад карточку.
Чистая руна. Ничто. «Пустота - это конец; пустота - это начало...» Единственный знак, который почти молчал.
Впрочем, молчит камень, пока не будет одухотворен рукою скульптора. Молчит слово, пока не войдет в него душа человеческая. Каким бы великим изначально оно ни было. Что скажут тебе руны? Только то, что стоишь ты сам. «Пустота - это начало...»